«Жан-Кристоф Гранже Кайкен I Бояться 1 Дождь. Самый отстойный июнь на его памяти. Вот уже несколько недель одно и то же: хмурая, промозглая сырость. А ночью и того ху Майор Оливье Пассан передернул затвор своей Беретты ...»

Жан-Кристоф Гранже

Кайкен

I

Бояться

1

Дождь.

Самый отстойный июнь на его памяти.

Вот уже несколько недель одно и то же: хмурая, промозглая сырость. А ночью и того ху

Майор Оливье Пассан передернул затвор своей «Беретты Рх4 шторм» и, сняв с предохран

положил на колени. Снова взялся за руль левой рукой, правой подхватил айфон. На сенсо

экране крутилась программа GPS-навигатора, подсвечивая его лицо снизу, отчего он смахи

на вампира.

— Где это мы? — пробурчал Фифи. — Черт, куда нас занесло?

Пассан не ответил. Они ползли черепашьим шагом с погашенными фарами, едва разл местность. Круговой лабиринт, как у Борхеса. Кривобокие кирпичные стены с розова штукатуркой до бесконечности множили проезды, дорожки и повороты, неизменно выталкив пришельца наружу, наподобие Великой Китайской стены, если бы она вдруг приняла вращаться вокруг своей оси, защищая запретный центр.

Лабиринт был не чем иным, как «свободной городской зоной»[1] Кло-Сен-Лазар в Стэне.

— У нас нет права здесь находиться, — прошептал Фифи. — Стоит полиции Девяно третьего[2] прознать, что… — Заткнись.

Пассан попросил напарника одеться поскромнее, чтобы не привлекать лишнего внимания вот нате вам: Фифи напялил гавайскую рубашку и красные шорты скейтбордиста. А уж чем закинулся перед встречей с Оливье, лучше и не знать. Водка, амфетамины, кокс… Наверняк и сразу.

— Надень-ка. — Не выпуская руль, Пассан взял с заднего сиденья бронежилет — тако был под курткой у него самого.

— Еще чего.

— Надень, тебе говорят, в этой твоей рубашке ты прямо трансвестит на гей-параде.

Фифи, он же Филипп Делюк, повиновался. Оливье исподтишка наблюдал за ни Обесцвеченная грива, шрамы от угрей, пирсинг в уголках губ, из расстегнутого вор выглядывает огненная пасть дракона, обвивавшего левое плечо и руку. Даже сейчас, после лет совместной работы, Пассан не понимал, как подобному раздолбаю удалось выдер положенные восемнадцать месяцев в Высшей государственной школе полиции, мотивацион беседы, медицинские осмотры… Но результат налицо: из Фифи вышел полицейский, способный с пятидесяти метров всад точно в яблочко пулю тридцать восьмого калибра хоть с правой, хоть с левой руки, н напролет корпеть над детализациями звонков, не пропустив ни единой строчки. Лейтенан едва стукнуло тридцать, а он уже раз пять побывал под огнем и ни разу не сплоховал. Напар лучше у Оливье Пассана еще не было.

— Передай-ка мне адрес.

Фифи сорвал стикер с приборной панели.

— Сто тридцать четыре, улица Сади-Карно.

Судя по показаниям навигатора, они совсем рядом, но на глаза лезли другие названия: у Нельсона Манделы, площадь Мольера, авеню Пабло Пикассо… Каждые десять метров ма подпрыгивала на «лежачем полицейском». Эти бесконечные бугры Пассана уже достали.

Он не забыл распечатать карту квартала. Кло-Сен-Лазар — один из самых круп населенных пунктов департамента Сена — Сен-Дени. Здесь в муниципальных домах, основ масса которых извилистой чертой пересекает лесопарк, обитают около десяти тысяч чело Вокруг, словно часовые, стоят на страже суровые прямоугольные жилые блоки.

— Вот гадство, — сквозь зубы процедил Фифи.

В ста метрах под аркой негры метелили лежачего. Пассан притормозил, поставил машину нейтралку и дал ей подкатить поближе. Это было избиение по всем правилам: били ногами бедолага пытался защитить лицо, но удары сыпались градом, каждый раз заставая вра Один из мучителей в обрезанных джинсах и каскетке «Кангол» заехал ногой несчастному пря в рот, заставив давиться выбитыми зубами.

— Оближи мои кроссовки, сраный жид! Оближи-ка их, урод! — Негр поглубже вби кроссовку в разбитые десны жертвы. — Лижи, говнюк!

Фифи выхватил свой «CZ-85» и открыл дверцу.

— Сиди тихо! — остановил его Пассан. — А не то все испортишь.

Раздался вопль. Избиваемый вскочил, взбежал по ступенькам и бросился внутрь зд Негры заржали, но догонять не стали.

Пассан включил первую скорость, проезжая мимо. Фифи тихонько прикрыл дверцу. И сно «лежачий полицейский». «Субару» двигалась совершенно бесшумно, как подводная лодк большой глубине. Пассан взглянул на айфон.

— Улица Сади-Карно, — прошептал он. — Приехали… — И где тут улица?

Справа за оградой стройки виднелось шоссе. Квартал перестраивали. Рекламный щи тени иронии гласил: «Парк диких кошек». В глубине, среди развалин и стройматериало высились безликие квадратные дома того самого типа, к которому на окраине с равным успе может относиться и школа, и склад.

— Сто двадцать восемь… сто тридцать… сто тридцать два… — вполголоса сч Пассан. — Это здесь.

Оба посмотрели на дверь металлического ангара. Пассан заглушил двигатель, выкл айфон. Снаружи ничего не разобрать, только дождевые капли барабанят по жирным чер лужам.

— И что теперь? — спросил Фифи.

— Идем.

— Уверен?

— Ни черта я не уверен. Просто идем, и все.

Послышался женский крик. Прищурившись, они поискали глазами источник звука. Какие-т типы толкали перед собой девчонку-подростка, а она с рыданиями упиралась. Один пинал зад, второй подзатыльниками подгонял к строительной бытовке.

Фифи снова открыл дверцу.

— Брось. — Пассан схватил его за руку. — Мы здесь не затем. Сечешь?

— А зачем я тогда легавый? — Панк метнул в него бешеный взгляд.

Оливье заколебался. Раздался новый крик.

— Твою мать… — сказал он, сдаваясь.

В один миг они выхватили оружие и выскочили из «субару». Укрываясь за припаркованны машинами, подобрались ближе и напали на подонков, без предупреждений и предложен сдаться. Ударом головы Пассан повалил первого на кучу песка, Фифи ногой подсек второ перевернул на живот, нашаривая в кармане наручники. Третий унесся прочь, словно де выкрикивая ругательства.

В тот же миг растрепанная девчонка, подобная дрожащей тени, исчезла без сл Полицейские переглянулись. И что теперь? У них нет ни жертвы, ни нападения — ничег Воспользовавшись заминкой, тот, что лежал на земле, вдруг ударил по пистолету Фиф вскочил. Раздался выстрел, наручники с лязгом полетели в сторону, а негодяй уже смылся.

— Черт! — ругнулся Пассан.

Что-то заставило его оглянуться на ангар: дверь открылась. Он различил лысый ч коренастую фигуру, голубые хирургические перчатки. Сколько раз он представлял себе минуту! Но в его воображении задержание происходило без сучка без задоринки.

— Ни с места! — крикнул Пассан, направив на убийцу пистолет.

Тот замер. В его мокрой от дождя лысине отражались отблески из приоткрытой двери внутри что-то горело. Они опоздали! И тут в мозгу Пассана словно щелкнуло. Развернувшис увидел, как последний из насильников мчится в сторону жилого массива.

Фифи прицелился, держа палец на спуске.

— Сдурел? — Пассан ударил его по руке.

Крутанувшись, он обнаружил, что лысый тем временем убегает в противоположную стор Его черный плащ хлопал под дождем. Давненько они так не обламывались. Пассан гляну Фифи: тот опять изготовился к стрельбе, целясь то в одного, то в другого беглеца.

— Брось насильника! — заорал Пассан. — Догоняй Гийара!

Лейтенант метнулся к стройке, Пассан побежал к автомастерской.

Сунув «беретту» в кобуру, он неловко натянул перчатки и толкнул рольдверь.

Он знал, что его ждет. Но все оказалось еще хуже.

В помещении автомастерской, заваленной моторами, цепями, инструментами, запчастям полутора метрах над землей к цистерне была прикручена молодая женщина — магрибинк адидасовском костюме. Руки и ноги раскинуты, примотаны приводными ремнями, штаны трусы спущены на щиколотки, футболка задрана.

Живот ей распороли от грудной кости до лобка, внутренности свисали из раны до сам пола. Перед женщиной в огненной луже пылал ее плод. Все тот же модус операнди.

несколько секунд, а может, несколько веков. Пассан не двигался. В смрадном дыму багро плоть, младенец словно не сводил с Пассана выеденных огнем глаз. Наконец полицейс стряхнул оцепенение и бросился вперед, пробираясь между шинами, карданными валам выхлопными трубами. Схватив с пола подстилку, набросил на крошечное тельце, чтобы сб пламя. Нашел стремянку, одним щелчком раздвинул и поднялся к привязанной женщине.

знал, что жертва мертва, и все-таки поискал пульс у нее на шее.

Зазвонил айфон. Пассан пошарил в карманах, едва не свалившись при этом со своего насеста.

— Что у тебя? — послышался запыхавшийся голос Фифи.

— Догнал его?

— Куда там! Ушел!

— Сам не знаю.

— Сейчас буду.

Пассан спрыгнул со стремянки и с пистолетом наготове выскочил за дверь. Он оги бетоноукладчики, спотыкался о блоки, мешки со штукатуркой, стальные прутья, в темн ничего не разбирая перед собой.

Через пару метров он растянулся во весь рост, поднялся и злобно огляделся в по препятствия, о которое споткнулся. Это оказался Фифи, нога которого застряла под гру гипсокартона.

— Упал я, Пассан… Грохнулся… Оливье не знал, смеяться ему или плакать. Он наклонился, чтобы помочь Фифи поднят но тот заорал:

— Забудь! Хватай гада!

— За стеной!

Пассан обернулся и метрах в ста от себя обнаружил длинную глухую стену. За ней мерц отсветы: там проходила национальная автомагистраль. Не выпуская из рук пистолета бросился вперед, нашел пригорок, поднялся на него, закинул ногу на стену и, сгруппировавш как мог, спрыгнул с другой стороны.

Перед ним простирались гектары голой земли. Вдали мчались машины. Фары высвечив фигуру Патрика Гийара: спотыкаясь на раскисшей глине, тот с трудом продвигался к шоссе.

Пассан кинулся за ним. Кевларовый броник стеснял дыхание, ноги утопали в грязи, он е отрывал их от вязких кочек и все же настигал врага.

Гийар уже подбирался к насыпи, по которой проходило шоссе. Пассан прибавил скорость когда преступник уже карабкался на дорожное ограждение, схватил его за ноги и потянул вн Убийца цеплялся за густую траву. Взяв за воротник, Пассан развернул его к себе и нескольк ударил затылком о бетонный сток.

— Сволочь… Гийар попытался его оттолкнуть. Теперь полицейский дубасил жертву рукоятью пистоле чувствуя, как кровь заливает руки, глаза, нервы. В нескольких метрах над ними сотряса почва под колесами мчащихся машин.

Вдруг Пассан остановился и встал. Убрал оружие, поднялся на насыпь, подтащив тело в к самой проезжей части.

В темноте вспыхивали фары — в их сторону мчался грузовик.

Полицейский пинком подтолкнул Гийара вперед и прижал к земле. Полуприцеп был уже паре метров от них.

Пассан закрыл глаза.

Он — Правосудие.

Он — Меч и Приговор.

В последнюю секунду Пассан дрогнул. Подхватив Гийара, оторвал его от земли, и о вместе перевалившись через ограждение, покатились вниз. Взревев, грузовик содрогн словно в конвульсиях, и, слепя фарами, пронесся всего в нескольких метрах от их сцепивш тел.

— Ты еще пожалеешь! Клянусь, тебе это с рук не сойдет!

