«Неформальная экономика: от чтения к пониманию, или неформальная экономика в зеркале книг Проект РГНФ № 12-43-93026 1 Книга подготовлена при поддержке РГНФ ОГЛАВЛЕНИЕ Предисловие о замысле книги. Введение в тему: понятие ...»
Барсукова С.Ю.
Неформальная экономика: от чтения к пониманию,
или неформальная экономика в зеркале книг
Проект РГНФ № 12-43-93026
1
Книга подготовлена при поддержке РГНФ
ОГЛАВЛЕНИЕ
Предисловие о замысле книги.
Введение в тему: понятие неформальной экономики, история ее
изучения, исследовательские подходы.
Раздел 1. Механизм возникновения неформальной экономики, ее институциональная основа Мировой опыт:
1.1 Куда ведут дороги, мощенные благими намерениями государства?
(Скотт Дж. Благими намерениями государства. Почему и как проваливались проекты улучшения условий человеческой жизни:
Пер. с англ. Э.Н.Гусинского, Ю.И.Турчаниновой. – М.:
Университетская книга, 2005).
1.2 Развитая неформальность в развивающихся странах (Linking the Formal and Informal Economy: Concepts and Policies / edited by B.Guha-Khasnobis, R.Kanbur, E.Ostrom. Oxford university press. 2006).
1.3 Про коррупцию, или как не стать смешным идальго, принимая ветряные мельницы за великанов.
(Борьба с ветряными мельницами? Социально-антропологический подход к исследованию коррупции / Сост. и отв.ред. И.Б.Олимпиева, О.В.Паченков. – СПб.: Алетейя, 2007).
Россия:
1.4 Теневая экономика: специфика фаз в условиях раздатка.
(Бессонова О. Раздаточная экономика России: эволюция через трансформации. М.: РОССПЭН, 2006).
1.5 Ресурсная экономика и сословная рента.
Книга подготовлена при поддержке РГНФ (Кордонский С.. Сословная структура постсоветской России. Москва, Институт Фонда «Общественное мнение», 2008).
1.6 Блатной Советский Союз, или экономика взаимных услуг.
(Ledeneva A. Russia’s Economy of Favours: Blat, Networking and Informal Exchange. Cambridge: Cambridge University Press).
Раздел 2. Неформальные правила диалога бизнеса и власти.
2.1 Российский крупный бизнес: неформально по-крупному (Паппэ Я.Ш., Галухина Я.С. Российский крупный бизнес: первые лет. Экономические хроники 1993 – 2008 гг. М.: Издательский дом ГУ ВШЭ, 2009).
2.2 О правилах боя в «боях без правил»
(Панеях Э. Правила игры для русского предпринимателя / Предисл.
Е.Ясина. – М.: Колибри, 2008).
2.3 Стакан похмельного кефира, или мемуары о неформальных каналах сращивания бизнеса и власти (Кох А., Свинаренко И. Ящик водки. – М.: Изд-во Эксмо, 2005).
Раздел 3. Механизм принуждения к исполнению правил: формальные правила VS неформальные практики 3.1 Государство и бандиты: драма с прологом и эпилогом.
В.В. Силовое предпринимательство: экономикоВолков социологический анализ. СПб.: Европейский университет, 2011).
3.2 Не бойтесь судей. Они сами боятся А.К., Краснов М.А., Мишина Е.А., Сатаров Г.А.
(Горбуз Трансформация российской судебной власти. Опыт комплексного анализа. – СПб.: Норма. 2010).
3.3 Не судитесь, да не судимы будете… (Астахов П. Квартира. М.: ЭКСМО, 2009).
Книга подготовлена при поддержке РГНФ Предисловие о замысле книги Неформальная экономика – это совокупность экономических практик, которые не регулируются законами, не фиксируются статистикой и не оформляются контрактами.
В последние годы интерес к неформальной экономике существенно вырос. Дело в том, что господствующие в переходный период ожидания постепенного сокращения отдельных секторов неформальной экономики по мере совершенствования нормативной среды бизнеса, восстановления позиции государства, роста доходов граждан и пр. – не оправдались. Скорее, изменилась форма, механизмы протекания, социальная база неформальных экономических практик. Стало очевидно, что неформальная экономика крупного бизнеса существенно отличается от причин и схем теневизации малого бизнеса; что проявления деформализации отношений в сфере труда и в политической сфере могут быть асинхронны и иметь разные причины; что роль неформальных институтов может меняться на разных фазах «построения рынка».
В этой связи явно недостаточно для понимания неформальной экономики перечитывать бестселлер Эрнандо де Сото «Иной путь, или Невидимая революция в третьем мире», который, как казалось в 1990-е годы, исчерпывал проблематику неформальной сферы. Актуальным стало расширение аналитических схем исследования этого феномена. Уже ясно, что пенять на плохие законы, означает крайне упрощать суть проблемы. Надо включить в анализ работы авторов, которые, возможно, не изучают непосредственно неформальную экономику, но чьи работы дают возможность увидеть этот объект в новом свете. Наша задача – показать, как выглядит механизм и формы протекания неформальной экономики с точки зрения разных авторов, разных книг.
апеллирующих к заявленной теме, в анализ могут включаться книги, не относимые их авторами непосредственно к теме неформальной экономики. Но эти книги могут давать системное видение институциональной проблематики, роли государства и специфики его диалога с обществом в России, формируя тем самым основу для анализа неформальной экономики.
Второе. Речь не идет о простом реферировании книг. Скорее, это творческая интерпретация проблематики неформальной экономики через аналитическую «оптику»
анализируемой книги. К анализу будут привлекаться только те книги, которые оцениваются автором проекта как лучшие и оригинальные в своем направлении.
Продемонстрируем специфику решаемой задачи на конкретном примере.
Например, есть очень серьезная книга о развитии крупного бизнеса в России Я.Паппе и Я.Галухиной «Российский крупный бизнес: первые пятнадцать лет», где нет ни одной главы, посвященной непосредственно неформальной экономике. И читатель, интересующийся неформальной сферой, вполне может пройти мимо этой работы. Но анализ того, как формировался крупный бизнес, как регулировались отношения собственности, причины изменения институционального дизайна от интегрированных бизнес-групп до компаний – является исключительно продуктивным материалом для анализа неформальных практик в крупном бизнесе, их причин, последствий и динамики. Материал этой книги может и должен обогатить наше знание о неформальной экономике, но для этого нужна отдельная аналитическая работа, категорически не сводимая к простому реферированию текста.
Или, например, книга С.Кордонского «Сословная структура постсоветской России», строго говоря, посвящена стратификации современного российского общества. Но подход автора, его определение принципов «ресурсной экономики», анализ механизмов взаимодействия титульных и нетитульных сословий в советский и постсоветский периоды крайне продуктивен для понимания того, какова сущность теневой экономики СССР и современной России.
Наконец, третье. В качестве маленького аппендикса будут представлены ненаучные тексты, дающие читателям представлении о характере неформальной экономики. Скажем, о роли неформальных практик в работе правоохранительных и судебных органов по детективу П.Астахова «Квартира». Даже в художественной литературе можно найти не только сюжетные примеры, но и аналитические возможности для выявления функционального разнообразия неформальных практик и механизмов, их порождающих.
Мы надеемся, что получилась книга, написанная принципиально просто и увлекательно, но без потери содержания в анализе неформальной экономики.
Широкий круг читателей, интересующихся неформальной экономикой, с одной стороны, не знает, какие книги стоит читать, с другой стороны, не имеет возможности €это сделать, ведь речь идет о книгах, каждая их которых помимо серьезного объема имеет свой понятий аппарат, свою логику, свою предметную область. Наконец, даже прочитав эти книги, далеко не каждый читатель способен препарировать их содержание через призму интереса к неформальной экономике. Заявляемая книга должна решить эту проблему.
Фрагменты это книги были опубликованы в журналах «Экономическая социология», «Общественные науки и современность», «Социологические исследования», «ЭКО». Огромная благодарность редакциям этих журналов за сотрудничество. Отдельные слова признательности В.Радаеву, который поддержал мой замысел и позволил делать то, что считала нужным.
Введение в тему: понятие неформальной экономики, история ее изучения, исследовательские подходы Понятие «неформальной экономики», когда-то новаторское для социальных наук, ныне широко используется экономистами, социологами, антропологами, став неотъемлемым элементом знания современного ученого-обществоведа. Популярность исследований неформальной экономики вполне объяснима теми процессами, которые происходят в жизни общества: динамика и разнообразие форм экономической деятельности неотвратимо повышает роль неписанных регуляторов, дополняющих, а иногда и заменяющих формальные законы и правила. Пожалуй, только журналисты опережают ученых по частоте обращения к этой теме. Платой за популярность термина является размывание его содержания, иллюзия того, что обращение к теме неформальной экономики не требует специальных знаний и вполне может быть ограничено здравым смыслом. Между тем изучение неформальной экономики имеет свою историю, в ходе которой сложились исследовательские подходы, принципиально систематизировать историю и логику развития исследований неформальной экономики, выявить сложившиеся подходы к ее изучению. Другими словами, статья посвящена картографированию исследований неформальной экономики. Хочется исследовательском пространстве, осознать возможности и ограничения выбранной исследовательской оптики, ориентироваться в многообразии исследовательских позиций. Данный текст носит систематизирующий характер, объясняющий бесстрастный стиль протокола, за что я прошу прощение у читателей.
Чтобы было понятно, о чем речь, необходимо дать определение ключевого хозяйственной деятельности, полностью или частично не подчиненных государственному регулированию, не подкрепленных формальными контрактами и не фиксируемых статистическим и налоговым учетом. То есть это экономика, не регулируемая непосредственно государственными правилами и законами.
Однако мы позволили себе явное забегание вперед. До такого определения ученые шли долгие годы. Кратко эволюция термина и история его возникновения выглядит следующим образом.
Изучение неформальной экономики начиналось с исследований неформального сектора в развивающихся странах как относительно изолированного сегмента хозяйства, противопоставленного фирменному устройству, привносимому в эти страны транснациональными компаниями. Западные ученые с удивлением обнаружили, что экономика может быть устроена совсем не так, как было принято в «цивилизованном»
мире. Люди могут не платить налоги, но и не ждать социальных гарантий от государства, обходиться без юридических контрактов и арбитражей, но при этом иметь плотную сеть деловых обязательств, и даже вести бизнес без банковских кредитов, создав альтернативные схемы займа. Про размеры такой экономики ничего не было известно, равно как и про ее социальную организацию. Но было очевидно, что отсутствие законов и контрактов не означает хаоса, что эта экономика имеет иные механизмы регулирования и принуждения к исполнению обязательств.
