«ЭВЕНСКАЯ ЛИТЕРАТУРА Составитель Вячеслав 0ГРЫЗКО Москва Литературная Россия 2005 Библиотека писательской артели Литрос ЭВЕНСКАЯ ЛИТЕРАТУРА Составитель Вячеслав 0ГРЫЗКО Москва Литературная Россия 2005 Библиотека ...»

Сейчас Мария Николаевна Амамич живёт в посёлке Эвенск, работает воспитательницей в местном интернате и руководит самодеятельным ансамблем песни и танца.

Повесть «Не провожайте с тоской улетающих птиц» — её первое прозаическое произведение.

...Реки меняют русла, жизнь меняет содержание, пишет Амамич, и того, что ушло, уже не вернуть. И только по одной дороге можно попасть в прошлое — по дороге памяти.

Повесть о детстве, которую написала Мария Амамич, проведёт читателя по этой дороге в мир, близкий сердцу не только звена, но и каждого человека. Ведь все мыс непреходящим теплом вспоминаем своё детство, которого уже нет и которое в то же время продолжает всегда жить в нас...

Алина ЧАДАЕВА

ОРЛА ЭВЕНЫ НЕ

УБИВАЮТ

Обманный ласковый цвет у зимнего моря Ламского. Будто не студёные воды, а незабудки нежит оно в своих глубинах, Кроткое, тихо лелеет прибрежную гальку, Безмятежно спит в ледяной рубашке впадающая в него река Кухтуй, и утюжат её бульдозеры, разглаживают швы да складки, прокладывают проезжий тракт от Охотска к аэропорту.

Неуступчиво, однако, Ламское — Охотское море: в декабрьское новолуние, крадучись, подбирается многометровой высоты прилив к берегам и застройкам, в изодранное рубище превращает крахмальную рубашку Кухтуя. Горе тому, кто зазевался в часы грозного торжества стихии.

— Пассажиров, отбывающих в Охотск, просят пройти на посадку в вертолёт.

Да, теперь вертолёты и «аннушки». Что им коварство Охотского моря?

Над приливом, прибоем, над костлявыми хребтами гор, над острыми пиками лиственниц — хотите: в посёлки Иня, Морской, Улья, Арка, — хотите: к самым дальним таёжным базам оленеводов-пастухов.

А начало «лётному извозу» положил Иван Юрьев сын Москвитин с казаками триста сорок лет назад. «Шли они Алданом вниз до Май-реки восмеры сутки. А Маев-рекою вверх шли до волоку семь недель. А волоком вышли на реку Улью. Да тою рекой шли вниз стругом восмеры сутки. Сделав лодью, плыли до устья той Ульи-реки, где она пала в море. И тут де они поставя зимовье с острожком...»

Тяжек труд землепроходца. Велика честь первым достичь Ламского «моря-океяна». Но не тем одним славно имя Ивана Москвитина. Любознательный и приметливый, оставил он изустное описание рек и земель, где не ступала до него нога русского человека, Он же, по сути дела, был и первым этнографом тунгусского племени ламутов, как в старину называли кочевой оленный народ эвенов. Пересчитал их роды и названия запомнил: «килары, долганы, горбиканы, бояшенцы». И с кем воюют, и каким оружием зверя промышляют, и какие непривычные русскому глазу жилища строят — всё вызнал, Диву

НАОХОТСКОМПОБЕРЕЖЬЕ

давался: «А бой у них лучной, у стрел копейца и рогатины все костяные, а железа мало, и лес, и дрова секут, и юрты рубят каменными и костяными топорки...»

Столетием позже профессор Петербургской академии Иоганн Георг Гмелин разработал для экспедиции Витуса Беринга подробнейшую Инструкцию «для составления описания народов, проживающих на пути к Камчатке». Не только научной обстоятельностью интересен этот документ, но и подспудным предписанием уважительного отношения к обычаям, языку и культурным ценностям неведомых племён.

Впрочем, ещё за два года до Инструкции в доношении императрице Анне Иоанновне капитан Беринг сообщал сведения о своеобразии быта и веры якутов и тунгусов. «А пропитанием и одеждой довольствуются все от скота, а которые скота мало имеют — оные рыбою, веру держат идолопоклонническую, кланяются солнцу, луне да изо всех птиц — лебедю, орлу и ворону...»

Такие заметки разбросаны в доношении во множестве, и оценить их можно, лишь представляя, какими иными тяготами и заботами был обременён командор в Первой Камчатской экспедиции. Вот уж кто воистину «и мореплаватель, и плотник», и землепроходец. Под его доглядом строили барки сплавляться Леною, заложили бот «Святой Гавриил», варили смолу из лиственницы, не было соли — выпаривали из морской воды.

Но что стоили бы ум и изобретательность европейца в лютых условиях Севера, не перенимай он способов жизни местных людей. Провиант, смолу, железо по указанию Беринга везли собачьи упряжки, запряжённые в нарты, «по-нашему санки долгие». «По тамошним обычаям», находясь в пути, его команда нагребала станы из снега, дабы не занесло в пургу. На корякский манер вытапливали жир из рыбы, запасая припасы в плаванье.

Ни об обследовании, ни об освоении русскими высоких широт и помыслить невозможно, если бы не научились они у оленных ли кочевников или у морских зверобоев их мудрому, ладящему с дикой природой опыту.

В старинные времена начался диалог этих культур, делающий богаче каждую из них.

Села Арка не сыщешь в прежних «доношениях». Упоминается река Арка, а селения просто и не было ещё. Теперь оно — некоронованная столица эвенов. Словно заведомо, для людей, расстелил здесь свой равнинный шлейф хребет Джугджур и украсил его синей лентой речки Гадэк.

АЛИНА ЧАДАЕВА

Сколько помнит себя тайга — первозданен над ней цвет неба и снега у неё под ногами. Тем неожиданнее жаркий янтарный свет от крепко рубленных из матерой лиственницы домов. Улица Оленеводов, улица Набережная — самые молодые в Арке, дворами выходят в лес. Почти в каждом подворье — шалаши из жердей — каркасы кочевых жилищ. Теперь летом в них вялят юколу.

Добротный «оседлый» дом и у семьи Афанасьевых — Григория и Ульяны. Сросся с землёй, но смотрит в тайгу, как и его хозяева. Чуть вспорхнёт снежное облачко из-под оленьих копыт, чуть скрипнет знакомая, в синем резном узорочье нарта, — бегут на крыльцо встречать: долгожданный гость приехал, брат Ульяны Васильевны Егор. Походная поклажа на нарте — кукуль, палатка да котелок — что ещё таёжному человеку надо? Много лет пастушит Егор Безносое в дальнем стаде.

Там, за десятки, а то и сотни километров от Арки, — оленные угодья колхоза имени XX партсъезда. Нет дома в посёлке, не связанного с жизнью этих угодий.

Непривычно домашнее, печное тепло Егору. Жарче, чем на морозе, полыхают щёки. То ли от тепла, то ли от усталости клонит в сон. Долго гнал он стадо к коралю на зимнюю выбраковку — часть на убой, часть на племя. Обычная работа оленевода: спи вполглаза, считай —- не отбился ли кто, не пал ли, Не по проезжему тракту — продирайся сквозь снежные дебри, через череду сопок да взбалмошных речек, мощённых непрочным льдом.

Клонит в сон, и раскладушку уже застелила брату Ульяна Васильевна, но я вижу, как хочется ему превозмочь себя, послушать людей, у которых другая жизнь, полистать книгу. Егор читает её у Афанасьевых всякий раз. «Очерк грамматики эвенского языка» профессора Цинциус, изданный в послевоенном Ленинграде. Родная речь, слова, слышанные с рождения, вдруг обновлялись, обнажали спрессованный в них исторический смысл.

«Название «эвен», — было написано в предисловии, — можно сопоставить с глаголом «эв-дэй» —- «сходить, спускаться», в частности, «спускаться с гор».

— Так раньше и было, — соглашается с книгой Григорий Васильевич. — Спускались эвены с гор, кочевали к морю. Много людей в одном месте к устью реки собиралось, разных родов — вроде как на ярмарку. Выбирали невест. Иначе как выбрать:

каждая семья сама по себе в тайге кочевала. Только и слышно было: «куптун», «куп-тун» — «женитьба», значит, «соединение».

Наверное, и река поэтому так называться стала — Кухтуй.

Егор Безносов сейчас тоже «спустился с гор», но не на ярмарку невест, хоть и холост он в свои тридцать четыре года.

НАОХОТСКОМПОБЕРЕЖЬЕ

Партийный секретарь передал: надо документы готовить, будут принимать пастуха в члены КПСС.

