«Н.В. Комова Русская философия XIX-XX вв. Учебное пособие для студентов медицинских вузов Красноярск 2005 3 ББК - 87, 3 (2) К - 63 Составитель: Действительный член Международной академии наук о природе и обществе, ...»

Как же понять смысл явления, не вовлекая его в логический процесс (не прибавляя ничего от себя, как обыкновенно выражаются)? Логический процесс есть единственное всеобщее средство человеческого понимания.

Натуралисты готовы делать опыты, трудиться, путешествовать, подвергать жизнь свою опасности, но не хотят дать себе труда подумать, порассудить о своей науке. Мы уже видели причину этой мыслебоязни; отвлеченность философии и всегдашняя готовность перейти в схоластический мистицизм или в пустую метафизику… должно было оттолкнуть людей, посвятивших себя естествоведению. …естественные науки должны были поплатиться за узкость своего воззрения, несмотря на то, что оно было втеснено узкостию противоположной стороны. Боязнь ввериться мышлению и невозможность знать без мышления отразилась в их теориях; они личны, шатки, неудовлетворительны;

каждое новое открытие грозит разрушить их; …натуралисты отворяют дверь убийственному скептицизму, а иногда и поразительным нелепостям.

Естествоиспытатели и медики ссылаются всегда на то, что им еще не до теории, что у них еще не все факты собраны, не все опыты сделаны и т. д. Наращивание фактов и углубление в смысл нисколько не противоречат друг другу. Разум, действуя нормально, развивает самопознание… Этот разум, это развивающееся самопознание,– назовите его философией, логикой, наукой или просто человеческим мышлением,– беспрерывно превращает данное эмпирическое в ясную, светлую мысль, усвоивает себе все сущее, раскрывая идею его. У человека для понимания нет иных категорий, кроме категорий разума; частные науки, враждуя против логики, дерутся ее орудиями, даже переносят ошибки формальной логики к себе.

Странное положение естественных наук относительно мышления долго продолжиться не может: они до того богатеют фактами, что нехотя взгляд их делается яснее и яснее. Они неминуемо должны наконец будут решить вопрос об отношении мышления к бытию, естествоведения к философии и громко высказать возможность или невозможность ведения истины, …понять, что разумение человека не вне природы, а есть разумение природы о себе, что его разум есть разум в самом деле единый, истинный, так, как все в природе истинно и действительно в разных степенях, и что, наконец, законы мышления – сознанные законы бытия, что, следственно, мысль нисколько не теснит бытия, а освобождает его; что человек не потому раскрывает во всем свой разум, что он умен и вносит свой ум всюду, а, напротив, умен оттого, что все умно; сознав это, придется отбросить нелепый антагонизм с философией.

Мыслители и натуралисты начинают понимать, что им друг без друга нет выхода.

ПИСЬМО В Т О Р О Е.

ФЕНОМЕНОЛОГИЯ МЫШЛЕНИЯ.

Сознание вовсе не постороннее для природы, а высшая степень ее развития.

Откуда и как могло бы явиться сознание, внешнее природе и, следовательно, чуждое предмету? Человек – не вне природы и только относительно противоположен ей, а не в самом деле… Жизнь природы – беспрерывное развитие.

Мы привыкли человеческий мир отделять каменной стеной от мира природы – это несправедливо; …опускают из вида, что человек имеет свое мировое призвание в той же самой природе, доканчивает ее возведением в мысль… Все стремления и усилия природы завершаются человеком; к нему они стремятся, в него впадают, как в океан. Что может быть смелее предположения, что последний вывод, венчающий все развитие природы, – человеческое сознание – в разногласии с нею?..

Для того чтоб мышление представилось чем-то неестественным, совершенно внешним предмету, частным и личным достоянием человека, его надобно отторгнуть от его родословной.

Если вы на одно мгновенье остановили природу как нечто мертвое, вы не токмо не дойдете до возможности мышления, но не дойдете до возможности наливчатых животных, до возможности поростов и мхов; смотрите на нее, как она есть, а она есть в движении;

дайте ей простор, смотрите на ее биографию, на историю ее развития – тогда только раскроется она в связи.

История мышления – продолжение истории природы: ни человечества, ни природы нельзя понять мимо исторического развития… История связует природу с логикой:

без нее они распадаются… Историческое мышление – родовая деятельность человека, живая истинная наука, то всемирное мышление, которое само перешло всю морфологию природы и мало-помалу поднялось к сознанию своей самозаконности: это формальная наука; она всякий раз считает себя завершением ведения человеческого, но она представляет отчет, вывод мышления данной эпохи – она себя только считает абсолютной, а абсолютно то движение, которое в то же время увлекает историческое сознание далее и далее. Логическое развитие идеи идет теми же фазами, как развитие природы и истории.

Ничего не может быть ошибочнее, как отбрасывать прошедшее, служившее для достижения настоящего, будто это развитие – внешняя подмостка, лишенная всякого внутреннего достоинства. Тогда история была бы оскорбительна, вечное заклание живого в пользу будущего; настоящее духа человеческого обнимает и хранит все прошедшее, оно не прошло для него, а развилось в него; былое не утратилось в настоящем, не заменилось им, а исполнилось в нем; проходит одно ложное, призрачное, несущественное.

Стоит ли говорить что-нибудь в опровержение плоского и нелепого мнения о бессвязности и шаткости философских систем, из которых одна вытесняет другую, все всем противоречат и каждая зависит от личного произвола? – Нет. Разумеется, что историческое развитие философии не могло иметь ни строгой хронологической последовательности, ни сознания, что каждое вновь являющееся воззрение – дальнейшее развитие прежнего. Нет, тут было широкое место свободе духа, даже свободе личностей, увлеченных страстями; каждое воззрение являлось притязанием на безусловную, конечную истину – оно отчасти и было так в отношении к данному времени… Нет философской системы, которая имела бы началом чистую ложь или нелепость; начало каждой – действительный момент истины, каждый момент развития науки, проходя, как односторонний и временный, непременно оставляет и вечное наследие. Частное, одностороннее волнуется и умирает у подножия науки, испуская в нее свою истину. Призвание мышления в том и состоит, чтоб развивать вечное из временного!

«Наша разлука продолжится еще долго – может, всегда. Теперь я не хочу возвратиться – потом не знаю, будет ли это возможно… Не радость, не рассеяние, не отдых, ни даже личную безопасность нашел я здесь… Жизнь здесь очень тяжела… Время прежних обманов, упований миновало, я ни во что не верю, кроме в кучку людей, в небольшое число мыслей да в невозможность остановить движение. Я вижу неминуемую гибель старой Европы и не жалею ничего из существующего: ни цивилизаций, ни свободных учреждений – я ничего не люблю в этом мире, кроме того, что он преследует; ничего не уважаю, кроме того, что он казнит, и остаюсь – остаюсь страдать вдвойне, страдать от своего горя и от его горя, погибнуть, может быть, при разгроме и разрушении, к которому он несется на всех парусах. Зачем же я остаюсь? Остаюсь затем, что борьба здесь, – что, несмотря на кровь и слезы, здесь разрешаются общественные вопросы, что страдания здесь болезненны, жгучи, но человечественны: они здесь гласны, борьба открытая – никто не прячется… Для русских за границей есть еще другое дело. Пора действительно знакомить Европу с Русью. Европа нас не знает… Пусть она узнает ближе народ, которого отроческую силу она оценила в бою, где он остался победителем; расскажем ей об этом мощном и неразгаданном народе,.. который как-то чудно умел сохранить себя под игом монгольских орд и немецких бюрократов, под капральской палкой казарменной дисциплины и под позорным кнутом татарским, — который сохранил величавые черты, живой ум и разгул широкой, богатой натуры под гнетом креп остного состояния и в ответ на царский приказ образоваться ответил через сто лет громадным явлением Пушкина..

До сих пор мы были непростительно скромны и, сознавая свое тяжелое положение, забывали все хорошее, полное надежд и развития, что представляет наша народная жизнь.

YП. OMNIA MEA MECUM PORTO.

Человек свободнее, нежели обыкновенно думают. Он много зависит от среды, но не настолько, как кабалит себя ей. Большая доля нашей судьбы лежит в наших руках, стоит понять ее и не выпускать из рук.

Я не говорю, чтоб этот протест во имя независимости и самобытности лица был легок.

Вне нас все изменяется, все зыблется, мы стоим на краю пропасти и видим, как он осыпается… Мы не сыщем гавани иначе, как в нас самих, в сознании нашей беспредельной свободы, нашей самодержавной независимости.

Когда бы люди захотели вместо того, чтоб спасать мир, спасать себя, вместо того, чтоб освобождать человечество, себя освобождать, – как много бы они сделали для спасения мира и для освобождения человека.

Нравственная независимость человека – такая же непреложная истина и действительность, как его зависимость от среды, с тою разницей, что она с ней в обратном отношении: чем больше сознания, тем больше самобытности; чем меньше сознания, тем связь с средою теснее, тем больше среда поглощает лицо… Подчинение личности обществу, народу, человечеству, идее – продолжение человеческих жертвоприношений, заклание агнца для примирения бога, распятие невинного за виновных. Все религии основывали нравственность на покорности, т. е. на добровольном рабстве, потому они и были всегда вреднее политического устройства. Там было насилие, здесь разврат воли… Христианство, религия противоречий, признавало, с одной стороны, бесконечное достоинство лица, как будто для того, чтоб еще торжественнее погубить его перед искуплением, церковью, отцом небесным. Его воззрение проникло в нравы, оно выработалось в целую систему нравственной неволи.

Лицо, истинная, действительная монада общества, было всегда пожертвовано какому-нибудь общему понятию, собирательному знамени. Для кого работали, кому жертвовали, кто пользовался, кого освобождали, уступая свободу лица, об этом никто не спрашивал… Общая основа воззрения, на котором так прочно держится нравственная неволя человека и «принижение» его личности, почти вся в дуализме, которым проникнуты все наши суждения.

Дуализм – это христианство, возведенное в логику,– христианство, освобожденное от предания, от мистицизма. Главный прием его состоит в том, чтоб разделять на мнимые противуположности то, что действительно нераздельно, например, тело и дух Само собою разумеется, что вся наша нравственность вышла из того же начала.

Нравственность эта требовала постоянной жертвы, беспрерывного подвига, беспрерывного самоотвержения. Христианство, раздвояя человека на какой-то идеал и на какого-то скота, сбило его понятия; не находя выхода из борьбы совести с желаниями, он так привык к лицемерию, часто откровенному, что противуположность слова с делом его не возмущает.

Таким образом составилась условная нравственность, условный язык; им мы передаем веру в ложных богов нашим детям, обманываем их так, как нас обманывали родители, и так, как наши дети будут обманывать своих до пор, пока переворот не покончит со всем этим миром лжи и притворства.

Я, наконец, не могу выносить равнодушно эту вечную риторику патриотических и филантропических разглагольствований, не имеющих никакого влияния на жизнь.

