«ФИЛОСОФСКИЙ ВЕК ИВАН ИВАНОВИЧ ШУВАЛОВ (1727–1797) ПРОСВЕЩЕННАЯ ЛИЧНОСТЬ В РОССИЙСКОЙ ИСТОРИИ St. Petersburg Center for the History of Ideas ИВАН ИВАНОВИЧ ШУВАЛОВ (1727–1797) St. Petersburg ...»

ФИЛОСОФСКИЙ ВЕК

ИВАН ИВАНОВИЧ ШУВАЛОВ

(1727–1797)

ПРОСВЕЩЕННАЯ ЛИЧНОСТЬ

В РОССИЙСКОЙ ИСТОРИИ

St. Petersburg Center

for the History of Ideas

http://ideashistory.org.ru

ИВАН ИВАНОВИЧ ШУВАЛОВ

(1727–1797) St. Petersburg Branch of Institute for Human Studies RAS St. Petersburg Branch of Institute for History of Science and Technology RAS Research Museum of Russian Academy of Arts I. E. Repin Institute of Painting, Sculpture and Architecture Russian Academy of Arts Scientific Library of Russian Academy of Arts St.Petersburg Center for History of Ideas

THE PHILOSOPHICAL AGE

ALMANAC

IVAN IVANOVICH SHUVALOV:

(1727–1797)

THE ENLIGHTENED PERSON

IN THE RUSSIAN HISTORY

To the 275 anniversary of the Academy of Sciences St. Petersburg Санкт-Петербургское отделение Института человека РАН Санкт-Петербургский филиал Института истории естествознания и техники РАН Научно-исследовательский музей Российской Академии художеств Институт живописи, скульптуры и архитектуры им. И. Е. Репина Российская Академия художеств Научная библиотека Российской Академии художеств Санкт-Петербургский Центр истории идей

ФИЛОСОФСКИЙ ВЕК

АЛЬМАНАХ

ИВАН ИВАНОВИЧ ШУВАЛОВ:

(1727–1797)

ПРОСВЕЩЕННАЯ ЛИЧНОСТЬ

В РОССИЙСКОЙ ИСТОРИИ

К 275-летию Академии наук

Санкт-Петербург St. Petersburg Center for the History of Ideas http://ideashistory.org.ru Ответственные редакторы альманаха: Т. В. Артемьева, М. И. Микешин В оформлении использованы:

аллегорическое изображение философии из книги «Иконология, объясненная лицами, или полное собрание аллегорий, емблем и пр.»

(Т. 2. М., 1803) и иллюстрации, предоставленные авторами.

Издание осуществлено при поддержке ФКЦ «Интеграция»

в рамках проекта

САНКТ-ПЕТЕРБУРГСКИЙ ЦЕНТР ИСТОРИИ ИДЕЙ

(Междисциплинарный гуманитарный учебно-научный центр поствузовской специализации в области истории идей) [email protected] www.geocities.com/Athens/Delphi/ Россия 194358 Санкт-Петербург, а/я Восьмой выпуск альманаха «Философский век» включает статьи и материалы, посвященные жизни и деятельности Ивана Ивановича Шувалова (1727–1797). Выпуск подготовлен по итогам научной конференции, проведенной в Академии художеств и Санкт-Петербургском филиале Института истории естествознания и техники РАН 23–26 июня 1997 г.

Философский век. Альманах. Вып. 8. Иван Иванович Шувалов (1727– 1797). Просвещенная личность в российской истории. / Отв. редакторы Т. В. Артемьева, М. И. Микешин. — СПб., 1998. — 351 с.

СОДЕРЖАНИЕ

Содержание

Contents

Предисловие

ЧАСТЬ I

Бекасова А. В. «Фарос младых вельмож»: И. И. Шувалов и дворян

Головенкова Р. В. И. И. Шувалов и пенсионерство в Императорской Академии художеств

Гришина З. В.

Екатерины II и материалам газеты «Московские ведомости»

Костышин Д. Н. Неопубликованные документы к биографиям архитектора В. И. Баженова и живописца Костышин Д. Н. Дипломатическое поручение Екатерины II Кулакова И. П. И. И. Шувалов и Московский университет.

Тип «просвещенного покровителя» (к постановке проблемы)

Нивьер А. Екатерина Великая и Иван Иванович Шувалов. Штрихи к сравнительному историческому, психологическому и политическому портрету

Нивьер А. Иван Иванович Шувалов и его французские Нивьер А. Автобиографическое письмо Ивана Ивановича Шувалова

Никитин Д. А. Материалы к прижизненной иконографии Обрадович А. Г. Собрание книг И. И. Шувалова в Научной Пчелов Е. В. Некоторые генеалогические связи И. И. Шувалова

Raynaud J.-M. Ivan Ivanovitch Schouvalov et son secrtaire, Voltaire

Ржеуцкий В. С., Шевалье Дезессар, московский гувернер и пиСомов В. А. сатель (Из французских контактов И. И. Шувалова)

Целищева Л. Е.

ЧАСТЬ II

Елизарова О. И. Томас Чиппендейл и его «Руководство для Звонарева Л. У. Энциклопедизм Симеона Полоцкого как общественная позиция: новый подход к взаимоотношениям науки и искусства.................. Комиссаренко А. И. Граф П. И. Шувалов — Руководитель и реЧекунова А. Е. форматор военного дела в России. 1756– 1762 гг.

Кузнецова А. Б. Работы русской экспедиции по наблюдению Лисицына Т. А. Фаворский свет личности

Иллюстрации

CONTENTS

Contents (in Russian)

Contents

Foreword

Bekasova A. V. «Pharos of young grandees»: I. I. Shuvalov and Golovenkova R. V. I. I. Shuvalov and pensioners of the Imperial Grishina Z. V. I. I. Shuvalov in Moscow. On recollections of Kostyshin D. N. Unpublished documents for biographies of architect V. I. Bazhenov and painter A. P. Losenko

Kostyshin D. N. A diplomatic commission of Catherine II to Kulakova I. P. I. I. Shuvalov and the Moscow university. A positing)

Nivire A. Catherine the Great and Ivan Ivanovich Shuvalov. Details to a comparative historical, psychological and political portrait

Nivire A. Ivan Ivanovich Shuvalov and his French correspondents

Nivire A. An autobiographical letter by Ivan Ivanovich Shuvalov

Raynaud J.-M. Ivan Ivanovitch Schouvalov et son secrtaire, Voltaire

Rzheutskii V. S., Chevalier des Essarts, a Moscow tutor and writer Tselishcheva L. E. Shuvalov and the Museum of the Academy of Arts

PART II

Elizarova O. I. Thomas Chippendale and his «The Gentleman Zvonareva L. U. Simeon Polotskii's encyclopedism as a social position: a new approach to the relations of science and arts

Komissarenko A. I., Count P. I. Shuvalov, an organizer and reformer Kuznetsova A. B. The activity of Russian expedition to watch the Makhlina S. T. Elizabethan baroque: the general and the particular

Illustrations

The eighth issue of The Philosophical Age almanac includes papers that concern the life and activity of the eminent Russian politician, favorite of Empress Elizabeth, grandee and man of culture Ivan Shuvalov (1727–1797). The book is prepared according to the outcomes of the conference, that was held in St. Petersburg on 23–26 June 1997.

Prof. Dr. Tatiana V. Artemieva, Dr. Michael I. Mikeshin

ПРЕДИСЛОВИЕ

борник содержит статьи, написанные по итогам конференции «ПРОСВЕЩЕННАЯ ЛИЧНОСТЬ В РОССИЙСКОЙ ИСТОРИИ: проблемы историософской антропологии» и посвященной 270-летию со дня рождения, 200-летию со дня смерти И. И. Шувалова (1727–1797) и 275-летию Академии наук. В ходе обсуждения докладов и научных дискуссий стало ясно, что «антропология» незаметно трансформировалась в «персонологию»1. Обсуждение проблем личности, исторических способов ее самовыражения сконцентрировалось вокруг юбилейной фигуры, что дало возможность нового видения «общих закономерностей» через призму «конкретных особенностей», связанных с биографическими подробностями и субъективными мотивациями. Увеличительное стекло, направленное в прошлое обрело фокус и вместо общих планов, искаженных радужными разводами мифологических пред-умозрений, пред-положений и просто предрассудков показало фигуру человека, «творившего историю» свой общественной деятельностью и частной жизнью.

Персоналистический подход является особенно плодотворным, когда он касается «золотого века дворянства». Поэтому изучение таких родов Редакторы выражают благодарность Л. М. Моревой, подсказавшей эту терминологическую формулу.

как Воронцовы, Щербатовы, Шуваловы, Румянцевы и их представителей дает возможность изучить эволюцию личности в процессе социополитических и культурных изменений.

Избранная методология определила структуру сборника, первая часть которого посвящена непосредственно И. И. Шувалову, а вторая характеризует общество и культуру его времени, продолжает развивать «персонологический» подход на примере других личностей.

ЧАСТЬ I

ЛИЧНОСТЬ ИВАНА ШУВАЛОВА

н родился в 1727 г. под Москвой в небогатой и незнатной дворянской семье, получил домашнее образование и когда он подрос, то Петр и Александр Шуваловы, приходившиеся Ивану двоюродными братьями, пристроили его на придворную службу — помогли определить в пажи. С самого начала он заметно отличался от своих сверстников и вообще придворных. Шувалов обратил на себя внимание людей умом, начитанностью, мягкой манерой поведения, красотой. «Я вечно его находила в передней с книгой в руке — писала о нем впоследствии императрица Екатерина II, тогда — молодая великая княгиня, — я тоже любила читать и вследствие этого я его заметила; на охоте я иногда с ним разговаривала; этот юноша показался мне умным и с большим желанием учиться… он также иногда жаловался на одиночество, в каком оставляли его родные; ему было тогда восемнадцать лет, он был очень недурен лицом, очень услужлив, очень вежлив, очень внимателен и казался от природы очень кроткого нрава».

© Е. В. Анисимов Однако родственники — кузены, не оставили юношу в одиночестве.

Внимание государыни было обращено на симпатичного пажа. И так начался как тогда говорили «случай» 18-летнего Ивана Шувалова и 39летней императрицы. Все это происходило осень 1749 г. под Москвой, тогда же Шувалов был пожалован в камер-юнкеры и «благодаря этому — пишет Екатерина, — его случай перестал быть тайной, которую все передавали друг другу на ухо, как в известной комедии»1.

В истории долгой связи Елизаветы и Шувалова есть своя тайна. Трудно говорить на эту интимную тему, но и умолчание об этом будет ханжеством и лицемерием. Можно сказать определенно, что не юный Шувалов был инициатором этой близости. «Случай» Шувалова отразил личные проблемы императрицы. Многолетний брак с Разумовским к концу 1740-х годов дал трещину, время заботливых хлопот императрицы вокруг «друга нелицемерного» прошло. Вряд ли изменился Разумовский — в то время мужчина в самом соку. Изменилась сама императрица. Известно, что ослепительная красавица Елизавета к концу своей жизни панически боялась малейшего упоминания о смерти, она отчаянно бежала старости, безобразившей ее прекрасное лицо. Между тем, люди в тот век старились быстро, к тому же государыня вела весьма неумеренный, полуночный образ жизни, любила много и жирно поесть, выпить английского пива.

Умение стареть так, чтобы не выглядеть смешным, как известно, большое искусство — им не овладела даже Екатерина II, женщина необыкновенно умная, но и она к концу жизни утратила весь свой юмор и самоиронию и устремилась в погоню за очередным «Красным кафтаном», «Чернушкой» и другими юными альфонсами. А что уж говорить об императрице Елизавете, безумно любившей себя, как точно сказал В. О. Ключевский, «не спускавший с себя глаз». Вот и ее, подошедшую к сорокалетию, не миновала такая же страсть, в основе которой было, в сущности, отчаянное желание стареющей женщины остановить неумолимое время, стремление вместе с юным любовником вернуть ощущения новизны и молодости.