Пассан промолчал, глядя на капитана антикриминальной бригады. Крепыш-недомеро джинсовой куртке расхаживал взад-вперед, выставляя напоказ свой «ЗИГ-Зауэр». На рука нашивка его бригады: блок муниципальных зданий в оружейном прицеле. Над квартал кружил вертолет, сверхмощной фарой высвечивая мокрые от дождя крыши. Пассан пов немало таких окраин и прекрасно знал, что ищет патруль: засевших в засаде отмороз готовых броситься в атаку с бутылками, свечными ключами, булыжниками. Спецназовцы у спустились в подвалы на поиски тележек с камнями.

Оливье с силой потер лицо, словно желая содрать с себя кожу, и отошел в сторону.

атмосфера боевого безумия его не затрагивала, он приходил в себя после собственного при помешательства. Слепящие фары грузовика, голова убийцы на асфальтовой плах смертоносный порыв под личиной защиты закона.

— Время поджимало, — сказал он, снова подойдя к коротышке-полицейскому.

— И ты, даже не предупредив, заваливаешься на мою территорию.

— Наводка пришла слишком поздно.

— О пятьдесят девятой статье ты не слышал?

— Мы хотели застать его врасплох, мать твою. Надо было действовать быстро и скрытно.

— И это ты называешь «скрытно»?! — Капитан злобно расхохотался.

Вокруг них, как в калейдоскопе, мелькали мигалки, ленты ограждения, люди в полицейско форме, белые комбинезоны. Антикриминальная бригада, муниципальная полиция, аген безопасности, спецназовцы, экспертно-криминалистическая служба — кого тут только не бы Здесь же, прижимаясь к желтым лентам ограждения, толпились парни в слишком широк майках, в куртках с капюшоном.

— Ты хоть уверен, что он и есть Акушер?

— Этого тебе мало? — Оливье указал на дверь автомастерской.

С места преступления как раз выносили тела погибших. Двое сотрудников толкали носил — жертву упаковали в пластиковый чехол. Следом шел еще один, держа контейнер со льд красным крестом на крышке. Внутри — сожженный младенец.

— Черт, из-за вас теперь весь квартал под угрозой. — Капитан коснулся своей нашивки.

— Да твой квартал сам по себе угроза.

— Скажи еще, это я виноват.

Пассан уловил в его взгляде смертельную усталость, и тут же весь его гнев и презр улетучились. Капитан, измотанный многолетней беспросветной борьбой с городским беспорядками, просто дошел до ручки. При свете мигалок Пассан снова огляделся. Прилипш окнам семьи, местные пацаны, толкущиеся по периметру безопасности, хихикающие детишк пижамках на порогах муниципальных домов — и блюстители правопорядка в противоударн шлемах, с травматическими пистолетами, готовые стрелять по толпе.

Несколько «этнических» легавых — негров, арабов с полицейскими нашивками — пытали утихомирить народ. Пассан вспомнил индейцев американского Запада, служивших бел проводниками в незнакомом враждебном мире, — такими же проводниками были и э полицейские.

Он развернулся и пошел к своей машине, прокручивая в голове события, что привели е вратам ада. Позавчера исчезла двадцативосьмилетняя Лейла Муавад, находящаяся на месяце беременности. А несколько часов назад пришло сообщение из финансового отде холдинг, которым руководит их главный подозреваемый, Патрик Гийар, входит оффшор компания, владеющая автомастерской в Стэне по адресу: Сади-Карно, 134. Этот анга котором никто никогда не слышал, находится менее чем в трех километрах от мест, где бы найдены три первых трупа.

Пассан позвонил Фифи. Они не медлили и все же опоздали — эти несколько минут ста роковыми для Лейлы и ее ребенка. За долгую службу Пассан всякого навидался, и бог з какая по счету несправедливость не потрясла его до глубины души.

Внезапно чей-то вопль разорвал общий гомон. Молодой мужчина растолкал спецназовц бросился к труповозке. Пассан узнал его сразу: Мохаммед Муавад, тридцать один год, Лейлы. Накануне Оливье брал у него показания в помещении судебной полиции Сен-Дени.

На сегодня с него хватит. Вот-вот подъедет прокурор, будет назначен новый следствен судья, пусть он и разбирается с Иво Кальвини, судьей, который занимался расследованием убийств. В любом случае Пассану это дело не поручат. По крайней мере, не сразу. Спе придется искупить грехи: незаконный обыск; проваленное задержание на месте преступлен нарушение запрета подходить к Гийару ближе чем на двести метров. Применение насили подозреваемому, на которого распространяется презумпция невиновности. Адвокаты э говнюка сожрут его заживо.

— Валим отсюда?

Фифи курил, сидя в «субару». Из открытой дверцы торчали его волосатые ноги, одну которых уже перевязали врачи «скорой».

— Обожди секунду.

Пассан вернулся в эпицентр событий. Теперь ему нескоро представится возможн разжиться сведениями по делу. На месте преступления трудились экспер криминалистического отдела, вспышки фотоаппарата то и дело выхватывали куски стен, из в руки переходили порошки, пинцеты, запечатанные пакетики. Все это он наблюдал сотни раз его уже тошнило от этого зрелища.

Он высмотрел координатора криминалистов, Изабель Заккари, которую сам же и вызва телефону. В своем белом комбинезоне, она стояла рядом с черными следами, оставленн внутренностями жертвы.

— Уже что-то есть?

— Сама знаешь, что нет.

— Тогда я вряд ли могу… — Хотя бы самые первые результаты.

Заккари стянула капюшон, как будто ей не хватало воздуха. В маске с боковыми фильтр вокруг шеи она смахивала на мутанта. При каждом ее движении слышался шелест сминае бумаги. Она была в очках, обычно придававших ей высокомерный и сексуальный вид, но то не сегодня вечером.

— Пока ничего не могу сказать. Мы все отправляем в лабораторию.

Пассан окинул взглядом помещение: окровавленная цистерна, свисающие рем потемневшие от крови хирургические инструменты на стойке. Здесь еще держался з горелого мяса.

— Нашли его отпечатки? — Пассана вдруг поразила одна мысль.

— Полно. Но это ведь его мастерская?

Надо искать их на теле убитой женщины, на инструментах, которыми негодяй орудовал, канистре с бензином, при помощи которого сжег ребенка. А еще частички его кожи под ногтям жертвы — любую органику, способную связать владельца автомастерской с его добычей.

— Пришли мне результаты мейлом.

— Слушай, это же не по правилам, я… — Это мое дело.

Заккари покачала головой. Пассан знал, что она все сделает: восемь лет работы бок о немного флирта, сексуальное напряжение, всегда существовавшее между ними, — все э прошло даром.

Снаружи ему легче не стало. Опять лило как из ведра. Столпившиеся у ограждения мес прорывали цепь спецназовцев, — того и гляди, все это плохо кончится. Только в одном пове журналистов пока не видно. Каким-то чудом ни один репортер, фотограф или оператор до пор не объявился.

Огибая машину, чтобы сесть за руль, Пассан увидел еще одни носилки, которые подкаты к «скорой помощи». На них, укрытый серебристым термоодеялом, лежал Патрик Гийар, шейном корсете и кислородной маске. Прозрачный полимер искажал черты, возвращая истинный облик — это было лысое белое чудовище с безобразной физиономией.

Санитары открыли дверцы машины и осторожно вкатили носилки внутрь. Синие мигал отражались в складках переливчатого одеяла, и казалось, что палач выглядывает из кок бирюзовыми блестками.

Их взгляды встретились.

То, что он увидел в глазах убийцы, убедило его: война еще не выиграна.

Возможно даже, не эта битва.

Через час Оливье Пассан жмурился от удовольствия, стоя под душем в своем новом о Вода была словно наделена некой магией: она смывала не только грязь и пот, но и вонь горе мяса, видения истерзанной плоти, жажду убийства и разрушения, которая все еще не отпус его. Он склонил голову под тугими струями — прохладными, почти холодными. Покрасневш под напором воды кожу слегка саднило, освежающий ливень хлестал по затылку.

Наконец он вытерся и почувствовал себя обновленным. Обстановка Централь управления судебной полиции на улице Труа-Фонтано в Нантере лишь усиливала впечатление. Помещения в стиле хай-тек, просторные и безликие, — ничего общего с мрачн лабиринтом на набережной Орфевр. Многие отделы перевели сюда, пока не начнут возводи новый дом номер 36. Хотя, по слухам, денег на строительство нет, и полицейские ско вернутся к родным пенатам.

Голый по пояс, он изучал себя в зеркале над умывальником. Худое лицо, квадра челюсть, стрижка ежиком: скорее десантник, чем легавый. Под шапочкой коротких волос тонкие и правильные черты. Он опустил взгляд на свою грудь: выпуклые мускулы, четкие линии.

Это зрелище стоило часов, проведенных в спортзале. Пассан тренировался не ради физич формы, красота заботила его еще меньше — для него это было вещественным доказател собственной силы воли.

Он вернулся в раздевалку, натянул грязную одежду и зашел в лифт. Третий этаж. Стал арматура, стеклянные стены, серый ковролин. Это холодное однообразие ему даже нравилось.

Отмытый и причесанный Фифи возился с кофемашиной.

— Что, не работает?

— Еще как работает. — Панк со всей силы пнул агрегат.

Подхватив дымящийся стаканчик, он протянул его начальнику и снова ударил по маши чтобы раздобыть себе другой. Под намокшей гривой его продырявленная пирсингом к выглядела особенно нездоровой.

Они молча выпили кофе и с одного взгляда поняли друг друга: говорить о чем-нибудь е любой ценой сбросить напряжение. Но молчание затянулось. Помимо профессии, у них бы только одна общая тема: застой в личной жизни.

— Что у вас с Наоко? — Фифи решился первым.

— Разводимся. Уже официально.

— А с домом что? Будете продавать?

— Ну нет. Только не сейчас. Оставим.

Напарник недоверчиво хмыкнул. Он знал, что решение Пассана никак не зависит ситуации на рынке недвижимости.

— И кто же там будет жить?

— Мы оба. По очереди.

— Как это?

— Будем жить там по очереди. — Пассан смял стаканчик и швырнул в мусорку. — Кажд по неделе.

— А ребятишки?

— Они останутся, чтобы не менять школу. Мы все обдумали: это их меньше травмирует.

Фифи промолчал, вновь всем видом демонстрируя недоверие.

— Теперь все так делают, — добавил Пассан, словно пытаясь убедить себя самого. — С это очень распространенная практика.

— Это дурацкая практика. — Лейтенант тоже выкинул стаканчик. — Скоро они буд принимать вас в вашем же доме. Будете туристами под собственной крышей.

Пассан поморщился. Он неделями взвешивал это решение, стараясь уверить себя, что д выхода нет. Неделями отбрасывал любые возможные возражения.

— Или так, или я и дальше буду жить в своем погребе.

Вот уже полгода, как он обитал в подвале собственного дома. Словно опасаясь бомбе укрывался в помещении, куда свет проникал через оконца на уровне земли.

— И чего? — фыркнул Фифи. — Будешь приводить девок к себе домой? Чтобы На натыкалась на их трусики в постельном белье? И сама спала в той же постели?

— Начнем прямо сегодня, — отрезал Пассан. — Эта неделя за Наоко. А я перебираю квартирку, которую снял в Пюто.

Панк удрученно покачал головой.

— Ну а как у тебя с Орели? — Пассан перешел в наступление.

Фифи ухмыльнулся, наливая себе очередной стаканчик кофе.

— Позавчера она уснула, когда мы трахались. — Он подул на стаканчик. — Как по-твое это хороший знак?

Они расхохотались. Все лучше, чем вспоминать жуткий след, оставленный Акушером.

Под скрип дворников Пассан рассеянно прислушивался к новостям по радио. Он направлялся в Сюрен, чтобы провести в своем доме последние часы перед переездом в Пюто, но ещ решил, завалится ли спать, продолжит упаковывать коробки или займется рапортом. Не сказать, чтобы понедельник 20 июня 2011 года был богат новостями. Внимание привлек единственное сообщение: история разведенного мужчины, объявившего голодовку в протеста по поводу денежной компенсации, которую его обязали выплачивать бывшей супр Пассан невольно улыбнулся.

