«ОБЩЕТЕОРЕТИЧЕСКИЕ И ТИПОЛОГИЧЕСКИЕ ПРОБЛЕМЫ ЯЗЫКОЗНАНИЯ GENERAL THEORETICAL AND TYPOLOGICAL PROBLEMS OF LINGUISTICS Сборник научных статей Выпуск 2 Бийск 2013 Общетеоретические и типологические проблемы языкознания. ...»

Министерство образования и наук

и Российской Федерации

Федеральное государственное

бюджетное образовательное учреждение

высшего профессионального образования

«Алтайская государственная академия образования

имени В.М. Шукшина»

ОБЩЕТЕОРЕТИЧЕСКИЕ И

ТИПОЛОГИЧЕСКИЕ

ПРОБЛЕМЫ ЯЗЫКОЗНАНИЯ

GENERAL THEORETICAL AND TYPOLOGICAL

PROBLEMS OF LINGUISTICS

Сборник научных статей Выпуск 2 Бийск 2013 Общетеоретические и типологические проблемы языкознания. Выпуск 2. 2013 Ответственный редактор:

доктор филологических наук, профессор Е.Б. Трофимова Редколлегия:

кандидат филологических наук, доцент У.М. Трофимова;

кандидат филологических наук Е.А. Коржнева;

кандидат филологических наук М.С. Власов.

Общетеоретические и типологические проблемы языкознания = General Theoretical and Typological Problems of Linguistics [Электронный ресурс]: сборник научных статей. – Выпуск 2. / Отв. ред. Е. Б. Трофимова. - Бийск:

ФГБОУ ВПО «АГАО», 2013. – 1 электрон. опт. диск (DVD).

Сборник составили материалы участников V Международной научной конференции «Общетеоретические и типологические проблемы языкознания в условиях межъязыковых контактов народов Алтая», состоявшейся в г. Бийске 8– 10 октября 2012 г в Алтайской государственной академии образования имени В.М.

Шукшина.

Для специалистов в области языкознания.

Ответственность за аутентичность и точность цитат, имен, названий и иных сведений, а также за соблюдение законов об интеллектуальной собственности несут авторы публикуемых статей.

ФГБОУ ВПО «АГАО», 2013.

Общетеоретические и типологические проблемы языкознания. Выпуск 2. Содержание

ОБЩАЯ ТЕОРИЯ, ИСТОРИЯ И МЕТОДОЛОГИЯ

ЛИНГВИСТИЧЕСКИХ ИССЛЕДОВАНИЙ

К. В. Бабаев

СОВРЕМЕННОЕ СРАВНИТЕЛЬНО-ИСТОРИЧЕСКОЕ

ЯЗЫКОЗНАНИЕ: ТЕНДЕНЦИИ И ВЫЗОВЫ XXI ВЕКА

А. А. Бернацкая

ОБ ОДНОЙ ВАКАНТНОЙ МИШЕНИ ДЛЯ КРИТИКИ

В «КУРСЕ» Ф. ДЕ СОССЮРА И. П. Исаева

ТЕОРИИ СМЫСЛА В ЛИНГВОКОГНИТИВНЫХ И

ЛИНГВОСЕМАНТИЧЕСКИХ КОНЦЕПЦИЯХ

А. В. Колмогорова

СЕМИОЗИС, КОГНИЦИЯ, КОММУНИКАЦИЯ:

ФОРМИРОВАНИЕ ИКОНИЧЕСКИХ СЕМИОТИЧЕСКИХ

ОТНОШЕНИЙ В КОГНИТИВНОМ ОПЫТЕ РЕБЁНКА В

ПРОЦЕССЕ ОБЩЕНИЯ С МАТЕРЬЮ

О. В. Лещак

ОНТОЛОГИЯ ВРЕМЕНИ КАК ИССЛЕДОВАТЕЛЬСКАЯ

ПРОБЛЕМА ГУМАНИТАРНОГО ДИСКУРСА: И. КАНТ,

В. ДЖЕМС И Ф. СОССЮР (нелингвистические рассуждения языковеда) Л. Б. Парубченко ЯЗЫК НАУЧНО-МЕТОДИЧЕСКИХ ПУБЛИКАЦИЙ 20-х гг.

ХХ в. КАК ВЫРАЖЕНИЕ НОВОЙ ИДЕОЛОГИИ И

МЕТОДОЛОГИИ (на материале публикаций журнала «Родной язык в школе») А. А. Романов, В. Х. Зайналабдиев, Е. В. Малышева

ЭНЕРГОИНФОРМАЦИОННАЯ МОДЕЛЬ КОММУНИКАЦИИ

И ЕЕ УРОВНИ

МЕТОДЫ КОРПУСНОЙ ЛИНГВИСТИКИ В СРАВНИТЕЛЬНОСОПОСТАВИТЕЛЬНЫХ ИССЛЕДОВАНИЯХ (на материале

сопоставления частотной лексики русскоязычных и англоязычных текстов электронных СМИ)

ОСНОВНЫЕ ВОПРОСЫ И ЗАДАЧИ ИЗУЧЕНИЯ ЯЗЫКА

РУССКИХ ПЕРЕВОДОВ XVIII ВЕКА ПИСЕМ КАЛМЫЦКИХ

ХАНОВ И ИХ СОВРЕМЕННИКОВ

SEMANTIC RELATIONISM AND ITS LIMITS

Общетеоретические и типологические проблемы языкознания. Выпуск 2.

ТИПОЛОГИЯ ЯЗЫКОВ В СИСТЕМНО-СТРУКТУРНОМ И

АНТРОПОЦЕНТРИЧЕСКОМ ПРОСТРАНСТВЕ

Экспериментальные исследования словесного акцента

ПРОБЛЕМЫ ЭКСПЕРИМЕНТАЛЬНО-ФОНЕТИЧЕСКОГО

АНАЛИЗА МОНГОЛЬСКОГО СЛОВЕСНОГО АКЦЕНТА

(на примере базы данных разговорной речи)

ЭКСПЕРИМЕНТАЛЬНОЕ ИССЛЕДОВАНИЕ ВОСПРИЯТИЯ

АКЦЕНТНОЙ ВАРИАТИВНОСТИ В РУССКОМ УЗУСЕ

МОНГОЛЬСКИЙ СЛОВЕСНЫЙ АКЦЕНТ ГЛАЗАМИ

НОСИТЕЛЕЙ ЯЗЫКА

ЭКСПЕРИМЕНТАЛЬНОЕ ИССЛЕДОВАНИЕ АКЦЕНТНОЙ

ВАРИАТИВНОСТИ РУССКИХ ПРИЛАГАТЕЛЬНЫХ И

ПРИЧАСТИЙ В СОЗНАНИИ НОСИТЕЛЕЙ РУССКОГО

ЯЗЫКА

ПРИЧИНЫ ИЗМЕНЕНИЯ И ХАРАКТЕР ВАРИАТИВНОСТИ

АКЦЕНТОЛОГИЧЕСКИХ НОРМ В СОВРЕМЕННОМ

РУССКОМ ЯЗЫКЕ

Лексические единицы в разносистемных языках

СОПОСТАВЛЕНИЕ БАЗ ДАННЫХ ПОДРАЖАТЕЛЬНЫХ

ЛЕКСЕМ АНГЛИЙСКОГО И КАЗАХСКОГО ЯЗЫКОВ

ПРОБЛЕМЫ ИДЕНТИФИКАЦИИ УСТОЙЧИВЫХ

СЛОВОСОЧЕТАНИЙ НЕМЕЦКОГО ЯЗЫКА

ПРОБЛЕМЫ СЕМАНТИЧЕСКОГО СООТНОШЕНИЯ

ЛЕКСИЧЕСКИХ ЕДИНИЦ РУССКОГО И АНГЛИЙСКОГО

ЯЗЫКОВ

ПРОИЗВОДНАЯ ОТСОМАТИЧЕСКАЯ ЛЕКСИКА,

НАЗЫВАЮЩАЯ ОДЕЖДУ: ПРИЗНАКОВЫЙ ПОДХОД

ЭКСПЕРИМЕНТАЛЬНОЕ ИССЛЕДОВАНИЕ СИСТЕМЫ

ТЕРМИНОВ РОДСТВА В СОЗНАНИИ РУССКОЯЗЫЧНЫХ

НОСИТЕЛЕЙ

Общетеоретические и типологические проблемы языкознания. Выпуск 2.

ЛЕКСИКО-СЕМАНТИЧЕСКАЯ КЛАССИФИКАЦИЯ ПАРНЫХ

СЛОВ В АЛТАЙСКОМ ЯЗЫКЕ

ЭКСПЕРИМЕНТАЛЬНОЕ ИССЛЕДОВАНИЕ

ОСОБЕННОСТЕЙ ВОСПРИЯТИЯ НЕМЕЦКИХ

СОКРАЩЕНИЙ-ОМОНИМОВ НОСИТЕЛЯМИ РУССКОГО

ЯЗЫКА Проблемы грамматического строя разносистемных

КОНТЕКСТНАЯ РЕАЛИЗАЦИЯ МОДАЛЬНЫХ ФОРМ

ГЛАГОЛА АЛТАЙСКОГО ЯЗЫКА

ПОСЕССИВНОСТЬ КАК ЧАСТЬ ГРАММАТИЧЕСКОЙ

СТРУКТУРЫ АДЫГЕЙСКОГО ЯЗЫКА

МЕЖДОМЕТИЯ КАК ЧАСТЬ РЕЧИ В НЕМЕЦКОМ ЯЗЫКЕ

ПУТИ ПРЕОДОЛЕНИЯ ЯЗЫКОВОЙ ИНТЕРФЕРЕНЦИИ ПРИ

ОБУЧЕНИИ РУССКОМУ ЯЗЫКУ УЧАЩИХСЯ ЛЕЗГИН

ПРЕДМЕТНОСТЬ КАК ГРАММАТИЧЕСКАЯ КАТЕГОРИЯ

СУЩЕСТВИТЕЛЬНЫХ СОВРЕМЕННЫХ СЛАВЯНСКИХ

ЯЗЫКОВ

СИНТАГМАТИЧЕСКИЕ СВЯЗИ ГЛАГОЛА

В АЛТАЙСКОМ ЯЗЫКЕ

МЕЖЪЯЗЫКОВАЯ И ВНУТРИЯЗЫКОВАЯ

ВАРИАТИВНОСТЬ КАК СОЦИОЛИНГВИСТИЧЕСКАЯ

ПРОБЛЕМА

ДИАЛЕКТНЫЕ ОСОБЕННОСТИ РЕЧИ ЖИТЕЛЕЙ

АЛТАЙСКОГО КРАЯ

ТЕМАТИЧЕСКИЕ ГРУППЫ ОНИМОВ

В СОСТАВЕ РЕГИОНАЛЬНЫХ ФОНОВЫХ ЗНАНИЙ

СМОЛЯН (на примере разряда антропонимов)

ЯЗЫК КАК ОСНОВАНИЕ И ИНДИКАТОР ИДЕНТИЧНОСТИ

Общетеоретические и типологические проблемы языкознания. Выпуск 2.