В декабре солнце только краешком глаза выглядывает изза спины Джугджурского хребта. Не успеешь оглянуться, как уж пали лимонные сумерки, а следом настанет синий, потом фиолетовый час, и Ульяна Васильевна выйдет из дому, чтобы закрыть ставни.

Григорий Васильевич возьмёт лист чистой бумаги, сядет за стол, и покажется ему, что нет ни стен, ни ставень на окнах, что не в печке уютно потрескивают дрова, а в таёжном костре, под привычными северными созвездиями.

Ночное небо как циферблат. Недаром называли эвены Большую Медведицу — илькун — «мерить время». Зажжёт свои фонарики илькун — пора спать ложиться. Доберётся до другого края небесного поля — пора вставать.

Каждую ночь повторялись одни и те же беззвучные драмы на чёрной сцене неба: вон уямкан — самка дикого барана — спасается от алчной алой пасти волка. Захлопнется пасть-капкан, — говорили старики, — и умрёт земля.

Сколько столетий гадали люди по звёздной ладони о своих земных судьбах. И когда скрещивались взгляды глаз и созвездий — рождались легенды.

Вот об этом и пишет зимними вечерами эвен Григорий Афанасьев. До сих пор не было у его народа старателя, намывающего золотые крупицы фольклора из слежавшихся пород времени. Может быть, он будет первым...

Олени, олени, олени... Звякают ботала, путаются надетые на шею деревянные треноги — ирука, чтобы замедлить бег самых резвых, стланиковои чащей стелются, кружатся рога над оленьими нескончаемыми спинами. Стадо в три тысячи голов у эвенского богача Капитона Громова. И пять батраков.

Среди них — сирота с Юдомы Гриша Афанасьев из рода Гарбикан. Парнишка двенадцати лет. Не обижал его Капитон. Место в палатке рядом отвёл — о левую руку, велел табак с деревом смешивать, трубку хозяину набивать. Жалел, видно. А ещё пуще жалел оленей — власть свою, и богатство, и силу.

Девушка работала у Капитона, тоже батрачка. Ей хуже собачьей еду бросал: баба не человек, нечистое существо. Григорий вспоминал: отец — был жив — другому учил. Слабого, больного нельзя обижать. Не то что на человека, на камень зря руку поднять, дерево напрасно срубить — грех. Кыннэн — их месть падет тогда на человека несчастьем. Кыннэн. Разве не знал этого слова Капитон Громов?

АЛИНА ЧАДДЕВА

казывал, прятал. Да и как не прятать, если сбежали от него трое батраков и самому впору бежать куда-нибудь от ураганного ветра, что готов размести его силу, богатство, власть.

В те последние громовские дни и рассказал Капитон своему подпаску притчу «про Белого и Красного царя». Молчаливый, тогда ни слов не жалел, ни слёз, плакал, веря в её пророчество, в свой приговор. Победил в притче Красный Белого царя, превратил опавшие листья в птиц, а птиц — в песни и, прежде чем казнить коварного и хитрого обидчика, сказал ему такие слова:

«Ты был жесток к людям земли, и нет тебе прощения».

От матери сына не спрячешь. Забрала она Григория от Капитона Громова. Потом уже, позже, узнал он, что раскулачили его бывшего хозяина, все полторы тысячи голов отдали в колхозное стадо. Не один такой Громов был в охотской тайге.

Трудно приходилось энтузиастам первых колхозов.

В ту пору углядел молодого пастуха Гришу Афанасьева старший оленевод Пётр Сергучёв. «Я этого парня, — матери сказал, — к себе возьму». Смелый был человек. Когда раскулачивал, ни пули, ни ножа в спину не боялся. Сколько раз было:

приедут в хозяйское стадо, Пётр Михайлович говорит Григорию: «Ты пугни вон того оленя, — сам маут — аркан набирает, — я ловить буду. Если меня застрелят — ты жить останешься, заменишь». Не стреляли, правда, только нехорошим глазом смотрели.

Одним из первых колхозных пастухов стал бывший батрак.

И тогда же впервые увидел он написанным эвенское слово.

Ликбез сам пришёл к Григорию в тайгу. Учитель Слепцов диктовал по-эвенски: «Пионерки читают газеты», «Люди, идите мыться в баню».

Утихла в Арке пурга. Оперились снегом деревья. Лебяжьи перины на улицах, на лётном поле аэродрома. Словно стая белых птиц опустилась неслышно. В один из таких вечеров мы с Григорием Васильевичем шагали вдоль огромных сугробов, направляясь в восьмилетнюю школу-интернат, где его ждали дети.

Они расселись по трое на маленьких партах — скуластые, черноголовые, готовые, как оленята, довериться каждому новому впечатлению. Я кое-что знала об этих ребятишках. Их родители в тайге, пасут оленей. С ними дети встретятся летом, когда вертолёт развезёт их по дальним и ближним бригадам. Будут жить в палатках, кочевать вслед за стадом верхом на олене, бросать маут, играть «в оленей», вырезая их силуэты из бересты.

НАОХОТСКОМПОБЕРЕЖЬЕ

Но и зимой властвует над эвенскими детьми отчий зов тайги. Учителя говорили мне, что даже на большой перемене бегают они в ближний лесок, ставят петли на куропаток.

Тесно в просторной комнате. Вижу: на задней парте примостился Олег Борисов, пастух, приехал в Арку в отпуск. Кому неинтересно, что станет рассказывать их односельчанин Григорий Васильевич.

— Кто знает, — спрашивает он, — каких птиц эвены не убивают?

— Тураки (ворону, значит)! Гар (это филин ушастый)! Гусэтэорла! Чайку! — кричат все разом, на родном, на русском языках. Столько птиц назвали — получилась целая эвенская «Красная книга».

— А почему не убивают-то?

Молчат.

— Полезны они людям, лес от падали очищают. Орёл охотника на добычу наводит. Если кружит над одним местом — значит, там дикий олень пасётся. Про орла особый сказ. Нет птицы его сильнее. Хочет — за море полетит, хочет — под самое солнце взовьёется. «Кто же, как не он, сотворил Землю?» — думали раньше, глядя на его могучие крылья, таёжные люди.

И сочинили такую легенду.

«Давно-давно были на Земле одни камни. Ничего на них не росло: ни дерево, ни мох даже. Вот и решил орёл-гусэтэ хотя бы песком засыпать бесплодные камни. Да где его взять, песок? Полетел на другой край света. Ага! — увидел, Желтеет что-то, Нашёл, что искал. Как же теперь эту песчаную землю на родину к себе унести? Поднял он перья над копчиком, крыльями, как в корзину, туда песок насыпал, обратно полетел.

Развеял он по камням свою ношу — так и появилась у нас земля. Лес на ней вырос и ягель, звери разные появились. Вот с тех пор и не убивают орла эвены и гнездо его не разоряют».

Смотрю и не узнаю степенного Григория Васильевича. Что за говорящие руки у него! — всю сказку рассказали. Согнёт в локте — видишь гору каменную. Посадит на «гору» кисть другой руки, выгнет пальцы дугой — сидит на скалистой вершине орёл. Две кисти скрестил, взмахнул — полетел гусэтэ в дальние края. Сжал ладонь, пальцы-пёрышки стиснул — рябчик получился. Но это уже другая сказка началась — «Эди хопчя» — «Не хвастайся».

«Самой большой птицей был когда-то рябчик-хинэки. Крыльями, тенью своей солнце заслонял — вот какой огромный.

Над тайгой, над озером летит— вовсе горло кричит: «Эй, где вы там, глухари, гуси, утки! Разве вы птицы — мошки, козявки и то больше вас. То ли дело я! Вот возьму и солнце от вас тенью закрою».

АЛИНА ЧАДАЕВА

У детей смехом вспыхивают угольки-глаза. «Гэлэ, гэлэ — а дальше как?» И не знают, что в древних народных традициях жестом, пантомимой — «играет сказку» старый эвен. Как-то он сказал мне: «Непоющей сказки нет». Может быть, не только голосом — вот так, пластикой рук «пели» её сказители.

...Сердится, шумит тайга в классной комнате. «Эди хопчя, эди хопчя», — стучат друг о друга сучья. От обиды хлопают крыльями лесные и озёрные птицы, — и ветер ерошит ребятам волосы.

— Разгневался на хвастуна Хозяин Вселенной. Поймал и от резал от него лишнее мясо, совсем маленьким сделал. А лиш нее мясо разделил: кусочек глухарю да кусок утке с гусем.

Щёки рябчика рыбам подарил, даже зайцу на шею белого мяса добавил. А не верите, так сами посмотрите: тёмное у лесной дичи мясо, а маленько белого, как у рябчика, тоже есть».

Григорий Васильевич выразительно смотрит на часы, на свою шубу, висящую в углу.