Еще в 1940-е годы антропологи начинают высказывать идею о «дуальности»
экономики развивающихся стран, лишь одной своей «частью» уподобленной «нормальной» рыночной экономике. Начинает развиваться представление о двухсекторальной модели развития экономики, где сектор современных капиталистических фирм с ориентацией на максимизацию прибыли сосуществует с сектором крестьянских хозяйств, где крайне неоднозначны и разнообразны способы хозяйственной мотивации и принципы распределения. Попытка использовать эту схему в эконометрике доводит идею дуальной экономики до уровня двухсекторальной системы уравнений экономического равновесия.
В 1963 г. Клиффорд Гирц, изучавший предпринимательство в Индонезии, ввел понятие «базарной экономики» (bazaar-type) в противовес «фирменной экономике»
(firm-type) как экономике крупных западных корпораций, обеспечивающих работников защитой закона [Гирц, 2009]. Национальная бюрократия видела в этих фирмах средство защиты от рыночных «провалов», создавая возможности монопольного господства на рынке этих стран. Напротив, «базарная экономика» была индивидуалистичной и конкурентной. Позднее в работах, посвященных Марокко, Гирц подчеркивал, что современная экономическая наука использует именно «базарную модель» при изучении принятия решений на конкурентных рынках, тогда как на практике бюрократия развивающихся стран активно защищает монополии.
Введение в научный оборот термина «неформальный сектор» связано с исследованиями К.Харта. В 1971 г. К.Харт делает доклад «Городская безработица в Африке». На примере Ганы он описал стратегии занятости значительных групп людей, не вовлеченных в организованный государством и корпорациями рынок труда [Hart, 1973]. Основной посыл работы: бедные в Аккре не являются безработными. Это было новостью, поскольку крупные компании предоставляли очень ограниченное число рабочих мест, и соответственно экономисты оценивали безработицу в Африке на уровне 50% и выше. К.Харт шутит, что воображение рисовало картину Америки времен великой депрессии с понурыми нищими на улицах (р.24). Но улицы Аккры были полны жизни. Толпы уличных торговцев, носильщиков, таксистов были заняты делом. Неформальная экономика была самоорганизацией людей, исключенных из участия в пользовании благами, гарантированными государством, и создавшими свои собственными способы выживания.
Идеи К.Харта восприняли настолько быстро, что отчет Международной организации труда (ILO - International Labour Organization), использующий эту концепцию в Кении, вышел раньше (в 1972 г.), чем сам К.Харт опубликовал свою работу по Гане (в 1973 г.). Довольно интересный с точки зрения развития науки вопрос:
почему идеи Гирца проигнорировали, а работу Харта оценили столь высоко, что он стал фактически основателем целого научного направления? Думается, тому есть несколько причин. Начнем с того, что К.Харт публицистически ярок1. Далее, по его собственному мнению, он смог вызвать интерес экономистов, потому что представил свою этнографию на их языке (р.25). И самое, пожалуй, важное, что К.Харт не просто описал явление, но дал ему принципиальную оценку. Он «оправдал» неформальный сектор. И сделал это в 1970-е годы, когда общепризнанным было суждение, что единственным институтом, способным мобилизовать экономические ресурсы, является государство. На этом настаивали и марксисты, и кейнсианцы. Либеральные экономисты тогда были не в моде. К.Харт «открыл» ту реальность, в укреплении которой силами современного государства заложен ключ к политической стабильности и экономическому росту развивающихся стран. По крайней мере, так думали. Идеи К.Харта были восприняты как руководство к действию, и дискуссия приняла практический характер, фокусируясь вокруг программ помощи неформальному сектору Оцените, как К.Харт начинает свою главу: «Большинство читателей этой книги живут внутри формальной экономики. Это мир заплат, пенсий, медицинских страховок, кредитных договоров… и летнего отпуска у моря» (р.21).
развивающихся стран. Тем самым, первоначально неформальность ограничивалась зоной неразвитой экономики.
В 1980-е годы происходит сдвиг в экономической доктрине. Растут сомнения в разумности государственного регулирования (политика Р.Рейгана, М.Тэтчер).
Начинается абсолютизация саморегулятивного потенциала рынка. В эти годы исследования неформальной экономики распространяются на развитые страны, разрушив традицию отождествления неформальности с отсталостью. И тут оказывается, что в передовых западных странах, в период относительного «ухода»
государства из экономики неформальная организация экономических процессов не государственного дирижизма. Тема неформальной экономики получает второе рождение, но уже не как сектора, а как правил игры, имеющих место в любой организационно-правовой среде, то есть начинает преобладать институциональный аспект анализа.
Интерес к этой теме в 1980-е годы был связан с изменениями в организационноуправленческих схемах и в формах найма. Новые формы организации бизнеса позволяют формальным фирмам расширять зону неформального найма. Это происходит в следующих формах:
- в рамках «стоимостных цепей» (субконтрактных отношений) фирма объявляет, что с остальными звеньями цепи у нее лишь коммерческие отношения, и они не лежат в области трудовых отношений этой фирмы;
- отношения найма не безусловны (например, при взятии товара на реализацию);
- найм безусловен, но нет ясности – с кем (например, временный найм через агентство).
- перенос субконтрактных подразделений в Третий мир с устойчивой традицией неформальности.
Растет интерес к экономике мигрантов, придерживающихся собственных схем ведения бизнеса и социальной организации жизни, зачастую за гранью предписанных законом правил [Portes, Sensenbrenner, 1993]. Зачастую именно в притоке мигрантов видят основное объяснение неформальной экономики в развитых странах. Исследуется «нерегулярная занятость» [Mingione, 1991].
Другая группа ученых сфокусировала внимание на неформальном труде внутри домохозяйств, не опосредованном финансовыми трансакциями и предназначенном для удовлетворения потребностей членов семей [Gershuny, 1983; Pahl, 1984]. Домашняя ипостась неформальной экономики – поле традиционного лидерства английских ученых. Исследуются реципрокные взаимодействия домохозяйств как обмен ресурсами на бесплатной основе.
В отдельный тематический раздел можно выделить исследования крестьянских сообществ. «Моральная экономика» крестьян (термин Дж.Скотта) противостоит и государственному регулированию, и рыночной самоорганизации, являя пример «эксполярной формы хозяйства» (термин Т. Шанина) [Scott, 1976; Шанин, 1999].
Крестьяноведение является неотъемлемым разделом исследований неформальной экономики современной России [Фадеева, 1999].
Развитию исследований неформальной экономики способствовал интерес к структуре реального управления экономикой социалистических стран. Получает признание точка зрения, что плановая экономика во многом жизнеспособна благодаря внеплановым регуляторам, умению хозяйственников амортизировать жесткость директив неформальными договоренностями между собой и с властными органами.
«Вторая экономика» СССР была представлена западу в работах Г. Гроссмана [Grossman, 1982]. В СССР эту тему начинали развивать С.Глинкина, Л.Тимофеев.
Когда же в 1990-е годы соцлагерь распался, на авансцену вышла тема взаимоконвертации формальных и неформальных институтов в ходе так называемого транзитного периода, особый интерес вызывает развитие теневой экономики, истоки и причины ее криминализации [Радаев, 1999; Латов, 2001; Волков, 2005]. В 2000-е годы фокусом интереса социологов становится изучение противоречивых процессов легализации российского бизнеса, взаимозависимость теневизации экономики и политики, развитие административных рынков [Радаев, 2003; Барсукова, 2004, 2009;
Кордонский, 2006].
Таким образом, концепция «неформальной экономики / сектора», зародившись в дискуссии 1970-х годов о городской бедности стран Третьего мира, перешла в статус универсальной темы. Оказалось, что неформальная экономика – повсеместно распространенное явление, различающееся по странам отнюдь не только масштабом, но формой, причинностью, социальным составом вовлеченных. Стало ясно, что формальные правила с необходимостью абстрактны, и жизнь выходит за их рамки.
Этот выход возможет как в форме существования «неформальной зоны», так и в форме неформальных практик внутри формальной сферы, то есть в форме неформальных правил, пронизывающих в т.ч. легальную экономику. Практики кажутся неформальными, поскольку со стороны не видны их регулятивные основы.
Книга подготовлена при поддержке РГНФ «Неформальная экономика ныне рассматривается как универсальное свойство индустриальных стран и включает от домашнего самообеспечения до криминализации экономики» [Linking…, 2006, р.27]. Сам К.Харт, известный исследованием нерегистрируемой самозанятости ныне пишет, что сосредоточился на изучении домашних организаций, дружеских сетей, добровольных ассоциаций, на коррупции и политических связях [Linking…, 2006, р.33]. Независимость от государственного регулирования как главная черта неформальной экономики объединяет такие разные практики, как домашнее хозяйство, уличная торговля, криминал, политическая коррупция, сети взаимопомощи и пр.
Именно расширенное толкование неформальной экономики позволяет К.Харту говорить о движении мировой экономики в сторону все большей неформальности, примером чему являются международная торговля наркотиками, смешение финансов в политических играх, перевод денег в оффшоры, серые рынки контрафакта и пиратских копий [Linking…, 2006, р.27].
расширенный концепт «неформальной экономики», являющейся не периферийным элементом, а базовым компонентом хозяйства как развивающихся, так и развитых стран. Старый и новый взгляд на неформальную экономику можно представить следующим образом [Linking…, 2006, р.81]:
Отомрет по мере Расширяется по мере экономического роста индустриализации Маргинальное Основное место поиска работы, а также производства пространство товаров и услуг для низкодоходных групп. Значительная Существует отдельно от Связана с формальной экономикой, в т.ч. через формальной экономики субконтракты Резервация для Неформальная занятость растет не от избытка рабочей избыточного труда силы, а в результате сокращения формального найма Охватывает уличных Широкий спектр: от временных работников в торговцев и мельчайших агробизнесе до надомников, привлекаемых крупными Неформальные Неформальные предприниматели заинтересованы в предприниматели не легализации при условии снижения барьеров входа в регистрируют бизнес, легальное пространство и роста выгод от регистрации.
чтобы избежать контроль и Большинство наемных неформальных работников налогообложение стремится к легализации ради роста стабильности и Позволим себе замечание по поводу самого термина «неформальная экономика».
Люди живут в мире слов. Если бы мы не имели возможности разделять розы и ромашки, то нас бы окружали просто цветы. Поскольку экономика и социология, как, впрочем, и любая другая наука, есть порождение западного интеллекта, то словами оформлена только доступная ему реальность. И человек начинает видеть мир через прорезь этих понятий. Но тогда иное, не укладывающееся в западные схемы, либо не замечается, либо определяется через сравнительное отрицание. Поскольку экономика, построенная на контрактном праве, на уважении или, как минимум, подчинении закону, была моделью, хорошо прописанной западными учеными, то иная экономическая и социальная реальность не имела языка для своего выражения - только через сравнение, подчеркивающее различие. Так получилась «не-формальная экономика». То есть экономика, но какая-то не понятная, не регулируемая формальными правилами.
