«выпусК 5 Контргегемония и евроЦентризм евразийское движение москва 2013 ББК 66.4 Печатается по решению кафедры Л 36 Социологии международных отношений социологического факультета МГУ им. М. В. Ломоносова Гл а в н ы й р ...»

Центр Консервативных исследований

Кафедра соЦиологии международных отношений

соЦиологичесКого фаКультета мгу им. м. в. ломоносова

выпусК 5

Контргегемония и евроЦентризм

евразийское движение

москва

2013

ББК 66.4

Печатается по решению кафедры

Л 36

Социологии международных отношений

социологического факультета МГУ им. М. В. Ломоносова Гл а в н ы й р е д а к т о р Профессор социологического факультета МГУ, д. пол. н. А. Г. Дугин Редактор-составитель Савин Л. В.

Н ау ч н о - р ед а к ц и о н н а я кол л е г и я Д. ист. н. В. Э. Багдасарян, Альберто Буэла (Аргентина), Флавио Гонсалес (Португалия), Тиберио Грациани (Италия), д. филос. н. И. П. Добаев, С. А. Жигалкин, к. ю. н В. И. Карпец, д. соц. н. А. К. Мамедов, к. филос. н. Н. В. Мелентьева, Матеуш Пискорски (Польша), д. филос. н. Э. А. Попов, Пшемыслав Серадзан (Польша), к. филос. н. В. В. Черноус Л 36 Левиафан : Контргегемония и евроцентризм (вып. 5) / [Под.

ред. А. Г. Дугина; Ред.-сост. Савин Л. В.]. — М.: Евразийское Движение, 2013. — 248 с.

При реализации проекта используются средства государственной поддержки, выделенные в качестве гранта Фондом подготовки кадрового резерва по итогам конкурса, проведенного в соответствии с распоряжением Президента Российской Федерации No. 216-рп от 03.05.2012 года.

ISSN 2226- ББК 66. © «Евразийское Движение», оформление, ISSN 2226-6992 © Авторы, тексты докладов и статей, Содержание Часть I. Контргегемония Дугин А. Г.

Контргегемония................................... Дугин А. Г.

Контргегемония в теории многополярного мира....... Мелентьева Н. В.

Контргегемония по горизонтали и по вертикали (пролегомены к Евразийской версии)................ Савин Л. В.

О некоторых аспектах контргегемонии.............. Сперанская Н. В.

Стратегия контргегемонии........................ Стивен Гилл Грамши и глобальная политика:

К пост-гегемонистской программе исследований*..... Роберт У. Кокс Грамши, гегемония и международные отношения:

очерк о методе*................................. Часть II. евроцентризм Дугин А. Г.

Взгляд на мир с позиции моря..................... Джон Хобсон Конструирование евроцентризма и теория международных отношений как евроцентристский конструкт*.................. Димитрис Константакопулос Самоубийство Европы:

триумф империи Ллойда Бланкфейна, или как Германия уничтожает Грецию, Европу... и Германию (при поддержке греческого правительства)............ * Перевод с английского — Маргарита Немировская Контргегемония дугин а. Г.

КонтрГеГемония 1. Грамшизм в мо Прежде чем начать говорить о контргегемонии в первую очередь нужно обратиться к Антонио Грамши, который ввел понятие гегемонии в широкий научный политологический дискурс.

В своем учении Грамши говорит о том, что в рамках марксистко-ленинской традиции существует три зоны осуществления доминации:

Традиционная для марксизма экономичная доминация, которая определяется собственностью на средства производства, что предопределяет сущность капитализма. По Марксу это экономичное господство в сфере базиса.

Политическая доминация, которую Грамши связывает с ленинизмом и рассматривает как относительную автономию надстройки в сфере политики. Когда политическая воля определенных пролетарских сил способна изменить политическую ситуацию даже в том случае, если базис для этого не совсем готов. Грамши трактует это как автономизацию определенного сегмента надстройки. Речь идет о политической власти, выраженной в партиях, в государстве, в классических атрибутах политической системы.

Доминация в сфере третьего сектора в структуре надстройки, которую Грамши соотносит с гражданским обществом, при этом делая акцент на фигуре интеллектуала.

Текст выступления А.Г. Дугина на заседании Центра Консервативных Исследований МГУ им. М.В. Ломоносова 28. 02. 2013.

Грамши считает, что гегемония — это доминация установок неравенства и господства, но не в сфере экономики и политики, а в сфере культуры, интеллектуального и экспертного сообщества, искусства и науки. Этот третий сектор обладает такой же степенью относительной автономии, как и ленинизм в политике. Революция, в таком случае, с точки зрения Грамши имеет три аспекта: в экономической сфере (классический марксизм), в политической сфере (ленинизм) и в сфере гражданского общества, которое представляет собой сферу свободы, а интеллектуал может сделать свой выбор между конформизмом и нонконформизмом, выбор между гегемонией и контргегемонией, между обслуживанием статус-кво и выбором революции. Выбор, который делает интеллектуал, не зависит ни от его экономического положения, т.е. его отношения к собственности на средства производства, ни от его политической принадлежности к той или иной партии.

Грамши рассматривает западный мир, как мир устоявшейся гегемонии, в котором в сфере экономики установилась капиталистическая система, в политике доминируют буржуазные политические силы, в интеллигентной среде интеллектуалы обслуживают интересы буржуазных политических сил и служат капиталу. Все это в целом в международных отношениях создает некий контекст, в центре которого находится полюс установившейся гегемонии. Грамши предлагает нонконформистким и революционно настроенным интеллектуалам создать исторический блок, противостоящий этой гегемонии. К этому моменту вернемся несколько позже, а сейчас рассмотрим несколько иной аспект грамшисткой мысли.

С точки зрения Грамши существуют такие ситуации, когда возникают отношения между развитой капиталистической системой и теми обществами, которые еще не до конца интегрированы в ядро гегемонии. Эти современные типы обществ, в которых гегемония победила не до конца, Грамши описывает жуточных государствах политическая верхушка еще не понастоящему включена в капиталистический западный мир, где капитал, гегемония и политические буржуазные партии, представляющие интересы среднего класса задают повестку дня.

Чарльз Капчен в своей книге «Ничейный мир» предлагает эту модель, которую Грамши называет цезаризмом, разбить на три типа:

Это российская современная коррупционная автократия и аналогичные модели на постсоветском пространстве, которые представляют собой клано-коррупционные верхушки, Система китайского тоталитаризма, которая сохраняет тоталитарную власть на государственном уровне, Система петромонархий Ближнего Востока, которые включают в структуру своей доминации, в свой цезаризм, еще и религиозные или династические аспекты, как например, Саудовские султанаты. Иран может быть соотнесен к промежуточной форме, между моделью монархий залива и российской автократией.

Цезаризм оказывается в очень интересных условиях: с одной стороны он испытывает давление, исходящее от растущего среднего класса, с другой стороны — исходящее от более развитого Запада. Гегемония извне и изнутри принуждает цезаризм идти на уступки, десуверенизироваться, входить в общий глобальный процесс в угоду глобальной гегемонии. С точки зрения Грамши, цезаризм не может просто настаивать на своем, игнорируя эти процессы, поэтому он идет по пути, который в современной политологии называется trasformismo (берется итальянский термин и иго написание сохраняется в английском контексте).

Термин trasformismo, отсылает нас к грамшизму и неограмшизму в теории международных отношений, где под этим подразумевается игра цезаризма с вызовами гегемонии, т. е. частичная модернизация, частичное движение в сторону гегемонии, но так, чтобы сохранить политический контроль. Таким образом, trasformismo это то, чем занимается Китай с 1980 г., чем занимается путинская Россия, особенно в эпоху Медведева, чем занимаются исламские государства в последнее время. Они вбирают какие-то элементы Запада, капитализма, демократии, политических институтов разделения властей, помогают состояться среднему классу, идут на поводу у национальной буржуазии, внутренней гегемонии и интернациональной внешней гегемонии, но делают это все не до конца, не по-настоящему, на уровне фасада для того, чтобы сохранить монополию на политическую власть, которая не является строго гегемонистской.

Проделанный базовый анализ грамшистких терминов: гегемония, цезаризм и трансформизмо был необходим как прелюдия к разработке контргегемонистской теории.

Поскольку все люди обладают политическими правами и делегируют их партиям путем участия в выборах, а обладание экономическими правами дифференцируются в экономической сфере, Грамши считает, что и в третьем секторе существует точно такой же процесс делегирования своих прав. Представители гражданского общества уполномочивают интеллектуалов представлять себя в сфере интеллекта в неком условном парламенте гражданского общества.

Согласно теории неограмшизма существует понятие исторического пакта, а поскольку речь идет о гражданском обществе, он может иметь два принципиально разных вектора: либо исторический пакт направлен в сторону гегемонии, либо исторический пакт может быть осуществлен в интересах революции.

Гегемония с точки зрения Грамши это не фатум, а выбор, такой же, как выбор политических партий. Один из представителей неограмшизма Стивен Гилл (Stephen Gill) описывает в качестве такого исторического пакта интеллектуал-конформистов в пользу гегемонии Трехстороннюю комиссию. Это единственные исследования этой организации, которые сами члены этой организации не считают параноидальной формой теории заговоров и признают ее академический статус.

В конечном итоге каждый человек, по Грамши, свободен быть за капитализм или за коммунизм, причем, даже если человек не принадлежит к пролетарскому классу, он может быть членом коммунистической партии в своей стране и участвовать в политических битвах за социалистов или коммунистов. Пролетарская классовая принадлежность не является обязательной для включения в политическую партию. Точно так же на уровне интеллектуализма, совершенно не обязательно быть обездоленным, не обязательно быть выброшенным из системы общества для того, чтобы встать на сторону контргегемонии, которую, и это главный грамшисткий принцип, может выбрать любой интеллектуал и включиться в исторический пакт революции.

В 60-е, а особенно в 70-е гг., когда грамшизм получил огромное распространение в Европе, сложилась уникальная ситуация.

Тогда интеллектуальная сфера была полностью оккупирована левакамии и было просто неприлично быть не коммунистом.

Коммунизм и мораль в сфере гражданского общества были отождествлены, при том, что в политической сфере компартии не доминировали, а в экономической сфере продолжали сохраняться буржуазные отношения. Именно с этим, в значительной степени, были связаны события 1968-го г. и приход к власти Миттерана. Левый поворот во Франции начался не с победы левых сил в парламенте и не с самой власти, а с создания французскими интеллектуалами контргегемонистского исторического блока, на тот момент марксистского. Они сделали свой выбор, при этом их никто не выгонял из буржуазных газет, которые продолжали финансироваться различными буржуазными кругами.

Эта степень свободы подводит нас к тематике конструктивизма социальной реальности, которая не является некой фатальной данностью. Процесс конструирования социальной реальности обнаруживается в свободе интеллектуала осуществить свой фундаментальный выбор в пользу исторического пакта:

гегемонистского или контргегемонистского.