Много ли найдется людей, готовых пожертвовать жизнью за что б то ни было? Конечно, не много, но все же больше, нежели тех, которые имеют мужество сказать, что «Mourir pour la hftrie». (Умереть за Родину – Н.К.) не есть в самом деле верх человеческого счастия и что гораздо лучше, если и отечество и сам человек останутся целы.

Какие мы дети, какие мы еще рабы, и как весь центр тяжести, точка опоры нашей воли, нашей нравственности – вне нас!

Ложь эта не только вредна, но унизительна, она оскорбляет чувство собственного достоинства, развращает поведение; надобно иметь силу характера говорить и делать одно и то же.

Разумеется, люди – эгоисты, потому что они лица: как же быть самим собою, не имея резкого сознания своей личности? Лишить человека этого сознания – значит распустить его, сделать существом пресным, стертым, бесхарактерным. Мы эгоисты и потому добиваемся независимости, благосостояния, признания наших прав, потому жаждем любви, ищем деятельности… и не можем в тех же правах другим.

Оставьте человека свободным в своих сочувствиях, он найдет кого любить и с кем быть братом, на это ему не нужно ни заповеди, ни приказа; если же он не найдет, это его дело и его несчастье.

Христианство, по крайней мере, не останавливалось на таких безделицах, а смело приказывало любить не только всех, но преимущественно своих врагов. Восемнадцать столетий люди умилялись перед этим; пора наконец сознаться, что правило это пустое… За что же любить врагов? Или, если они так любезны, за что же быть с ними во вражде?

Дело просто в том, что эгоизм и общественность – не добродетели и не пороки; это основные стихии жизни человеческой, без которых не было бы ни истории, ни развития, а была бы или рассыпчатая жизнь диких зверей, или стада ручных троглодитов. Уничтожьте в человеке общественность и вы получите свирепого орангутанга; уничтожьте в нем эгоизм, и из него выйдет смиренное жоко. Всего меньше эгоизма у рабов… Как существо общительное, человек стремится любить, и на это ему вовсе не нужно приказа. Ненавидеть себя совсем не нужно.

Гармония между лицом и обществом не делается раз навсегда, она становится каждым периодом, почти каждой страной и изменяется с обстоятельствами, как все живое. Общей нормы, общего решения тут не может быть… Незыблемой, вечной нравственности так же нет, как вечных наград и наказаний. То, что действительно незыблемо в нравственности, сводится на такие всеобщности, что в них теряется почти все частное, как, например, что всякое действие, противное нашим убеждениям, преступно, или, как сказал Кант, что то действие безнравственно, которое человек не может обобщить, возвести в правило… – Я не советую браниться с миром, а начать независимую, самобытную жизнь, которая могла бы найти в себе самой спасение даже тогда, когда весь мир, нас окружающий, погиб бы… Я хочу прекратить «бесплодный ропот и капризное неудовольствие», хочу примирить с людьми, убедивши, что они не могут быть лучше, что вовсе не их вина, что они такие.

…Мы живем не для того, чтоб занимать других, мы живем для себя. Большинство людей, всегда практическое, вовсе не печется о недостатке исторической деятельности.

ПИСЬМО К МИШЛЕ

Мы, оставившие Россию только для того, чтобы свободное русское слово раздалось, наконец, в Европе… Прошлое русского народа темно; его настоящее ужасно, но у него есть права на будущее. Он не верит в свое настоящее положение, он имеет дерзость тем более ожидать от времени, чем менее оно дало ему до сих пор… Жизнь русского народа до сих пор ограничивалась общиною; только в отношении к общине и ее членам признает он за собою права и обязанности. Вне общины все ему кажется основанным на насилии.

У русского крестьянина нет нравственности, кроме вытекающей инстинктивно, естественно из его коммунизма; эта нравственность глубоко народная; немногое, что известно ему из евангелия, поддерживает ее; явная несправедливость помещиков привязывает его еще более к его правам и общинному устройству.

Община спасла русский народ от монгольского варварства и от императорской цивилизации, от выкрашенных по-европейски помещиков и от немецкой бюрократии.

Общинная организация, хоть и сильно потрясенная, устояла против вмешательств власти; она благополучно дожила до развития социализма в Европе.

… какое счастие для России, что сельская община не погибла, что личная собственность не раздробила собственности общинной; какое это счастие для русского народа, что он остался вне всех политических движений, вне европейской цивилизации, которая, без сомнения, подкопала бы общину и которая ныне сама дошла в социализме до самоотрицания.

Мы, русские, прошедшие через западную цивилизацию, мы не больше, как средство, как закваска, как посредники между русским народом и революционной Европою.

Человек будущего в России – мужик, точно так же как во Франции работник… Стан, враждебный России официальной, состоит из горсти людей, на все готовых, протестующих против нее, борющихся с нею, обличающих, подкапывающих ее. Этих одиноких бойцов от времени до времени запирают в казематы, терзают, ссылают в Сибирь, но их место не долго остается пустым; новые борцы выступают вперед; это наше предание, наш майорат.

Не следует слепо верить в будущее; каждый зародыш имеет право на развитие, но не каждый развивается. Будущее России зависит не от нее одной. Оно связано с будущим Европы. Кто может предсказать судьбу славянского мира в случае, если реакция и абсолютизм окончательно победит в Европе?

Быть может, он погибнет?

Но в таком случае погибнет и Европа… И история переселится в Америку… Мне так хотелось изменить ваше мнение о русском народе; мне было так грустно, так тяжело видеть, что вы против нас.

… вполне понимаю то впечатление, которое должно производить одно имя России на всякого свободного человека. Мы часто сами проклинаем наше несчастное отечество.

Для нас час действия еще не настал.

Мы даже за границею боимся признаваться в ненависти, с которою мы смотрим на наши оковы. Каторжники от рождения, обреченные влачить до смерти ядро, прикованное к нашим ногам, мы обижаемся, когда об нас говорят как о добровольных рабах, как о мерзлых неграх, а между тем мы не протестуем открыто.

Следует ли смиренно покориться этим нареканиям, или решиться остановить их, возвысив голос для свободной русской речи?

К несчастию, в России свободная речь удивляет, пугает. Я попытался приподнять только край тяжелой завесы, скрывающей нас от Европы; я указал только на теоретические стремления, на отдаленные надежды, на органические элементы будущего развития… а между тем моя книга («О развитии революционных идей в России» – Н. К.), о которой вы выразились так лестно, произвела в России неблагоприятное впечатление.

Дружеские голоса, уважаемые мною, порицают ее. В ней видят обвинение на Россию!

Обвинение!.. в чем же? В наших страданиях, в наших бедствиях, в нашем желании вырваться из этого ненавистного состояния… Для мысли настает время зрелости, в которое ее не могут более сковать ни цензурные меры, ни осторожность. Тут пропаганда делается страстью; можно ли довольствоваться шептанием на ухо, когда сон так глубок, что его едва ли рассеешь набатом?.

БЫЛОЕ И ДУМЫ. ГЛАВА IX. РОБЕРТ ОУЭН (

Ни природа, ни история никуда не идут и потому готовы идти всюду, куда им укажут, если это возможно, т. е. если ничего не мешает.

Не имея ни программы, ни заданной темы, ни неминуемой развязки, растрепанная импровизация истории готова идти с каждым; каждый может вставить в нее свой стих, и, если он звучен, он останется его стихом, пока поэма не оборвется, пока прошедшее будет бродить в ее крови и памяти. Возможностей, эпизодов, открытий в ней и в природе дремлет бездна на всяком шагу… Человеческое участие велико и полно поэзии, это своего рода творчество.

Природа никогда не борется с человеком, это пошлый, религиозный поклеп на нее; она не настолько умна, чтоб бороться, ей все равно: «По той мере, по которой человек ее знает, по той мере он может ею управлять», – сказал Бэкон и был совершенно прав. Природа не может перечить человеку, если человек не перечит ее законам. Люди это знают и на этом основании владеют морями и сушами. Но перед объективностью исторического мира человек не имеет того же уважения – тут он дома и не стесняется.

Конечно, положение человека в истории сложнее, тут он разом лодка, волна и кормчий.

Только отнимая у истории всякий предназначенный путь, человек и история делаются чем-то серьезным, действительным и исполненным глубокого интереса. С предопределенным планом история сводится на вставку чисел в алгебраическую формулу, будущее отдано в кабалу до рождения.

… Человек живет не для совершения судеб, не для воплощения идеи, не для прогресса, а единственно потому, что родился, и родился для (как ни дурно это слово)… настоящего, что вовсе не мешает ему ни получать наследство от прошедшего, ни оставлять кое-что по завещанию. … все великое значение наше, при нашей ничтожности, при едва уловимом мелькании личной жизни, в том-то и состоит, что, пока мы живы, пока не развязался на стихии задержанный нами узел, мы все-таки сами, а не куклы, назначенные выстрадать прогресс или воплотить какую-то бездомную идею. Гордиться должны мы тем, что мы не нитки и не иголки в руках фатума, шьющего пеструю ткань истории… Мы знаем, что ткань эта не без нас шьется, но это не цель наша, не назначенье, не заданный урок, а последствие той сложной круговой поруки, которая связывает все сущее концами и началами, причинами и действиями… Теперь вы понимаете, от кого и кого зависит будущность людей, народов?

– Как от кого?.. да от НАС С ВАМИ, например. Как же после этого нам сложить руки!

железной воли, твердого непреклонного характера, упорного до упрямства в своих взглядах, непреклонного в своих замыслах, любезного и уступчивого только с виду, в мелочах, но ни на минуту Петр Лаврович Лавров – ученый, философ, авторитетный деятель международного социализма, теоретик-идеолог народничества, одна из центральных фигур освободительного движения в России.

НАЧАЛО ЖИЗНИ, НАУЧНОЙ И РЕВОЛЮЦИОННОЙ ДЕЯТЕЛЬНОСТИ. Он

родился в селе Мелехове Псковской губернии в семье потомственных дворян, его отец был военным и сына направил в Петербургское артиллерийское училище. Уже в эти ранние годы (Лавров окончил военное училище 19 лет) он отличался исключительной эрудицией; его интересы склонялись преимущественно к изучению математики и естествознания, но он тщательно изучал и историю научной мысли. В 1844 году (21 года) Лавров стал преподавателем математики в Артиллерийском училище, а через несколько лет стал профессором математики в Артиллерийской академии и полковником русской армии С 1852 г. Лавров начинает публиковать свои научные труды и статьи. В 1861 г.

выходит в свет его книга «Очерки вопросов практической философии. Личность».

В 1861 г. правительство воспротивилось избранию Лаврова профессором кафедры философии Петербургского университета.

В 1862 г. П. Лавров вошел в общество «Земля и воля». Пишет революционные стихи, редактирует «Энциклопедический словарь русских ученых и литераторов», запрещенный правительством.