Желание избежать определения «от противного» породило кучу лингвистических изысков. Неформальную экономику или одну из ее ипостасей как только не называли:
параллельной, подпольной, второй, скрываемой, серой, нерегулярной, неизмеримой, нерегистрируемой, неофициальной и еще около десятка названий. Пожалуй, нет другой области знаний, где бы было такое вольное обращение с терминами. Только по контексту порой можно понять, что имеет в виду тот или иной автор, о каком сегменте неформальной экономики он пишет.
В исследования неформальной экономики можно выделить три направления:
статистическое, структурное и институциональное.
Статистическое направление связано с попытками операционализировать понятие «неформальный сектор». Резолюция 15 международной конференции статистиков труда (1993 г.) утвердила операционализацию неформального сектора на основе характеристик предприятий, а не отдельных рабочих мест. Такой «неформальный сектор» в принципе не может улавливать неформальную занятость, так как фирма может быть неоднородной внутри (формальные и неформальные работники), а подсчет ведется на уровне целых предприятий. В 2001 г. Госкомстат России утвердил положение по измерению занятости в неформальном секторе, согласно которому критерием отнесения к этому сектору является отсутствие государственной регистрации в качестве юридического лица. Наиболее узкое предпринимательской деятельности без образования юридического лица, занятых по найму у физических лиц и самозанятых. Расширенное определение добавляет занятых домашним производством для последующей реализации, а также для собственного потребления (как основное занятие, т.е. более 30 часов в неделю). В 2000-е годы в РФ занятость в неформальном секторе на основной или единственной работе составляла более 7 млн.человек [Гимпельсон, 2002].
В результате сложившейся статистической традиции занятость в неформальном секторе экономики не является неформальной занятостью. Если занятость в неформальном секторе – это совокупность занятых на предприятиях, отнесенных Росстатом к неформальному сектору, то понятие неформальной занятости охватывает законодательством; соответственно такие работники не охвачены налогообложением и социальной защитой. Такие рабочие места могут принадлежать как неформальному, так и формальному сектору экономики. В результате между неформальным сектором как артефактом национальной статистики, позволяющим проводить межстрановые сравнения, и традицией содержательной трактовки этого термина, акцентирующей занятость вне официального найма, возник разрыв. Статистика, фиксирующая состояние неформального сектора, ни в коей мере не может служить основой нашего знания о неформальной занятости.
совокупность сегментов, не регулируемых формальными нормами, то есть расположенных за пределами формальной экономики. Тем самым экономическая реальность разбивается на два фрагмента – формальную и неформальную экономики. В этой традиции неформальность является ответом на административное и фискальное принуждение со стороны государства. Отсюда вытекает дискуссия об уровне допустимого регулирования. Главный проверочный тест – правильно ли осуществлена формализация – это то, приходят ли люди в «зону», регулируемую государством, или бегут из нее. То есть хотят оказаться «внутри» или «вне» регулируемой государством системы.
Какие же сегменты выделяются внутри неформальной экономики? Неформальная экономика включает в себя сегменты, различающиеся по степени легальности деятельности – домашняя, реципрокная, теневая и криминальная экономики [Барсукова, 2004].
Деятельность, которая противоречит закону, то есть протекает «вопреки» ему, включает теневую и криминальную экономики. Разница между ними состоит в том, что теневой бизнес производит то, что государство разрешает, но в процессе производства нарушает закон, тогда как криминальный бизнес производит зарегистрированной фирмой, или с сокрытием оборота и уходом от налогов – это пример теневого бизнеса. А проституция, порнография, изготовление оружия и наркотиков – криминал в экономике. Теневиков пытаются легализовать, а криминальный бизнес – уничтожить. Грань между теневой и криминальной экономиками идет по линии законодательства, то есть легко трансформируется, например, в результате легализации проституции или легких наркотиков, что есть самый соблазнительный путь к росту ВВП.
Но есть деятельность, которая не регулируется законом и при этом ничего не нарушает, потому что закон не вторгается в это поле. Речь идет об экономиках домашней и реципрокной (обмен дарами). Люди моют, стирают, гладят, готовят, шьют, то есть производят колоссально разнообразный ассортимент благ и услуг. Это огромная экономика называется домашней, нацеленной исключительно на внутреннее потребление домочадцев. Мысленно заблокируйте ее – и все рухнет. Ни общепит, ни прачечные, ни сервисные службы не в силах принять такую нагрузку, не говоря уже о бюджетных ограничениях населения. Экономика вполне реальная, а налоги и приказы по отношению к ней очевидно абсурдны. Социальные нормы преимущественно гендерной природы регулируют поведение домочадцев, дифференцированное культурой, достатком, происхождением членов семей.
Далее бабушкой варенье перекочует в семьи внуков, сосед починит розетку, друзья одолжат до получки – это так называемая экономика дара (или реципрокная экономика), когда блага или услуги переходят из рук в руки, минуя торговлю, исключительно в статусе дара. Дар порождает неформальное обязательство отдара, и линии взаимных обязательств в локальных сообществах становятся столь плотными, что интегрируют сообщество, делают более гибкими ресурсные ограничения участников обмена дарами. Обороты этого сегмента неформальной экономики практически не изучены. А между тем искреннее недоумение западных страховых компаний по поводу нежелания россиян страховать жизнь и здоровье снимаются именно этим обстоятельством. Люди предпочитают страховаться, вкладываясь в социальные сети, в круг друзей и родственников и надеясь на их помощь в кризисной ситуации, вместо того, чтобы делать взносы в формальную организацию. Такое неформальное страхование.
Итак, в неформальную экономику, согласно структурному подходу, входят четыре сегмента. Домашняя экономика – производство товаров и услуг для собственного потребления. Реципрокная экономика – нерыночный обмен продуктами и услугами между домохозяйствами, т.е. обмен дарами. Теневая экономика – рыночная экономическая деятельность, осуществляемая с нарушением формальных норм ведения бизнеса как реакция на высокие издержки подчинения закону при слабом механизме принуждения к его исполнению. Криминальная экономика – производство запрещенных товаров и услуг. Одни сегменты неформальной экономики в принципе не подпадают под формальное право (домашняя и реципрокная экономики), другие игнорируют формальные институты, либо используют «букву закона» как инструмент реализации неформального договора (теневая и криминальная экономики).
Разные авторы используют различные классификации и термины, что затрудняет выработку единого представления о структуре феномена. Так, американский исследователь А.Портес оставляет за гранью неформальной экономики любую нерыночную активность, включая лишь теневую и криминальную деятельность [Портес, 2004]. Тогда как британская традиция во главе с Дж.Гершуни прочно связывает неформальную экономику с более широким кругом явлений, включая домашний труд и реципрокные обмены [Gershuny, 1983].
Структурный подход кристаллизуется вокруг трех направлений:
- дуализм предполагает изучение внутренних закономерностей развития неформального сектора, слабо связанного с формальной экономикой [Tokman, 1992].
Книга подготовлена при поддержке РГНФ Обычным сюжетом таких исследований является обоснование помощи неформальному сектору в виде кредитов, обучающих программ и пр. Связь с государственным регулированием в целом не рассматривается.
- функционализм делает акцент на характере связи формальной и неформальной экономики как элементов единой системы. Конкуренция между этими экономиками рассматривается как основная движущая сила расширяющейся неформальности в мире.
Именно конкуренция вынуждает фирмы формального сектора уменьшать издержки за счет привлечения неформальных работников и включать неформальные фирмы в стоимостные цепи (вертикальные связи создания продукта) через систему субконтрактных отношений [Castells, Portes, 1989]. В этой традиции звучит призыв к государству регулировать «неравные» коммерческие отношения между крупными фирмами и мелкими субподрядчиками, а также трудовые отношения, возникающие в этом тандеме.
- легализм проблематизирует связи неформальных предприятий с формальной регулятивной средой, а не с формальными фирмами. Утверждается, что ужесточение государственных норм в экономике затрудняет развитие бизнеса и стимулирует предпринимателей «взламывать» формальные правила игры, уходя в неформальное экономическое пространство. Соизмерение «цены подчинения закону» и «цены избегания закона» трактуется как основа процессов теневизации и легализации бизнеса [де Сото, 1995]. Государственное дерегулирование создает стимулы для легализации неформалов, привлеченных необременительностью формальных институтов.
совокупность неформальных правил, регулирующих наряду с формальными нормами хозяйственную практику. При таком подходе неформальная экономика рассматривается не как фрагмент реальности (структурный подход), а как универсальная характеристика экономической практики.
Под институтами понимаются «правила игры в обществе или, выражаясь более формально, созданные человеком ограничительные рамки, которые организуют взаимоотношения между людьми» [Норт, 1997, с.17]. Формальные институты – это закрепленная в документах идея того, как должно жить общество в понимании бюрократии, это идея подчинения писаному праву. Неформальные институты – самостоятельно сформированные и закрепленные в нормах и обычаях модели поведения людей как способы разрешения жизненных коллизий. Первые – результат сознательного конструирования бюрократической власти, вторые – результат спонтанного взаимодействия людей, объединенных определенной культурой и комплексом социальных норм. То есть формальные институты гарантируются законом, а неформальные поддерживаются «приватно», через личные взаимодействия и механизм репутации. Вопрос совмещения этих логик, это, в конечном счете, вопрос о возможности и эффективности партнерства самоорганизации и бюрократии.
Институциональный подход не предполагает выделение сегментов, но указывает на «сквозной» характер неформальных институтов, сосуществующих с формальными институтами. Неформальность рассматривается не как тип хозяйствования, локализованный по определенному принципу, а как характер экономических отношений, не ограниченный неким ареалом и принципиально возможный и необходимый в любой хозяйственной организации, при любой форме экономической деятельности [Скотт, 2005].
Наиболее простой причиной неформального регулирования любой деятельности являются неизбежные «дыры» формальной регламентации. Но и прописанные (формализованные) правила могут игнорироваться, подменяясь неформальными договоренностями в процессе деформализации [Радаев, 2003]. Кроме того, существует деятельность, исторически развиваемая при отсутствии формальных норм, например, домашняя экономика и реципрокные обмены домохозяйств.
Если предельно кратко, то неформальные практики, пронизывающие все без исключения формы экономической реальности, – это компромисс формальных правил и социальных норм. То есть неформальные практики укоренены в зазоре законов и неписанных норм поведения. И чем глубже этот зазор, а также слабее механизм принуждения к исполнению закона, тем обильнее неформальные практики. Люди могут воспроизводить неформальные практики, не будучи способны артикулировать их. Но и способные к рефлексии и вербализации вряд ли могут составить их словесный портрет в силу их исключительной контекстуальности и пластичности. Образно говоря, неформальные практики – это мосты, опорами которых являются, с одной стороны, законодательные правила, с другой, социальные нормы [Ledeneva, 2006].