Поначалу казалось, что век Шувалова — смазливого мальчика, будет коротким, как век других подобных юношей-кадетов, которые появлялись у государыни. Зная Шувалова и императрицу, нельзя не поразиться несходству типов личности, интеллекта партнеров в этой паре. Но месяц проходил за месяцем, молодой фаворит не исчезал из покоев императрицы. По-видимому, было нечто, что достаточно прочно связывало Шувалова и Елизавету до самой смерти государыни в 1761 г. Кажется, что столь Екатерина II. Записки. СПб., 1907. С. 106–107.

долгая привязанность императрицы к Ивану Шувалову объясняется не только желанием отодвинуть наступающую осень жизни, но и тем, что Елизавета узнала и оценила многие замечательные качества своего юного любовника. С самого начала своего «случая» он, «выдвиженец» своих властолюбивых кузенов, не проявлял свойственной им наглости и беспредельной жадности. И хотя он по-родственному поддерживал Петра и Александра, которые, благодаря фавору Ивана, заняли первенствующие места в правительстве, сам же все же не был безвольной марионеткой в их руках.

Одновременно, Шувалов вел себя необычайно скромно для «ночного императора». А возможности получить все это у него были не меньше, чем у Бирона или Потемкина в эпоху их фавора. Власть Шувалова, несмотря на то, что он никогда ею не афишировал, была велика, особенно в последние годы жизни императрицы, после ухода из политики канцлера Бестужева-Рюмина. Иван Шувалов оставался единственным докладчиков и секретарем больной императрицы, а порой единственным придворным, кого она допускала к себе.

В 1757 г. вице-канцлер Михаил Воронцов подал императрице на подпись (читай — Шувалову, через которого шли все бумаги к государыне) проект именного указа, согласно которому Иван Шувалов сразу становился сразу графом, членом Конференции при высочайшем дворе, сенатором, кавалером высшего ордена Андрея Первозванного, помещиком владений в десять тысяч душ. Бесспорно, соблазн был велик — государыня чувствовала себя неважно, а молодому Ивану — жить да жить. Но Шувалов испытание медными трубами выдержал. Он писал Воронцову: «Могу сказать, что рожден без самолюбия безмерного, без желания к богатству, честям и знатности; когда я, милостивый государь, ни в каких случаях к сим вещам моей алчбы не казал в таких летах, где страсти и тщеславие владычествуют людьми, то ныне истинно и более притчины нет»1. Позже, уже после смерти Елизаветы, в октябре 1763 г. он писал сестре П. И. Голицыной:

«Благодарю моего Бога, что дал мне умеренность в младом моем возрасте, не был никогда ослеплен честьми и богатством, и так в совершеннейших годах еще меньше быть могу»2.

Это была не фраза, не поза, а жизненная позиция. У Шувалова, действительно, незаметно безмерного самолюбия или ослепления званиями и богатствами. Конечно, все относительно. Естественно, Шувалов никогда не бедствовал. Камергер, генерал-поручик, генерал-адъютант, он жил в Письма И. И. Шувалова к графу М. Л. Воронцову. // РА, 1870. Кн. 7. Стб. 140.

Письма И. И. Шувалова к сестре его родной П. И. Голицыной. // Москвитянин, 1845. Т. 5.

С. 140.

императорском дворце, имел прекрасный дворец и больше десятка лет наслаждался всеми благами, которые давало его положение фаворита, но все же после смерти государыни он не выехал из ее дворца на возу с золотом и не укрылся, как Разумовский, в своих бесчисленных и богатых поместьях, равных по масштабам большому европейскому государству. После смерти Елизаветы Шувалов жил достаточно скромно, из путешествия за границей, куда он отправился в 1763 г., просил деньги у сестры княгини Голицыной, а вернувшись чаще жил в ее доме. Легенды говорят, что после смерти императрицы Елизаветы он отдал ее преемнику императору Петру III миллион рублей, которым наградила его государыня. В это можно поверить — подобный поступок Шувалова соответствует всему, что мы о нем знаем.

Думаю, что не только красоту, молодость и свежесть ценила Елизавета в своем новом друге человека, но и его бескорыстие, незлобивость и, прежде всего, преданность. Всегда ревнивая и подозрительная к малейшей попытке использовать ее благорасположение в ущерб ее же власти, императрица безусловно доверяла Шувалову. А таких людей при дворе Елизаветы за все ее царствование можно было пересчитать на пальцах одной руки.

Мы не знаем, что думал о годившейся ему в матери государыне Шувалов. Он не оставил никаких мемуаров, не сохранилось его высказываний о покойной императрице, которые бы запомнили и передали нам современники. Это также примечательно, как и то, что Шувалов после смерти Елизаветы прожил еще 35 лет и не женился. До нас не дошли сведения о каких-то его романтических увлечениях. А, между тем, знающие историю его современника-холостяка Ивана Бецкого хорошо помнят, какие страсти к юным смолянкам могут к концу жизни пожирать почтенных старцев.

Впрочем, сохранившиеся документы говорят о Шувалове как человеке рассудочном, уравновешенном, несколько вялом, расслабленном, жившим без ярких эмоциональных вспышек.

Думаю, что став фаворитом, Шувалов не особенно смущался — в ту эпоху фаворитизм являлся полноценным общественным институтом, был средством устроится в жизни и уж совсем не рассматривался как непристойное ночное занятие, приносящее дневные плоды. Шувалов воспринимал свою жизнь фаворита как ее воспринимали молодые люди Европы эпохи «Возлюбленного» Людовика XV и мадам Помпадур. Молодой, красивый, модно одетый, Шувалов оставался сыном своего гедонического века — кто же из тогдашней молодежи петербургского света отказался бы от «случая» и счастья стать любовником — пусть даже старой — императрицы. И вообще, говоря о Шувалове — деятеле русского Просвещения, одном из первых наших интеллектуалов, меценатов, основателе и попечителе того и сего, не будем забывать, что он был светским человеком, всю свою жизнь любил красиво одеться, хорошо поесть, поразив гостя какимнибудь дивным блюдом вроде печеной картошки с ананасом. Был он и русским барином, размышлявшим менять ли ему две каминные статуэтки на видный из окна красивый луг соседа. А умышленное стравливание за столом двух поэтов Сумарокова и Ломоносова было ничем иным, как смягченной воспитанием формой барской утехи с шутами во время сытного обеда.

В молодости, несмотря на любовь к книгам и музам, он был типичным модником и петиметром. Наверное, иной человек и не смог бы стать фаворитом императрицы-щеголихи, проводившей время между балами, маскарадами и театром. Ей бы скоро наскучил книгочей в закрученных чулках и каплей на носу. Шувалов имел и друзей под стать ему, естественно и мило сочетавших интеллект и щегольство. Одним из них был Иван Григорьевич Чернышев — образованный, до кончиков ногтей светский человек, истинный петиметр и повеса. Его бойкое письмо к Кириллу Разумовскому (а они трое: Разумовский-младший, Чернышев и Шувалов, были ровесниками), написанное после возвращения из Франции, говорит само за себя, рисует мир, в котором жила тогдашняя золотая молодежь: «Сколь же мне прискорбно, что вашего сиятельства я здесь не застал… Сколько бы я вас, по приезде своем из Франции, забавил. Рассудите, каков я стал: других кафтанов не ношу как шелинговых, в красных каблуках и все пою песни, да какие — одна другой лутче, и навез их столько много, все в том разуме, чтобы вас оным поучить. Я в Париже был 10 недель и 4 часа и из оного времени в крайней скуке был только 4 часа, а прочее вы догадаться можете, каково мне было. Хожу всяк день в двух лентах (орденских)… дорого бы дал, чтоб Григорий Николаевич Теплов меня видел, каков я чинен стал в двух лентах: он бы, на меня глядя, все хохотал. Платья из Парижа навез тьма и карету, предорога. Прощайте, милостивый государь… ADIEU, MONSEIGNEUR»1. Сам Иван Шувалов тоже был изрядным галломаном и, как писал француз Фавье, «с приятной наружностью он соединял чисто французскую манеру выражаться». Переписка Чернышева с Шуваловым похожа на переписку с Разумовским.

О легкомысленных нравах светских приятелей Шувалова ворчали, как и во все времена, старики и завистники, вроде Перфильича — Ивана Елагина, который свою знаменитую сатиру «На петиметра и кокеток» целил как раз в Шувалова и людей его круга.

Осмнадцатый век. Кн. 2. М., 1869. С. 319–320.

Вот этот бездельник сидит дома, в комнате поднимается смрадный дым — это парихмахер-жоликер завивает ему волосы. Сам же петиметр грустен — он думает, что слишком загорел на «жарком» петербургском солнце — а тогда загар считался предосудительным для человека света.

Потом кокет начинает одеваться и тут возникают новые проблемы — ленточка не на месте, куда налепить мушку:

Одевшися совсем, полдня он размышляет:

«По вкусу ли одет?» — еще того не знает, Понравится ли таким, как сам, Не смею я сказать — таким же дуракам.

Сатирик бил наверняка — все узнали в капризном петиметре, думающем о красе ногтей и ленточках, Ивана Ивановича. Шувалов принял сатиру на свой счет, но, в отличие от Артемия Волынского, палкой избившего за подобное сочинение Василия Тредиаковского, пошел иным путем — он просил Михаила Ломоносова ответить поэтическим ударом на сатиру Елагину. После долгих колебаний Ломоносов выдавил из себя весьма слабое стихотворение, которое начиналось словами:

Златой младых людей и беспечальный век Кто хочет огорчить, тот сам не человек… на что, в ответ, вполне заслуженно, получил стихотворное обвинение в холуйстве.

Шувалов с удовольствием жил той праздничной, нарядной и комфортной жизнью, которая устроила для себя сама императрица:

Чертоги светлые, блистание металлов Оставив, на поля спешит Елизавет.

Ты следуешь за ней, любезный мой Шувалов Туда, где ей Цейлон и в севере светет.

Где хитрость мастерства, преодолев природу, Осенним дням дает весны прекрасный вид… Так, воспевая прогулки царицы и ее фаворита в Царскосельских оранжереях и зимних садах, писал Ломоносов. Но далее следуют другие строки:

Толь многи радости, толь разные утехи Не могут от тебя парнасских гор закрыть, Тебе приятны коль российских муз успехи То можно из твоей любви к ним заключить.

Эти строки, обращенные в 1750 году к совсем еще молодому любовнику Елизаветы, не были поэтическим преувеличением или только безусловной лестью. С ранних лет Шувалов был глубоко и искренне предан культуре, литературе, искусству.

Я не буду говорить, чем обязана русская культура Ивану Ивановичу. Мне бы хотелось выделить несколько общественных и личностных факторов, которые, в итоге, образовали структуру высокоинтеллектуальной личности Шувалова. Не нужно забывать, что Шувалов представляет собой поколение, родившихся в 1720-х годах. Это дети реформаторов, они уже не испытали, как их отцы, шока реформ, мучительного разрыва с прошлым. Они родились как бы уже в париках и фижмах и были по настоящему первыми нашими европейцами. Немаловажно то, что Шувалов, подобно Пушкину, был так сказать туземным европейцем — как Ломоносов и Тредиаковский он учился в университетах, он вообще не был за границей до 1763 года, но с младых ногтей нес на себе все признаки высокой европейской образованности.

Можно утверждать, что та культурная среда, в которой жил Шувалов, была достаточно развита и относительно многочисленна в России — этому есть свидетельства. Все это, как и спокойная, мирная эпоха Елизаветы, благоприятствовало стремительному распространению и восприятию в России идей европейского Просвещения, почва для которого была подготовлена, а такие как Шувалов русские европейцы, потенциальные сторонники и поклонники Вольтера и энциклопедистов уже существовали.

