«Теоретическая социология Антология Том 1 Данное издание выпущено в рамках программы Центрально-Европейского Университета Books for Civil Society при поддержке Центра по развитию издательской деятельности (OS1 — ...»

При [рассмотрении] «социальных образований» (в противоположность «организмам») мы в состоянии, помимо простой констатации функциональных связей и правил («законов»), достичь еще кое-чего, что совершенно недоступно никакой «естественной науке» (поскольку она устанавливает каузальные правила для процессов и образований и выводит из них «объяснения» отдельных событий), а именно, «понять» поведение отдельных участников, тогда как поведение, например, клеток мы не «понимаем», но можем только Функционально постигнуть, а затем констатировать в соответствии с правилами его протекания. Этот добавочный результат понимающего объяснения в сравнении с наблюдающим куплен, конечно, Ценой того, что результаты, которые можно получить путем истолкования, носят существенно более гипотетический и фрагментарныи характер. Однако именно этот [добавочный результат] и специфичен для социологического познания.

Мы вообще оставляем в стороне вопрос о том, насколько нам 'Понятно» по смыслу также и поведение животных, а им — наше (то Другое в высшей степени неопределенно по смыслу и по объему) и сколько, таким образом, могла бы существовать социология отно-ений человека к животным (домашним и диким) (многие животные понимают приказ, гнев, любовь, агрессивные намерения и явно реагируют не исключительно механически-инстинктивно, но, некорым образом, также и сознательно, осмысленно и ориентируясь на опыт). Степень нашей способности к вчувствованию сама по себе не многим выше, когда речь идет о поведении «естественного человека». Однако надежных средств, чтобы установить субъективность животного*, у нас либо вообще нет, либо же они совершенно неудовлетворительны: проблемы психологии животных, как известно, столь же интересны, сколь и мучительны. Особенно хорошо известно, что существуют самые разные обобществления животных:

моногамные и полигамные «семьи», стаи, стада, наконец, «государства», основанные на разделении функций. (Эти обобществления животных дифференцируются отнюдь не параллельно дифференциации органов или морфологической дифференциации в ходе развития соответствующего животного вида. Так, дифференциация функций у термитов, а вследствие этого — также и дифференциация их артефактов гораздо больше, чем у муравьев или пчел.) Очевидно, что здесь чисто функциональное рассмотрение, т. е. выявление функций отдельных типов индивидов, имеющих решающее значение для сохранения соответствующих обществ животных («цари», «матки», «рабочие», «солдаты», «трутни», «половые особи»**, «матки-заменители» и т. д.), очень часто является, по меньшей мере, на данный момент, окончательным результатом, которым должно удовлетвориться исследование. Все прочее было долгое время просто спекуляциями или исследованиями того, в какой мере, с одной стороны, наследственный материал, а с другой, среда могли бы участвовать в развитии этих «социальных» задатков. (Таковы как раз споры между Вейсманом — чья работа «Всесилие естественного отбора»*** во многом была основана на внеэмпирических дедукциях — и Гетте [Gone].) * В оригинале: «subjektiver Sachverhalt» — оборот, философски необыкновенно сложный, но в данном контексте явно используемый просто как terminus technicus. — Прим. перев.

** Например, пол имеют далеко не все особи муравьев, но только те, что участвуют в воспроизводстве.

*** См.: Weismann A. Allmacht der Naturziichtung: eine Erwiderung. Jena: Fischer, 1893. — Прим, перев.

Однако все серьезные исследователи, конечно, полностью едины в том, что им приходится только временно, как они надеются, ограничиться и тем самым удовлетвориться функциональным познанием. (См., например, о состоянии исследования термитов работу Escherlich'a г.) Им бы хотелось не просто уяснить «важность для сохранения [вида]» функций этих отдельных дифференцированных типов, постигнуть которую достаточно легко, не просто разобраться в том, как объяснить эту дифференциацию, если не исходить из предпосылки о наследовании приобретенных свойств (а если все-таки исходить из нее, то как тогда истолковывать), но они хотели бы также знать:

1)что же все-таки запускает в ход дифференциацию дотоле нейтрального, недифференцированного начального индивида; и 2) что побуждает дифференцированный индивид вести себя (в среднем) так, как это фактически служит интересу самосохранения дифференцированной группы. Прогресс [исследовательской] работы [пока что] повсюду был связан с экспериментальной демонстрацией (или предположением [о существовании]) химических раздражений или физиологических фактов (процессов питания, паразитарной кастрации и т. д.) применительно к отдельным индивидам. Вряд ли даже специалист смог бы сегодня сказать, до какой степени можно надеяться на экспериментальное подтверждение вероятности того, что существует также «психологическая» и «осмысленная»

ориентация. Кажется, даже в качестве идеальной цели поддающаяся контролю картина психики этих социальных животных индивидов на базе осмысленного «понимания»

возможна только в узких пределах. Во всяком случае, не следует ожидать, что отсюда придет «уразумение» человеческого социального дей-ствования;

наоборот: [исследователи животных] работают и должны работать с аналогиями, которые берутся из жизни людей. Пожалуй, можно ожидать, что однажды эти аналогии станут полезными, если потребуется оценить, [какую роль] на ранних стадиях человеческой социальной дифференциации [играет] область чисто механически-инстинктивной дифференциации по отношению к тому, что понятно чндивидуально-смысловым образом, и, далее, по отношению к тому, что создается сознательно и рационально. Понимающая социология Должна, разумеется, отдавать себе отчет в том, что даже у людей на Ранних стадиях развития первый компонент имеет совершенно преобладающее значение; что же касается последующих стадий, то следует так же иметь в виду, что этот компонент действует постоянно и действует решающим образом. Таким процессам, которые можно постигнуть лишь биологически и либо совершенно не удается, либо лишь отчасти удается истолковать понятным образом и объяснить в соответствии с мотивами, весьма близки (почти незаметно переходя в них) все «традиционные»

действия (§ 2) и, в весьма значительной степени, «харизма» (гл. III) как источник психической «заразы», а тем самым и носитель социологических «раздражений, [дающих начало] развитию». Но все это не освобождает понимающую социологию от ее задачи: понимая, сколь узки поставленные ей границы, [она должна] делать то, на что способна только она одна.

Поэтому в различных работах Оттмара Шпанна, которые часто богаты удачными мыслями (конечно, наряду с некоторыми недоразумениями и, прежде всего, аргументами, выстроенными на основе сугубо ценностных суждений, не имеющих отношения к эмпирическим исследованиям), справедливо подчеркивается значение для всякой социологии предварительной функциональной постановки вопроса, оспаривать которую всерьез, конечно, никто не собирается (он называет это «универсалистским методом»). Конечно, сначала следует знать, какое действование имеет функциональную важность с точки зрения «сохранения» (а также культурного своеобразия, и даже в первую очередь — именно его!) и продолжающегося в определенном направлении формирования некоторого социального типа действования, чтобы затем иметь возможность поставить вопрос: как такое действование появляется? какие мотивы его определяют? Надо сначала знать, что делает «король», «чиновник», «предприниматель», «сутенер», «маг» — то есть какое типическое «действование» (которое только и подводит его под эту категорию) важно для анализа и принимается во внимание, прежде чем приступать к этому анализу («отнесенность к ценности» в смысле Г. Риккерта).

Но только этот анализ, в свою очередь, дает то, что может, а значит и должно, дать социологическое понимание действования, [совершаемого] типически дифференцированным отдельным человеком (и это относится только к людям)-Чудовищное недоразумение, которое состоит в том, будто «индивидуалистический» метод (в каком-либо возможном смысле) означает индивидуалистическую оценку, необходимо во всяком случае исключить, равно как и мнение, будто неизбежно (относительно) рационалистический характер образования понятий означает веру в преобладание рациональных мотивов или даже позитивную оценку рационализма. Социалистическое хозяйство должно было бы социологически истолковывающим образом тоже пониматься «индивидуалистически» точно так же, т. е. исходя из действий отдельных людей — тех типов «функционеров», которые в нем встречаются, — подобно тому, например, как понимаются процессы обмена учением о предельной полезности (или каким-нибудь другим, лучшим, но в данном аспекте сходным методом, если таковой обнаружится). Потому что и здесь решающая, эмпирическая социологическая работа начнется только с вопроса о том, какие мотивы заставляли и заставляют отдельных функционеров и членов этой «общности» вести себя так, что оно возникло и продолжает существовать. Всякое функциональное (идущее от «целого») образование понятий делает для этого лишь предварительную работу, полезность и необходимость которой, — если она сделана правильно, — конечно, бесспорна.

10. «Законы», как привыкли называть некоторые теоремы понимающей социологии, — например, «закон» Грешема, — суть подкрепленные наблюдениями типичные шансы ожидаемого хода социального действования при наличии определенных фактов [шансы], которые понятны, исходя из типичных мотивов и типичного смысла, предполагаемого действующим. Они в высшей степени понятны и однозначны постольку, поскольку в основании типичного наблюдаемого хода [социального действования] лежат сугубо целерациональные мотивы (или же, исходя из соображений целесообразности, такие мотивы положены в основу методически сконструированного типа) и если при этом отношение между средством и целью, судя по данным опыта, однозначно (когда средство «неизбежно»). В этом случае допустимо следующее высказывание: если бы действия были строго целе-рациональными, то действовать следовало бы так, а не иначе (.потому что в распоряжении участников для достижения их — однозначно определимых — целей, по техническим основаниям, Имеются лишь такие средства и никаких других). Именно этот случай показывает одновременно, сколь ошибочно видеть в качестве той самой последней «основы» понимающей социологии какую-либо «психологию». Под «психологией» сегодня каждый понимает нечто иное. Совершенно определенные методические цели оправдывают при естественнонаучном рассмотрении некоторых процессов разделение «психического» и «физического», которое в этом смысле чуждо наукам о действовании. Результаты психологической науки (каковы бы ни были ее методические модификации), исследующей «психическое» средствами естественной науки, действительно лишь в смысле естественнонаучной методики и, таким образом, не истолковывающей (потому что это нечто иное) человеческое поведение со стороны предполагаемого в нем смысла, [эти результаты] могут, конечно, подобно результатам любой другой науки, в отдельных случаях оказаться важными для социологической констатации; часто они действительно очень важны. Но у социологии нет каких-либо, в общем, более близких отношений к психологии, чем к другим дисциплинам.

Ошибка заключена в понятии «психического»: Что не есть «физическое», то — «психическое».

Однако смысл примера на вычисление, который кто-либо имеет в виду, все-таки не «психичен».