ОСОБЕННОСТЬ ГЕНДЕРНОЙ РЕПРЕЗЕНТАЦИИ

В НЕМЕЦКИХ РЕКЛАМНЫХ ТЕКСТАХ

КОММУНИКАЦИЯ В ГЕТЕРОКУЛЬТУРНОЙ СРЕДЕ - ЕЁ

ОТРАЖЕНИЕ В РУССКОЙ ХУДОЖЕСТВЕННОЙ

ЛИТЕРАТУРЕ И ПРОБЛЕМЫ ПЕРЕВОДИМОСТИ С

РУССКОГО ЯЗЫКА НА НЕМЕЦКИЙ

ЭКСПЕРИМЕНТАЛЬНОЕ ИССЛЕДОВАНИЕ ГЕНДЕРНОЙ

СПЕЦИФИКИ ПОРОЖДЕНИЯ ТЕКСТА НА МАТЕРИАЛЕ

СПОНТАННЫХ ПРОДОЛЖЕНИЙ ПРЕДЛОЖЕНИЯ

АСПЕКТЫ КОГНИТИВНЫХ ИССЛЕДОВАНИЙ

ОТРАЖЕНИЕ ПРЕДСТАВЛЕНИЙ О РЕЧИ И ПОВЕДЕНИИ

ЧЕЛОВЕКА В СТРЕССОВЫХ СИТУАЦИЯХ (на материале фильма-катастрофы «Война миров»)

КОГНИТИВНАЯ ХАРАКТЕРИСТИКА КОНЦЕПТА КРАСНЫЙ

МЕТАФОРА ВОДЫ В ЛЕГЕНДАХ О ПРОИСХОЖДЕНИИ

ЯЗЫКА

ФРЕЙМОВЫЙ СПОСОБ СМЫСЛОВОЙ КОМПРЕССИИ

И ВИЗУАЛИЗАЦИИ ТЕКСТА

РЕПРЕЗЕНТАЦИЯ ЭТИЧЕСКИХ КОНЦЕПТОВ

В ПРОИЗВЕДЕНИЯХ М. ЦВЕТАЕВОЙ

ОБРАЗ ЯЗЫКА В МЕТАЯЗЫКОВОМ СОЗНАНИИ

ШКОЛЬНИКА

ДИСКУРСИВНО-КОММУНИКАТИВНЫЕ ОРИЕНТИРЫ

ТЕКСТА

ТИПОЛОГИЧЕСКИЕ ХАРАКТЕРИСТИКИ ЖАНРА ЖИТИЯ И

ЖИЗНЕОПИСАНИЯ НА ПРИМЕРЕ ТЕКСТА О

«ПРЕПОДОБНОМ ГЕРМАНЕ АЛЯСКИНСКОМ»

КОНТИНУАЛЬНОСТЬ/ ДИСКОНТИНУАЛЬНОСТЬ

Общетеоретические и типологические проблемы языкознания. Выпуск 2.

ХУДОЖЕСТВЕННОГО ПРОСТРАНСТВА В НЕМЕЦКОМ

ТЕКСТЕ

МЕХАНИЗМЫ РЕАЛИЗАЦИИ КОМИЧЕСКОГО В ОБРАЗАХ

П.Г. ВУДХАУЗА

«НЕ НЕФТЬЮ ЕДИНОЙ»: МОДУС УСПЕШНОСТИ В

МЕДИАПРЕЗЕНТАЦИИ ГОРОДА НЕФТЯНИКОВ (НА

МАТЕРИАЛЕ СТАТЕЙ ЖУРНАЛИСТА ГАЗЕТЫ «ТОМСКАЯ

НЕФТЬ» АСИ ШУЛБАЕВОЙ)

РЕПРЕЗЕНТАЦИЯ ИДЕАЛЬНОГО ОБРАЗА СЕМЬИ

В ПРОИЗВЕДЕНИИ Г. БЕЛЛЯ «ДОМ БЕЗ ХОЗЯИНА»

Общетеоретические и типологические проблемы языкознания. Выпуск 2. Общая теория, история и методология лингвистических исследований УДК 800:001.12/. К. В. Бабаев, канд. филол. наук, Институт востоковедения РАН, Фонд фундаментальных лингвистических исследований,

СОВРЕМЕННОЕ СРАВНИТЕЛЬНО-ИСТОРИЧЕСКОЕ ЯЗЫКОЗНАНИЕ:

ТЕНДЕНЦИИ И ВЫЗОВЫ XXI ВЕКА

Аннотация. Автор статьи обосновывает необходимость поиска новых методов языкового анализа и развития традиционных методов сравнительноисторического языкознания для преодоления методологического тупика.

Ключевые слова: языковое родство, сравнительно-исторический метод, метод ступенчатой реконструкции, метод морфосинтаксического сравнения, лексикостатистика.

Babaev K.V. MODERN COMPARATIVE-HISTORICAL LINGUISTICS:

TRENDS AND CHALLENGES OF THE XXI CENTURY

Abstract. The author of the article proves the necessity for searching for new methods of linguistic analysis and development of traditional methods of comparativehistorical linguistics to overcome the methodological deadlock.

Keywords: affinity of languages, comparative-historical method, the method of stepwise reconstruction, the method of morphosyntactic comparison, lexico-statistics.

В конце XX в. сравнительно-исторические исследования, после почти двух столетий непрерывного развития, фактически оказались в методологическом тупике. Как известно, в начале XIX столетия именно с появлением сравнительных исследований началось становление и развитие такой научной дисциплины, как языкознание, и в течение более чем столетия компаративистика обладала почти безраздельным господством в лингвистических исследованиях мирового научного сообщества. Сравнительные исследования позволили разработать первую (и на сегодняшний день всё ещё основную) таксономическую классификацию языков мира, модель которой была заимствована из биологической науки, а также определить основные принципы генеалогической классификации, описания языков мира.

Разработанный в этот ранний период классический сравнительно-исторический метод младограмматической школы позволил распределить большинство языков Старого и Нового Света по крупным и малым языковым семьям на основании их генетического происхождения. Основой метода стало установление системы регулярных фонетических соответствий между языками на Общетеоретические и типологические проблемы языкознания. Выпуск 2. базе ограниченного объёма базовой лексики. Этот метод прекрасно работал в ходе исследований языков, принадлежащих к так называемым старым семьям языков Евразии: индоевропейской, семитской, тюркской, сино-тибетской и других.

Однако уже первые опыты экстраполяции методики сравнения малоизученных языков других семей и особенно таких континентов, как Северная и Южная Америка, Африка, Австралия, показали необходимость усовершенствования методологии. Это следовало из двух ограничений, налагаемых такими языками.

Во-первых, большинство языков мира не имеет не только исторической традиции, но и даже письменности, что препятствует проведению собственно исторического анализа. Сравнительноисторическое языкознание как наука сформировалось на основе сопоставления между собой древних и новых языков индоевропейской семьи. Памятники ведийского языка Индии и микенского диалекта древнегреческого языка восходят к XVI-XVII столетиям до н. э., первые латинские надписи – к VI в. до н. э. В составе индоевропейской семьи нет групп, языки которых нельзя было бы проследить хотя бы на протяжении пяти столетий. Исторические данные создали возможность проанализировать развитие языков семьи с глубокой древности и до наших дней, дали массу материала для сравнения и на порядок облегчили реконструкцию праязыка. Как известно, А. Мейе писал, что «сравнение романских языков не может дать точного и полного представления о народной латыни IV в. н. э.» [Мейе, 1938:

74]. Успехи семитского (и, шире, афразийского), алтайского, уральского, сино-тибетского или австронезийского сравнительного языкознания также во многом опирались на историческую традицию, сохранившую для нас тексты древних языков.

В то же время, к примеру, африканские языки не дают исследователю такой возможности. В Тропической Африке мы можем в полном смысле говорить не о сравнительно-историческом, а лишь о сравнительном языкознании. Вплоть до появления европейцев на африканском континенте не более десятка из 2000 и более языков обладали собственной письменностью. Самый ранний грамматический очерк языка Тропической Африки (язык ндонго, группа банту) появился в печати в 1659 г.

Во-вторых, языки Африки, Америки, Юго-Восточной Азии структурно радикально отличаются от тех, с которыми привыкли работать компаративисты XIX столетия. Столь очевидные сходства, с которыми имели дело лингвисты в процессе сравнительного анализа индоевропейских или семитских языков, в языках других семей найти оказалось невозможным, что резко сужало возможности даже выдвижения гипотез языкового родства, не говоря уже о его доказательстве. В отсутствие иных методов анализа исследователь был вынужден постулировать родство лишь для очень небольших групп Общетеоретические и типологические проблемы языкознания. Выпуск 2. языков, между которыми удавалось обнаружить сходство, что называется, невооружённым глазом.

В результате наряду с весьма крупными семьями языков на планете оказалось не менее сотни небольших семей и десятки языковизолятов, не демонстрирующих сходства ни с одной из языковых семей мира. Безусловно, предположить независимое происхождение столь большого количества очагов человеческого языка граничило бы с нонсенсом. К началу XX века лингвистам стало понятно, что речь должна идти об усовершенствовании методики сравнения языков и доказательства языкового родства.

Однако методы, предложенные в первой половине XX в. для устранения указанных проблем, оказались в большинстве своём несостоятельными. В частности, большую популярность приобрёл метод типологического сопоставления языков. В условиях, когда о грамматической структуре многих исследуемых языков было известно чрезвычайно мало, структурные характеристики морфологии и синтаксиса, реже фонологии различных языков, сопоставлялись между собой, а на основании этого сопоставления делались подчас далеко идущие выводы о языковом родстве. Истоки такого подхода, безусловно, также находятся в традициях индоевропейского языкознания: классические языки индоевропейской семьи, на материале которых работали компаративисты XIX столетия, имеют вполне единообразную структуру морфосинтаксиса: синтетический строй, развитую именную и глагольную флективность, единый набор частей речи и их грамматических категорий. Вспомним «семь признаков индоевропейского языка» Н.С. Трубецкого, которые североамериканском языке такелма. Языки, отличные от привычной флективной структуры, легко классифицировались как неиндоевропейские: ср. хорошо известный пример раннего отношения к современному армянскому языку.

В то же время над лингвистической наукой продолжали довлеть расовые теории, предполагавшие изначальное превосходство одних народов над другими и приписывавшие различным этносам культурные черты, вовсе им не свойственные. При этом народы, находящиеся на сходных уровнях развития культуры или имеющие сходные условия жизнедеятельности и хозяйствования, искусственно объединялись подчас для выведения в том числе и языковых закономерностей и классификаций. Именно этот недостаток отличает генетическую классификацию, выдвинутую в начале XX в. К.

Майнхофом для африканских языков. Будучи одним из крупнейших культурологические и типологические критерии для классификации других, менее изученных языков континента. Так, для обоснования состава «хамитской» языковой семьи [Meinhof, 1912] был использован Общетеоретические и типологические проблемы языкознания. Выпуск 2. набор таких показателей, как, например, фенотипические черты «кавказской расы» и скотоводческие навыки его носителей. В результате в составе «хамитской» семьи оказались представители всех четырёх принятых сегодня макросемей языков Африки! Применялись им и другие типологические критерии, как, например, наличие в языке грамматического рода и начальных фонетических чередований.

Другой методикой, не оправдавшей возложенных на неё надежд, стал метод «массового сравнения» Дж. Гринберга, на основании которого в единые гипотетические макрообъединения были сведены десятки языковых семей Африки, обеих Америк, Австралии и ЮгоВосточной Азии. Гринберг подбирал некоторый массив единиц базовой лексики (от 50 до 150) из множества языков одного региона (или континента) на основании их более или менее очевидного внешнего сходства в глазах исследователя. При этом не учитывались ни регулярность фонетических соответствий, ни близость семантики лексемы в различных языках. Разумеется, такой метод не мог получить признания в научном сообществе: после некоторого взлёта «гринбергианства» во второй половине XX в. к концу столетия последователи Дж. Гринберга были фактически вытеснены из академических кругов, а его теории подверглись жесточайшей критике.

Дискредитация ряда ошибочных методов сравнительного языкознания повлекла за собой дискредитацию самой идеи дальнего родства между различными семьями языков мира и отказ от попыток установить его. Во всемирном научном сообществе языковедов возобладали «сплиттеры», сторонники существования несвязанных друг с другом узами родства многочисленных мелких языковых объединений, в то время как число «ламперов», сторонников идеи глубокого родства, в западных академических кругах резко сократилось.