Следующий момент. Шувалов стал носителем не просто просветительских идей, но идей Просвещения русского образца, что позволяло дружить помещику Шувалову (как и самодержице Екатерине II) с Вольтером и другими разрушителями «старого порядка» во Франции. В чем же смысл русского, шуваловского прочтения идей Просвещения? Он в том, чтобы, отбросив крайности просветительских доктрин, под эгидой самодержавного государства, путем создания «премудрых учреждений», начать «производить», лепить просвещенных, сознательных, образованных и послушных верноподданных. А они должны своими знаниями, умениями приносить славу Отечеству и престолу, крепить «старый порядок» в России, делать режим самовластья более гибким, приспособленным к изменениям в мире.

В этом смысле Шувалов был государственник.

В сознании Шувалова идеи Просвещения и космополитизма естественно уживались с идеями патриотизма, подчеркнутой любви к России.

Позже сочетание этих двух понятий для России стало невозможным.

Мысль же Шувалова проста: общие идеи Просвещения объединяли страны и народы как равные, солнце знания светит всем одинаково. Россия Шувалова, благодаря Просвещению, хотела видеть себя равным в единой семье просвещенных народов, то есть быть не хуже других. Преодолеть комплекс национальной неполноценности, убедить просвещенную Европу в том, что русские способны делать все, что делают другие народы: торговать с прибылью, воевать с победой, «раждать» собственных Платонов и Невтонов, версифицировать русские слова, рисовать картины — такой была патриотическая цель Шувалова и его круга. А возможности для этого были. Просветители видели их в силе государства и в национальном характере русского народа. Друг Шувалова М. И. Воронцов писал Фермору, командующему русской армией в Пруссии, что у противника нужно перенимать все новое и полезное: «Нам нечего стыдиться, что мы не знали о иных полезных воинских порядках, кои у неприятеля введены; но непростительно б было, если бы их пренебрегли, узнав пользу оных в деле. Смело можно народ наш, в рассуждение его крепости и узаконенного правительством послушания, уподобить самой доброй материи, способной к принятию всякой формы, какую ей дать захотят»1. Нужна только просвещенная государственная воля. Важно при этом подчеркнуть, что патриотизм Шувалова и его круга нес в себе идею самосовершенствования русского народа, на не унижения качеств, черт и достоинств других народов.

В отличие от поколения отцов, более всего ценившего точное, техническое, практическое знание, Шувалов вырос совершеннейшим гуманитарием. Его привязанность к поэзии, искусству была искренней и глубокой, а чувство слова и художественный вкус весьма развиты. Шувалов не был одарен талантами творца прекрасных произведений и это, кстати, понимал. Но у Шувалова было то, что довольно редко встречается у бесталанных людей — он не был завистлив к гению других. Наоборот, он радовался проявлению таланта и помогал ему расцвести. У Шувалова было чутье на способных людей, он умел отыскать их среди толпы и поддержать… Шувалов был истинным меценатом: внимательным и благодарным слушателем, тонким ценителем, тонким ценителем и знатоком изящного, страстным коллекционером, щедрым и немелочным богачом, а в поощрении и развитии русского искусства и культуру он видел цель своей жизни. ОтвеАрхив князя Воронцова. Кн. 6. М., 1877. С. 353–354.

денная природой и положением в обществе роль сопричастника творчества, мецената ему нравилась больше упорного и безнадежного труда высокопоставленных любителей и рифмоплетов, вроде Теплова или Хвостова.

Конечно, в меценатстве Шувалова была своя корысть — в ответ на моральную и материальную поддержку гения, меценат был вправе рассчитывать на благодарность Мастера, который вставит друга в свое творение, поможет ему, восторженному поклоннику, переступить порог вечности.

Но это — простительная слабость, тем более, что роль первого русского мецената вполне удалась Шувалову — поколения русских людей не забыли заслуг Ивана Ивановича. Не будь в России Шувалова — фаворита императрицы Елизаветы, долго бы еще не открылся первый русский университет, не было бы Академии художеств, загасло бы много талантливых художников, скульпторов, беднее была бы русская литература, иным, менее плодотворным стал бы творческий путь Михаила Ломоносова. Стоит обратить внимание на тон и стиль письма Шувалова Ломоносову, в котором меценат призывает поэта заняться составлением русской грамматики:

«Усердие больше мне молчать не позволило и принудило вас просить, дабы, для пользы и славы Отечества, в сем похвальном деле обще потрудиться соизволили и чтоб, по сердечной моей любви и охоте к российскому слову, был рассуждениям вашим сопричастен, не столько вспоможением в труде вашем, сколько прилежным вниманием и искренним доброжелательством»1.

В военно-чиновной России Шувалов, благодаря исключительности своего положения и некоторым чертам своего характера, остался неслужилым и даже невоенным человеком. Разумеется, у него был камергерский ключ, чин генерал-лейтенанта, но он не выделялся из блестящей толпы придворных ни ростом, ни статью, ни бриллиантовым панцирем из орденов и украшений. Он не был воинственен, лих и мужественен. Когда, после смерти Елизаветы Петр III назначил Шувалова начальником Кадетского корпуса, его друзья покатывались со смеху. Граф Иван Чернышев писал Шувалову:

«Простите, любезный друг, я все смеюсь, лишь только представлю себе вас в гетрах, как вы кричите: «На караул!». Сам Шувалов с грустью писал своему другу Вольтеру 19 марта 1762 года: «Мне потребовалось собрать все силу моей удрученной души, чтобы исполнять обязанности по должности, превышающей мое честолюбие», и далее зачеркнуто: «и входить в подробности, отнюдь не соответствующие той философии, которую мне бы хотелось иметь единственным предметом занятий»2.

Билярский П. С. Материалы для биографии Ломоносова. СПб, 1865. С. 355.

Русский архив. 1869. Кн. 9. Стб. 1842; Новые тексты переписки Вольтера. Л., 1970. С. 62, 64.

Оказавшись в следующем году за границей, он писал сестре: «Если Бог изволит, буду жив, и, возвратясь в мое отечество, ни о чем ином помышлять не буду, как весть тихую и беспечную жизнь; удалюсь от большого света, который довольно знаю; конечно, не в нем совершенное благополучие почитать надобно, но, собственно, все б и в малом числе людей, родством или дружбою со мной соединенных. Прошу Бога только о том, верьте, что ни чести, ни богатства веселить меня не могут»1. Несомненно, Шуваловым владели популярные тогда идеи так называемого философского поведения, предполагавшего жизнь в некой бочке Диогена, но построенной, при этом, в виде комфортабельного эрмитажа или вольтеровского Фернея — уединенного уголка прекрасного. Здесь можно было бы вместе с единомышленниками — такими же умными, образованными, несуетными друзьями предаваться интеллектуальным наслаждениям, заниматься самосовершенствованием, с легким презрением глядя в окно на мышью беготню толпы. Но кроме моды здесь было и извечное стремление человека выскочить из беличьего колеса суетной, быстротекущей жизни, исчезнуть от суеты в живописном имении или уютной гостиной. Можно верить Шувалову, что пустая светская жизнь ему приелась, придворные интриги и ложь утомляли его. Шувалов стремился к другой жизни, в мир гармонии и тишины.

Как и у большинства людей эта мечта осталась бы мечтой, если бы в Рождество 1761 года вся жизнь Шувалова, вопреки его воле, круто и безвозвратно переменилась — со смертью Елизаветы он потерял власть, но обрел так желанный им покой и волю. Произошло это не сразу и небезболезненно — кончину Елизаветы и смерть, а также утрату влияния он явно переживал глубоко, о чем говорят документы.

Со смертью Елизаветы началась вторая половина жизни Шувалова и ему можно позавидовать. Шувалов познакомился с гениями Просвещения, гостил в Фернее у своего друга Вольтера. Он долго жил в благословенной Италии, коллекционируя ее шедевры. Он познал власть, увидел еще при жизни свою славу. Необременительные обязанности попечителя Московского университета и камергера не мешали ему жить в свое удовольствие.

Шувалов создал свой литературный салон, окружил себя друзьями. Это был первый литературный салон в России. «Светлая угловая комната… там налево в больших креслах у столика, окруженный лицами, сидел маститый, белый старик, сухощавый, средне-большого росту в светло-сером кафтане и белом камзоле… В разговорах и рассказах он имел речь светлую, быструю, без всяких приголосков. Русский язык его с красивою обПисьма И. И. Шувалова к сестре. С. 140.

делкою в тонкостях и тонах. Французский он употреблял где его вводили и когда, по предмету, хотел что сильнее выразить. Лицо его всегда было спокойно поднятое, обращение со всеми упредительное, веселовидное, добродушное». Таким увидел Шувалова на склоне лет мемуарист Тимковский. В тот день за обеденный стол Шувалова сели Гавриил Державин, Иван Дмитриев, Дмитрий Хвостов, Александр Шишков, Федор Янкович, Александр Оленин и другие1. Очень приличная компания! Шувалов мог писать что, наконец, он сумел «приобресть знакомство достойных людей — утешение мне до сего времени неизвестное, все друзья мои, или большею частию, были (друзьями) только моего благополучия, теперь — собственно мои».

И последняя цитата из мемуара о Шувалове. «При всем неистовстве северной осени, петербургской погоды, холода и грязи, умилительно было видеть на похоронах, кроме великого церемониала, съезда и многолюдства, стечение всего, что было тогда в Петербурге из Московского университета, всех времен, чинов и возрастов и все то были, как он почитал, его дети. Все его проводили. Памятник Ломоносова видел провозимый гроб Мецената. Его похоронили в Александроневском монастыре, в Малой Благовещенской церкви. Служил митрополит Гавриил, надгробное слово сказал известный тогда вития, архимандрит Анастасий…: «Жизнь Шувалова достойна пера Плутархова»»2.

Плутарх еще не появился, имя его, вплетя в свои стихи, обессмертил Поэт, который сам будет жить, пока живет русское слово:

Начало моего великого труда Прими, Предстатель муз, как принимал всегда Сложения мои, любя Российско слово, И тем стремление к стихам давал мне ново.

Тобою поощрен в сей путь пустился я:

Ты будешь оного споспешник и судья.

Тимковский И. Ф. Мое определение в службу. // РА. 1884. Т. 1. Стб. 1458, 1140.

Там же. Стб. 1462.

«ФАРОС МЛАДЫХ ВЕЛЬМОЖ»:

И. И. ШУВАЛОВ И ОБРАЗОВАТЕЛЬНЫЕ

ПУТЕШЕСТВИЯ РОССИЙСКИХ ДВОРЯН

тцом, благодетелем и наставником молодых путешественников называли современники Ивана Ивановича Шувалова не случайно. Отправившись в 1763 г. за границу, он оставался там более десяти лет, оказывая содействие многим русским дворянам, которые путешествовали по Европе. «Вы, как старожил Парижский, многим ресурсом находитесь Русским вояжирам»1, — писал граф М. И. Воронцов И. И. Шувалову 12 октября 1765 г. «Долгорукому, который был последний в Париже, вашего имени не споминай: как порохом его взорвет… Он вас как отца и благодетеля и наставника для молодых воА. В. Бекасова. Исследование подготовлено при поддержке Российского гуманитарного научного фонда. Проект № 97-03-04380. Автор выражает свою самую искреннюю признательность И. И. Еремееву, В. П. Елизарову и Д. А. Александрову за внимание, поддержку и помощь в процессе работы над рукописью статьи.

М. И. Воронцов — И. И. Шувалову, 12 октября 1765 г. Цит. по: Васильчиков А. А. Семейство Разумовских. Спб., 1880. Т. 1. С. 332.

яжеров проповедует»1, — сообщал один из знакомцев И. И. Шувалову в 1767 г. из села Коломенского под Москвой, где в то время находился императорский двор.