В 1866 г. в связи с покушением Каракозова (к которому не имел отношения) Лавров арестован и сослан в Вологодскую губернию. В ссылке пишет знаменитые «Исторические письма» (псевдоним Миртов).

В 1870 г. Лавров бежит из ссылки за границу.

1872 г.– почитатели Лаврова послали к нему в Париж представителей с просьбой и предложением издавать журнал и руководить революционным движением. Лавров издает журнал «Вперед!» и закрывает тем самым для себя возможность возвращения в Россию. Участие в Интернационале, в революционных действиях (Парижская Коммуна – как военный специалист помогает укреплять город) сделали имя Лаврова запретным для упоминания в русской печати.

ЗАДАЧА НАУЧНОЙ ФЛОСОФИИ. В духовном созревании Лаврова большую роль сыграло влияние Герцена. Философские интересы у него проявились очень рано (в 15-16 лет) в связи с изучением истории науки. Он всецело был захвачен общей атмосферой позитивизма, царившей в Европе в конце 40-х годов XIX в. (искание истины лишь в пределах опыта, критический рационализм, в е р а в н а у к у), но основательно изучал и немецкую классическую философию (написал статьи: «Гегелизм» и «Практическая философия Гегеля»). Лавров был последовательным материалистом в объяснении природы, отрицательно относился к идеалистическим и религиозным системам. Рассматривая социализм как исторически неизбежный и закономерный этап общественного развития, Лавров большое внимание уделял проблеме прогресса.

В своей философской системе Лавров поставил в центр внимания три кардинальные проблемы: изучение природы (наукознание), изучение личности (антропологизм) и изучение общества (социология).

Лавров – ученый, математик – начал заниматься проблемами философии и науковедения раньше, чем теоретическими вопросами социологии. К последним он пришел как сформировавшийся ученый, имевший солидную естественнонаучную базу и огромную, поистине энциклопедическую эрудицию. Проблема единства науки и философии – центральная проблема наукознания, «позитивизма» Лаврова, фундамент его грандиозной попытки создания «истории мысли» человечества.

Второй задачей философии Лаврова является подведение теоретической базы под его социологию. Поскольку для Лаврова человек есть единство природного и социального, постольку учение о личности и обществе невозможно без глубокого исследования эволюции человека из естественного состояния в социальное. В этом смысле для Лаврова социология неотделима от естествознания, которое является ее исходным пунктом.

Научная же социология у Лаврова – конечный пункт развития природы. Таким образом, наукознание и социология – две стороны одной медали, и без учета этого единства нет научного понимания реального взгляда Лаврова на понятие «научная философия», которым он широко оперирует.

Во взглядах на природу Лавров стоял на материалистических позициях. Задачей философии является обобщающее теоретическое осмысление и объединение знаний и законов природы, развития человека и истории. С середины XIX в., по мнению Лаврова, возникают условия для создания научной философии, со своим методом и предметом. Философия опирается на истины естествознания и, как мысль теоретическая, есть наука.

За философией Лавров признает право на научную истину в том смысле, что она создает цельную, обобщенную картину мира, природы, дает обобщенную картину понимания человеком окружающего его мира. Право философии на истину обусловлено тем, что «философское мышление не могло являться чуждым успехам специальных знаний».

Более тoго, Лавров ставит успехи философии в прямую зависимость от состояния конкретных наук. И, с другой стороны, без философии конкретные науки не способны дать цельное знание о мире.

Философия не есть нечто мертвое, застывшее. Как наука и жизнь, она постоянно развивается под их воздействием. На каждом отдельном этапе ее успехи относительны.

В этом смысле Лавров заявляет: «Ни одно миросозерцание не должно иметь претензии на безусловность своего построения. Его высший идеал – это систематическое построение, охватывающее всю науку и все жизненные вопросы данной эпохи, с точки зрения уровня развитой и в самом деле человеческой личности».

Конкретные науки, как правило, находятся в изоляции друг от друга. Бурное развитие их в XIX в. обусловило их дальнейшую дифференциацию. По глубокому убеждению Лаврова, процесс дробления эмпирического знания вне его теоретического осмысления ставит под удар науку, факты грозят ее затопить. Это означало бы регресс науки. Лавров видит выход в привнесении теоретического мышления в сознание каждого ученогоэмпирика, что позволило бы им осуществлять первичное осмысление фактов науки, сформулировать «эмпирические законы». Однако высшей формой теории является «научная философия». Для Лаврова она есть, собственно, теория науки, интегральная сумма научных истин, возведенных в высший синтез.

Но «научная философия» для Лаврова – не «наука наук», а абстрактная форма существования знания о мире, которая только в этом снятом виде приложима к новой жизненной практике, вооружает человека мощным оружием научного изменения мира.

Мир изменяется не знанием, как некой бестелесной метафизической сущностью, как сухим принципом, а людьми, членами человеческого общества, овладевшими научными знаниями и борющимися за изменение мира со знанием дела.

В философии Лавров видит активное создающее и преобразующее начало. Она в отличие от науки не только уясняет сущее и совершившееся, но и подготавливает будущее, «неизбежно» воплощает в себе субъективную жизнь мыслителя, его идеалы и стремления. Она есть работа не только умственная, но и нравственная.

АНТРОПОЛОГИЗМ. ПРОБЛЕМА ЛИЧНОСТИ. В «Биографии – исповеди»

(1885-1889) Лавров называет свои взгляды «антропологическими». В этом термине он закрепил свой глубокий интерес к центральной проблеме своей философии – проблеме человека. Термин «антропологический» как раз и подчеркивал особый интерес Лаврова к проблеме человека-личности, ее возникновения, становления и выдвижения в фокус всего сущего. Антропологическая философия, по признанию Лаврова, не есть нечто противостоящее материализму, позитивизму, эволюционизму, который позже именовался им как «трансформизм». Свой антропологизм он рассматривает как философский принцип, как исходный пункт новой единой системы: наука + научная философия. Антропологический материализм Лаврова есть система взглядов, в центре которой стоит цельная и всесторонне развитая познающая личность, как часть природы и вместе с тем как сознание, противостоящее природе и представляющее собой специфически человеческое явление – социальный феномен. В последнем смысле антропологический принцип становится основой построения науки социологии, как объективной науки, исследующей чисто человеческие явления.

Итак, предметом своей антропологической философии, ее основой, объектом, целью и задачей Лавров объявил цельную человеческую личность, как среднее звено «триады»: природа – человек – общество.

К проблеме человека Лавров подходит с двух точек зрения: генетической (исторической) и рациональной (логической). Первая предполагает всю историю человека от неорганического состояния природы до современного состояния человека. Здесь в центре внимания находится биология, а человек рассматривается как неотъемлемая часть природы. Естественное, природное начало – необходимое исходное состояние, на базе которого произошла эволюция человека в личность, в общественное существо. Генетическая точка зрения на человека выражается в формуле: природа – человек – общество.

Здесь человек является центральным, объединяющим в одно неразрывное целое – природу и общество, а сам человек выступает как единство природного и социального. Рациональная (логическая) точка зрения исходит из формулы: личность – общество – природа. Это гносеологическая и социологическая исходная точка антропологического материализма Лаврова. Человек рассматривается как личность, познающая и самопознающая. В рациональной, а не генетической концепции человека личность – носительница знания выступает у Лаврова как творческая сила в философии, науке, жизни.

Он рассматривает человека в его реальном единстве, как ощущающего и действующего, как желающего и познающего. Человек – это «основная точка исхода философского построения», это «догматический принцип, который служит центром философской системы». И природа и социальная жизнь анализируются с точки зрения человеческой личности, которая является и субъектом познания и субъектом исторической действительности.

«Личность,– пишет он,– действующая на общество на основании научного знания необходимого и нравственного убеждения о справедливейшем, есть источник и с т о р и и». Человек, будучи существом разумным, в своей деятельности всегда преследует определенные цели, которые находятся в соответствии с выработанным им идеалом. Во многом опираясь на гегелевскую концепцию «критически мыслящих личностей» и антропологические идеи Фейербаха, Лавров создает свой субъективный метод в истории и социологии. Деятельность личности ограничивается объективными законами природы, в которой царствует детерминизм, но в социальной жизни она свободна в своих действиях.

Личность не может противостоять всем другим индивидуумам. Каждая личность есть концентрированное выражение и олицетворение исторического прогресса, степени осознания человечеством (как родом и обществом) на данном историческом этапе несовершенства этого общества, осознания необходимости его изменения, совершенствования. Лавров ставил задачу перед разумной личностью – вносить революционное, научное сознание в массы. В этом он видел основное назначение так называемой «критически мыслящей личности», в этом заключалось значение «пропагандизма» народничества Лаврова.

Для Лаврова в значительной степени учение о действующей личности есть учение о личности ученого и революционера. Их единство – в активном начале: у ученого – в знании и общественной функции, у революционера – в практически преобразующем действии.

ЭТИКА. Научные и исторические занятия были глубоко связаны у Лаврова с моральными исканиями – в этом отношении Лавров, разделяя общую русским философам моральную установку, занимает одно из самых видных мест в истории русских этических учений. Кто-то из современников справедливо сказал, что «сознание нравственного долга сохраняло у него идеальную высоту р е л и г и о з н о г о культа до последней минуты жизни». Философско-исторические и социологические идеи Лаврова строго ориентированы на моральное сознание.

Только наличность этического идеала, по Лаврову, освещает нам ход истории.

Этические мотивы предопределяют все основные его построения. Истинный предмет философии, утверждает Ларов – в е с ь ч е л о в е к в ц е л о м я в л е н и и е г о ж и з н и. Человек «есть единство бытия и идеала», центр тяжести в цельном единстве человека заключается именно в его этической сфере. «Философствовать, – пишет Лавров, – это развивать в себе человека как единое стройное существо. И прочным основанием такого развития является наличность морального сознания, способность загораться идеалом и, в соответствии с ним, направлять свою деятельность». «Область нравственности не только не врождена в человека, но далеко не все личности вырабатывают в себе нравственные побуждения, – точно так же, как далеко не все доходят до научного мышления».

Главное, что беспокоит Лаврова,– социальная индифферентность, нравственная забитость людей, его современников Он зовет российскую интеллигенцию проснуться, оглядеться вокруг себя, ужаснуться тем, что существует и господствует, и решиться на действие, на протест, причем не инстинктивный и слепой, а сознательный и организованный. «Зло надо исправить, насколько можно… Я сниму с себя ответственность за кровавую цену своего развития, если употреблю это самое развитие на то, чтобы уменьшить зло в настоящем и в будущем».

ФИЛОСОФИЯ ИСТОРИИ. «ЦЕНА ПРОГРЕССА». Из этики Лаврова вытекает его философия истории – она всецело определяется моральным сознанием. В частности, очень важной является идея «уплаты долга» народу, эта идея впервые развита Лавровым в «Исторических письмах»: «Дорого заплатило человечество за то, чтобы несколько мыслителей в своём кабинете могли говорить о его прогрессе».