Рациональное размышление человека о том, что определенное действование в соответствии с определенными данными интересами может вызвать или не вызвать ожидаемые последствия и принимаемое в соответствии с этим результатом решение, не сделаются ни на йоту более понятными благодаря «психологическим» соображениям. Однако именно на таких рациональных предпосылках социология (включая и национальную экономию) выстраивает большинство своих «законов». Напротив, при социологическом объяснении иррациональностей дей-ствования понимающая психология, несомненно, может сыграть решающую роль. Но в основном методологическом положении дел это ничего не меняет.

11. Социология (для нас эта предпосылка уже неоднократно выступала как самоочевидная) образует понятия-типы и ищет общие правила хода событий [Geschehens]. В противоположность истории, которая стремится к каузальному анализу и каузальному вменению индивидуальных культурно-значимых действий, образов, личностей. Парадигматически материал при образовании понятий социологии берется преимущественным, хотя и не исключительным образом из реальностей действования, которые релевантны также и с исторических точек зрения.

Социология образует свои понятия и ищет свои правила прежде всего также и с той точки зрения, может ли она тем самым сослужить службу историческому каузальному вменению культурно-важных явлений. Как и во всякой генерализирующей науке, из-за своеобразия ее абстракций ее понятия должны оказаться относительно бедны содержанием по сравнению с конкретной реальностью исторического. Но зато ее понятия должны обладать большей однозначностью. Эта большая однозначность достигается благодаря как можно более оптимальному уровню смысловой адекватности, к которому стремится социологическое образование понятий. В наиболее полной мере (именно это до сих преимущественно и принималось во внимание) — в тех случаях, когда речь идет о рациональных (целерациональных и ценностно-рациональных) понятиях и правилах. Однако социология стремится также к постижению иррациональных (мистических, профетических, пневматических*, аффективных) явлений в теоретических, причем адекватных смыслу понятиях.

* То есть боговдохновенных. — Прим. перев.

Во всех случаях, как рациональных, так и иррациональных, она удаляется от действительности и служит ее познанию, указывая на степень приближения некоторого исторического явления к одному или нескольким таким понятиям, что позволяет его классифицировать.

Например, одно и то же историческое явление может быть в какой-то части явлением «феодального» вида, в другой части — «патримониального», еще в одной — «бюрократического», а еще с одной — «харизматического». Чтобы под этими словами подразумевалось что-то однозначное, социология должна, в свою очередь, разрабатывать «чистые» («идеальные») типы тех видов образований, которые обнаруживают последовательное единство как можно более полной смысловой адекватности, но именно поэтому, однако, в этой своей идеальной чистой форме, в реальности, вероятно, не встречаются, подобно физической реакции, которая вычисляется при условии абсолютно пустого пространства. Лишь исходя из чистого («идеального») типа возможна социологическая казуистка. И конечно, само собой разумеется, что социология также, в случае необходимости, использует и средние типы того эмпирико-статистического рода, который не требует методических разъяснений. Но когда социология говорит о «типичных» случаях, то, в общем, всегда имеет в виду идеальный тип, который, в свою очередь, может быть рациональным или иррациональным, по большей части (а, например, в теории национальной экономии — непременно) рационален, но всегда сконструирован адекватно смыслу.

Необходима полная ясность: в области социологии сколько-нибудь однозначные «средние», а значит, и «средние типы» можно образовать только в том случае, если речь идет о различных степенях качественно однородного определяемого смыслом поведения. Бывает и такое. Однако в большинстве случаев исторически или социологически релевантное действование совершается под влиянием качественно гетерогенных мотивов, из которых никакое «среднее», в собственном смысле слова, вывести нельзя. Например, идеально-типические конструкции теории хозяйства «чужды действительности» в том смысле, что они (в данном случае) предполагают только один вопрос:

каким было бы идеальное и к тому же чисто хозяйственным образом ориентированное целерациональное действование. Таким образом, реальное действование, которое (по меньшей мере) также и тормозит традиция, на которое влияют также и аффекты, заблуждения, не связанные с хозяйством соображения и цели, во-первых, можно понять постольку, поскольку оно либо фактически определяется в данном конкретном случае также и экономически целерационально, либо в среднем именно таково;

а во-вторых, именно благодаря тому, что его реальное протекание далеко не совпадает с идеальнотипичным, легче будет понять его действительные мотивы. Точно так же надо поступать и с идеальнотипической конструкцией последовательного, мистически обусловленного отношения к жизни (например, к политике и хозяйству). Чем более четко и однозначно сконструированы идеальные типы, то есть чем более они (в этом смысле) чужды миру, тем они более эффективны применительно к терминологии и классификации и тем более эвристичны. Работа историка, совершающего конкретное каузальное вменение отдельных событий, происходит, по сути дела, так же. Например, для объяснения военной кампании 1866 г. сначала (мысленно) определяют (что, собственно, и требуется), каковы были бы диспозиции Мольтке и Бенедека в случае идеальной целевой рациональности, если бы они все знали и о своем собственном положении, и о положении противника, — чтобы сравнить это с тем, каковы были фактические диспозиции, а затем каузально объяснить наблюдаемое несовпадение (обусловленное, например, ложной информацией, фактическими заблуждениями, ошибками в расчетах, личным темпераментом или соображениями, лежащими вне области стратегии).

Здесь тоже (скрыто) используется целерациональная идеально-типическая конструкция.

Конструируемые понятия социологии имеют идеально-типический характер не только во внешнем отношении, но и во внутреннем. В огромной массе случаев реальное действование совершается так, что его «предполагаемый смысл» либо лишь подспудно осознается, либо не осознается вообще. Действующий куда больше неопределенно «чувствует» смысл, чем знает или «вполне уясняет» его, поступая в большинстве случаев по влечению или по привычке. Смысл действования (все равно, рациональный или иррациональный) доводится до сознания лишь время от времени, а при однородном действовании масс его часто осознают лишь отдельные индивиды. По-настоящему эффективное, т. е. вполне осознанное и ясное, осмысленное действование представляет собой в реальности лишь предельный случай. Это обстоятельство придется принимать во внимание в любом историческом и социологическом рассмотрении при анализе реальности. Но это отнюдь не должно помешать образованию понятий в социологии путем классификации возможных «предполагаемых смыслов», т. е. так, как если бы действование фактически совершалось с сознательной ориентацией на смысл. Всякий раз, когда реальность рассматривается в ее конкретности, социология должна принимать во внимание, Что такие понятия далеки от реальности, и определить характер и степень этой удаленности.

Что же касается метода, то часто можно выбирать только между Неясными или же ясными, но нереальными и "идеально-типическими" терминами. В этом случае наука должна предпочитать последние.

(См. об этом мою статью в Arichiv fur Sozialwissenschaften, bd. XIX, на которую я указывал выше [п.

6].) II. Понятие социального действования 1. Социальное действование (включая воздержание или терпение) может ориентироваться на прошлое, настоящее или ожидаемое в будущем поведение других (месть за нападение в прошлом, отпор нападению в настоящем, меры по защите от будущего нападения). «Другие» могут быть данными индивидами, знакомыми, или неопределенными многими, совершенно незнакомыми (например, «деньги» — это обмениваемое благо, которое действующий принимает потому, что он ориентирует свое действование при обмене на ожидание, что весьма многочисленные, но незнакомые и неопределенно многие другие, в свою очередь, в будущем с готовностью примут его при обмене).

2. Не всякого рода действование — даже внешнее — есть «социальное» действование в указанном смысле. Внешнее действование не социально тогда, когда ориентируется лишь на ожидаемое поведение вещных объектов. Внутреннее поведение есть социальное действование лишь тогда, когда оно ориентируется на поведение других. Например, религиозное поведение не социально, если оно остается созерцанием, одинокой молитвой и т. д. Хозяйствование (отдельного индивида) социально лишь тогда и постольку, когда и поскольку в нем также учитывается поведение других. То есть, говоря в общем и совершенно формально, оно социально, если индивид принимает в расчет, что третьи лица признают его фактическую распорядительную власть над хозяйственными благами. В материальном же аспекте это хозяйствование социально, если потребление происходит с учетом будущего вожделения третьих лиц и в характере «сбережений» индивида сказывается также и ориентация на это будущее вожделение. То же самое происходит в производстве, когда будущее вожделение третьих лиц становится основой собственной ориентации индивида, и т. д.

3. Не всякого рода соприкосновение людей носит социальный характер, но только поведение, по смыслу ориентированное на поведение других. Столкновение двух велосипедистов, например, есть просто событие, подобное природному явлению. Однако же их попытки избежать наезда и последовавшие за столкновением ругань, драка или мирное разбирательство уже были бы «социальным действованием».

4. Социальное действование не тождественно ни а) единообразному действованию многих, ни б) любому действованию, которое совершается под влиянием поведения других. А. Если на улице, когда начинается дождь, множество людей одновременно раскрывают зонты, то (в норме) действование одного не ориентировано здесь на действование другого, но действование всех одинаково ориентировано на потребность защититься от влаги. Б. Известно, что на действование индивида сильно влияет самый факт того, что он находится среди столпившейся в некотором месте «массы» (предмет исследований по массовой психологии, например, в духе Лебона): это действование, обусловленное массой. Даже рассеянные массы могут посредством одновременно или последовательно влияющего на индивида (например, через сообщения прессы) и воспринимаемого как таковое поведения многих превратить поведение индивидов в поведение, обусловленное массой. Одни виды реакций только и становятся возможными благодаря самому факту того, что индивид ощущает себя частью «массы», другие же становятся из-за этого затруднены. Определенное событие или человеческое поведение может поэтому вызвать здесь самые разные ощущения: веселость, гнев, воодушевление, отчаяние и вообще всякого рода страсти, чего не было бы при разрозненности индивидов (или это не было бы так легко), причем (по крайней мере, во многих случаях) между поведением индивида и фактом его нахождения в массе нет смысловой связи. Такое действование, протекание которого целиком или отчасти является результатом реакции на воздействие одного только факта «массы» как таковой, но не соотносится нею по смыслу, не будет «социальным действованием» в том смысле, какой мы закрепили здесь за этим понятием. Конечно, различия Между социальным и несоциальным в высшей степени нечетки. Ведь не только, например, у демагога, но часто и у самой массовой публики может быть разной интенсивности и в разной мере поддающееся толкованию смысловое отношение к факту существования «массы». Далее, просто «подражание» чужому поведению (которому вполне справедливо придает большое значение Г. Тард) не подпадает под специфическое понятие «социального действования», если такое подражание сугубо реактивно и свое действование не ориентировано по смыслу на чужое действование. Граница здесь нечеткая, потому что различие между ними часто провести невозможно. Однако сам факт того, что некто, обнаружив у другого нечто, показавшееся ему целесообразным, принимается делать то же самое, не есть социальное деиствование в нашем понимании. Это деиствование не ориентировано на поведение другого, но посредством наблюдения за этим поведением действующий обнаруживает определенные объективные шансы и ориентируется на них. Его деиствование определяется чужим действованием каузально, но не по смыслу. Напротив, если чужому действованию подражают, потому что оно «модное», потому что значимо в силу традиции, значимо как образец, считается «аристократичным» и т.