— Ещё! Ещё! Последнюю!.. —Детям не хочется его отпускать, — Ну последнюю, ладно.

— У деда с бабушкой детей не было. Жили одиноко. Старуха вялила рыбу, шила, чинила одежду. А старик пас оленей. Однажды видит: навстречу ему лиса, идёт-подпрыгивает.

Поскользнулась, упала и кричит: «Ой, больно! Ногу ушибла».

Старик пожалел её, подобрал, домой принёс. Вылечил лису, и стала она у них вместо дочери жить. Старается, по дому хлопочет, бабушке помогает. Сколько-то пожила, говорит деду:

— Старый ты совсем. Давай я за тебя буду оленей пасти.

— Ну давай.

Вот день пасёт лиса оленей, два, больше. Старик нет-нет, да спросит:

— Ну, как дела, лиса-пастух?

— Ой, не беспокойся, — отвечает лиса. — Все твои олени целы,невредимы.

Ушла она однажды в тайгу — дед её вечером встречать решил. Видит — лиса навстречу ему идёт, цветы-ягоды собирает.

— А олени где? — спрашивает старик.

— Да вон там, за холмом. Такие все жирные стали, даже шевелиться не могут.

Подошёл к ним старик поближе, посмотрел, а это чучела — из оленьих шкур сделаны — стоят. Хитрая лисица их мясом полакомилась.

— Держи! — кричит. — Лови её! — Да куда там: только лису видели.

Скоро десять. Ребятам давно спать пора. Да и у Григория Васильевича завтра трудный день: обещали вертолёт, должны забросить его агиткультбригаду в самое дальнее стадо.

НА ОХОТСКОМ ПОБЕРЕЖЬЕ

Давно, уже двадцать четвёртый год, на нартах или воздушными тропами «ходит» в тайгу работник «Красной яранги» Григорий Афанасьев.

Белые розы расцветают зимой на льду речки Агатькан. Хрупкие кристаллические цветы, взращённые морозом и влагой.

Иней превратил прибрежные кусты в недотроги-панты. И землю, и воду, и деревья перекроила на свой лад властная северная зима. Только купы местного папоротника, что лепятся на скалах, не уступили ей зелёного цвета, словно специально, чтобы заметили его люди. Горек, как хина, но целебен папоротник-оир, лечит простуду, а прежде, говорят, эвены пользовали им больных туберкулёзом.

За Агатьканом, в ложбине, прикрытой заслоном сопок, и была нужная мне стоянка пастухов: две палатки, табун нарт — среди них и Егора — с синим резным узорочьем, розовые поленья наколотой лиственницы. В палатке топилась «буржуй ка», булькало варево. По-северному гостеприимный хозяин Алексей Гаврилович Слепцов растапливал снег в кастрюле — чаевать. Ждали молодых пастухов, которые должны были при гнать небольшое стадо ближе к палаткам.

По древнему обычаю полагалось кинуть в огонь кусочек пищи — дань уважения ручному солнцу, издревле обитавшему в ко чевом таёжном жилье.

Тайга, человек, огонь — формула вечности. В ней растворяется суета, первозданная тишина наступает в душе — время, когда можно услышать мысли. Как хотелось мне постичь отчий зов тайги, живущий в эвенской крови. Не в нём ли он, «магнитном» треугольнике:тайга, человек, огонь?

Стихи Юрия Левитанского. И он, русский поэт, в годы своей «сибириады» слушал вечный зов. Современный городской человек. Двадцатое столетие.

Что же должен был чувствовать тот, у которого тайга была когда-то единственным домом, а свет костра — светом жизни?

АЛИНА ЧАДАЕВА

— Для эвена огонь живой был, — сказал Алексей Гаврило вич и подкинул полено в прожорливый зев печурки. — Сквер ным словом нельзя обидеть. От костра уходить — только по краям заливать надо, ногой не топтать.

Тремя днями позже в Арке, прощаясь со мной, Григорий Васильевич Афанасьев протянет мне листок, исписанный его рукой. И я узнаю, каким виделся его предкам разгневанный огонь. До наших дней докочевала из необъятных далей времени легенда, донесла нравственный урок «спокойствия и безгрешности», не говоря уж о ценности её пластов для историка и этнографа.

«Человек жил в тайге со своей семьёй. У него была юрта.

Вот разжёг он утром огонь, да попала ему на одежду искра, обожгла тело от горла до живота. Рассердился человек, стал ругать костёр, рубить топором, воду выплеснул в самую середину, плюнул и на новое место откочевал. Опять юрту поставил. Стал огонь разжигать, а он не горит. Струйку дыма пустит, пых — и погаснет. Как быть? Ни юрту обогреть, ни еду сварить.

Поехал человек к шаману.

— Возвращайся на то место, — сказал шаман, — где ты огонь топором рубил. Забей оленёнка и кровью его то место залей.

Вернулся туда человек. Видит: там, где юрта прежде была, — огонь полыхает. А в огне здоровенный старичище стоит, руки изрублены. Как красный дождь, с них кровь капает. Подошёл ближе человек — исчез и огонь, и старик, только жерди от юрты стоят. Забил он телёнка, всё сделал, как шаман велел, и больше не уходил от него огонь. Весело горел».

Зазвякали ботала, всё явственнее их металлический звук:

идут!

«Олени соль любят, рыбу любят». Рыбы не было, взяли хлеб, вышли из палатки встречать. Ездовые не дичились чужого пришельца, по-коровьи тыкались мягкими губами в ладонь, слизывали соль и хлебные крошки. И наш белый хэвэк с замшевой серьгой в ухе — тут же.

Из разных бригад приехали и обосновались недалеко от Арки пятеро оленеводов: кто в отпуск, кто за продуктами. Оленей ездовых в селе пастись не пустишь, и ягеля нет, и не переносят они ни шума машин, ни даже намёка на запах бензина. Вот и бегают ребята из Арки в стойбище: как там олени их. Не в тягость им десятикилометровые прогулки: совсем молодые парни, некоторые и в армии ещё не отслужили. Однако таёжный стаж у большинства семь лет. Только у Олега Борисова поменьше — всего год, сразу после школы в тайгу пошёл.

— Не надоело? — спрашиваю. — Лес да лес кругом. Ни тебе телевизора, ни танцев в клубе.

НАОХОТСКОМПОБЕРЕЖЬЕ

Переглядываются, смеются.

— Разве может тайга надоесть? — это Игорь Громов и Коля Слепцов в один голос. Оба работают в шестом стаде. Там у них комсомольско-молодёжная бригада. — Нет, не скучаем, некогда. Вот ждём — это бывает. Когда Григория Васильевича долго нет. Знаете его? Наш, аркинский, Афанасьев фамилия.

Письма, газеты, фильмы новые с собой везёт.

— Он добрый. Как отец нам. Даже курить при нём стесняемся, из палатки выходим. Сам дыма не терпит и нас ругает.

Как праздника, ждут в тайге начальника «Красной яранги», или, как её теперь называют, агиткультбригады. Не только новые вести из большого мира и маленькой Арки приносит оленеводам этот человек, но отзывчивое своё сердце и душу, открытую чужим невзгодам.

«Хинкэрэн» — щёлкнул в печке огонь как раз в тот момент, когда Ульяна Васильевна укладывала в дорогу вещмешок мужа.

— Старая примета: не улетишь сегодня, — сказала Григорию Васильевичу, а мне растолковала. — У эвенов огонь главным советчиком считался. Строит человек с утра планы разные. Вдруг «хинк» — в костре чикнет. Значит, не будет удачи в твоих замыслах. Надо отложить.

Синоптики определили прогноз погоды не хуже языческого ведуна: «тёплые массы воздуха... Снег. Метель». И хоть рычал на аэродроме бульдозер, расчищая взлётную полосу, небо и земля были наглухо, без просвета, спаяны снегом. Но вопреки прорицаниям огня и сводкам метеорологов, Григорий Васильевич был наготове: старая солдатская привычка.

«Приказом Верховного Главнокомандующего Генералиссимуса Советского Союза тов. Сталина от 23 августа 1945 года войскам Первого Дальневосточного фронта, в том числе и вам, товарищ красноармеец Афанасьев Г.В., за отличные боевые действия в боях с японцами на Дальнем Востоке объявлена благодарность. Командир части Власов».

Листок, отпечатанный в походной типографии на неказистой бумаге, медаль «За победу над Японией» — самые дорогие реликвии ветерана.

Он был разведчиком в Маньчжурии, «товарищ красноармеец Афанасьев». Тайга и там была ему союзником: деревья и звёзды не давали сбиться с пути, оленья сторожкость и старый завет отца — «в лесу человек должен забыть, что у него есть голос», — делали его шаг бесшумным и незримым для врага.