С Наоко подобные трудности ему не грозят. Один адвокат, совместная опека над дет даже выходного пособия не потребуется: жена зарабатывает намного больше. Дом единственное имущество, которое им предстоит разделить.

Он ехал по набережной Дион-Бутон в сторону моста Сюрен и дрожал от холода, но включ печку не хотелось. Как-никак июнь, черт побери! Проклятая погода действовала на нер Уродская погода, от которой привычно ныла спина, — зябкая и скупая, без намека на лет изобилие.

От Нантер-Префектюр он мог бы добраться до Мон-Валерьен и через город, но ему хоте простора — неба и реки под восходящим солнцем. На самом деле он почти ничего не вид Сену слева от него с дорожной насыпи не разглядишь, а справа деревья заслоняли город. Х небо пропиталось водой, словно губка. Он мог сейчас находиться в любом месте на планете.

Пассан вспоминал, как прижимал Гийара ногой к земле, готовый швырнуть головой впер под колеса грузовика. Когда-нибудь дверь камеры захлопнется за ним самим не с той стор Семья — едва ли не последнее, что еще связывало его с нормальной жизнью, — и та поте крах.

Он свернул направо, поехал по бульвару Анри-Селье, потом по авеню Шарля де Г двинулся в сторону Мон-Валерьен. По мере подъема появлялись знакомые приметы: д притулившиеся к склону холма, заросшие плющом стены. Одно за другим открывались кафе.

Пассан остановился возле уже освещенной булочной. Круассаны, багет, чупа-чупс. Его в охватило ощущение нереальности. Есть ли связь между этими безобидными вещами и кошм в Стэне? Удастся ли ему вот так запросто вернуться в обычный мир?

Он сел в машину и продолжил подъем. Вершина Мон-Валерьен с ее просторными лужайками напоминала поле для гольфа. Здесь царила атмосфера высокогорного плато — симм линий, ровная местность, водоочистительная станция с ее четко очерченными трубами. Стад Жан-Мулен с площадками, словно выведенными по линейке, американское братское кладби рядами белых крестов.

Утренний свет с трудом продирался сквозь сумрак, но открывавшийся вид на Па впечатлял. А особенно радовало Пассана расстояние. Для него эти тысячи гаснущих фон чаща башен и зданий, укрытых пеленой дождя, представляли собой трагическую ар первобытной войны. Здесь, на этих высотах, он чувствовал себя в безопасности. Он верну свое святилище. Свое убежище.

Добравшись до улицы Клюзере, он притормозил перед воротами, открыл их пультом и можно медленнее проехал по подъездной аллее, чтобы сполна насладиться видом. На пе взгляд это смотрелось как белый блок на зеленом фоне. По местным меркам у него огромный сад — около двух тысяч квадратных метров лужайки. Газон обходился недешев оно того стоило.

Пассан сознательно почти ничего здесь не посадил, только слева разбил неболь японский сад под сенью нескольких сосен. Свернув направо, заглушил двигатель. Парков дома не было, и Пассан не стал нарушать целостность архитектуры. Построенное в двадц годах здание представляло собой прямоугольный параллелепипед — воплощ интернационального стиля, увенчанное крышей-террасой. Стальные несущие конструкц железобетонные опоры, поддерживающие открытую галерею, окна в ряд. Строго, про функционально. Он не сдержал горделивой улыбки.

С пакетом круассанов в руке Пассан отпер дверь и вошел в прихожую. Сунул по чупа-чуп карманы дождевиков Синдзи и Хироки на вешалке — сюрприз от папы. Потом разулся и прош в гостиную.

Поначалу это была выгодная сделка. В марте 2005 года вследствие кончины Жан-П Кейро, последнего представителя семьи торговцев произведениями искусства, дом выстави продажу. Пассан узнал об этом первым по очень простой причине: именно он, как офиц уголовного отдела, констатировал смерть Кейро, когда тот, погрязнув в долгах, прострелил горло и тем завершил историю своего рода.

А полицейский буквально влюбился в это место в тот самый миг, когда труп лежал у его н Пассан заглянул в каждую комнату, не обращая внимания на их плачевное состояние наследник давно выродился в бродягу, незаконно проживающего в собственной лачуге. Па представлял себе, во что сможет превратить этот дом.

Покупка состоялась благодаря Наоко. Уже год она занимала важный пост в аудиторс фирме, к тому же за время работы в модельном бизнесе сумела отложить приличную сумму и ее родители, владевшие землей в Токио, внесли свою лепту. Хотя вклад жены значите превышал сумму, которую выплатил Пассан, они стали равноправными собственниками. З большую часть ремонтных работ он собирался выполнить сам.

И взялся за дело с чувством, что трудится во имя прочности своего домашнего о Физически укрепляет его основания, защищает их любовь от внешних угроз, от износа, эрозии… Но это не сработало. Дом устоял перед внешними опасностями, но защитить люб не удалось.

Он направился на кухню и едва не рухнул под натиском Диего, ринувшегося навстречу. Э огромный серый пиренейский пес определенно чувствовал бы себя вольготнее на гор пастбище с отарой. Как всегда, он бурно излил свой восторг при виде хозяина. Когда На захотела купить собаку, Пассан сперва стал возражать — непременный песик в образц буржуазной семье. А теперь только Диего и был на его стороне.

— Заткнись, Диего, — шепнул он. — Весь дом перебудишь… Оливье выложил круассаны в корзинку для хлеба, багет оставил на видном месте на с Заодно вынул и клетчатые салфетки, кружки мальчишек с их написанными по-японс именами, лакированную чашку, из которой Наоко пила свой чай с молоком. Варенье, хлоп апельсиновый сок. Он не грустил, выполняя эти привычные действия в одиночестве: ему д не приходилось завтракать с женой и детьми.

Пассан уже выходил из кухни, когда невольно замер перед фотографиями на стене. Вклю свет, чтобы было лучше видно, и на глаза ему попалось фото, на котором они с Наоко стоя балконе храма Киёмидзу-дэра над Киото. Он — с натянутой улыбкой, а Наоко, повинуяс профессиональному рефлексу модели, приняла самую выгодную позу в три четверти. Несм на эту вымученность, снимок все еще дышит счастьем. А главное — взаимным уважен гордостью за то, что они вместе.

Он взглянул на другое фото. 2009 год, групповой портрет в Сибуя, модном квартале Токи него на руках сидит четырехлетний Хироки в шапочке в виде Тоторо, знаменитого персона Миядзаки. Наоко держит шестилетнего Синдзи, в знак победы сложившего ладошки букво Все они смеются, но в позах взрослых уже чувствуется неловкость, напряженность. Устало неудовлетворенность — прогрессирующие метастазы времени.

Слева — пляж на Окинаве, 2000 год, их свадебное путешествие. Подробности стерлис памяти. Перед глазами — взволнованная Наоко у стойки регистрации в аэропорту Руа достающая бонусную карту «Флаинг блю», чтобы зарегистрировать свои мили. Наоко б фанаткой скидочных карт, постоянной участницей распродаж. Ему вспомнилось, как в тот ми аэропорту он поклялся всегда защищать эту девчонку, верившую, будто что-то м «застраховать».

Сдержал ли он свою клятву?

Пассан выключил свет, прошел через гостиную и начал спускаться по бетонной лестнице.

Пришло время вернуться в свои покои. В подземный дворец Мышиного короля.

Коридор с крашеными кирпичными стенами. Слева чулан и прачечная со стиральн машиной и сушкой, справа закуток, в который Пассан провел воду и оборудовал ванную глубине комната, служившая ему спальней и кабинетом.

Он разделся в прачечной, сунул одежду в бак и запустил стирку. Так он жил уже нескол месяцев, отдельно от семьи, поедая за письменным столом свои бенто и засыпая в одиноче Голый, он посмотрел на крутящиеся в мыльной воде запачканные кровью тряпки. Маш стирающая кошмары.

Пассан вынул из корзинки чистую майку и трусы, пропахшие кондиционером для бель натянул их и прошел в комнату. Прямоугольник площадью двадцать квадратных метро голыми бетонными стенами и слуховыми окнами. С одной стороны раскладушка, с другой доска на козлах, в глубине верстак, на котором он разбирал и чистил оружие. В каком-то смы этот бункер подходил ему больше, чем просторные помещения наверху, — здесь он слов засаде.

На стенах Пассан развесил портреты своих кумиров. Юкио Мисима, совершивший сэппук 1970 году, в возрасте сорока пяти лет. Рентаро Таки, «японский Моцарт», умерший туберкулеза в 1903 году, в двадцать четыре года. Акира Куросава, снявший «Расёмон» и м другие шедевры и едва выживший после попытки самоубийства в 1971 году, когда провал первый его цветной фильм «Под стук трамвайных колес». Не слишком веселая компания… Пассан включил подсоединенный к колонкам айпод, уменьшил громкость до минимум Симфоническая эклога Акиры Ифукубе для кото и оркестра. Потрясающая вещь, хот Франции он наверняка единственный, кто ее слушает. Пассан был страстным любител японской симфонической музыки, совершенно не известной на Западе и едва ли бо популярной в самой Японии.

Время чая. Когда-то он купил в Токио приспособление, в котором вода сохраня температуру восемьдесят градусов. Он наполнил чайник и бросил в него пять грам обжаренного зеленого чая «ходзитя». Пока чай заваривался (ровно тридцать секунд), з палочку благовоний и раздул тлеющий конец, помахав рукой. Он ни за что не стал бы на н дуть: у буддистов рот считается нечистым.

С чашкой в руке Пассан вытянулся на кровати и закрыл глаза. Кото, нечто вр горизонтальной арфы, издавало очень сухое вибрато, одновременно горькое и меланхоли Чудилось, что каждый звук исходит не от струн, а от его собственных нервов. Горло сжимал а в груди разливалась умиротворяющая волна. Дыхание сердца, освобождение ума… Япония… Открыв ее, он открыл самого себя. Первое же путешествие мгновенно упорядочило существование. Он родился в 1968 году в Катманду. Его родители, распаленные гашишем, за сына в наркотическом угаре у подножия статуи Будды. Отец умер на следующий год, р покупки опиума сдав слишком много крови. Мать испарилась через пару месяцев, не оста адреса. Французское посольство в Непале сделало все необходимое: его отправили во Фра и он стал питомцем Республики.

Следующие пятнадцать лет Оливье Пассан скитался по приютам и приемным семь сталкиваясь то с порядочными людьми, то с подонками, подвергаясь хорошему и дур влиянию. В школе учился неровно, получая то самые высокие, то самые низкие оценки. Нако определившись, он пошел по дурной дорожке: угон машин, торговля поддельными документа рэкет. Но ему удалось выжить и избежать проблем с легавыми.

В двадцать лет он словно пробудился. Бросил западную окраину — Нантер, Пю Женевилье — и на накопленные преступным путем деньги снял комнату в Пятом округе улице Декарта. Записался на юрфак Сорбонны, в нескольких сотнях метров от дома.

Три года он прожил затворником на своих семи квадратных метрах: зубрил, питал гамбургерами, вслух повторял лекции, уставившись в потолок. А еще он увлекся искусст философией, классической музыкой — настоящий курс дезинтоксикации. Когда день кончились, перебрался в комнату, предоставленную организацией помощи студентам, но больше никогда не нарушал закон.

Получив диплом, поступил в Высшую государственную школу полиции. Если подумать, был единственный выбор, способный направить его в нужное русло, одновременно позволяв оставаться в привычной среде — в мире ночи, адреналина, преступлений.

Как сказал ему однажды один из приемных отцов, вышедший на пенсию рабочий зав Шоссон в Женевилье: «Легавый — это просто неудавшийся бандит».

И Пассан решил обернуть неудачу в свою пользу. В этом выборе присутствовала и ли причина: стать офицером полиции означало служить своей стране, а своей стране он задол В конце концов, именно французское государство спасло его, вскормило и взрастило.

Полтора года в полицейской школе он вел себя как пай-мальчик и получал высшие баллы всем предметам. Когда настало время выбрать место службы, у него возникла странная Вместо того чтобы занять перспективную должность в Министерстве внутренних дел ил престижном отделе Управления судебной полиции, он подал запрос о вакансиях за границей:

место связного, методиста, разведчика… В сознательном возрасте он никогда не поки пределов Франции, но сейчас предпочел самую далекую страну и получил место стаж офицера связи в Токио.