п., то здесь есть соотнесенность со смыслом — либо с поведением того, кому подражают, либо с поведением третьих лиц, либо тех и других. Разумеется, бывает множество промежуточных явлений. Как обусловленность массой, так и подражание — нечетко очерченные предельные случаи социального действования, с которыми мы еще не раз столкнемся, например, при рассмотрении традиционного действования (§ 2). В этом случае, как и в других, четкости нет потому, что ориентацию на чужое поведение и смысл своего собственного действования отнюдь не всегда можно установить однозначно, их даже не всегда осознают и еще реже — осознают в полной мере. Уже поэтому не всегда можно с полной уверенностью различить просто «влияние» и смысловую «ориентацию». Но следует разделить их как понятия, хотя, конечно, подражание, носящее только «реактивный» характер, имеет, по меньшей мере, такую же социологическую важность, как и «социальное деиствование» в собственном смысле слова. Ведь социология имеет дело отнюдь не только с социальным действованием, оно только является (для социологии в нашем понимании) центральным фактом, так сказать, конститутивным для нее как науки. Но тем самым мы еще ничего не говорим о том, насколько важен этот факт по сравнению с другими фактами.

§ 2. Социальное деиствование, как и всякое деиствование, может определяться: 1) [соображениями] целевой рациональности, т. е. ожиданиями относительно поведения предметов внешнего мира и других людей, причем эти ожидания выступают как «условия» или «средства» для достижения результата: рационально поставленных и взвешенных целей; 2) [соображениями] ценностной рациональности, т. е. осознанной верой в безусловную — этическую, эстетическую, религиозную или как бы то ни было еще толкуемую — самоценность определенного поведения исключительно как такового, независимо от результата; 3) аффективно, прежде всего, — эмоционально, т. е.

актуальными аффектами и состоянием чувств; 4) традиционно, т. е. усвоенной привычкой.

1. Сугубо традиционное поведение — как и чисто реактивное подражание (см. предыдущий параграф), — находится уже на границе, а часто даже за границей того, что вообще можно называть ориентированным «по смыслу» действованием. Потому что часто оно представляет собой не более чем тупую реакцию на привычные раздражители в соответствии с однажды усвоенной установкой.

В значительной части все усвоенное повседневное действова-ние приближается к этому типу, который мы включили в нашу систематику не только как предельный случай, но также и потому, что привязанность к привычному может в различной степени и в различном смысле сохраняться сознательно (об этом ниже); в таком случае этот тип действования приближается к типу № 2.

2. Сугубо аффективное поведение равным образом находится на границе, а часто и за границей того, что сознательно ориентировано «по смыслу»; оно может представлять собой не встречающее препятствий реагирование на некое внеобыденное раздражение. Если обусловленное аффектом действование выступает как сознательная разрядка состояния чувств, то это сублимация: такое действование по большей части (но не всегда) уже находится на пути к «рационализации [с точки зрения] ценности» или к целенаправленному действованию, или к тому и другому.

3. Отличие аффективной ориентации действования от ценностно-рациональной состоит в том, что в последнем случае сознательно вычленяются те конечные ориентиры, на которые последовательно планомерно нацеливается действование. Впрочем, у них есть и общее: смысл действования в обоих случаях состоит не в Достижении посредством действования некоторого результата, но в Действовании определенного рода как таковом. Аффективно действует тот, кто удовлетворяет свою потребность в немедленной мести, наслаждении, самоотдаче, созерцательном блаженстве или немедленном снятии аффективного напряжения (какими бы грубыми или утонченными ни были эти аффекты).

Чисто ценностно-рационально действует тот, кто действует без оглядки на предвидимые последствия, будучи убежден в том, что поступать так ему повелевает долг, достоинство, красота, религиозное предписание, благочестие или важность некоторой «вещи», какого бы рода она ни была. Ценностно-рациональное действование (в нашей терминологии) всегда есть действование согласно «заповедям» или в соответствии с требованиями, которые, как полагает действующий, перед ним поставлены. Лишь постольку, поскольку человеческое действование ориентируется на такие требования (всегда лишь частично, причем чаще всего — лишь в очень небольшой степени), мы намерены говорить о ценностной рациональности. Как будет показано ниже, значение ее достаточно велико, чтобы выделять ее в качестве особого типа, хотя мы и не пытаемся дать здесь сколько-нибудь исчерпывающую классификацию типов действования.

4. Целерационально действует тот, кто ориентирует свое действование в соответствии с целью, средствами и побочными последствиями и при этом рационально взвешивает как средства относительно целей, так и цели относительно побочных последствий и, наконец, различные возможные цели между собой. Таким образом, он, во всяком случае, не действует ни аффективно (в особенности эмоционально), ни традиционно. При этом решение в пользу одной из конкурирующих и противоречащих друг другу целей может, в свою очередь, ориентироваться ценностно-рационально. В этом последнем случае действование является целерациональным только по своим средствам. Или же действующий может без ценностно-рациональной ориентации на «заповеди» и «требования»

выстроить конкурирующие и противоречащие друг другу цели просто как данные субъективные потребности на шкале сознательно взвешенной им насущности и соответственно ориентировать свое действование таким образом, что удовлетворяться они будет по возможности в указанной очередности (принцип «предельной полезности»). Таким образом, ценностно-рациональная ориентация действования может находится в разного рода отношениях с целерациональной. Но с точки зрения целевой рациональности ценностная рациональность всегда иррациональна, причем тем более, чем сильнее она возводит ценность, на которую ориентируется действование, в ранг абсолютной ценности; потому что она тем менее обращает внимание на следствия действования, чем более безусловно важна для нее одна только его самоценность (чистая убежденность, красота, абсолютная доброта, абсолютное следование долгу). Но абсолютная целевая рациональность действования есть, по существу, — тоже лишь конструируемый предельный случай.

5. Действование, особенно социальное действование, очень редко бывает ориентировано лишь каким-то одним или другим определенным образом, а указанные виды ориентации, конечно, отнюдь не представляют собой исчерпывающей классификации, но являются понятийно чистыми типами, созданными для целей социологии, к которым реальное действование в большей или меньшей степени приближается или же — что случается чаще — из смешения которых оно образуется. Их целесообразность сможет подтвердить для нас лишь успех [исследования].

§ 3. Социальным «отношением» [Beziehung] называется поведение нескольких людей, по своему смысловому содержанию взаимно ориентированное и тем самым взаимно настроенное [Eingestellt]. Таким образом, социальное отношение всецело и исключительно состоит в шансе, что будут совершаться (осмысленно) определенные социальные действия, все равно на чем этот шанс основывается.

1. Итак, взаимное соотнесение [Beziehung] действования с обеих сторон, хотя бы в минимальной степени, есть относящийся к понятию признак. Содержание может быть самым разным: борьба, вражда, половая любовь, дружба, благочестие, рыночный обмен, «выполнение» соглашения, [попытка его] «обойти» или его «разрыв», экономическая или эротическая или иная «конкуренция», сословная или национальная или классовая «общность» [Gemeinschaft] (в том случае, если эти последние факты, помимо просто общих черт, производят «социальное действование», — речь °б этом пойдет ниже). Иными словами, само понятие ничего не говорит о том, существует ли «солидарность» действующих или же ее полная противоположность.

2. Речь всегда идет об эмпирическом смысловом содержании, действительно предполагаемом участниками в конкретном случае или предполагаемом в среднем, или в конструированном «чистом»

типе, но отнюдь не о некоем нормативно «правильном» или метафизически «истинном» смысле. Даже если речь идет о так называемых «социальных образованиях», каковы «государство», «церковь», «товарищество», «семья» и т. д., социальное отношение наличествует исключительно как шанс, что действования, по своему смысловому содержанию явственно взаимно настроенные, совершались, совершаются или будут совершаться. Об этом следует помнить всегда, чтобы избежать «субстанциальной» трактовки данных понятий. Например, «государство» перестанет «существовать» в социологическом смысле, как только исчезнет шанс на то, что будут совершаться социальные действования определенного рода. Этот шанс может быть очень большим или исчезающе малым. Но в том смысле и в той степени, насколько он фактически (как можно судить) существовал или существует, существовало или существует также и соответствующее социальное отношение. Никакого иного ясного смысла просто не может заключать, например, высказывание, что некоторое определенное государство еще «существует» или уже не «существует».

3. Мы отнюдь не утверждаем, что участники взаимно настроенных действований в конкретном случае вкладывают одно и то же смысловое содержание в социальное отношение или же по смыслу внутренне настраиваются в соответствии с настроенностью [Einstellung] партнера, так что «взаимность» существует в этом смысле. «Дружба», «любовь», «благочестие», «верность договору», «чувство национальной общности», которые есть у одной стороны, могут натолкнуться на настроенность совершенно иного рода у другой стороны. Тогда участники связывают со своим действованием совершенно разный смысл и постольку социальное отношение с обеих сторон оказывается объективно «односторонним». Но взаимная соотнесенность есть и здесь, поскольку действующий предполагает (возможно, совершенно ошибочно или только отчасти заблуждаясь) у партнера определенную настроенность по отношению к нему (действующему) и ориентирует свое действование на эти ожидания, что может и по большей части действительно имеет последствия для того, как протекает действование и какие формы принимает отношение. Объективно «обоюдным» оно является, конечно, лишь постольку, поскольку смысловые содержания [обеих сторон] «соответствуют» друг другу — согласно средним ожиданиям каждого участника — т. е. настроенность отца, по меньшей мере, приблизительно, так соотносится с настроенностью его детей, как этого (в данном случае или в среднем, или типичным образом) и ожидает отец. Социальное отношение, в полной мере основанное на взаимном смысловом соответствии настроенностей является в реальности лишь предельным случаем. Но если взаимности нет, то, в соответствии с нашей терминологией, существование некоторого «социального отношения» исключается тем самым лишь тогда, когда, вследствие этого, соотнесенность действований с обеих сторон отсутствует фактически. Как это обычно и бывает в реальности, здесь, как правило, имеется множество промежуточных случаев.