Но как в России, так и везде, пишет Лавров в «Исторических письмах», «как в наше время огромное большинство человечества обречено на непрестанный физический труд, отупляющий ум и нравственное чувство, на вероятность смерти от голода или от эпидемий, так и всегда большинство было в подобном положении. Вечно трудящейся человеческой машине, часто голодающей и всегда озабоченной завтрашним днем, вовсе не лучше в наше время, чем было в другие периоды. Для нее прогресса нет».

Иначе говоря, прогресс небольшого, «едва заметного» меньшинства «был куплен порабощением большинства…», оплачен «миллиардами жизней, океанами крови, несчетными страданиями и неисходным трудом поколений». И мыслитель, рассуждающий в тиши своего кабинета о прогрессе человечества, не имеет права ни на миг забывать об этой непомерно дорогой цене прогресса («Цена прогресса» – так именно и озаглавлено одно из «Исторических писем»).

Но, продолжает Лавров, если прошлое изменить нельзя, «… над будущим мы в некоторой степени властны. И поэтому нынешнее, пользующееся еще трудом огромного числа своих современников «ц и в и л и з о в а н н о е м е н ь ш и н с т в о», если оно не хочет отвечать перед потомством за новые страдания «б о л ь ш и н с т в а о б щ е с т в а», а желает ясно понять свое назначение, свое дело, должно стремиться к воплощению справедливости в самой реальной жизни, к «о ч е л о в е ч е н и ю л ю д е й». Худшие враги прогресса – те, кто, сознавая условия прогресса, ждет сложа руки, чтобы он осуществился сам собою, без всяких усилий с их стороны.

Принадлежность к слою развитых личностей обязывает к борьбе с общественным злом. Отойти в сторону имеет право лишь тот, кто сознает себя бессильным.

Развитой человек по мере расширения своего развития должен оплатить и более значительную цену, израсходованную человечеством на это развитие; поэтому на нем лежит нравственная обязанность избрать столь широкий круг общественной деятельности, какой только ему доступен».

Соответственно идеалу, признаваемому «лучшими мыслителями» нового времени, прогресс в истории есть, согласно Лаврову, усиление сознательного элемента в жизни общества, рост солидарности между людьми. Поскольку «мысль реальна лишь в личности», постольку главной движущей силой истории являются критически мыслящие личности, то есть передовая интеллигенция.

По Лаврову, сущность истории состоит в переработке традиционных, склонных к застою общественных форм, в цивилизацию – сознательное историческое движение, осуществляемое «критической мыслью». Исходя из такого взгляда на сущность исторического процесса, Лавров сформулировал свое понимание общественного прогресса – это «развитие личности в физическом, умственном и нравственном отношении;

воплощение в общественных формах истины и справедливости». Обратив внимание на тот факт, что большинство человечества стояло вне прогресса, Лавров выдвинул идею неоплаченного долга интеллигенции перед народом, несущим на себе все тяготы жизни и создающим условия для деятельности критически мыслящих личностей.

Лавров называл свою теорию «международным социализмом», всемирность социалистического движения он понимал как всемирный союз солидарного человечества. Основа всемирности социалистического движения заключалась для Лаврова не в развитии экономических отношений, а прежде всего в идеологии, в сходстве идеологий различных стран. С этой точки зрения, «рабочий» социализм «есть учение о солидарности всех рабочих независимо от языка, от национальности, от расы… учение о солидарности всего существующего собственным трудом».

Что касается России, его программа в теоретическом отношении ориентировалась на самобытность русских общественных отношений. Считал крестьянство и общину социально-экономической основой будущего общества. Вопрос политический рассматривал как подчиненный социальному и экономическому. Отрицал обязательность государственности и провозглашал принцип «свободной ассоциации». Но – существенное отличие от Бакунина и Ткачева в тактике. Тогда как Бакунин звал к немедленному бунту, Ткачев – к захвату политической власти, Лавров рекомендовал молодым овладевать знаниями и вести пропагандистскую работу в народе с целью подготовки социалистической революции, чтобы народ осознал цели революции и был готов к организованному революционному взрыву. Подчеркивал связь русского освободительного движения с пролетарской борьбой Западной Европы. Издания Лаврова (уважение к теории, требование сплоченности, предостережение от авантюризма) имели огромное значение в народническом движении 70-х гг.

«Лишь строгою и усиленною личною подготовкою можно выработать в себе возможность полезной деятельности среди народа. Лишь внушив народу доверие к себе, как личности, можно создать необходимые условия подобной деятельности. Лишь уясняя народу его потребности и подготовляя его к самостоятельной деятельности для достижения явно понятых целей, можно считать себя действительно полезным участником в современной подготовке лучшей будущности России…».

В 80-е гг. Лавров вносит поправки и в теорию прогресса. В 1881 г. он пишет 16-е письмо, где прогресс трактуется не как развитие только личности, а как «рост общественного сознания, насколько оно ведет к усилению и расширению общественной солидарности». Вводится понятие «солидарность», рассматриваемое в качестве критерия общественного прогресса; в понятие прогресса включается экономический фактор.

Анализируя с этих позиций российскую действительность, Лавров приходит к выводу, что в ней нарушены принципы солидарности, а экономическое переустройство общества является первым необходимым шагом на пути установления более прогрессивного строя.

СОЦИОЛОГИЯ. СУБЪЕКТИВНЫЙ МЕТОД В СОЦИОЛОГИИ. Философию Лавров органически соединяет с психологией и этикой, которые, в свою очередь, становятся мостиком к социологии, или к «практической философии», где проблема человека перерастает уже в теорию личности.

Наряду с ощущениями, посредством которых устанавливается реальность субъекта и объекта и приобретается знание о них, в понятие сознания Лавров включает еще чувства (эмоции), считая, что всякое знание имеет не только научно-теоретическое и прикладное, но еще больше нравственное значение для человека. Для Лаврова нет знаний безотносительно к человеку как личности, к его личному достоинству, его идеалу, умонастроению и чувствам. Следовательно, к объективному исследованию, по Лаврову, всегда прилагается субъективный метод, ибо познание существует и мыслится только как человеческое.

«Личность,– писал Лавров,– действующая на общество на основании научного знания необходимого и нравственного убеждения о справедливейшем,– есть источник и с т о р и и. Столкновение личных деятельностей на тех же основаниях, различных для каждой личности, производит объективный процесс истории». Так Лавров вводит читателя в область своей субъективной социологии.

По его мнению, природа человеческого сознания такова, что человек, будучи продуктом природы и подчиняясь ее законам, раз возникнув, тотчас же становится человеком-творцом, причиной внутреннего движения самого общества и всех его внешних воздействий на природу.

Эпоха 60-х годов, вовлекшая разночинную интеллигенцию в освободительное движение, поставила перед ней много трудных проблем. Она была разочарована в либеральных реформах, в пассивности народных масс, наиболее радикальная часть интеллигенции стремилась ускорить ход событий, расчитывая на свои собственные силы.

Постепенно складывается убеждение, что личность сама способна делать историю.

Лавров высказывает идеи о принципиальном различии явлений природных, где имеет место повторяемость, закономерность, но отсутствует развитие, и явлений общественных, характеризующихся неповторимостью; подчеркивает, что только историю отличает развитие, прогресс; установление правильной перспективы исторических фактов, уяснение их смысла зависит от самого историка, от самого мыслителя. Отсюда и положение Лаврова о так называемом субъективном методе в социологии, отрицающее объективный материальный критерий при определении законов общественного развития. «Сознательно или бессознательно, человек прилагает ко всей истории человечества ту нравственную выработку, которой он сам достиг… Нравственный идеал историка есть единственный светоч, способный придать перспективу истории в ее целом и в ее частностях».

Подчеркивая принципиальное различие природных (закономерных, повторяющихся) и исторических (неповторимых, прогрессивно изменяющихся) явлений, Лавров разделял все знания на две области: естествознание и историю. Основой подобного разделения является использование в них различных методов исследования. Изучая природные процессы, ученый открывает и анализирует объективно существующие закономерности, но уяснение смысла исторических фактов и установление их правильной перспективы зависит от самого ученого, его нравственной позиции. Отсюда и идея Лаврова о необходимости субъективного метода в социологии и истории.

«Человек снова стал центром всего мира, но не для мира, как он существует сам по себе, а для мира, понятого человеком, покоренного его мыслью и напра вленного к его целям».

«ИСТОРИЧЕСКИЕ ПИСЬМА» – произведение, находящееся как бы на слиянии различных линий научных интересов Лаврова. Разрабатывавшаяся им в 50 – 60-е годы антропология, практическая философия, в центре которой – цельная личность, стыкуется здесь с фундаментальными проблемами и темами философии истории: прогресс, культура, цивилизация, идеал, государство, критически мыслящая личность, солидарность. В этом смысле это произведение, пожалуй, самое главное в теоретическом творчестве Лаврова – является вместе с тем и одним из характернейших для социальнофилософской мысли России этого периода. Книга Лаврова была воспринята как теоретическое и нравственное обоснование роли интеллигенции в борьбе за освобождение народа… «Исторические письма», – писал землеволец О. В. Аптекман, были не только настольной книгой молодежи 70-х годов – нет! Это была книга жизни, революционное евангелие, философия революции. Она читалась, перепечатывалась».

Эпоха 60-х гг. XIX в. отразилась в сознании радикальной интеллигенции культом естествознания, противопоставляющегося общественным наукам. «Исторические письма» в определенной мере явились реакцией на эти умонастроения. Лавров пытался повернуть молодежь к истории и социологии. Что ближе «жизненным интересам» человека, ставит вопрос Лавров, – размножение клеток, «перерождение видов», спектральный анализ, двойные звезды или «законы развития человеческого знания, столкновение начала общественной пользы с началом справедливости, борьба между национальным объединением и общечеловеческим единством, отношение экономических интересов голодающей массы к умственным интересам более обеспеченного меньшинства, связь между общественным развитием и формою государственного строя…».

Если поставить вопрос таким образом, говорит Лавров, то вряд ли кто-нибудь, «кроме филистеров знания», не признает, что «последние вопросы ближе и важнее для человека, теснее связаны с его обыденной жизнью, чем первые. Далее, строго говоря, они одни ему близки, одни для него важны. Первые лишь настолько важны и близки ему, насколько они служат к лучшему пониманию, к удобнейшему решению вторых».

Изучая внешний мир, пишет Лавров, надо помнить, что для человека он есть только материал деятельности, фундамент, на котором строится общественное здание.

Естествоиспытатель, пренебрегающий общественными науками, обнаруживает лишь «узость и неразвитость мысли». Вся целенаправленная деятельность человека есть столь же неизбежный и естественный факт, как дыхание и кровообращение. Целеполагание в действиях людей и их борьба существовали и всегда будут существовать, следовательно, общественная жизнь людей – такой же достойный предмет изучения, как и жизнь внешнего мира.