Позволим себе развить эту метафору. Знаете, что происходит с мостом, когда по нему идут солдаты? Если солдат много и они идут в ногу, то возникший резонанс разрушает мостовые опоры. Поэтому на мосту солдаты по команде переходят на разнобой шага. Аналогично, неформальные практики не просто укоренены в дистанции законов и социальных норм, но, будучи массовыми, неизбежно ведут к «разрушению опор», а именно к сознательной коррекции законов и непреднамеренной модификации социальных норм общества.
Подналадка формальных правил не отменяет неформальные практики, но ведет к их реконфигурации. Сами же формальные правила действуют исключительно в оболочке неформальных практик. Они неотделимы друг от друга. В России это заметнее, чем где-либо. Россыпь обозначений российской реальности в западных исследованиях – гибридная экономика, организованная дезорганизация, конкурентный авторитаризм – отражают сложность объекта. Эта сложность бросает вызов дихотомии «формального-неформального», заменяя противопоставление континуумом в качестве аналитического конструкта.
Соотношение формального и неформального регулирования имеет, как минимум, три градации. Неформальные практики могут:
- вытеснять формальные правила, подменяя их;
- занимать пространство, свободное от формального регулирования;
- нарушать «не букву, но дух закона», используя правовой документ как инструмент достижения неформальных договоренностей.
В отличие от структурного подхода, где формальная и неформальная экономики рассматриваются как отдельные эмпирические объекты, хотя и связанные функционально, но имеющие разные внутренние логики развития., институциональный подход акцентирует внимание на соотношении бюрократического управлении и социальной самоорганизации, на природе и качестве неформальных институтов как регулятивной основы не прописанных ролей и структурных позиций.
Важную мысль высказал К.Харт: формальное и неформальное существует отдельно, когда мы используем понятие «сектор». Это подразумевает, что они имеют разные локализации. Но как только мы включаемся в дискуссию о бюрократическом и небюрократическом управлении, то выходим на неразрывность формального и неформального порядков [Linking…, 2006, p.22]. Пожалуй, не будет преувеличением сказать, что общий вектор исследований неформальной экономики смещается от структурного к институциональному направлению.
Барсукова С.Ю. Неформальная экономика: экономико-социологический анализ.
М.: Изд. дом ГУ-ВШЭ, 2004.
Книга подготовлена при поддержке РГНФ Барсукова С.Ю. Неформальная экономика: курс лекций. М.: Изд. дом ГУ-ВШЭ, 2009.
Волков В. В. Силовое предпринимательство: экономико-социологический анализ.
М.: ГУ-ВШЭ, 2005.
Гимпельсон В. Е. Занятость в неформальном секторе в России: угроза или благо?
Препринт WP4/2002/03. М.: ГУ-ВШЭ, 2002.
Гирц К. Базарная экономика: информация и поиск в крестьянском маркетинге // Экономическая социология. 2009. Т.10. № 2. С.54-62.
Кордонский С. Рынки власти. Aдминистративные рынки СССР и России). М.:
ОГИ, 2006.
Латов Ю. В. Экономика вне закона: Очерки по теории и истории теневой экономики. М.: Московский общественный научный фонд, 2001.
Норт Д. Институты, институциональные изменения и функционирование экономики // Пер. с англ. А.Н.Нестеренко. М.: Фонд экономической книги «Начала», 1997.
Портес А. Неформальная экономика и ее парадоксы // Западная экономическая социология: Хрестоматия современной классики / Сост. и науч. ред. В.В.Радаев; Пер.
М.С. Добряковой и др. М.: РОССПЭН, 2004.
Радаев В. В. Российский бизнес: структура трансакционных издержек // Общественные науки и современность. 1999, № 6. С. 5-19.
Радаев В. В. Социология рынков: к формированию нового направления. М.: ГУВШЭ, 2003.
Скотт Дж. Благими намерениями государства. Почему и как проваливались проекты улучшения условий человеческой жизни: Пер. с англ. Э.Н.Гусинского, Ю.И.Турчаниновой. – М.: Университетская книга, 2005.
Сото Э. де. Иной путь. Невидимая революция в третьем мире / Пер. с англ.
Б.Пинскера. М.: Catallaxy, 1995.
Фадеева О. Межсемейная сеть: механизмы взаимоподдержки в российском селе // Неформальная экономика: Россия и мир / Под ред. Т.Шанина. М.: Логос, 1999.
Шанин Т. Эксполярные структуры и неформальная экономика современной России // Неформальная экономика: Россия и мир / Под ред. Т.Шанина. М.: Логос, 1999.
Castells M., Portes A. World Underneath: The Origins, Dynamics, and Effects of the Informal Economy // The Informal Economy / A.Portes, M.Castells, L.Benton (eds.) London:
The Johns Hopkins University Press, 1989.
Gershuny J. Social innovation and the division of labour. Oxford: Oxford University Press, 1983.
Grossman G. The second economy of the USSR // The Underground Economy in the United States and Abroad / V.Tanzi (ed.) Lexington, Massachusetts: Lexington Books, 1982.
Hart K. Informal economy opportunities and the urban employment in Ghana // Journal of Modern Africa Studies. 1973. Vol. 11. No.1.
Ledeneva А. How Russia Really Works: The Informal Practices That Shaped PostSoviet Politics and Business // Ithaca: Cornell University Press, 2006.
Linking the Formal and Informal Economy: Concepts and Policies / edited by B.GuhaKhasnobis, R.Kanbur, E.Ostrom. Oxford university press. Mingione E. Fragmented Societies: A Sociology of Economic Life Beyond the Market Paradigm. Oxford, Basil Blackwell, 1991.
Pahl R.E. Divisions of labour. Oxford: Basil Blackwell, 1984.
Portes A., Sensenbrenner J. Embeddedness and Immigration: Notes on the Social Determinants of Economic Action // American Journal of Sociology. 1993. Vol. 98. No.6.
Scott J. The moral economy of the peasant: rebellion and subsistence in Southeast Asia.
New Haven: Yale University Press, 1976.
Thomas J. Informal Economic Activity. Michigan: The University of Michigan Press, 1992.
Раздел 1. Механизм возникновения неформальной экономики, ее институциональная основа: мировой опыт 1.1 Куда ведут дороги, мощенные благими намерениями государства?
Размышления над книгой:
Скотт Дж. Благими намерениями государства. Почему и как проваливались проекты улучшения условий человеческой жизни: Пер. с англ. Э.Н.Гусинского, Ю.И.Турчаниновой. – М.: Университетская книга, 2005.
Позволю себе стилистическую вольность: книга – шикарная. Без малого шестьсот страниц умного и интересного чтения. Автор, имея оригинальную идею, выносит ее на суд читателя не на голом подносе формальной логики, а представляет в виде изобильного застолья, где по вкусу можно выбрать доказательства из области лесоводства, архитектурных стилей, революций, партийных баталий, аграрного производства, статистического учета, медицины и др. География иллюстраций охватывает Европу, Америку, Россию, Африку, Юго-восточную Азию. Прибавьте дрейф во времени и станет понятно: это более чем доказательно, это правдиво.
Основная идея Дж.Скотта: власть нуждается в упрощениях практики, для чего вводит категории и законы, и неизменно подрывается на результатах своих же усилий. Потому что нельзя быть наивной такой.
Проектная эволюция: от научного лесоводства Прежде чем экспериментировать над обществом, попробовали «упорядочить»
природу. Так родилось научное лесоводство. Родом из Пруссии (конец 18 в.), оно воплотило легендарное прусское представление о порядке и красоте как единообразии и стандартизации - все по ранжиру, деревья одной породы, долой подлесок, прямые просеки вместо витиеватых тропинок. Эстетический компонент был вторичен, в качестве целевой функции выступали экономические показатели продажи древесины.
И действительно, доходы от продажи древесины на первых порах научного лесоводства резко возросли. Но вскоре возникла проблема – лес стал чахнуть. Сложные биоцепочки оказались нарушены, и лес вместо источника дохода стал вместилищем колоссальных дотаций (удобрения, борьба с вредителями, необходимость новых посадок и пр.).
Лишив лес разнообразия и сложности, снизили потенциал его гибкости и устойчивости.
Книга подготовлена при поддержке РГНФ Но «лесной урок» не пошел впрок. И вот уже идеи прусского лесоводства переходят в архитектуру: выпрямляют улицы, строят монофункциональные кварталы, вычисляют «научные» нормы потребности человека в свете, тепле, пространстве.
Потребность поболтать с соседкой по формуле не вычисляется, а, следовательно, не признается. Город не для жизни, а для выполнения функций становится новой архитектурной модой. Функции населения понимаются крайне утилитарно: люди должны работать, для чего им необходимо отдыхать, спать, размножаться, быть здоровыми, что требует соблюдения гигиенических стандартов, застывших в камне. К тому же люди должны быть управляемыми, что предполагает зонирование их деятельности, а также транспортную доступность к самым удаленным точкам города в ходе административных проверок или карательных акций.
И тот же результат: из таких городов уходит жизненная сила. Лес тихо погибал.
Гибелью он выражал протест против примитивного научного вмешательства, сводимого к предельному упрощению его внутренней логики. Люди как существа более живучие, к тому же наделенные волей и способностью действовать, гибнуть не торопились. Они бойкотировали архитектурные изыски, отказываясь наслаждаться видом города с высоты птичьего полета и упорствуя в желании получать удовольствие от города, вооружившись логикой и чувствами простого пешехода. И вот уже три четверти населения Бразилиа - архитектурного воплощения идеи «лучезарного города»
Ле Корбюзье2 - поселилось в незапланированных кварталах, в то время как в запланированном городе разместилось меньше половины проектируемого населения.
Покорением пространства не ограничились. Апогеем самонадеянности реформаторов стало целенаправленное изменение общества во всех его проявлениях.
Социальное проектирование столь решительно кроит новый костюм мира, что не останавливается перед кромсанием фигуры, лишь бы костюмчик сидел. Власть берет на себя смелость решать, что из нынешнего следует взять в будущее, а что похоронить за ненадобностью. Объектами планирования становятся образ жизни, технологии ведения домашнего хозяйства, гражданская мораль, хозяйственная кооперация и политическая самоорганизация. Прусское лесоводство и русская революция представлены как звенья одной цепи маниакальной инженерии. Лес уподобляется машине прироста древесины, города становятся машинами для жизни, а партия – машиной («локомотивом истории») втягивания масс в светлое будущее, не ими придуманное и не ими желанное. От Архитекторам Бразилиа были Кубичек, Коста и Нимейер, однако общепринята точка зрения, что они реализовали эстетические взгляды и архитектурные каноны Ле Корбюзье.