Взаимная дискредитация идей этих двух направлений (интуитивная нелогичность положений «сплиттеров» и отсутствие внятной методики у «ламперов») не может не вести к резкому снижению интереса к происхождению языка и вопросам языкового родства.

Перед лингвистической компаративистикой XXI в. стоит задача предложить или развить новые методы языкового анализа, позволяющие преодолеть этот барьер. Такие методы на сегодняшний день существуют.

Прежде всего, важно отметить, что классический сравнительноисторический метод рано списывать со счетов: он прекрасно работает и на «длинных дистанциях». Достаточно сказать, что ностратический язык, предок целого ряда языковых семей Евразии, был реконструирован в трудах советских лингвистов В.М. Иллич-Свитыча и А.Б. Долгопольского в полном соответствии с традиционным Общетеоретические и типологические проблемы языкознания. Выпуск 2. методом сравнения, причём настолько, что данными этой реконструкции можно пользоваться и при уточнении реконструкции ряда праязыков более низкого уровня – в частности, алтайского и уральского.

Важнейшую роль при доказательстве дальнего родства языков имеет метод ступенчатой реконструкции. Для европейской науки он не является чем-то ультра-новым (ср. о нём в работе [Haas, 1958]), но в последние десятилетия прошлого века он был успешно опробован при решении задач дальнего сравнения. Различие между традиционным сравнительным методом и методом ступенчатой реконструкции состоит лишь в стратегии: если традиционная компаративистика базируется на сравнении живых и письменно засвидетельствованных языков для реконструкции праязыка, то основным материалом для реконструированные праязыки, на базе которых проводится более глубокая реконструкция.

С помощью такого подхода устраняется один из ключевых постулатов противников дальнего родства: утверждение о невозможности восстановить генетические связи двух языков после 5тысяч лет их раздельного существования. Это можно сделать, используя праязыки отдельных групп или семей в качестве промежуточной стадии реконструкции.

Хороший пример такой ступенчатой реконструкции приведён С.А. Старостиным в работе [Starostin, 1999]. Современные китайские числительные r ‘два’, wu ‘пять’ и b ‘восемь’ внешне непохожи на их бирманские аналоги ne, a и hra. Установить их общее генетическое происхождение помогают реконструкции: древнекитайские формы *nijs ‘два’, * ‘пять’ и *prt ‘восемь’ и их пратибето-бирманские соответствия *gnis ‘два’, *a ‘пять’ и p-riat ‘восемь’ делают родство между бирманским и китайским языками очевидным. Метод ступенчатой реконструкции хорошо работает при анализе лексики крупных семей языков, позволяя постепенно восходить к таксонам более высоких уровней при помощи реконструкции праязыкового лексического фонда.

Сравнение элементов морфосинтаксиса может сыграть важную роль в установлении генетического родства и внутренней классификации языков. Это признают не только сторонники, но и противники теорий дальнего родства языков: так, по мнению Л.

Кэмпбелла, грамматика и особенно морфология являются необходимым дополнительным критерием для обоснования языкового родства [Campbell & Poser, 2008: 4]. Эта точка зрения успешно подтверждается на материале самых разных языков мира.

морфосинтаксического сравнения варьирует в зависимости, в первую очередь, от грамматического строя, присущего её языкам: в Общетеоретические и типологические проблемы языкознания. Выпуск 2. изолирующих языках, где морфология крайне редуцирована, говорить о важности сравнения систем склонения или спряжения не приходится.

Важным методом сравнения и классификации языков мира была и остаётся лексикостатистика. Сравнение единиц базовой лексики между языками является хорошим основанием для формулирования или подтверждения гипотезы о родстве или классификации языков.

Количество сходств между двумя языками, подсчитанное в процентах от общего количества сравниваемого фонда, будет определять генетическое расстояние между этими языками. Таким образом, если между языками А и В существует 82% совпадений в составе некоторого списка, то они будут более близкими родственниками, нежели языки А и С, процент совпадений между которыми, скажем, 75%. Проверка на хорошо изученных и классифицированных языках, например индоевропейской семьи, показывает, что такой подход вполне обоснован.

Другое дело, что лексикостатистика не может, как «массовое сравнение» Дж. Гринберга, основываться на исследовательском чутье как методологическом фундаменте. Она только тогда может показать корректный результат, когда будет основана на относительно (хотя и не полностью) формализованном методе выделения когнатов и их проекции на уровень праязыковой реконструкции. Именно этот аспект является особенно шатким в работах по сравнительному анализу языков Африки, Америки, Новой Гвинеи, использующих лексикостатистический метод.

Во-первых, исследователи по-разному определяют для себя выборку списка базовой лексики. Хорошо, если она совпадает со стословным списком М. Сводеша, который при всех его недостатках всё же является некоторым подобием общепринятого мерила. Однако гораздо чаще лексические списки для «экзотических» языков носят весьма разнородный характер в зависимости от предпочтений автора или стоящей за ним научно-образовательной организации: в некоторых работах для лексикостатистического анализа используются единицы как природной, так и культурной лексики, а в целом колебания в списках сравниваемых лексем оставляют стойкое впечатление, что автор старается любыми путями найти оправдание для выдвигаемой гипотезы.

Варьирование списков и их бесконтрольное расширение приводит к опасности попадания в них многочисленных лексических заимствований или «бродячих» слов. В условиях, когда сравниваются неблизкородственные языки с 20-25% соответствий, каждое из таких заимствований может привести к существенному изменению таксономических выводов.

Безусловно, некоторые элементы списка Сводеша вызывают сомнения. В языках тропической Африки, к примеру, понятие Общетеоретические и типологические проблемы языкознания. Выпуск 2. «звезда» весьма часто выражается композитом, а не исходной лексемой: «волосы неба», «дитя Луны», «горящая часть факела» и пр.

Исключение «звезды» из рассмотрения, безусловно, повысило бы качество анализа. То же можно сказать и о понятиях «волосы (человека)» и «шерсть (животного)», которые в африканских языках чаще всего обозначаются одним и тем же термином. Однако изменение базового списка Сводеша всё же нежелательно – оно чревато статистическими искажениями при сравнении между списками с различной базой.

Наконец, очень спорными остаются как объединение лексем в одну этимологию, так и постулируемые семантические преобразования. Во многих современных работах не видим вовсе никаких закономерностей и никакого прогресса по сравнению с работами Дж. Гринберга. Выводы каждого исследователя зависят, по сути, лишь от его собственной аккуратности при выборе соответствий.

Это особенно опасно при классификации языков семей с большим количеством языков, где при желании для слова можно найти множество лексических сходств из разных языков. Возникает именно та опасность, о которой писал в своей известной статье Е.А.

Хелимский [Helimski, 2000], доказывая неправомерность поверхностного подхода американского компаративиста А. Бомхарда к сравнению индоевропейских и афразийских языков. Замечания, которые он выдвигает Бомхарду, можно легко предъявить и некоторым сторонникам эксклюзивности лексикостатистического метода в сравнении языков:

чрезмерная эксплуатация глагольных основ с размытой семантикой («дышать, сдувать, дуть», «резать, разделять», «расширять, раздвигать, растягивать», «бежать, торопиться, убегать», «рассыпать, распылять», «светить, быть ярким» и пр.);

необоснованных семантических и фонетических переходов;

произвольное отсечение частей праязыковых основ там, где их фонетический облик не соответствует предлагаемой гипотезе;

реконструкции: например, приписывание праязыкового статуса лексеме, встречающейся лишь в одной группе языков крупной семьи или даже в одном-двух языках.

Безусловно, говорит Е.А. Хелимский, предположения, сделанные таким образом, могут оказаться верными. Однако «учёный, слишком часто принимающий такие предположения в своих этимологиях и вооружённый обширным лексическим материалом, сможет представить и «доказать» любой набор фонетических соответствий между двумя любыми языками, родственными или неродственными» [Helimski, 2000: 479].

Общетеоретические и типологические проблемы языкознания. Выпуск 2. В последние десятилетия растёт популярность глоттохронологии как одной из составляющих лексикостатистического метода.

Используя гипотезу о том, что скорость изменения базового словаря языка остаётся всегда примерно одинаковой, глоттохронология предоставляет возможность абсолютной датировки расхождений родственных языков. Исходная математическая формула расчётов времени их расхождения, предложенная М. Сводешем более полувека назад [Swadesh, 1955], довольно быстро обнаружила ряд недостатков и продолжает подвергаться критике. Однако появившиеся в конце XX столетия модифицированные подходы продолжают использоваться в сравнительном языкознании. В числе таких модификаций следует упомянуть, прежде всего, метод С.А. Старостина [Starostin, 2000], одним из принципов которого стало тщательное выделение заимствований из списков сравниваемой лексики. Продолжающаяся в настоящее время разработка командой российских учёных проекта «Глобальная лексикостатистическая база данных» на основании метода Старостина позволит применить его на более широкой выборке НК языков. Углубление же самого метода также может привести к росту уровня точности глоттохронологических выводов:

через тщательное отсеивание заимствованных лексем, сужение списков (возможно, до 50-словника наиболее стабильной лексики), а также установление строгих параметров семантического отбора значений для сравниваемых лексем.

На Западе некоторую популярность приобрёл близкий к глоттохронологическому математический метод Грэя и Аткинсона [Gray & Atkinson, 2003]. Кроме того, в последние годы рядом европейских и американских учёных-лингвистов разрабатывается метод «лексического сходства» на основании «программы автоматического определения сходств» (ASJP Tree of Lexical Similarity) [Wichmann & al., 2010]. Эти и другие современные компьютерные технологии анализа крупных лексических массивов призваны уточнить и подтвердить эмпирические гипотезы, повышая уровень надёжности сравнения языков.

Анализ лексики не может и не должен замыкаться на базовой, наиболее стабильной части лексического фонда. В последние годы важное значение приобрели работы по сравнительному анализу природной лексики как инструмента изучения истории языков и их носителей. Известно, к примеру, что в языках пигмеев Центральной Африки, говорящих сегодня в основном на языках группы банту, существует целый пласт лексики (по разным данным, до 35%), которая из языков банту не этимологизируется. Предполагается, что это субстрат, сохранившийся в языках пигмеев, исконных жителей этих районов, даже после их перехода на языки пришельцев-банту.

Сравнение этой субстратной лексики с лексикой языков других семей Общетеоретические и типологические проблемы языкознания. Выпуск 2. Африки может пролить свет на происхождение и доисторические миграции народов континента.

Важнейшей тенденцией в сравнительном языкознании является применение интердисциплинарного подхода к обоснованию языкового родства, в том числе с использованием материала генетики и геногеографии, палеоботаники, антропологических данных. В частности, сопоставление результатов геногеографических исследований, чрезвычайно популярных сегодня на Западе, с гипотезами дальнего родства языков может дать весьма любопытные результаты и оказать пользу обеим наукам.

Лингвистика, вступающая в XXI век, должна отвечать на вызовы современности с помощью самых современных технологий и методик.

1. Мейе, А. Введение в сравнительное изучение индоевропейских языков. Москва: ГСЭИ, 1938.

2. Campbell, L. & W. Poser. Language Classification: History and Method.

Cambridge: Cambridge University Press. - 2008.

3. Gray, R. & Q. Atkinson. Language-tree divergence times support the Anatolian theory of Indo-European origin. Nature. - № 426. - 2003. – рp. 435-439.

4. Haas, M. Algonkin-Ritvan: the end of controversy // IJAL. - № 24. - 1958.

5. Helimski, E. A “new approach” to Nostratic comparison. // Компаративистика. Уралистика. Лекции и статьи. - М., 2000. - С. 476-480.

6. Meinhof, C. Die Sprache der Hamiten. – Hamburg, 1912.

7. Starostin, S. Methodology of Long-Range Comparison. // Shevoroshkin, V. & P. Sidwell (eds). Historical Linguistics & Lexicostatistics. – Melbourne, 1999. - pp. 61Starostin, S. Comparative-historical linguistics and lexicostatistics // Time Depth in Historical Linguistics. - V. 1. - Cambridge: The McDonald Institute for Archaeological Research, 2000. - pp. 223-265.