3. Контргегемония/контробщество Концепцию контргегемонии вводит специалист в области международных отношений Роберт Кокс (Robert W. Cox) как обобщение грамшизма и применение его к глобальной ситуации. Он говорит, что на сегодняшний день вся система международных отношений построена на обслуживании гегемонии.

Все, что нам говорится об отношениях государств, о смысле истории, о войнах и вторжениях, есть чистая пропаганда гегемонии мировой олигархической элиты. В значительной степени этот конструкт держится на оси интеллигенции или интеллектуалов, выбирающих гегемонию.

Р. Кокс ставит вопрос о создании интеллектуальной конструкции глобальной альтернативной революционной реальности и для этого он вводит термин контргегемонии, давая ему фундаментальное обоснование. Он говорит о необходимости глобального исторического блока мировых интеллектуалов, выбирающих революцию, выбирающих критику статус-кво, причем, что самое важное, не обязательно на марксисткой основе, потому что марксизм предполагает некую экономическую фатальную запрограммированность исторических процессов. Р. Кокс считает, что исторический процесс открыт и в этом отношении доминация капитала есть конструкт. В этом он очень резко отличается от неомарксистов, в том числе от Валлерстайна.

Эта постпозитивистская, конструктивистская, постмодернистская идея Р. Кокса, суть которой заключается в том, что в условиях глобализации необходимо ставить вопрос о контргегемонии столь же глобально, так как буржуазно-либеральная гегемония, осуществляя трансформизмо (trasformismo), рано или поздно сломит цезаризм.

Второй принцип, который вводит Кокс, это контробщество (countersociety), так как сегодняшнее глобальное общество осДугин А. Г. Контргегемония новано на доминации буржуазно-либеральных принципов, т.е.

является обществом гегемонии. Это общество гегемонии в языке, в образах, в технологиях, в политике, в нравах, в искусстве, в моде, во всем.

Соответственно нужно построить контробщество. Все, что хорошо в глобальном обществе, должно быть разрушено, и вместо него должно быть построено новое общество, если угодно, общество с обратным знаком. Вместо доминации универсальных принципов нужно возвести локальные коммуны, вместо либерального монолога мы должны выстроить полилог органических культур. Таким образом конт-общество будет представлять собой альтернативу тому обществу, которые существуют сегодня, во всех его основных принципах.

Термины Роберта Кокса это контргегемония и контробщество.

Джон Хобсон (John M. Hobson), специалист в области международных отношений, автор книги о евроцентризме в мировой политике (The Eurocentric Conception of World Politics), в которой он критикует западный расизм, а так же говорит о том, что блестящая идея о построении в международных отношениях новой модели конт-гегемонии на основании работ Кокса, Гилла и нео-грамшистов является благопожеланием. Критика замечательная, но вот что делать, какой должна быть контргегемония, мы в их работах не найдем, разве что две-три страницы.

Поэтому необходимо помыслить контргегемонию.

Для того чтобы помыслить контргегемонию, нужно сначала помыслить гегемонию. Мы опять возвращаемся к этой теме для того, чтобы как следует понять против чего мы мыслим.

Так что же такое гегемония?

Гегемония есть универсализация либерализма, понимаемого как единственный монологальный контекст. Либерализм — это абсолютное заблуждение, говоря о контргегемонии и контробществе мы подразумеваем тотальный демонтаж либерализма.

Таким образом помыслить контргегемонию значит помыслить нон-либерализм, помыслить общество, которое было бы радикально противоположно либерализму. Здесь следует оговориться, что нон-либерализм, который мы должны помыслить при построении контргегемонии должен быть нон-либерализмом завтрашнего дня. Т.е. нон-либерализм вперед, а не нонлиберализм назад.

Что такое нон-либерализм назад? Это давно исчезнувший за горизонтом истории консерватизм, менее давно исчезнувший фашизм и национал-социализм, и совсем недавно исчезнувший коммунизм, советизм и социализм. Все это было преодолено либерализмом не случайно, гегемония не случайно растворила, разложила, взорвала и отправила на историческую свалку, во внеисторическое небытие те нон-либеральные идеологии, которые были перечислены. Обращение к ним, при всей легкости такого хода, не приблизит нас к решению задачи по созданию контргегемонии. Мы будем носителями архаического, марксистского, нацистского, фашистского или консервативномонархического дискурса, которые сами по себе уже продемонстрировали, что историческую битву с гегемонией они выдержать не могут. Соответственно это неэффективное средство с точки зрения reality-check для противостояния либерализму.

Основная победа либерализма заключается в том, что в центре его дискурса находится принцип: свобода против несвободы. Эта простая диалектика оказалась очень эффективной, что наглядно продемонстрировал ХХ век. Для того, чтобы победить своих идеологических врагов, либерализм использовал идею тоталитаризма как концепт. Поэтому, как только либерализм нащупывал этот тоталитарный аспект в идеологиях, которые предлагали свою нон-либеральную альтернативу, он тут же включал самую сильную часть своей идеологии, которая называется свобода, liberty.

Для того, чтобы более детально рассмотреть эти процессы, необходимо вспомнить содержание свободы Джона Стюарта Миля. Liberty — это «свобода от», негативная свобода, а для того, чтобы работала негативная свобода, должна быть позитивная не-свобода, т.е. тезис тоталитаризм. Когда есть общество, основанное, к примеру, на фашистской, расовой идентичности, но конкретно вы под нее не подходите, в таком случае ваша свобода будет направлена против этой идентичности. То же самое в отношении коммунизма. Если вы не разделяете эту идеологию, то вы к этому позитивному тезису тоталитарного общества применяете негативный тезис свободы и в результате вы рано или поздно побеждаете. Негативная свобода действует, потому что «свобода от» приобретает содержание путем диалектического отрицания.

Сегодня либерализм победил все, что мог победить и ставил перед собой такую задачу. «Свобода от» сейчас дана нам по определению, как факт. Сегодня мы живем в либеральном мире, где в принципе, не от чего освобождаться, т.е. «свобода от» выработала весь свой релятивно-созидательный потенциал, потому что она освободилась от всех тех форм, которые, так или иначе, держали индивидуума в некотором несвободном состоянии. В этот момент обнаружилась чистая сторона liberty, «свободы от» как свободы от чего бы то ни было, т.е. это на самом деле нигилизм. Нигилизм, который не был на поверхности именно потому, что кто-то препятствовал этой свободе. Соответственно, свобода в победившем либерализме обозначает ни что иное, как абсолютизацию нигилизма. Освобождение ничто.

То, что мы проживаем сегодня, это абсолютная победа гегемонии в сочетании с ее фундаментальной имплозией. Эта имплозия либерализма является главным фактором его гегемонистского триумфа. Но пока либерализму противостоит вялый цезаризм на последних стадиях, как временная недоработка, которая является объектом доводки глобального либерализма для того, чтоб конец истории наконец-то мог состоятся.

Кстати говоря, обратите внимание на то, что слово the end в концепции The End of History Фрэнсиса Фукуямы мы понимаем как конец, но в английском языке у слова end есть еще другое значение — цель, т. е. это цель истории, ее телос, то, к чему она направлена. Это достижение историей своего пика, своего предела, т. е. того, куда она была направлена. Мы живём в либерализме как в победившем нигилизме, и имплозия этого нигилизма осуществляется на наших глазах.

От чего еще осталось освободиться либеральному человечеству? От последних форм коллективной идентичности, выраженных в гендерной принадлежности. Проблематика сексуальных меньшинств является не случайным эпифеноменом либеральной стратегии, она является ее центром. Логика в данном случае проста: если человек не освободится от пола, он останется в тоталитарном состоянии разделения с другими человеческими индивидуумами определенной коллективной идентичности, мужской или женской. Соответственно, смена пола — это не только право, но скоро станет еще и обязанностью. Если человек не меняет пол, то он, по сути, фашист, потому что, если индивидуум — это мужчина или женщина, значит, он согласен на рабское существование в рамках своего гендерного определения.

Не равенство пола, а именно его смена вытекает из liberty, «свободы от», свобода человека от гендера, от пола, так же как космополитическая свобода выбора гражданства, места проживания, профессии, религии. Все эти либеральные свободы требуют логического этапа, свободы от пола, причем тотальной многократной смены гендерного пола, потому что индивидуум начинает привыкать и снова впадает в гендерные тоталитарные рамки.

Но и это еще не предел, так как остается последняя не преодоленная коллективная идентичность, принадлежность индивидуума к человеку. Как пример необходимости преодолеть человеческую идентичность, которая тоже является в конечном итоге фашизмом с точки зрения либеральной логики, можно привести «Киборгманифест» Донны Харауэй (Donna J.

Haraway), а так же идеи, заложенные в трансгуманисткой программе.

Преодоление гендерной и человеческой коллективных идентичностей — это уже просто детали, которые еще некоторое время будут занимать наше сознание, пугать консерваторов и неокончательно модернизированных либеральных элементов и, наоборот, вдохновлять либералов на следующие подвиги. При этом стоит отметить, что повестка дня сузилась, и по мере развития генетического и хирургического искусства, микротехнологий, биотехнологий, разгадки генома мы стоим, по сути дела, на пороге того, что эта программа станет техническим вопросом. Предлагается не ждать этого, а мыслить так, что либерализм принципиально в своей нигилистической программе осуществил свою задачу.

А что значит мыслить нон-либерализм вперед? Это значит мыслить нон-либерализм, который находится после этого расчеловечивания человека, после утраты гендерной идентичности.

Необходимо увидеть горизонт либерализма как абсолютную победу Ничто и предложить альтернативу не извне, а изнутри.

Речь идет о том, что в конечном итоге либерализм выходит за пределы социологии и приводит нас к антропологической проблематике. Общество распадается, возникает пост-общество, возникает отдельный либеральный гражданин мира, космополит, который, по сути дела, не принадлежит никакому обществу.

Массимо Каччари (Massimo Cacciari) называет это обществом тотальных идиотов, которые теряют возможность коммуникации между собой, потому что утрачивают все общее, что их связывает, возникает индивидуальный язык, ризоматическое существование сети и так далее. В этой ситуации мы приходим к последней границе человека, с которой предлагается стартовать проекту конт-гегемонии.

Принципиальным курсом контр-гегемонии в ее антропологическом аспекте является идея радикального переосмысления свобод. Необходимо либерализму противопоставить не тоталитаризм, потому что тем самым мы только подпитываем его деструктивные энергии, а принцип содержательной свободы, т.е. «свободы для», freedom в терминологии Дж. Миля. Подойдя к проблематике антропологии, в которой индивидуальный принцип ставится над человечностью, нужно либерализму противопоставить не консервативные ценности, а нечто радикально другое, и названием для этого радикально иного является понятие личности или персоны (person), т.е.freedom against liberty, person against individual.