перестройки живой природы к упорядочиванию пространства, а затем к моделированию общества – такова в общем виде эволюция притязаний модернистов.
У этих вех есть общие основания.
1) порядок, насаждаемый властью, основывается на упрощении практики через предельное сокращение значимых характеристик объекта. Чем меньше разнообразие объектных проявлений, тем легче этим объектом манипулировать, т.е. научно управлять. «Способы управления требуют сужения поля зрения» (с.29). Признавая за лесом исключительную способность прирастать древесной массой, и отказывая ему в праве и возможности быть вместилищем жизни птиц, зверей, насекомых, преградой ветру и осушителем почв, добились наилучших условий производства древесины.
Успехи были столь же впечатляющи, как и временны. Видя в человеке исключительно работника, создали возможность эффективно трудиться – просчитанные до метра кухни не отвлекали от простой задачи насыщения калориями, а стерильная инфраструктура удаленных от деловых зон жилых кварталов не предусматривала другого варианта, кроме физиологического восстановления сил между рабочими сменами (что верно подмечено в названии «спальные микрорайоны»). Логика функциональных городских зон прочитывается и в узкой специализации советских совхозов и колхозов. Целевые преобразования модернистов опираются на представления об однофункциональности объекта.
2) проекты по переделке общества, равно как и природы, освещены именем науки. Преклонение перед словом «прогресс» являлось неотъемлемой чертой интеллектуального настроя 19 и 20 веков. Огромные авансы, выданные человечеством науке, безусловно, были не беспочвенны: победы над многими болезнями, развитие транспорта, снятие угрозы голода – лишь начало списка благодеяний науки. Их ощутимость породила эйфорию, снимающую вопрос о пределах научного вмешательства. Общество предстало еще одним полигоном облагораживающего проектирования. Безграничная вера во всесилие науки не позволила вовремя остановиться. Модерн, устремленный в будущее, оказался довольно безжалостным к настоящему. Западоцентризм науки заклеймил иные порядки хозяйствования, сложившиеся в развивающихся странах, как варварские и отсталые.
3) для осуществления масштабных проектов преобразования общества нужна авторитарная власть. Общество защищается от попыток его «облагородить», и единственный шанс сломить его самооборону – это лишить его институциональных форм самовыражения (свободы слова, институтов гражданского общества, парламентаризма). К тому же «проекты века» дорогостоящи, добиться согласия налогоплательщиков на их осуществления не просто. Идеальна модель власти, гарантирующая беспрекословность масс. Дистанция формального порядка от неформальной практики тем больше, чем меньше демократии. Не случайно мировые архитектурные авангардисты мечтали сотрудничать с советской властью или с амбициозными правителями развивающихся стран, готовыми вести летоисчисление «с нуля». Самые решительные реконструкции Парижа пришлись на правление Луи Бонапарта, а сторонники гигантских индустриальных агрофирм, в первую очередь американцы, завидовали возможностям советских коллег, создающих новый аграрный порядок в ходе коллективизации. Только авторитарная власть могла предоставить модернистам площадку под эксперименты, словно выровненную бульдозером. В других условиях преобразования надо было вписывать в уже существующий контекст, адаптировать к традициям, учитывать готовность населения к нововведениям. Вряд ли что-то раздражало преобразователей более, чем эти ограничения. И отношение к ним было, как к песку в двигателе устремленной в будущее машины. Показательно, что Ле Корбюзье называл строительство в уже сложившемся архитектурном ансамбле «ортопедической архитектурой». Для полного счастья ему не хватало дружбы с советским правительством.
У Дж.Скотта важную концептуальную нагрузку несет понятие высокого модерна3. «Высокий модернизм есть особая, подчеркнутая уверенность в перспективах применения технического и научного прогресса – обычно при посредстве государства – в каждой области человеческой деятельности» (с.152-153). Его черты:
· космополитизм, вера в возможность и целесообразность решительного разрыва с историей и традицией4;
· стандартизация проектов, их опора на «муляжи физической и социальной среды»5;
· безоговорочная вера в науку, в ее превосходство над живой практикой в определении того, как надо хозяйствовать;
Дж.Скотт заимствовал термин «высокий модерн» у Дэвида Харви, который относил высшую точку этого вида модернизма к концу Второй мировой войны.
Проект Москвы, отклоненный советскими чиновниками, Ле Корбюзье без всякой переделки представил для центра Парижа. Он лишь удалил все ссылки на Москву. В Москве «планировщик мечты»
построил здание Центрального союза потребительских кооперативов (Центросоюз).
Замечательный пример, как три американских проектировщика спланировали советский совхоз за пару недель в чикагском гостиничном номере. Этот эксперимент - совхоз «Верблюд», основанный в 1928 г.
под Ростовом-на-Дону, - завершился полным провалом.
модернистских планов;
· особая эстетика как «квазирелигиозная вера в наглядный символ порядка», воспевание простых форм, пронизанных идеей запланированности и восприимчивости к управлению6;
· устремленность в будущее, огромный энтузиазм и революционная гордость преобразователей;
· отсутствие связи с конкретным политическим направлением, принципиальная возможность существовать при разных политических режимах, в разных политических версиях и риториках.
По мнению Дж.Скотта, еще в 18 в. европейские государства имели весьма скромные притязания на навязывание обществу собственных схем. Это были лишь «добывающие механизмы», извлекающие доход, провиант и призывников. Укрепление государственности подогрело амбиции, породив комплекс Темиурга, т.к. силовая, фискальная и административная монополии государства создавали реальные возможности реализации самых смелых планов. Социальный порядок, ранее принимаемый властью как данность, стал предметом активного проектирования в высокомодернистского государства от своего предшественника состояло в переходе от описаний и обозрений общества к предписаниям и усилиям по их реализации.
Эволюция примерно следующая: контроль за обществом как данностью породил упрощающую категорию средних показателей, затем среднее приобретает статус нормального, а затем сциентизм корректирует нормальное в нормативное состояние.
Высокий модерн сводится к переделке мира, скептицизм по поводу чего впоследствии составит суть постмодерна.
Препятствия радикальным версиям высокого модерна в западных обществах имели различную природу:
мировоззрения;
- общественное сопротивление, реальное или потенциальное;
- роль частного сектора в классической политической экономии;
- неизбежно возникающая коррупция;
«..Допущение состоит в том, что если что-то выглядит правильно, то в силу этого факта оно и работать будет хорошо» (с.356).
- низкая экономическая эффективность многих реализованных модернистских По поводу последнего пункта надо сделать оговорку. Дж.Скотт считал централизующий высокий модернизм абсолютно оправданным для решения таких задач, как освоение космоса, планирование транспортной сети, контроль эпидемий и пр. Более того, даже колхозы могли быть эффективны, если ограничивались выращиванием зерновых культур. Но они оказались нерезультативны при работе с «мелкобуржуазными» фруктами, овощами, цветами и пр., требующими оперативности и гибкости реагирования, личной заинтересованности и высокой опытности. Т.е.
разговор идет не об отрицании модернистских проектов вообще, а об их избирательной эффективности. Как общее правило: чем более приближен реальный объект к его аналитически упрощенному образу, тем проще и эффективнее его целенаправленное изменение. Наоборот, чем сложнее и разнообразнее реформируемый мир, тем утопичнее надежды на его эффективную переделку. ХХ век показал возможности человека в покорении космоса и полную несостоятельность попыток превратить плененных крестьян в эффективных производителей. Опыт России дополнен историей «плановых деревень» Танзании и Эфиопии.
Книга провоцирует размышления о соотношении формальных и неформальных институтов. Поделюсь ими.
1. Формальные правила, даже если они не выражают проектного замысла, являясь всего лишь законодательной фиксацией сложившегося порядка, порождают конфликт Закона и Практики.
Стало социологическим трюизмом, что «привнесенные» (имплантируемые) институты, вытекающие исключительно из проектных устремлений власти, а не из сложившейся практики, - чужеродны и обществом отторгаются. Менее осмыслен факт, что кодификация выработанных практикой (т.е. «своих») институтов – процесс не менее конфликтный, требующий значительных силовых и политических инвестиций.
Дело в том, что кодифицировать можно не практику вообще, а лишь ее конкретный вариант. Но вариантов – бесконечное разнообразие, поскольку их эффективность исключительно контекстуальна. То есть наработанные способы ведения хозяйства и разрешения хозяйственных коллизий хороши или плохи не сами по себе, а строго в зависимости от контекста их использования. Контекстуально обусловленное множество практик контрастирует с идеей универсальности закона.
Книга подготовлена при поддержке РГНФ Именно поэтому кодификация – это всегда вопрос политический, поскольку власть реализуется в праве выбирать «наилучший вариант» из всего существующего в практике. «…те, кто формулирует эти правила, расширили свою власть и, соответственно, уменьшили власть всех прочих» (с.474). Так возникает, пользуясь метафорой Скотта, «институциональная смирительная рубашка государственного образца».
Но даже если предположить, что мир вдруг стал примитивно однородным, остается еще одна трудность – изменчивость мира, его динамизм. Формальный институт – это кодификация уже сложившегося порядка. Пластичные неформальные правила получают шанс на формализацию не ранее, чем станут распространенными и устойчивыми. Таким образом, конфликт Закона и Практики вытекает не из «дурной природы» человека, а из принципиальной невозможности кодифицировать неформальные правила, не лишив их при этом разнообразия, контекстуальности и пластичности.
2. Формальные институты могут работать исключительно при условии их неформальной коррекции; то есть формальные нормы паразитируют на неформальной практике.
Яркий пример – советские колхозы. Село выживало за счет деятельности, не только не предусмотренной, но категорически запрещенной плановыми органами. В ЛПХ рачительно оприходовали все, что можно было своровать в колхозах (удобрения, корма, бензин, рабочее время и пр.). Да и сами колхозы смягчали плановые тиски за счет теневых импровизаций и бартера. Социальный и экономический крах предотвращался внеплановыми, а иногда и внезаконными действиями.
функционирующее сообщество. Формальный контур порождает «неформальную тень», реализующую его различные внеплановые потребности. «Чем больше претенциозности и настойчивости в официально изданном приказе, тем больший объем неформальных методов необходим, чтобы поддерживать эту фикцию» (с.404). На этом держатся так называемые «итальянские забастовки», блокирующие деятельность предприятий за счет четкого и неукоснительного соблюдения формальных правил.
3. Исход формальных новаций всегда неопределен, а неформальное «эхо» может быть значительнее по социально-экономическим последствиям, чем породивший его формальный повод.