В недавнем прошлом влиятельный фаворит императрицы Елизаветы Петровны, искусный кавалер, приятный и умный собеседник, Шувалов был тепло принят при дворах и светских салонах Европы. Использовав свои обширные светские связи, он снабжал молодых вояжеров не только деньгами, но и необходимыми рекомендательными письмами. Во время своего кратковременного пребывания в Париже в 1775 г. братья Николай и Сергей Румянцевы2, прежде чем отправиться в путешествие по Италии, встретились с Шуваловым, который дал им письма к некоторым влиятельным особам. Одно из них, которым молодые графы не преминули затем воспользоваться, было к кардиналу де Берни, французскому послу в Риме. Среди тех, кому Шувалов оказывал содействие, были самые разные молодые люди. Кого-то, как, например, Николая Румянцева, ожидала впереди самая блестящая государственная карьера, а кому-то был прямой путь в Бастилию.

Однажды Шувалов занял для принца Курляндского достаточно крупную сумму — 1350 червонных, которую никак не мог получить обратно, сам попав в довольно затруднительное положение. Разумовский, к которому Шувалов обратился за помощью, удивляясь его легковерности, дал весьма нелестную характеристику очередному должнику: «Я удивляюсь, — писал экс-гетман, — что вы имев всегда в незабвенной памяти четыре особы, как-то: Сумарокова, Лефорта, князя Хованского и Веревкина, разсудили за благо еще пятого к ним под масть подтасовать. Сей детина есть сущий промышленник, который таскается по свету без воли и удовольствия, следовательно и без заплаты от отца своего… Он уже столько намотал и столь поступков непристойных званием его наделал, что наконец в Бастилье теперь резидует по фальшивым векселям»4.

Одно из обстоятельств, побудившее И. И. Шувалова оставаться в чужих краях столь длительное время, было так называемое родственное обяНеизвестный-И.И.Шувалову, с. Коломенское, 20 августа 1767 г. / Бумаги И. И. Шувалова. // Русский архив. 1867. № 1. Стб. 96.

Об образовательном путешествии графов Румянцевых см.: Бекасова А. В. «Сыскание наук»:

образовательное путешествие графов Николая и Сергея Румянцевых за границу в 1774– 1776 гг. // Екатерина Великая: эпоха российской истории. СПб., 1996. С. 288–290.

Об этом см.: Ф.-И. де Берни — И. И. Шувалову, Рим, 17 января 1776 г. / И. И. Шувалов и его иностранные корреспонденты. // Литературное наследство. 1937. № 29–30. С. 290.

К. Г. Разумовский — И. И. Шувалову, С.-Петербург, 26 февраля 1768 г. // Васильчиков А. А.

Указ. соч. Т. 1. С. 340.

зательство. Его сестра, Прасковья Ивановна Голицына, хотела дать своему сыну лучшее по тем временам образование, которое включало и образовательное путешествие по Европе. Помочь ей в этом деле она и попросила брата. Ф. Н. Голицын1, составил впоследствии жизнеописание своего знаменитого родственника, в котором писал: «Чувствование благодарности за неизчетные благодеяния будет водить пером моим, в описании жизни покойнаго дяди моего, роднаго по матери, Иван Ивановича Шувалова, меня воспитавшего…»2 Оставаясь за границей около восьми лет, опекаемый родственником, юноша сразу по возвращении в 1777 г. был пожалован в камер-юнкеры императорского двора3. Под пристальным надзором Шувалова находился во время своего пребывания в Италии в 1767–1768 гг. и старший сын уже упоминавшегося нами графа К. Г. Разумовского Алексей4.

Образовательные поездки русских молодых людей за границу, первые из которых относятся еще к началу XVII в., были важным явлением в жизни российского общества на протяжении всего XVIII столетия5. Первая Князь Федор Николаевич Голицын (1751–1827) — попечитель Московского университета (1796–1803).

Голицын Ф. Н. Жизнь обер-камергера Иван Ивановича Шувалова. // Москвитянин. 1855.

Т. 2. № 6. Март. Кн. 2. С. 87.

Об этом см.: Записки князя Федора Николаевича Голицына. // Русский архив. 1873. Кн. Стб. 1275–1276.

Граф Алексей Кириллович Разумовский (1748–1822) — сенатор (1786), попечитель Московского университета (1807), министр народного просвещения (1810–1816). Основал в своей подмосковной усадьбе Горенки ботанический сад, который пользовался европейской известностью.

Об образовательных поездках русских молодых людей в Европу в XVII–XVIII вв. существует большая литература. Не перечисляя здесь полную библиографию по этому вопросу, ограничимся лишь упоминанием некоторых работ: Пекарский П. П. Известие о молодых людях, посланных Борисом Годуновым для обучения наукам в Англию в 1602 году. // ЗАН. 1867.

№ 11. С. 91–96; Арсеньев А. В. Первые русские студенты за границей. // Исторический вестник. 1881. № 7. С. 544–555; Okenfuss M. J. Russian Students in Europe in the Age of Peter the Great. // Garrard J. C. (ed.) The Eighteenth Century in Russia. Oxford, 1973. P. 133–136; Костяшков Ю. В., Кретинин Г. В. Российские студенты времен Петра I в Кенинсберге. // Вопросы истории. 1994. № 3. С. 174–176; Выдающиеся воспитанники Московского университета в иностранных университетах (1758–1771 гг.) // Исторический архив. 1956. № 2. С. 155–183; Осипов В. И. Обучение русских академических студентов в немецких университетах. // Петербургская академия наук и русско-немецкие научные связи в последней трети XVIII в. СПб., 1995. С. 92–135.; Старцев А. Русские студенты в Лейпциге. // Радищев. Годы испытаний.

Очерки. М., 1990. С. 5–92.; Кросс Э. Г. У Темзских берегов. Россияне в Британии в XVIII в.

СПб., 1996; Berelowitch W. La France dans le «Grand Tour» des nobles russes au cour de la seconde moiti du XVIII-e sicle. // Cahiers du monde russe et sovitique. 1993. Vol. 34. P. 193–210;

Stremoukhoff J. Les russes a Strasbourg au XVIII-e sicle. // Revue d'Alsace. 1934. Vol. 81. P. 3– 21; Hans N. Russian Students at Leyden in the Eighteenth Century. // Slavonic and East European Review. 1957. Vol. 35. N. 85. P. 551–562.

массовая волна таких поездок приходилась на царствование Петра I. Острая необходимость в образованных специалистах стала вновь остро ощущаться к середине XVIII в. Единственный тогда в России Московский университет, созданный только в 1755 г., не мог справиться с этой задачей.

Требовалось некоторое время на его становление и развитие. Таким образом, организация образовательных поездок за границу стала важным направлением государственной политики во второй половине XVIII в. На протяжение 60–70-х гг. этого столетия «за науками» в Европу отправлялись десятки молодых людей «на казенном коште».

Одна из таких групп, состоящая из юношей-пажей, воспитанников Императорского Пажеского корпуса и сыновей ряда влиятельных сановников, в числе 12 человек, была направлена, в частности, в Лейпцигский университет в конце 1766 г. На каждого пажа-студента было отпущено от придворного ведомства по 800 рублей в год, а в дальнейшем эта сумма была увеличена до 1000 рублей. Группу юношей сопровождали гофмейстер, священник и иеромонах. В составлении инструкции для студентов принимала участие сама императрица1. Кроме Лейпцига, русские студенческие колонии существовали тогда и в других университетах, например, в Лейдене. Образовательные поездки стали пользоваться большой популярностью в среде высшей русской аристократии. Послать своего отпрыска доучиваться в Европу стало для родителей делом фамильного престижа. Путешествие рассматривалось высокопоставленными родителями как завершающий этап воспитания и образования сыновей и призвано было подготовить юношей к будущей государственной службе. Основную цель путешествия видели в том, чтобы помочь молодому человеку расширить кругозор, избавиться от предрассудков, приобрести знание света и европейских дел. Прилежанием к занятиям и благоразумным поведением он должен был развить в себе «добрые, любимые и полезные обществу качества». Знатные и богатые родители старались отправить своих подрастающих сыновей на несколько лет «повояжировать», посмотреть чужие края и завершить образование в стенах известных заграничных университетов.

Обучение в Лейпциге, Геттингене, Страсбурге, Лейдене и некоторых других университетах Европы в течение нескольких лет — неотъемлемая часть подобного путешествия во второй половине XVIII в.

Подробнее об этом см.: Старцев А. Указ соч. С. 9–10, 22.

Об этом см.: Бекасова А. В. Русские студенты-аристократы в Лейденском университете в 70е гг. XVIII в. // Институт истории естествознания и техники им. С. И. Вавилова. Годичная научная конференция, 1996. М., 1997. С. 66–68.

Сходные социокультурные процессы происходили в Великобритании, но несколько раньше — во второй половине XVI–XVII вв., когда в среде высшей английской аристократии возросло значение знания и университетское образование стало нормой для придворной и государственной элиты1. Разница состояла лишь в том, что если основной поток английского джентри устремился в университеты Оксфорда и Кембриджа, то российским дворянам спустя два века пришлось отправляться «за науками» в Европу.

Граф К. Г. Разумовский посчитал необходимым дать университетское образование всем своим шестерым сыновьям. Старшие — Алексей, Петр и Андрей — учились в Страсбурге, Лев и Григорий сначала вместе были отправлены родителем в Геттинген, затем продолжили учебу: Лев — в Женеве, а Григорий — в Лейдене. В 1785 г., когда очередь дошла до самого младшего сына Ивана, отец решил и его «послать из отечества, чтобы отпрыск наградил потерянное втуне и способное к учению время», которое он провел в Шляхетском кадетском корпусе. В 1786 г. Разумовский-отец обсуждал стратегию образовательного путешествия Ивана в письме к старшему сыну Алексею, надеясь заручиться поддержкой и помощью последнего в осуществлении своего плана. «…никакого проку не выйдет, ибо наш молодой человек будет разъезжать, посещая резиденции и знатные города, играя роль молодаго господина и знатного отца сына, — писал экс-гетман и далее продолжал развивать свою мысль о том, каким образом можно добиться желаемого результата… должно удаляться от всех знатных городов и сделаться сущим студентом в каком ни есть месте в Германии, или Швейцарии, по малой мере года на два или на три… чтоб он в немецком степенном училище сделался педант, а после сия кожа на нем не останется; он ее скинет и выйдет француз, но не столь ветренен и презрителен… голова его будет гораздо лучше меблирована и полновеснее и не великий ветер в разные стороны швырять ее станет»2. Обучение молодых российских дворян в европейских университетах было важным элементом образовательного путешествия. Это главное, что отличало русский вариант так называемого «большого путешествия» от классического «Grand Об этом, например, см.: Stone L. The Educational Revolution in England, 1560–1640. // Past and Present. 1964. Vol. XXVIII. P. 41–80; idem. The size and Composition of the Oxford Student Body.

1580-1910. // The University in Society / Ed. by L. Stone. Princeton, N. J., 1974. Vol. 1. P. 3–110;

Kearney H. Scholars and Gentlemen: Universities and Society in Pre-industrial Britain. 1500-1700.

N. Y., 1970; Shapin St. A. «Scholar and a Gentleman»: the Problematic Identity of the Scientific Practitioner in Early Modern England. // History of Science. 1991. Vol. 29. Part 3. N. 85. P. 279– 327.

К. Г. Разумовский — А. К. Разумовскому, С.-Петербург, 6 июня 1786 г. // Васильчиков А. А.

Указ соч. СПб., 1880. Т. 2. С. 218–219.

tour» английской аристократии, и сближало его с «die Kavalierstour» дворянства немецких земель и Швеции1. Постепенно в России сложилась целая культура «образовательного путешествия», которая получила свое окончательное завершение в течение нескольких последних десятилетий XVIII в.

Следует отметить, что подобное путешествие, требовало не только больших финансовых затрат, но и обстоятельной подготовки и продуманной организации. Каждую такую поездку можно рассматривать, как определенным образом устроенное предприятие2. Хотя образовательное путешествие было во многих случаях делом частным, российское законодательство предусматривало ответственность как главы семейства, так и всего родственного сообщества, за тех, кого они отправляли в чужие края.