Личность возвращает человека к сущности его человечности, это его революционное фундаментальное задание по созданию самого себя собственными силами, это, если угодно, метафизическая категория. В христианстве личность это то, где происходит слияние божественного начала с индивидуальным.

Личность рождается в момент святого крещения.

В религиях по-разному описывается личность, но, как это прекрасно раскрыл в своих работах Марсель Мосс (MarcelMauss), в любом архаическом обществе именно понятие персоны стоит в центре внимания. Это не индивид, это пересечение данности и некоего духовного или обобщенного видового эйдетического субъекта.

Таким образом, противопоставляя индивидуальности какую-то форму социальной интеграции, мы атакуем либерализм и предлагаем нон-либерализм сзади, а нужно выдвинуть модель нон-либерализма из будущего. Против индивидуума должна восстать личность, против «свободы от» должна двинуться «свобода для», а не несвобода, необщество и какие-то формы коллективных ограничений. Мы должны принять вызов нигилизма. Это по Мартину Хайдеггеру есть трудное знание нигилизма.

Помыслить контргегемонию — это значит помыслить созидательно-свободную личность как корень этой контргегемонии, без этого фундаментального переключения режима в условиях тотального нигилизма мы никакой внятной концепции контргегемонии не создадим.

Модель контробщества должна быть обязательно открытой сверху, это принцип свободы, во главе этого общества должны стоять те, кто максимально открыт к персональному верхнему измерению, кто максимально не тождественен к самому себе.

Это философы-созерцатели. Платонополис как политическое выражение открытого платонизма, где во главе стоит философ, который думает о чем угодно, только не о себе. Он не правит, он ничего не делает, но он открывает возможность всем быть личностями. Он открывает возможность обществу быть открытым сверху, он делает это общество по настоящему свободным, не замечая его ограничений. Он создает такое общество, это и есть государство, это и есть священное общество.

Контробщество должно строится сверху, оно должно быть абсолютно открытым по вертикали, это его главный принцип.

Открытая политическая философия вертикали должна быть платформой нового исторического пакта интеллектуалов. Если мы будем создавать этот пакт на основании прагматических альянсов, мы не преуспеем, потому что либерализм рано или поздно захватит все эти формы.

6. Контргегемонистская диверсификация акторов в мо Для контргегемонистской диверсификации акторов в МО, можно оттолкнуться от понятий и дефиниций транснационализма и неолиберализма в международных отношениях, которые утверждают о расширении номенклатуры акторов в контексте гегемонии. Предлагается принять эту симметрию в построении контргегемонии и признать, что исторический блок должен составляться из акторов разных масштабов.

Структура контргегемонии может быть такая: в центре стоят интеллектуалы с открытой вертикальной философией, т.е. исторический пакт интеллектуалов. Он должен быть обязательно глобальным, он не может быть национальным, ни в одной стране ни в одной культуре, даже, например, в большом исламском мире или в китайском это сделать невозможно.

Необходим только глобальный масштаб контргегемонии и глобальное объединение контргегемонистских интеллектуалов на основании открытой философии. Вокруг этого главного актора может строиться констелляция разномасштабных систем, симметрично тому, как Джозеф Най (Joseph S. Nye) описывает транснациональную либеральную систему, где акторами становятся как государства, так партии и движения, отрасли, группы, религиозные течения и даже отдельные индивиды.

Все они не только могут, но и являются акторами в международных отношениях, в гегемонистской модели глобализации.

Мы же говорим о контрглобализации, не об антиглобализации, не о альтерглобализации, а именно о контрглобализации, которая признает что для того, чтобы обрушить эту гегемонию, необходимо объединить разномасштабных акторов.

Осью контргегемонистской стратегии должна быть конструирующая воля, а не ресурсы. Сначала воля, потом ресурсы. Эта воля должна исходить из мировой контргегемонисткой интеллектуальной элиты в качестве депутатов глобального общества.

Думают, конечно, все люди, но интеллектуалы думают еще и за других, потому и наделяются правом быть ходоками народа, быть представителями человечества как такового, глобальный дискурс которого сегодня захватили и формируют представители гегемонистского исторического блока. Кстати говоря, когда либералов атакуют по делу, то обязательно вскрывается скудность и несостоятельность их аргументации, и все это потому, что их аргументация волевая.

Тем не менее, на какие ресурсы может опереться эта конституирующая воля интеллектуальной элиты? Прежде всего, это второй мир, о котором пишет Параг Ханна (Parag Khanna), страны БРИКС, государства, которые в сложившемся статускво чего-то недополучили или находятся не на первых ролях. А это практически все те государства, которым неуютно в сложившейся архитектуре гегемонии. Но сами по себе эти страны не являются контргегемонией, сами по себе они не будут что–либо предпринимать.

Правящие режимы в этих странах, если их не активизировать, будут продолжать заниматься трансформизмо, но контргегемонистские интеллектуалы должны контратаковать их, включая в свой собственный проект, вместо того, чтобы ждать, когда их позовут работать на администрацию. Важно понять, что администрация занимается трансформизмо, и будет им заниматься независимо от места — в Китае, в Иране, в Азербайджане, в Индии, в России, в странах БРИКС происходит сплошное трансформизмо.

Контргегемонистские интеллектуалы должны перехватить нарратив и диктовать повестку дня этим государствам для того, чтобы они могли осуществлять цезаризм как можно дольше. Но это не цель, цель контргегемонии в другом, тем не менее, потенциал этих стран — это хороший ресурс, и как инструмент для достижения поставленной задачи он весьма хорош. Например, государство с ядерным оружием в качестве аргумента в противостоянии гегемонии выглядит весьма убедительно.

Так же в качестве контргегемонистского ресурса релевантными являются партии антилиберальной направленности во всем мире, вне зависимости от того, правые они или левые, социалисты или консерваторы. К этому стоит добавить различные движения вертикально-открытого типа: культурные, артистические, эстетические, экологические. В этом контексте стоит обратить внимание на то, что мировое крестьянство и мировая промышленность рано или поздно станут жертвами банковскофинансовой системы, третичного сектора экономики, которые уже сегодня начинают обваливаются перед лицом пропорциоЧасть I. Контргегемония нального роста спекулятивного финансового глобалистского капитала. Не стоит рассчитывать на то, что они сами по себе встанут на сторону контргегемонии и предложат какие-то планы, тем не менее, они также могут рассматриваться как один из ресурсных компонентов в арсенале альянса контргегемонистских интеллектуалов внутри исторического пакта.

В качестве ресурса для контргегемонистских интеллектуалов так же могут выступить все традиционные религии, которые, по сути своей, являются нон-либеральными, в противовес религиям либеральной направленности, которые в основе своей являются секулярными или релятивистскими, или, скажем, дерелигизирующимися религиями.

Задача исторического контргегемонистского блока — объединить все эти ресурсы в глобальную сеть. В этом будет очень полезен концепт Массимо Каччари (Massimo Cacciari) «Архипелаг», который он применяет к Европе, но сама идея может быть распространена шире. Массимо Каччари утверждает, что межу универсалистским логосом и анархией атомарных идиотов существует частный логос. Этот частный логос наряду с операциями с комплексностью Эдгара Морена, с операциями со сложными структурами, с нелинейными моделями, могут быть весьма полезными.

Это принципиальный вопрос, ведь используя сложную комплексную модель, появляется возможность для выстраивания диалога и интегрирования правых и левых в единый исторический пакт, тогда как на данный момент они смотрят друг на друга сквозь прицел собственных тактик.

Россия сейчас является полем типичного трансформизмо и то, что принято называть путинизмом, является ничем иным как цезаризм. Ему противостоит внутренняя гегемония в лице белоленточной оппозиции и «Эхо Москвы», а также внешняя гегемония, которая давит на Россию извне. Между этими факторами балансирует цезаризм, который пытается играть с одной стороны в модернизацию, а с другой стороны в консерватизм, пытаясь удержать власть любыми средствами. Это очень рационально и очень реалистично: никакой идеи, никакого мировоззрения, никаких целей, никакого понимания исторического процесса, никакого телоса в таком правлении нет — это обычный цезаризм, в его грамшистком понимании.

Противостояние цезаризма внутренней и внешней гегемонии вынуждает его двигаться в нужном для интеллектуалов контргегемонии направлении, но трансформизмо есть адаптационно-пассивная стратегия, это значит, что рано или поздно цель этого трансформизмо все-таки вскроет цезаризм. Поскольку гегемония наступает и извне и изнутри, любая модернизация объективно ведет, так или иначе, к усилению среднего класса, а средний класс — это враг государства, так же как буржуазия, капитализм, индивидуализм являются врагами и конкретного общества, и всего человечества в целом.

Как скоро падет цезаризм? Время показывает, что он может тянуть очень и очень долго. Теоретически он должен пасть, но он продолжает существовать, порой оказываясь достаточно успешным. Все зависит от того, удачно или неудачно осуществляется трансформизмо. Это обреченная пассивная арьергардная стратегия, но иногда самым парадоксальным образом она бывает весьма эффективна.

Совершенно очевидно, что если за последние 13 лет эта стратегия продержалась при такой общей идеологической всеядности и прагматизме, то будет существовать и дальше, несмотря на возмущение со всех сторон, которое она вызывает. Тем не менее, стоит отметить, что именно удачное трансформизмо сохраняет государство от того, что его еще не уничтожили представители глобальной гегемонии.

Но этого недостаточно, требуется стратегия совершенно другого типа, контргегемонистская в своей сущности, в духе продвижения теории многополярного мира. Еще одной важной инициативой является глобальный революционный альянс, — это довольно активная стратегия, которая может развиваться в России на параллельном уровне, будучи одновременно и российской, и глобальной, интернациональной. И даже если возникают какие-то противоречия с представителями глобального революционного альянса в Европе или в Америке, а есть и такие, и их не мало, то этот момент не должен никого смущать и тем более останавливать. Так как люди выбирают ту же самую контргегемонистскую этику вопреки тем обществам, в которых они живут.

В отвержении гегемонии не нужно ориентироваться на власть. Сейчас нам власть говорит «да» потому, что мы по отношению к гегемонии находимся с ней на одной стороне, мы против гегемонии, и власть, так или иначе, против гегемонии. Но даже если бы гегемония восторжествовала в России, то эта ситуация не должна оказывать влияние на принятие решений контргегемонистской интеллектуальной элиты, так как она должна двигаться во имя фундаментальных целей. Только ориентация исключительно на идею, на эсхатологию, на телос, на цель, а не на сиюминутные выгоды, может принести победу и успех.