Гористая страна Маньчжурия. В складках гор закладывали укреплённые траншеи японские солдаты. Хитрый манёвр:

_ АЛИНА ЧAДAEВA стреляют, а откуда — снизу не видно. Да ведь и разведчик непрост. Кто же из эвенских охотников не знал, что с вершины сопки дикого оленя или барана быстрее заметишь, чем в долине. Сколько их, маньчжурских вершин, с которых открывались советскому разведчику тайные позиции врага. Было у Муданьцзяна: оборону пришлось держать на сопке, выбивая противника сверху, неожиданным огнём. Трое суток маленький отряд из одиннадцати человек отстаивал ещё один рубеж, ещё один рывок к победе.

«Мой уважаемый боец Григорий Афанасьев! Дарю тебе на долгую память свой фотооригинал. Пусть в твоих долгих годах запечатлится мой труд и забота о вас в суровые годы войны. Пусть тебе век твой помнится моё лицо и как мы ходили в разведку».

Забыть ли Григорию Афанасьевичу лицо своего боевого комвзвода, друга своего, украинца из-под Винницы Ивана Барчука, если столько раз вместе глядели они смерти в лицо.

...Кончился световой день. Можно не вслушиваться в завывания вьюги, не рокочет ли мотор винтокрылой птицы. Но всеми мыслями Григорий Васильевич давно уже там, в таёжной палатке.

Вон сколько набилось народу — стосковались по свежему слову. Пьют чай, беседуют неторопливо. Ждут, когда гость раскроет знакомую папку: в ней пульс планеты — в шеренгах газетных статей, информации, репортажей. Каждый должен быть причастен к ритмам неспокойного мира — так завтра начнёт свой очередной политический обзор Григорий Васильевич Афанасьев.

Алексей БУРЫКИН ЯЗЫК —ДУША

НАРОДА

Процессы становления жанровых разновидностей эвенского 1 Особенности стихотворного языка В начальный период —с 30-х до начала 50-х годов XX века — авторские стихотворные тексты на эвенском языке по языку и поэтике очень мало отличаются от песен-импровизаций. В стихотворениях таких авторов, как Н.С. Тарабукин и некоторые неизвестные авторы 30-х — 40-х годов (ряд стихотворных текстов известен нам по публикациям без авторских подписей), заметно сильное влияние песенного языка и афористических жанров эвенского фольклора, а произведения А.А. Черканова, очевидно, просто являются самозаписями образцов фольклора, среди которых имеются уникальные образцы — например докучная сказка-диалог «Игра в кедровку» или стихотворениезагадка «Тень». Особенно частотны в стихотворениях этого периода относительно-притяжательные формы имён существительных и имена существительные с уменьшительными суффиксами: ср. Зимушка наша приближается, // деревца наши загрустили, // мы, люди, подумали, // морозец наш морозит.

(Н.Тарабукин. Зима). Годок наш заканчивается, //Осень поздняя наша разошлась /над всей нашей большой землёй //.

Время инея пришло (Н.Тарабукин. Осенью).

То же самое явление, хотя и в меньшей мере, наблюдается в текстах с иным содержанием, отражающим новую действительность (характерное свойство эвенских песен-импровизаций).

Однако постепенно, видимо, под влиянием русскоязычной поэзии, количество традиционных изобразительных средств в поэтических текстах уменьшается, и отмеченные формы становятся единичными. Рассмотрим два текста: Звери услышали//Дикие олеВ силу ряда причин издатель убрал из данной статьи все цитаты на эвенской языке, оставив лишь подстрочные переподы.

ни побежали, //Лоси галопом запрыгали // Снежные бараны побежали вниз // Скалы зазвучали эхом // Это над нашей тайгой // Аэроплан гудит. Неизвестный автор. Аэроплан загудел. [Из учебника В.Левина, 1937]. Здесь относительно-притяжательная форма употреблена лишь однажды, а художественный эффект достигается за счёт системы параллелизмов. Очень близок к рассмотренному ещё один текст: На самом-летящем (самолёте), // На железной птице // На верховом олене ветра // От чёрной земли // Вверх полетели мы // К небу отправились // С облаками вместе // Как орлы, летим мы // Птицами мы стали // С ветром играем мы (Н.Тарабукин. Полёт). Здесь традиционные поэтические средства представлены уже только уменьшительными суффиксами.

Влияние языка и поэтики фольклора в оригинальных стихотворениях утрачивается довольно рано — уже на рубеже 1930-х и 1940-х годов. Единственной яркой языковой приметой стихотворений этого периода остаются или уменьшительные суффиксы, или относительно-притяжательные формы имени. Рассмотрим ещё несколько примеров: Снег наш выпал // Зимушка наша наступила //На холоде мы мёрзнем // Уши наши побелели, // Матери наши будут шить // Шапки-капоры нам сошьют... Неизвестный автор. Зимняя шапка. [Из учебника В.Левина, 1937].

Впрочем, стихотворная форма для образцов письменного языка в 30-е годы, уже в самый ранний период своего появления, представлялась явно вторичной и привнесённой извне в условиях социального заказа. Помимо того, что сами темы «новой жизни» занимают ведущее место в творчестве отдельных авторов, и специфическая лексика, связанная с преобразованиями жизни на Севере (в основном заимствованная из русского языка и калькированная) постепенно становится ведущим признаком поэтического стиля, в истории эвенской литературы 30-х годов обнаружился интересный казус, весьма рельефно характеризующий отсутствие различий между поэтической и прозаической формами на всех уровнях. Два произведения Н.Тарабукина «Планер» и «Прыжки по ветру» (ранее «Парашют»), входившие в оба сборника стихов этого автора и, видимо, считавшиеся программными, при их первой публикации [учебник В.Левина, 1937 год] были напечатаны прозой; единственное значимое отличие их при перепечатке в стихотворной форме сводится к замене заглавия у второго текста. Таким образом, мы получаем объективное свидетельство того, что единственным отличием стихов от прозы для части анализируемого материала может быть графическая разбивка или соответственная форма озвучивания.

Сходная картина наблюдается и в стихотворных произведениях эвенских авторов 1940-х годов. Приведём начало одного из стихотворений:

РОЖДЕНИЕ НОВОГО СТИЛЯ

РАННЯЯ ОСЕНЬ Летушко наше кончилось.

Комариков наших не стало. Зелёные травинки наши увяли. Большая земля наша вся красная стала. Ранняя осень наша начинается. Хвоя лесков наших пожелтела, Сильный ветер с каждым порывом падает.

Неизвестный автор (возможно, Г.Семёнов). Ранняя осень [Из учебника В.Цинциус за 1947 год].

Влияние загадок в стихотворениях эвенских поэтов раннего периода хорошо заметно в следующем образце, который можно считать самозаписью загадки (возможно, самозапись А.А. Черканова): «Заяц». Чего-то испугался // Вперёд побежал // Назад бросился // В другую сторону бросился // В сторону леса побежал. Неизвестный автор. [В.Цинциус, 1950]:

Текст представляет собой точную аналогию загадок, и, скорее всего, представляет собой образец самозаписи загадки (это стихотворение перепечатано повторно как загадка в фольклорном сборнике у Канюковой (Магадан, 1993).

Среди стихотворного наследия малоизвестных эвенских поэтов 1950-х годов обнаружилось стихотворение с названием «Малый баклан», которое представляет собой парафраз известной по публикации эвенской сказки о вороне и малом баклане.

Это стихотворение имеет черты загадки и песни о животных (жанра, бытование которого отмечено у эвенов по старым образцам лишь недавно); по существу любой его фрагмент может быть представлен в качестве самостоятельной загадки:

Баклан чёрный, «тьяр-тьяр» крича, Каждую весну всегда к нам прилетает, Юколу, разрезанную рыбу клевать прилетает, Добычу охотников если находит, клюёт, Добытую рыбаками рыбу клюёт, В лесу на дереве гнездо себе строит, Там серенькие яйца свои откладывает.

Как только дни поздней очень приходят, Зимний мороз, ветер когда приходит.

Баклан чёрный, «тьяр-тьяр» крича, На другой берег огромного моря в тёплую страну улетает.

И. Кривошапкин. Баклан. [Учебник Новиковой, Уягана, 1955].

В этом тексте параллелизмы и повтор слов, образующих грамматические рифмы, занимают гораздо большее место, нежели

АЛЕКСЕЙ БУРЫКИН

формы с уменьшительными или увеличительными суффиксами, хотя и последние остаются в стихотворении в качестве приметы поэтического языка.