«…буде кто… из… российских дворян по обучении в российских школах, похочет ехать для чего в иные государства, тех отпускать за поручительством отцов и сродников, и прочих достоверных людей, что тому отъезжающему в тех государствах вечно не остаться и веры греческого исповедания не переменить, и против Российской империи в службе нигде ни у кого не быть»3. Поэтому родственники старались установить достаточно жесткую систему контроля за своими сыновьями во время пребывания последних за границей. В каждом отдельном случае существовала сложная иерархическая система зависимостей, в которую попадали юные вояжеры.

В 1766 г. К. Г. Разумовский, оставив двух сыновей Петра и Андрея под надзором гувернера де Мариньяна доучиваться в Страсбургском университете, взял старшего Алексея с собой в Италию. Восемнадцатилетнего юношу сопровождали наставники француз Кронье и Николаи, который до «Большому путешествию» посвящена огромная литература. Об образовательном путешествии на континент англичан, например, см.: Mead W. E. The Grand Tour in the Eighteenth Century. N. Y., 1914; Stoye J. W. English Travellers Abroad, 1604–1667: Their Influence in English Society and Politics. L., 1952; Brauer G. C. The Education of a Gentleman. Theories of Gentlemanly Education in England, 1660–1775. N. Y., 1959; Hibbert Ch. The Grand Tour. London, 1969;

Treas G. The Grand Tour. London, 1967; Black J. The British and the Grand Tour. London, 1985 и др. Об образовательных путешествиях шведской аристократии на протяжении XVII–XVIII вв.

см.: Eliasson P. 600 Years of Travelling Students. // Science Studies. 1992. Vol. 5. N. 2. P. 29–42. О путешествии как средстве образования также см.: Bates E. S. Touring in 1600. A Study in the Development of Travel as a Means of Education. Boston and N. Y., 1911; Parks G. B. Travel as Education, in The Seventeenth Century: Studies in the History of English Thought and Literature from Bacon to Pope by Richard Foster Jones and Other Writings in his Honor. Stanford, 1951.

P. 264–290; «Quo Vadis? Travel as Education and the Impact of Italy in the Sixteenth Century in International Currents in Educational Ideas and Practices, History of Education Society. / Ed. by P. Cunningham and C. Brock. Evington, 1988. P. 1–28.

Berelowitch W. Ibid. P. 195.

Проект нового уложения, составленный законодательной комиссией 1754–1766. СПб., 1893.

Ч. 3. Гл. 4. С. 24.

того как устроиться на службу к Разумовским был профессором в Страсбурге. В Италии экс-гетман пробыл недолго и, оставив своего первенца вместе с его менторами на попечение И. И. Шувалова, отправился в Петербург. Беспокоясь за сына, который находился в чужой стране, Разумовский передал Шувалову часть своих родительских полномочий. «Изволите описывать пространный разговор, который вы имели, или, паче сказать, отеческое наставление делали сыну моему… С моей стороны вас, любезного моего друга, достойно возблагодарить не могу за участие, которое вы принимаете в благополучие сего молодого человека, советы ваши столь полезны, что никакой друг и свойственник, ниже я сам, лучших дать не могу»1, — писал Кирилла Григорьевич своему приятелю. Шувалов настойчиво продолжал «своими полезными советами истреблять в юноше оставшуюся детскую ленность и с мужеством вкоренять прилежность к трудам»2.

Шувалов осуществлял общий контроль за денежными расходами Разумовского-младшего. Экс-гетман высылал сыну деньги по мере получения от него подробных отчетов о сделанных расходах и просил Шувалова ссужать сына деньгами, пока Алексей не получит очередное кредитное письмо3.

Следил Шувалов и за наставниками юноши, награждая за усердие самого, на его взгляд, достойного. «Изволили писать, что вы намерены господину Николаи за его труды, которые он принимал в учении сына моего, сделать награждение… я не только что в сем случае вашего мнения прошу то делом исполнить, дабы сей достойный мужичок не был оставлен»4, — спешил согласиться Разумовский-старший. Когда Разумовский-отец решил, что Алексею пора наконец покинуть Италию и перебраться в Англию, то он просил «любезного друга» Шувалова приискать молодому человеку достойного спутника и «отпустить из Италии… предписав ему такой путь, какой тот заблагоразсудит»5.

Регулярная переписка сыновей с родителями, а родителей с многочисленными знакомыми и родичами была в XVIII в. не только основным способом общения и коммуникации, но и важнейшим средством контроля за К. Г. Разумовский — И. И. Шувалову, 26 февраля 1768 г. // Васильчиков А. А. Указ соч. Т. 2.

С. 12.

К. Г. Разумовский — И. И. Шувалову, 14 марта 1767 г. // Васильчиков А. А. Указ. соч. Т. 1.

С. 343.

Например, см.: К. Г. Разумовский — И. И. Шувалову, 14 марта 1767 г. // Васильчиков А. А.

Указ. соч. Т. 1. С. 343.

К. Г. Разумовский — И. И. Шувалову, 26 февраля 1768 г. // Васильчиков Указ. соч. Т. 1.

С. 12.

К. Г. Разумовский — И. И. Шувалову, Москва, 4 февраля 1768 г. // Васильчиков Указ. соч.

Т. 1. С. 338.

вояжерами со стороны родственного сообщества. Отправляющиеся в странствие молодые люди должны были заносить все достойное примечания в особые журналы или составлять подробные письма-отчеты своим покровителям, родителям и знакомым. Строились они таким образом, чтобы не могло возникнуть сомнений в целесообразности и полезности как самого предприятия, так и добронравии послушных и преданных отпрысков. В наставлении как сочинять и писать разные письма, которое было издано в 1765 г., а затем неоднократно переиздавалось, указывалось, что реляции, или известия, являются самым трудным эпистолярным жанром, которое требует особого искусства. «Ничто в деле касающемся до красноречия столь нетрудно, как реляция… Обстоятельства дела, о ком в нем разсказывается, должны быть приятно означены, и все туда стремиться должно, чтоб искусно веселить разум; чтоб не было в них ничего темнаго;

недостаточнаго и излишняго»1.

Осуществлять общий контроль за занятиями и поведением своего первенца Разумовский мог только посредством регулярной переписки, как с сыном, так и с Шуваловым. «Из часто получаемых от сына писем и также из ваших дружеских уверений вижу, что он гораздо поприлежнее стал пред прежним... что он лучше не может времени употребить, как находясь с вами и пользуясь вашими дружескими советами»2, — писал Шувалову довольный поведением сына Алексея экс-гетман. Часто у Разумовского старшего не находилось времени отвечать на все письма сына и тогда он просил Шувалова передать Алексею, что его письмо исправно получено, и как сам отец, так и все домашние здоровы3.

То, о чем не имел обыкновения писать отцу Алексей Разумовский, подробно доносил, как говорили в XVIII в., Шувалов. Ничто не могло быть утаено от родителя, даже любовные похождения. «Пишите вы, что он имеет близкое знакомство с одною дамою; я сего не порочу, если она так добра, как вы пишите; любовь иногда хорошею школою бывает для молодых людей; но опасаться надобно и того, что итальянцы бывают иногда гораздо ревнивы и весьма мстительны, дабы иногда с досады муж стилетом в Наставление, как сочинять и писать всякие письма к разным особам, с приобщением примеров из разных авторов. М., Печатано при Имп. Московском университете, 1765. С. 218–219.

К. Г. Разумовский — И. И. Шувалову, С.-Петербург, 1 апреля 1768 г. // Васильчиков А. А.

Указ. соч. Т. 1. С. 343.

Это эпистолярное клише, которое в чем-то напоминает современный телеграфный стиль, выглядело следующим образом: «Прошу сказать сыну, что я здоров, письмо его под № 5-м получил, расходов обещанных ожидаю и как я, так и все домашние здоровы, и сие бы принял он за ответ на его последние письмо…» (К. Г. Разумовский — И. И. Шувалову, 29 февраля 1768 г. // Васильчиков А. А. Указ. соч. Т. 1. С. 341).

бок не ткнул, когда вздумает, что дружба его рогами платиться»1, — обеспокоенно предостерегал в ответном письме Шувалову экс-гетман.

Разумовский не оставался в долгу у своего любезного друга. Услуга за услугу: пока Шувалов руководил воспитанием его сына, посылал эксгетману в Петербург «древние статуйки», приискивал для него искусного повара, Разумовский тем временем представлял интересы Шувалова при дворе, выполнял его денежные комиссии, пересылал письма Шувалова сестре из Пербурга в Москву и т. п.

Гораздо больше сил Шувалов вложил в воспитание своего собственного племянника Ф. Н. Голицына. Здесь ему не приходилось постоянно считаться с чужими пожеланиями и вкусами и он мог направлять образовательный процесс, планировать время и маршруты поездок так, как сам считал нужным. Свою точку зрения на воспитание светского человека Шувалов высказывал в письмах к сестре. Сообщая, что он решил на время отложить путешествие с племянником во Францию по причине неблагоприятных политических обстоятельств, Шувалов делился с П. И. Голицыной своими планами: «Мне хотелось, чтобы он со мною оную землю, также и Англию видел, где надобно конечно такой человек, которой бы молодаго поведения надзирал, и где столько разных забав, — разделял бы его время на приятное и полезное. Кажется незачем ездить, естли только знать театры, и наизусть имена танцоров и камедиантов, и не зная прямо нации, давать о ней иное понятие. В таковом обстоятельстве многие молодые люди, которые ездят смотреть свет, и которые вместо пользы, возможной вред приобретают»2. По-видимому, Шувалов не упускал из вида племянника во время всего срока пребывания последнего за границей. Благотворное дядюшкино влияние весьма прозрачно читается в письме Ф. Н. Голицына из Парижа к своему товарищу Льву Разумовскому, с которым свела его судьба в Швейцарии. «Сожалею токмо, что мало пожил, недовольно набрался науки, чтобы можно было льститься сею выйти в люди, а особливо ныне; у нас множество достойных молодых людей», — писал князь.

И далее сообщал женевскому знакомому о своих занятиях в Париже: «Я слушаю здесь множество публичных курсов, чем немного приумножаю К. Г. Разумовский — И. И. Шувалову, С.-Петербург, 1 апреля 1768 г. // Васильчиков А. А.

Указ соч. Т. 2. С. 12–13.

И. И. Шувалов — П. И. Голицыной, Рим, 9 июня 1770 г. / Письма И. И. Шувалова к сестре его родной, княгине Прасковье Ивановне Голицыной, урожденной Шуваловой. // Москвитянин. 1845. Ч. 5. № 10. С. 149.

свое знание. Могу сказать, что веселие не ослепило меня и не убавило прилежности к наукам»1.

В своем стихотворении «На выздоровление мецената», посвященном И. И. Шувалову, Г. Р. Державин использовал яркую поэтическую метафору, которая и вынесена нами в заглавие статьи.

…И ты, друг муз, друг смертных роду, Фарос младых вельмож и мой!

Старался тем единым славить, Чтоб ближнему благотворить, Потомству храм наук оставить, Тому ли век толь краткий жить? Так писал Державин в 1781 г. Поэт представил почтенного седовласого старца в образе колоссального маяка, возведенного из белоснежного мрамора на острове Фарос, близ Александрии. Факел, который зажигали на его вершине по ночам, был виден далеко в море и указывал верный путь подплывающим к берегу судам. Хотя со временем маяк был разрушен, но само название продолжало свою жизнь в других подобных сооружениях, став именем нарицательным.

Шувалов, присматривающий за молодыми российскими дворянами за границей, не делал ничего исключительного или необычного. Его деятельность служит одним из примеров того, как была организована и функционировала сеть социального контроля за молодыми аристократами, которые совершали образовательное путешествие во второй половине XVIII в. Благодаря многочисленным родственным и светским связям родители не упускали из вида своих отпрысков даже вдали от дома. Всевидящее отцовское око всюду наблюдало за ними, в какой бы части Европы они ни находились. И. И. Шувалов, российские дипломатические представители в Европе, как и множество других лиц, были отдельными узелками сложной паутины контроля, в которую попадали юные вояжеры, отправляясь в чужие края. Именно благодаря этим искусным «лоцманам» такое предприятие как образовательное путешествие российских дворян, могло увенчаться успехом.