Исторический пакт интеллектуалов с открытой вертикальной философией может быть солидарен с Российской Федерацией в ее сегодняшнем состоянии как с одним из важнейшим элементов контрсоциального архипелага. Ядерная путинская Россия — это отличный остров этого архипелага, прекрасно подходящая для внешней революционной борьбы, замечательная база для подготовки людей, которые должны продвигать эсхатологическую, глобально революционную деятельность в мировом масштабе. Это ценнейший инструмент, но и без него можно было бы продолжать то же самое. Надо искать контакты с Китаем, с Ираном, с Индией, с Латинской Америкой, с контргегемонией в африканских странах, в азиатских странах, в Европе, в Канаде, в Австралии и т.д. Все недовольные являются потенциальными членами контргегемонистского архипелага:

от государств до отдельных личностей.

Нельзя отождествлять две вещи: национальные интересы Российской Федерации, которые исчерпываются термином трансформизмо и глобальной контргегемонистской стратегией.

Это разные вещи, поскольку контробщество заведомо экстерриториально и архипелагично.

Леонид Савин: Александр Гельевич, Роберт Кокс упоминает помимо трансформизмо и цезаризма такое явление как пассивная революция, которая происходит в контексте гегемонии. Как вы считаете, есть ли ее элементы в России и как они могут протекать в других странах, можно ли считать это явление вызовом глобальной гегемонии?

Александр Дугин: Пассивная революция по Коксу, это, кстати, тоже грамшистский термин, есть некоторая подготовка революционной ситуации в том случае, когда политически и экономически для этого не достаточно предпосылок. Пассивная революция — это, можно сказать, выдуманная революция или придуманная революция. Но ведь все то, что создается, вначале кем-то придумывается. Поэтому я думаю, что пассивная революция тоже хороший термин, единственное, что он звучит по-русски немножко расслабляюще. Может использовать термин воображаемая революция, революция, которую мы должны вообразить? У нас, в принципе, все довольны трансформизмо, все довольны гегемонией, все довольны, что их кормят, даже когда их не кормят. Все довольны и соответственно нет никаких условий, никакого потенциала для восстания, для революции, для антропологического и эсхатологического пробуждения. В этом случае речь об активной революции идти не может,но тем не менее, можно использовать термин пассивная революция, но в значении воображаемая революция. В эпоху когда воображение в общем-то так или иначе в цене, воображаемая революция звучит не плохим и двусмысленным тезисом. С одной стороны это избавит нас от идиотского положения, когда мы призываем спящих проснуться, а они только фырчат в ответ, при этом, как минимум, чувствуешь себя глупо, призывая к революции. С другой стороны можно призывать к воображаемой революции,а вот это не так глупо, наоборот творчески и модно, если угодно.

Мне кажется, что с психологической точки зрения лучше использовать термин воображаемая революция чем пассивная.

Леонид Савин: Вы сегодня еще упомянули контробщество, поскольку гражданское общество — это основа самой гегемонии, а оно базируется на консенсусе, на либеральном договоре, то соответственно контробщество не может быть гегемонистским. Скепсис в российском обществе к идеям гражданского общества, которое нам навязывают извне, как раз и есть проявление потенциалов контргегемонистских импульсов.

Александр Дугин: Совершенно правильная мысль, потому что гражданское общество предполагает личную ответственность в самоубийстве, причем в самоубийстве с этаким посттвистом, с радостью сейчас я изменю свой пол, а потом развоплощусь и превращусь в химеру. Я очень этому ради делаю это по собственной воле, так должен говорит человек нормального гражданского общества. В данном случае пассивность наш аргумент, нужно саботировать гражданское общество, все его институты, все его идеи, превращая их в идиотизм. Но при этом, если нам предлагают объединиться в союз с велосипедистами, нужно объединяться, но нужно превращать союз велосипедистов в контргегемонистское гражданское общество, в контробщество, что б этот союз начал настаивать на взятии власти, требовать специальные русские крылатые велосипеды. Мне представляется, что саботаж гражданского общества и борьба с гражданским обществом со стороны гражданского общества, взрывая его изнутри, является правильной стратегией.

В теории мноГоПоЛярноГо мира Важнейшим аспектом Теории Многополярного Мира является концепт контргегемонии, изначально сформулированный в контексте критической теории Международных Отношений (МО). При переходе от критической теории к Теории Многополярного Мира1 (ТММ) этот концепт претерпевает определенные смысловые трансформации, которые необходимо разобрать более детально. Чтобы проделать это, необходимо еще раз напомнить основные положения теории гегемонии в критической теории.

Понимание «гегемонии» в реализме Понятие гегемонии в критической теории полностью основано на теории Антонио Грамши. Сразу же следует разделить его значение в грамшизме и неограмшизме от того, как его понимает реалистское (и неореалистское) направление в МО.

Классические реалисты используют термин «гегемония» в относительном смысле, и понимают под ним «фактическое и существенное превосходство потенциала могущества какой-то одной державы над потенциалом остальных, чаще всего соседних». Поэтому гегемония вполне может быть региональным явлением, так как определение того, является ли то или иное политическое образование «гегемоном» зависит от того, какой масштаб рассмотрения мы применяем. В этом смысле этот термин встречается уже у Фукидида, говорившего о гегемонии Афин и о гегемонии Спарты в ходе Пелопонесской войны, и Дугин А. Г. Теория Многополярного Мира. М., Евразийское Движение, 2012.

классический реализм пользуется им точно также вплоть до настоящего времени. Такое понимание гегемонии можно назвать «стратегическим» и «относительным».

В неореализме «гегемония» понимается в глобальном (структурном) контексте. Основное отличие от классического реализма состоит в том, что здесь «гегемония» не может рассматриваться как региональное явление; она всегда глобальна.

В неореализме К. Уолтца утверждается баланс двух гегемоний (двухполюсный мир), как оптимальной структуры баланс сил в планетарном масштабе1. Р. Джилпин полагает, что гегемония вполне может сочетаться с однополярностью, то есть может существовать один глобальный гегемон (сегодня эту функцию выполняют США).

В обоих случаях гегемония у реалистов истолковывается как способ соотнесения между собой потенциала могуществ различных держав.

Понимание гегемонии у Грамши в корне отлично, и помещается в совершенно иной теоретической плоскости. Чтобы избежать неверного употребления термина в МО и, в особенно, в ТММ, следует несколько подробнее остановиться на политической теории Грамши, в контексте которой гегемония и рассматривается приоритетно в критической теории и ТММ. Кроме того, такой анализ позволит яснее увидеть концептуальный зазор между критической теорией и ТММ.

Гегемония в концепции антонио Грамши Антонио Грамши основывает свою собственную теорию, получившую в последствие название «грамшизма», на основании переосмысления марксизма и его практического воплощения в исторической практике. Будучи марксистом, Грамши До конца «холодной войны» Уолтц брал за образец противостояние уверен, что социально-политическая история полностью преСША и СССР как двух гегемоний. В настоящее время он склоняется к идее новой биполярности, где в противовес американскому гегемону будут выступать Китай, как новый претендент на второй полюс.

допределена экономическим фактором. Как и все марксисты, он объясняет надстройку (суперструктуру, Aufbau) через базис (инфраструктуру, Basis). Буржуазное общество является квинтэссенцией классового общества, где процесс эксплуатации достигает своего наиболее концентрированного выражения в отношении к собственности на средства производства и в присвоении буржуазией прибавочной стоимости, возникающей в процессе производства. Неравенство в экономической сфере (базис) и главенство Капитала над Трудом является сущностью капитализма и предопределяет всю социальную, политическую и культурную семантику (надстройку). Этот тезис разделяют все марксисты, и в нем нет ничего нового или оригинального.

Но далее Антонио Грамши задается вопросом: как была возможна пролетарская социалистическая революция в России, где с точки зрения самого Маркса (анализировавшего положение в Российской империи в XIX веке, но в прогностической перспективе) и с точки зрения классического европейского марксизма начала ХХ века объективное состояние базиса (неразвитость капиталистических отношений, малый процент городского пролетариата, преобладание аграрного сектора в совокупном ВВП страны, отсутствие буржуазной политической системы и т.д.) исключало саму возможность прихода к власти коммунистической партии. И, тем не менее, Ленин сделал это возможным и приступил к строительству социализма.

Грамши осмысляет этот феномен как нечто фундаментально значимое и называет «ленинизмом». Ленинизм в его понимании есть авангардное опережающее действие политической надстройки (в лице коммунистической партии большевиков), консолидированной и решительной, по захвату политической власти. Как только это становится фактом, и революция оказывается успешной, следует стремительное развитие базиса, через достраивание ускоренными темпами тех экономических реальностей, которые не были реализованы при капитализме:

индустриализация, модернизация, «электрификация», «народное образование». Значит, делает вывод Грамши, в определенных обстоятельствах политическое (надстройка) способна опережать экономическое (базис). Коммунистическая партия может идти впереди «естественного» развития исторических процессов. Следовательно, ленинизм доказывает наличие определенной автономии надстройки в отношении базиса.

Но ленинизм, как его понимал Грамши, ограничивается областью политического сегмента надстройки — того, где действуют законы власти и решается проблема господства. Грамши утверждает, что в надстройке есть еще один важный сегмент, который не является политическим в полном смысле слова — то есть партийным и сопряженным напрямую с вопросами политической власти. Он называет это «гражданским обществом». Такое определение следует сопровождать пояснением:

«гражданское общество в понимании А. Грамши», так как он вкладывает в это понятие смысл далеко не во всем совпадающий с тем, которым он наделен, например, в либеральных теориях. Гражданское общество, по Грамши, это область интеллектуальной деятельности в самом широком смысле, за вычетом из нее прямой политической (партийной, государственной, административной) активности. Гражданское общество — это зона развертывания интеллектуальных сторон общества, включающая в себя науку, культуру, философию, искусство, аналитику, журналистику и т.д. Для марксиста Грамши эта область, как и вся надстройка, конечно же, выражает закономерности базиса. Но… Ленинизм показывает, что, выражая закономерности базиса, в некоторых случаях надстройка, тем не менее, может действовать относительно автономно, идя на опережение процессов, развертывающихся в базисе. Опыт революции в России демонстрирует на историческом примере, как это реализуется в области политического сегмента надстройки. И здесь Грамши выдвигает гипотезу: если так обстоит дело в политической сфере надстройки, почему чему-то подобному не быть и в области «гражданского общества»? Отсюда и рождается грамшистская концепция «гегемонии»1. Она призвана показать, что в интеллектуальной сфере (=«гражданское общество по Грамши») существует нечто аналогичное экономическому дифференциалу (Капитал vs Труд) в базисе и политическому дифференциалу в надстройке (буржуазные партии и правительства vs пролетарские партии и правительства — например, СССР). Этот третий дифференциал Грамши и называет «гегемонией», то есть совокупностью стратегий доминации буржуазного сознания над сознанием пролетарским в условиях относительной автономии по отношению как к политике, так и к экономике. Еще немецкий социолог В. Зомбарт, исследуя социологию буржуа2, показал, что комфорт может быть ценностью как третьего сословия, которое его относительно имеет, так и других социальных слоев, которые его не знают и не имеют. Гегель в «Феноменологии духа»3 аналогичным образом говорил о том, что Раб для самоосмысления пользуется не своим сознанием, но сознанием Господина. Этот пункт был положен Марксом в основу развития коммунистической идеологии. Грамши, продолжая эту цепочку размышлений, приходит к выводу, что принятие или отторжение гегемонии (=структур буржуазного сознания) может напрямую не зависеть ни от факта принадлежности к буржуазному классу (фактор базиса), ни от прямой политической ангажированности в буржуазную (или антибуржуазную) партийную или административную систему. Быть на стороне гегемонии или против нее есть, по Грамши, дело свободного выбора интеллектуала.