Показательно введение во Франции времен Директории налога на «двери и окна», чтобы упростить взимание пошлины с площади жилья. В результате дома стали строить и перестраивать так, чтобы было как можно меньше окон. Это вошло в строительную практику крестьян. Налог был отменен, а влияние духоты на здоровье сельского населения продолжалось более столетия.
Государство и общество находятся в постоянном состязательном диалоге.
Государство упрощает, стандартизирует, гомогенизирует практику, загоняя ее в формат категорий и законов, ради того, чтобы сделать ее доступной для контроля и управления. Общество же демонстрирует способность «изменять, ниспровергать, затормаживать и даже уничтожать навязанные сверху категории» (с.78). На каждый тезис власти находится антитезис шумного и неупорядоченного реального мира. При этом закон может быть аннулирован, а порожденная им неформальная практика войдет в корпус обычаев, не подвластных росчерку пера правителя.
Закончить хотелось бы извинениями перед Дж Скоттом и читателями: книга гораздо сложнее и интереснее, чем мои размышления о ней. Это подтверждает правоту автора: любое структурированное представление опирается на упрощение исходного материала. Выработка же упрощающей оптики – вопрос властных полномочий. В данном случае реализовано мое право рецензента. Единственный способ противостоять моим интерпретациям – читать книгу Дж.Скотта.
Книга подготовлена при поддержке РГНФ 1.2 Развитая неформальность в развивающихся странах Размышления над книгой:
Linking the Formal and Informal Economy: Concepts and Policies / edited by B.GuhaKhasnobis, R.Kanbur, E.Ostrom. Oxford university press. 2006.
Авторы книги пытаются найти форму наиболее эффективной связи формальной и неформальной экономики для развивающихся стран. Поддержка неформального предпринимательства остается ключевой возможностью снижения бедности в этих странах. Формальное правило - это идея того, как должно жить общество в понимании бюрократии, это идея подчинения писаному правилу. Неформальное право – самостоятельно сформированное и закрепленное в нормах и обычаях представление людей о способах разрешения жизненных коллизий. Вопрос в том, можно ли создать эффективное партнерство самоорганизации и бюрократии.
Книга представляет собой сборник статей, посвященных неформальной экономике развивающихся стран. Это Индия, Лима, Вьетнам, Либерия, Индонезия, Южная Африка, Мозамбик, Боливия. Укрепление формального порядка проходило в одних странах через расширение сферы государственного вмешательства (интервенция вширь), в других – через усиление роли государства в уже регулируемых сферах (интервенция вглубь).
Главный вывод книги состоит в том, что нет достаточного основания считать, что формализация однозначно улучшает или ухудшает социально-экономическое положение страны. То есть государственная интервенция на неформальную экономику может быть оценена в терминах «больше» или «меньше», но это не имеет однозначного соответствия в терминах «лучше» или «хуже».
Книга состоит из двух частей, посвященных теории и эмпирике соответственно.
Моя задача - представить читателям те идеи, которые содержатся преимущественно в теоретической части. Содержание представим в виде набора тезисов.
Тезис 1: Существуют конкурирующие исследовательские перспективы изучения формального и неформального порядка: секторальная и институциональная.
Тему неформальной экономики характеризует отсутствие ясных определений, сквозных для корпуса теоретических и эмпирических исследований. Формальное и неформальное зачастую используется как метафора. Однако море различных трактовок неформальности сводится к двум принципиально различным подходам (р.4).
1) Неформальное – это то, что находится вне государственного контроля, учета и налогообложения, т.е. это нерегулируемая властью деятельность. В этой традиции неформальность является ответом на давление аппарата административного и фискального принуждения со стороны государства. Отсюда вытекает дискуссия об уровне допустимого регулирования. Главный проверочный тест – правильно ли осуществлена формализация – это то, приходят ли люди в «зону», регулируемую государством, или бегут из нее. То есть хотят оказаться «внутри» или «вне»
регулируемой государством системы.
2) Неформальное – это характеристика правил игры, которым подчиняется организация при отсутствии прописанной (формализованной) системы правил. Отсюда частое отождествление неформального с неструктурированным, внутренне нерегулируемым, неустойчивым, что в политическом смысле оправдывает интервенцию на неформальное. Отождествление неформального с хаотичным оправдывает решимость государства нести «порядок» туда, где его, дескать, нет. Это ошибка, поскольку неформальное регулирование может быть крайне устойчиво, жестко структурировано и высоко детализировано.
Исследований неформальной экономики множество, но все они тяготеют к одному из этих базовых суждений. Соответственно экономическую активность можно охарактеризовать по двум направлениям (р.5):
- степень взаимодействия с государственными органами на национальном и местном уровнях, то есть насколько формализованы отношения с властью (например, зарегистрирована ли предпринимательская деятельность), - степень структурированности действий в соответствии с предписанными требованиями, то есть насколько формализованы отношения внутри организации и с партнерами (например, оформлены ли контрактные обязательства, подчиняется ли разделение труда должностным инструкциям). При этом неформальное регулирование может порождать жестко структурированное взаимодействие. Так, Гамбетта отмечал крайнюю упорядоченность (т.е. структурированность) отношений внутри криминальных групп, что было ответом на риски нелегальной деятельности.
Жесткого взаимного соответствия этих характеристик нет. Уклоняющийся от налогов предприниматель может быть крайне педантичен в заключении договоров с партнерами. И наоборот. Другими словами, неверно думать, что неформальность в одном измерении порождает неформальность в другом.
Авторы книги явно делают акцент на изучении степени подчинения государству, степени контроля «извне», отодвигая на второй план вопрос о природе и качестве неформального регулирования «внутри» как регулятивной основы не прописанных ролей и структурных позиций. Нужно сказать, что большая часть авторов не рефлексирует различие исследовательских перспектив, воспринимая секторальный вариант как единственно возможный. Пожалуй, только одна глава выдержана в явно институциональном духе (гл.4).
неформальности как институциональной исследовательской перспективы связана с работами Д.Норта. Он определил институты как ограничения, которые структурируют политические, экономические и социальные взаимодействия. Институты делятся на неформальные, суть которых в самопринуждении (self-enforcing) (например, табу, традиции, коды поведения, конвенции), и формальные, которые создаются и поддерживаются государством (писаные законы). Роль институтов состоит в снижении неопределенности посредством установления стабильной (и необязательно эффективной) структуры взаимодействия.
Д.Норт отмечал, что индивид совершает выбор между множеством норм различной природы и признает более вескими те нормы, которые соответствуют данной ситуации. Индивид рационален в том смысле, что он минимизирует когнитивные издержки ментального процесса в условиях ограниченной информации. С точки зрения индивида, тот факт, что правила формальны, т.е. исходят от государства, не определяют однозначно доверия к ним в данной конкретной ситуации.
Институциональный подход не предполагает выделение сегментов, но формирует «пронизывающее» исследование экономической реальности на предмет поиска ее формальных и неформальных регуляторов.
Неформальный сектор как статистический артефакт Тезис 2: Занятость в неформальном секторе не является неформальной занятостью; неформальный сектор в статистической традиции утратил содержательное единство с аналитическим смыслом, изначально присущим концепции неформального сектора.
Книга подготовлена при поддержке РГНФ Как отмечал К.Харт, основное отличие неформальных самозанятых от оплачиваемых наемных работников состоит в степени рационализации характера их деятельности и, как следствие, ее регулярности и стабильности (р.25). Для Харта принципиальное значение имеет природа дохода: формальные доходы – регулярны и стабильны, неформальные (легальные и нелегальные) – нет. Люди пытаются сочетать эти типы доходов.
Изначальное определение методом от противного (не/формальный сектор) стараниями последователей выродилось в набор позитивных характеристик: низкий уровень организации, случайная занятость, слабая механизация, личные отношения вместо контрактных обязательств, малый размер и пр. Моррисон и Мид (1996) показали весьма слабую связь между различными измерительными техниками, основанными на размере, регистрации, уплате налогов и выполнении трудового законодательства.
К.Харт с явным неудовольствием пишет, что экономисты перевели термин «неформальный сектор» в количественные показатели: маломасштабный, низко производительный, низко доходный, слабо механизированный. В то время как он «подчеркивал природу дохода, наличие или отсутствие бюрократической формы»
(р.26).
Сказалась трудность приведения аналитического концепта к статистическому.
Окончательно неформальность исчезла в понятии «неформальный сектор», когда его стали определять согласно резолюции 15 международной конференции статистиков труда (1993 г.). Именно тогда закрепилась операционализация неформального сектора, основанная на характеристике предприятий, а не отдельных рабочих мест. Такой «неформальный сектор» в принципе не может улавливать неформальную занятость, так как фирма может быть неоднородной внутри (формальные и неформальные работники), а подсчет ведется на уровне целых предприятий. В результате возник разрыв между неформальным сектором как артефактом национальной статистики, позволяющим проводить межстрановые сравнения, и традицией содержательной (хартовской) трактовки этого термина. Ведь Харт писал о неформальной активности как возможности для бедняков заработать вне регулируемой системы официального найма.
Работники и предприятия движутся по континууму формальная – неформальная занятость в зависимости от обстоятельств или занимают несколько позиций одновременно. Например, официально трудоустроенный работник имеет неформальную подработку.
неформальная занятость имеет место как внутри, так и вне неформальных предприятий (гл.5). Другими словами, неформальная экономика должна рассматриваться не только с точки зрения характера предприятий (не регулируются государством), но и с точки зрения характера найма (не защищены трудовым правом).
Это приводит к формуле: неформальная занятость = неформальные предприниматели, преимущественно самозанятые и семейный бизнес + бесконтрактный найм на формальных и неформальных предприятиях. Соотношение этих слагаемых в развивающихся странах: 60% и 40% (р.83).
Неудивительно, что под сегментацией неформальной экономики с точки зрения характера работы понимается исключительно сегментация видов неформальной занятости (р.78): 1) неформальные работодатели, 2) семейный бизнес и самозанятые, 3) наемные работники неформальных предприятий, 4) периферийные наемные работники формальных предприятий (временные, частично занятые и пр.), 5) надомные работники, 6) неоплачиваемая домашняя занятость.
Утверждается, что доходы снижаются по мере движения по этой типологии, а гендерная картина меняется от преобладания мужчин к преобладанию женщин. (Тут же пассаж про дискриминацию женщин, поскольку снижение доходов отражает объективную разницу в человеческом капитале и доступе к рыночным возможностям (р.79).
Новые формы организации бизнеса позволяют формальным фирмам расширять зону неформального найма (р.86):
- в рамках «стоимостных цепей» (субконтрактных отношений) фирма объявляет, что с остальными звеньями цепи у нее лишь коммерческие отношения, и они не лежат в области трудовых отношений этой фирмы;
- отношения найма не безусловны (например, при взятии товара на реализацию);
- найм безусловен, но нет ясности – с кем (например, временный найм через агентство).