Сила, на которую рассчитывал и к которой обращался Лавров в «Исторических письмах»– критически мыслящее, способное и желающее действовать в интересах народа меньшинство, т. е. радикальная часть разночинной интеллигенции и революционно настроенная молодежь. B значительной степени под влиянием «Исторических писем» в 1874 г. началось «хождение в народ», которому Лавров придал нравственный смысл и исторические перспективы.

Бердяев напишет в «Русской идее»: «лучшей части русского дворянства делает большую честь, что в ней возникло народническое сознание. Это народническое сознание было «работой совести», было сознание греха и покаяния». Эти слова относятся к Петру Лавровичу Лаврову в первую очередь.

ТВОРЧЕСКОЕ НАСЛЕДИЕ. «Очерки вопросов практической философии. Личность»; «Биография – исповедь»; «Исторические письма»; «Задачи революционной пропаганды в России»; «Народники – пропагандисты»; «Государственный элемент в будущем обществе»; «Социальная революция и задачи нравственности». Стихи. Автор песни «Рабочая марсельеза» (Отречемся от старого мира…»).

Как в философии Лаврова проявился позитивизм?

Какую философию Лавров называет научной?

Что думает Лавров о цене прогресса?

Как решает Лавров проблему человека?

Что такое: субъективный метод в социологии?

Что пишет Лавров (в «Исторических письмах») о долге интеллигенции перед народом?

Как Лавров реагирует на культ естествознания в обществе?

Что думал Лавров о будущем России?

Сочинения Лавров П. Л. Философия и социология: Избр. произв. В 2 т.– М., 1965–1966.

Лавров П. Л. Исторические письма // Человек: Мыслители прошлого и настоящего о его жизни, смерти и бессмертии. XIX в.– М., 1995.– С. 429–438.

Литература Бердяев Н. А. Русская идея.– М., 1997.– Гл. Y.

Богатов В. В. Философия П. Л. Лаврова.– М., 1972.–316 с Володин А. И., Итенберг Б. С. Лавров. – М., 1981.– 319 с.

Галактионов А. А., Никандров П. Ф. Идеологи русского народничества.– Л., 1966.

Зеньковский В. В. Русские мыслители и Европа.– М., 1997.– С. 86– 102.

Малинин В. А. Философия революционного народничества.– М., 1972.– 340с.

Пантин И. К. Революционная традиция в России: 1783–1883 гг.–М.,1986.– 343 с.

Щипанов Н. Я. Философия и социология русского народничества. – М., 1983.

Журнальные публикации О месте и значении П. Лаврова в истории общественной мысли//Философ.

науки. 1991. № Фрагменты сочинений печатаются по:

I. Лавров П.Л. Философия и социология. Избр. произ. В двух т. Т. 2– М., 1965.

I I. Лавров П. Л. Исторические письма // Человек: Мыслители прошлого и настоящего о его жизни, смерти и бессмертии. XIX в.– М., 1995.

В продолжение своего долгого существования человечество выработало несколько гениальных личностей, которых историки с гордостью называют его представителями, героями. Для того чтобы эти герои могли действовать, для того даже, чтобы они могли появиться в тех обществах, которые были осчастливлены их появлением, должна была образоваться маленькая группа людей, сознательно стремившихся к развитию в себе человеческого достоинства, к расширению знаний, к уяснению мысли, к укреплению характера, к установлению более удобного для них строя общества. Для того чтобы эта маленькая группа могла образоваться, необходимо было, чтобы среди большинства, борющегося ежечасно за свое существование, оказалось меньшинство, обеспеченное от самых тяжких забот жизни. Для того чтобы большинство борющихся за насущный хлеб, за кров и одежду могло выделить из себя этот цвет народа, этих единственных представителей цивилизации, надобно было большинству просуществовать… В первоначальной борьбе за существование со своими братьями-животными человеку приходилось плохо. У него нет таких могучих естественных орудий нападения и защиты, как у других пород… Человеку нужно выучиться всему, приноравливаться ко всему; иначе он погибнет.

Один орган в своем постепенном развитии мог доставить человеку торжество в этой борьбе, заменив преимущества всех прочих пород и превзойдя их. Это был орган мысли. Вероятно, неисчислимое множество двуногих особей погибло в безнадежной борьбе со своими врагами – зверями, прежде чем выработались счастливые единицы, способные лучше мыслить, чем эти враги, единицы, способные изобресть средства для охранения своего существования. Они отстояли себя ценою гибели всего остального, и эта первая, совершенно естественная, аристократия между двуногими создала человечество.

На почве первобытной материнской семьи образовался первый обширный чисто человеческий союз – материнский род. В тяжелой борьбе за существование человек выработал эту форму прочного союза, опирающегося на общее дело и подчиняющего себе личный эгоизм. Это был первый урок личности, научавший ее, насколько она выигрывает в борьбе за существование, вступая в ассоциацию, от которой получает громадное приращение сил, результаты общей опытности, общей работы мысли всех членов ассоциации и традиционно длинного ряда поколений.

Они (эти личности – Н. К.) создали прогресс в среде человечества, как их гениальные и счастливые предшественники создали человечество среди зверей, создали человеческие общества в борьбе между людскими особями и полуживотными группами, создали возможность будущего прогресса. Но этот прогресс небольшого меньшинства был куплен порабощением большинства, лишением его возможности добиться той же ловкости тела и мысли, которая составила достоинство представителей цивилизации. В то время, как меньшинство развивало в себе и мозг, и мышцы, в то время как самая мышечная система его развивалась разносторонне в деятельности, сопровождаемой досугами и отдыхами, большинство было обречено на однообразную, утомительную и непрерывную мирную работу для чужой пользы, не имея досуга для работы мысли, уступая в ловкости своим повелителям и потому оставаясь неспособным на употребление своих громадных сил для завоевания себе права на развитие, на истинно человеческую жизнь.

Сознание великого значения культуры и науки как силы и как наслаждения вело само собою к желанию монополизировать эту силу и это наслаждение. Прямое принуждение, организация общества, кара закона, религиозный ужас, привычная традиция, внушаемая с колыбели, отделили меньшинство породистых, знающих, развивающихся от всего остального. Ценою неустанной работы и борьбы за существование этого остального немногие могли выбирать себе лучших женщин, производить лучшее поколение, питать и воспитывать его лучше; могли употреблять время на наблюдение, обдумывание, соображение, не заботясь о пище, крове и простейших удобствах; могли добиваться истины, искать технических улучшений, лучшего общественного строя, могли развивать в себе страстную любовь к истине и справедливости… Дорого заплатило человечество за то, чтобы несколько мыслителей в своем кабинете могли говорить о его прогрессе. И если бы вычислить, сколько потерянных человеческих жизней и какая ценность труда приходится на каждую личность, ныне живущую несколько человеческою жизнью, – если бы все это сделать, то, вероятно, иные наши современники ужаснулись бы при мысли, какой капитал крови и труда израсходован на их развитие. К успокоению их чуткой совести служит то обстоятельство, что подобный расчет невозможен.

Впрочем, следует ужасаться не тому, что прогресс меньшинства обошелся дорого, но разве тому, что он обошелся так дорого и что за эту цену сделано так мало… Над законами естественной необходимости мы не властны… Не властны мы и над историей… За грехи отцов мы ответственны лишь настолько, насколько продолжаем эти грехи и пользуемся ими, не стараясь исправить их последствий. Мы властны в некоторой степени лишь над будущим… Каждое поколение ответственно перед потомством за то лишь, что оно могло сделать и чего не сделало. Закон борьбы за существование так общ для мира животных, что мы не имеем ни малейшего повода обвинять первобытное человечество, когда этот закон прилагался и в нем, пока не пробудились в людях сознание взаимной солидарности, потребность истины и справедливости. Так как это сознание едва ли могло пробудиться, пока люди, взаимно истребляя друг друга, не дошли до замены убийства эксплуатацией, то и на весь длинный период борьбы между особями, дружинами, родами, племенами и нациями нам приходится смотреть лишь как на зоологический факт.

Едва ли можно себе представить и накопление знаний, развитие мысли о праве и обязанности в первое время иначе как процессом, совершающимся в единицах, поставленных в особенно выгодные обстоятельства, т. е. в особях, имеющих досуг, лучшее питание и воспитание Прежде чем учиться, надо иметь учителей. Большинство может развиваться лишь действием на него более развитого меньшинства. Поэтому в человечестве или должно было отсутствовать всякое развитие, или пришлось большинству сначала вынести на своих плечах счастливейшее меньшинство, работать на него, страдать и гибнуть из-за него… Примиримся же с фактом, что человечеству для его развития было необходимо очень, очень дорогою ценою приготовить себе педагогическую семинарию и более развитое меньшинство, чтобы наука и разносторонняя жизненная практика, мышление и техника, накопляясь в этих центрах, постепенно разливались на большее и большее число людей… Всякое цивилизованное меньшинство, которое не хотело быть цивилизующим в самом обширном смысле этого слова, несет ответственность за все страдания современников и потомства, которые оно могло устранить, если бы не ограничивалось ролью представителя и хранителя цивилизации, а взяло на себя роль его двигателя.

… меньшинство, гордившееся своею цивилизацией, крайне мало делало для распространения этой цивилизации. Немногие личности заботились о расширении области знания в человечестве; еще меньшее число – об укреплении мысли и о разыскании справедливейших форм общества; личности же цивилизованного меньшинства, стремившиеся воплотить в дело подобные формы, встречаются в весьма незначительном числе… Во всех цивилизациях без исключения большая часть людей, пользовавшихся удобствами культуры, вовсе не думала о всех тех, которые ею не пользовались и не могли пользоваться, а тем менее о цене, которою куплены приобретенные удобства жизни и мысли.

Выгоды современной цивилизации оплачены не только неизбежным злом, но еще огромным количеством совершенного ненужного зла, ответственность за которое лежит на предыдущих поколениях цивилизованного меньшинства… Исправить в прошедшем это зло мы уже не можем. Страдавшие поколения большинства умерли, не облегченные в своем труде. Нынешнее цивилизованное меньшинство пользуется их трудом и страданиями. Мало того: оно пользуется еще страданиями и трудом огромного числа своих современников и может влиять на увеличение труда и страданий их внучат.

Так как за это последнее обстоятельство мы несли и будем нести нравственную ответственность перед потомством, то историческое исследование цены совершившегося прогресса приводит к следующему практическому вопросу: какие средства имеет настоящее поколение, чтобы уменьшить свою ответственность?