Когда интеллектуал сознательно осуществляет такой выбор, он «Можно зафиксировать два крупных надстроечных плана: тот, что можно назвать «гражданским обществом», то есть совокупностью организмов, обычно называемых «частными», и тот, который является «политическим обществом», или государством. Им соответствует функция «гегемонии», которую доминирующая группа осуществляет во всем обществе, и функция «прямого господства», или командования, которая выражается в государстве, в «юридическом» правительстве», писал Грамши. Грамши А. Тюремные тетради. Часть первая. — М.:

Издательство политической литературы, 1991.

Зомбарт Вернер. Буржуа М., Наука, 1994.

Гегель Ф.Г. Феноменология духа. СПб.: Наука, 1992.

из «традиционного интеллектуала», становится органическим, то есть осознанно выбирающим свое положение относительно гегемонии.

Из этого вытекает важный вывод: выступить против гегемонии интеллектуал вполне может и в том обществе, где капиталистические отношения в базисе и политическое доминирование буржуазии в надстройке преобладают. Интеллектуал может отвергнуть или принять гегемонию свободно, так как у него есть зазор свободы, аналогичный тому, который есть в области политического по отношению к экономическому (как показал опыт большевизма в России). Другими словами, можно быть носителем пролетарского сознания и стоять на стороне рабочего класса и справедливого общества, находясь в самом центре общества буржуазного. Все зависит от интеллектуального выбора: гегемония это вопрос совести.

Сам Грамши пришел к такой концепции на основании анализа политических процессов в Италии 20-х-30-х годов1. В этот период, согласно его анализу, в этой стране вполне назрели предпосылки для социалистической революции — и в базисе (развитый промышленный капитализм и обострение классовых противоречий и, соответственно, классовой борьбы) и в надстройке (политические успехи консолидированных левых партий). Но в этих, казалось бы, благоприятных, условиях, анализирует дальше Грамши, левые силы были обязаны своим провалом тому, что в интеллектуальной сфере в Италии тон задавали представители именно гегемонии, внедряя буржуазные стереотипы и штампы даже там, где это шло вразрез с экономическими и политическими реалиями и предпочтениями активных антибуржуазных кругов. Этим, с его точки зрения, и воспользовался Муссолини, обративший гегемонию в свою пользу (фашизм, с точки зрения, коммунистов был завуалированной формой господства буржуазных классов) и предотвративший искусственно социалистическую революцию, назревавшую в Грамши А. Тюремные тетради. Указ. соч.

силу естественного исторического хода событий. Иными словами, ведя (относительно) успешно политические баталии, итальянские коммунисты, по Грамши, упустили из виду «гражданское общество», сферу интеллектуальной, «метаполитической»

борьбы, и в этом он видел причину их поражения.

В этой форме грамшизм был взят на вооружение европейскими левыми (особенно новыми левыми), и начиная с 60-х гг.

левое движение в Европе применило грамшизм на практике. Левые (марксистские) интеллектуалы (Сартр, Камю, Арагон, Фуко и т. д.) смогли внедрить антибуржуазные концепции и теории в самый центр общественной и культурной жизни, причем, пользуясь издательствами, газетами, клубами и университетскими кафедрами, которые были интегральной частью капиталистической экономики и действовали в политическом контексте доминации буржуазной системы. Тем самым они подготовили и события 1968-го г., прокатившиеся по Европе, и левой поворот европейской политики в 70-е гг.

Таким образом, как ленинизм на практике доказал, что у политического сегмента надстройки есть определенная автономия и активность в этой области может опережать процессы, развертывающиеся в базисе, так и грамшизм в практике новых левых продемонстрировал свою эффективность и практическую ценность как активной интеллектуальной стратегии.

Грамшизм в критической теории: левый уклон В том виде, в каком мы описали, грамшизм и был интегрирован в критическую теорию МО ее современными представителями — Робертом Коксом1, Стивеном Гиллом2 и т. д. И хотя они в духе постмодерна еще более акцентировали автономность сферы «гражданского общества» и соответственно феномена гегемонии, поставив интеллектуальный выбор и эпистемологические Cox R. Gramsci, Hegemony and International Relations: An Essay in Method// Millennium 12,1983.

Gill S. Gramsci, Historical Materialism and International Relations.

Cambridge: Cambridge University Press, 1993.

стратегии выше политических процессов и экономических структур, они в целом сохранили преемственность именно марксистскому, левому дискурсу: для них капитализм был в целом лучше недокапиталистических социально-эконмических систем, хотя и заведомо хуже той посткапиталистической (социалистической и коммунистической) модели, которая должна прийти ему на смену. Этим объясняется структура проекта контргегемонии1 в критической теории МО — она остается в контексте левого понимания исторического процесса.

Можно описать это так: согласно представителям критической теории, гегемония (=буржуазное общество, кульминирующее в голограмме буржуазного сознания) должна сменить собой недогегемонию (типы общества, предшествующие буржуазному и свойственные им формы коллективного сознания — Премодерн), чтобы затем быть ниспровергнутой контргегемонией, которая, после своей победы, установит пост-гегемонию. Так, сами Маркс и Энгельс в «Манифесте Коммунистической партии» на все лады настаивали на том, что претензии коммунистов к буржуазии не имеют ничего общего с претензией к буржуазии со стороны антибуржуазных феодалов, националистов, христианских социалистов и т.д. именно в силу того, что капитализм есть чистое зло, вбирающее в себя относительное (не столь явное и не столь эксплицитное) зло прежних форм общественной эксплуатации, но чтобы победить зло, надо дать ему полностью проявить себя, и лишь затем искоренить, а не делать косметические действия и ретушировать его наиболее одиозные черты, лишь оттягивая тем самым горизонты революции и коммунизма.

Неограмшист Николс Пратт определяет контргегемонию как «создание альтернативной гегемонии в зоне гражданского общества для подготовки политических изменений». Pratt N. Bringing politics back in: examining the link between globalization and democratization// Review of International Political Economy. Vol. 11, No. 2, 2004.

Маркс К., Энгельс Ф.Манифест Коммунистической партии./Маркс К., Энгельс Ф. Сочинения. — 2-е изд. — Т. 4. –М.: Государственное издательство политической литературы, 1955. С. 419–459.

Это необходимо иметь в виду, когда мы рассматриваем структуру неограмшистского анализа международных отношений.

Этот анализ делит все страны на те, где гегемония укрепилась явно (это развитые капиталистические страны с индустриальной экономикой, доминацией буржуазных партий в парламентских демократических системах, организованные в соответствии с образцами национальных Государств, обладающие развитой рыночной экономикой и либеральной правовой системой) и те, где она, по разным историческим обстоятельствам, этого сделать не смогла. Первые страны принято называть «развитыми демократическими державами», а вторые — относить к «пограничным случаям», «проблемным зонам» или даже к разряду «государств-негодяев» (rogue states). Анализ гегемонии в странах, где она укрепилась, полностью вписывается в общий левый (марксистский, неомарксистский и грамшистский) анализ. Но случай стран с «недостроенной гегемонией»

следует рассмотреть отдельно.

Эти страны сам Грамши относил к разряду «цезаризма»

(явно имея в виду перед глазами опыт фашистской Италии).

«Цезаризм» может быть рассмотрен широко, как любая политическая система, где буржуазные отношения существуют фрагментарно, и их полноценное политическое оформление (как классического буржуазно-демократического Государства) задерживается. В «цезаризме» главное не авторитарный принцип правления, но именно задержка с полноценной инсталляцией полноценной капиталистической системы (в базисе и надстройке) западного образца. Причины такой задержки могут быть самые разные: диктаторский стиль правления, клановость, наличие религиозных или этнических группировок во власти, культурные особенности общества, исторические обстоятельства, особое экономическое или географическое положение и т. д. Важно, в первую очередь то, что в таком обществе гегемония выступает как внешняя сила (со стороны полноценно буржуазных Государств и обществ) и как внутренняя оппозиция, так или иначе связанная и с внешними факторами.

Неограмшисты в МО утверждают, что «цезаризм» представляет собой именно «недо-гегемонию», и поэтому его стратегия сводится к тому, чтобы балансировать между давлением гегемонии извне и изнутри, идя на определенные уступки, но вместе с тем, делать это избирательно, стремясь, во что бы то ни стало, сохранить власть и не допустить захвата власти буржуазными политическими силами, выражающими на уровне политической надстройки структуры организации экономического базиса общества. Поэтому он обречен на «трансформизм»

(итальянское transformismo), постоянную подстройку под гегемонию с одной стороны, при неизменном стремлении оттянуть, отложить или направить по ложной траектории тот финал, к которому она неуклонно движется.

В этом отношении, представители критической теории в МО рассматривают «цезаризм» как то, что рано или поздно будет преодолено гегемонией, поскольку это явление представляет собой не более, чем «историческое запаздывание», а отнюдь не альтернативу, то есть не контргегемонию как таковую.

Очевидно, что именно к такому «цезаризму» современные представители критической теории в МО относят большинство стран Третьего мира, и даже крупные державы, входящие в БРИКС (Бразилию, Россию, Индию, Китай и Южную Африку).

С учетом такой особенности, становится ясной ограниченность концепта контргегемонии у представителей критической теории в МО и откровенный утопизм их альтернативных проектов — так, «контр-общество» Кокса представляет собой нечто невыразительное и неопределенное. Они исходят из того смутного проекта социально-политического миропорядка, который должен наступить «после либерализма»1 (И. Валлерстайн) и соответствовать привычным для левых коммунистическим утопиям. Такая версия контргегемонии ограничена еще Валлерстайн И. После либерализма.— М.: Едиториал УРСС, 2003.

и тем, что поспешно заносит многочисленные политические явления, явно не попадающие в разряд гегемонии и тяготеющие к альтернативным версиям миропорядка, в разряд «цезаризма» и, следовательно, «недо-гегемонии», лишая их какого бы то ни было интереса для разработки эффективной контргегемонистской стратегии. Но при этом общий анализ структуры международных отношений в свет методологии неограмшизма представляет собой крайне важное направление для разработки ТММ.