Когда он приземлился в аэропорту Нарита, его жизнь раз и навсегда перевернулась.

Отныне Япония стала излюбленной страной его ожиданий, желаний и надежд. Каждая черта пробуждала в нем смутные чаяния, прежде неведомые.

Он с головой погрузился в эту культуру — как будто родился, чтобы быть японцем.

Пассан тут же стал идеализировать этот край, смешивая реальность и вымысел наслаждался врожденной вежливостью японцев, чистотой улиц, общественных мест, туал Изысканностью еды, непреложностью правил и предписаний. К этому он добавлял у исчезнувшие традиции: кодекс чести самураев, очарование добровольной смерти, кра женщин на гравюрах укиё-э.

Все прочее он игнорировал — бешеный материализм, технологическую одержимос отупение людей, работающих по десять часов в день. Чувство общности, граничащее с безу Он также отвергал эстетику манги, на дух ее не переносил из-за этого дикого пристрасти огромным черным глазам — самому ему нравился только миндалевидный разрез глаз.

ничего не хотел знать о гонке за гаджетами, увлечении игровыми автоматами патинк ситкомами, видеоиграми… Но прежде всего Пассан отрицал упадок Японии. Со времени первого его приезда в стр положение неизменно ухудшалось: экономический кризис, постоянно растущий внешний до безработица молодежи. Он все еще искал на улицах культового актера Куросавы Тосиро Ми с его мечом, не замечая женоподобных андрогинов, уткнувшихся в манги гиков, сонн служащих в метро. Новые поколения, унаследовавшие не силу предков, а, напро накопившуюся тяжкую усталость. Общество, которое наконец расслабилось, зараже западной расхлябанностью.

Все эти годы, даже женившись на ультрасовременной японке, Пассан по-прежнему мечта вневременной Японии, в которой черпал душевный покой и равновесие. Как ни странно, никогда не интересовался боевыми искусствами, ограничившись приемами, которым научилс полицейской школе, и так и не проникся медитативными техниками дзен. Он создал для се этот мир строгости и красоты, чтобы противостоять тяготам своей профессии. Зем обетованную, где он поселится, когда силы его окончательно иссякнут. И наутро после так ночи, как в Стэне, у него всегда оставались эклога Ифукубе и печальный взгляд Рентаро Таки.

При этой мысли он открыл глаза и нащупал возле своей раскладушки сборник хок Полистал и нашел нужные слова:

При свете луны Я покидаю лодку, Чтобы войти в небо… Пассан перевернул несколько страниц в поисках подходящего стихотворения, но внеза отрубился — как умирают от пули в лоб, и сны воздвигли над ним тяжелую каменную гробницу.

Взъерошенная, помятая, сонная Наоко, замерев на пороге логова людоеда, смотрела на мужа.

Перед ней покоился обломок — ни человека, ни тем более полицейского — Пассан б лучшим полицейским в мире, — а обломок мужа. На этом поприще он полностью провалился не ей его упрекать: она достигла той же точки невозврата.

Как они дошли до такого? — постоянно спрашивала она себя. Озарявший их свет по любовь, подобно загару, постепенно сошла на нет, хотя никто этого даже не понял. Но почем сменила глухая ненависть? Откуда это досадливое безразличие? У нее было по этому по собственное мнение: все дело в сексе. А точнее, в его отсутствии.

В Токио девушки шепотом передавали друг другу волшебное число. Если ве знаменитому опросу, все без исключения французы занимаются любовью три-четыре ра неделю. Это обилие восхищало японок, привыкших к вялому либидо своих мужчин. О Франц — страна романтики, сексуальный рай!

До переезда в Париж Наоко не знала главного: тщеславия французов. Но теп познакомившись с ними поближе, запросто представляла себе, как они похваляются сво воображаемыми сексуальными подвигами, с ухмылкой и игривым блеском в глазах.

Вот уже два года, как Пассан до нее не дотрагивался, и теперь ни о какой близости ме ними не могло быть и речи. От усталости они перешли к досаде, затем к ненависти и, наконец какой-то бесполой отстраненности, что объединяет членов одной семьи, которыми они все-т оставались.

Друзья настороженно наблюдали за упадком их союза. Олив и Наоко — эталон, прекрас история любви, абсолютное единение. Образец, вызывавший зависть, но и даривший надеж потом появились первые неумолимые признаки. Разговор на повышенных тонах, язвитель замечания за ужином, частые отлучки… И невольные признания: «У нас все разладил Подумываем о разводе…»

Окружающие наивно объясняли это крушение культурными различиями. На самом деле было наоборот: этих различий как раз и не хватило, чтобы спасти их от скуки.

Подобно ученому, Наоко наблюдала за развитием катастрофы, отмечая каждый этап, каж деталь. Когда они только познакомились, Пассан был обращен к ней, словно подсолну солнцу. В то время она была его кровью, его светом. И никогда прежде она так не возносил потому что чувствовала себя удовлетворенной, сияющей и такой гордой… А затем он на источник в другом месте — или попросту в себе самом. Он, как говорится, вернулся к св истокам: к работе полицейского, к национальным ценностям, а позже — к детям. А еще, как о знала, к ночи, насилию, пороку… В этом черно-белом мире, состоящем исключительно победителей и побежденных, из союзников и врагов, для нее не осталось места.

Ей казалось, она уже достигла дна. Но она ошибалась — отметка опустилась еще ниже.

стала для мужа препятствием, помехой свободе. Но что он стал бы делать с этой свободо разве он и так не был свободен? Если она задала бы Пассану этот вопрос, он бы не нашел о Он об этом не задумывался, не желал признавать их поражение, сосредоточившись на рем дома, на службе и на заботе о сыновьях. Всему этому он отдавался стиснув зубы, глухой к плоти. Ей от него перепадали лишь враждебность и раздражение.

Тогда и она ожесточилась, ведь любовь питается чувством другого. Без практики се черствеет, теряешь всякую способность к взаимности. И в конце концов, пытаясь защитить замыкаешься в самом грустном, что только есть на свете: в своем одиночестве.

Наоко бесшумно проскользнула в комнату Пассана — она всегда звала его на япон манер, по фамилии. Задернула занавески, выключила музыку, убрала книгу. При этом она д не взглянула на мужа: это были не знаки внимания, а лишь рефлексы домашней хозяйки.

Поднялась по лестнице; на кухне увидела круассаны в хлебнице, накрытый стол и удержалась от улыбки. Охотник за убийцами, сам убийца, Пассан был еще и ангел хранителем.

Наоко сделала себе кофе и рассеянно взглянула на фотографии на стенах. Сколько ра смотрела на них, а теперь уже не замечает. За ними ей виделось нечто другое.

Ее одинокая судьба. Скрытые искания.

Ведь Наоко всегда была одинокой.

Рожденная под знаком Кролика, Наоко Акутагава прошла через обычный для японских де ад. Суровое воспитание, основанное на ремне, ледяном душе, лишении сна и еды… Террор.

С ее отцом, родившимся в 1944 году, обращались точно так же. В Европе говорили б наследственном насилии: ребенок, которого бьют, часто и сам становится жестоким родител А в Японии рассуждали просто: от подзатыльников одна польза. Ее отец, именитый профес истории в Токио, служил тому живым доказательством.

В школе приходилось не легче, чем дома. Наоко полагалось и быть лучшей в лице готовиться к конкурсу в университет, хотя две эти задачи не имели между собой ничего общ А значит, после напряженных дневных занятий Наоко училась еще и на вечерних курсах, выходным и на каникулах. В конце каждого триместра ей сообщали результаты националь классификации. Так что в течение года она знала, что сейчас занимает 3220-е место в списке следовательно, в тот или другой университет путь ей уже заказан. Информация не слиш обнадеживающая.

Но Наоко трудилась в поте лица, не покладая рук, без единого выходного дня и д свободного часа.

А еще надо было выкроить время для уроков боевых искусств, каллиграфии, хореогр школьных дежурств… При этом без конца повторяя про себя тысячи кандзи — иерогли китайского происхождения, у каждого из которых несколько значений и варианто произношения. И постоянно занимаясь самоусовершенствованием, нравственным и физическим, чему помогала железная самодисциплина.

И в то же время — в чем заключается один из бесчисленных парадоксов Японии — м отчаянно баловала Наоко. До восьми лет дочка спала в ее постели. В пятнадцать она бы что не заночевала вне дома, в восемнадцать не приняла бы ни единого решения посоветовавшись с «мама-сан».

Наконец, окончив частную протестантскую школу в Йокогаме, Наоко поступила престижный факультет в том же городе. В эти годы она так часто ездила по маршруту Токио Йокогама, что ей уже казалось, будто он навсегда вошел в ее кровь, впечатался в гены. И е унаследуют названия его станций вместо хромосом.

Не такая способная, чтобы заняться медициной, но достаточно упрямая, чт противостоять отцу, заставлявшему ее учиться на юриста, она выбрала смешанное образо бухгалтерская экспертиза, языки, история искусств.

1995 год. Новый поворот. В метро к ней подходит фотограф и предлагает сделать проб снимки. Наоко не верит своим ушам. Ей двадцать лет, и никто никогда словом не обмолвилс ее красоте. В Японии родителям не приходит в голову хвалить ребенка за внешность, но Н красива. По-настоящему красива. После того первого раза она убеждается в этом изо дня в Она проходит кастинг за кастингом и получает, как ей кажется, безумные гонорары. Родител она ничего не говорит и продолжает учебу, тайком откладывая деньги, чтобы добит независимости от отца. Сбежать раз и навсегда.

Впрочем, она уже поняла: чтобы сделать карьеру, придется уехать за границу. Ее внешн не отвечает критериям азиатского рынка, в Японии предпочитают евразиек, у которых глаза раскосые, или местных девушек, но с некой изюминкой, с возбуждающей крупицей экзотики… В двадцать три года, получив свои дипломы, она улетает в Штаты, затем в Европу: Герма Италия, Франция. У нее внешность настоящей японки, которая так заводит западных мужч гладкие черные волосы, высокие скулы, короткий носик с легкой горбинкой.

А о ее глазах один миланский фотограф сказал: «У тебя веки мягкие, как кисть, жесткие, к скальпель».

Она не поняла, что это значит, но ей было плевать: работы навалом, деньги текут ре Наконец она обосновалась в Париже — исключительно по деловым соображениям.

осуществила мечту, но не свою, а материнскую: ока-сан— законченная франкофилка смотрит фильмы «новой волны», слушает Адамо, читает Флобера и Бальзака. Наоко гото уроки под звуки «Падает снег», раз двадцать смотрела «Презрение» Жан-Люка Годара и наз знает «Мост Мирабо».

Контраст между идеализированным Парижем матери и открывшимся Наоко враждебн городом ошеломил. Все здесь было чужим. Она плутала по грязным улицам, к ней пристав таксисты. А больше всего шокировала наглость французов: они в открытую насмехались н акцентом, не пытались хоть в чем-то помочь, перебивали, говорили очень громко, особе если были против. А французы всегда против.

В психиатрической больнице Святой Анны есть отделение для пациентов, имеющих диагн под названием «пари секогун» — «парижский синдром». Каждый год сотня японце разочарованных Парижем, впадают в депрессию, а то и в паранойю. Их госпитализируют, ле и отправляют на родину. С Наоко такого не случилось. У нее закаленное сердце — спас папа! — и она не возлагала заранее на этот город никаких романтических надежд.

Через два года, подучив французский, она бросила работу модели — это ремесло и среда были ей омерзительны — и стала тем, чем и являлась на самом деле: женщи руководимой голым расчетом. Поначалу ей поручали отдельные аудиторские проверки, вс от японских или немецких фирм. Затем она поступила в крупную компанию ASSECO, и отнын ее будущее было обеспечено.

Единственная оставшаяся трудность была связана с сексом. Наоко сражалась не за то, преуспеть через постель, а за то, чтобы преуспеть без постели. С этим она уже сталкивал модельном бизнесе, но в тусклом мире аудитов и налоговых экспертиз ей приходилось еще хуже.