9. Swadesh, M. Towards greater accuracy in lexicostatistic dating. // International Journal of American Linguistics. -№ 21. – 1955. – рр. 121-137.

10. Wichmann, S. & al. ASJP World Language Tree of Lexical Similarity: Version 3 (July 2010). – Режим доступа: URL http://email.eva.mpg.de/~wichmann/ WorldLanguageTree-003.pdf.

УДК А. А. Бернацкая, канд. филол. наук, СФУ, г. Красноярск, Россия

ОБ ОДНОЙ ВАКАНТНОЙ МИШЕНИ ДЛЯ КРИТИКИ

Аннотация. В статье прослеживается история и эволюция взглядов на сущность, проявления и значимость свойств лексичности/грамматичности в онтологии языка.

Ключевые слова: означаемое, означающее, произвольность, мотивированность, лексичность, грамматичность.

Общетеоретические и типологические проблемы языкознания. Выпуск 2. Bernatskaya A.A. ON A VACANT TARGET TO CRITICIZE IN F. DE Abstract. The article deals with the history and the evolution of views on the nature, manifestation and value of the opposition «lexicality/grammaticality» in language ontology.

Keywords: designate, significant, arbitrariness, motivation, lexicality, grammaticality.

Общеизвестна драматическая судьба и «Курса общей лингвистики» Ф. де Соссюра, и его автора. С констатации этого факта начинаются, как правило, посвящённые автору юбилейные статьи.

Например, [Красухин, 2007: 80]. Полярны оценки актуальности его идей. Пример высочайшей оценки: «Пройти мимо него (Соссюра – А.Б.) – это означало бы пройти мимо самого языкознания»

[Холодович, 1977: 21]. Ещё одна не менее лаконичная, но красноречивая оценка: «Напомним, что противопоставление «язык речь, исходящее от Соссюра, возвестило начало современного этапа в развитии лингвистики как науки» [Фрумкина, 1990: 186]. Стоит напомнить, что и сам термин «лингвистика» прочно закрепился, сначала по отношению к языкознанию структуралистского толка, а затем и как полный синоним «языкознания /языковедения» после выхода в свет (1916) этой работы [Bumann, 2008: 408-409].

В арсенале средств некорректной критики1 основных теоретических положений «Курса» небольшое разнообразие приёмов манипулирования «авторски-неавторским» текстом. Самый распространённый из них можно обозначить как «игнорирование макроконтекста»: фиксация внимания на одном, произвольно выбранном текстовом фрагменте, наиболее уязвимом с какой-то стороны, и игнорирование других высказываний по тому же предмету, но свободных от отмеченных критиком изъянов. Одна из излюбленных мишеней критики – фраза «В языке нет ничего, кроме различий» [Соссюр, 1977: 152]. На основании этой фразы утверждается, что для Соссюра в языке нет ничего положительного, никаких сущностей. При этом благополучно минуют совершенно иное, диалектически проясняющее позицию предыдущее высказывание: «Весь механизм языка зиждется исключительно на тождествах и различиях, причём эти последние являются лишь оборотной стороной первых. Поэтому проблема тождества возникает повсюду…» [Там же: 144]. Также к обвинению в признании языка как системы чисто абстрактных сущностей ведёт фраза «…язык есть система чистых значимостей…» [113]. Эта «криминальная» цитата вырвана из своего микроконтекста. Её прямое продолжение: « Однако утверждать, что в языке всё отрицательно, верно лишь в В задачи статьи не входит анализ спорных положений. Он прекрасно сделан во вступительной статье проф. А.А. Холодовича, в юбилейных статьях; существует целая отрасль, соссюрология (соссюроведение). Также ограничимся минимумом примеров, неоднократно озвученных в теоретической и учебной литературе.

Общетеоретические и типологические проблемы языкознания. Выпуск 2. отношении означаемого и означающего, взятых в отдельности; как только мы начинаем рассматривать знак в целом, мы оказываемся перед чем-то в своём роде положительным. Хотя означаемое и означающее, взятые в отдельности, величины чисто дифференциальные и отрицательные, их сочетание есть факт положительный» [152-153]. Ещё одно высказывание, предшествующее этому, как кажется, совершенно согласуется с позицией современной когнитивной лингвистики: «Язык не в меньшей мере, чем речь, конкретен по своей природе. Языковые знаки хотя и психичны по своей сущности, но вместе с тем они – не абстракции; ассоциации, скреплённые коллективным согласием и в своей совокупности составляющие язык, суть реальности, локализующиеся в мозгу» [53].

Ещё один частотный приём критики «Курса» намеренная абсолютизация его теоретических положений. Так, Соссюра, особенно в контексте его философии языка, составившей фундамент структурализма, обвиняют в отсутствии внимания к человеку, обществу, влиянию на язык социума, экстралингвистических факторов вообще и, в целом, в недостаточном внимании к речи.

Сознательное ограничение задач, решаемых в «Курсе», рамками внутренней, синхронической микролингвистики (пресловутая финальная фраза) превратно толкуется как общелингвистическая стратегия. Но уже один только взгляд на оглавление «Трудов по языкознанию» однозначно опровергает правомочность такой критики. Ср.: «Мы считаем весьма плодотворным изучение «внешнелингвистических», то есть внеязыковых явлений; однако было бы ошибкой утверждать, будто без них нельзя познать внутренний механизм языка» [60]2.

И, наконец, ещё одним, откровенно некорректным приёмом является прямое искажение мысли автора в её словесном выражении.

Такова судьба одного из ключевых понятий в концепции Соссюра – произвольности. Соссюр: «Слово произвольный также требует пояснения. Оно не должно пониматься в том смысле, что означающее может свободно выбираться говорящим ; мы хотим лишь сказать, что означающее немотивировано, то есть произвольно по отношению к данному означаемому, с которым у него нет в действительности никакой естественной связи» [101]. В.И. Кодухов, от имени Соссюра:

«Ассоциативная связь означающего и означаемого произвольна в том смысле, что означаемое не мотивировано означающим, с которым «у него нет в действительности никакой естественной связи» [Кодухов, 2008: 74].

Точно так же в том же фрагменте В.И. Кодухов приписывает Соссюру радикально противоположное толкование оппозиции грамматических и лексических языков. Этой оппозицией Соссюр Другое дело, что в современном антропоцентрическом языкознании исследование ведётся в триаде «мир – язык – человек».

Общетеоретические и типологические проблемы языкознания. Выпуск 2. завершает трактовку категории произвольности как свойства «первостепенной важности» языкового знака, основного принципа устройства языка, который, с его точки зрения, «подчиняет себе всю лингвистику языка», есть следствие и условие многоязычия на Земле [101]. «Произвольность знака в свою очередь позволяет нам лучше понять, почему языковую систему может создать только социальная жизнь» [146]. Любое означающее и любое означаемое получает своё место в системе благодаря тому, что они хотя бы одним признаком отличны от всех других в данной системе. Однако в системе существуют и «объединяющие их единства: эти единства ассоциативного порядка и порядка синтагматического, и они-то и ограничивают произвольность знака». По глубокому убеждению автора, «всё, относящееся к языку как к системе, требует рассмотрения именно с этой точки зрения, которой почти не интересуются лингвисты, с точки зрения ограничения произвольности языкового знака. Это наилучшая основа исследования». И далее: «Не существует языков, где нет ничего мотивированного; но немыслимо себе представить и такой язык, где мотивировано было бы всё». Поскольку в разных языках свойства произвольности и мотивированности представлены в разных пропорциях, эту особенность языков Соссюр предлагает использовать как основание для их классификации.

Предлагается «в известном смысле, не придавая этому, впрочем, буквального значения, называть те языки, где немотивированность достигает своего максимума, лексическими, а те, где она снижается до минимума, грамматическими. Это, разумеется, не означает, что «лексика» и «произвольность», с одной стороны, «грамматика» и «относительная мотивированность» с другой, всегда синонимичны… Это как бы два полюса…: с одной стороны, склонность к употреблению лексических средств – немотивированных знаков3, с другой стороны – предпочтение, оказываемое грамматическим средствам, а именно – правилам конструирования». С этих позиций, заключает автор, китайский язык как язык изолирующего типа, «ультралексический», а наиболее богатые флексиями индоевропейский праязык и санскрит – «ультраграмматические» языки; французский с его чертами аналитизма отличается от «материнского» латинского большей степенью произвольности; в английском, ярко выраженном аналитическом языке, гораздо больше немотивированности, чем в немецком, ещё находящемся на пути к аналитизму [165-166].

Радикально противоположное приписывает Соссюру В.И. Кодухов:

Думается, имеется в виду указанная в интерпретации выше необусловленность звукового облика языковой единицы природными, или, шире, сущностными свойствами означаемого.

Общетеоретические и типологические проблемы языкознания. Выпуск 2. «Только языки с абсолютной немотивированностью де Соссюр считал грамматическими» [Там же]. Мысль Соссюра о первостепенной важности исследования языков с точки зрения ограничения произвольности знака, в том числе, путём определения места языка на шкале между несуществующими полюсами с абсолютной мотивированностью и абсолютной произвольностью в течение почти всего ХХ века не стала ни объектом лингвистической рефлексии, ни мишенью для критики, в отличие от других положений. Исключением оставалась получившая большой резонанс работа друга и почитателя Соссюра, одного из издателей «Курса», составившего себе имя в науке не в последнюю очередь благодаря этой работе, Шарля Балли ([Балли, 1955]; первое издание в 1932 году).

При том понимании лексичности и грамматичности, в их связи со свойствами произвольности и мотивированности языкового знака, какое им придавал Соссюр, можно заключить, что речь идёт не о типологии языков (отнесении конкретного языка к тому или иному типу), а о характерологии языка, причём, по принципу градуальности, степени и характеру выраженности в нём этих свойств и, следовательно, о сравнительно-сопоставительном исследовании языков как пути к ней. По такому пути и пошёл Балли, сопоставив французский и немецкий языки.

В качестве доминантной специфики французского языка отмечается, что он предпочитает простые, немотивированные слова и, следовательно, широко использует принцип произвольности знака [Балли, 1955: 372]. При этом «сущность полностью мотивированного знака состоит в том, что он опирается на одну обязательную внутреннюю ассоциацию, а сущность полностью произвольного знака – в том, что он мысленно связывается со всеми другими знаками с помощью факультативных внешних ассоциаций. Грамматически идеальный мотивированный знак должен состоять из единой синтагмы, а произвольный знак – из теоретически неограниченного числа синтагм…» [Там же: 154]. Примеры первых – типа русских:

карий – карие глаза; русый – русые волосы, то есть лексемы с уникальной лексико-семантической валентностью. Пример вторых – глагол писать, вызывающий ассоциации с бумагой, пером, чернилами (добавим: кто - что – кому - как и т.д.).5 По мысли Балли, во французском шире, чем в немецком, представлено «имплицитное Впрочем, в этом учебнике для филологов превратное представление получило большинство позиций Соссюра. Если исходить из этого источника, впору вычленить ещё один способ «интерпретации»

соссюровских положений. Ему трудно найти корректное имя, поэтому просто процитируем: «Что же такое значимость? Как и Гумбольдт, де Соссюр считал, что язык образует (?) форму, а не субстанцию, поскольку его звуки – не все звуки (?), а его значения – не все понятия (?), и языковой знак есть произвольное соединение означаемого и звука (?) (означающего)» [Кодухов, 2008: 75].

Безусловно, такое понимание входит в противоречие с разделяемым Балли, уже приводившимся соссюровским положением, согласно которому «единства парадигматического порядка и порядка синтагматического … ограничивают произвольность знака» [Соссюр, 1977: 165].