Член небольшой группы меньшинства, видящий свое наслаждение в собственном развитии, в отыскании истины и в воплощении справедливости, сказал бы себе: каждое удобство жизни, которым я пользуюсь, каждая мысль, которую я имел досуг приобрести или выработать, куплена кровью, страданиями или трудом миллионов. Прошедшее я исправить не могу, и, как ни дорого оплачено мое развитие, я от него отказаться не могу:

оно именно и составляет идеал, возбуждающий меня к деятельности. Я сниму с себя ответственность за кровавую цену своего развития, если употреблю это самое развитие на то, чтобы уменьшить зло в настоящем и в будущем. Если я развитый человек, то я обязан это сделать, и эта обязанность для меня весьма легка, так как совпадает именно с тем, что составляет для меня наслаждение: отыскивая и распространяя более истин, уясняя себе справедливейший строй общества и стремясь воплотить его, я увеличиваю собственное наслаждение и в тоже время делаю все, что могу, для страждущего большинства в настоящем и будущем. Итак, мое дело ограничивается одним правилом: живи сообразно тому идеалу, который ты сам себе поставил как идеал развитого человека!

Это было бы все так легко и просто, если бы все личности поняли дело, но беда именно в том, что весьма немногие понимают eгo. Большинство же лиц… не хочет видеть, какое незначительное меньшинство пользуется выгодами прогресса цивилизации.

А цена прогресса все растет.

БИОГРАФИЯ – ИСПОВЕДЬ (1885-1889) [ Социология ] История как процесс есть процесс развития, т.е. неповторяющихся явлений, и отличается от других подобных процессов тем, что ее явления обусловлены положительным или отрицательным проявлением в них прогресса, т.е. увеличения или уменьшения сознания в личности и солидарности между личностями во взаимной связи этих элементов между собою. История как наука есть отыскание закона последовательности в фазисах развития сознания в личностях и солидарности между личностями.

…к антропологии относится вся деятельность личности и группы личностей, бессознательная, инстинктивная и та доля сознательной деятельности, которая заключается в приспособлении к существующему; к истории относится деятельность личности и общества, которая заключается в выработке идеалов лучшего и в стремлении изменить существующее сообразно этим идеалам. Характеристическим признаком участия в исторической жизни для личности и для общества поэтому является наслаждение развитием и потребность в развитии.

…исторический прогресс заключается в переработке культуры (т.е. обычных форм жизни), в которых становится все менее доля, принадлежащая обычаю, и все более доля, принадлежащая сознательной мысли.

Огромное большинство человечества остается еще вне истории, частью, как принадлежащее к неисторическим народностям; частью как входящее в классы исторических народностей, настолько подавленных борьбою за существование, что для них по внешним условиям невозможно участие в истории. Историческая эволюция имеет место с самого начала исторического времени лишь в меньшинстве интеллигенции, которая одна познала наслаждение развитием, ощутила в нем потребность и с тем вместе стала жить исторической жизнью. В настоящее время это развитое и развивающееся меньшинство выработало уже идеал личного достоинства и общественного строя, способный охватить все личности и племена, которым станет доступна потребность развития. Универсалистический идеал человечества, связанного интересами коллективного труда и убеждением в потребности всеобщего справедливого общественного строя, стоит теперь в теории научного социализма лицом к лицу с заостряющейся и расширяющейся классовой борьбой, из которой старый строй не находит и не может найти исхода и которая все больше выказывается как основная помеха человеческой …Социология есть наука, исследующая формы проявления, усиления и ослабления солидарности между сознательными органическими особями, и потому охватывает, с одной стороны, все животные общества, в которых особи выработали в себе достаточную степень индивидуального сознания, с другой — не только существующие уже формы человеческого общежития, но и те общественные идеалы, в которых человек надеется осуществить более солидарное и вместе с тем, следовательно, и более справедливое общежитие, а также те практические задачи, которые неизбежно вытекают для личности из стремления осуществить свои общественные идеалы или хотя бы приблизить их осуществление... Общественные формы являются как изменяющиеся в истории продукты общественного творчества личностей ввиду их блага, и потому личность всегда имеет право и обязанность стремиться изменить существующие формы сообразно своим нравственным идеалам, имеет право и обязанность бороться за то, что она считает прогрессом (постоянно подвергая критике по основным требованиям этики свое представление о прогрессе), вырабатывая общественную силу, способную восторжествовать в подобной борьбе. На почве основных требований этики объективными признаками прогресса являются одновременное усиление сознательных процессов в особи и солидарности в обществе, при расширении этой солидарности все на большее число особей... В настоящую эпоху социализм как общественный идеал вполне удовлетворяет этим требованиям: он представляет интересы рабочего большинства, насколько оно проникнуто сознанием классовой борьбы; он осуществляет для развитого меньшинства идеал справедливейшего общежития, допускающего наиболее сознательное развитие личности при наибольшей солидарности всех трудящихся, идеал, способный охватить все человечество, разрушая все разграничения государств, национальностей и рас; он есть для личностей, наиболее вдумавшихся в ход истории, и неизбежный результат современного процесса экономической жизни. Поэтому расчет интереса всякого трудящегося одновременно с нравственным аффектом развитой личности, желающей отплатить человечеству за свое развитие, так дорого стоившее предыдущим поколениям, и со стремлением этой личности осуществить наиболее справедливое общежитие, наконец, одновременно с побуждением наилучше понимающей личности облегчить необходимый процесс истории, должны побуждать всякую развитую личность становиться в ряды социалистов, стремиться усилить их организацию как общественной силы, бороться энергически против всех препятствий к осуществлению их общественного идеала и содействовать этому осуществлению всеми орудиями слова и дела, доступными личности.

Его блестящий талант писателя, его разнообразные сведения делали его драгоценным сотрудником изданий, которые продолжали дело Чернышевского, Добролюбова… Статьи Ткачева заставляли биться много молодых сердец ненавистью к тирании и эксплуататорам народа.

Петр Никитич Ткачев занял в истории русского революционного движения очень заметное место, но о нем, его деятельности и идеях написано гораздо меньше, чем о других ведущих теоретиках российского революционного народничества – П.Л. Лаврове и Н.М. Михайловском. По существующей литературе можно составить сравнительно полное представление лишь о революционной деятельности Ткачева, тогда как о его роли и месте в истории русской философии и социологии написано гораздо меньше.

ИСТОКИ. УЧЕБА. Петр Никитич Ткачев – крупнейший публицист, юрист, философ – родился 29 июня 1844 г. в имении своих родителей в селе Сивцево Псковской губернии в дворянской семье. Его отец был архитектором-строителем, ближайшим помощником великого зодчего Карло Росси, они вместе воздвигали великолепные ансамбли Петербурга. Кроме него, в семье было еще трое детей. Вскоре умер отец, и семья Ткачевых переехала в 1851 г. в Петербург.

В середине 50-х годов Петю отдали во 2-ю Петербургскую гимназию. Годы учебы в гимназии совпали с революционной ситуацией 1859–1861 гг. «С чтения книг, «посторонних классным занятиям»,– вспоминал впоследствии Ткачев,– снято было прежнее veto; чтение было теперь не только дозволено, но даже поощрялось и юноши-дети с жадностью набросились на него».

Стихотворения, которые начал писать Ткачев-гимназист, свидетельствуют о серьезных раздумьях о современной действительности, о судьбах России и Европы, о пользе знания и т.д. «Революционный демократизм, вера в крестьянскую революцию, пафос любви к народу и непоколебимая уверенность в светлом будущем, ист орический оптимизм – таковы основные идейные черты стихотворных опытов Ткачева», заключает Н.Ф. Бельчиков, специально исследовавший его юношеские стихи.

Еще будучи гимназистом, Ткачев увлекся идеями «Колокола» и «Современника». В 1861 г., не окончив гимназии, из пятого класса, он сдает экзамены в Петербургский университет, становится студентом юридического факультета. Но учиться ему не пришлось: начались студенческие волнения, университет был закрыт, Тк ачев в числе активных участников заключен в Кронштадскую крепость, из которой был выпущен через месяц и по повелению царя оставлен в столице под ручательство матери. Ткачев усиленно занимается самообразованием, ходит в публичную библиот еку, пишет стихи. Спустя семь лет он сдал экстерном экзамены за полный курс ун иверситета, представил диссертацию и получил степень кандидата права.

РЕВОЛЮЦИОННОЕ СТАНОВЛЕНИЕ. ПУБЛИЦИСТИЧЕСКАЯ ДЕЯТЕЛЬНОСТЬ. Рано вступив на революционный путь, Ткачев неоднократно подвергался обыскам, арестам, допросам, постоянно находился под надзором полиции, почти ежегодно отбывал тюремное заключение, в разное время примыкал к кружкам, занимающимся выпуском политических прокламаций и пропагандой в народе под видом странствующих учителей, входил в руководящий комитет студенческого движения в Петербурге.

Ткачев писал о себе: «…с гимназической скамьи я не знал другого общества, кроме общества юношей, то увлекающихся студенческими сходками, то таинственно конспирирующих, то устраивающих воскресные школы и читальни, то заводящих артели и коммуны, то опять хватающихся за народное образование, за идею сближения с народом и опять и опять конспирирующих; я всегда был с ними и среди них,– всегда, когда только меня не отделяли от них толстые стены каземата Петропавловской крепости».

Еще в гимназические годы он познакомился с социалистической литературой и прежде всего с изданиями Герцена и Огарева, со статьями Чернышевского и Добролюбова. В 60-е годы происходит его знакомство с некоторыми работами К. Маркса.

К 24-годам Ткачев имел не только семилетний опыт революционной деятельности, но более важный по значению в истории русского освободительного движения опыт литературной работы.

Ткачев был блестящим публицистом. Он сумел занять заметное место в русской прогрессивной журналистике. Первые же его статьи на тему предстоящей судебной реформы носили оппозиционный, революционно-демократический характер и сразу осложнили отношения Ткачева с цензурой. Существенная часть написанного в 60-е годы запрещалась или отбиралась при арестах. «Сочинители тенденциозных статей,– гласила резолюция министра внутренних дел на одном из очередных доносов о статьях Ткачева,– должны убедиться, что им нет места в подцензурной печати».

Анализ экономических отношений Запада и России, опыта революционных народных движений прошлого, истории передовой мысли в борьбе против сил реакции, идеализма, религии, суеверия и предрассудков– ведущие темы статей Ткачева. Литератор по призванию, Ткачев оказался под угрозой отлучения от печати: журнал «Русское слово», постоянным сотрудником которого он стал в конце 1865 г., был запрещен уже в начале 1866 г. (из-за статьи Ткачева); сборник «Луч» (официальным издателем которого был Ткачев), также запрещается. За написание воззвания «К обществу!» и издание запрещенных сочинений Ткачев был осужден и отбыл в заключении около 4-х лет. В тюрьме же если и давали писать, то сами рукописи все равно оседали в III Отделении или в цензуре. И тем не менее даже то немногое, что издается, делает Ткачева одним из самых известных и популярных публицистов своего времени. По признанию цензоров, даже «самое имя его… не может не иметь значения известного знамени».

Как и многие передовые деятели 60–80-х годов XIX в., «литературные пролетарии»

тех лет, Ткачев в своем роде энциклопедист. Он писал по вопросам права, политической экономии, истории, статистики, психологии, педагогики, социологии, философии, естествознания, эстетики, литературоведения, политики и т.д.