4. Социальное отношение может быть совершенно преходящим или длительным, т. е. настроено таким образом, что существует шанс на постоянное повторение соответствующего по смыслу (т. е.

значимого для него и потому ожидаемого) поведения. Лишь наличие этого шанса, т. е. более или менее значительной вероятности того, что состоится соответствующее по смыслу действование и только оно, означает «существование» социального отношения, о чем, во избежание ложных представлений, необходимо помнить всегда. Итак, то, что «дружба» или «государство» существуют или существовали, означает только и исключительно следующее: мы (наблюдающие) формулируем суждение о наличии в настоящем или прошлом шанса, что на основании определенного рода настроенности определенных людей будут совершаться действия, явственно имеющие, в среднем, некий предполагаемый смысл, — и более ничего (см. п. 2). Таким образом, неизбежная для юридического рассмотрения альтернатива, в рамках которой положение права, имеющее определенный смысл, либо значимо (в правовом смысле), либо нет, правоотношение либо существует, либо нет, не имеет силы для социологического рассмотрения.

5. Смысловое содержание социального отношения может меняться. Например, политическое отношение может из солидарности превратиться в столкновение интересов. Стоит ли тогда говорить о возникновении «нового» отношения или о том, что старое продолжает существовать и только обрело новое «смысловое содержание», является лишь вопросом терминологической целесообразности и степени непрерывности в изменении. Смысловое содержание может также быть постоянным лишь отчасти, а отчасти быть подвержено изменениям.

6. Смысловое содержание, которое постоянно конституирует социальное отношение, может быть сформулировано в виде «максим», соблюдения которых в среднем или приблизительно по смыслу участники отношения ожидают от партнера или партнеров и на которые они, в свою очередь, ориентируют свое действование (в среднем или приблизительно). Это тем более характерно для социального отношения, чем более рационально (целерационально или ценностно-рационально) ориентировано, по своему общему характеру, соответствующее действование. Например, в эротических и вообще аффективных отношениях (например, основанных на благочестии) возможность рационально сформулировать предполагаемое смысловое содержание, естественно, намного меньше, чем в ситуации делового контракта.

7. Смысловое содержание социального отношения может быть согласовано обоюдным согласием.

Это означает, что участники дают обещания относительно своего будущего поведения (по отношению друг к другу или вообще). Тогда каждый участник — коль скоро его соображения носят рациональный характер — прежде всего (с различной степенью надежности) обычно рассчитывает, что другой будет ориентировать свое действование на понимаемым им самим (действующим) смысл соглашения. Он ориентирует свое собственное действование отчасти целерационально (соответственно, более или менее, по смыслу, «лояльно») на это ожидание, отчасти ценностно-рационально — на «долг», который он видит в том, чтобы, в свою очередь, «соблюдать» заключенное соглашение соответственно предполагаемому им смыслу. Достаточно пока об этом. См. также ниже, § 9 и § 13.

§ 4. В области социального деиствования можно наблюдать фактические регулярности, т. е. при типически одинаковом предполагаемом смысле повторяется действование в его протекании у одного и того же действующего или же (а иногда и одновременно с этим) — у множества действующих.

Этими типами протекания деиствования занимается социология, в отличие от истории, занимающейся каузальным вменением важных, т. е. судьбоносных отдельных связей.

Мы называем обычаем фактически существующий шанс, что определенная настроенность социального действования будет иметь характер регулярности, если этот шанс существует в некотором кругу людей исключительно в силу фактического навыка. Обычай называется обыкновением, если фактический навык основывается на длительной привычке. И напротив, мы говорим, что [эта регулярность] «основана на состоянии интересов» («обусловлена интересами»), если и поскольку шанс, что она будет существовать эмпирически, обусловлен исключительно чисто целерациональной ориентацией действования индивида на одинаковые ожидания.

1. К обычаям относится и «мода». «Модой», в противоположность «обыкновению», называется обычай, если (как раз в отличие от обыкновения) факт новизны соответствующего поведения становится источником ориентации на него действования. Она сродни «условностям», потому что, как и эти последние, берет начало (в большинстве случаев) в сословных интересах, связанных с престижем. Более подробно мы на этом останавливаться здесь не будем.

2. «Обыкновение», в противоположность «условностям» и «праву», выступает для нас не как внешним образом гарантированное правило, которого добровольно придерживается действующий, то ли просто «бездумно», то ли из «удобства», то ли по каким бы то ни было еще основаниям, и вероятное соблюдение которого он по этим же основаниям может ожидать от других людей того же круга. То есть обыкновение в этом смысле не есть нечто «значимое», следовать ему ни от кого не «требуется». Переход от обыкновения к значимым условностям и к праву, конечно, очень и очень плавный. Значимое повсеместно порождается фактическим. Мы теперь имеем «обыкновение» съедать по утрам, в общем, известного рода завтрак, но здесь нет какой-либо «принудительности» (наверное, за исключением тех, кто завтракает в отелях), да и обыкновением это было не всегда. Напротив, одежда, которую мы носим, даже если она и появляется благодаря «обыкновению», в наши дни, в основ-Ном, относится уже не к обыкновению, а к условностям. Об обычае и обыкновении еще и сегодня стоит почитать соответствующие места у Иеринга. См.: Jhering R. v. Zweck im Recht. Bd. П. См. также:

Oertmann P. Rechtsordnung und Verkehrssitte, 1914, а также но-вейщую работу: Weigelin E. Sitte, Recht und Moral, 1919, автор которой согласен со мной в критике Штаммлера.

3. Во многих случаях явная регулярность в протекании социального действования, особенно хозяйственного, хотя и не только его, обнаруживается отнюдь не потому, что оно ориентировано на некие нормы, представляющиеся «значимыми», но также и не потому, что основанием ее служит обыкновение. Она основывается лишь на том, что, по существу, определенного рода социальное действование, в среднем, наилучшим образом отвечает нормальным, с точки зрения субъективной, интересам участников и они ориентируют свои действования на это субъективное понимание и знание;

таковы, например, регулярности ценообразования на «свободном» рынке. Именно заинтересованные лица на рынке ориентируют свое поведение как «средство» на свои типичные хозяйственные интересы как цель и на столь же типичные ожидания относительно предполагаемого поведения других как «условия», при которых можно достичь цели. Чем более строго целерационально они действуют, тем более сходно реагируют на данные ситуации, и таким образом возникает однообразие, регулярность и непрерывность настроенности и действования, которые часто оказываются при этом намного более стабильными, чем в тех случаях, когда действование ориентируется на нормы и требования [Pflichten], фактически считающиеся «обязательными» для данного круга людей. То, что ориентация исключительно на складывающиеся интересы, свои и чужие, приводит к таким же результатам, как и те, которых пытаются — причем, зачастую, тщетно — достигнуть путем принудительного нормирования, — это явление привлекло к себе значительное внимание, особенно в области хозяйства:

отсюда, собственно, и возникла национальная экономия как наука. Но это же явление значимо и в других областях действования. Характерные для него осознанность и внутренняя нестесненность [ориентации действования] полярно противоположны всякого рода стесненности, характерной как для подчинения тому, что просто принято и вошло в «обыкновение», так для самоотдачу нормам, в которые верят ценностно-рациональным образом. Одной из существенных компонент «рационализации»

действования является замена внутреннего подчинения принятому, вошедшему в обыкновение, планомерным приспособлением к складывающимся интересам. Конечно, этим процессом не исчерпывается понятие «рационализации» действования. Ведь она еще может идти и позитивно, ко все более осознанной рационализации ценностей, и негативно, так что от нее проигрывает не только обыкновение, но и аффективное действование, наконец, от нее выигрывает действование чисто целерациональ-ное, не верящему в ценности, и проигрывает действование на основе ценностной рациональности. Эта многозначность понятия «рационализации» действования еще не раз станет предметом нашего рассмотрения. (К исследованию самого понятия мы обратимся в заключении.) 4. Стабильность обыкновения (как такового), по существу, основывается на том, что тот, кто не ориентирует на нее свое действование, оказывается «неприспособленным», т. е. должен быть готов к мелким и крупным неудобствам и неприятностям, покуда в его кругу большинство людей считается с тем, что такое обыкновение существует, и настраивается на него в своих действиях.

Стабильность складывающихся интересов точно так же основана на том, что тот, кто не ориентируется в своем действовании на интересы другого — не «считается» с ними, — вызывает у другого сопротивление или достигает некоторого не желаемого и не предвидимого результата, т. е.

рискует нанести ущерб своим собственным интересам.

§ 5. Действование, в особенности социальное действование, в особенности же социальное отношение могут быть ориентированы участниками на представление о существовании легитимного порядка. Шанс, что это произойдет, называется «значимостью» соответствующего порядка.

1. Итак, «значимость» порядка есть для нас нечто большее, нежели простая регулярность в протекании социального действования, обусловленная обыкновением или складывающимися интересами. Если компании, занимающиеся перевозкой мебели, регулярно публикуют объявления со своими предложениями ко времени предполагаемых переездов, то эта регулярность обусловлена «складывающимися интересами». Если мелочной торговец в разнос в определенные Дни месяца или недели посещает определенных клиентов, то либо это вошло у него в обыкновение, либо так сложились его интересы (соблюдается последовательность в обходе своей террритории). Но если чиновник ежедневно в один и тот же час появляется в своем кабинете, то это обусловлено не только устоявшейся привычкой (обыкновением) (хотя ею тоже), не только сложившимися интересами (хотя ими тоже), которые он, если захочет, может принять или не принять во внимание. Вместе с тем, как правило, главное для него — «значимость» порядка (служебной регламентации) как заповеди, нарушение которой не только нанесло бы ему ущерб, но и (нормальным образом) в ценностно-рациональном смысле отторгается им (хотя и в очень разной степени) в силу «чувства долга».

2. Мы намерены а) называть смысловое содержание социального отношения «порядком» лишь тогда, когда деиствование (в среднем или приблизительно) ориентировано на явные «максимы». Мы намерены б) говорить о «значимости» этого порядка лишь тогда, когда фактическая ориентация на эти максимы происходит, по меньшей мере, также и (т. е. в практически важной степени) потому, что они рассматриваются как нечто значимое для действования, т. е. обязательное или образцовое. Фактически, конечно, участники отношения ориентируют свое деиствование на некий порядок исходя из самых разных мотивов. Однако то обстоятельство, что, наряду с другими мотивами, по меньшей мере для части действующих порядок представляется также и образцовым или обязательным, т. е. долженствующим быть значимым, конечно, повышает шансы, причем зачастую весьма заметно, что деиствование будет ориентировано на этот порядок. Порядок, которого придерживаются, только исходя из целерациональных мотивов, в общем, гораздо более лабилен, чем ориентация, основанная исключительно на обыкновении, на привычности поведения (наиболее часто встречающийся тип внутренней установки [Haltung]). Но он еще более, несравненно более лабилен, чем порядок, обусловленный престижем образцовости и обязательности, который мы будем называть «легитимностью». Границы между сугубо традиционной или сугубо целерационально мотивированной ориентацией на некоторый порядок и верой в его легитимность в реальности, конечно, очень размыты.