Общетеоретические и типологические проблемы языкознания. Выпуск 2. мотивирование», когда значение слова включает определённое качество, типа русских «благоухать», «телёнок» (но «ягнёнок»), «ржать». Но в целом, заключает автор, в отличие от французского, немецкий язык «щедро и эксплицитно мотивирует свой словарь и свою грамматику», отдавая предпочтение «сложным словам, словосочетаниям, префиксальным и суффиксальным словам…; кроме того, он часто лексикализует грамматические отношения (die Schlacht bei Leipzig «битва при Лейпциге»)» [Балли, 1955: 372]. Балли отмечает широкое использование в немецком мотивации с помощью звуковых приёмов: ударения, интонации, чередования звуков6. Также подчёркивается, что особенности звукового строя немецкого языка позволяют достигать с их помощью бльших эффектов [Там же: 372Отдаётся должное динамичности немецкого строя. Интересна лингвопсихологическая интерпретация синтаксических особенностей грамматики. Балли пишет об «антиципационном» характере порядка слов в немецкой синтагматике, имея в виду предшествование определения определяемому в структуре сложного слова, структуру именной рамки в распространённом определении и обособленном обороте. «Например, такая конструкция, как ein vom Feinde getteter Soldat «врагом убитый солдат» заставляет ум видеть деятеля и причину факта ранее самого факта и его объекта…; в таких словосочетаниях7, как Landhaus «деревенский дом», характерная деталь помещается впереди общего понятия, что заставляет сосредоточить внимание на этой детали». В оборотах типа Ein im Wohnzimmer zwischen dem Kamin und dem Fenster stehender Schrank даётся «не законченная картина, которую можно было бы охватить сразу одним взглядом: это картина, которую пишут постепенно в вашем присутствии».8 В этих особенностях немецкого синтаксиса, обычно трактуемых как напряжённость, присущая немецкой системе, начиная с фонологии/ фонетики (одинаковое напряжение во всех трёх фазах артикуляции: экскурсии, выдержки и рекурсии), Балли видит антитезу коммуникативно-прагматического плана: «Французский язык обладает ещё тем преимуществом для общения, что является языком, ориентированным на слушателя9 и располагает знаки по ходу В немецком языке представлены все три вида внутренней флексии; особое значение, через связь с немецкой ментальностью, Я. Гримм придавал аблауту (апофонии); ударные отделяемые и безударные приставки в составе глаголов участвуют в мотивации типов элементарных предложений.

Словосложениях, композитах: возможно, оплошность переводчика.

Чуждость таких тяжеловесных структур, например, русскому восприятию, ведёт к тому, что при переводе на русский язык беллетристической прозы они часто расщепляются на ряд простых словосочетаний или предложений. Такая практика повсеместно представлена, например, в переводе романа Норберта Нимана «Schule der Gewalt. Mnchen, 2003» на русский: Э Венгерова. Школа насилия. – Гамбург, 2004.

Балли обращается к понятию «энергетического идеала» В.Ф. Оствальда для всех отраслей человеческой деятельности, заключая: «Язык приближается к этому идеалу посредством регулирования и упрощения, которые имеют целью автоматизацию максимального числа лингвистических операций, переводя их в область подсознательного». Отсюда вывод: «потребности общения противоположны потребностям выражения». В качестве примера приводится факт упразднения во французском языке Общетеоретические и типологические проблемы языкознания. Выпуск 2. речи так, что облегчает понимание высказывания» [Там же: 397].

Французскому языку присущ субстантивный стиль. Вместо того чтобы, как немецкий, «искать становление в вещах, он представляет события как сущности» [Там же: 389]. И далее: «если французский язык любит ясность, то немецкий склонен к уточнениям; один прямо идёт к цели, второй всюду ставит точки над “и”». В этих различиях Балли видит доказательство своей исходной идеи: если французский язык «приближается к типу языка, который Соссюр называет лексикологическим»10 [Там же: 376], то немецкий язык – более мотивированный, поскольку «точность в речевой деятельности противостоит ясности так же, как эксплицитный знак – произвольному» [Там же: 392].

В середине первого десятилетия XXI века проблематика лексических и грамматических языков получила косвенное отражение в публикации В.П. Даниленко [Даниленко, 2005]. Автор подытоживает свою позицию относительно структуры аспектных дисциплин в области языкознания, а именно, обосновывает неавтономность лексикологии и целесообразность её включения в состав грамматических дисциплин, ссылаясь при этом на высказывания И.А. Бодуэна де Куртенэ и Ф. де Соссюра. Приводимые автором цитаты из «Курса» не искажены. Но почему-то его не смущает явное противоречие: включая лексикологию в грамматику, Соссюр вместе с тем настоятельно предлагает классификацию языков на лексические и грамматические, чётко детерминируя это разграничение отношением к степени выраженности основного, в его концепции, свойства языкового знака – произвольности. И эти классы образуют два полюса, «между которыми движется вся языковая система» [Соссюр, 1977: 165]. А грамматичность связывается с «правилами конструирования» [Там же: 166]. Привязка к конструированию, образованию форм по правилам, подкрепляется сравнением с игрой в шахматы, проходящим через весь «Курс», например: «Язык есть система, которая подчиняется лишь своему собственному порядку. Уяснению этого может помочь сравнение с игрой в шахматы, где довольно легко отличить, что является внешним, а что внутренним. < >… внутренним является всё то, что касается системы и правил игры» [Там же: 61]. Игнорирует В.П.

Даниленко и начало раздела, посвящённого соотношению лексики и грамматики. Но оно проясняет, какой смысл Соссюр придаёт расширенно понимаемой грамматике: «Статическая лингвистика, категориальной формы среднего рода: это осложнило распределение существительных по двум оставшимся родам, «вызывает большую перегрузку памяти». Вместе с тем, велики выразительные возможности категории рода [Балли, 1955; 392-394]. В этой связи интересны наблюдения в той же области на материале русского языка. Похоже, что, теряя грамматические функции, средний род берёт на себя тем бльшие выразительные [Зубова Л.В. Ироническая грамматика: средний род в игровой неологии // ВЯ. 2010. №6. С.

16-25]. Встаёт, как кажется, вопрос о лексикализации граммемы среднего рода.

Ш. Балли ссылается на этот термин во французском издании «Курса» 1931 г.

Общетеоретические и типологические проблемы языкознания. Выпуск 2. или, иначе, описание данного состояния языка, может быть названа грамматикой в том весьма точном и к тому же привычном смысле этого слова, который встречается в таких выражениях, как «грамматика шахматной игры», «грамматика биржи» и т.п., где речь идёт о чём-то сложном и системном, о функционировании сосуществующих значимостей. Грамматика изучает язык как систему средств выражения; понятие грамматического покрывается понятиями синхронического и значимого…». Смысловую значимость имеет и следующий пассаж «Курса», который позволяет видеть в намерении нарушить традиционное деление лингвистических дисциплин желание исключить существующую практику, когда «лексикология, иначе наука о словах, из грамматики исключается вовсе» (подчёркнуто мной – А.Б.) [Там же: 167]. Связь грамматики и лексики, как известно, проявляется и в факте передачи одного и того же значения в разных языках и в одном и том же языке и-и / либолибо лексическим/грамматическим путём; и в существовании лексико-грамматических категорий, одной из которых является и самая масштабная и выполняющая огромную роль в членении и категоризации мира – категория частей речи; и в грамматиколексических полях; и в явлениях обусловленности грамматических значений внешним и внутренним влиянием лексического значения словоформ.

Из сказанного напрашивается вывод, что предложение Соссюра было мотивировано желанием объединить в одной дисциплине всё, что связано с формально-организующей функцией, с «конструированием», организацией элементов системы в языке и речи. Это возврат к практике, в том числе, средневековой, наиболее широкого понимания термина «грамматика», практике отождествлять его в целом с наукой о языке, то есть с лингвистикой [Bumann, 2008: 240]. Вполне возможно, что Соссюр недоучёл системный характер лексики, а позиции сторонников включения лексикологии в грамматику в 30-40 гг. связаны с слишком жёстким уровневым подходом к исследованию, с недостаточным вниманием структуралистов к межуровневым корреляциям.

Принятое автором (В.П. Даниленко) обоснование включённости лексикологии в грамматику на принципе «периодизации речевой деятельности говорящего», заявленное В. Матезиусом (1961), в свете современной теории речевой деятельности, функциональнокогнитивной парадигмы несостоятельно. Также в плане общей теории языка этот путь не соответствует общенаучному принципу дискретности, что затрагивает и принцип членораздельности языка, принцип стратификации в представлении структуры языковой системы; игнорируются такие общепринятые особенности грамматических значений, как облигаторность, универсальность (в языках мира отмечены всего 8-9 грамматических способов), высокая Общетеоретические и типологические проблемы языкознания. Выпуск 2. степень обобщённости, вторичность (наслаиваются на лексические значения), стереотипность форм выражения. В содержательном плане лексические и грамматические значения различаются характером отражения фактов действительности [Дегтярёв 2002: 38], или, выражаясь термином когитологии и лингвокультурологии, характером категоризации мира [Зубкова, 2010: 46].

В настоящее время обоснованность и значимость разграничения лексики и грамматики, лексических и грамматических значений приняли, можно сказать, аксиоматический характер, и в отечественной, и в мировой лингвистике. В грамматику, кроме традиционных морфологии, синтаксиса, всё чаще и синтаксиса текста, в расширительном ключе включают словообразование, реже, в отечественной лингвистике, фонетику. По большому счёту, и сегодня в вопросе о соотношении грамматики и лексикологии безупречна точка зрения В.В. Виноградова [Виноградов, 1986]. Таким образом, высказывания Соссюра о соотношении грамматики и лексикологии, принятые В.П. Даниленко в качестве поддержки своего предложения о включении лексикологии в грамматику, не дают искомого автором результата.

В конце первого десятилетия текущего века введённые Соссюром понятия лексических и грамматических языков получили всесторонний анализ, обоснование и своё место в целостной теории языка в фундаментальном труде Л.Г. Зубковой [Зубкова, 2010].

Ключом и исходным понятием, организующим систему представлений о языке, принят вынесенный в заглавие монографии принцип знака. Цитируя В. фон Гумбольдта, понимавшего введённый им принцип знака как «согласованность между звуком и мыслью»

[Зубкова, 2010: 9, 18], автор выдвигает гипотезу, согласно которой такая согласованность «по необходимости должна быть заложена в самом способе связи звуковой стороны языка с содержательной» [9]. В уточняющей формулировке автора принцип знака «как неотъемлемой части языка, вбирающей в себя свойства целого, состоит во взаимодействии внутреннего языкового сознания и звука, а значит, сил, создающих обозначаемое, с обозначающими силами»

[54]. Автор задался целью «попытаться прояснить, на чём основывается и в чём проявляется связь звучания и значения во внутреннем строе языка» [18]. Обобщая и оценивая проведённое крупномасштабное исследование с привлечением материала из разноструктурных языков, автор сначала констатирует, что цель достигнута, «принцип знака – это реальность» [707], а затем делает вывод, что «за реальностью принципа знака вскрывается реальность цельносистемной организации языка» [710].

Отправной точкой в поисках этой реальности послужили вынесенные в эпиграфы радикально противоположные высказывания Соссюра о произвольности знака как принципе устройства языка и Общетеоретические и типологические проблемы языкознания. Выпуск 2. Гумбольдта об очевидности, хотя и трудно уловимой, связи между звуком и его значением. Следующим шагом является логическое заключение, что «если принцип знака понимать в первую очередь в смысле согласованности двух сторон языкового знака друг с другом, то обосновать принцип знака и, следовательно, объяснить связь между звучанием и значением – это значит объяснить системную обусловленность и соответственно мотивированность внешней, звуковой стороны языка вообще и его значащих единиц в частности сущностными свойствами языка и такими основополагающими особенностями плана содержания, как характер категоризации и соотношение лексического и грамматического» [24]. Далее именно характер категоризации признаётся «ключом к соотношению лексического и грамматического». Называются признаки лексичности и грамматичности [46-47]. Самыми «грамматичными» языками признаются флективные, наименее грамматичны языки типа китайского, а агглютинативные, как и полагал Гумбольдт, характеризуются «промежуточным состоянием». Таким образом, в соответствии с характером категоризации и степенью грамматичности/лексичности языки образуют определённую шкалу, два полюса которой, как и указывал Соссюр, образуют китайский, с одной стороны, санскрит с семитскими языками – с другой [47, 57].