Во второй период развития эвенской поэзии, который приходится на вторую половину 50-х — 60-е годы XX в., в стихотворениях эвенских поэтов отмечаются две тенденции — копирование более ранних образцов поэзии на эвенском языке и влияние русскоязычной поэзии, своеобразным языковым признаком которого является стилистически отмеченное пользование русскими словами. Примеры ориентации на ранние образцы эвеноязычной поэзии довольно разнообразны. Один из двух сборников стихов Н.С. Тарабукина назывался «Песни тайги»; первый сборник стихов В.Д. Лебедева (и в общей сложности четвёртый самостоятельный сборник стихов на эвенском языке) имеет название «Мелодии тайги», где в названии общеэвенское слово икэ «песня» заменено на слово из западных диалектов оган «песня, мотив, мелодия». Календарный цикл стихотворений Н.С. Тарабукина, неоднократно перепечатывавшийся в учебниках для начальной школы, вызвал к жизни не менее десятка стихотворений о временах года, принадлежащих малоизвестным и неизвестным авторам и помещенных в учебниках конца 1940-х — начала 1950-х годов. Образцом явного влияния стихов первых эвенских поэтов на стихи середины 50-х годов и более позднего времени служит стихотворение В.Д. Лебедева «Поздняя осень наступила», отдельные строки которого буквально заимствуются из стихотворения А.А. Черканова:

Холодная поздняя осень К нашей земле приближается.

Подобные случаи вошли в практику у поэтов из среды малочисленных народов Севера. Так, стихотворение эвенского поэта X.И. Суздалова «Мир победит» публиковалось с незначительными изменениями за подписью другого эвенского поэта — А.В. Кривошапкина. Нам известны повторные воспроизведения стихов нанайских поэтов А.Самара и А.Пассара в сборниках их последователей — нанайских поэтов следующего поколения. Последних отчасти оправдывает то, что многие стихи А.Самара и А.Пассара приобрели широкую популярность среди соотечественников и стали песнями.

РОЖДЕНИЕ НОВОГО СТИЛЯ

Приведём здесь же фрагменты цикла стихотворений А.А. Черканова «Один год», которое многократно перепечатывалось в разных изданиях эвенского букваря:

ПОЗДНЯЯ ОСЕНЬ

Лужи покрываются льдом. Ночь стала длиннее. Карликовые берёзки почернели, Шуга Комары околели. Медведь уснул.

Снег лежит густым слоем.

Охотник охотится.

Стихотворение В.Д. Лебедева «Мой старший брат» по существу не отличается от песни-импровизации, для которой в поздних образцах также характерна своего рода игра русскими словами:

Мой старший брат в колхозе Каждую ночь мой старший брат Не знающий устали сторож.

Мой старший брат получает.

Я горжусь своим старшим братом, Всегда его вспоминаю.

Черты «официальной» русскоязычной поэзии 1950-х годов отчётливо просматриваются в стихотворении В.Д. Лебедева «В поселковом клубе»:

раздаются. Маленький О нашей Родине Поэвенски поёт. Солнце

АЛЕКСЕЙ БУРЫКИН

Блеск алмаза-камня Играет в глазах жадных, Чёрный камень долбят, Всю тайгу уничтожают.

Это всё наше! — говорят».

Страшная жизнь приходит, Тебя вожделеют, родная земля, Ненасытные жадные, Строго береги себя, Смотри, чтобы не попасться в петлю, Помни о своих народах, Защищай своих детей, Старайся, не дай себя обмануть.

Расти, процветай еще больше, Жадные богатые пусть стыдятся, Твоими богатствами пусть подавятся.

Здесь признаки поэтического стиля присутствуют в несколько большем объёме: налицо тенденция к равноударности и равносложное™ строк, грамматические рифмы представлены в заметном количестве, хотя они и не служат средством упорядоченности текста.

Художественная фразеология стихотворения воспроизводит устойчивые словосочетания русского языка: на уровне лексики собственно эвенские художественные средства не проявляются. Создаётся впечатление, что эвенский язык служит для автора средством выражения мыслей, которые намеренно укрываются от широкого круга читателей. Дополнительное подтверждение этому даётся в отрывке стихотворения «Хитрый человек» (1993 г., адресатом которого, без сомнения, является первый президент России Б.Н. Ельцин:

Этакая лиса — хитрый человек, Чем хорошим ты родичей угощаешь, До каких пор, лживый человек, Ты родичей своих по обманному пути ведёшь?

Здесь едва ли не единственным художественным средством являются лексические повторы — приём, который, как было отмечено, был характерен для песен-импровизаций, однако в эвенском фольклоре лексические повторы сопровождаются синтаксическим параллелизмом, чего в стихах мы не находим.

Признаки использования эвенского языка в функции «тайного языка», служащего для авторов средством самовыражения в таких текстах, которые заведомо не предназначены для широкого читателя (показательно, что эти тексты никогда не воспроизводятся в переводах на другие языки), присутствуют и во фрагменРОЖДЕНИЕНОВОГОСТИЛЯ тах, содержание которых не является столь значимым, как содержание процитированных выше стихотворений. Процитируем отрывок — заключительные строки стихотворения А.Кривошапкина «Половодье», датированного 1982 годом:

Широко, как половодье, разливайся.

Фразеология этого отрывка, основанная на переносных значениях слов, без сомнения, заимствована из русскоязычной художественной литературы. При этом автор, владеющий, кроме эвенского, русским и якутским языками, прекрасно осознаёт двусмысленность звучания написанных им строк и неблагозвучие их для слуха своего потенциального русскоязычного читателя. Не могли не заметить этого и литературные редакторы—тем не менее данное стихотворение выдержало несколько перепечаток в авторских сборниках.

Таким образом, в стихах на эвенском языке, написанных в 1970-е — 1990-е годы, при доминировании содержания в текстах с нетрадиционными темами, налицо присутствуют признаки утраты той поэтической художественной формы, которая была свойственна ранним образцам эвеноязычной поэзии, тесно связанным с фольклорным жанром песен — импровизациями.

Одновременно с этим в эвенской поэзии наблюдается про цесс, протекающий как бы в противовес вырождению поэтичес ких форм, утрачивающих связи с аналогичными жанрами тради ционной словесности — это возврат к появлению песен-импро визаций в письменной форме, свидетельством чего является по явление нескольких коллективных и индивидуальных песенных сборников. Надо отметить в заключение, что аналогичные про цессы протекают и в литературе на чукотском языке, где новые образцы поэтического творчества демонстрируют возврат к пе сенной форме — таковы стихи чукотских поэтов Г. Тагрины, О. Ге утнонау, В.Тымневье, Г.Вельвына, И.Тымкыля, Е.Рультынеут и некоторых других авторов. На основании этого можно полагать, что процессы, протекающие в литературах на младописьмен ных языках, носят обобщённый характер и связаны с общими свойствами языковой ситуации и закономерностями развития этнической культуры.

2. Особенности языка художественной оригинальной прозы Проза раннего периода (30-е годы XX в.) Художественная проза на эвенском языке появляется уже в первой половине 30-х годов XX в. — в учебниках В. И. Левина напечатано несколько самых ранних рассказов. Наиболее ярким образцом ранней художественной прозы является повесть в новеллах Н.С. Тарабукина «Кунгарапу» — «Моё детство»

Надо отметить, что данная форма повествования, а именно рассказ о детстве и юности героя, привязываемый к современным написанию событиям, оказалась чрезвычайно популярной и необыкновенно устойчивой не только в эвенской литературе, но и в литературе других народов Севера. Кроме повести Н.Тарабукина, такое построение имеет повесть корякского писателя К. Кеккетына «Эвныто-батрак», дилогия (две повести) чукотского прозаика В.Ятгыргына «Мальчик из стойбища» и «Тундра не любит слабых». В начальный период своего творчества, в 1950-е годы, Ю.Рытхэу довёл эту форму до трилогии романов. Но примечательно, что уже в наши дни, спустя 30 лет после выхода последнего романа трилогии «Ленинградский рассвет», трилогия превратилась в тетралогию: в 1991 году Ю.Рытхэу опубликовал её продолжение «Путешествие в молодость, или Время красной морошки».

В эвенской литературе эта форма чрезвычайно популярна. Такое построение имеют повесть М.Амамич «Не провожайте с тоской улетающих птиц» (1977), цикл рассказов Е.Н. Боковой «Я и моя собака Ноки» (1990), а также недавно опубликованная на русском языке повесть М.П. Федотовой «Шалунья Нулгынэт» (Полярная звезда, 1997: №6).

Наиболее известным произведением эвенской художественой литературы является повесть Н.С. Тарабукина «Моё детство», вышедшая первым изданием в 1936 г. и переиздававшаяся на языке оригинала не менее пяти раз. Этот же художественный текст представляется наиболее интересным для анализа языка повествовательной художественной прозы и для сравнения языковой системы эвенского художественного текста на различных временных срезах с 1930-х годов до настоящего времени.