3. Ориентироваться на значимость порядка в своих действиях можно, не только «следуя» его (понимаемому усредненным образом) смыслу. Даже если «обходят» или «нарушают» его (понимаемый усредненным образом) смысл, то все равно будет оказывать свое влияние шанс на то, что в некоторой мере его значимость (как обязательной нормы) сохранится. Прежде всего, чисто целерационально. Вор скрывает свои действия и тем самым ориентируется на «значимость» законов уголовного права.

«Значимость» порядка для определенного круга людей находит свое выражение как раз в том, что вор вынужден скрывать свое прегрешение. Но, даже если отвлечься от этого предельного случая, зачастую нарушение порядка не выходит за границы более или менее многочисленных частных прегрешений, или ясе нарушители, более или менее добросовестно [заблуждаясь], пытаются выдать свои поступки за легитимные. Или же фактически сосуществуют различные трактовки смысла порядка, каждый из которых оказывается — для социологии — фактически значимым в том объеме, в каком он определяет фактическое поведение. Социологу отнюдь не трудно признать, что для одного и того же круга людей значимы различные, противоречащие друг другу порядки. Ибо даже индивид может ориентироваться в своих действиях на противоречащие друг другу порядки. Причем не только последовательно, как это обычно случается, но и в рамках одного и того же действия. Кто идет на дуэль, тот ориентируется в своих действиях на кодекс чести, но если он при этом скрывает свои действия или же, напротив, предстает перед судом, то ориентируется уже на уголовный кодекс. Конечно, если порядок в том его смысле, которому, в среднем, верят, как правило обходят или нарушают, тогда этот порядок «значим»

еще лишь ограниченно или не «значим» уже совершенно. Итак, в социологии, в отличие от юриспруденции, если иметь в виду ту цель, которую ставит себе эта последняя, значимость и незначимость не представляют собой абсолютной альтернативы. Между ними, как мы уже отметили выше, есть плавные переходы, противоречащие друг другу порядки могут быть «значимы» одновременно, но только каждый из них «значим» тогда лишь настолько, насколько существует шанс, что действование фактически [будет] ориентировано именно на него.

Читатели, знакомые с соответствующей литературой, могут вспомнить здесь о той роли, которую понятие «порядка» играет в книге Р. Штаммлера, блестяще, как и все его работы, написанной, но основательно искажающей суть дела и совершенно ошибочной в том, что касается существующих проблем, о чем уже было сказано в предварительном замечании. (Там же дается отсылка к моей критике Штаммлера, к сожалению, быть может, излишне острой по форме из-за вызванного этой путаницей раздражения.) Штаммлер не только не различает эмпирическую и нормативную значимость, но он вообще упускает из виду, что социальное действование ориентируется не только на «порядки»; однако самое главное состоит в том (не говоря уже о других ошибках), что Штаммлер логически совершенно несостоятельным образом превращает порядок в «форму» социального действования, которая должна у него играть такую же роль по отношению к содержанию, какую играет «форма» в теории познания. Но фактически, например, хозяйственное (по преимуществу) деиствование ориентируется на представление о недостаточности определенных имеющихся средств удовлетворения потребностей по сравнению с (представляемой) потребностью, а также на совершающееся в настоящем и предвидимое в будущем деиствование третьих лиц, которые принимают в расчет те же самые средства удовлетворения потребностей; однако при этом такое деиствование, конечно, ориентируется в выборе своих «хозяйственных» регуляций на те «порядки», которые действующий знает как «значимые» законы и условности, т. е. такие, нарушение которых, как ему известно, вызовет совершенно определенную реакцию третьих лиц. Штаммлер совершенно запутал это простейшее эмпирическое положение дел, прежде всего, тем, что заявил, будто каузальное отношение между «порядком» и реальным действованием невозможно по смыслу самих понятий.

Действительно, между юридически-догматической, нормативной значимостью порядка и эмпирическим процессом нет никакой каузальной связи, здесь необходимо только задать вопрос, затрагивается ли эмпирический процесс (правильно интерпретированным) порядком юридически? должен ли он, таким образом, быть (нормативно) значим для этого процесса? а если да, то что означает для него это нормативное долженствование порядка? Однако, между шансом, что деиствование будет ориентироваться на представление о значимости понимаемого, в опеделенном смысле порядка, и хозяйственным действованием существует, разумеется (в определенных случаях) каузальное отношение в самом привычном смысле слова. А для социологии только тот шанс, что деиствование будет ориентироваться на это представление, и «есть» значимый порядок «как таковой».

§ 6. Легитимность порядка может быть гарантирована:

I. Чисто внутренне, а именно:

1) чисто аффективно, эмоциональной самоотдачей;

2) ценностно-рационально: верой в абсолютную значимость порядка как выражения высших обязательных ценностей (нравственных, эстетических или каких-то еще);

3) религиозно: верой в зависимость обладания благами спасения от соблюдения этого порядка.

II. А также (или исключительно) ожиданием специфических внешних последствий, т. е.

складывающимися интересами, однако это — ожидания особого рода.

Порядок называется:

1) условностью, если его значимость внешне гарантируется шансом в случае отклонения от этого порядка натолкнуться во вполне определенном кругу людей на всеобщее и практически ощутимое неодобрение;

2) правом, если она внешне гарантируется шансом, что со стороны штаба именно на это и настроенных людей [последует] (физическое или психическое) принуждение к соблюдению порядка или наказание за действование, нарушающее порядок.

См. об условности, наряду с указанными выше сочинениями Иеринга и Вейгелина: Tonnies F. Die Sitte, 1909.

1. Условностью называется «обыкновение», одобряемое в некотором кругу как «значимое» и гарантированное против отклонений от него неодобрением, [исходящим от данного круга]. В противоположность праву (в нашем смысле слова) здесь нет штаба специально настроенных на принуждение людей. Если Штаммлер намерен отделять условность от права, указывая на абсолютную (в первом случае) добровольность подчинения, то это не согласуется с обычным словоупотреблением и не подтверждается его же собственными примерами. Что индивид будет следовать как обязательному образцу «условности» (в обычном смысле слова), например, пользоваться обычными формами приветствия, носить одежду, которая считается приличной, придерживаться ограничений, налагаемых на общение, как по форме, так и по содержанию, — это совершенно серьезно «предполагается», — и совершенно не является Делом его выбора, в отличие, например, от того случая, когда речь идет о простом «обыкновении» готовить себе еду на определенный манер. Нарушение условности («обыкновения, принятого среди людей одного сословия») часто преследуется членами сословия в высшей степени действенным и чувствительным социальным бойкотом, который оказывается сильнее, чем любое правовое принуждение. Здесь не хватает только особого штаба людей, настроенных на действование особого рода, гарантирующее следование [праву] (таковы у нас судьи, прокуроры, чиновники-управленцы, судебные исполнители и т. д.). Но четких границ здесь нет. Предельным случаем, когда гарантии, даваемые порядку условностями, уже переходят в правовые гарантии, является угроза формальным и организованным бойкотом. В нашей терминологии сам такой бойкот должен был бы уже называться правовым средством принуждения. Для нас здесь не представляет интереса, что условность бывает защищена, кроме простого неодобрения, также и другими средствами (например, использованием права хозяина дома против тех, кто нарушает принятые в доме условности). Главное здесь другое: даже в таком случае эти (часто жесткие) меры принуждения применяет индивид, причем вследствие неодобрения, связанного с принятыми условностями, и нет штаба людей, который был бы специально предназначен для таких действий.

2. Мы полагаем, что решающим для понятия права (даже если в иных целях оно определяется совершенно по-другому) является существование штаба принуждения. Конечно, отнюдь не обязательно этот штаб во всем походит на то, к чему мы привычны сегодня. В особенности, нет никакой необходимости в «судебной» инстанции. Даже род (когда дело идет о кровной мести и междоусобице) представляет собой такой штаб, если только для его реакций действительно значимы какие-либо порядки. Конечно, это — предельный случай того, что еще можно называть «правовым принуждением». «Право народов», как известно, снова и снова не признается в качестве «права», потому что у него нет надгосударственной принудительной силы. В терминологии, которую мы здесь выбираем (по соображениям целесообразности), порядок, который внешне был бы гарантирован только ожиданием неодобрения и репрессий со стороны того, кому нанесен ущерб, т. е. гарантирован принятыми условностями и состоянием интересов, при том, что нет штаба людей, настроенных в своих действиях специально на его соблюдение, действительно нельзя было бы назвать правом.

Конечно же, для юридической терминологии может быть вполне справедливо обратное. Средства принуждения здесь иррелевантны. [К праву, в нашем понимании,] относится даже «братское увещевание», принятое прежде в некоторых сектах как первое средство мягкого принуждения грешника, если только оно упорядочено согласно некоторому правилу и проводится некоторым штабом. Равным образом относится к нему и цензорское порицание как средство гарантировать «нравственные» нормы поведения. И уж тем более — психическое насилие, осуществляемое собственно церковными средствами воспитания. Таким образом, есть, конечно же, и «право» иерократическое, политическое или гарантированное уставами союзов, авторитетом главы семейства или товариществами и объединениями. При таком определении понятия и «свод» правил и норм поведения студента оказывается «правом». Разумеется, сюда относится и казус, которому посвящен § 888, абзац Гражданско-процессуального кодекса* (права, которые не обеспечены санкцией). «Leges imperfectae»** и естественные обязательства*** суть формы юридического языка, в которых косвенно находят выражение границы или условия применения принуждения. Поэтому принудительным образом навязанный «обычный порядок» [Verkehrssitte]**** в этом смысле тоже представляют собой право (см. §§ 157, 242 Гражданского кодекса*****). О понятии «доброго обыкновения» (т. е. обыкновения, которое заслуживает одобрения и потому санкционировано правом) см.: Мах Rumelin, in: «Schwabische Heimatgabe fur Th. Haring», 1918.

* В оригинале: RZPO, т. е. «Reichszivilprozefiordnung», буквально: «Имперский порядок гражданского процесса». — Прим. перев.