Принципиально важный вывод: «Свойственное данному языку соотношение лексического и грамматического образует детерминанту, определяющую основные грамматические тенденции – степень аналитизма и синтетизма, агглютинативную или фузионную технику соединения морфем. Лексичность языка коррелирует с аналитизмом и агглютинацией, грамматичность – с синтезом и фузией» [45-46].

Подводя итоги исследования, автор ещё раз подчёркивает ключевое положение признака лексичности/грамматичности в составе онтологических свойств языка: наряду с глубиной иерархического членения и в соответствии с характером грамматической лексичности/грамматичности принадлежит к доминантным свойствам, проходящим через всю систему и определяющим специфику целостности каждого данного языка [709].

Концепция языка, представленная в монографии Л.Г. Зубковой, выводит проблему лексичности/грамматичности, поставленную Ф. де Соссюром, на уровень онтологии языка как общечеловеческого феномена и национального языка. Автор с истинным пиететом обращается к научному творчеству выдающихся языковедов прошлого и настоящего, отечественных и зарубежных, не претендуя на окончательность и безусловность выводов. Это означает, что вакансия для критики данной установки «Курса» остаётся открытой… Общетеоретические и типологические проблемы языкознания. Выпуск 2. 1. Балли, Ш. Общая лингвистика и вопросы французского языка. М.: Издво иностранной литературы, 1955. 416 с.

2. Даниленко, В.П. Ещё раз о грамматическом статусе лексикологии //Филол. науки. - 2005. - №5. - С. 28-35.

3. Дегтярёв, В.И. Вопросы общей грамматики. - Ростов-на-Дону, 2002. - С.

35-81.

4. Зубкова, Л.Г. Принцип знака в системе языка. - М.: Языки славянской культуры, 2010. - 752 с.

5. Кодухов, В.И. Лингвистическая концепция Ф. де Соссюра //Кодухов В.И.

Общее языкознание: Учебник. Изд. 2-е, испр. и доп. М.: Издательство ЛКИ, 2008. - С. 70-76.

6. Красухин, К.Г. Фердинанд де Соссюр (к 150-летию со дня рождения) // Вопросы филологии. - 2007. - №3. - 80-84.

7. Кузнецов, В.Г. Развитие принципа произвольности языкового знака Ф. де Соссюра в Женевской школе //Известия АН СЛЯ. - Том 64. - №6. - 2005. - С. 24Соссюр, Ф. де. Курс общей лингвистики // Соссюр Ф. де. Труды по языкознанию. - М.: Прогресс, 1977. - С.31-269.

9. Фрумкина, Р.М. Идеи и идеологемы в лингвистике // Язык и структура знания. - М., 1990. - С. 177-190.

10. Холодович, А.А. Ф. де Соссюр. Жизнь и труды // Соссюр Ф. де. Труды по языкознанию. - М.: Прогресс, 1977. - С. 9-29.

11. Bumann Hadumod. Lexikon der Sprachwissenschaft. Stuttgart: Alfred Krner Verlag, 2008.

УДК 81’1. И. П. Исаева, канд. филол. наук, АГАО, г. Бийск, Россия

ТЕОРИИ СМЫСЛА В ЛИНГВОКОГНИТИВНЫХ И

ЛИНГВОСЕМАНТИЧЕСКИХ КОНЦЕПЦИЯХ

Аннотация. Данная статья посвящена общим положениям теории смысла, позволяющим разграничить такие смежные лингвистические понятия, как «смысл» и «значение».

Ключевые слова: смысл, значение, концепт, фиксаторы смысла.

Isaeva I.P. THEORIES OF SENSE IN COGNITIVE LINGUISTICS AND

LANGUAGE SEMANTICS

Abstract. The article is devoted to the basic postulates of the theory of sense, thus drawing the line of demarcation between the two linguistic terms: “sense” and “meaning”.

Keywords: sense, meaning, concept, fixators of sense.

В обыденном сознании понятия «смысл» и «значение» в большинстве контекстов сливаются и становятся синонимичными, не имеющими проблемного статуса оппозиционирующих друг другу концептов. Однако в научном понимании «смысл» и «значение»

интерпретируются по-иному, в соответствии с четко организованной Общетеоретические и типологические проблемы языкознания. Выпуск 2. концепцией реализуемого анализа. В данном случае, в фокус внимания попадают не только гуманитарные подходы, но и науки, имеющие междисциплинарный статус.

Указанный факт обусловлен тем, что «смысл существует в нескольких модальностях» [Брудный, 2005: 118]. Во-первых, это смысл текста. Во-вторых, любая деятельность человека интенциональна, а значит, можно говорить о смысле поступков. Втретьих, смысл существует в сознании, которое проявляется в познавательной деятельности субъекта: «разум и познание составляют часть смысла, который выступает как характеристика образующего, направленного движения Вселенной» [Брудный, 2005: 127].

Толкование скрытых смыслов текста реализуется в рамках герменевтики, которая представляет собой теоретическую парадигму, тесно сопряженную с философской мыслью и лингвистическими аспектами научного знания. Философское обоснование и методология герменевтического анализа представлено Ф. Шлейермахером, Х.-Г.

Гадамером, П. Рикёром [Шлейермахер; Гадамер, 1988; Рикёр, 2002].

Отправной точкой декодирования смысла текста является научное разграничение понятий «смысл» и «значение», сводимое к постулату о том, что слово и текст являются контекстно зависимыми явлениями.

Слово и текст имеют одно значение, но «различные контексты могут задавать различные их смыслы» [Леонтьев, 2003: 9]. «Вне контекста слово смысла не имеет; в каждом конкретном контексте смысл слова однозначен» [Там же]. Интерпретация смысла текста в виде речевого порождения возможна с учетом объективных и субъективных факторов. К первым относится знание «тотальности языка», ко вторым – постулат о том, что человек является «постоянно развивающимся духом», что предполагает рассмотрение смысла речи как факта «совокупного мышления её инициатора» [Шлейермахер].

Истина понимания достижима только при условии преемственности понятий познания, «выработанного современной наукой», и «мыслительных привычек», «какие складываются у отдельного человека в процессе коммуникации с окружающим миром» в соответствии с исторической традицией, «которой мы все принадлежим» [Гадамер, 1988: 41]. Принципы герменевтики могут быть сопряжены с постулатами структурализма, которые наиболее ярко репрезентируются применительно к лингвистическим моделям.

В данном аспекте, П. Рикёр выделяет три идеи, которые могут иметь главенствующее значение для интерпретации антропологической символики:

1) «речь, отделенная от говорящего субъекта, представляет собой систему знаков»;

2) синхрония и диахрония – суть разнородные явления, описывающие качественно разнохарактерные системные проявления;

Общетеоретические и типологические проблемы языкознания. Выпуск 2. бессознательному уровню, а значит к нерефлексивному неисторическому слою духа», что определяет способность к символизации как проявление конечного неосознаваемого порядка [Рикёр, 2002: 63-65].

Разработка теории смысла с учетом ментальных операций и рефлексии исследующего мышления в процессе восприятия окружающей действительности связана с анализом когнитивной деятельности человека и ее результатов. Так, в работе Р.И. Павилениса [Павиленис, 1983] человеческая познавательная активность завершается образованием смыслов, или концептов. Концепт, в трактовке Р.И. Павилениса, есть результат фиксации экстралингвистической информации о мире. В частности, данная информация касается «актуального и возможного положения вещей в мире (т.е. то, что индивид знает, предполагает, думает, воображает об объектах мира)», и это то, что «мы называем «смыслом», или «концептом» [Павиленис, 1983: 102].

Исходя из этого, результат осмысления мира и его сущностных характеристик закрепляется в наивном первичном знании о мире и фиксируется в ментальном опыте человека в виде концептов, представляющих концептуальную картину мира. Концепты включают рассматриваемым предметам и явлениям, а также «сенсорные, эмотивные и кинестетические ощущения», связанные с данными предметами и явлениями [Лангаккер, 1992: 9].

Концепты и концептуальная картина мира отражают познавательный опыт человека. Концепты предшествуют собственно языку, поскольку «еще до знакомства с языком человек в определенной мере знакомится с миром, познает его; благодаря известным каналам чувственного восприятия мира он располагает определенной (истинной и ложной) информацией о нем», распознает объекты своего познания [Павиленис, 1983: 101].

При этом, концептуальная система, формирующаяся в сознании носителя языка, является облигаторным условием для реализации познавательной деятельности с целью корректировки представлений об окружающей реальности и выработки новых межобъектных связей, поскольку «усвоение любой новой информации о мире осуществляется каждым индивидом на базе той, которой он уже обладает» [Павиленис, 1983: 101]. Таким образом, «концепт» в данном случае рассматривается не в узком, лингвистическом, аспекте, а выступает как логико-гносеологическое образование, определяющие бытие индивида.

Разграничение «смысла» и «значения» в лингвосемантическом аспекте предполагает дистинкцию типов информации, закрепленных за языковым знаком. Кроме того, в заданном языковом сообществе Общетеоретические и типологические проблемы языкознания. Выпуск 2. должны существовать строго регламентированные правила, поясняющие порядок декодирования информации, конвенционально закрепленной в языковом знаке [Кобозева, 2004: 11]. Значение языкового знака является инвариантным компонентом плана его содержания, репрезентирующим фактическое знание о предметах и явлениях. Смысл языкового знака сопряжен в сознании говорящих с представлениями не только фактического, но и оценочного, а также культурно-ценностного характера.

Таким образом, знак может иметь и смысл, и значение. Значение противопоставляется смыслу как абстрактное, константное во времени содержание конкретному, ситуативно обусловленному содержанию.

«Значение X-а - это информация, связываемая с X-ом конвенционально, т.е. согласно общепринятым правилам использования X-а в качестве средства передачи информации»

[Кобозева, 2004: 13].

«Смысл X-а для Y-а в Т – это информация, связываемая с X-ом в сознании Y-а в период времени Т, когда Y производит или воспринимает Х в качестве средства передачи информации» [Там же].

Различие в трактовке терминов «смысл» и «значение»

применительно к языковому знаку обусловлено также уровневой принадлежностью единицы в рамках структурно-классовой иерархии естественного языка. Так, предполагается, что идея «смысла»

репрезентируется во всем ряде «контентивных единиц»:

«дистинкторах смысла», «фиксаторах смысла», «номинаторах смысла» и «коммуникаторах смысла» [Никитин, 1983: 6-9]. В смыслоразличительную функцию в составе единиц высшего порядка, хотя сами по себе не соотносимы с каким-либо концептом [Никитин, 1983: 8]. «Фиксаторы смысла» не только различают, но и фиксируют смысл, т.к. они «соотнесены с определенным содержанием» [Никитин 1983, 8]. «Номинаторы смысла» выполняют актуализирующую функцию, т.е. вызывают в сознании зафиксированный ими концепт.

«Коммуникаторы смысла» выполняют транслирующую функцию, т.к.

содержат в себе сообщение.