По данным анализа структуры текста и языка рассказов, составляющих повесть Н.С. Тарабукина, можно сказать, что язык ранней прозы на эвенском языке не отличается от языка таких фольклорных жанров, как устный рассказ и историческое предание с реальным сюжетом. Как и в фолькорных устных рассказах, которые эвены-исполнители фольклора называют мин бичэв «то, что было со мной», «моя жизнь», бичэ «то, что было», повествование ведётся от первого лица и занимает основной объём текста.

В виду того, что исследование языковых особенностей художественной литературы в изучении эвенского языка и других языков народов Севера до сих пор не имеет научной традиции, мыв данном разделе работы ограничимся краткой характеристикой отдельных составляющих литературного текста — повествования, описания и диалога.

Поскольку описание в устной словесности — фольклоре — почти не имеет распространения, а офомление диалогов, как станет ясно из

РОЖДЕНИЕНОВОГОСТИЛЯ

нижеизложенного, в фольклоре и в литературных текстах разных периодов существенно отличается друг от друга, то при рассмотрении особенностей организации разных типов повествования в литературном тексте мы получим достаточно отчетливую картину специфики прозаических литературных текстов в отношении к поэтическим произведениям и образцам жанров устной словесности.

Приведём образцы повествовательного текста эвенской прозы 30-х годов. Пример повествования:

«Назавтра утром мы встали, чаю попили, мяса поели. Моя мать свернула вещи во вьюки, юрту разобрала, жерди юрты уложила во вьюки. Мы вьючных оленей поймали, вьюки на них нагрузили.

По следу моего дедушки пошли. Откочевали.

Дедушки и бабушки юрта вот показалась. Я, очень обрадовавшись, сказал матери:

— Мама, бабушка, наверное, мне какой-нибудь подарок-съестное приготовила? Мать моя сказала: — Я откуда знаю, что она приготовила? Мы дошли до юрты, бабушка моя снаружи стояла.

Бабушка моя очень обрадовалась, быстренько вьюки сняла, сказала: — Ох, какие кочевники!

Мы вошли в юрту, с бабушкой, с дедушкой поздоровались. Бабушка готовит чай, а мясо у неё уже приготовлено. Бабушка из хозяйственного угла юрты достала костный мозг...»

В этом отрывке всё неотличимо от устного рассказа. Здесь присутствует лексика, связанная с традиционным укладом жизни эвенов, повествование ведётся в неопределённом (настоящем) времени, синтаксис строго следует нормам эвенской грамматики и образцам фольклорного повествования.

Описание. Описание как одна из составляющих прозаического художественного текста, уже присутствует в ранних образцах художественной прозы на эвенском языке. Однако оно имеет ярко выраженную языковую специфику: по языковым особенностям, выделяющим описательные фрагменты из повествовательного текста, описание оказывается близким к стихотворным языковым формам и в конечном счёте к песням-импровизациям, в которых описание обычно занимает основную часть содержания. Неслучайно тот отрывок описания, который привлёк наше внимание, предваряется стихотворной зарисовкой:

«Поздняя весна».

Солнышко наше выглянуло, Вверх подниматься стало, Тепло пригревать стало, На нашу землю

АЛЕКСЕЙ БУРЫКИН

Рассмотрим пример описания в прозаической форме:

«Наша земля от радости в разные нарядные одежды разоделась.

На речках наших заросли талиника наши запестрели, забелели, в зелёные одежды с кисточками одевшись, стоят.

Все поляны наши зелёной травой застелились, стали похожи на зелёную материю».

В этом отрывке трудно отличить прозу от стиха: в нём сконцентрировано такое количество относительно-притяжательных форм с уменьшительными суффиксами, характерных для песенного языка, что их число здесь больше, чем во всех эвенских стихотворениях 1950-х годов. Бросается в глаза самая важная особенность описаний в языковом отношении: в них увеличивается размер синтаксических именных групп, что в свою очередь отражается на проявлении согласования именных форм в падеже и числе и утрате согласования глагольными категориями. Здесь как в форме, так и в языковых особенностях описания начинает сказываться воздействие русскоязычной прозы.

Диалог. Диалоги в рассказах Н.С. Тарабукина лаконичны и составляют обычно от двух до пяти реплик на рассказ. Участниками диалогов, как правило, выступают рассказчик-автор, от лица которого ведётся повествование, и его собеседник. В значительном объёме повести, включающей более трёх десятков самостоятельных рассказов, мы обнаруживаем только три диалога третьих лиц, в которых не принимает участия сам повествователь, и всего в одном случае в тексте рассказа представлен диалог трёх лиц. Это заставляет считать, что диалоги в ранней художественной прозе сближаются с диалогами устных рассказов, но отличаются от других жанров повествовательного фольклора, где доминирует диалог третьих лиц.

Лексическое и синтаксическое оформление диалогов в рассказах Н.С. Тарабукина ещё не отличается от фольклорного. Единственным глаголом речи, вводящим реплики персонажей, является глагол, который в русском переводе звучит как «говорить, сказать» (он всегда стоит перед репликой). Единственым отличием этого художественного текста от фольклора является то, что не во всех контекстах с прямой речью этот глагол присутствует.

Расмотрим пример диалога: «Мать моя говорит: — Почему плачешь?

— Меня ребята доводят до слёз, щенка моего унесли!

— Дедушке расскажи.

Я пришёл к дедушке, весь в слезах. Дедушка говорит: — Почему ты плакал?

— Меня ребята доводят до слёз, щенка моего унесли!

Дедушка очень рассердился: — Зачем дети издеваются, — го ворит, — где они?

РОЖДЕНИЕ НОВОГО СТИЛЯ

— Вон туда пошли — сказал я.

Он пошёл в ту сторону. Пришёл.

— Я ребят очень отругал, — сказал он, - и щенка твоего принёс».

Здесь ещё довольно хорошо сохраняется фольклорная структура диалога: глагол «сказать», вводящий прямую речь, стоит перед прямой речью или находится между синтагмами прямой речи, что также наблюдается в фольклорных текстах. В отдельных случаях прямая речь не имеет вводящих её конструкций: примеры диалогов такого рода также известны в образцах фольклора. В целом же данный диалог художественного текста ещё соответствует эталонной фольклорной модели диалога, хотя и проявляет на статистическом уровне отдельные черты, отличающие данный диалог от собственно фольклорных образцов.

Эвенская проза 1970-х — начала 1980-х годов Прозаические произведения на эвенском языке, относящиеся к более позднему периоду, относительно немногочисленны. Один из интересных образцов эвенской прозы позднего периода представляют рассказы А.В. Кривошапкина, собранные в книгу «Рога уямкана».

Прозаические произведения А.В, Кривошапкина демонстрируют заметные отличия не только от фольклорной прозы, но и от рассказов Н.С. Тарабукина и других авторов более раннего периода. В этих текстах повествование как бы соединяется с описанием предмета повествования, сами описания в текстах занимают гораздо большее место, нежели в рассказах Н.С. Тарабукина, а диалоги уже не имеют специальных языковых средств включения в текст (глаголов речи), синтаксические группы в предложениях имеют тенденцию к увеличению. Довольно существенной особенностью этих рассказов оказывается использование временного сдвига, приводящего к различию абсолютного времени повествования и художественного времени.

Приведём пример кривошапкинского повествования, соединённого с описанием:

«В этом году в отличие от других лет выросло много ягод. На склонах гор до голубизны виднеется голубика. Это ягода моего детства. Тогда, когда я был маленьким ребёнком, после большой войны еды было мало. Ранней осенью, как только начинали идти дожди, мы едва дождались, когда поспеет ягода. Как только наступали погожие дни, мы, дети, собравшись вместе, шли собирать ягоды».

Данный текст показывает, что повествование находится под воздействием норм русского языка. Изложение представлено формами прошедшего времени, а не неопределённого (настоящего) времени, как это имеет место в фольклоре и как это отмечалось для рассказов Н.С. Тарабукина. Линейная временная последовательность повествования здесь разрушается — эта черта также не характерна для фольклорного повествования и для образцов ранней литературы на эвенском языке.

Описание в рассказах А.В. Кривошапкина утрачивает те особенности, какие мы отмечали в описательных отрывках рассказов Н.С.

Тарабукина. Здесь также увеличивается размер синтаксических групп в предложении, придающий описанию особую художественность, но иные выразительные средства в описательных пассажах прозы уже не находят применения. Приведём пример описания:

«Между голубым небом и высокими горами животное-украшение холодного края — снежный баран — стоял, опустив голову.