Здесь, со своим бледным лицом и чернильно-черными волосами, Наоко выгляд фантастическим созданием. Она прекрасный работник, но нанимателю всегда хотел большего. Иногда она просто отказывала, иногда обольщала, но не уступала. Ее выматыва игры, а результат был всегда один: поняв, что не добьется своего, хищник подставлял ее.

Опасности подстерегали не только на работе. Однажды у нее украли сумочку — в Япо воровства не существует. Наоко обратилась в полицию. «Гуччи» так и не вернули, но ка усилий ей стоило отделаться от приставаний лейтенанта, которому поручили расследование… С появлением Пассана все изменилось.

То была любовь с первого взгляда — без единого облачка на горизонте, без единого сб программе. Новый поворот произошел благодаря брату Наоко. Когда она приехала в Па Сигэру, старше ее на три года, уже там обосновался. Став в пятнадцать алкоголиком семнадцать подсев на героин, Сигэру покинул родительский дом, чтобы продолжить в Евр карьеру рок-гитариста. Несколько лет он прожигал жизнь в Лондоне, затем осел в Пари Родные месяцами о нем ничего не слышали. Он дал о себе знать в 1997 году, завязав с нар и выпивкой, — цветущий, поправившийся на десять килограммов. Французским он тепе владел безупречно и даже отхватил место старшего преподавателя в Парижском инсти восточных языков.

Наоко с братом не были особенно близки. Единственная связь между ними — клуб страшных воспоминаний об отцовских порках, оскорблениях и унижениях. Кому захочет встречаться с тем, кто видел вас со спущенными штанами или рыдающим на пороге род дома зимним вечером? И все же, приехав в Париж, она обратилась к нему, и он помог устроиться. Им случалось обедать вместе, а иногда она заезжала за ним на Лилльскую ул Седьмом округе, когда он выходил после занятий.

Там она и встретилась с Пассаном, тридцатидвухлетним офицером полиции, помешанн на Японии и посещавшим вечерние занятия у Сигэру. Впервые поужинав с ним, кажет четвертого ноября, она поняла, что неотесанный полицейский — тот, кого она искала в жизнь. У этого парня не было ничего общего ни с французским псевдоромантизмом, ни женоподобными мужчинами, которые околачиваются в токийском квартале Сибуя.

К тому же благодаря этой встрече Наоко многое узнала о себе самой. Как ни стран страсть Пассана к традиционной Японии пришлась ей по душе, хотя она давно выбросил головы россказни о самураях и бусидо, пусть даже сожалея о том, что все это кануло в Л экономическим подъемом страны и порожденными им худосочными поколениями.

И вот она обрела воплощение этих ценностей в крепком и грубоватом французе. Атл низким голосом, втиснутый в плохо скроенный костюм, который трещал по швам, стоило е рассмеяться, Пассан на свой лад и был самураем. Он хранил верность Республике, как др воины были преданы своему сёгуну. Каждое его слово, все его существо дышали прямо нравственностью, мгновенно внушавшими доверие.

Как все это далеко… И вот она разводится. Отныне она не защищена, зато свободна. Говорят, что в пятиде годах, в великую эпоху японского кино, каскадеров не существовало. По очень простой прич ни один актер никогда бы не отказался сыграть в опасном эпизоде, чтобы не потерять лицо.

И она готова сыграть свою роль в жизни без дублера.

Наоко взглянула на кухонные часы: 7:40. Пора будить детей.

— Хочу последний… Хочу последний папин круассан!

— Все, ты уже почистил зубы.

Хироки говорил по-французски, Наоко ответила по-японски. Опустившись в прихожей одно колено, она застегивала на сыне дождевик. Ей непременно хотелось, чтобы сыновья з оба языка, но влияние школы, друзей и телевизора склоняло чашу на сторону французско она вечно из-за этого переживала.

— А мой мешок для плавания?

Наоко обернулась к Синдзи, засунувшему большие пальцы за лямки рюкзака. Сег понедельник, он идет в бассейн. Черт! Не отвечая, она встала и отправилась на второй э Держась за каменные перила, слишком резко свернула в коридор, ударилась бедром об у тут же возненавидела эту бетонную халупу, которая состоит из сплошных углов.

В детской она собрала плавки, обязательную шапочку для плавания, махровое полот пакетик с расческой, шампунем, мылом. Все засунула в непромокаемый мешок и вышла комнаты, взглянув на часы: 8:15. Им бы уже следовало стоять перед школой. Она задыхала жары, на лице выступил пот. Ладно, сейчас не до макияжа.

8:32. Наоко притормозила на улице Карно у коллежа имени Жана Mace. Она гнала к безумная, чувствуя, что нервы на пределе. Высмотрела свободное место у самого тротуа другой водитель оказался проворнее и опередил ее.

— Урод! — заорала она.

— Мама, ты ругаешься. — Синдзи просунул голову между передними сиденьями.

— Извини.

Она остановилась чуть дальше, во втором ряду, вырубила зажигание, включила авари распахнула заднюю дверцу. Ну и жара.

— Эй, живее! Все на выход! — бросила она по-японски.

Держа в каждой руке по мальчишке, Наоко добежала до дверей. Другие мамаши спешил меньше. Тут она заметила палочку от леденца, торчащую у Хироки из нагрудного кармашка.

— Папин подарок! — вскинулся мальчик.

— У тебя тоже? — спросила она у Синдзи.

Старший кивнул еще более дерзко.

— Давайте-ка их мне, — приказала она, протягивая руку.

Дети, надувшись, повиновались.

— Вы знаете правило: никаких конфет и леденцов. — Она сунула чупа-чупсы себе в карман.

— Ты это папе скажи, — проворчал Синдзи.

У Наоко защемило сердце, когда она поцеловала их и отпустила, позволив во всю пр нестись к дверям. При виде того, как рюкзаки подпрыгивают у них на плечах, ощутила, к снова сжимается сердце. Она в который раз задалась вопросом, терзавшим ее дни и напролет: стоило ли затевать развод и позволить, чтобы все пошло прахом? Разве ради дву ангелов взрослым не следовало забыть о своих разногласиях? В такие минуты казалось, ч собственная жизнь не имеет значения.

Она швырнула леденцы в мусорку и села в свой новехонький «Фиат-500». Отъезжая, Н сосредоточилась на предстоящем совещании. Она должна предупредить главу предприяти банкротство не за горами — стоит только взглянуть на цифры. Но как это лучше сделать? К потребуются словесные предосторожности? Японский — сложный язык, в котором, поми трех отдельных алфавитов, существуют три уровня вежливости — своего рода три э представляющие собой практически отдельные диалекты. Ну а французский? Владеет ли языком настолько, чтобы объясниться достаточно тактично?

Она проехала по мосту Пюто. Снова зарядил ливень. На въезде в Булонский лес вздрогнула: показалось, что за ней следят. Наоко подвигала зеркалом заднего вида, но н особенного не заметила. В это время дня движение было довольно плотным, и маш проезжали мимо, как обычно.

Она продолжила путь в общем потоке, не имея возможности увеличить или сброс скорость. Вскоре вид башни отеля «Конкорд Лафайет» внушил ей уверенность. Она бро взгляд в зеркало заднего вида — все чисто. Отогнав подозрения, снова сосредоточила подборе слов для совещания. Как говорят французы, тут необходима деликатность.

Наоко пересекла Порт-Майо и выехала на авеню Гранд-Арме. Завидев Триумфальную почувствовала себя еще увереннее. С годами ей полюбился Париж — его грязь, его кра серые тона и величие. Здешние нахалы и золотисто-коричневые пивные ресторанчики.

Сегодня Наоко знала наверняка: она принадлежит этому городу.

В горе и в радости.

— Не понимаю я вас, майор. Вы с самого начала ополчились на Гийара.

У следственного судьи Иво Кальвини было имя мафиози и лицо инквизитора — длинное вертикальных морщинах, с тяжелым взглядом исподлобья, которым он словно испепе собеседника. Правый уголок плотно сжатого презрительного рта слегка опущен, обра горькую складку. Из-за этой детали казалось, что с его лица не сходит кривая, бу перевернутая улыбка. Он сидел за столом выпрямившись, выпятив грудь, всем видом вы непреклонность.

— Гийар звонил двум первым жертвам. — Пассан поерзал на стуле.

— Вы же не будете снова на этом настаивать? — Кальвини полистал папку. — У вас превратилось в навязчивую идею! Двадцать второго января — звонок Одри Сёра, четве марта — Карине Бернар. Вот и все ваши доказательства.

— Только его имя и связывает двух первых жертв.

— Ну а третья?

— Возможно, ее он нашел в другом месте. С сегодняшней жертвой он тоже не связыва — В любом случае сам Гийар никому из них не звонил. — Судья поднял руку, прерыв его. — Мы это знаем. В первый раз звонили с одной из его автобаз на участке «Альфьери»

второй — из его автомастерских «Фари». Ваши «доказательства» — всего лишь зво клиенткам, наверняка сделанные кем-то из служащих.

Ни к чему было напоминать Оливье, насколько шатки его улики. Выводы основывал исключительно на интуиции. Но он знал, что Гийар и есть Акушер, и не усомнился в этом н разу с тех пор, как владелец автобаз попал в его поле зрения.

— А я и не говорю, будто он звонил жертвам, чтобы предупредить о намерении разделаться с ними. Думаю, он там их и высмотрел, на одной из своих автобаз.

— Там у него нет конторы. — Кальвини перевернул страницу. — Она находится на какойтретьей автобазе в Обервилье, где… — Месье, я работаю над этим делом почти четыре месяца. — Пассан подался к сто повысил голос. — Гийар бывает на всех своих автобазах. Так он и выследил этих береме женщин. Это не может быть простым совпадением.

— Еще как может, и вам это известно не хуже меня. Автобазы находятся в Кур-Нёв и в С Дени. Все три жертвы жили в тех местах. Убийца охотится в этом районе, этим ограничиваются совпадения. С тем же успехом вы могли бы подозревать охранника ближайшего супермаркета или… Пассан сел поглубже, застегнул пиджак. Его бил озноб. Кабинет Кальвини казал порождением чистого разума: металлическая мебель, панели из ПВХ, выцветшее наполь покрытие.

Судья продолжал излагать имеющиеся факты — а точнее, указывать на их отсутс Оливье уже и не пытался в очередной раз объяснять, что для него самого значит «интуити убежденность». Иво Кальвини был человеком редкого ума и в свои пятьдесят слыл одни самых влиятельных судей исправительного суда Сен-Дени. Но он не имел никакого опы работы «на земле». Это был блестяще образованный холодный разум, рассматрива уголовные расследования как математические уравнения, без всяких эмоциональных свя участниками.

Как-то Лефевр, дивизионный комиссар уголовки, спец по афоризмам, сказал: «Кальвини просто ходячие мозги, но даже я не такой придурок, как он».

Пассан вновь сосредоточился на том, что говорил ему хозяин кабинета.

— В каждом случае у Патрика Гийара есть алиби.

Полицейский вздохнул: сколько можно об этом говорить?

— Мы ведь даже не знаем точное время убийств.

— Но мы точно знаем, когда пропадали жертвы.

— Допустим. Только алиби Гийара подтверждают его же служащие. Все это яй выеденного не стоит. Ясно как божий день, он и есть Акушер. Да и о чем мы тут толкуем? В известно, что произошло сегодня ночью? Вам этого мало?

— Я ознакомился с протоколом антикриминальной бригады. Он говорит не в вашу поль Жду от вас рапорта.

Оливье насупился. Он спал всего пару часов, а проснувшись, обнаружил эсэмэску с прик немедленно явиться к Кальвини. Принял душ, побрился и поехал обратно в Сен-Дени магистрали А86, в это время дня забитой под завязку. Пришлось лавировать между полос включив сирену. В ушах до сих пор гудело.

— Мы с вами трудимся над этим делом уже несколько месяцев. — Голос Кальв потеплел. — Мягко говоря, взаимопонимания у нас так и не возникло.

— Мы здесь не за тем, чтобы заводить друзей.

Пассан тут же пожалел о своем выпаде. Кальвини протягивал ему руку, а он в нее плю Судья вздохнул и вынул из папки стопку распечаток. Оливье понял, что это собранные им самим материалы на Гийара. Хотя он поднял ворот и скрестил руки на груди, его все е сотрясала дрожь.