- перенос субконтрактных подразделений в Третий мир с устойчивой традицией неформальности.
Таким образом, статистика, фиксирующая состояние неформального сектора, ни в коей мере не может служить основой нашего знания о неформальной занятости.
Тезис 3: Континуум формального - неформального более продуктивен как исследовательская модель, чем жесткая дихотомия.
Пожалуй, ни одна мысль не повторяется в книге так часто, как призыв видеть в паре формального и неформального не дихотомию, а полюса континуума.
Изначально с критикой против дихотомии формального и неформального выступил Bromley (1978). Его критика концепции «неформального сектора» К.Харта была довольно развернутой и обстоятельной. Основные критические замечания сводились к тому, что, во-первых, жизнь не сводится к этим двум вариантам, являя собой континуум состояний, и, во-вторых, концепция практически не дает выхода на изучение отношения и взаимодействия неформального сектора и остальной экономики.
Один из защитников идеи неформального сектора Lipton (1984) привел свои возражения на эту критику: во-первых, не следует отождествлять аналитическое разделение с реальностью и, во-вторых, эта изоляция - не свойство концепции, а сложившаяся традиция ее применения. Кроме того, критика дихотомии с научной точки зрения не отрицает удобства ее использования в системе социальной политики.
«Неформальный сектор» представлялся выделенным, относительно изолированным, и оттого удобным объектом приложения помощи. То есть дуальность формального – неформального слишком прочно интегрирована в политическое управление, чтобы ставить вопрос о правомочности концепции.
Однако обилие эмпирического материала, приведенного в книге в виде национальных кейсов, доказывает, что нет дихотомии формального и неформального сектора, а есть их отраслевые и региональные континуумы и подвижка состояния на них может пойти как на пользу, так и во вред бедным странам.
Важную мысль высказал в этой связи К.Харт: формальное и неформальное существует отдельно, когда мы используем понятие «сектор». Это подразумевает, что они имеют разные локализации. Но как только мы включаемся в дискуссию о бюрократическом и небюрократическом управлении, то выходим на неразрывность формального и неформального порядка (р.22).
В доказательство того, что формальное и неформальное диалектически связаны, К.Харт приводит забавный пример: правящие и деловые элиты идентифицируются с мужским костюмом, но этот стиль был выбран в 1920-е годы как неформальная протестная альтернатива смокингу (р.29). Диалектика замыкает круг.
Книга подготовлена при поддержке РГНФ Автор другой исследовательской перспективы – институциональной - Д.Норт также оперировал дуальной конструкцией, проводя довольно четкое аналитическое разделение между формальными и неформальными институтами. Первые - результат сознательного конструирования бюрократической власти, вторые результат неформального следует хотя бы из того, что сама «неформальная экономика»
порождена институциональными усилиями организовать общество по формальным схемам. По Норту, формальные институты гарантируются законом, а неформальные поддерживаются «приватно», через личные взаимодействия и механизм репутации.
Однако очевидно, что в развитых странах доверие к фирме, ее репутация защищают ее интересы не менее, чем закон. А положение человека в неформальной сети существенно зависит от формальных признаков его материальной и интеллектуальной состоятельности. Следовательно, неформальное не может быть сведено к доверию, а формальное не может сводиться к писаному и гарантированному государством. То есть нет однозначной поляризации формальных и неформальных институтов. Скорее, имеет место континуум действий, опирающихся на разные механизмы поддержки доверия и модели принуждения к исполнению.
В этой связи высказывается предложение анализировать институты не в разрезе формальных и неформальных, а через их «форму» (модель организации) и «содержание» (смысл, функция) (гл.4).
Влияние качества институтов на результат регулирования экономического роста и увеличению неформальности. Но при высоком «качестве власти» этой связи может не быть.
Этот тезис отрабатывается на данных кросс-культурного сравнения (гл.7).
Выборка – 75 стран, в т.ч. 22 развитые и 53 развивающиеся. Используются данные конца 1990-х годов (авторы уверяют, что регулятивные тенденции инертны).
Авторы строят индексы регулирования бизнеса для стран, вошедших в выборку.
Эти индексы отражают степень регулирования государством таких аспектов бизнеса, как: вход на рынок, торговые барьеры, финансовый рынок, контрактное право, банкротство, рынок труда, фискальное регулирование (р.124). Затем проводится корреляционный анализ этих индексов (их усредненного значения) со средним доходом этих стран. Выясняется, что первые пять индексов отрицательно влияют на показатель дохода (GDP). Регулирование рынка труда также имеет негативную корреляцию, но статистически незначимую. А вот фискальное регулирование имеет с доходом стран положительную корреляцию, что неудивительно, поскольку в богатых странах выше налоги (р.125).
Далее по трем показателям (уровень политической коррупции, законности и демократии) строится индекс «качества власти» (governance index) (данные берутся из International Country Risk Guide), который, как выясняется, имеет тесную связь с доходом стран (р.128).
Но главные выводы («момент истины») приходятся на регрессионный анализ.
Строятся две регрессии: отдельно для ежегодного роста GDP и размера неформальной экономики, определяемой по критерию избегания регуляции. Речь идет о скрываемой неформальной экономике, поэтому данные о ней берутся не из статистики, собираемой по методике МОТ, а из межстранового сравнительного исследования, проведенного под руководством Ф.Шнайдера. Что получилось?
экономический рост. Но если «качество власти» высокое, то негативного воздействия регулирования на экономический рост практически не наблюдается (р.138).
Регулирование ведет также к расширению неформальности, т.е. коэффициенты в уравнении регрессии (кроме фискального регулирования) положительные и статистически значимые (р.141). То есть чем больше регулирования, тем больше скрываемая неформальная экономика. Но с ростом индекса «качества власти» эта связь ослабевает (например, в Японии, Испании и Греции). Что касается фискального регулирования, то при высоком значении индекса «качества власти» рост фискального регулирования ведет к уменьшению неформальности. Этот парадокс авторы объясняют через создание новых общественных благ и усиления налоговых органов. Но по мере «ухудшения власти» влияние фискального регулирования на неформальную экономику ослабевает. Так, при очень низком уровне этого индекса (например, в Колумбии и Пакистане) фискальное регулирование практически не влияет на неформальную экономику (р.141). То есть хоть поднимай налоги, хоть опускай, граница теневой экономики не сдвинется.
Таким образом, рост регулирования вызывает замедление экономического роста и расширение неформальной экономики. Однако качество регулирования, понимаемое как институциональная рамка, имеет значение. В тех странах, где по оценке Мирового банка институты характеризуются как более «правильные», регулирование может быть довольно эффективно. В других странах те же регулирующие меры ведут к развалу экономики: замедлению экономического роста и теневизации экономики7.
Ситуационная привлекательность формальных правил Тезис 5: Государственные правила (формальные институты) могут вызывать меньшее доверие в некоторых развивающихся странах (читай – при слабом государстве), чем неформальные институты. Предпочтительность формальных правил – результат сложной констелляции экономических, политических, культурных и идеологических факторов.
Мне казалось, что доказывать это – все равно что ломиться в открытую дверь.
Но авторы не жалеют сил, пытаясь на многочисленных примерах показать, что при определенных условиях вполне рациональный субъект может предпочесть неформальный контракт формальному. И что неформальный контракт может быть более эффективным: например, неформальный кредитор получает долги быстрее, чем формальный через суд. И что формальные нормы могут «разъедаться» неформальными или быть «захваченными» ими. Для российских исследователей это едва ли новый ход.
Порой читать неловко, настолько это многократно описано.
На полном серьезе делается ряд важных «открытий» (р.80):
- оказывается, нелегальным может быть способ деятельности, а может продукт или услуга. Последнее представляет собой криминальную экономику как часть (незначительную) неформальной экономики. Оставшаяся часть неформальной экономики связана с производством и распределением вполне легальных товаров и услуг, но произведенных в обход контроля и учета;
- оказывается, многие неформальные действия нелегальны потому, что законодательная среда слишком обременительна для исполнения (или отсутствует);
регистрационные взносы и налоги, если бы они видели для себя преимущества формализации;
- оказывается, более желательна формализация отношений найма для наемных работников, чем для работодателей. Неформальность наемных работников, как Очень похожие выводы о важности качества институтов делают российские ученые применительно к «ресурсному проклятию». Используя схожую идею кросс-национального исследования и технику регрессионного анализа, показывают, что «ресурсное проклятие» работает только при низком качестве институтов [Полтерович В., Попов В., Тонис А. Экономическая политика, качество институтов и механизмы «ресурсного проклятия» - М.: Изд.дом ГУ ВШЭ, 2007. ].
правило, вынужденная. Среди неформальной рабочей силы выше доля бедных, чем на формальном рынке труда;
- оказывается, надо различать формальную экономику (регулярные предприятия и защищенные работники) и формальную регулятивную среду (законы, меры государственной политики) (р.83).
Общее правило двуедино: не спешите заменять неформальные правила формальными, а найдите в неформальном сильные стороны и их укрепляйте. А если формальные нормы не работают, не спешите их менять, создайте дискуссию с теми, кто от них уклоняется.
Это все правильно, но про это написано уже так много, что текст может казаться новаторским только для тех, кто абсолютно «не в теме». Но это на уровне теории.
Эмпирика же вполне достойна внимания, поскольку наше знание «неформального»
зарубежья, как правило, ограничивается бестселлером Э. де Сото о ситуации в Лиме (Перу).
На примере Вьетнама рассматривается влияние финансовой либерализации на положение формальных и неформальных кредиторов (гл.8). Традиционно Вьетнам имеет обширный неформальный финансовый сектор, который удовлетворяет кредитные потребности значительной части населения. Неформальное кредитование включает в себя (р.147):
- займы у друзей, родственников, соседей;
- кредитование через кредитные ассоциации (типа кредитных кооперативов);
- продажу товаров владельцами магазинов в долг под будущий урожай.
На эти формы неформального кредитования в начале 1990-х приходилось примерно 60-70% всего рынка кредитов. При этом в формальном секторе средний кредит крупнее, а процентная ставка значительно ниже, чем при неформальном кредитовании, где многие кредиты были беспроцентными.
В 1995 г. во Вьетнаме прошла реформа, направленная на дерегулирование финансовой системы. Ее суть: облегчение входа на рынок для новых игроков, стимулирование прихода иностранных банков, либерализация процентной ставки.