В данном случае термин «смысл» трактуется как понятие обобщенного порядка, как характеристика, присущая языковым конституентам любого уровня. «Значение» вплетается в понятие «смысл» на уровне номинирующих единиц. Только с данного уровня единицы начинают обладать способностью актуализировать определенные значения, с которыми они соотносятся, в отрыве от контекста, т.е. независимо, «сами по себе». Если англ. [ip], взятое отвлеченно, актуализирует значение «корабль» и выступает как номинатор смысла, то в единицах типа friendship, partnership указанная единица «не способна актуализировать значение, с Общетеоретические и типологические проблемы языкознания. Выпуск 2. которым она соотносится и является только фиксатором смысла»

[Никитин, 1983: 9].

В лингвокогнитивном плане различие между «значением» и «смыслом» лежит в плоскости материальной вербализованности признаков объекта. Смыслы выступают как «невербализованные образы объектов внешнего мира» [Попова, 2007: 92]. В свою очередь, значение материально репрезентируется в речи посредством сем, фиксирующих когнитивные характеристики познаваемого объекта.

Смысл и значение входят в структуру концепта, который определяется как «совокупность всех вербализованных и невербализованных образов предметов и ситуаций внешнего мира» [Там же].

Концепт и значение являются продуктами деятельности разных типов человеческого сознания. «Концепт - продукт когнитивного сознания человека, значение – продукт языкового сознания» [Попова, 2007: 92]. Кроме того, концепт и значение выступают как явления общественного сознания, поскольку они, обладая такими характеристиками, как устойчивость, узнаваемость и воспроизводимость, формируются на основе итеративной практики заданного социума. Смысл приближен к фактам индивидуального сознания, так как человек овладевая языковым значением, присовокупляет к нему личностно-ориентированный смысл, который отражает его индивидуальный познавательный, социальный, жизненный опыт.

Таким образом, подводя итог сказанному выше, можно сделать вывод, что смысл в любом аспекте интерпретации выступает как объект познания, имеющего исключительно направленный характер.

Смысл становится доступным для понимания только благодаря своему материальному воплощению в знаке. В целом, подробный анализ и выявление механизмов приписывания значения знакам и фиксации в них определенных смыслов может способствовать разработке общей теории когнитивной науки, поскольку смысл предшествует собственно знаку и формируется на ментальном уровне в процессе акта когниции.

1. Брудный, А.А. Психологическая герменевтика. - М., 2005. – 336 с.

2. Гадамер, Х.-Г. Истина и метод: основы философской герменевтики. - М., 1988. – 704 с.

3. Кобозева, И.М. Лингвистическая семантика. – М., 2004. – 350 с.

4. Леонтьев, Д.А. Психология смысла: природа, строение и динамика смысловой реальности. – М., 2003. – 487 с.

5. Лангаккер, Р.У. Когнитивная грамматика. – М., 1992. – 56 с.

комбинаторика). – М., 1983. – 127 с.

7. Павиленис, Р.И. Проблема смысла: современный логико-философский анализ языка. – М., 1983. – 286 с.

Общетеоретические и типологические проблемы языкознания. Выпуск 2. 8. Попова, З.Д., Стернин, И.А. Когнитивная лингвистика. - М., 2007. – 9. Рикёр, П. Конфликт интерпретаций. Очерки о герменевтики. - М., 2002.

– 624 с.

10. Шлейермахер, Ф.Д.Е. Герменевтика [Электронный ресурс]. - Режим доступа: filosof.historic.ru/books/item/f00/s00/z0000840/index.shtml.

УДК 811.161. А. В. Колмогорова, докт. филол. наук, КузГПА, г. Новокузнецк, Россия

СЕМИОЗИС, КОГНИЦИЯ, КОММУНИКАЦИЯ: ФОРМИРОВАНИЕ

ИКОНИЧЕСКИХ СЕМИОТИЧЕСКИХ ОТНОШЕНИЙ В КОГНИТИВНОМ

ОПЫТЕ РЕБЁНКА В ПРОЦЕССЕ ОБЩЕНИЯ С МАТЕРЬЮ

Аннотация. В статье рассматриваются особенности материнского коммуникативного поведения, имеющие выраженную когнитивную функцию – формирование иконических отношений между языковым знаком и объектом окружающей среды. Результаты экспериментальной работы анализируются с теоретических позиций распределённой модели языка. Делается вывод о том, что коммуникативное поведение матери, направленное на формирование иконических семиотических отношений, имеет особые вербальные и невербальные средства реализации, некоторые из которых носят универсальный, а другие – национально-специфический характер.

Ключевые слова: семиозис, когниция, коммуникативное поведение, общение матери и ребёнка, иконизм, вербальные и невербальные средства коммуникации.

Kolmogorova A.V. SEMIOSIS, COGNITION, COMMUNICATION: ICONIC

SEMIOTIC RELATIONS FORMING IN CHILD COGNITIVE EXPERIENCE

AND MOTHER – CHILD INTERACTION

Abstract. The article is devoted to the verbal and non verbal particularities of mother communicative behavior oriented to form the iconic relations between word and environment in child cognitive experience. The experimental results are analyzed in the light of distributed cognition theory. It is argued that mother communicative behavior includes both components: universal and culturally specific.

Keywords: semiosis, cognition, communicative behavior, mother-child interaction, iconism, verbal and non verbal communicative means.

Вопрос о сущности комуникативных процессов является одной из ключевых проблем современной лингвистики. Существует ряд, уже ставших классическими, моделей коммуникации (кодовая, инференциональная, интеракциональная, функциональная). В последнее десятилетие в западной когнитивной психологии и биологии оформились и начали своё становление такие научные направления, как теория распределённой когниции и теория автопойезиса, в рамках каждой из которых предложены достаточно оригинальные трактовки обсуждаемого ключевого для данной публикации понятия.

Общетеоретические и типологические проблемы языкознания. Выпуск 2. Так, в рамках теории автопойезиса метафора КОММУНИКАЦИЯ – ЭТО ТАНЕЦ приобрела концептуальное для всей теории значение:

как и танец, коммуникация непрерывна и состоит из повторяющихся коммуникативных «движений», «па», она представляет собой совместную деятельность двух партнёров, направленную на сотрудничество, и, наконец, в этой деятельности ничего не передаётся – объяснить танец нельзя – партнёры, наблюдая друг за другом, чувствуя друг друга, совершают совместные действия, результатом которых, зачастую, является нечто новое в опыте каждого, доселе не бывшее, но совместно пережитое «здесь и сейчас» [Krippendorf, 1993].

У. Матурана и Ф. Варела ввели в научный обиход термин, имплицирующий такой динамический и непрерывный характер коммуникативного «танца», – languaging [Maturana and Varela, 1987].

Содержание термина, являющегося частью общего контекста теории автопойезиса и претерпевшего немало трактовок, мы интерпретируем следующим образом: базисная для живой системы, коей является человек, биологическая функция, состоящая в способности достигать согласованного поведения с другими при помощи использования языковых структур, которые служат активизации уже данных в опыте, как конкретного индивида, так и представителей социальной группы в целом, репрезентаций успешных взаимодействий членов группы, происходивших в определённом когнитивном контексте, а также позволяют коммуникантам формировать новые репрезентации взаимодействий с окружающим миром в «здесь - и - сейчас»

контексте. Важно, что, будучи изъяты из контекста персональной и социальной истории, данные структуры уже не имеют никакого внутреннего содержания [Maturana, 1988].

Анализируя languaging (поскольку общепринятых переводов данного термина на русский язык пока не существует, мы будем пользоваться им в его оригинальной, англоязычной, версии, хотя в качестве одного из возможных вариантов русскоязычного перевода можно было бы предложить «речежизненное взаимодействие»), С. Коули отмечает, что в рамках диады «взрослый-ребёнок», последний, не обладая врождённым навыком понимания того, что слова что-то «значат», в опыте on line взаимодействия с тем, кто о нём заботится, научается координировать своё поведение с желаниями и ожиданиями другого, наблюдая за вокализациями, выражением лица, жестикуляцией, эмоциями последнего. И только затем, гораздо позднее, выработанные навыки и опыт социального взаимодействия позволяют ребёнку индуктивно связать определённые формы поведения с определёнными стабильными материальными формами – словами [Cowley, 2005: 45]. Таким образом, наша исходная гипотеза состоит в следующей цепочке взаимосвязанных предположений: 1) языковой знак, слово, не являясь самоценным и исключительным феноменом, составляет часть поверхностной когнитивной структуры, Общетеоретические и типологические проблемы языкознания. Выпуск 2. усваиваемой членом национально-лингво-культурного сообщества в социальной интеракции и функционирующей как релевантная для всего сообщества модель взаимодействия с окружающей средой;

такую модель мы назвали социокогнитивной матрицей [Колмогорова, 2012]; 2) поскольку, согласно концепциям современной когнитивной психологии, процессы когниции и коммуникации для каждого индивидуального сознания совпадают во времени и пространстве, усвоение социокогнитивных матриц ребёнком происходит в общении с матерью, которая выстраивает последнее согласно общепринятым, коммуникативного поведения – практикам общения; 3) социокогнитивная матрица и практика общения соотносятся как когнитивная модель, формируемая в опыте индивида, и средство её формирования; 4) для того чтобы описать социокогнитивную матрицу, необходимо выявить особенности и составляющие средства её формирования – практики общения, что предусматривает выявление как вербальных составляющих, так и невербальных.

Результаты включённого наблюдения за общением матери с ребёнком в 49 диадах «мать-ребёнок (от 0 до 7 лет)» позволили сделать вывод о том, что в коммуникативном взаимодействии матери с ребёнком можно выделить особые паттерны поведения, направленные на формирование в когнитивном опыте ребёнка модели принятого в русской лингвокультуре взаимодействия с языковым знаком.

В семиотике, вслед за Ч. Пирсом [Пирс, 2000], принято выделять три типа знаковых отношений: иконические – объекты, между которыми познающим субъектом устанавливается отношения, похожи друг на друга (полностью или по отдельным признакам);

индексальные – присутствие в поле восприятия субъекта одного объекта указывает на другой объект, символические – один объект, входящий в собственную систему горизонтальных объектных связей, благодаря своему месту в этой системе, способен замещать собой репрезентировать его.

Наблюдения свидетельствуют о том, что в материнском общении с ребёнком можно выделить 3 практики, каждая из которых направлена на формирование семиотических отношений одного из указанных типов. В фокусе внимания данной публикации находится практика формирования иконических семиотических отношений.

Согласно Пирсу, иконические знаки представляют собой неоднородное явление, включающее элементы разной степени иконической репрезентации: образ, диаграмма и метафора [Пирс, 2000]. Образ, по Пирсу, есть отражение «простых качеств» (simple qualities) означаемого в означающем. Типичные образы в языке – Общетеоретические и типологические проблемы языкознания. Выпуск 2. звукоподражательные слова, основанные на закономерной непроизвольной, фонетически мотивированной связи между фонемами слова и лежащим в основе номинации звуковым (акустическим) признаком денотата (мотивом). Вторые – как звукосимволические слова, основанные на закономерной непроизвольной, фонетически мотивированной связи между фонемами слова и полагаемым в основу номинации незвуковым (неакустическим) признаком денотата (мотивом) [Сигал, 1997: 100].

Кроме того, Ч. Пирс выделяет среди способов реализации иконичности в знаке так называемую «диаграмму», в которой отношения, существующие в означаемом, аналогичны отношениям, существующим в означающем.

Наблюдения позволили обнаружить в материнских практиках общения ориентирующие взаимодействия, направленные на формирование трёх разновидностей иконических отношений:

ономатопей, образов и диаграмм. Метафоры в нашем материале не встретились. На наш взгляд, это можно объяснить тем, что, если следовать постулатам Дж. Лакоффа и М. Джонсона, в метафоре происходит перенос схем, образов из более конкретной, доступной в непосредственном опыте сферы (сферы-источника) в сферу абстрактных отношений из области (следуя метаязыку А. Вежбицкой) «Идеальное». В общении же матери с ребёнком как раз происходит формирование, если можно так выразиться, «номенклатуры» сферисточников для будущих метафорических трансформаций и наслоений.