Ф. Н. Голицын — Л. К. Разумовскому, Париж, 29 апреля 1774 г. // Васильчиков А. А. Указ соч. Т. 2. С. 22.

Державин Г. Р. Стихотворения. Л., 1957. С. 95.

орошо известно, что И. И. Шувалов, следуя своим склонностям и интересам, стремился добиться истинного признания и почестей как русский меценат и покровитель искусства и науки, роль которого для него была более лестной, чем роль вершителя государственных дел. По его мнению, в России «мало своих искусных людей или почти никого нет, чему не склонность и понятие людей, но худые смотрения в премудрых учреждениях виноваты»1. Его понимание идей Просвещения применительно к России отразилось в программе создания системы образования, одной из составляющих которой явилось создание Петербургской Академии художеств. Русские историки искусства высоко ценят шуваловский период Академии. Шувалов не только по праву назывался ее основателем, но в небольшие сроки сумел наладить обучение, которое было поручено приглашенным из Европы высококлассным мастерам.

Одним из первых таких мастеров был итальянский художник Пьетро Антонио Ротари, дружеские отношения с которым переросли за рамки только официально-придворных. В литературе упоминается о покровиТ. И. Белова Бумаги И. И. Шувалова. // Русский архив. 1867. Кн. 1. С. 75.

тельстве И. И. Шувалова этому художнику, но предметом специального рассмотрения их взаимоотношения не становились, в то время как изучение архивных, эпистолярных и литературных источников показывает, что И. И. Шувалов выступал не только инициатором приглашения Ротари в Петербург, заказчиком его произведений, но был в какой-то степени и его учеником. Скорее, они были единомышленниками, их объединял особый интерес к искусству.

В искусствоведческой литературе до недавнего времени бытовало неверное мнение о П. Ротари только как о посредственном ремесленнике, авторе большого количества поверхностных портретов и, главное, создателе своеобразного жанра девических головок. На самом же деле, деятельность этого мастера гораздо шире, а изученные материалы дают основание говорить о Ротари как о крупном и интересном художнике. Представляется необходимым несколько подробнее остановиться на основных этапах его творческой биографии.

Пьетро Ротари родился в 1707 году в Вероне, в богатой аристократической семье, имел графский титул. С первых уроков по рисунку, полученных у художника Ауденарде в семилетнем возрасте, он проникся интересом к искусству и, имея незаурядные природные данные и материальную независимость, пронес свое увлечение искусством через всю жизнь. Это было не совсем обычное явление, когда представитель аристократии всецело серьезно посвятил себя считавшемуся ремеслом делу. Но, тем не менее, стремясь получить всестороннее художественное образование, Ротари учился у лучших мастеров разных художественных школ Италии, среди них — римский живописец Балестра, у которого он приобрел навыки академического рисунка, венецианец Пьяцетта, обративший внимание молодого живописца на богатство колористических возможностей и пробудивший в нем интерес к бытовому жанру и портрету, и, наконец, видный неаполитанский художник Солимена, у которого Ротари провел около трех лет для завершения своего образования.

По окончании обучения Ротари работал в Вероне и других городах Северной Италии как исторический и религиозный живописец, портретист и гравер. Кроме того, Ротари приобрел и богатый педагогический опыт, реализовать который он смог в родном городе Вероне, где в собственном дворце открыл частную академию, в которой обучал молодых художников, передавая им свой опыт рисовальщика и живописца. Эта академия просуществовала более 20 лет до тех пор, когда Ротари был приглашен в Вену для выполнения заказов императорского двора. Затем последовала поездка в Дрезден с целью знакомства с одной из лучших в Европе того времени коллекций живописи курфюрста саксонского Фридриха-Августа III. Там Ротари выполнил ряд портретов и алтарных картин для Хофкирхе. Как пишет биограф Ротари в Издании «Museo Fiorentino»1, ему пришлось расплачиваться за свою любознательность. Художник имел желание продолжить предпринятое путешествие по Европе и посетить Францию и Англию, но был вынужден принять заказ курфюрста на исполнение портретов и картин на религиозные темы для королевской галереи. В Дрездене Ротари пробыл около четырех лет, когда в 1755 г. началась переписка с Бестужевым по поводу его приглашения в Россию для написания портрета Елизаветы Петровны. Некоторые интересные подробности относительно его приглашения в Петербург можно почерпнуть из переписки И. И. Шувалова, М. И. Воронцова и А. П. Бестужева-Рюмина. Из нее следует, что одновременно с Ротари в Петербург предполагалось прибытие знаменитого парижского портретиста Луи Токке, но императрица первоначально отдала предпочтение Ротари, о чем писал И. И. Шувалов 13 июня 1755 г. Воронцову: «Полученное письмо от Токке я читал и о содержании его Государыне докладывал, на что сказать изволила, что теперь, скоро Ротарий будет, что уже давно и писано. Я думаю, чтоб Токею пообождать и ничего не писать, докуда упомянутого Ротария и его успехи не увидим, а потом можно заключить, что и с другим делать»2. Приглашение от русского двора было воспринято Ротари, по словам Воронцова, «охотно и с радостию»3. В Петербург художник прибыл в конце мая 1756 г. В северной столице он был принят с большим почетом, жил как знатный вельможа. При заключении контракта Ротари был назначен придворным художником. Особым именным указом, подписанным сразу после его прибытия, повелено было отпускать «столовые припасы и питье от двора на общую сумму 2 тысячи рублей в год»4.

Как пишет тот же биограф в «Museo Fiorentino», по приезде в Петербург Ротари был приглашен жить во дворце «генерал-лейтенанта Армии Иванович де Шувалов, кавалера высокого ранга»5, где провел около четырех лет, пока не приобрел собственный дом на Большой Морской улице. В доме И. И. Шувалова находилась и мастерская итальянского маэстро, которая была открыта не только для высокопоставленных заказчиков и посетителей, но и для его знакомых и коллег по искусству, тех, с кем он сблиMuseo Fiorentino. Roma, 1762. С. 279.

Архив князя Воронцова. / Под ред. П. И. Бартенева. Кн. VI. М., 1871. С. 273.

Там же. Кн. II. М., 1871. С. 302–303.

РГИА. Ф. 466, оп. 1, д. 110, л. 6.

Museo Fiorentino. С. 279.

зился в Петербурге. Имеются сведения, что здесь его посещали соотечественники-итальянцы архитекторы Ф.-Б. Растрелли и А. Ринальди, художники. Бывал здесь и М. В. Ломоносов, в мастерской которого по оригиналу Ротари выполнялся портрет великой княгини Екатерины Алексеевны.

Деятельность Ротари в Петербурге была необычайно интенсивна: он писал портреты, религиозные картины, исторические композиции, три раза портретировал императрицу и членов императорской фамилии. Вслед за этим придворные и высшая аристократия Петербурга с большой охотой заказывали именитому итальянцу многочисленные портреты. Произведения Ротари нравились заказчикам. с них исполнялись копии. Естественно, что одним из первых заказчиков был и И. И. Шувалов, которого Ротари писал несколько раз. Позировали ему и члены семьи Шувалова, в частности, известен портрет двоюродного брата И. И. Шувалова Петра Ивановича.

Именно И. И. Шуваловым в 1761 г. был заказан и оставшийся незавершенным портрет Елизаветы Петровны в черной мантилье — одно из наиболее известных произведений художника, ныне хранящееся в Русском музее. Для своего покровителя Ротари выполнял и такие необычные произведения, как тромпели (обманки). Одна, изображающая маленького слугу калмыка, представляющего зрителю частично скрытый драпировкой портрет девочки, виден на известной копии Зяблова с холста Рокотова «Кабинет И. И. Шувалова». Другая подобная работа хранилась в Гатчинском дворце и известна ныне по публикации А. Н. Бенуа «Ротари в Гатчине»1.

В Эрмитаже хранится еще одно интересное произведение, автором которого в настоящее время считается французский живописец Л. Девелли.

На холсте изображен художник, перед которым на переднем плане расположены атрибуты его профессии — палитра с красками и кисти. Художник представляет зрителю и приглашает вместе с ним полюбоваться живописным произведением, а именно, портретом И. И. Шувалова, с которого Е. Чемесовым в те же годы была выполнена гравюра. Сюжет этого холста вызывает споры среди специалистов. Представленный на портрете художник не может быть Ротари, поскольку его облик не соответствует известным изображениям на автопортрете ни по возрасту (к моменту написания Ротари должно было быть около 50 лет, а на портрете представлен 30–35-летний живописец), ни по внешности. Но художник представляет зрителю произведение именно Ротари (или выполненную им копию ), что наводит на мысль о его ученичестве в мастерской итальянского маэстро и Бенуа А. Н. Ротари в Гатчине. Л., 1929.

подтверждает положение о том, что произведения Ротари пользовались широкой известностью у публики и нравились ей.

Как уже отмечалось выше, Шувалов выступал не только непосредственным заказчиком Ротари, но и посредником для других. В частности, из письма И. Г. Чернышева из Вены 1762 г. мы узнаем о его просьбе заказать Ротари копии портретов «их Величеств и Великого князя». «Полагаю, — пишет он, — что из портретов императора Петра Федоровича лучший тот, который писал Ротари»1.

Есть еще одна область искусства, в которой оказался полезен Ротари.

Речь идет о Шпалерной мануфактур в Петербурге. Заведенная еще Петром I, мануфактура переживала в 1750-е годы трудные времена, пока в самом конце десятилетия Шувалов не поддержал это дело своим влиянием.

Мануфактура вновь достигла прежнего размаха. Появлялись вещи с хороших образцов, среди которых были и оригиналы Ротари. Так, в 1760 г. был готов тканый портрет великого князя Петра Федоровича с портрета итальянского живописца, после которого вошло в моду заказывать тканые портреты частных лиц в погрудном изображении. Известны портреты П. И.

Шувалова, кн. Куракиной, Нарышкиной, австрийского посла Эстергази, графини Е. Р. Воронцовой и других.

Нужно отдать должное трудолюбию Ротари и преданности своему любимому занятию живописью. Его произведения были в моде в петербургском обществе и, как писал Я. Штелин, «вызывают восхищение всех знатоков, особенно своей экспрессией»2. По нашим сведениям им создано за шесть лет пребывания в России около 50 портретов, а также большие многофигурные композиции на мифологические, исторические и религиозные сюжеты. С уверенностью можно говорить о том, что именно такая загруженность заказами сделала насущной необходимостью иметь помощников, подмастерьев и учеников. И в этом вопросе сошлись интересы и Ротари, и Шувалова, именно в 1756–1757 годах развивавшего идеи создания художественной школы в России. Обладая большим педагогическим опытом, Ротари считал естественным для себя и обучение русских художников, что специально оговаривалось в заключенном с ним контракте.

Ротари с полным основанием можно считать одним из первых преподавателей новой Академии художеств, хотя формально он не числился в ее штате, поскольку состоял на службе по придворному ведомству. Его преподавание было наиболее последовательным и продолжительным на фоне Бумаги И. И. Шувалова. 1867. Кн. 1. С. 98.

Записки Якоба Штелина об изящных искусствах в России. / Сост., пер. с нем., вст. ст., предисл. к разделам и прим. К. В. Малиновского. М., 1990. Т. 1. С. 73.

кратких сроков пребывания на должности руководителя живописной мастерской Л.-Ж. Ле Лоррена, Ж.-Л. Девелли, Л.-Ж. Ф. Лагрене и Ф. Фонтебассо. «Уже в 1756 и 57 годах, — пишет Штелин, — его сиятельство содержал в своем дворце несколько учеников при мосье графе Ротари, которые очень далеко продвинулись в копировании в его манере и в написании оригинальных портретов»1. Среди учеников Ротари упоминаются в той или иной связи почти все художники-портретисты. Среди них А. П. Антропов, который, по его собственным словам, «для распространения лутшего искусства самоизвольно находился на своем коште два года при знатном художнике Ротарии»2, признававшего его работы «за лучшие».