Что изменилось с точки зрения соотношения формального и неформального кредитования домохозяйств? Продолжают лидировать неформальные кредиты, а по привлечению сбережений, как и до реформы, предпочтение отдается формальному сектору. Однако реформы 1990-х изменили соотношение формальной и неформальной финансовой активности во Вьетнаме: доля формального кредитования заметно увеличилась, хотя в абсолютном выражении неформальный сектор кредитования остается лидирующим. То есть статистика свидетельствует об успешности процесса формализации финансовой сферы. Однако в ходе эконометрического анализа удалось элиминировать воздействие всех остальных факторов, чтоб отследить «чистое»
влияние либерализации. Оказалось, что «чистым» результатом дерегулирования финансового рынка стало снижение относительной роли формального финансового сектора. Интегральный же его рост связан с совершенно иными факторами.
Поучителен опыт Боливии в формализации прав собственности на леса (гл.11).
В 1996 г. в Боливии было децентрализовано управление лесами, и экономические агенты (в т.ч. фермеры) получили возможность оформить формальные права собственности на лесные ресурсы. Все либерально мыслящие аналитики оценили этот шаг как исключительно положительный. Но практика показала его неоднозначность.
Воспользовались правом легализовать собственность на лесные массивы очень немногие. Отчасти дело в громоздкости формальных требований, выдвигаемых властью. Важную роль сыграла также политика государства по поддержке растениеводства и животноводства, что ослабляло желание людей иметь права собственности на лес. К тому же государственная политика по сокращению зоны неформальности в лесопользовании не сопровождалась акциями на поле массмедиа, судебных процессов и пр.
Но главное, что в условиях экономической и политической нестабильности получившие право собственности крестьяне стремились побыстрее получить прибыль от этой собственности, а не выстроить долговременную стратегию использования леса.
Де факто произошло снижение стимулов к инвестированию в лесное хозяйство. То есть установление формальных прав собственности на лес оказалось недостаточным для превращения лесоводства в успешную коммерческую отрасль.
Данная книга – это панорама летописей неформальности беднейших стран мира.
Более широкого сборника исследований (как в географическом, так и в методологическом смысле) я не знаю.
В данном случае лестно, что среди авторов нет россиян. Поставить Россию в ряд стран Третьего мира было бы уж совсем странно. Хотя мэтр К.Харт не удержался от откровения, что у нас «правят КГБ и гангстеры» (28), но, видимо, это такой риторический прием для возбуждения читателей.
В целом, книга отражает состояние исследований неформальности в развивающихся странах. Часть выводов актуальна и вне Третьего мира, что я попыталась показать. Очень хотелось бы надеяться на ответный ход развитых стран.
Может быть даже с участием России. Нам есть что сказать про неформальность. По крайней мере, данная книга не оставила впечатления, что в этой теме непочатый край для самообразования.
Книга подготовлена при поддержке РГНФ 1.3 Про коррупцию, или как не стать смешным идальго, Размышления над книгой:
Борьба с ветряными мельницами? Социально-антропологический подход к исследованию коррупции / Сост. и отв.ред. И.Б.Олимпиева, О.В.Паченков. – СПб.:
Алетейя, 2007.
Очередной книгой о коррупции удивить трудно. Но эта книга достойна того, чтобы ее заметили. Хитроумный идальго, который сражался с великанами, оказавшимися ветряными мельницами, – точная метафора антикоррупционной битвы.
Не то, чтобы победить нельзя, но хотелось бы знать – кого. Устройство мельниц отличается от физиологии великанов, да и вреда от них меньше… Против борьбы с ветряными мельницами в данном случае восстали антропологи.
Основное чувство от прочтения книги – подтверждение смутно осознаваемого.
В результате картинка размылась окончательно. Коррупция относится к тем феноменам, о которых тем яснее суждение, чем менее оно подкреплено размышлениями.
Книга составлена как сборник статей. Здесь и эпатажное сравнение признания коррупции в Латвии с верой в колдовство (Клавс Седлениекс); и довольно безобидное по форме, но убийственное по содержанию раскрытие организационной кухни антикоррупционной политики на Балканах (Стивен Сэмпсон); и красивый «коррупционный комплекс», погруженный в практики дарения и сетевой солидарности в странах Западной Африки (Оливер де Сардан); и разведение коррупции как агрессивной стратегии и как защитного маневра российского бизнеса (Ирина Олимпиева, Олег Паченков); и жалостливая зарисовка о разрывающемся между служебным долгом и социальными нормами чиновнике из Малави (Герхард Андерс), и попытка систематизировать антропологический взгляд на коррупцию (Тон Кристин Сиссенер).
Честно говоря, статьи не равноценны. Работа грандмастера Дж.Скотта, на мой взгляд, основная и лучшая. Возможно, это впечатление связано с собственными поисками, которые Дж.Скотт значительно облегчил. Аналитическая перспектива Дж.Скотта («коррупция как политический процесс») просится, чтобы ее применили к России. Что я и постараюсь сделать.
Авторы, лишь изредка ссылаясь друг на друга, перекликаются идейно. Статьи объединены сомнением в правомерности господствующих внеисторических и внекультурных «знаний» о коррупции. Свободная от обличительного пафоса книга помогает думать. Кому как не антропологам знать, что чужого знания не бывает.
Распространено мнение, что коррупция – это признак отсталости страны.
Эмпирическим доказательством служат бьющие все рекорды индексы коррупции в развивающихся странах. Не далеко ушла и Россия, которую на этом (в том числе) основании часто относят к третьему миру8. Но стоит вспомнить, каким долгим был путь европейских стран к разделению публичной и приватной сфер, к формированию рациональной бюрократии9. Еще полтора века назад государственные должности в Европе можно было заложить, дать в приданное, купить, а зачастую и унаследовать.
Например, в Испании посты в колониях выставляли на официальные аукционы.
Голландский чиновник оплачивал «лицензию на занятие должности» в колониальной Батавии и окупал затраченные средства, фактически торгуя условиями проникновения в колонию голландского бизнеса. Английская корона продавала огромное количество синекур. «Как минимум до середины XIX в. в большинстве западных обществ "учреждение" или "офис" рассматривались как частная собственность» (Сиссенер, с.
59). Частная собственность должна приносить прибыль. Государственная должность при умелой постановке дела прибыль приносила немалую. Но никто не называл это коррупцией. Соответствующие практики либо были законными, либо трактовались законом весьма двусмысленно. Лишь в конце XIX в. начали формироваться этические, использования государственной должности в личных целях. Новые правовые стандарты несения государственной службы закрепили это толкование.
Развивающимся странам предложили пройти этот путь одномоментно, практически со дня оформления их национальной независимости. Многие государства Дискуссия о правомерности причисления России к третьему миру систематизирована в: Барсукова С.
Принадлежит ли Россия к третьему миру? // Полис. 2000. № 4. С. 60–71.
См.: Барсукова С. Приватное и публичное: диалектика диспозиции // Полис. 1999. № 1. С. 137–147.
(в частности, в Африке) создавались росчерком пера колонизаторов, получая в качестве бонуса готовый пакет законодательных норм. А поскольку Запад объявил крестовый поход против коррупции, развивающиеся страны, дабы не навлечь на себя гнев и не лишиться помощи Мирового банка, вынуждены были принять самые жесткие стандарты разделения публичного и приватного. «…Развивающиеся страны в полной мере облачились в доспехи законов и правил, которые родились в ходе долгой борьбы за реформы на Западе и стали их воплощением» (Скотт, с. 23). Судьбу этих законов, точнее, принципы их применения легко можно представить, не покидая Садового кольца. Социальные логики переварили «пришлые» законы в кашу неформальных практик, еще раз доказав, что игнорирование подобных законов – не следствие варварства страны, а свидетельство их искусственности в контексте культурных норм развивающихся стран. Коррупция не-Запада – результат замера ситуации западными мерками. Использование единых лекал при оценке разных исторических и культурных сущностей – занятие бессмысленное. Хотя и эффектное, поскольку ошеломляющие результаты гарантированы. Смысл этих рейтингов в одном: негативный образ третьего мира методом «от противного» формирует идеологему западного законопослушания.
Я не буду углубляться в обсуждение вопроса о том, способны ли «доспехи законов и правил», снятые с чужого плеча, помочь в создании эффективной экономики и многопартийной демократии (многие вообще верят в неразрывность этих добродетелей). Разговор здесь идет о коррупции. Вынуждена огорчить. Нет ни логических, ни эмпирических доказательств того, что многопартийная демократия формирует менее коррумпированную систему власти, чем, скажем, военная диктатура или однопартийный режим. Различие не в масштабах, но в форме, субъектах, механизмах и целях коррупционных отношений, а также в системе противовесов распространению коррупции.
Но уж если считать многопартийную демократию благом не инструментальным, а ценностным и объявлять построение таковой самоцелью, то нельзя забывать, что именно коррупция партийных боссов (при оценке их поведения по современным критериям) помогла партиям начала XX в. утвердиться в роли выразителей интересов различных групп общества. Вспомним работы М.Дюверже и М.Острогорского. Именно торговля партийными мандатами и абсолютно неприкрытая зависимость позиции депутата от денежного вознаграждения позволили партиям стать мощным каналом связи между властью и бизнесом. Партии были «машинами» по продавливанию оплаченных решений. Со временем процесс принял более упорядоченный характер:
Книга подготовлена при поддержке РГНФ бизнес начал говорить устами ассоциаций, а партии приобрели «специализацию», т.е.
стали браться за отстаивание не любых решений, а только соответствующих их политическому имиджу. Часть практик легализовалась в форме законов о лоббировании и правил финансирования политических партий, а часть ушла в тень.
Известно, что финансовая мощь укрепляет партию, обеспечивает ей приток новых членов. «…Партии часто необходим значительный запас благ, способный путем распределения сплотить ее ряды и преодолеть центробежные силы этнического, семейного, регионального и т.п. характера» (Скотт, с. 46). Приверженность определенной идеологии смягчает эту тенденцию, но не аннулирует ее. К тому же без внушительных финансовых вливаний невозможно победить на выборах. «…Когда скачки приближаются к финишу, значимость дополнительного доллара осознается все отчетливее» (Скотт, с. 47). Долгие годы в тройственном диалоге между властью, бизнесом и электоратом на Западе совершенно легально и массово использовались практики, позднее получившие статус коррупционных.
Странам, где процесс партийного строительства начался существенно позже, сразу предложили играть по новым правилам. «…Индийский, малазийский или нигерийский политик оказывается благодаря закону лишенным большей части прибыли, которая помогала строительству сильных партий в Англии и США» (Скотт, с.
23). Между тем ситуация в современных развивающихся странах очень напоминает ту, что сложилась в Америке на заре партийного строительства (т.е. в конце XIX – начале XX в.). Речь идет о всеобщем избирательном праве в условиях, когда крупный бизнес уже сформирован, а в электорате доминируют семейные и этнические идентичности.