** Законы несовершенного вида (лат.), «которые не предусматривают никакой санкции: ни ничтожности акта, ни наказания» (Дождев Д. В. Римское частное право. М.: Норма, 1999. С. 94). — Прим.

перев.

*** При естественных обязательствах «долг не сопровождается ответственностью: исковое требование на стороне кредитора не возникает» (ДождевД. В. Цит. соч. С. 476). — Прим. перев.

** В немецкой юриспруденции «Verkehrssitte» (буквально: обычай или обыкновение общения) означает обычай или привычку определенной группы лиц «Verkehrskreis»), так что при истолковании спорных моментов судья должен принять во внимание «обычный порядок» решения дел и толкования соглашений в этом кругу. — Прим. перев.

*** В оригинале: BOB, т. е. «Bugerliches Gesetzbuch», буквально: «Свод граж-Данских законов». — Прим. перев.

3. He всякий значимый порядок обязательно носит всеобщий и абстрактный характер.

Например, значимое «положение права» и «правовое решение» некоторого конкретного случая отнюдь не всегда столь различны между собой, как это представляется нам нормальным сейчас. То есть «порядок» может оказаться порядком лишь одного конкретного положения дел. Подробнее об этом следует говорить в социологии права. Нам же пока что, если только не оговорено иное, представляется более целесообразным работать с современными представлениями о соотношении положения права и правового решения.

4. «Внешне» гарантированные порядки могут быть гарантированы еще и «внутренне». Отношения между правом, условностью и «этикой» не представляют собой проблемы для социологии. «Этическая»

мерка, в понимании социологии, — это подход к человеческому действованию, которое востребует себе предикат «хорошее в нравственном смысле», с точки зрения особого рода ценностнорациональной веры, принимаемой за норму, подобно тому, как дей-ствование, которое востребует себе предикат «прекрасное», мерит себя тем самым эстетической меркой. В этом смысле этические нормативные представления могут оказать глубокое влияние на действование, и все-таки у них не будет никакой внешней гарантии. Это обычно бывает в тех случаях, когда нарушением этих норм мало затрагиваются чужие интересы. С другой стороны, в таком случае нередко существуют религиозные гарантии. Однако возможны также (в смысле используемой здесь терминологии) гарантии, которые обеспечиваются условностями: неодобрением в ответ на нарушение норм и бойкотом, — а также правовые гарантии: уго-ловно-правовая или полицейская реакция или гражданско-правовые последствия. С другой стороны, отнюдь не все (во всяком случае, не обязательно) порядки, гарантированные условностью или правом, притязают иметь характер этических норм, причем для правовых порядков (часто в виде целерациональных уложений*) такие притязания, в целом, свойственны куда меньше, чем для порядков, основанных на условности. Следует ли рассматривать распространенное среди людей представление о значимости как то, что принадлежит к области «этики», или же нет (т. е. является «просто» условностью или «просто» нормой права), — этот вопрос не может решаться эмпирической социологией иначе, кроме как в соответствии с тем понятием «этического», которое фактически значимо теперь или было значимо прежде среди определенного круга людей. В общем этот вопрос применительно к социологии решить нельзя.

* Здесь впервые появляется важный термин Вебера «gesatzt», т. е. сформулирован, выражен в предложениях (от «satz» — предложение, положение). Отсюда у Вебера образовано «satzung», что мы переводим как «уложение».

В тех случаях, когда замена глагола и отглагольных форм существительным нежелательна, мы переводим «satzen»

как «формулировать». Устойчивое выражение Вебера «die gesatzte ordnung» переводится, в зависимости от контекста и из соображений удобочитаемости, как «порядок, основанный на уложении» или «сформулированный порядок». — Прим. перев.

§ 7. Легитимная значимость может приписываться действующими некоторому порядку:

а) в силу традиции: значимость того, что было всегда;

б) в силу аффективной (особенно эмоциональной) веры: значимость новооткрытого или имеющего характер образца;

в) в силу ценностно-рациональной веры: значимость того, что видится абсолютно значимым;

г) в силу позитивного уложения, в легальность которого верят. Эта легальность может представляться легитимной:

а) в силу договоренности заинтересованных сторон;

б) в силу навязывания (на основе господства людей над людьми, значимого в качестве легитимного господства) и послушания.

Все остальное (за исключением нескольких понятий, которые еще должны быть определены) относится к области социологии господства и социологии права. Здесь необходимо отметить лишь следующее:

1. Значимость порядков, освященных традицией, является самой универсальной и самой изначальной. Страх навлечь магические неприятности увеличивал психические препятствия на пути любых изменений укоренившихся привычек действования, а многообразные интересы, которые обычно бывают связаны с сохранением послушания уже имеющему значимость порядку, поддерживали сохранение таких порядков. Подробнее об этом в гл. III.

2. Сознательное творение новых порядков изначально и почти всегда, вплоть до статутов эллинских эсимнетов*, было оракулом пророков, по меньшей мере, это было вестью, санкционированной пророками и потому считавшейся священной.

* Эсимнеты — один из древнейших институтов античной Греции, должностные лица с широкими, вплоть до законодательных, полномочиями, избиравшиеся в периоды кризисов. См. Аристотель. Политика. Кн. IV, гл. VIII. — Прим. перев.

Тогда послушание было связано с верой в легитимацию пророка. В эпохи, когда значим был строгий традиционализм, новые порядки, т. е. такие, которые считались новыми, могли возникнуть, если не было откровения о новых порядках, лишь таким образом, что они рассматривались как, по существу, издавна значимые и только еще не правильно понимаемые, либо же как временно сокрытые, а теперь открытые заново.

3. Самый чистый тип ценностно-рациональной значимости представляет собой «естественное право». Сколь бы ни было ограничено, по сравнению с его идеальными притязаниями, реальное влияние на действование его логически развернутых положений, однако отрицать его невозможно и следует отличать как от права, данного в откровении, так и от права в форму уложений и от традиционного права.

4. Самая распространенная в наши дни форма легитимности — это вера в легальность: послушание формально корректным уложениям, возникшим обычным образом. Противоположность основанных на соглашении [Paktierter] и навязанных порядков имеет при этом лишь относительный характер. Ибо коль скоро значимость основанного на соглашении порядка покоится не на единодушном согласии, — что нередко считалось в прошлом необходимым для подлинной легитимности, — но основывается на том, что в некотором кругу людей желающие уклониться от него фактически подчиняются большинству — как это часто и бывает — тогда фактически имеет место навязывание порядка меньшинству. С другой стороны, совсем не редки случаи, когда склонное к насилию или же более решительное и целеустремленное меньшинство навязывает те порядки, которые затем бывают значимы как легитимные даже для тех, кто изначально сопротивлялся им.

Поскольку «голосования» легальны как средство создания и изменения порядков, нередко воля меньшинства добивается формального большинства, а большинство подчиняется, т. е. перевес большинства [Majorisierung] оказывается только видимостью. Вера в легальность порядков, основанных на соглашении, уходит в глубокое прошлое, она встречается иногда даже среди так называемых первобытных народов, но почти всегда она дополняется авторитетом оракулов.

5. Послушание навязанным порядкам со стороны индивида или нескольких индивидов, коль скоро решающими здесь оказываются не страх и не целерациональные мотивы, но представления о легальности, предполагает веру во некотором смысле легитимное насильственное господство того или тех, кто навязывает порядок, о чем мы еще будем говорить ниже (§§ 13, 16 и гл. III).

6. Как правило, послушание порядкам обусловлено не только складывающимися интересами самого разного рода, но и смесью приверженности традиции и представлений о легальности, если только речь не идет о совершенно новых уложениях. Конечно, в очень многих случаях тот, кто действует послушно, даже не сознает при этом, идет ли речь об обыкновении, условности или праве. Социология тогда должна выяснить, каков здесь типичный вид значимости.

§ 8. Борьбой социальное отношение называется постольку, поскольку действование ориентировано на намерение осуществить свою волю вопреки сопротивлению партнера или партнеров. «Мирными» называются те средства борьбы, которые не предполагают непосредственного физического насилия. «Мирная» борьба называется «конкуренцией», если она ведется как формально мирное состязание за возможность распоряжаться теми шансами, которых вожделеют также и другие [действующие]. Конкуренция называется «регулируемой конкуренцией», если по своим целям и средствам она ориентирована на некоторый порядок. Борьба за существование человеческих индивидов или типов друг против друга без осмысленного намерения вступать в борьбу (латентная) ради получения шансов на жизнь или выживание называется «отбором»: «социальным отбором», если речь о шансах, которые живущие получают в жизни, «биологическим отбором», если речь идет о шансах на выживание, заложенных в наследственном материале.

1. Между кровавой борьбой, нацеленной на уничтожение жизни противника, борьбой, в которой не соблюдают никаких правил, и регулируемой условностями рыцарской борьбой (при Фонтенуа герольд объявляет: «Messieurs les Anglais, tirez les premiers»*) и регулируемой борьбой-игрой (спорт), между не знающей правил конкуренцией, скажем, эротических соискателей благосклонности Дамы [или] привязанной к порядку рынка конкурентной борьбой за [лучшие] шансы при обмене и регулируемыми «конкуренциями»

художников или «предвыборной борьбой» имеются самые разные, плавные, без разрывов, переходы.

* Господа англичане, стреляйте первыми (фр.). — Прим. ред.

Образование особого понятия для [не]насильственной борьбы* оправдывается своеобразием того средства, которое обычно в ней используется, и вытекающими отсюда особыми социологическими последствиями такой борьбы. (См. об этом гл. II и далее).

2. Всякое типичным и массовым образом происходящее борение и конкурирование приводит, несмотря на множество важнейших случайностей и роковых событий, в конце концов к «отбору» тех, кто в наибольшей мере обладает личностными качествами, в среднем, имеющими важное значение для победы в борьбе. Каковы эти качества — большая ли физическая сила или беззастенчивое лукавство, большая ли интенсивность духовной производительности или мощь легких** и техника демагога, большее подобострастие по отношению к начальству или по отношению к улещаемым массам, больше оригинальной способности к творчеству или больше социальной способности к приспособлению, больше качеств, которые считаются необычными или больше таких, которые находятся, как считается, на среднем массовом уровне, — все здесь решают условия борьбы и конкуренции, к которым, наряду со всеми мыслимыми индивидуальными и массовыми качествами, относятся также и те порядки, на которые традиционным, ценностно-рациональным или целерациональным образом ориентируется поведение при борьбе.