Толстые, изогнутые тяжёлые его рога скручены несколько раз. Это был самец. Он, медленно встряхивая головой, оглядывался в разные стороны, на его толстых рогах играли отблесками солнечные лучи. На его рогах от основания до кончиков были видны заметные полоски. Некоторые полоски неглубокие и поэтому едва заметные, некоторые глубокие, видные издалека. Охотники-эвены по этим полоскам определяют возраст снежного барана».

Для сравнения приведём стихотворение того же автора:

Между деревьями яркий огонь Я очень удивился, испугался:

Разве без дыма огонь бывает?

В зарослях берёзы и тальника Яркий огонь блеснул, Вот появился, показался, пропал.

На поляне отчётливо появился, Потом метнулся вперёд, Когда я посмотрел — а это хитрая На основании данных отрывков при сравнении их с другими художественными текстами можно проследить, что в 1970-е годы значительно меняется стилистика как прозы, так и стихов на эвенском языке, однако при этом в языковом отношении грань между прозой и стихами не только не создаётся, но, напротив, утрачивается.

Диалог. Диалог как составляющая художественного текста также претерпевает изменения. Хотя сами диалоги в рассказах А.В. Кривошапкина немногочисленны и структура диалога остаРОЖДЕНИЕНОВОГОСТИЛЯ ётся довольно примитивной — у названного автора имеется опять-таки лишь один пример диалога трёх лиц, однако включение реплик персонажей в текст приобретает новые черты, а именно: расширяется репертуар глаголов речи, и их позиция относительно реплик из фиксированной препозиции становится относительно произвольной. Ни в одном из случаев нет повтора глагола «говорить, сказать» при глаголах, характеризующих речевые действия. Рассмотрим пример такого диалога: «— Оленей увидят ли, не потеряют ли — говоря, Савва поднялся.

— Увидят, увидят — ответил Иван.

— А-а, наверное, не потеряют, — улыбнулся Савва.

— Что будем делать, Савва? — спросил я.

Савва не ответил. Улыбнулся.

— Земля очень сырая. Никак не подкрасться, — сказал Иван,— Баран лежит ниже по склону. Готовится лечь отдыхать.

— Ты, Иван, поднимайся по этому склону и наблюдай с вершины горы, — прошептал Савва. — Я с оленями останусь здесь. Баран смотрит на меня».

Здесь авторская речь и реплики участников диалога имеют произвольное расположение, репертуар глаголов речи расширен, однако глаголы «шептать», «спросить», барагдай «отвечать» не имеют при себе повторения глагола «говорить, сказать», как это обычно для фольклорного повествования с диалогами.

Сходные особенности построения художественного текста могут быть прослежены и у других авторов, пишущих в наши дни на эвенском языке, например в книге Е.Н. Боковой «Я и моя собака Ноки». Приведём в качестве образца отрывок одного рассказа из этой книги, дающий представление одновременно и об особенностях повествования, и о характере описания:

«Полина была сильная, похожая на молодого парня, очень весёлая женщина. Она, как и моя мать, каждый день охотилась на белку. Однажды Полина не пошла охотиться, чтобы шить одежду.

Пётр верхом на олене, встав рано, поехал белковать.

Был день. У них было десять или пятнадцать оленей, некоторые с колокольчиками, некоторые с бубенцами, непослушные олени с колодками,.

Полина шила в своей палатке; когда она шила, послышался звон колокольчиков. Она, как только услышала его, выскочила наружу. Снаружи видит: олени со стороны леса бегут к палатке.

Как только она это увидела, Полина не думала долго: «За оленями кто-то гонится, где моё ружьё!» Быстро забежав в палатку, она схватила берданку, проверила, что она заряжена пулей. К счастью, ружьё было заряжено. Она быстро выскочила наружу.

Вот олени бегут ей навстречу, как будто намерены пробежать мимо палатки. Полина позади оленей увидела, что за ними гонится медведь. Что ей делать — никуда не убежать. Медведь за оленями сзади только чуть-чуть отстаёт. Храбрая женщина Полина решила добыть медведя. «Только бы я не промахнулась» — подумала она. Женщина медведю прямо в голову прицелилась, выстрелом ружьё своё разрядила...»

Этот текст, как и многие рассмотренные выше отрывки, сохраняет традиционность привычного для повествовательных текстов содержания, связанного с традиционным бытом и занятиями эвенов. Однако в нём, в отличие от других образцов эвенской прозы, сливаются воедино повествование и описание, но язык такого текста при этом утрачивает признаки художественной обработки и приближается к некоторому стандарту художественного текста, находящегося под воздействием языка русской художественной литературы.

Мы здесь не будем рассматривать стилевые и языковые особенности литературных произведений, переводившихся с русского языка. Как и можно было предполагать, язык переводных текстов демонстрирует сильную зависимость от русского языка оригинала. Понятно, что многие особенности языка эвенской поэзии и прозы вызваны воздействием формы и языка произведений русской художественной литературы. Это воздействие, усиливаемое появлением переводов стихов и прозы эвенских писателей на русский язык, в период 1970-х — 1980-х годов было столь значительным, что оно привело к нивелировке стилистических особенностей отдельных функциональных разновидностей эвенского языка и утрате стилевых различий внутри письменного эвенского языка.

Это лишь беглые заметки о языке художественной литературы.

Всех, кто заинтересовался данной проблемой, отсылаю к своей последней монографии «Язык малочисленного народа в его письменной форме (на материале эвенского языка)».

Вячеслав ОГРЫЗКО

ЗА ВСЁ В ОТВЕТЕ

Перед всесоюзным читателем впервые Василий Кейметинов (литературный псевдоним Баргачан) выступил в 1982 году. Издательство «Современник» выпустило тогда сборник молодых национальных писателей «Близок Крайний Север», в который была включена и большая подборка его стихов. Прежде всего она отличалась широтой интересов автора. Кейметинов рассказывал о богатых традициях эвенской культуры, красочно живописал природу родного края, сравнивал прошлое и настоящее таёжной земли.

Но не каждую тему удалось ему раскрыть глубоко и образно.

Для поэзии Севера очень характерен, например, приём, когда лирический герой, находясь вдали от родных мест и испытывая к ним пронзительную грусть, пытается по-новому взглянуть на свою малую Родину и неожиданно открывает в её облике незнакомые грани. Кейметинов на таком приёме построил стихотворение «Я во многих уже городах побывал...» Однако это признание не повлекло за собой каких-то находок. Автор сбился на перечисления полезных ископаемых в Якутии и декларативный стиль.

Успех же тогда приходил к нему, когда он отталкивался от фольклорных традиций, например в стихотворениях «Хэде», «Я в чоре родился...», «Словно лебедей взметнулась стая...», и стремился чувства своих героев выразить через национальную психику.

Уроки первых публикаций не прошли для поэта бесследно.

Некоторые свои стихи он впоследствии наново переписал.

Часть была отдана для перевода другим поэтам. Появились и новые стихи, привлекающие свежими наблюдениями и интересными ассоциативными рядами. Всё это позволило Баргачану в авторском сборнике «Поздней стаи переклик» (Магадан, 1985) предстать перед читателями совершенно в новом качестве. Достаточно сравнить хотя бы тексты стихотворения «У отцовской юрты» в переводах Александра Волобуева и Михаила Эдидовича.

Первый перевод под названием «Вертолёт взлетел с аэродрома»

публиковался в сборнике «Близок Крайний Север», второй — в отдельной книге Баргачана. Это стихотворение построено на переживаниях, тех ощущениях, что испытывал коренной таёжник, пролетая над родными просторами. Однако в первом варианте стихотворение

ВЯЧЕСЛАВ ОГРЫЗКО

не несло каких-то открытий и отнюдь не вызывало чувств удивления, хотя само слово «удивление» в тексте фигурировало. Может, потому, что автор и переводчик предпочли стандарты и те сравнения, которые характерны для жителей как юга, так и севера: «лентой извивается река», «расступились гор седые пики», «лес, встававший плотною стеной», «я луга листаю и распадки». В переводе Волобуева читатель таки не увидел, в чём же особенности мироощущения потомственного охотника. Поэтому и концовка стихотворения — «Вот и я олень, что устремился к небу, стал мне близким небосвод...» — во многом получилась искусственной.

Второй вариант гораздо интереснее. В нём автор попытался образно выразить пропущенную через себя психологию современного эвена, особенности его мировосприятия. Лирический герой почти все свои ощущения сравнивает через близкие северянину картины. Характерно уже начало: «Вертолёт, как овод бешеный, загудев, ужалил облако». Ассоциации, связанные с таёжным укладом жизни, возникают у героя и в самом полёте. Так, пролетая мимо снежных вершин, ему кажется: «Горы, сняв корбаки (меховые шапки) жаркие, расступились уважительно». И вполне понятно, что эмоции северянина усиливаются, когда, обнаружив сходство шума, исходящего от винта вертолёта, со свистом оленьих рогов, он вдруг замечает и самих оленей: «словно лес оживший — брызнули бубны (дикие олени) на голый склон». Сразу становится ясным смысл признания:

распахнут во все стороны.