В начале 1873 г. Ткачев был отправлен в ссылку на родину, в Великие Луки. В декабре 1873 г. он эмигрировал. За границей Ткачев сотрудничал в журнале Лаврова «Вперед!», однако недолго: взгляды их на задачи революционной партии в России резко разошлись. В 1875 г. начал издавать в Женеве журнал «Набат». В 1877 г. Ткачев и его приверженцы создают строго законспирированное «Общество народного освобождения», опиравшееся на кружки в России. Живя за границей, Ткачев продолжал печататься (под разными псевдонимами) и в русской легальной прессе.

Ткачев начинал как специалист по уголовному праву и уголовной статистике. Он быстро достиг успеха на этом поприще, и статьи его, написанные в возрасте 18-20 лет, не теряют своего значения и поныне. Однако кабинетным ученым он не стал.

«Мыслитель,– писал он,– имеющий претензии принести действительную пользу своим согражданам, … сочувствующий страданиям своих ближних,– прежде всего должен быть практическим мыслителем, должен понимать с таким же совершенством жизнь и ее действительные практические потребности, с каким он проникает в глубь научных исследований и теоретических построений». Эта позиция и привела его к тому роду общественного служения, каким была российская революционнодемократическая публицистика того времени. «При известных общественных условиях всякий критик… как и всякий художник и ученый, если только в его груди бьется человеческое сердце, а в жилах течет кровь, а не вода, непременно будет и должен быть публицистом».

МИРОВОЗЗРЕНИЕ. ФИЛОСОФИЯ «КРИТИЧЕСКОГО РЕАЛИЗМА». Одним из наиболее важных принципов, которым руководствовался Ткачев, является принцип «регуляризации». Каждая наука, искусство и т.д., говорит он, существует во имя какойнибудь человеческой потребности. Всякая деятельность относительно полезна. Но «каждый человек обязан стремиться по мере своих сил и возможности не к полезной деятельности вообще, а к наиболее полезной»; если он этого не делает, «он поступает антисоциально, он нарушает основные принципы человеческого общежития, он расстраивает солидарность общественных интересов, он совершает великий грех против всего общества». В общем и целом для мировоззрения Ткачева характерен примат потребности практического действия над любыми формами теоретической деятельности.

Хотя Ткачев отдал должное культу естественных наук, одна из его заслуг состоит в том, что он один из первых русских мыслителей указывал на необходимость изучения наук социальных, в первую очередь экономических и юридических, для выработки мировоззрения революционера. Знание физической природы человека, знание законов, управляющих физическим миром, указывал Ткачев, необходимо; невежество в этой сфере составляет одну из причин человеческих страданий. Но отсутствие знания социальных наук, презрение к законам, управляющим социальной жизнью общества, также «служит вечным, неиссякаемым источником социальных непорядков и неправд,– вечным тормозом социального прогресса. … изучение и распространение в массах наук социальных …приведет к более решительным и плодотворным результатам, чем все другие знания». При этом к философии Ткачев относился весьма сдержанно.

Ткачев доказывал несостоятельность философии как «метафизики», как «науки наук», стоящей над конкретными естественными и общественными науками. Понятия «философия» и «метафизика» соединяются Ткачевым как синонимы, причем он связывает их с идеализмом. По глубокому убеждению Ткачева, идеализм не просто искаженное, неверное, фантастическое мировоззрение. Он на практике очень вреден.

«Идеалистические иллюзии ума …останавливают прогресс человеческих знаний, отнимая от человека возможность выводить правильные законы и устанавливать верные принципы».

Коренное различие между наукой и метафизической философией состоит, по Ткачеву, в способах отношения к фактам окружающей действительности. Наука относится к фактам критически, а философия – некритично. Поскольку философия некритична, то «в таком случае реальная, положительная наука, а не эфемерная, философия,– вот истинная мать и воспитательница самостоятельных убеждений».

Кроме идеалистов-метафизиков, Ткачев критикует большую группу философов – Конта, Спенсера, Дюринга, гг. П. Лаврова, Михайловского, Лесевича и др.,– которые, как он полагал, считают себя сторонниками «научной философии». С его точки зрения, и научная философия невозможна, если она претендует на роль «науки наук», на роль высшего результата «человеческого духа», «примиряющего и объединяющего все теоретические и практические противоречия и односторонности».

Резкая критика Ткачевым «метафизической», идеалистической философии, и «научной философии» как «науки наук» прозвучала особенно сильно в его статье «О пользе философии». Между тем его позиция в отношении философии не укладывается в рамки «философского нигилизма». Ткачев заверял читателей, что он отрицает не всякую философию, не философию вообще, а лишь философию как «пустое филистерское времяпрепровождение». Он – материалист эмпирико-сенсуалистического, механического толка.

Теоретические идеи Ткачева развивались в русле революционно-демократической материалистической традиции. Свою систему взглядов он называл «критическим реализмом». В философии видел инструмент для реализации практических задач общественного движения. Философия, по его мнению, должна не уводить, не отвлекать от реальной жизни, а раскрывать суть происходящих процессов. Отсюда резкое неприятие идеалистической философии. Так, по мысли Ткачева, философия Гегеля кроме чисто исторического не имеет никакого значения.

Ткачев относился к тем народническим идеологам, которые выражали распространившееся с конца 60-х гг. неверие в способности философии выполнить функции «компаса жизни», стать «философией действия», обосновать положительный идеал общественного строя будущего. В философской концепции Ткачева наиболее сильным является ее публицистический, критический аспект. Он – непримиримый обличитель теологии и философского идеализма. В основном же его философия – материалистическая, близкая к естественнонаучному, механистическому материализму в понимании окружающей человека природы и психофизической природы самого человека.

В одной из первых своих статей («Юридическая метафизика», 1863) Ткачев формулирует собственную программу реформы философии: построение «новой, живой, плодотворной, истинной философии, чуждой всякой метафизичности, философии, связующей воедино насильственно расторгнутые части социальной науки», философии, которая «сделается наукой общественной, социальной». Он говорит о пользе такой философии, которая становится стержнем правильного мировоззрения, инструментом науки, основой преобразования мира.

Свою философскую позицию Ткачев трактует как «строго реальное, разумно научное, а по тому самому и в высшей степени человеческое мировоззрение, …свободное от всяких суеверий и предрассудков,– трезвое, разумное отношение к явлениям окружающей природы и к отношениям людей между собой». Реалист верен фактам как таковым, «в науке он из них строит свои принципы, выводит законы, в жизни – он приспособляется к ним, старается изменить их в свою пользу». При этом стержнем истинного реализма Ткачев считал материалистическую методологию. Применительно к природе это «механический закон органической природы», применительно к обществу – «закон общественного самосохранения», применительно к политике – «философия действия». Ткачев в понимании природы стоит на позициях естественного, механического материализма. Природа подчиняется, по его представлениям, ряду объективных, необходимых, непреложных законов.

По его мнению, прогресс естествознания дал уже возможность объяснить «бо льшую часть видимых явлений», он радуется, что и «трезвый, естественнонаучный взгляд на человека начинает пробивать себе дорогу». Ткачев выделял, в частности, действие закона причинности, которому, «безусловно, подчинены не только низшие и элементарные проявления органической жизни, но и высшие, более сложные». Он ценил и отмечал в своей публицистике «философию биологии» Спенсера, «дарвиновскую теорию развития».

В 60-70-е годы XIX в. широкое распространение получил позитивизм. Ткачеву импонировала опора позитивизма на науку и научное знание, в нем он видел философию, противостоящую объективно-идеалистическим концепциям. Единственно приемлемой Ткачев признавал философию как совокупность научных познаний о природе, «так называемую философию природы (или науку о природе)». В этом его концепция похожа на философию позитивистов, с точки зрения которых философия является простым суммированием частных научных понятий, философией конкретных наук, они отрицают качественное различие между «положительной философией» и конкретными науками. Ткачев также сближает объект науки и объект философии, философию трактует как обобщение, систематизацию, классификацию «частных понятий отдельных наук».

Видя задачу публициста в сведении профессиональной философии с тех метафизических высот, где ее «кладези мудрости» недоступны для простых смертных, Ткачев стал одним из немногих отечественных популяризаторов философии. Обсуждение философских вопросов он вынес на страницы литературных и общественно-политических журналов.

СОЦИОЛОГИЯ. КОНЦЕПЦИЯ ОБЩЕСТВЕННОГО РАЗВИТИЯ. РОЛЬ

ЛИЧНОСТИ В ИСТОРИИ. В мировоззрении Ткачева органично переплелись собственно теоретические идеи с его практически политической программой, с этической установкой революционера. Его социологическая публицистика на этом фоне особенно оригинальна, имеет большую историческую значимость, до сих пор читается с подлинным интересом.

Социология, по мнению Ткачева, изучает явления социальной жизни. Ее задача – составить ясное научное понятие о сложных общественных отношениях, «установить закон общественного движения». Он выступал за такое знание общественной жизни, которое «открывает скрытый смысл ее явлений и дает верные, разумные критерии для их оценки». Основанная на «примерах точной науки», эта социология не имеет ничего общего с фаталистической философией истории.

Ткачев – противник отождествления законов общественного развития и законов природы, органического направления в социологии и социал-дарвинизма. Критикуя фаталистическое действие непреложных, от людей независимых законов, Ткачев, однако, не отрицает вообще закономерность общественного развития. Единственно приемлемым методом изучения «явлений реальной жизни» Ткачев признавал «разумный, аналитико-критический метод» или «рациональный, исторический метод». За образец такого метода брались прежде всего естественные науки, которые первые «выработали наиболее точные и целесообразные приемы критического отношения к изучаемым явлениям».

В отличие от Лаврова и в противовес ему Ткачев энергично выступал против субъективизма в социологии. «История есть ряд неизбежных необходимостей, неразрывная цепь причин и следствий». Объективное отношение к предмету, по мнению Ткачева, необходимо не только в естественных, но и в общественных науках. Но объективное отношение к историческим фактам не означает беспристрастного, некритического отношения. «… Историк, не умеющий осуждать прошлого, должен быть дурным человеком и еще более дурным гражданином…».

В социологии Ткачев рассматривает такие вопросы, как: метод социальных наук, его сходство и отличие от метода наук естественных; характер исторических законов;

роль науки, знания, идей, материального фактора в общественной жизни. Социология Ткачева – первая концепция «экономического материализма», возникшая и развивавшаяся под влиянием Марксова материалистического понимания истории. Марксизм оказал на Ткачева большое влияние, он воспринял его в форме экономического материализма. «Формы общежития вообще сведены к формам экономической жизни; доказано, что последние обусловливают собой первые, что каковы экономические отношения, таковы будут и отношения социальные, политические, нравственные и всякие другие…».