Итак, иконические знаковые отношения формируются посредством использования матерью, во-первых, ономатопей.

Ономатопеи, используемые в материнской речи можно разделить на несколько групп:

1) по критерию степени конвенциональности следует выделить:

а) конвенциональные ономатопеи – звуковые имитации, кодифицированные в языке, зафиксированные в словарях в качестве таковых (пр.1); б) неконвенциональные ономатопеи – звукоподражания, незафиксированные в словарях, используемые лишь отдельными представителями лингвокультуры в рамках отдельного идиолекта, эколекта (пр.2); в) конвенциональноошибочные ономатопеи – звукоподражания, кодифицированные в лексической подсистеме языка, но для обозначения другого типа звуков, т.е. ономатопеи, употребляемые матерью ошибочно (пр. 3):

(1) диада № 16: мама – 22 года, дочь – 8 мес.:

/А где котик?/ мяу-мяу котик/мяу-мяу//;

(2) диада № 32: мама – 32 года, дочь – 7 мес.:

/А она быдымс/ и всё// (изображает падение куклы);

(3) диада № 44: мама – 23 года, дочь – 8 мес.:

/Уточка пришла/ утя-утя/ га-га-га// Общетеоретические и типологические проблемы языкознания. Выпуск 2. 2) по критерию характера синтагматической сопряжённости в непосредственным восприятием изображаемого звука (пр.4); б) ономатопеи, синтагматически сопряжённые с вербальной номинацией объекта, действия, звук которых имитируется – скажем, мама называет животное и сразу же сопровождает его номинацию соответствующим звукоподражанием (пр.1); в) ономатопеи, синтагматически сопряженные, как с вербальной номинацией репрезентирующим его объектом – мама держит в руках игрушку животного или предмета или указывает на его изображение, называет его и использует соответствующую ономатопею (пр.5); г) ономатопеи, синтагматически сопряжённые только с реальным объектом или его материальным заместителем (игрушкой, картинкой) – в данном случае ономатопея замещает собой вербальную номинацию (пр.6):

(4) диада № 16: мама – 22 года, дочь – 8 мес.:

(На прогулке: лает собака) / Гав-гав-гав-гав/собачка лает/да?//;

(5) диада № 31: мама – 22 года, дочь – 1 год 7 мес.:

(Мама манипулирует игрушкой) /А кто это прибежал?/ хрюхрю/ свинка//;

(6) диада № 27: мама – 22 года, сын – 10 мес.:

/А где гав-гав?/ Вот он!// 3) по критерию референциональной отнесённости мы выделяем в речи матери: а) ономатопеи, изображающие звуковые характеристики денотата-неодушевлённого объекта (ж-ж-ж изображает звук движущегося автомобиля); б) ономатопеи, изображающие звуковые характеристики денотата-одушевлённого объекта (мяу-мяу); в) ономатопеи, изображающие звуковые признаки денотата-действия (круть-круть-круть – изображает потрескивающий звук вертушки, ням-ням-ням – изображает звук, сопровождающий пережёвывание пищи).

Следует отметить, что ономатопеи как репрезентации иконических семиотических отношений наиболее часто используются матерями в общении с детьми в возрасте от 0 до 2 лет. Как свидетельствуют наши наблюдения, в общении с ребёнком после 2 лет мать использует всё меньше ономатопей. Что касается видов звукоподражаний, то наиболее частотными разновидностями являются конвенциональные, синтагматически сопряжённые с вербальной номинацией и материальным заместителемрепрезентантом объекта, изображающие звуковые признаки одушевлённого объекта ономатопеи.

Во-вторых, иконические знаковые отношения формируются посредством использования матерью образов. В общении матери с ребёнком мы выделили 2 типа образов:

Общетеоретические и типологические проблемы языкознания. Выпуск 2. а) образы, функцией которых является установление корреляции между высотой голоса и размером называемого или характеризуемого объекта: упоминая мышку, мама говорит высоким голосом быстро и делает отчётливые паузы между словами, как бы имитируя бег с остановками маленькой боязливой мышки (пр.7), и наоборот, изображая медведя, мама говорит низким голосом, медленно, растягивая гласные и практически не делая паузы между словами, обозначая границы между словами исключительно при помощи мелодики (пр.8):

(7) диада № 44: мама – 23 года, дочь – 8 мес.:

/Это кто?/ это мышка/ маленький грызун//;

(8) диада № 49: мама – 23 года, сын – 2 года:

/Пришёл медведь и говорит/ кто-о- т-у-ут?//.

б) образы, функцией которых является установление корреляции между характером согласных звуков по шкале «твёрдость – мягкость»

и соответствующим тактильным ощущениям при восприятии называемого или характеризуемого объекта: так, если мы обратимся к примеру 9, то увидим, что для передачи свойства мягкости, пушистости котёнка мать использует приём палатализации, смягчая практически все согласные (см. транскрипцию):

(9) диада № 35: мама 24 года, дочь 3 мес.:

/Ой какой котик/ тёпленький животик// [oj к’aкoj кoт’ик т’jопл’ин’к’иj з’ивот’ик].

В-третьих, иконические знаковые отношения формируются посредством использования матерью диаграмм, передающих аналогию отношений, организующих означаемое и означающее языкового знака. Наблюдения позволили нам выделить лишь один тип диаграмм в общении матери с ребёнком – это диаграммы, объективирующие аналогию между длительностью вокализации, обозначающей действие, и самим действием:

(10) диада № 5: мама – 24 года, дочь – 2 года 6 мес.:

/Ёжик/побежал-побежал-побежал/ Упал!//;

(11) диада № 7: мама – 35 лет, дочь – 2 года 6 мес.:

(Мать догоняет ребёнка) /Ай-йай-йай-йай-я! / Оп!

(поймала)//.

Итак, подведём некоторые итоги, обобщив особенности данной практики материнского общения в рамках вербальных, невербальных и субъектных характеристик.

Интонация Интонация в рамках данной практики играет важнейшую роль, поскольку такие её характеристики, как уровень высоты голоса, длительность произнесения звуков и суперсегментные средства (паузирование, синтагматическое ударение) служат для изображения свойств и качеств описываемого вербально объекта, в том числе – для Общетеоретические и типологические проблемы языкознания. Выпуск 2. установления корреляций между характеристиками называемого объекта и характеристиками интонации.

Фонетические явления Среди фонетических явлений важнейшее место занимает палатализация согласных и связанное с этим процессом посредством явления аккомодации изменение качества гласных.

Лексическое наполнение В отличие от других практик, в которых, как правило, доминирует либо именная, либо глагольная лексика, в рамках данной практики отмечено практически равновесное использование как прилагательных и существительных, так и глаголов. Важное место в лексическом наполнении данной практики занимают ономатопеи.

Грамматические особенности на уровне морфологии и синтаксиса На уровне морфологии следует отметить частое использование диминутивов с суффиксами еньк-, оньк-, ик. Синтаксически релевантными являются повторы, а также репризы и антиципации, когда сначала объект окружающей среды называется словом, а затем ещё раз номинируется при помощи ономатопеи либо сначала называется при помощи ономатопеи, а затем вновь номинируется, но уже полнозначным словом.

Невербальные параметры Если называемый объект репрезентирован игрушкой, то мать совершает разнообразные изобразительные жесты, показывая, как объект движется, разговаривает. Если объект непосредственно находится в поле зрения обоих, то мать, как правило, находится позади ребёнка, находящегося в непосредственной близости от объекта (собаки, например), наблюдая за ним и вербализуя то, что ребёнок видит.

Параметры материального субстрата Важным элементом взаимодействия является объект окружающего мира, вокруг которого строится взаимодействие, либо его материальный субститут – рисунок, игрушка. Как правило, либо мать, либо ребёнок держат игрушку, репрезентирующую объект, или объект находится в поле зрения обоих.

Субъектные параметры Взаимодействие осуществляется в рамках диады «матьребёнок».

В заключение отметим, что, по-видимому, иконические семиотические отношения, формируемые матерью в языковом сознании ребёнка с помощью ономатопей, являются национальноспецифическими, поскольку связаны с процессами конвенционализации в языке, в лексической подсистеме языка. А иконические отношения, репрезентируемые образами и диаграммами – скорее, универсальными, поскольку они отражают общие Общетеоретические и типологические проблемы языкознания. Выпуск 2. «когнитивные зацепки» (в терминологии той же Анны Вежбицкой [Вежбицкая, 1997]) или стратегии «человека говорящего и мыслящего». О правомерности подобных выводов свидетельствуют результаты, полученные В.Ю. Вашкявичус в серии психолингвистических экспериментов по узнаванию и интерпретации носителями русского языка китайских звукоподражаний и наоборот.

Исследователь отмечает, что информантами достаточно легко узнавались и интерпретировались звукоподражания, фонетически сходные в двух языках, а в случае существенных отличий фонетической формы опорой для узнавания звукоподражания выступает повтор, используемый в обоих языках для обозначения шумов с длительным звучанием, а также привлечение взрывных звуков для обозначения резких, отрывистых шумов [Вашкавичус, 2011: 92].

В итоге анализ средства формирования социокогнитивной матрицы – практики общения, позволил нам смоделировать содержательное наполнение самой матрицы, используя методику метаязыковго толкования А. Вежбицкой. Итак, релевантная для русского лингвокультурного сообщества модель взаимодействия с языковым знаком, составляющая ядро социокогнитивной матрицы «мониторинг иконических отношений между словом и другими объектами и качествами окружающей среды» может быть эксплицирована следующим образом:

«в некоторые моменты я хочу назвать кого-то или что-то, я могу назвать это, повторяя звуки, которые этот объект издаёт а) так как эти звуки повторяют все б) так как эти звуки принято повторять в моей семье, среди моих знакомых; я делаю так, чтобы все поняли, о чём я говорю (этноспецифичная чать матрицы);

я могу назвать это при помощи слова, произнося его так, чтобы мой голос повторял некоторые свойства этого объекта/действия; я делаю так, чтобы все представили то же, что я представляю, когда говорю об этом» (универсальная часть матрицы).

1. Вашкявичус, В.Ю. Экспериментально-теоретическое исследование восприятия и вербализации шумов (на материале кодифицированных и окказиональных звукоподражаний русского и китайского языков).

Дисс….канд.филол.наук: 10.02.19. Бийск, 2011. 187 с.

2. Колмогорова, А.В. «Мамин язык»: практики материнского общения в контексте распределённой модели языка и когниции. – М.: Флинта – Наука, 2012.

– 177 с.

3. Пирс, Ч.С. Избранные философские произведения / Пер. с англ. К.

Голубович, К. Чухрукидзе, Т. Дмитриева. М., 2000. 448 с.

Общетеоретические и типологические проблемы языкознания. Выпуск 2. 4. Сигал, К. Я. Проблема иконичности в языке (обзор литературы) // Вопросы языкознания. 1997. №6. С. 100-199.

5. Cowley, S.J. Languaging: How humans and bonobos lock on to human modes of life// International Journal of Computational Cognition. 2005. 3/1. Pp. 44-55.

6. Krippendorff, K. The Annenberg School for Communication University of Pennsylvania.Cybernetics & Human Knowing, 1993. № 21. Рр. 3-25.

7. Maturana, H. and Varela, F. The Tree of Knowledge - The Biological Roots of Human Understanding. New Science Library, Shambala Publications, Boston, 1987.

256 р.

8. Maturana, H. Ontology of Observing. The biological foundations of self consciousness and the physical domain of existence // Conference Workbook: Texts in Cybernetics, American Society For Cibernetics Conference, Felton, CA.18-23 October, 1988. URL: http://www.inteco.cl/biology/ ontology/index.htm (дата обращения 1.04.2012).

УДК

ОНТОЛОГИЯ ВРЕМЕНИ КАК ИССЛЕДОВАТЕЛЬСКАЯ ПРОБЛЕМА