* У Вебера стоит «des gewaltsamen Kampfes», т. е. «насильственной борьбы». Конъектура, предложенная издателем «Хозяйства и общества» И. Винкельманом, кажется нам оправданной, так как для обычного словоупотребления привычно, скорее, понимание борьбы как насилия. — Прим. перев.

** Игра слов: «Leistungs — oder Lungenkraft». — Прим. перев.

Каждое из них оказывает влияние на шансы социального отбора. Не каждый социальный отбор есть «борьба» в нашем смысле слова. Прежде всего, «социальный отбор» означает, что определенные типы поведения, т. е., эвентуально, и личностных качеств предпочтительны, чтобы выиграть в определенном социальном отношении (как «любовник», «супруг», «депутат», «чиновник», «прораб», «генеральный директор», «успешный предприниматель» и т. д.). Тем самым еще ничего не говорится о том, реализуется ли этот преимущественный социальный шанс посредством «борьбы», а кроме того, улучшает ли он или, напротив, ухудшает также и биологические шансы на выживание типа.

Лишь в тех случаях, когда действительно имеет место конкуренция, мы намерены говорить о «борьбе».

Весь предшествующий опыт говорит о том, что фактический характер борьба имеет лишь в смысле «отбора», и лишь в смысле биологического отбора ее принципиально нельзя устранить. Отбор «вечен» потому, что нельзя придумать средство для его полного устранения. Самый строгий пацифистский порядок сумеет регулировать средства, объекты и направление борьбы лишь в том смысле, что какие-то из них исключит. А это значит, что тогда другие средства борьбы позволят победить в (открытой) конкуренции или — если представить себе устранение также и ее (что было бы возможно лишь утопически-теоретическим образом) — хотя бы в (латентном) отборе тех, кто имеет лучшие шансы на жизнь и выживание, а также будут благоприятствовать тем, кто обладает такими средствами, будь то материал наследственности или продукт воспитания. Социальный отбор — это эмпирический предел, до которого может дойти устранение борьбы, биологический отбор — предел принципиальный.

3. От борьбы индивида за шансы на жизнь и выживание следует отличать, конечно, «борьбу» и «отбор»

социальных отношений. Здесь эти понятия можно использовать только в переносном смысле. Ибо «отношения» существуют только как человеческое действо-ванне, имеющее определенное смысловое содержание. То есть «отбор» или «борьба» между ними означает, что с течением времени определенного рода действование вытесняется другим, будь то тех же самых людей или же других.

Здесь имеются разного рода возможности. А. Человеческое действование может быть осознанно ориентировано на то, чтобы стать помехой определенным конкретным социальным отношениям или отношениям, в общем определенным образом упорядоченным, т. е. помехой действованию, протекающему соответственно смысловому содержанию этих социальных отношений, или же на то, чтобы воспрепятствовать их возникновению или сохранению («государству» — войной или революцией, заговору — кровавым подавлением, «конкубинатам» — полицейскими мероприятиями, «ростовщичеству» в деловых отношениях — отказом в правовой защите и наказаниями); оно может быть также ориентировано на то, чтобы поощрять существование одной категории этих отношений за счет другой и тем самым сознательно на воздействовать. Такие цели могут ставить себе как [отдельные] индивиды, так и несколько индивидом совместно. Б. Однако возможно, что в результате, как непреднамеренный побочный эффект социального действования и разного рода условий, которые играют важную роль в его протекании, определенные конкретные отношения или отношения определенного рода (это всегда соответствующее действование) будут иметь все меньше шансов, чтобы сохраниться или возникнуть заново. Когда меняются какие бы то ни было естественные и культурные условия, такие шансы [на сохранение и возникновение] самых разных социальных отношений отказываются отложены во времени. Вполне допустимо и здесь говорить об «отборе»

социальных отношений, например, государственных союзов*, в которых побеждает «сильнейший» (в смысле «наиболее приспособленный»). Только следует иметь в виду, что этот так называемый «отбор»

не имеет ничего общего с отбором человеческих типов ни в социальном, ни в биологическом смысле, что в каждом отдельном случае надо спрашивать о тех основаниях, в силу которых оказались отложены шансы для той или иной формы социального действования и социальных отношений, или же социальное отношение было взорвано, или же ему было дозволено существовать и далее, несмотря на существование других, и следует иметь в виду, что столь многообразные основания каким-либо одним выражением обозначить нельзя. При этом постоянно существует опасность внести в эмпирическое исследование неконтролируемые оценки, прежде всего, заняться апологией успеха, зачастую обусловленного в данной конкретной ситуации чисто индивидуально, т. е., в этом смысле слова, «случайного». В последние годы было слишком много примеров такого рода. Ибо то обстоятельство, что в силу совершенно конкретных оснований некоторое (конкретное или качественно специфицированное) социальное отношение было устранено, само по себе еще не доказывает, что оно вообще оказалось «неприспособленным».

§ 9. Социальное отношение называется «общностью»**, если и поскольку настроенность социального действования — в отдельном случае, в среднем или как чистый тип — основывается на субъективно чувствуемой (аффективной или традиционной) сплоченности участников.

* «Государственный союз» («Staatsverband») следует понимать не как «союз государств», но как «государство-союз». — Прим. перев.

** В оригинале «Vergemeinschaftung». О переводе данного термина см. предисловие к переводу. — Прим. перев.

Социальное отношение называется «обобществлением», если и поскольку настроенность социального действования основывается на рационально (ценностно-рационально или целерационально) мотивированном уравнивании интересов или на подобным же образом мотивированном соединении интересов. Типичным образом обобществление может преимущественно (но не исключительно) основываться на рациональном соглашении через взаимные обязательства.

Тогда, если обобществленное действование рационально, оно бывает а) ценностно-рационально ориентировано на веру в собственную обязательность; б) целерационально ориентировано на ожидание лояльности партнера.

1. Эта терминология напоминает о различении, которое ввел Ф. Теннис в своем основополагающем труде «Общность и общество». Однако Теннис для своих целей сразу придал этому различении существенно более специфическое содержание, чем это было бы нужно для наших целей.

Самые чистые типы обобществления суть: а) строго целерациональный, основанный на свободном соглашению обмен на рынке: актуальный компромисс [участников], имеющих противоположные, но взаимодополнительные интересы;

б) чистое, основанное на свободном соглашении целевое объединение, [т. е.] договоренность о постоянных действиях его членов, которая, соответственно их намерениям и средствам, рассчитана на преследование чисто деловых (экономических или иных) интересов;

в) ценностно-рационально мотивированное объединение по убеждению: рациональная секта, которая, не заботясь об эмоциональных и аффективных интересах, намерена служить только «делу» (что, конечно, реализуется как чистый тип лишь в особых случаях).

2. Общность может покоиться на любого рода аффективной, эмоциональной или же традиционной основе: пневматическая братская община, эротическое отношение, благоговейное отношение, «национальная» общность, спаянный узами товарищества отряд. Лучше всего подходит под этот тип семейная общность. Однако подавляющее большинство социальных отношений имеет отчасти характер общности, а отчасти — обобществления. Любое социальное отношение, сколь бы ни было оно целерациональным, продуманным и целенаправленным (например, отношение покупателя [и продавца]), может привести к появлению эмоциональных ценностей, более значимых, чем поставленная цель. К этому клонится — хотя и в очень разной степени — всякое обобществление, выходящее за пределы актуального действования в целевом объединении, т. е. обобществление, настроенное на большую продолжительность, создающее социальные отношения между равными лицами, а не ограничивающееся с самого начала лишь стремлением к достижению отдельного предметного результата. Таковы, например, обобществление в одном и том же воинском объединении, школьном классе, в одной и той же конторе, мастерской. Равным образом и социальное отношение, нормальный смысл которого состоит в общности, может быть ориентировано всеми или несколькими участниками вполне или отчасти целерационально. Так, например, в разных случаях семейный союз очень по-разному либо ощущается его участниками как «общность», либо используется как «обобществление». Понятие «общности» здесь преднамеренно определяется еще в самом общем виде и охватывает, таким образом, очень гетерогенные совокупности фактов.

3. Общность по своему предполагаемому смыслу является нормальным образом самой радикальной противоположностью «борьбе». Однако это не должно вводить в заблуждение: даже в самых интимных общностях фактическое насилие любого рода по отношению к тому, кто душевно более податлив, совершенно нормально, а «отбор» происходит и в общностях и точно так же приводит в них к появлению различий в шансах на жизнь и выживание, как и повсюду. С другой стороны, обобществления часто представляют собой только компромиссы противоборствующих интересов, предполагающие лишь частичное устранение предмета или средств борьбы (или, по меньшей мере, предполагающие попытку такого устранения), тогда как сама противоположность интересов и конкуренция за шансы во всем остальном остаются прежними. «Борьба» и общность суть понятия релятивные; борьба ведь принимает самый разный вид, в зависимости от средств (насильственных или «мирных») и решимости их применять. И любого рода порядок социального действования предполагает, как уже говорилось, что чистый фактический отбор в соревновании различных человеческих типов за жизненные шансы так или иначе будет существовать.

4. Отнюдь не всегда общие качества, общая ситуация, общее поведение суть общность. Например, общий биологический материал наследственности, который рассматривается как «расовый» признак, сам по себе отнюдь не означает общности тех, кто обладает этим признаком. Если окружающий мир введет для них ограничения на commercium и соппиbiuт*, то они могут оказаться в одинаковой ситуации, т. е. в изоляции от окружающего мира. Но пусть они даже будут одинаково реагировать на эту ситуацию, все равно это еще не общность, и одно только «чувство», что положение и следствия из него у них общие, такой общности еще не создает. Только если на основании этого чувства они каким-то образом ориентируют свое поведение друг на друга, возникает социальное отношение между ними, а не только каждого из них — к окружающему миру, — и лишь поскольку в этом социальном отношении обнаруживается чувствуемая ими сплоченность, постольку возникает «общность». Например, у евреев — вне сионистских кругов и нескольких других обобществлении, действующих ради еврейских интересов, — это происходит, относительно, очень редко, причем они зачастую прямо отрицают [такую общность]. Общий язык, весьма сходным образом творимый традицией семьи и ее соседей, в высшей степени облегчает взаимопонимание, т. е. создание всех социальных отношений. Однако сам по себе он еще не означает общности, только облегчая общение в соответствующих группах, т. е. возникновение обобществлении. Самое главное состоит в том, что эти обобществления совершаются между индивидами, не потому, что у них есть такое свойство — общий язык**, — но поскольку они являются иного рода заинтересованными лицами; т. е. ориентация на правила общего языка является изначально лишь средством взаимопонимания, а не смысловым содержанием социальных отношений.