— В начале мая Патрик Гийар обвинил вас в преследованиях.

— Я вел за ним слежку.

— Круглосуточную. В течение трех недель. И без каких-либо постановлений. Кроме того, задержали его по простому подозрению. Вы проводили нелегальные обыски.

— Рутинные проверки.

— У него дома?

Оливье не ответил. У него дергалась правая нога. Он вдруг испугался, что из-за всех заморочек сорвется и задержание на месте преступления. Всякому известно, что закон защи преступников.

— Предписание исправительного суда Сен-Дени от семнадцатого мая запрещает приближаться к Патрику Гийару больше чем на двести метров.

Полицейский хранил молчание.

— После той истории, — вздохнул Кальвини, — я надеялся, что вы разрабатываете др версии. Но ошибся.

Оливье поднял глаза — пришло время выложить свой козырь.

— Я обнаружил новый факт.

— Какой же?

— Мотив Гийара. Почему он убивает женщин и сжигает детей.

Судья нахмурился и знаком предложил ему продолжать.

— Гийар — женщина.

— Прошу прощения?

— Ну, гермафродит. В его кариотипе содержится пара хромосом XX. Вероятно, у н аномальные половые органы. Но я не получил доступа к его медицинской карте. Все гребаные профессиональные тайны уже достали… — Вы затребовали генетический анализ? Хотя я ничего не подписывал?

Майор снова заерзал на стуле. По его расчетам, значимость открытия должна б перевесить то, что сделано оно не вполне законным способом. Напрасно. В порыве гнева Кальвини вскочил и встал у окна: он ждал ответа.

— На третьем трупе мы обнаружили образец неизвестной ДНК. Я решил сравнить ее с Д Гийара. Это ничего не дало, но в лаборатории заодно составили его кариотип.

Казалось, Кальвини высматривает какую-то загадочную точку в серой панораме Сен-Д Под его кожей ходили желваки.

— И каким же образом этот генетический факт может стать мотивом преступления?

— Гийар — психопат, — сказал Пассан, словно это все объясняло. — Возможно, он дума что во время беременности его матери что-то пошло не так. Он ненавидит ее, а заодно и беременных женщин.

— А зачем ему жечь детей?

— Не знаю. Вероятно, он зол и на них. На всех, кто рождается просто мальчиком и девочкой. Всех их ему хочется сжечь.

— Где вы набрались этой дешевой психологии? — Кальвини наконец обернулся.

— Гийар рожден анонимно. Биологические родители от него отказались. Возможно, изего отклонений, не знаю. Не надо быть Фрейдом, чтобы угадать все остальное. Хорошо разработать этот след, но «Социальная помощь детству» отказывается предоставить его досье.

Судья снова подошел к столу, но, вместо того чтобы сесть, оперся на него рукам склонился к Пассану:

— Не все сироты, подвергшиеся жестокому обращению в детстве, становятся серийн убийцами.

— Этот тип — чокнутый, и точка! — Майор треснул по столу ладонью.

— Зачем вы напали на него сегодня ночью?

— Я не собирался. Вот уже три месяца я ищу место, где он их убивает. Вчера вечеро получил наводку, которую посчитал очень важной. Фирмы, входящие в холдинг Гийа скрывали существование этой автомастерской в Стэне. Когда я узнал адрес, меня осенило первых тела были найдены в радиусе меньше трех километров от этого места. Я понял, что все и произошло.

— Но вы никому не сообщили.

— Время поджимало. Лейла Муавад пропала уже два дня назад.

Кальвини снова уселся. Доводы Пассана его явно не убедили.

— Кто навел вас на автомастерскую?

— Финансовая полиция.

— Вы связались и с ними? И опять же я ничего не подписывал.

— Иногда не остается времени на бумажную волокиту. — Оливье жестом отмел вопрос.

— Это не волокита, майор, а закон. Я найду того, кто помог вам, не имея на то разрешен И все для того, чтобы вы облажались у всех на глазах. Вы вторглись в частное владение часа ночи.

— Мы застукали его на месте преступления!

— Я бы скорее сказал, вы превысили свои полномочия! Гийара допросили в больнице:

утверждает, что совершенно ни при чем, он, как и вы, наткнулся на горящий труп у себ мастерской.

— Он говорит, что страдает бессонницей и по ночам приходит в мастерскую, что повозиться с моторами. Зайдя внутрь, он застукал убегавшего убийцу.

— Куда убегавшего?

— Сзади есть другой выход.

Пассан стиснул зубы: он его даже не заметил.

— Есть следы взлома?

— Нет, но это ничего не значит. Были проведены анализы. На руках и одежде Гийара н никаких следов крови Лейлы Муавад.

Оливье буквально чувствовал запах талька. Настоящая обонятельная галлюцинация.

— На нем были хирургические перчатки.

— Вы видели, как он убивал? Резал? Поджигал?

— Он смылся, когда мы пришли!

— Вы избили его табельным оружием.

Пассан хотел ответить, но не мог: во рту пересохло, горло горело.

— Полиция опросила окрестных жителей. Никто не видел, как он привез туда жертв Никаких свидетельств против него нет.

— Я неделями рыскал в этом районе. Люди там скорее руку себе отрежут, чем ста якшаться с легавыми.

— Но их молчание говорит в пользу Гийара.

— Вы прекрасно знаете, что он убийца. Я застал его на месте преступления.

— Нет, ведь вы ничего не видели и ничего не слышали. Под присягой вы не сможете сказ ничего конкретного.

Пассан был готов взорваться. Задержание на месте преступления, оказывается, дл ничего не значит!

— Это все игра слов… — Нет. Это факты. Патрик Гийар подал на вас жалобу за нарушение судебного запр нанесение телесных повреждений, попытку убийства. Он утверждает, что вы пытались убить на шоссе.

Полицейский наконец понял, что его казнь была предрешена.

— И что теперь?

— Час назад я подписал приказ об освобождении задержанного. Нам остается тол молиться, чтобы Гийар не обратился в прессу. Из-за вашего поведения пришлось быть с особенно снисходительными.

— А что будет со мной?

— Вас ждет дисциплинарный суд. Ваше досье уже передано туда.

— Я отстранен от расследования?

Судья покачал головой. Уголок его рта — словно выгнутый лук, нацеленный полицейского, но в глазах было что-то похожее на усталость. Удрученное бессилие.

— А как по-вашему?

Одним махом Оливье сбросил на пол все, что лежало на столе.

— Куда едем, месье?

— Домой.

Машина тронулась. Гийар, устроившись позади водителя, отцепил шейный бандаж поудобнее расположился на кожаном сиденье. Эта штуковина делала его похожим на Эриха Строхайма в «Великой иллюзии». Он поднял крышку подлокотника, в который был встро миниатюрный холодильник, открыл диетическую колу и облегченно вздохнул.

Затылок невыносимо болел, все тело ломило, в груди стреляло, но, учитывая, как досталось, он еще легко отделался. Все это сущие пустяки, как и те несколько часов, которы провел под арестом в больничном центре Сен-Дени.

Рано утром ему разрешили сделать звонок, и меньше чем за два часа его адвокат все уладил.

Остервенение Врага ему только на руку. Ночное нападение — всего лишь очередной эпи Психопат — тот, другой. И все же то, что трупы обнаружили у него в мастерской, говорит не его пользу. Пусть он и не убийца, но между этим местом и серией жертвоприношен существует некая связь. Отрицать ее невозможно. Но у него хватит времени, чтобы подгот защиту: перевести стрелки на одного из своих служащих или кого-то из местных отморозков.

У Врага не было на него ничего нового, кроме адреса логова: он понял это, едва увидев перед автомастерской во время разборки с теми придурками. Он тогда отреагировал мгнов избавившись от того единственного, что позволило бы связать его с Матерью. Он не горд своим бегством, но поступил так из чувства долга. Необходимо было максимально удалитьс своего Творения; отстраниться от того, что французский закон именует «преступлением», что продолжить Путь. Сотворение Феникса.

План сработал. Вопреки всем отягчающим обстоятельствам судья подписал приказ о освобождении из-под ареста. Нет никаких вещественных доказательств, связывающих е жертвой. Ночная вылазка майора совершенно незаконна. Начнется новое расследование, допросы и обыски… Но ему нечего бояться: он в состоянии рассказать о каждом своем пост и шаге за последние пять дней. И он никогда не имел дела с Лейлой Муавад.

Теперь он должен придерживаться выбранного курса: разыгрывать потрясенного владе саму невинность, подать жалобу на неизвестного преступника. Кто вскрыл дверь? Кто сотво подобное зверство у него в мастерской? Как такое вообще возможно? Это будет не просто, н справится.

Его самое уязвимое место — улика, которую он бросил на пустыре за кварталом Кло-С Лазар. Нечего и думать вернуться за ней. Остается только молиться, чтобы никто на не наткнулся.

Еще одна загвоздка — автомастерская в Стэне. Придется объяснять, почему холдинг ск эту собственность, и надеяться, что в мастерской не найдут никаких органических остат прежних жертв. Хотя каждый раз он все очищал огнем — ничто не должно его выдать.

Единственная подлинная угроза по-прежнему исходила от Врага. Он называл его та Охотником или Ночным рыцарем.

При одном этом воспоминании внутри все сжалось, и он снова глотнул колы. Оливье Пас никогда не отступится. Для него эта охота не расследование, не работа, а истинное наважде Враждебная, неодолимая сила почти под стать его Плану.

Что за бог поставил на его пути подобное препятствие? В чем смысл этого испытания?

На дороге замелькали указатели. Нантер. Дефанс. Нейи-сюр-Сен.

Ему нравилась эта магистраль, А85, соединяющая департамент Сен-Дени с О-де-Сен.

напоминала его собственный жизненный путь: от трущоб в Ла-Курнёв до роскошн апартаментов в Нейи-сюр-Сен. Одну за другой он преодолевал ступени социальной лестн чтобы достичь этой вершины. Выбраться из грязи, оторваться от своих нищенских кор Средний класс с его глупостью и нетерпимостью был ему столь же ненавистен, но в Нейи, ср безмятежных богачей, он хотя бы предоставлен сам себе. Он обитает в своем особняке сло башне из слоновой кости. Здесь он волен облегчать свою боль. Совершать свои Возрождения.

Он снова подумал об Охотнике. Известна ли ему его тайна? Пожалуй, да. Вспомнилось, при задержании у него брали мазки для анализа ДНК. При одной лишь мысли об этом би дрожь.

Пассан не похож на других легавых. В каждом мужчине, в каждой женщине есть и мужско и женское начало. Конечно, природный пол перевешивает, но всегда хоть немного подпор другим. То, что он учуял, впервые встретившись с Пассаном, его потрясло. Майор был нед от абсолютной чистоты. Сто процентов мужских гормонов, металл без окалины.

Тогда ему удалось ничем не выдать своего смятения, улыбаться и сохранять дружелю тон. Охотник пришел просто разведать обстановку. Его единственная зацепка сводила банальному совпадению: одна из жертв купила машину в его автосалоне в Сен-Дени, др ремонтировала свою в его же мастерской в Ла-Курнёв. Это даже следом не назовешь — случайность. Он без труда отвечал, разыгрывая удивление и недоверие.

Ни одному из них не удалось одурачить другого. Пассан пришел из-за него. Он догадыва что инстинкт Охотника ничуть не уступает его собственному. Так начался их поедино Последующие события доказали его правоту. Слежка, обыски, допросы — легавый вцепил него мертвой хваткой, даже арестовал в середине мая, сразу после жертвоприношения тр Матери. К счастью, с апреля 2011 года новый закон давал ему право на адвоката при време задержании, и адвокат умерил пыл следователя.

Он подал жалобу, свидетельствовал против Пассана, изображал жертву преследовани адвокат требовал отстранить майора от работы, но безупречный послужной список Вр перевесил. Дело осталось за Пассаном, хотя отныне он не имел права приближаться к св главному подозреваемому. Теперь тот был не просто невиновным, а неприкосновенным.

Ему бы следовало отказаться от Возрождений, но он не мог. Это вопрос жизни и смерти.