Достаточно вспомнить портрет А. М. Измайловой, кисти Антропова, явившийся своеобразной «экзаменационной работой» выпускника мастерской итальянского маэстро3.

Занимался у Ротари и Ф. С. Рокотов. Вместе с Антроповым получал навыки в живописном мастерстве в петербургском ателье Ротари прибывший из Киева молодой Д. Г. Левицкий, а также вызванные в 1758 г. из Москвы первые ученики новой Академии художеств А. П. Лосенко, И. С.

Саблуков, К. И. Головачевский.

Тот же Штелин в одном из писем 1758 г. отмечает, что в Академии художеств «благодаря заботе Его превосходительства г-на камергера Шувалова… нет недостатка в знаменитых и умелых преподавателях искусств и множестве русских учеников в трех различных классах… Для портретной живописи, — пишет он, — здесь находится граф Ротари из Вероны»4.

На основании литературных и живописных материалов стало возможным сделать некоторые выводы о педагогических принципах, которых придерживался Ротари. Эти принципы во многом определили систему обучения художников в портретном классе Академии. Это последовательное усложнение заданий, копирование оригинальных произведений, работа с натуры, развитие зрительной памяти и навыков композиционных построений. Для педагогических целей Ротари использовал написанные им в разные годы и привезенные с собой в Россию изображения молодых девушек в различных ракурсах, позах, характеризующих их эмоциональное состояние. Эта коллекция пополнялась в России, где были выполнены с натуры своеобразные портреты-типы «русских пейзанок». Не предназначавшиеся для продажи, они и служили своеобразными учебными посоТам же. С. 139.

Цит. по: Сахарова И. Алексей Петрович Антропов. М., 1974. С. 60.

Там же. С. 61.

Записки Якоба Штелина. Т. 1. С. 423.

биями не только в самой мастерской Ротари, но и в дальнейшем, в портретном классе Академии художеств.

Педагогические приемы Ротари во многом определили систему и методику преподавания новой Академии. Созвучным был и основной принцип, определявший методы академических педагогов. Это принцип мастерской с индивидуализированным обучением в зависимости от степени подготовленности ученика, не отказываясь при этом от природных его склонностей.

Эти головки, с их четким рисунком, ясной лепкой объема, простые по форме и выражению, копировались учениками Академии на протяжении 1770–1780-х годов. Есть упоминание в литературе, что с самого основания Академии там уже находились 50 таких головок, приобретенных Елизаветой Петровной и 10 произведений ротариевской работы подарил в Академию «ученикам для упражнения» сам куратор И. И. Шувалов. Они служили популярными оригиналами для копирования. Ученические работы подобного характера и сами копии неоднократно фигурируют в списках работ, переданных для продажи публике через факторскую1.

Кроме занятий живописью Ротари уделял внимание и гравюре, которой он занимался постоянно на протяжении всего творческого пути. Блестяще владея техникой офорта и резца, он сосредоточил свои усилия на гравировании живописных произведений своих учителей: Балестры, Солимены, Пьцетты. Репродукционный характер гравюр Ротари определил и его участие в работах русских художников, воспроизводивших оригиналы созданных им в Петербурге живописных портретов. В частности, в 1759 г.

мастером Васильевым был гравирован портрет кисти Ротари первого канонизированного святого синодального периода русской православной церкви Димитрия, митрополита Ростовского. Как свидетельствуют документы, работу мастера Виноградова, гравировавшего портрет вел. кн. Екатерины Алексеевны Ротари подправлял по своему оригиналу, но при этом не пожелал поставить свое имя под гравюрой в связи с расхождениями по сравнению с живописным произведением. Много портретов Ротари гравировал Чемесов, еще один подопечный И. И. Шувалова. работавший в тесном контакте с итальянским маэстро. Один из лучших гравированных Чемесовым в 1761 г. с оригинала Ротари уже упоминавшийся ранее портрет Елизаветы Петровны в черной мантилье, Штелин считал наиболее похожим среди всех изображений императрицы2.

Соколова Л. Н. Копии, оригинальные работы русских художников-академистов XVIII века и эталоны для копирования в Академии художеств. // Русское искусство XVIII века. Исследования и реставрация. Сб. научн. трудов. М., 1986. С. 65.

Записки Якоба Штелина. Т. 1. С. 74.

Можно выдвинуть предположение, что и сам Шувалов брал уроки гравирования у Ротари, тем более, что в мастерской итальянца имелось необходимое оборудование. Д. А. Ровинский приводит сведения о трех собственноручных работах И. И. Шувалова, среди которых есть автопортрет и портрет Елизаветы Петровны, близкий к подписному рисунку Ротари, хранящемуся в Эрмитаже. Это наводит на мысль о том, что по крайней мере эти гравюры могли быть выполнены совместно.

После кончины Елизаветы Петровны Ротари оставался на придворной службе в Петербурге вплоть до своей скоропостижной смерти в августе 1762 г., вызвавшей большое сочувствие при дворе. Имеются сведения, что в день похорон у его дома на Большой Морской улице был выставлен гвардейский караул. Похоронен Ротари на Смоленском кладбище. В настоящее время его могила не сохранилась.

Сразу же после смерти Ротари душеприказчики художника итальянский архитектор А. Ринальди и купец Папанелопуло описали его имущество, среди которого оставалось более 600 картин его собственноручной работы и кисти других живописцев. Десятки картин были завещаны им императрице Екатерине Алексеевне, своему покровителю И. И. Шувалову, другу Антонио Ринальди. Имущество Ротари было частично возвращено его наследнику брату Паоло в Верону, а картины в значительной части приобретены для русского двора.

Таким образом, во дворцах Петербурга и Москвы оказалась значительная часть произведений Ротари. Их ценили, ими декорировали отдельные помещения в Ораниенбауме, Гатчине, подмосковном Архангельском. Таков Центральный, или Картинный зал — «Кабинет Мод и Граций» большого Петергофского дворца, где сверху донизу, вплотную друг к другу, шпалерой стены увешаны ротариевскими головками. Своеобразным мемориальным залом можно считать Салон Ротари в Китайском дворце Ораниенбаума, созданном по проекту его соотечественника и друга Антонио Ринальди.

Жизненный путь Ротари закончился буквально в канун отъезда И. И. Шувалова в Москву на коронацию, за которой последовала почетная ссылка. Закрылась очередная страница истории, но отношения этих двух людей заслуживают более пристального внимания. Граф Ротари и отказавший от графского титула Шувалов были людьми одного круга. Абсолютная финансовая независимость, европейская известность и связи, разница в возрасте позволили Ротари чувствовать себя с полной уверенностью в обществе Шувалова, который сам был заинтересован в нем не в меньшей степени. Не меценат-покровитель и художник-исполнитель, а люди, связанные общими интересами и вкусами, они стояли у истоков русской художественной школы. В доме Шувалова Ротари вел свои занятия с Антроповым, Рокотовым, Лосенко, Саблуковым, Головачевским. Без учета вклада Ротари в русскую портретную живопись невозможно оценить творчество русских художников второй половины XVII — первой четверти XIX веков, таких как Рокотов, Левицкий, Боровиковский, Венецианов, Тропинин. Ему обязано русское искусство формированием жанра камерного портрета.

Завершая разговор на тему «Шувалов и Ротари», превратившийся невольно в апофеоз художника, хотелось бы напомнить, что приглашением в Россию он обязан И. И. Шувалову, но главное, именно благодаря Шувалову он смог реализовать себя здесь в полной мере и как художник, работавший в разных жанрах, и как педагог, воспитатель вкуса русского общества середины XVIII столетия. На рубеже 50–60-х годов в кругу россики в изобразительном искусстве не было имен, равных Ротари, выразившего в своем творчестве последние годы эпохи блестящей Елисавет.

И. И. ШУВАЛОВ И ПЕНСИОНЕРСТВО В

ИМПЕРАТОРСКОЙ АКАДЕМИИ ХУДОЖЕСТВ

числу дел и свершений Ивана Ивановича Шувалова, давших плодотворные результаты, надо отнести и учреждение пенсионерства выпускников Императорской Академии художеств (ИАХ). Пенсионерство, как неотъемлемая часть художественного образования, воспринятое из опыта французской Академии художеств, было зафиксировано в Уставе ИАХ и сохранилось в дальнейшем в ее практике в течение полутора столетий.

В Уставе 1764 года Императорской Академии трех знатнейших художеств, сказано:

«Из получивших медали дозволяем мы, по рассмотрению Собрания, посылать в иностранные государства через каждые три года двенадцать человек; и для таковых в чужих краях находящихся пенсионеров, Академия стараться должна, сверьх пребывающих там Наших Министров, поручить их в опеку способных к тому из тамошних жителей. Упомянутые же пенсионеры имеют через каждую треть года, доносить Академии, где и в © Р. В. Головенкова чем упражняются сообщая при том журналы как своему пребыванию и упражнению, так и усмотренным ими достопамятным вещам.

По прошествии назначенного времени, каждый по своему Художеству обязан привезти или переслать в Академию что-нибудь собственной своей работы и сочинения, или по крайней мере зделанные им одну или несколько копий с славнейших картин, статуй и тому подобного; после чего, получа последние для возврату своего деньги и увольнительный аттестат, с того самого времени от Академии вовсе свободен и пенсионером более уже не числится. Когдаж возвратится во отечество, то производить ему знание свое и искусство, как вольному и свободному в Государстве Нашем человеку, где пожелает»1.

Отправляя за границу своих выпускников, Академия в наставлении, которое она им вручала, формулировала цели и задачи пенсионерства:

«Вы избраны из числа тех, которые честным и похвальным поведением, а притом и искусством в собственных сочинениях, себя отличили, то и осталось вам стараться сколько возможно, сие доброе об вас мнение сохранять при всяких случаях… единственно все свое внимание и прилежность устремить к достижению того совершенства, для чего вы избраны; дабы возвратясь непостыдно могли своими успехами доказать, сколько несуетна была в вас надежда, столь и нетщетно употреблено иждивение, а от того честь и благополучение ваше будет удовольствием и пользою Академии»2.

Цитированные параграфы из Устава 1764 г. появились в нем по инициативе и при участии И. И. Шувалова. В период существования Императорской Академии художеств в 1757–1764 гг. (так называемый «шуваловский») была проделана существенная работа по становлению ее структуры и, главное, учебного процесса в Академии как учебном заведении самого высокого уровня образования. Первые ее воспитанники уже приступили в эти годы к прохождению курса обучения. Параллельно с этой практикой шла работа по созданию Устава ИАХ, многие положения которого вошли в окончательный вариант утвержденного (или «дарованного», по выражению того времени) Екатериной II Устава 1764 года.

Положение о пенсионерстве было непосредственно предложено Шуваловым и на опыте осуществлено впервые в 1760 году. Тогда по его распоряжению были отправлены во Францию и Италию двое воспитанников, прошедшие академический курс, — Антон Павлович Лосенко и Василий Иванович Баженов. Они так и вошли в историю русского искусства под Кондаков С. А. Юбилейный справочник Императорской Академии художеств. Т. 1, 1914.

С. 159–160.

ЦГИАЛ. Ф. 789, т. 1, ч. 1, д. 384, л. 67.

именем «шуваловских пенсионеров». Эти имена стали настолько известны, что не нуждаются ни в каких представлениях.

В 1762 году Шувалов не выказывает особого энтузиазма по случаю воцарения Екатерины II, а по сему, попав в опалу, предпочитает уйти в тень.