Однако для того, чтобы преодолеть ограниченность критической теории МО и полностью задействовать потенциал неограмшизма, следует качественно расширить это подход, выйдя за рамки исключительно левого (даже, «левацкого») дискурса, помещающего всю конструкцию в зону идеологического сектантства и маргинальной экзотики (где он располагается в настоящее время). В этом вопросе бесценную помощь нам окажут идеи французского философа Алена де Бенуа.

«Грамшизм справа» — ревизия алена де Бенуа Еще в 80-е годы французский представитель течения «новых правых» (Nouvelle Droite) Ален де Бенуа обратил внимание на идеи Грамши, с точки зрения их методологического потенциала1. Так же как и Грамши, де Бенуа открыл фундаментальность метаполитики как особой области интеллектуальной деятельности, подготавливающей (в форме «пассивной революции») дальнейшие политические и экономические сдвиги. Успехи «новых левых» во Франции и в Европе в целом, только подтверждали эффективность такого подхода.

Но в отличие от большинства французских интеллектуалов второй половины ХХ века Ален де Бенуа не был сторонником марксизма, что делало его позицию несколько обособленной.

Но вместе с тем, не разделяя коммунистических убеждений как таковых, де Бенуа строил свою политическую философию на Benoist de A. Vu de droite.Anthologie critique des ides contemporaines.

P., Copernic, 1977.

радикальном отвержении либеральных и буржуазных ценностей, отрицая капитализм, индивидуализм, модернизм, а также геополитический атлантизм и евроцентризм Запада. Более того, он противопоставлял «Европу» и «Запад» как два антагонистических концепта: «Европа» для него является полем развертывания особого культурного Логоса, идущего от греков и активно взаимодействующего с богатством кельтской, германской, латинский, славянской и иных европейских традиций, а «Запад» — эквивалентом механицистской, материалистической, рационалистской цивилизации, основанной на преобладании техники надо всем остальным. «Запад», таким образом, Ален де Бенуа, вслед за О. Шпеглером понимал как «закат Европы», и вместе с Ф. Ницше и М. Хайдеггером был убежден в необходимости преодоления современности как нигилизма и «покинутости мира бытием» (Seinsverlassenheit). Запад в этом понимании был тождественен для него либерализму, капитализму, буржуазному обществу. Все это «новые правые» призывали преодолеть. Не будучи материалистами, «новые правые» вместе с тем были согласны с тем ключевым значением, которое Грамши и его последователи уделяли области «гражданского общества».

Так Ален де Бенуа пришел к выводу, что то явление, которое Грамши называл «гегемонией», является точным названием для того набора явлений, понятий, установок и ценностей, которые сам де Бенуа считал «абсолютным злом». Это привело к провозглашению им принципа «грамшизма справа».

«Грамшизм справа» означает признание автономии «гражданского общества в понимании Грамши» вместе с выявлением феномена гегемонии в этой сфере и выбором своей мировоззренческой позиции на противоположной от гегемонии стороне. Так, Ален де Бенуа публикует программную работу «Европа, Третий мир — одна и та же битва»1, всецело построенную на параллелях между борьбой народов Третьего мира против западного буржуазного неоколониализма и стремлением евBenoist de A. Europe, Tiers monde, mme combat. P.:Robert Laffont, ропейских народов освободиться от отчуждающей диктатуры буржуазного рыночного общества, от морали и практики торговцев, заместившей собой этику героев1 (В. Зомбарт).

Важнейшее значение «грамшизма справа» для ТММ состоит в том, что такое понимание «гегемонии» позволяет встать на позицию за пределом левого и марксистского дискурса и отвергнуть буржуазный порядок во всех областях (как в базисе — экономика, так и в надстройке — политика и гражданское общество), но не после того, как гегемония станет тотальным планетарным и глобальным фактом, а вместо этого. Отсюда чрезвычайно нагруженный смыслом нюанс в названии другой программной работы Алена де Бенуа «Против либерализма»2 в сравнении с «После либерализма» неомарксиста Иммануила Валлерстайна: для де Бенуа ни в коем случае нельзя уповать на «после», нельзя позволить либерализму сбыться как совершенному факту, надо быть против уже сейчас, сегодня, вести борьбу из любого положения и в любой точке мира. Гегемония атакует в планетарном масштабе, находя своих носителей как в сложившихся буржуазных обществах, так и в обществах, где капитализм еще не утвердился окончательно. Поэтому контргегемония должна мыслиться вне идеологических сектантских ограничений:

если мы хотим создать контргегемонистский блок, то в его состав надо ввести всех представителей антибуржуазных, антикапиталистических сил — левых, правых или вообще не поддающихся никакой классификации (сам де Бенуа постоянно подчеркивает, что разделение на «левых» и «правых» давно устарело и не соответствует настоящему выбору позиции;

сегодня гораздо важнее, ты за гегемонию или против нее).

Бенуа А. Де Против либерализма. К Четвертой Политической Зомбарт В. Торгаши и герои. Зомбарт В. Собрание сочинений в Теории. СПб: Амфора, 2009.

томах. Том 2. СПб.: Владимир Даль, 2005.

Валлерстайн И. После либерализма. Указ. соч.

«Грамшизм справа» Алена де Бенуа возвращает нас к «Манифесту Коммунистической Партии» Маркса/Энгельса и вопреки их эксклюзивистскому и догматическому призыву «очиститься от попутчиков» призывает к формированию Глобального Революционного Альянса, объединяющего всех противников капитализма и гегемонии, всех тех, кто сущностно против него, и при этом неважно, кто что берет за позитивную альтернативу — важнее в данном случае наличие общего врага.

В противном случае, считают «новые правые» (отказывающиеся, кстати, называть себя «правыми» — это название было дано представителям этого течения их оппонентами, не нашедшими иного термина для обозначения их позиции) гегемонии удастся разделить своих противников по искусственным признакам, противопоставить одних другим, чтобы успешнее справиться со всеми по отдельности.

денонсация евроцентризма в исторической социологии С совершенно иной стороны подошел к этой же проблеме современный исследователь международных отношений и один из главных представителей исторической социологии в МО Джон Хобсон. В своей программной работе «Евроцентрическая концепция мировой политики»1он анализирует практически все подходы и парадигмы в МО с точки зрения заложенной в них иерархии, построенной по принципу сравнения Государств и их роли, их структур и их интересов с образцом западного общества, взятого за универсальный норматив. Хобсон приходит к выводу, что все без исключения школы в МО строятся на имплицитном евроцентризме, то есть признают универсальность западно-европейских обществ и считают фазы европейской истории обязательными для всех остальных культур.

Хобсон справедливо рассматривает такой подход как проявление европейского расизма, постепенно и незаметно переходяHobson J. The Eurocentric Conception of World Politics: Western International Theory, 1760 -2010. Cambridge: Cambridge University Press, 2012.

щего от биологических теорий о «превосходстве белой расы»

к убежденности в универсальности западных ценностей, технологий, а вслед за этим и интересов. «Бремя белого человека»

становится «императивом модернизации и развития». При этом сами локальные общества и культуры подлежат этой «модернизации» по умолчанию — никто их не спрашивает, согласны ли они с тем, что западные ценности, технологии и практики универсальны, или имеют, что возразить. Лишь сталкиваясь с насильственными формами отчаянного сопротивления в форме терроризма и фундаментализма, Запад (иногда) задается вопросом: «за что они нас так ненавидят?» Но ответ готов заранее: от собственной дикости и неблагодарности за все те блага, которые несет с собой «цивилизация».

Важно, что Хобсон убедительно показывает, что расизм и евроцентризм присущи не только буржуазным теориям МО, но и марксизму и в том числе критической теории МО (неограмшизму). Марксисты при всей их критике буржуазной цивилизации, убеждены, что ее триумф неизбежен, и в этом разделяют общий для западной культуры этноцентризм. Хобсон показывает, что сам Маркс отчасти оправдывает колониальные практики тем, что они ведут к модернизации колоний, а, следовательно, приближают момент пролетарских революций. Таким образом, в исторической перспективе сам марксизм оказывается пособником капиталистической глобализации и союзником расистских цивилизационных практик. Деколонизация мыслится марксистами только как прелюдия к построению буржуазных Государств, которым только еще предстоит встать на путь полноценной индустриализации и двинуться в сторону будущих пролетарских революций. А это мало чем отличается от теорий неолибералов и транснационалистов.

Джон Хобсон предлагает приступить к созданию радикальной альтернативы — к разработке теории МО, основанной на неевроцентристском и антирасистском подходе.

Он солидарен с проектом «контргегемонистского блока», выдвинутого неограмшистами, но настаивает на освобождении его от всех форм евроцентризма, а, следовательно, на его качественном расширении.

Этот проект неевроцентричной теории МО приводит нас, наконец, напрямую к ТММ.

Теперь мы можем свести воедино все то, что было сказано о контрегегемонии, и поместить в контекст Теории Многополярного Мира (ТММ).

ТММ, по сути, и является последовательной неевроцентристской теорией МО, отвергающей гегемонию в ее основах и призывающей к созданию широкого контргегемонистского альянса или контргегемонистского пакта. Контргегемония в ТММ осмысляется сходным образом с теориями неограмшистов и представителей критической школы МО. Гегемония есть доминация капитала и буржуазной политической системы организации общества, но выраженная в интеллектуальной сфере. То есть гегемония есть, прежде всего, дискурс. При этом среди трех сегментов общества, выделяемых Грамши — базис и две составляющие надстройки (политика и «гражданское общество»), ТММ в согласии с постмодернистской и постпозитивистской эпистемологией главенствующим считает именно уровень дискурса, то есть интеллектуальную сферу. Именно поэтому вопрос о гегемонии и контргегемонии видится центральным и основополагающим для построения ТММ и ее эффективной реализации на практике. Область метаполитики важнее как политики, так и экономики. Она не исключает их, но логически и концептуально предшествует им. В конечном счете, человек имеет дело только со своим разумом и его проекциями.

Поэтому устройство или переустройство сознания автоматически влечет за собой изменение (внутреннего и внешнего) мира.

ТММ есть фиксация контргегемонистской концепции в конкретном теоретическом поле. И до этого момента ТММ строго следует за грамшизмом. Но там, где дело доходит до выяснения содержательной стороны контргегемонистского пакта, дают о себе знать существенные расхождения. Самым принципиальным является отказ от левого догматизма. ТММ отказывается рассматривать буржуазные трансформации современных обществ на всем пространстве планеты как универсальный закон.

Поэтому ТММ принимает грамшизм и метаполитику скорее в версии «новых правых» (Ален де Бенуа), нежели в версии «новых левых» (Р. Кокс). При этом позиция Алена де Бенуа не является эксклюзивистской и не исключает марксизма, в той степени, в которой он является союзником в общей борьбе против Капитала и гегемонии. Поэтому, строго говоря, выражение «грамшизм справа» не совсем точно: правильнее было бы говорить об инклюзивном грамшизме (контрогегемонии, понятой широко, как все типы противостояния гегемонии, то есть как обобщающее и этимологически строгое «контр-») и эксклюзивном грамшизме (контрегегемонии, понятой узко, только как «пост-гегемония»). ТММ ратует за инклюзивный грамшизм.