удвоил предосторожности, изменил метод. Только одно осталось неизменным — ме жертвоприношения. И это едва не стоило ему свободы.

Гийар открыл новую банку. Ледяная кола щекотала горло. Он закрыл глаза. Об вспыхнувший перед внутренним взором, был воплощением сладострастия. Когда они с лега скатились с насыпи, он думал, что ему конец. И вместе с тем почувствовал себя защищен О н сталею. Страх расплавился, обернувшись чистым наслаждением. И отдалась Врагу приняла его, раскрыв объятия в порыве дикого возбуждения.

— Приехали, месье.

Он плакал. Выпрямившись, вытер слезы, от которых мокли бинты. Это простое движе вызвало острую боль, током пронзившую позвоночник снизу доверху. Ему не сразу уда сфокусировать взгляд: ворота, тупик, особняки, вытянувшиеся вдоль тротуаров… — Высадите меня здесь и возвращайтесь в гараж.

Его шофер, не более разговорчивый, чем скала, ограничился кивком. Ни словом обмолвился ни о его разбитом лице, ни о часах, проведенных в больнице. Втайне он был за признателен и радовался тому, что у него есть эта тень, которая, пока длится дневная сто его существования, возит его повсюду, никогда не задавая вопросов.

Он с трудом выбрался из машины, мысленно уже составляя список китайских тра порошков, которые примет, чтобы усмирить боль. Годами он не употреблял препара западного производства — не считая Жизненного Сока. И без того, когда он был подростк его организм перенасытился медикаментами, активными веществами, лекарства Отказавшись от них, он отказался и от цивилизации, которая оттолкнула и заклеймила его.

Солнце опять укрылось за плотной завесой темных туч. Вновь зарядил дождь, заливая у грязным серым лаком. Скованной походкой он шел вдоль особняков. Тело ломило не тольк побоев — Охотник прервал Жертвоприношение, действо Возрождения не состоялось. Во вс случае, не завершилось.

Он чувствовал себя изголодавшимся, неудовлетворенным.

И выход у него был только один.

Сандрина Дюма припарковалась перед входом и, выруливая, задела парковочный сто Ругнулась сквозь зубы и вышла из машины, продолжая бормотать «чтоб тебя». Заперла две даже не взглянув, сильно ли пострадала ее машина, бросилась на улицу Понтье. Волосы растрепались, одежда пришла в беспорядок.

Но хуже всего то, что она опаздывала.

Они с Наоко знакомы уже много лет, и за все это время Сандрине ни разу не удалось при на встречу первой. Однажды она попыталась объяснить подруге, что во Франции принято вежливости приходить минут на пятнадцать позже, но сдалась, столкнувшись с неподдель изумлением. Сандрине запомнился документальный фильм о японках, сортирующих жем восемь часов подряд. Эти напряженные черные глаза, точные, словно линзы микроск навсегда впечатались в ее память. И еще выражение на лицах работниц — оцепене сосредоточенность, усиленные разрезом глаз, этим монгольским прищуром, который по напоминает косоглазие.

При одной только мысли, что можно опаздывать из вежливости, лицо Наоко приняло точ такое же выражение.

Сандрина пересекла авеню Матиньон на красный свет, вынуждая машины судоро тормозить перед самым ее носом. Гудков она не слышала, продолжая вполголоса ругаться ради Наоко вздумалось так измываться над ней? Час простоять в пробках, чтобы на пообедать… Но, кроме себя, винить некого: она сама же и выбрала этот ресторан. К том занятия возобновятся только в три.

Добравшись до ресторана, Сандрина оправила одежду, перевела дыхание и перест порог. Она страшно потела — один из побочных эффектов лечения. В зале она тут же увид Наоко. Помимо красоты, в японке было что-то обескураживающее: какая-то неистреби свежесть, рядом с которой все портреты рекламных красоток смахивали на старые потрепа афиши.

Иногда Наоко давала Сандрине что-нибудь из японской косметики, в основном с надпис «бихаку», что можно приблизительно перевести как «бледная красота». Наоко и представл собой законченное воплощение этой самой «бихаку». Она выглядела так, словно питалась одним рисом, запивая его молоком и водой «Эвиан». Но это впечатление было обманчивым: Наоко за троих и знала наперечет все парижские кондитерские. Из вредности Сандрина ино пыталась представить себе ее через тридцать лет, но все без толку. Цвет лица Наоко осл как солнце — заглянуть дальше не получалось.

— Прости, что опоздала, — выпалила Сандрина, переводя дух.

Наоко ответила улыбкой, означавшей «как всегда». Но также и «ничего страшног Сандрина положила сумку на стул и села. Сняв плащ, она ощутила себя окруженной обла собственных испарений. Еще одно последствие химиотерапии: чуть что, она начина задыхаться, к горлу подкатывала тошнота.

— Ты заглянула в меню? По слухам, это один из лучших японских ресторанов в Париже.

Наоко скептически поморщилась.

— Что? — сказала Сандрина с притворным испугом. — Они не японцы?

— Корейцы.

— Черт. А я прочла статью в «Эль»… — Проехали.

Это стало у них вечной темой для шуток. Год за годом Сандрина из кожи вон лезла, стара найти для Наоко очередной японский ресторан. И через раз оказывалось, что его владельц китайцы или корейцы.

Она раскрыла меню. Не стоит расстраиваться из-за пустяков, уж лучше сполна наслад стадией ремиссии. Вот уже неделя, как к ней после бесконечных воспалений слизист вернулись вкусовые ощущения.

— Я буду маки мориавасэ.[7] Хорошая порция суши — то, что мне нужно!

— Это не суши, а маки. Маки значит «заворачивать».

Наоко сказала это резко, даже с ноткой горечи. Сандрина уже поняла, что подруга сегодн в настроении.

— Ну а ты? — спросила она непринужденно. — Что будешь?

— Сойдет суп мисо.

Японка не ответила. Глаза у нее были такие черные, что не удавалось отличить зрачо радужки.

— Снова поругались с Оливом?

— Да нет. Он засел у себя в подвале. Мы совсем не общаемся. Да и все равно се вечером он уедет.

Подошел официант, чтобы принять заказ.

— Тогда что не так? — После короткой паузы Сандрина предпочла вскрыть нарыв.

— Все как обычно, не хуже и не лучше. Просто я сегодня встала не с той ноги. Мой брак это полная катастрофа.

— Оригинально.

— Ты не понимаешь. Мне кажется, Оливье меня никогда и не любил.

— Многие женщины спят и видят, чтобы их так не любили.

— Оливье любит Японию. — Наоко покачала головой. — Он любит мечту, идею. Чтосовершенно со мной не связанное. Да он уже два года ко мне не прикасается… Сандрина подавила вздох. Битый час проторчать в пробке, чтобы изображать психолога.

пусть. Изысканный акцент Наоко, так и не научившейся выговаривать «р» и «ю», казался музыкой.

— Его чувство ко мне всегда было абстрактным, — продолжала Наоко. — Сперва я дум что это обожание обретет конкретную форму, что он разглядит в японке женщину. Но выш наоборот, его одержимость только усилилась. Он ночи напролет смотрит фильмы про самур читает авторов, о которых я понятия не имею! Слушает всякое старье для кото, котор Японии услышишь разве что на Рождество в больших магазинах. Ты бы хотела жить с мужи который целый год проигрывает «К нам приходит Новый год»?

Сандрина молча улыбнулась. Официант шел к ним с блюдом в форме корабля, пол сырой рыбы, которую украшали розовые вкрапления имбиря и зеленые горки васаби. Она предвкушала предстоящее наслаждение. С тех пор как у нее обнаружили рак, любое, даже ничтожное удовольствие стало для нее чем-то вроде последней сигареты смертника.

Наоко обеими руками ухватила миску супа и, не отрывая глаз от стола, продолжила:

— Сейчас он как безумный подсел на диалоги из старых музыкальных комедий студ «Шочику». Заказал через Интернет какие-то левые диски и слушает их по кругу, не понимая слова. По-твоему, это нормально?

Сандрина сочувственно кивнула и взяла очередной рулетик из водорослей, тунца и риса.

уже порядком объела корму корабля.

— Через десять лет брака я так и не знаю, понял ли он, что я — живая женщина. Пре всего я — экспонат в его музее.

— Главный экспонат.

Наоко скептически поморщилась. У нее был чувственный рот. В профиль нижняя гу казалась чуть выпяченной, что придавало ей какую-то животную грацию. Сандрина не зн Японию, но ей доводилось слышать об историческом городе Нара, где на свободе разгули олени. И она всегда воображала, что Наоко из Нары.

— Он думает, ему дико повезло жениться на японке. Через меня его принимает моя род По-французски есть такое выражение, когда король делает кого-то рыцарем… — Посвятить в рыцари.

— Вот-вот. Япония посвятила его в самураи. Он втянул в это даже наших сыновей. Иног меня такое ощущение, что они для него — генетический эксперимент, попытка смешать св кровь с кровью моего народа.

Сандрине хотелось объяснить Наоко, что в жизни бывает и кое-что похуже. К примеру, ко тебе под сорок и у тебя нет ни мужа, ни детей, зато есть рак, который пожирает твою гру печень и матку.

Но Наоко видела проблему шире. Она развела руки, словно раздвигая границы с страданий:

— В конечном счете у меня с ним та же беда, что и со всей Францией. Здесь я всегда б ярмарочным уродцем. Даже сейчас, узнав, откуда я родом, мне говорят: «Обожаю суши бывает, что ошибаются и называют немы.Или благодарят, сложив перед грудью ладони тайский манер. А то и поздравляют с Новым годом в феврале, на китайский Новый год.

меня это достало!

Сандрина уже добралась до носа корабля. До чего же здорово снова чувствовать эти ар — йодистый вкус рыбы, едкую сладость имбиря, черную горечь сои. Словно любов покусывания.

— Те, кто знаком со мной ближе, — прошептала Наоко все так же сосредоточенно, спрашивают, правда ли, что у японок вагина уже.

— А это правда?

— Когда я приехала во Францию, — Наоко пропустила шутку мимо ушей, — я думала… — Тебе хотелось стать француженкой?

— Нет. Всего лишь полноценным человеком, а не экзотическим сувениром. И уж точно вагиной супермаленького размера.

— А ты-то его не разлюбила? — С набитым ртом Сандрина вернула мяч в центр поля.

— Пассана.

— Это уже в прошлом.

— А что в настоящем?

— Окончательный разрыв. За десять лет совместной жизни я так и не поняла, есть ли у общие воспоминания. Я испытываю к нему подлинную нежность, а заодно и жалость. И е гнев, и… — Она замолчала, сдерживая слезы. — Нам больше нельзя жить под одной кры Мы друг друга на дух не выносим, понимаешь?

Сандрина взяла еще риса с сырой рыбой и проглотила не жуя. Господи, как вкусно!

— Слушай, эти штучки с лососиной… Наоко уперлась локтями в стол, словно ее внезапно осенило.

— Я открою тебе одну тайну, — сказала она, наклоняясь к подруге.

— Давай. Обожаю тайны.

— В Японии ты бы нигде не нашла суши с лососиной.

— В самом деле? Почему?

— Потому что это слишком тяжелое блюдо.

Сандрина подмигнула и подхватила еще кусочек лососины.

— Ты хочешь сказать… как сами французы?

Наоко наконец-то улыбнулась и взяла корейское маки.

Вот уже битый час Пассан сортировал протоколы опроса свидетелей, осмотра ме происшествия, заключения о вскрытии, опросы по соседству, заключения экспертов и про документацию, накопившуюся за четыре месяца расследования дела Акушера. Не меньше шести килограммов бумаги.

Официально он разбирал досье по делу, чтобы передать его своим преемникам действительности он сканировал важнейшие документы и сохранял на флешку, одноврем печатая бумажную копию, чтобы забрать домой. Будет чем начать обставлять квартирку в Пюто.

— Ты облажался, Пассан. Крепко облажался.

Не поднимая глаз, он узнал голос и марсельский акцент говорившего. Дивизионн комиссар Мишель Лефевр, его непосредственный начальник в уголовке. Выходит, заявился с набережной Орфевр, чтобы лично устроить ему разнос. Можно сказать, оказал честь.