Вежливая ссылка за границу и отставка от всех должностей прервали его деятельность строителя и руководителя Академии художеств как учебного заведения, но не смогли охладить его интереса и любви к прерванному делу. Утратив возможность непосредственного участия в этом деле и существенного влияния на жизнь ИАХ, Шувалов все-таки делает то, что можно было сделать для нее и ее воспитанников. Шувалов становится первым ее благотворителем и меценатом, точнее, одним из первых. Он был не тем благотворителем своего времени, каковые обычно ограничивали покровительство тем, что «милостиво присутствовали», «удостаивали посещением» или жертвовали деньги, не интересуясь дальнейшими результатами.

Шувалов был деятелем, именно делал сам, руководил людьми, входил в насущные подробности, добивался результатов, которые в конечном счете и обеспечивают свершение.

Академические пенсионеры во Франции и Италии нашли в нем своего покровителя. В 1768 году он встречался в Риме с Лосенко. Общение было как бы продолжением тех близких взаимоотношений, которые сложились между ними ранее в Петербурге и Москве. Шувалов по свидетельству Лосенко, был с ним достаточно близок и оказывал существенную помощь1.

Например, Лосенко был в курсе его дел в Риме. В это время Шувалов был занят осуществлением заказа Академии художеств на слепки с шедевров античной пластики и их отправкой в Петербург. Шувалов предлагает Лосенко отправить вместе с этим грузом в одной посылке и три его холста — отчет молодого художника о его работе в Италии. Этим он избавил Лосенко от почтовых расходов, весьма для того существенных. Видя его нужду в деньгах — так как академический пенсион был невелик и часто выплачивался с задержками, — Шувалов устраивает молодому живописцу заказ на картину. Такова предыстория появления композиции на сюжет из «Илиады»

«Зевс и Фемида», хранящейся ныне в Государственном Русском музее2. Для «возврату в… отечество» он одалживает Лосенко сто пятьдесят рублей о чем тот сообщает в одном из последних отчетных писем в Академию3.

По-видимому, с 1770 года академических пенсионеров стали направлять непосредственно в Италию, минуя Париж, по рекомендации ШувалоКаганович А. Л. Антон Лосенко и русское искусство середины XVIII века. М., 1964. С. 302.

Каганович. Указ. соч. С. 90–91 и прим. 162.

Каганович. Указ. соч. С. 303.

ва. Он же рекомендовал для должности наставника русского поверенного в Италии советника Рейфенштейна. В его доме, бывшем своего рода художественным салоном, собирался кружок немецких художников-классицистов.

По свидетельству Гете, там царила атмосфера дружественного общения единомышленников, рисовавших, обсуждавших произведения современного искусства, обменивавшихся мнениями по самым разным вопросам1.

Первая группа академических пенсионеров, прибывших в Рим в году, нашла у Шувалова действенное покровительство. Вот трогательный факт, характеризующий взаимоотношение «его превосходительства» и питомцев Академии. Буквально в день приезда Шувалов поручает своему племяннику Ф. М. Голицыну показать молодым художникам город. «…водил нас по достопримечательным местам», — сообщается в их соответствующем рапорте2.

По ходатайству Шувалова перед Академией срок пенсионерства этой группе воспитанников был продлен на год. Широкие связи Шувалова в Риме открыли им двери галерей и домов любителей искусства, например кардинала Альбани и коллекционера Болье де Бретоля. Для представления директору Французской академии св. Луки в Риме Натуару пенсионеры получили рекомендательные письма из рук самого Шувалова. Все эти факты перечисляют в рапорте в Академию Семен Щедрин и его товарищи с изъявлением горячей благодарности «его превосходительству… за его к нам великое снисхождение и благосклонность, которую оказывает к нам по своему великодушию, также и протекция его превосходительства нам весьма нужна, ибо по его рекомендации имеем позволение ходить рисовать во все знатные места, касающиеся до наших художеств, притом неоднократно удостаивая своим посещением видеть наши труды»3. В последующих рапортах неоднократно встречаются упоминания о том, что именно по рекомендации Шувалова «допущены бываем во все знатные и достойные примечанья места».

Что значила эта протекция для молодых русских художников (для Италии — иностранцев) можно понять, если сравнить их возможности при Шувалове с тем, как в 1790 году, уже не имея его поддержки, пенсионеры В. Причетников и А. Мартынов не смогли добиться разрешения копировать в галерее дворца Дориа в Риме картины Клода Лоррена, о чем с сожалением извещают Академию в одном из своих отчетов.

Гете И.-В. Путешествие в Италию. М., 1935. С. 143.

ЦГИЛ. Ф. 789, т. 1, ч. 1, д. 370, л. 11.

Головенкова Р. В. Пенсионеры — живописцы Академии художеств в XVIII веке. // Вопросы художественного образования. Выпуск VIII. Л., 1974. С. 81.

В Италии Шувалов обдумывал проект создания в Риме постоянной резиденции — Академии для русских пенсионеров. Примером служила Римская академия св. Луки — база пенсионеров Французской академии художеств. Шувалов писал об этом президенту ИАХ И. И. Бецкому, но не встретил понимания. Проект казался слишком дорогостоящим, а Италия была по тем временам далекой страной.

Как уже отмечалось, практика пенсионерства просуществовала полтора столетия и надежда Академии художеств на то, что пенсионеры своими успехами сделают «удовольствие и пользу Академии» во многом осуществилась. Среди прошедших пенсионерство воспитанников Императорской Академии художеств многие стали гордостью русского искусства: живописцы Лосенко, Алексеев, Мартынов, Соколов, Угрюмов, Сем. Щедрин и Сил. Щедрин, Щукин, Айвазовский, Басин, Варнек, Ге, Егоров, Кившенко, Кипренский, Лагорио, Мясоедов, Перов, Поляков, Шишкин, Савинский, Репин, Кустодиев; граверы Скородумов, Уткин, Иордак; скульпторы Шубин, Гордеев, Прокофьев, Козловский, Мартос, Гальберг, Демут-Малиновский, Каменский; архитекторы Баженов, Старов, Волков, Захаров, Ток, Месмахер.

Упраздненная после 1917 года Императорская Академия художеств была впоследствии восстановлена как учебное заведение, но пенсионерство как практика усовершенствования молодых художников так и не возобновилось.

Институт живописи, скульптуры и архитектуры имени И. Е. Репина, продолжающий дело и традиции Академии художеств, ныне пытается возродить пенсионерство. В 1996 году по инициативе ее ведущих профессоров М. К. Аникушина и А. А. Мыльникова Мэрия Петербурга учредила три стипендии для поездки в Италию на один месяц для отличившихся выпускников. Далее этого постановления дело пока не продвинулось. Институт надеется, что в будущем, возможно, удастся сделать больше и возродить пенсионерскую практику в полном объеме, как она была задумана Иваном Ивановичем Шуваловым.

ПО ВОСПОМИНАНИЯМ ЕКАТЕРИНЫ II

И МАТЕРИАЛАМ ГАЗЕТЫ

«МОСКОВСКИЕ ВЕДОМОСТИ»

осква занимает особое место в биографии И. И. Шувалова. В Москве он, по-видимому, родился1, провел детство и юность.

Здесь началось его сближение с императрицей Елизаветой Петровной. В этом городе находится главное дело его жизни — Московский университет.

Тем не менее, если в целом биография И. И. Шувалова изучена явно недостаточно, то наиболее «темными» остаются именно ее московские сюжеты. Серьезное исследование московских эпизодов жизни Шувалова невозможно без вовлечения в научный оборот новых источников, поиск которых могла бы стимулировать сводка сведений о хронологических рамках пребывания Шувалова в Москве на основе сравнительно известных и © З. В. Гришина См.: Бартенев П. И. Биография И. И. Шувалова. М., 1857. С. 3; Русcкий биографический словарь. Т. 23. СПб., 1911. С. 477; Знаменитые россияне. СПб. 1996. С. 120 и другие.

доступных материалов. Наибольшей систематизированностью и полнотой в этом плане отличаются два взаимодополняющих источника. Воспоминания Екатерины II1 намечают канву московской жизни Шувалова при дворе Елизаветы Петровны, а газета «Московские ведомости», издававшаяся в типографии Московского университета с 1756 г., содержит некоторую информацию о пребывании его в Москве в конце 70-х и в 80-е годы XVIII в.

Воспоминания Екатерины II являются единственным достоверным литературным свидетельством о начале придворной карьеры И. И. Шувалова. Мы впервые встречаемся с ним в Ораниенбауме летом 1747 г., когда он в качестве пажа при «малом» дворе часто сопровождал великую княгиню на охоту2. В дальнейшем он постоянно присутствует в поле зрения мемуаристки. Скорее всего, именно в этом или в предыдущем году Шувалов оказался в Петербурге под опекой двоюродных братьев3. То есть до девятнадцати лет его жизнь так или иначе была связана с Москвой, с домом отца, гвардии капитана, затем бригадира, Ивана Максимовича Шувалова на Покровке (Покровка, 38), возможно, и с домом отчима С. Ф. Хитрово. О прочной московской укорененности семьи И. И. Шувалова свидетельствует эпизод венчания его младшей сестры Прасковьи Ивановны с князем Н. Ф. Голицыным в московском Казанском соборе осенью 1745 г., из «Записок» Екатерины II4, также, как и факт захоронения его матери, Татьяны Родионовны Хитрово, на кладбище Донского монастыря5.

Записки императрицы Екатерины II. М.: Орбита, 1989.

Там же. С. 109. В Русском биографическом словаре это событие датируется 1745 годом (с. 477), что явно неверно.

Версия П. И. Бартенева о появлении И. И. Шувалова при дворе в 1743 г. малоубедительна.

Во-первых, она не подкрепляется сколько-нибудь достоверными источниками, во-вторых, — противоречит информационному ряду воспоминаний об Шувалове Екатерины II. По меньшей мере странными выглядят жалобы на одиночество и невнимание родных со стороны взрослого двадцатилетнего человека (см. Екатерина II. Указ. соч. С. 110), прослужившего при дворе 3–4 года, но они естественны для юноши, только что вырванного из привычной среды, круга общения и занятий. Кроме того, во время коронационных торжеств в Москве в 1742 г. старшим братьям Шуваловым было явно не до родственников. Они сами только что начинали активно делать карьеру. П. И. Шувалов лишь в этом году женился на М. Е. Шепелевой, обеспечившей ему непосредственный доступ к императрице. Реальная возможность оказать покровительство кузену у сыновей Ивана Максимовича-старшего появилась, когда они окончательно укрепились при дворе, получив 5 сентября 1746 г. графский титул. Тогда же начали явно обозначаться трещины во взаимоотношениях Елизаветы Петровны и А. Г. Разумовского.

Встреча же родственников в Москве, предопределившая стратегическую линию поведения старших Шуваловых в отношении младшего родственника, также могла состояться несколько позднее, например, осенью 1744 г., на обратном пути двора Елизаветы Петровны из Киева (см.: Екатерина II. Указ. соч. С. 54–59).

Екатерина II. Указ. соч. С. 169.

См: Саитов В. И., Модзалевский Б. Л. Московский некрополь. Т. 3. СПб., 1907. С. 277.

И. И. Шувалов жил в Москве все время пребывания двора Елизаветы Петровны в старой российской столице с середины декабря 1748 до конца 1749 года, поскольку уже перед отъездом из Петербурга был переведен в камер-пажи1. Екатерине II мы обязаны и наиболее достоверной хронологией начала «романа» Шувалова с Елизаветой Петровной. Благодаря, вероятно, осведомленности ее фрейлины А. А. Гагариной, за которой одно время Шувалов ухаживал и на которой даже собирался жениться, великая княгиня узнала о том, что Шувалов «начинал все более и более входить в милость императрицы» где-то в конце великого поста2, то есть весной 1749 г. Екатерина II упоминает о «привязанности» Елизаветы Петровны к Шувалову, описывая события августа 1749 г., фиксирует момент, когда в связи с производством в камер-юнкеры 5 сентября в Воскресенском Новоиерусалимском монастыре, «фавор» Шувалова перестал быть тайной для придворных3.