* Торговые [и] брачные связи (лат.). — Прим. ред.

* В оригинале: «Sprachgenossen», буквально: «товарищи по языку». — Прим. перев.

Только с появлением осознанной противоположности третьим лицам одинаковая для носителей общего языка ситуация может привести к возникновению чувства общности и обобществлении, основанных, как это будет сознаваться [их участниками], на общем языке. Участие в «рынке»

(понятие о котором мы дадим в гл. II) имеет совершенно иной характер. Оно создает обобществление между отдельными партнерами по обмену и социальное отношение (прежде всего, «конкуренцию») между теми, кто намерен принять участие в обмене и вынужден ориентироваться в своем поведении друг на друга. Но помимо того, обобществление возникает, только если, например, несколько участников [рынка] заключают соглашение, чтобы вести более успешную ценовую политику* или чтобы отрегулировать и гарантировать денежное обращение.

* В оригинале: «Preiskampfo, буквально: «борьба за цены». — Прим. перев.

(Рынок и основанное на нем хозяйство денежного обращения является, впрочем, важнейшим типом того взаимовлияния дей-ствований, направляемых голым интересом [Interessenlage], которое характерно для современного хозяйства.) § 10. Социальное отношение (все равно, общность или обобществление) называется «открытым» для внешнего мира, если и поскольку, в соответствии с его значимым порядком, участие в конституирующем его взаимном социальном действовании, ориентированном на его смысловое содержание, не запрещено никому, кто фактически способен на это и склонен к этому. Напротив, отношение является «замкнутым» для внешнего мира тогда, постольку и в той мере, поскольку его смысловое содержание или его значимые порядки либо исключают участие в нем, либо ограничивают, либо связывают это участие с определенными условиями. Открытость и закрытость могут быть обусловлены традиционно, аффективно, ценностно-рационально или целерационально. Рациональная закрытость может быть в особенности обусловлена следующим положением дел: социальное отношение может дать шанс участникам удовлетворить свои интересы как внутри, так и вне данного отношения, достигнув целей или добившись результатов, как посредством солидарного действования, так и посредством выравнивания интересов. Если участники ожидают, что распространение данного отношения улучшит их шансы (увеличит, изменит характер, упрочит, повысит их ценность), то они заинтересованы в открытости, если же такого улучшения они ждут от монополизации шансов, то они заинтересованы в закрытости по отношению к внешнему миру.

Замкнутое социальное отношение может гарантировать своим участникам монополизированные шансы: а) свободно предоставляемые; б) регулируемые или рационируемые в соответствии с их величиной и характером; или в) постоянно и (относительно или абсолютно) неотъемлемо апроприированные* индивидам или группам индивидов. Апроприированные шансы называются «правами». Апроприация, в соответствии с [данным] порядком, может быть: 1) апроприацией участникам определенных общностей [Gemein-schaften] и обществ [Gesellschaften] — например, домашних общностей; 2) апроприацией индивидам; причем в этом последнем случае: либо а) апроприацией в чисто личной форме, либо б) таким образом, что в случае смерти прежнего обладателя шанса одно или несколько [лиц], связанных с ним некоторым социальным отношением или по рождению (родством), или тот или те другие, кого он должен указать, вступают во владение шансами (наследственная апроприация). Наконец, 3) апроприация может происходить таким образом, что обладатель шанса более или менее свободно посредством соглашения передает его либо а) определенному другому [лицу], либо, наконец, б) произвольным другим [лицам] (отчуждаемая апроприация). Участник закрытого отношения называется сотоварищем, а в случае регулируемого участия, коль скоро оно апроприирует ему шансы, такой участник называется правовым сотоварищем**.

* Вебер говорит об апроприации не как об овладении, а как о передаче во владение. Отсюда — несколько непривычное (в т. ч. и в немецком языке) управление глагола: не «апроприировать что», а «апроприировать кому». — Прим. перев.

** Понятия «Genosse» и «Rechtsgenosse» мы переводим как «сотоварищ» и «сотоварищ по праву»

совершенно условно, за неимением лучшего. В отечественной литературе, кажется, нет устоявшейся терминологии для перевода немецких Терминов «Gemeinde», «Gemeinschaft», «Genossenschaft». Поэтому невозможно выдержать терминологическое единство при переводе «Genossenschaft» и «Rechtsgenosse» (см.

ниже). — Прим. перев.

Шансы, наследственно апроприируемые индивиду или наследственным общностям или обществам, называются собственностью (индивидов или соответствующих общностей или обществ), а шансы, передаваемые путем отчуждаемой апроприации, — свободной собственностью.

Может показаться, что такие «утомительные» дефиниции бесполезны. Однако это как раз пример того, что именно о «само собой разумеющееся» (из-за его привычной очевидности), как правило, менее всего «размышляют».

1. а) традиционно замкнутыми бывают, обычно, те общности [Gemeinschaften], принадлежность к которым основывается на семейных связях;

б) аффективно замкнутыми бывают обычно личные эмоциональные отношения (например, эротические, но и часто и отношения благоговения);

в) ценностно-рационально (относительно) замкнутыми бывают обычно общности [Gemeinschaften], основанные на вере;

г) целерационально замкнутыми типичным образом бывают экономические союзы монополистического или плутократического характера.

Вот несколько произвольно выбранных примеров:

Открытость или замкнутость актуального речевого обобществления зависит от смыслового содержания (беседа в противоположность интимному или деловому сообщению). Рыночные отношения, по меньшей мере, изначально часто бывают открытыми. Во многих общностях и обобществлениях можно наблюдать смену расширения [Propagierung] замкнутостью и наоборот. Так, например, обстояло дело в гильдиях, в демократических городах античности и средневековья. Их члены бывали одно время заинтересованы в том, чтобы гарантировать свои шансы силой [Macht] и стремились для этого увеличить свою численность; в другое время они бывали заинтересованы в ценности своей монополии и стремились ограничить членство.

Нередко то же самое происходило и в монашеских общинах [Monchgemeinschaften] и сектах, переходивших от религиозной пропаганды [Propaganda] к замкнутости, чтобы удержать на высоте этический стандарт или же по материальным причинам. Точно так же расширение рынка с целью увеличения оборота может перейти в монополистическое ограничение рынка. В наши дни не редкость пропаганда языка как следствие писательских и издательских интересов, в отличие от прежних времен, когда не редки были закрытые сословные и тайные языки.

2. Регулирование доступа извне и замкнутость по отношению к внешнему миру могут быть обеспечены в очень разной мере и очень разными средствами, так что переход от открытости к отрегулированности замкнутости оказывается плавным: через выполнение некоторых действий и послушничество, или покупку (при определенных условиях) членской доли, через баллотировку каждого доступа, через членство или допуск к членству по рождению (наследственный), или через открытое для всех участие в определенной деятельности. В случае внутренней замкнутости и апроприации [самого отношения] речь идет о приобретении апроприи-рованного права, и условия участия могут иметь самые разные градации. Таким образом, «отрегулированность» и «замкнутость» по отношению к внешнему миру суть понятия соотносительные. Все мыслимые переходы существуют между благородным собранием, театральным представлением, куда можно попасть по билету, и агитационным партийным мероприятием, между богослужением со свободным доступом, сектантским богослужением и мистериями тайного союза.

3. Замыкание внутрь — применительно к самим участникам и их взаимосвязям — тоже может принимать самые разные формы. Например, замкнутая по отношению к внешнему миру каста, гильдия или, например, сообщество биржевиков [Borsengemeinschaft] может предоставить своим членам возможность свободной конкуренции за все монополизированные шансы, но она может также строго ограничить каждого своего члена определенными шансами, апроприированными ему на всю жизнь наследственным (как в Индии) и отчуждаемым образом, например, определенной клиентурой и определенными объектами гешефта; сельская община*, замкнутая от внешнего мира, может предоставить и гарантировать члену общины либо свободное землепользование, либо строго привязанную к отдельному домохозяйству долю, а замкнутый от внешнего мира союз поселенцев — либо свободное землепользование, либо апроприированный его члену постоянный надел**, — и все это со всеми мыслимыми переходами и промежуточными ступенями.

* В оригинале: «Markgenossenschaft», буквально: «товарищество членов марки» или, как традиционно переводится в нашей исторической литературе, «марковая община». У Вебера еще встречается «Markgemeinschaft», что мы, специально оговаривая, тоже переводим как «сельская община».

«Markgenosse» («сотоварищ по Марке») переводится как «член общины». — Прим. перев.

** В оригинале: «Hufenanteil», т. е. «доля туфы», земельного надела в марке - Прим. перев.

Например, внутреннее замыкание круга претендентов на лены, бенефиции и должности и их апроприация владельцам исторически принимали самые разные формы; подобным же образом, когда речь идет о претендентах на рабочие места, возможны [разные градации]: от closed shop* до права на определенное место (предварительная ступень — запрет на увольнение без согласия представителей трудящихся), а первым шагом к этому могло бы (но отнюдь не должно) стать развитие «советов [представителей рабочих и служащих] на предприятиях». Все частные проблемы нуждаются уже в предметном специальном анализе. Постоянная апроприация достигает наивысшей степени, когда шансы гарантированы индивиду таким образом, что: 1) в случае его смерти их переход в определенные другие руки отрегулирован и гарантирован порядками; 2) обладатели шансов могут свободно передать их любым третьим лицам, которые тем самым становятся участниками социального отношения, которое в случае такой полной апроприации является внутренне, а одновременно и внешне (относительно) открытым, коль скоро получение членства не связано здесь с согласием других сотоварищей по праву.

4. Мотивом замыкания отношения может быть: а) удержание качества, а тем самым (эвентуально) престижа и связанных с ним шансов на честь и (эвентуально) доход. В качестве примера могут быть названы: [ордена]** аскетов, монахов (в особенности, например, в Индии, нищенствующих монахов), секты (пуритане!), воинские, министерские и другие чиновничьи и политические союзы граждан (например, в античности), объединения ремесленников; б) оскудение шансов сравнительно с нуждами (потребления) («область [добычи] пропитания» [ограничена]), так что приходится ввести монополию на потребление (архетип: сельская община [Markgemeinschaft]);

в) оскудение шансов на получение дохода («область получения дохода»), так что приходится ввести монополию на получение дохода (архетип: гильдейские союзы или старые рыбацкие союзы и т.

д.). В большинстве случаев мотив а) комбинируется с мотивами б) или в).

* Буквально: «закрытое предприятие» (англ.), предприятие, нанимающее на работу только членов профсоюза. — Прим.

перев.