Более обстоятельно эта позиция преодоления правых и левых, а также выхода за концептуальные пределы политических идеологий Модерна, развертывается в контексте Четвертой Политической Теории, неразрывно связанной с ТММ.

Чрезвычайно важным является вклад в разработку инклюзивной контргегемонии Дж. Хобсона. Его призыв строить неевроцентричную теорию МО точно совпадает с целью ТММ.

Международные отношения должны быть осмыслены с плюральных позиций. При построении по настоящему универсальной теории должны быть выслушаны и учтены представители самых разных культур и цивилизаций, религий и этносов, обществ и общин. В каждом обществе есть свои ценности, своя антропология, своя этика, свои нормативы, своя идентичность, свои представления о пространстве и времени, об общем и частном. В каждом обществе есть, в конце концов, свой собственный «универсализм»; как минимум, свое собственное понимание того, что является «универсальным». Что думает об «универсальности» Запад, нам известно, даже слишком. Пора предоставить право голоса остальному человечеству.

Это и есть многополярность в ее фундаментальном измерении: свободный полилог обществ, народов и культур. Но прежде, чем этот полилог сможет по-настоящему развернуться, необходимо определить общие правила. А это и есть теория Международных Отношений. Причем такая, которая будет предполагать открытость терминов, концепций, теорий, понятий, плюральность акторов, комплексность и полисемию высказываний. Не терпимость, но соучастие и взаимопонимание.

ТММ в этом случае является не финалом, но стартом, расчищением базового пространства для будущего миропорядка.

Однако призыв к многополярности звучит не в пустом пространстве. В дискурсе о международных отношениях, в глобальной политической, социальной и экономической практике властвует гегемония. Мы живем в жестком евроцентричном мире, где империалистически доминирует одна сверхдержава (США) совокупно с ее союзниками и вассалами (страны НАТО), где рыночные отношения диктуют все правила хозяйственных практик, где буржуазные политические нормативы берутся в качестве обязательных, где техника и уровень материального развития считаются высшими критериями, где ценности индивидуализма, личного комфорта, материального благополучия и «свободы от» превозносятся выше всех остальных. Одним словом, мы живем в мире торжествующей гегемонии, раскинувшей свои сети в планетарном масштабе и подчиняющей себе все человечество. Поэтому чтобы сделать многополярность реальностью, необходима радикальная оппозиция, борьба, противостояние. Иными словами, необходим контргегемонистский блок (в его инклюзивном понимании).

Рассмотрим, какие ресурсы наличествуют у этого потенциального блока.

Синтаксис гегомонии/синтаксис контргегемонии Гегемония в своей концептуальной голограмме основывается на убежденности в том, что современность во всем превосходит древность (прошлое), Модерн над Премодерном, и что Запад во всем превосходит на-Запад (Восток, Третий мир).

Вот такую структуру имеет синтаксис гегемонии в самом общем виде:

Запад (the West) = cовременность (Модерн) = цель = благо = прогресс = универсальные ценности = США (+НАТО) = капитализм = права человека = рынок = либеральная демократия = право Остальное (the Rest) = отсталость (Премодерн) = нуждается в модернизации (колонизация/помощь/уроки/ внешнее управление) = нуждается в вестернизации = варварство (дикость) = локальные ценности = недокапитализм (еще некапитализм) = несоблюдение (недостаточное соблюдение) прав человека = несправедливый рынок (участие Государства, клановость, групповые преференции) = недодемократия = коррупция Эти формулы гегемонии аксиоматичны и автореферентны, как своего рода self fulfilling prophecy. Один термин обосновывается другим из цепочки эквивалентностей и противопоставляется любому термину (симметричному или нет) из второй цепочки. По этим незатейливым правилам строится любой дискурс гегемонии. Он может иметь видимость каузальности, иллюстративности, дескриптивности, аналитики, прогноза, исторического исследования, социологического опроса, дебатов, оппозиций и т.д. Но в своей структуре гегемония строится именно на таком остове, покрывая его миллионами вариаций и рассказанных историй. Как только мы приняли эти две параллельные цепочки равенств, мы находимся внутри гегемонии и полностью закодированы ее синтаксисом. Любое возражение будет гаситься новыми суггестивными пассами, скачущими через один или другой термин, что бы прийти к искомой гегемонистской тавтологии.

Даже самые критические формы дискурса рано или поздно соскользнут в эту постоянно возобновляемую семантическую колею синонимов и растворится в ней. Стоит признать хотя бы одно из отождествлений, далее все предрешено заведомо.

Поэтому строительство контргегемонии начинается с полного опровержения обеих этих цепочек.

Построим симметричный синтаксис контргегемонии:

Запад (West) cовременность(Модерн) цель благо прогресс универсальные ценности США(+НАТО) капитализм права человека рынок либеральная демократия право Остальное (Rest) отсталость (Премодерн) нуждается в модернизации (колонизация/помощь/уроки/внешнее управление) нуждается в вестернизации варварство (дикость) локальные ценности недокапитализм (еще некапитализм) несоблюдение (недостаточное соблюдение) прав человека несправедливый рынок (участие Государства, клановость, групповые преференции) недодемократия коррупция Если значки равенства гипнотически внедряются в коллективное сознание как нечто само собой разумеющееся, развернутое обоснование каждого значка неравенства требует отдельного текста или группы текстов. В той или иной степени ТММ и параллельные ей Четвертая Политическая Теория1, евразийство, «новые правые» (А. Де Бенуа), неевроцентричная теория МО (Дж. Хобсон), традиционализм, постмодернизм и т.д. осуществляют эту задачу, но сейчас важно предложить эту схему как наиболее общую форму контргегемонистского синтаксиса.

Отрицание содержательного высказывания содержательно уже в силу самого факта отрицания, а значит, осмысление неравенств нагружено смыслами и связями. Ставя под сомнение цеДугин А. Г. Четвертая Политическая Теория. СПб.: Амфора, 2009.

почки отождествлений гегемонии, мы получаем семантическое поле, свободное орт гегемонии и ее суггестивной «аксиоматики». Одно это полностью развязывает нам руки для развертывания контргегемонистского дискурса.

В данном случае мы привели эти базовые правила для конкретной цели: для предварительного и самого общего исчисления тех ресурсов, на которые можно рассчитывать теоретически при построении контргегемонистского пакта.

Глобальная революционная элита Контргегемонистский блок строится вокруг интеллектуалов. Следовательно, его ядром должна быть глобальная революционная элита, отвергающая статус кво в самой его глубинной основе. Эта глобальная революционная элита образуется вокруг синтаксиса контргегемонии. Пытаясь осмыслять свое положение из любой точки современного мира, — в любой стране, культуре, обществе, социальном классе, профессиональной функции и т.д., — человек в поисках глубоких ответов об устройстве общества, в котором он живет, рано или поздно придет к пониманию базовых тезисов гегемонистского дискурса. Конечно, это дано не каждому, но, по Грамши, каждый человек есть интеллектуал до определенной степени; однако, только полноценный интеллектуал представляет собой человека в полном и совершенном смысле; он своего рода делегат в парламент мыслящего человечества (homo sapiens) от более скромных его представителей (от тех, кто не может или не хочет реализовать полноту данных человеку как виду возможностей — кульминирующих в возможности мыслить, то есть быть интеллектуалом). Такой интеллектуал и имеется в виду, когда мы говорим об обнаружении гегемонии. В этот момент он становится перед выбором, то есть реализует свою возможность стать интеллектуалом органическим: он может сказать гегемонии «да» и принять ее синтаксис, далее действуя в его структуре, а может сказать «нет». Когда он говорит «нет», он отправляется на поиски контргегемонии, то есть ищет доступа в глобальную революционную элиту.

Этот поиск может остановиться на промежуточном этапе:

всегда существуют локальные структуры (традиционалисты, фундаменталисты, коммунисты, анархисты, этноцентристы, революционеры разных типов и т. д.), которые, осознавая вызов гегемонии, отвергают его, но делают это на локальном уровне.

Здесь мы находимся уже на уровне органических интеллектуалов, но пока еще не осознающих необходимость обобщения своего отказа от гегемонии в форме универсальной планетарной стратегии. Однако, вступая в реальную (а не воображаемую) борьбу с гегемонией, любой революционер рано или поздно обнаружит ее транснациональный, экстерриториальный характер: для своих целей гегемония всегда прибегает к комбинации внутренних и внешних факторов, атакуя то, что считает своим противником или препятствием своего имперского владычества (элементы второй цепочки — Остальные (the Rest)). Поэтому локальное сопротивление глобальному вызову в один момент достигнет своих естественных пределов; когда-то гегемония может и отступить, но она придет снова, и просто увернуться от нее не удастся никому и никогда.

Когда придет момент такого осознания, наиболее развитые интеллектуально представители локальной контргегемонии осознают необходимость выхода на уровень фундаментальной альтернативы, то есть на овладение контргегемонистским синтаксисом. А это уже прямой путь к Глобальному Революционному Альянсу. Таким образом будет формироваться объективно и естественно мировая контргегемонистская элита.

Именно ей и суждено стать ядром контргегемонии. Более всего ТММ необходима именно ей.

«ревизионеры» миропорядка и их уровни Классические теории МО, в частности реализм, делят страны на тех, кого устраивает существующее положение вещей и баланс сил в мироустройстве, и тех, кого не устраивает и кто хотел бы, поэтому, его изменить в свою пользу. Первые называются «сторонники статус кво», вторые — «ревизионеры».

Те силы в мире, независимо от их масштаба и их влияния, которые вписаны в гегемонию и удовлетворены ей, представляют одну половину (мыслящего) человечества; «ревизионеры» — вторую. Закономерно, контргегемонистская элита рассматривает совокупность «ревиозионеров» как свой ресурс. Именно «ревизионеры», свою очередь, осознают ли они это сами или нет, нуждаются в ТММ. Эта потребность в ТММ может быть вполне бессознательной, но даже если принять модель «цезаризма» и предположить, что многие политические единицы заняты только и исключительно процессами «трансформизма»

(transformismo), в любом случае ТММ дает им дополнительный аргумент для того, чтобы оппонировать давлению гегемонии.

Иными словами, у контргегемонистской элиты (понятой широко, в описанном нами структурном виде — по ту сторону правых и левых) в лице «ревизионеров» появляется мощный естественный ресурс.

Для того, чтобы этот ресурс наличествовал, совершенно не обязательно, чтобы руководящие политические элиты странревизионеров» были солидарны с контргегемонией или принимали ТММ как руководство к построению внешней политики.