выволочки Оливье ждал с середины дня, когда закончил рапорт.

Не отвечая, он продолжал раскладывать кипы бумаг по папкам, которые убирал в короб себя на столе. За спиной у него гудел принтер. Оставалось надеяться, что туда Лефе полезет.

— Ты даже не вызвал группу захвата. Да кем ты себя считаешь? Одиноким ковбоем?

Пассан наконец поднял голову и взглянул на старшего офицера, одетого, как всегд безупречной элегантностью. Лефевр был ростом метр девяносто и шил костюмы на заказ своей зачесанной назад гривой с проседью, рубашкой от Форциери и галстуком от Мил Лефевр косил под «итальянский шик». Помимо роста, картину портила его рожа: квадратн как булыжник, с мускулистыми чертами наемника. Он смахивал скорее на генерала Патто чем на Джорджо Армани.

Лефевр оброс жирком, но шрам на лбу подтверждал, что карьеру он сделал не толь письменным столом. Оливье знал, что еще один шрам, гораздо длиннее, пересекает его л бок. Лефевр был живым воплощением собственного афоризма: «Правда о мужике, татуировка, видна либо в койке, либо в морге».

— Кому передают дело? — спросил Пассан, не отрываясь от своего занятия.

— Леви? Да он самый продажный легавый во всей уголовке!

— Зато опытный.

— Вот-вот, опытный взяточник.

Жан-Пьер Леви был его давний знакомый, погрязший в долгах из-за проигрышей на скач и невыплаченных алиментов. Вечно ставит не на ту лошадку — и на бегах, и в личной жизн Уже несколько раз против него выдвигались обвинения в активной и пассивной коррупци Расследования Управления собственной безопасности ни к чему не привели, но все и так зн о его делишках. Изъятие вещдоков, торговля наркотиками, тихий рэкет, сговор преступниками… Лефевр грузно расхаживал по комнате. Наконец он остановился перед письменным столо указал на коробки. От него разило дорогим парфюмом.

— Это что?

— Дело Акушера.

— Супер. Парни Леви его заберут.

— Зверь вырвался на свободу, Мишель. — Пассан прикрыл стопки бумаг ладонями Загнать его снова будет нелегко.

— Сегодня ночью мы взяли его с поличным. На месте преступления. Доказательств в крыши. Кальвини боится собственной тени… — Он прикрывает свою задницу. Возьми Гийара кто-то другой, и Кальвини, наверное, пов бы себя иначе. Ты сам не оставил ему выхода.

— Меня от этого тошнит.

Лефевр заговорил покровительственным тоном, подчеркнувшим его южный акцент:

— Сбавь обороты, парень. У меня телефон разрывается. Политиканы получили фак площади Бово. Да они прямо с цепи сорвались. Им только твоей ночной выходки не хвата Они-то спят и видят громкое раскрытие, а ты им подложил такую свинью. Браво. Буд молиться, чтобы Гийар со своими адвокатами не стал гнать волну, а СМИ на этот раз про забыли.

— Отдайте им меня на растерзание.

— Не изображай из себя мученика, Пассан. — Комиссар издал короткий смешок, слов пукнул. — Мы тебя прикроем, и ты это знаешь. — Он вновь усмехнулся. — Выбирать нам приходится. Это тебе тоже известно. Что у тебя по другим делам?

Оливье с трудом припомнил свои текущие расследования. Он вдруг осознал, наско выбит из колеи. Забросил и работу, и себя самого. Несколько слов, которые он сумел из выжать, никого не могли обмануть.

— Дорожишь своим местом, поостерегись, — отозвался великан. — Будешь артачить портить всем нервы, отправишься прямиком патрулировать Булонский лес. И считай, что сильно повезло, если у тебя отсосет какой-нибудь беззубый трансвестит.

Он направился к двери, по пути вынув из розетки провод от измельчителя бумаг.

— Ты что творишь?

— Хочу уберечь тебя от искушения на случай, если вздумается лишить Леви кое-каких улик.

— Не мой стиль. Я сделаю все, чтобы помочь.

— Ничего ты не сделаешь, и сам это знаешь. Ты уже копируешь дело, чтобы забрать домой. Ради бога, кончай придуриваться! Каким языком тебе еще объяснять?

После ухода Лефевра Пассан запер дверь и продолжил распечатывать бумаги. Одного выносил в этих новых офисах: стеклянных перегородок. Каждый полицейский, будто рыбк аквариуме, выставлен на всеобщее обозрение. Начальник прав. Еще одна выходка, действительно понизят. Прямо во время развода — хуже не придумаешь. Надо вернуться в и быть паинькой. В голове мелькнули слова Ницше: «Хочешь ли ты, чтобы жизнь твоя все была легкой? Так оставайся постоянно в стаде и за стадом забудь о себе».

Чтобы настроиться на нужную волну, он воззвал к своему знаменитому чувству долга, с преданности Франции. К понятиям с большой буквы: Порядок, Республика, Родина.

никакого энтузиазма не почувствовал. Наоборот, все эти слова показались ему поразите пустыми.

Склонившись над принтером, Пассан вынул очередные распечатки, и на этот раз внутри ч то отозвалось.

Акушер — вот его горючее.

Начиная с сегодняшнего вечера, он будет перечитывать каждый протокол, стараясь отыс в нем новое уязвимое место, новую зацепку, которые позволили бы ему атаковать противн другой стороны.

На самом деле ему даже незачем забирать с собой эти страницы: он помнит их наизусть.

С одной стороны листа — факты. А на обороте — кусок, вырванный из его жизни.

Первый труп обнаружили 18 февраля текущего года на лужайке в квартале Маладре муниципальных домов Форт-д’Обервилье, на северо-востоке столицы. Беременная жен была раздета, живот распорот, рядом лежал обугленный младенец. Пуповина все еще связ их тела.

Сперва все решили, что речь идет о супружеской разборке в самом диком ее проявле Первые же установленные факты опровергли это предположение. Двадцативосьмилетняя Сёра, на девятом месяце беременности, пропала за три дня до убийства. Ее муж сам обрат полицию, к тому же у него было железное алиби. В окружении жертвы не нашлось и намека любовника или еще кого-то подозрительного. Самой логичной версией представлял похищение с последующим жертвоприношением в неизвестном месте. Затем никем замеченный убийца перевез мать и ребенка в парк квартала Маладрери.

Прокурор поручил расследование парижскому уголовному отделу, где оно было возлож на майора Оливье Пассана. Полицейский тут же понял, что эта история станет делом его жиз Вид места преступления потряс его до глубины души: непристойность голого тела с сожженн ребенком на фоне зеленой лужайки, контраст между окровавленной плотью и свежей травой… Потом он взял себя в руки. Изуверская жестокость содеянного, неочевидная причина см матери (несмотря на распоротый живот, судмедэксперт полагал, что ее отравили), отсутс улик и свидетелей — все выдавало в убийце человека с железными нервами. Одноврем безумного и собранного, одержимого и расчетливого — словом, того, кто на этом остановится.

Пассан проинструктировал подчиненных. Дал указания: начать расследование с н опросить соседей, досконально изучить прошлое жертвы, восстановить по минутам последние дни, поискать в базах данных схожие убийства… Сразу же возникли проблемы. Квартал Маладрери не только один из самых опасных даж меркам Девяносто третьего департамента, здесь еще и полицейских терпеть не могут. Да места преступления выжать ничего не удалось: ни отпечатков пальцев, ни органических сле вообще никаких улик. Ну а базы данных срабатывают только в кино… Зато местная полиция располагала системой городского наблюдения, регистрирующей записи с камер слежения, переговоры по рации, звонки с компьютеров, местонахожде патрулей. Но и здесь они ничего не нашли: большая часть камер оказалась испорчена, недели, предшествовавшие обнаружению трупов, в квартале не было отмечено ни од подозрительного факта. Это наводило на мысль, что у убийцы, возможно, имеется джам позволяющий в течение десяти минут глушить все спутниковые связи в радиусе киломе Последующие убийства подтвердили эту догадку. В ночь перед очередной страшной нахо каждый раз на несколько минут прерывалась связь. Незадолго до рассвета, в «час убийцы».

Как выяснилось, глушители этого типа изготавливают в Пакистане и продают из-под пол Вопрос: что дает знание точного времени, когда в квартале Обервилье возникает подо черная дыра? Ровным счетом ничего. А знание того, что убийца использовал оборудовани Пакистана? Тоже ничего. Попытались отследить каналы, по которым можно получить так устройство, — безрезультатно.

Тем временем пришли результаты токсикологических анализов крови, мочи, желч Женщина умерла от инъекции хлорида калия, химического соединения, применяемого д редукции плода при множественной беременности. Пассан сам отыскал информацию на KCl эмпирическую формулу хлорида калия. Его внутривенное введение вызывает фибрилл желудочков и остановку сердца. Это весьма распространенное химическое соедин присутствует в человеческом организме и используется в качестве добавки в пищ промышленности и при производстве удобрений, а вот в качестве яда применяется кра редко.

Его люди опросили поставщиков больниц и клиник, проверили склады, изводили химико расспросами о том, как превратить это вещество в смертельный яд. Выяснили, что желаю свести счеты с жизнью стараются раздобыть его у анестезиологов из-за высокой эффективн Отслеживали химиков-любителей — и все впустую.

По жертве тоже ничего. Ни сама Одри Сёра, ни ее окружение не вызывали ни малейш подозрений. Молодая женщина вышла замуж два года назад, работала на почте. Его Сильвен был компьютерщиком. Уроженцы Сен-Дени, они обосновались в жилом комплек Флореаль, только что приобрели подержанную машину, «Гольф-2004». И заранее договорил с роддомом Делафонтен. Сильвен уже прикидывал, когда брать отпуск по уходу за ребенко запланированное счастье обернулось кошмаром.

К середине марта Пассан ничего не добился, не считая возрастающего давления со сто начальства и бесконечных звонков следственного судьи Иво Кальвини. Единственный п заключался в том, что СМИ этим делом так и не заинтересовались. Не зная всех дета журналисты не сумели оценить масштабы произошедшего.

Полицейский утроил усилия. Он в деталях восстановил последние недели жизни Од поговорил с ее начальством, коллегами, друзьями, родными. Донимал расспросами гинеколога, тренера по гимнастике для беременных, парикмахера. И даже съездил в автос «Альфьери автомобиль» в Ла-Курнёв, где супруги приобрели машину. Он предполагал, чт какой-то момент дороги Одри и убийцы пересеклись. Что-то в ней — лицо, одежда, ф беременности — пробудило у психа жажду убийства. Если Пассан восстановит все перемещения, его путь также пересечется с путем убийцы.

Пассан вновь побывал во всех ключевых местах, связанных с этим делом: на поч Монфермей и в ее окрестностях, там, где пропала Одри, в квартале Маладрери. Оставив темный костюм и служебную машину, он приехал туда на скоростном метро и обошел доми затерянные между деревьями и общественными зданиями, — ответ шестидесятых на кру жилые комплексы предыдущего десятилетия.

Он сроднился с этим кварталом, уловил его пульс. В одном Пассан не усомнился ни минуту: у убийцы есть тайная причина интересоваться этим местом. Либо он здесь живет, ли и это самое вероятное, провел здесь детство, и какая-то психическая травма приводит его снова и снова, будто в кошмаре.

Сплошные догадки. К концу марта Пассан склонялся к мысли, что больше они никогда услышат об убийце Одри Сёра. Но через несколько дней был найден новый труп.

Зазвонил телефон. Пассан подскочил, как от удара током.

Он вдруг понял, что сидит на полу, заваленный папками, с пальцами, перемазанны чернилами и пылью. И на этот раз расследование притянуло его, словно магнитное поле.

Телефон продолжал надрываться. Пассан взглянул на часы: семнадцать ноль-ноль провел так битых два часа, читая страницы, которые знал наизусть. Остальные навер потешались, наблюдая за ним через стеклянную перегородку.

Телефон не умолкал.

Руки и ноги свело, он еле выпрямился и нашарил телефон на столе.

— Они здесь.

Лефевр.

— Они самые. Ждут тебя на четвертом этаже. Давай пошевеливайся.