Одной из фундаментальнейших посылок социологии Ткачева является утверждение о том, что личность – необходимое следствие определенных закономерностей общественного развития и действует в определенных экономических условиях, которые она не может игнорировать. С этих позиций он критиковал субъективистские социологические концепции. В отличие от концепций Лаврова и Михайловского, в которых критерием прогресса выступает отдельная «критически мыслящая» личность, теория прогресса Ткачева является уравнительной, покоится на мысли о необходимости ликвидации различий между индивидуальностями и достижения идеального, социалистического строя будущего, основанного на «вполне уравнительном распределении счастья между всеми членами общества».

Теория личности – центральный компонент социологических построений всех идеологов народничества. Позиция Ткачева по этой проблеме – своеобразна. Человеческое «я» у Ткачева является продуктом длинного ряда причин, вполне зависит от среды, в которой живет, связано непрерывными узами со множеством других «я»; человеческое «я» есть «лишь одно из маленьких звеньев в бесконечной цепи причин и следствий», но принцип причинности, по Ткачеву, не противоречит идее активности личности.

Он резко критикует фатализм, который «уничтожает индивидуальную свободу и сводит принцип личной самодеятельности к нулю». В противовес фатализму Ткачев доказывал, что личность не является в историческом процессе слепым, страдательным орудием, напротив, это – активный и самостоятельный деятель. Человек потому значителен, что он «не ящера и не муравей, что он не должен быть ослом, что он всегда может по своему произволу изменять условия окружающей его жизни, что законы развития гражданского общества не имеют ни единой черты той непреложности, вечности и неизменности, которой запечатлены законы природы».

Влияние теории экономического объяснения социальных явлений, которой придерживался Ткачев, сказалось и на его представлениях о роли личности в истории.

«…Никакая история, если только это действительно история, а не биография, не должна,– по Ткачеву,– игнорировать экономическими факторами». Для идеалистических концепций философии истории законы развития общества есть законы движения мысли. Ткачев принципиально иначе трактует роль идейного фактора, объявляя его производным от экономического. «Мировоззрение людей и характер их деятельности всегда определяются условиями экономического быта».

«…Оставаясь верным этой исходной точке,– говорит Ткачев о гипотезе экономического объяснения социальных явлений,– я, встречаясь с каким-нибудь крупным явлением из общественной жизни, с какой-нибудь социальной теорией, с каким-нибудь нравственным правилом и воззрением, стараюсь прежде всего вывести его из данных экономических отношений...». Конечно, влияние на Ткачева Марксова материалистического понимания истории несомненно. И действительно, Ткачев не раз ссылался на авторитет Маркса, когда ему приходилось защищать гипотезу экономического объяснения истории.

ПСИХОЛОГИЯ. ГНОСЕОЛОГИЯ. По Ткачеву, психология – положительная, недавно ставшая самостоятельной, дисциплина. До этого она сливалась с метафизикой. В XYIII в. оформилось «психологическое направление в философии», поставившее своей целью изучение «человека и его познавательных способностей» и применявшего «метод наблюдения и анализа, без которого немыслимы никакие психологические исследования». Учение Дарвина и Спенсера, физиология и медицина внесли в психологию объективный метод, и под его влиянием значительно изменилось содержание этой науки.

Ткачев объяснял происхождение и характер психических явлений естественнонаучным путем, стремился доказать, что нельзя понять психическую природу человека, не руководствуясь фундаментальнейшим принципом естествознания – принципом развития. Пишет об объективной обусловленности «бессознательных» процессов как исходных для понимания всей психической жизни человека, подчеркивает, что «сознательные процессы играют в психической деятельности человека очень скромную роль».

«Сознательное» и «бессознательное» в психике человека органически связаны. Главная цель Ткачева – преодолеть дуализм тела и души на основании последних данных физиологии, медицины, психиатрии о зависимости души и тела, подвести под психические процессы объективную основу. Он выступал фактически представителем материалистического направления в психологии.

Ткачев утверждает, что между чувством и разумом человека нет коренного противоречия. Разум человека связан, с одной стороны, с чувственными центрами, с другой стороны – с высшими мыслительными центрами мозга. Медицина, психиатрия дали Ткачеву «такую массу фактов, самым несомненным образом доказывающих тесную связь, существующую между явлениями психическими и физическими, между телом и духом. …Физиология и психиатрия несомненным образом доказали только одно, что наша психическая жизнь находится в самой тесной зависимости от нашей жизни материальной, от известного устройства нашей нервной системы, от известного состояния органов кровобращения, пищеварения и т.п.».

Ткачев объясняет психическую и умственную жизнь человека не только аргументами естествознания. В его концепции есть уже некоторые подходы к осознанию социальной природы человеческой психики, сознательной умственной деятельности человека.

Три основных фактора, по Ткачеву, определяют умственную, психическую жизнь каждого человека: «известное анатомическое сочетание мыслительных клеток»;

«житейский опыт,.. совокупность влияний внешнего мира на человека»; «индивидуальные особенности человеческих мозгов». На этих «психологических положениях»

покоятся представления Ткачева о процессе познания.

«Здравый смысл,– по Ткачеву,– всегда может и должен контролировать логику ученого, в особенности логику философов». Ткачев в своей публицистике выступает в защиту «обыденного мышления» и «здравого смысла». Между обыденным сознанием и сознанием научным есть лишь количественные различия. Законы формирования любых представлений и понятий одинаковы для всех людей – вот одна из главных идей психологических и гносеологических построений Ткачева.

Как же протекает, по представлениям Ткачева, процесс познания? «Значительная часть человеческих познаний возникает из бессознательных субъективных ощущений».

Человек постоянно анализирует эти ощущения, возводит их в ясные и определенные представления, изучает условия возникновения ощущений и получает строго научное, точное понятие о том явлении, которое вызвало то или иное ощущение.

По Ткачеву, в сфере чувственной господствует субъективный критерий, «т.е. критерий, опирающийся на индивидуальное чувство», а в сфере логического мышления действует критерий объективный, «опирающийся на обязательные для всех людей выводы логики».

Определение своего мировоззрения как «строго реального» и «разумно научного»

Ткачев распространяет на метод познания. Стоять на почве фактов действительности, но относиться к ним критически; на основе наблюдения, обобщения опыта формулировать законы и принципы, приспосабливаться к ним, стремясь обратить их в свою пользу; не верить ни в какие априорные, метафизические посылки, но идти от известного к неизвестному, критикуя, анализируя и проверяя каждый шаг познания. Абстрагирование и гипотезы – важные инструменты научного познания, сведение научных понятий к предельно абстрактным всеобщим философском понятиям – основные методологические принципы, которые включал Ткачев в свое мировоззрение.

Долгое время Ткачев в познании отдавал первенство индуктивизму, считая, что возможен один только путь открытия истины – путь наблюдения и сравнения частных фактов и явлений окружающего нас мира… Ум человеческий «никогда не начинает с абстрактного, а почти всегда с конкретного,– от изучения явления он восходит к изучению законов, а не наоборот».

К концу жизни Ткачев несколько изменил свои прежние категорические высказывания об антинаучном характере дедуктивного метода: …человек, который «возится с сырым материалом, не имея никакой теории», «не сделает из него никаких научных обобщений, он запутается в противоречиях, запутается в частностях и весь его опыт пропадет для науки даром».

Ткачев решительно осуждает время, когда представители опытных наук относились к изучаемым ими явлениям природы «с нравственно-телеологической точки зрения», т. е. с чисто субъективной точки зрения. Ткачев убежден в том, что к данным естественных наук этические критерии неприменимы, «мы ищем в них не того, что нам желательно или нежелательно... нравственно или безнравственно, а того, что объективно истинно».

ТЕОРИЯ ПРОГРЕССА И СОЦИАЛЬНОЙ РЕВОЛЮЦИИ. СОЦИАЛИСТИЧЕСКИЙ ИДЕАЛ И РОССИЯ. Главную задачу всех общественных наук Ткачев усматривал в решении вопроса о социалистическом строе будущего. С его точки зрения, конечная цель и социолога, и историка, и экономиста, и правоведа, и моралиста, и всех других обществоведов заключается в том, чтобы выработать такие мысли и теории, от практического осуществления которых будет зависеть «улучшение и правильное развитие условий общественного быта», а тем самым общественные науки должны послужить «партии прогресса», признанной непосредственно осуществить практическое преобразование отжившего общественного строя на началах социализма.

Гипотеза экономического объяснения социальных явлений связана у Ткачева с теорией прогресса. Понятие прогресса «всегда предполагает некоторое движение, т. е.

ряд изменений, следующих в одном и том же направлении и стремящихся к достижению или осуществлению известной цели. С точки зрения этой цели человек оценивает движение, она – критерий прогресса. И где нет этого критерия, где эта цель для человека неуловима, там и понятие прогресса немыслимо».

Если природе нельзя навязывать цели, то человеческому обществу, оказывается, можно и должно. «...Цель жизни и деятельности каждого отдельного индивида есть с ч а с т ь е; следовательно, и целью человеческого общежития, целью гражданского общества должно быть с ч а с т ь е всех индивидов, его составляющих. Если такова конечная цель гражданского общества, то, значит, она же должна быть и критерием его исторического развития, его прогресса». Общее счастье станет возможным при установлении «таких общественных условий, при которых все члены общества могли бы равномерно развивать все разнообразные потребности человеческого организма, свободно и беспрепятственно удовлетворять их по мере возникновения».

«Верховный критерий исторического социального прогресса», по Ткачеву,– установление не просто политического, юридического и экономического равенства людей, но приведение потребностей всех и каждого в полную гармонию со средствами к их удовлетворению. Такое «уравнивание» противостоит лозунгу Михайловского «борьбы за индивидуальность» и учению Лаврова о личности. Ткачев размышляет над тем, как уравнять индивидуальности. Это можно сделать путем объединения или уравнивания жизненных целей различных людей через систему воспитания и общность условий жизни. Ткачев – сторонник коллективистского идеала общественного устройства.

Установить гармонию потребности и средств означает: «развивать в своих членах только те потребности, которые могут быть удовлетворены данной производительностью труда…». И в этом случае Ткачев выступает с точки зрения теории «экономического материализма». Итак, тенденции к уравнению индивидуальностей и установлению гармонии между потребностями и средствами к их удовлетворению являются, по Ткачеву, прогрессивными.

Будущее общество Ткачев рассматривал как качественно новое состояние, в котором будут преодолены противоречия современной жизни. Общественный идеал Ткачева исключал классовую борьбу и конкуренцию, предполагал полное равенство, гармонию интересов, всеобщую солидарность. «Разумное человеческое общежитие возможно только при существовании полной гармонии в человеческих отношениях, при господстве мира, любви, согласия, братства, при совершенной солидарности интересов всех людей». Акцент на идее солидарности напоминает общественный идеал Лаврова.

Характерной особенностью реализации социалистического идеала в России является опора на поземельную общину. Однако Ткачев не абсолютизировал значение общины, допуская иные пути построения социализма.

Острые дискуссии в народнической литературе вызвала проблема власти «на другой день революции». Бакунин выступал против власти революционного меньшинства.