Здесь самое время вспомнить то значение, которое имеет интеллектуальный дискурс в его автономном состоянии (а на этом неограмшизм и настаивает). Достаточно того, что интеллектуалы Глобального Революционного Альянса будут осознавать значение и функции «цезаристских» режимов в глобальном поле гегемонии; сами «ревизионеры» действуют интуитивно, тогда как представители контргегемонистского пакта — вполне осознанно. У тех и других в среднесрочной перспективе интересы совпадают. А это делает контргегемонистский пакт заведомо фундаментальной силой: hardware предоставляют «ревизионеры», software — глобальная революционная элита.

«Ревизионеры» в современном мире — это целый ряд мощных и развитых Государств, которые в силу различных исторических обстоятельств помещены глобальной гегемонией в такие условия, что чувствуют себя ущемленными, а дальнейшее развитие по логике, навязываемой глобальным дискурсом, неминуемо приведет их либо к нежелательным для актуальных политических элит последствиям, либо к дальнейшему ухудшению положения дел. «Ревизионеры» весьма различны: одни склонны к компромиссу с гегемонией, другие, напротив, стараются всячески уклониться из под ее влияния. Но повсюду есть поле для деятельности глобальной революционной элиты.

Самым серьезным объединением стран-«ревизионеров» является БРИКС. Каждая из этих стран сама по себе является гигантским ресурсом, и руководство всего клуба «Второго мира»

объективно заинтересовано в многополярности, а следовательно, ничто не мешает продвигать в них ТММ в качестве стратегической программы внешней политики.

Вокруг стран «Второго мира» гравитируют целые констелляции крупных региональных держав (Аргентина, Мексика в Латинской Америке; Турция, Пакистан в Центральной и Передней Азии; Саудовская Аравия, Египет — в арабском мире; Вьетнам, Индонезия, Малайзия, Южная Корея на Дальнем Востоке и т.д.). Каждая из этих стран в какой-то мере также может быть отнесена к «ревизионерам» и имеет внушительный список региональных амбиций, удовлетворить которые в системе гегемонии затруднительно или невозможно. Кроме того, еще больше у них страхов и вызовов в области безопасности, что отражению которых гегемония не только не способствует, но только усиливает.

Кроме того, есть целый ряд стран, находящихся в прямой оппозиции гегемонии (Иран, Северная Корея, Сербия, Венесуэла, Боливия, Эквадор и т.д.), что предоставляет Глобальному Революционному Альянсу привилегированные стратегические площадки.

На следующем под-государственном уровне требуется более тщательный анализ, призванный выявить «ревизионеров»

на политическом уровне — то есть те политические партии и движения, которые по тем или иным идеологическим соображениям отвергают гегемонистский дискурс в том или ином его существенном элементе. Такие политические силы могут быть правыми или левыми, религиозными или секулярными, националистическими или космополитическими, парламентскими или радикально оппозиционными, массовыми или «диванными». Все они могут быть интегрированы в стратегию контргегемонистской элиты. При этом такие партии и движения могут располагаться как в политической зоне «ревизионеров», так и в поле тех стран, где гегемония укрепилась твердо и основательно. При определенных обстоятельствах — особенно в условиях кризиса или реформ — даже в таких державах открываются определенные окна возможности для нонконформных сил и их (пусть относительного) успеха и продвижения.

В сегменте гражданского общества возможности контргегемонии еще более широкие, так как здесь носители гегемонистского дискурса выступают напрямую, без масок и опосредований. В области науки, культуры, искусства, философии носители контргегемонии, владеющие синтаксисом, способны эффективно противостоять идейным противникам, так как количество и масса в данной среде имеет весьма второстепенное значение. Один талантливый и подготовленный интеллектуал со стороны контргегемонии может стоить тысячи противников.

В этой неполитической сфере, где располагаются науки, культура, искусство, философия контргегемония может использовать гигантский арсенал средств и методов — от религиозных и традиционалистских до авангардных и постмодернистских; ориентируясь на корректно понятый контргегемонистский синтаксис, не будет составлять труда развернуть самые разнообразные интеллектуальные стратегии, бросающие вызов западной «аксиоматике» Модерна. Эту модель также легко можно применить не только в незападных обществах, но и в развитых капиталистических странах, повторяя в новой исторической ситуации успешный опыт нового левого грамшизма в Европе 60-70-х гг.

ХХ века.

Совокупность под-государственных политических структур и бескрайняя зона «гражданского общества» в понимании Грамши, совокупно дает нам мезоуровень, тогда как сами Государства («ревизионеры») как таковые могут быть взяты за макроуровень развертывания контргегемонистской практики.

И, наконец, микроуровень — это отдельные личности, которые также могут быть при определенных условиях носителями контргегемонии, так как поле борьбы за ТММ — это человек как таковой во всех его измерениях — от личного до социального и политического. Глобальность следует понимать антропологически.

Так мы получаем гигантский резервуар ресурсов, который находится в распоряжении потенциальной глобальной революционной элиты. В той ситуации, когда правила задает гегемония, а ей пассивно сопротивляется «недогегемония» или просто «негегемония», этот ресурс нейтрализован, либо задействован в бесконечно малой степени и в строго локальных ситуациях, а следовательно, он не консолидирован, рассеян и подлежит постепенной энтропии. Для самой гегемонии он не более, чем пассивное препятствие, инерция и объект, подлежащий покорению, «доместикации» или демонтажу (как для строительства дороги вырубают лес или засыпают болота). То есть, все это становится ресурсом контргегемонии только тогда, когда контргегемония есть осознающая себя сила, как исторический субъект, как явление. Все это становится ресурсом, когда налицо глобальная революционная элита, обращенная в ТММ как к теоретической базе. До этого и без этого все перечисленные моменты ресурсом не являются.

Осталось спроецировать принципы контргегемонии в контексте ТММ на ситуацию в России.

В контексте неограмшистского анализа современная Россия представляет собой классический «цезаризм» со всеми его типичными атрибутами.

Гегемония, со своей стороны, уверенно помещает Россию в цепочку «Остальные» (the Rest) и строит ее образ с соответствии со своим классическим синтаксисом: «авторитаризм» = коррупция = нуждается в модернизации = не соблюдает права человека и свободу прессы = Государство вмешивается в вопросы бизнеса и т. д.

Субъективно российское руководство занято процессами «трансформизма» (transformismo), постоянно балансируя между уступками гегемонии (участие в международных экономических организациях, таких как ВТО, приватизация, рынок, демократизация политической системы, подстройка под образовательные стандарты Запада и т.д.) и стремлением сохранить суверенитет, а заодно и власть правящей элиты с опорой на «патриотические» настроения масс. При этом в международных отношениях лично Путин однозначно придерживается реализма, тогда как Правительство и экспертное сообщество явно тяготеет к либерализму, что создает типичное для «трансформизма» двоемыслие.

Для ТММ и контргегемонистской элиты такое положение дел создает благоприятную среду для развертывания автономной активности и представляет естественный анклав, способствующий ее развитию, укреплению и консолидации. Россия однозначно относится к лагерю «ревизионеров» в международной системе, утратив свое положение одной из двух сверхдержав в 90-е гг. ХХ века и резко сократив сферу своего влияния даже на ближайших рубежах. Однополярность мироустройства и укрепление гегемонии в последние десятилетия (=глобализация) принесли России исключительно отрицательные результаты, так как строились — геополитически, стратегически, идеологически, политически и «психологически» — за ее счет. И хотя предпосылки для активного реванша явно не назрели, общая атмосфера в обществе и основные объективные тенденции помогают становлению ТММ и способствуют укреплению и кристаллизации российского сегмента глобальной контргегемонистской революционной элиты. Более того, многие шаги В. В. Путина в вопросах внешней политики, направленные на укрепление российского суверенитета, его намерении в строительстве Евразийского Союза, его критика однополярного мира и американской доминации, а также эпизодические упоминания многополярности как наиболее желательного мироустройства — все это расширяет поле возможностей для органического построения полноценной и состоятельной теории контргегемонии в контексте ТММ.

КонтрГеГемония По ГоризонтаЛи и (ПроЛеГомены К еВразийСКой ВерСии) Согласно А. Грамши, любая власть помимо экономики(базис) опирается на политику (надстройку,государство) и консенсус гражданского общества(тонкое тело гегемонии), «частные»

структуры которого соглашаются разделять систему ценностей правящей элиты.

Гегемония — это моральное и интеллектуальное господство над гражданским обществом правящей элиты, состоящее в том, что ее мировоззрение, идеалы, ценности, образы мыслей воспринимаются этим обществом как справедливые, истинные, или, по крайней мере, как приемлемые, допустимые, привлекательные, консенсусные.

За консенсусом стоит идеологически-культурное господство политической элиты над массами. Оно достигается в результате прямого или косвенного, явного или неявного навязывания мировоззренческих, онтологических, гносеологических парадигм, вырабатываемых группами интеллектуалов, обслуживающих правящий класс (таких интеллектуалов Грамши называл «традиционными»). Сфера гегемонии, согласно А. Грамши, — гражданское общество, cфера власти — государство. Быть на стороне гегемонии или против нее есть дело свободного выбора интеллектуала. Если интеллектуал сознательно осуществляет выбор «против гегемонии», он из «традиционного» интеллектуала становится «органическим» (в терминологии А. Грамши).

Планетарная гегемония и ее субъект В современном мире две политических идеологии модерна — коммунизм и фашизм — исчезли, проиграв на исторической сцене. Выигравшая третья идеология модерна — либерализм, претендуя на исчерпывающее выражение духа модерна, выступает сегодня, как отмечал Ален де Бенуа, уже не в форме идей, теорий, программ или деклараций (именно в качестве теории либерализм характеризуется исчерпанностью концептуальной, когнитивной и ценностной баз), а скорее в форме операционного модуля современности — в виде порядка вещей, впечатанных в матрицу повседневности. И хотя либерализм обнаруживает исчерпанность своих концептуальных стратегий и испытывают практические трудности, постепенно вырабатывая свой ресурс и подвергаясь постмодернистской деструкции, он пока еще имеет мощную организационную базу и активные интеллектуальные стратегии.

В наши дни можно говорить о планетарной либеральной культурной и идеологической гегемонии (в духе Грамши), использующейся правящим классом в отношении: 1) населения отдельных стран, 2) элит и правительств этих стран, 3) международных структур и организаций. Ее основной идейный посыл состоит в том, что прогрессивное развитие человечества продемонстрировало убедительную победу на мировой сцене таких основополагающих принципов современности, как капитализм, рынок, либеральная демократия, права человека, право как таковое и т.д. Эти принципы лежали в основании западноевропейской цивилизации, которая доказала свое безоговорочное превосходство над другими мировыми цивилизациями, что предполагает необходимость универсального распространения западных ценностей и модернизации и вестернизации остальных (the Rest) стран, находящихся в стадии недоразвития и отличающихся недостаточным уровнем воплощения западных стандартов цивилизованности.