В этом символическом сравнении видится также ёмкое обобщение, гиперболизация возможностей современника, сына тайги, для которого отныне нет ничего недостижимого.

Если что и вызывает возражение в данном стихотворении, так это употребление слова «юрта». Во-первых, в разных изданиях Баргачан даёт разное эвенское название древнего жилища северян. В сборнике «Близок Крайний Север» юртой называется чор, а в книге «Поздней стаи переклик» — дю. Эти разночтения не совсем понятны. Возможно, они объясняются наличием нескольких диалектов в эвенском языке. Во-вторых, не совсем точно, на наш взгляд, называть жилища эвен юртами. Юрты — название, характерное всё-таки для кочевников Центральной и Средней Азии и Южной Сибири, а в глубинных районах Якутии у народностей Севера распространение получили чумы.

В книге «Поздней стаи переклик» по-новому Баргачан подошёл и к традиционной теме разлуки героя с малой родиной. СтихотвоЗАВЕРХОЯНСКИМИГОРАМИ рение «Дни текут, сливаясь в годы...» запоминается и ритмом, и пронзительной интонацией, и необычными ощущениями. Оно передаёт чувства человека, долгое время не бывавшего у отцовского очага и вот спустя годы осознавшего значение родительского дома. Подлетая к знакомым до боли местам, героя охватывают воспоминания. Автор находит очень точное сравнение, характерное для таёжника: «Память посохом пастушьим ворошит золу родного очага». Зрение лирического героя предельно обострено. Он подмечает каждый штрих в облике края. «Под винтом изломы суши, гарпуны гольцов, тайга, тайга, тайга...» И хотя в стихотворении нет прямых сопоставлений прошлого и настоящего, мы по тем деталям, что бросились взору героя, можем судить о происшедших изменениях и верно оценить их значение.

В отличие от подборки, опубликованной в сборнике «Близок Крайний Север», авторская книга Баргачана выделяется не только тематическим разнообразием, но и неординарными попытками постижения глубины национального характера.

жизнь не сказочной была, — утверждает герой поэта в открывающем книгу стихотворении «Людскими бедами нагружен».

В этом признании сразу наглядно отразились и многие традиции эвенов, их близость к фольклору, истоки миропонимания, и весь драматизм судьбы одного из современников. Автор размышляет о том, что же мешало его герою унаследовать полезные обычаи потомственных оленеводов и охотников. Главную причину он увидел в том, что человек чуть ли не с рождения был ограждён от зла, не готовился к встречам с трудностями, не научился чувствовать чужую боль.

Потребовалось время, которое ушло на ошибки и поиски, чтобы осознать, как «людскими бедами нагружен, скрипел натужно шар земной». Тогда враз появилась у лирического героя и своя позиция: «И я почувствовал, как нужен, чтоб всем... раздать не розданное мной».

Баргачан активно не приемлет лени. В своих стихах он высмеивает самоспокойствие, жадность, зазнайство. Поэт убеждает: «за всё однажды приходится держать ответ». И прежде всего перед своей совестью. Его беспокоит, не получится ли у кого-то так, как у героя одного из стихотворений, который:

потрясённый, не ответит:

ВЯЧЕСЛАВ ОГРЫЗКО

А подкрепление своим убеждениям автор находит в многовековом опыте таёжников и в фольклоре. Эвенам всегда было свойственно огромное трудолюбие. С юных лет северянин умел запрягать ездовых оленей, управлять собачьей упряжкой. Труд всегда был для человека, рождённого под северным сиянием, не то что святой обязанностью — душевной потребностью, более того, труд олицетворял в студёном краю суть, смысл жизни. Вот почему поэт считает:

Дней грядущих вереница если жизнь моя продлится, буду истово трудиться, для меня остановиться — то Примечательно и то, как утверждает поэт свою мысль. В стихотворении «Вереница дней моих» он, например, использует анафору: каждое четверостишие, за исключением последнего, начинает одной и той же строкой. Это позволило ему создать определённый фон, на котором легко воспринимается новая и самая значительная информация. Читатель прослеживает весь жизненный путь лирического героя, вместивший и «горько-сладкое житьё», и «боль с печалью пополам», и «озарение любви», и «становление в борьбе». Осмысливая каждый из этих этапов, задумываясь над тем, что было в них главным, герой приходит к выводу — труд.

Естественно и заключение: в работе смысл не только вереницы дней минувших, но и вереницы дней грядущих.

В своём сборнике Баргачан часто обращается к истории. Взгляд в прошлое позволил ему высветить и некоторые другие особенности национального характера. В стихотворении «Тёмный пращур» он, например, размышляет об охоте. Эвены занимались ею испокон веков. На жизнь тайги многотысячелетняя история промысла практически не влияла. «Таёжный отчий край не оскудел, знал меру тёмный пращур Баргачана. Здесь раскрывается такая важная черта характера северян, как бережное отношение к родным просторам. Таёжники никогда без острой надобности не то что стреляли — не ломали ветви и деревья. Они брали от природы ровно столько, насколько испытывали потребность, и ничуть не

ЗАВЕРХОЯНСКИМИГОРАМИ

больше, всегда стремясь к приумножению природных богатств. К этому автор призывает и современников. Не жадность и азарт должны влечь людей в тайгу. «Как предок, я искал в душе восторг языческой охоты, в горах, где каждый суслик знает, кто ты и с чем пришёл к подножию чёрных скал...»

Но если в стихотворении «Тёмный пращур» только обозначены идеи, связанные с воспитанием человека в лучших традициях северян, то в поэме «Судный день» они получили своё развитие.

Герои поэмы — два охотника: старик и его взрослый внук. Читая в тайге свежие следы, они вступили в лес и обнаружили убитого браконьером лося. Больше всего их поразили побудительные мо тивы браконьера. Не голод и жажда заставили человека пересту пить запрет, а лютая алчность. «Браконьер взял только камус, ноги ободрав, он лося бросил.... Таков сюжет поэмы.

Раскрывая образы героев, автор, естественно, касается их миропонимания. Старого охотника отличает ещё приверженность к языческим обрядам. Он часто персонифицирует зверей, наделяет их человеческими качествами. Этим объясняется поведение старика возле убитого лося: «Дед ладонью гладил лося, — Не сердись, не люди это». Высказывая вместе с внуком своё возмущение поступком браконьера, негодуя, он не случайно обращается к фольклору. Так в художественную ткань поэмы удачно вкрапилась эвенская легенда об охотниках Чоко и Горго.

Сюжет легенды в какой-то мере трансформирован автором.

Усилено современное звучание. Поэт сознательно развил ту часть, в которой показан путь двух бесстрашных охотников Чоко и Горго к жадности и тщеславию. Сначала охотники, возгордившись, решили, что равных им нет. А затем переступили через народные обычаи, которые велели делиться добычей с земляками, заниматься промыслом в пределах разумных потребностей и ценить красоту таёжного края. Непомерная жадность постепенно привела их к ничем не оправданной жестокости, злу и насилию.

Конец был закономерным: сама природа, наделённая в легенде волшебной силой, воздала по заслугам Чоко и Горго.

Чтобы усилить связь между легендой и реальными событиями, автор специально проложил в поэме даже специальные мостики.

По мере стариковского рассказа он показывает, как воспринимает легенду взрослый внук. Вместо Чоко и Горго внук зримо представляет браконьера. Молодой охотник как бы воочию видит:

по следу устремляются на лыжах;

ВЯЧЕСЛАВ ОГРЫЗКО

запаренный выносится на бровку, Поэма «Судный день» призывает читателя не просто хранить верность отцовским обычаям. Она учит человека отвечать за свои поступки, ответственности за всё, что происходит в мире.

Здесь, отталкиваясь от частного факта, автор приходит к ёмким обобщениям.

пусть сын мой слаб ещё и мал, иначе как отец чего я стою Интерес вызывают в книге «Поздней стаи переклик» и стихи, в которых Баргачан размышляет о влиянии природы на нашу жизнь и наши чувства. Это и понятно. Кто лучше его, сына тайги, знает мир Севера, умеет услышать все звуки и увидеть все краски? Он лучше других чувствует, например, приближение осени. Верными приметами ей служат птичьей стаи переклик, когда «пухом подкрылий занавесило близкую даль», и то, когда «листья жухлые дождь перекрасил, чёрной краской их поотмечал». Точно может поэт определить и как будет преображаться лес под звуки «морзянки первого дождя»

Через очень личностное, воспоминания о необычных красках тайги, рассказы о ликующей музыке Севера, отражающей «жужжанье, щебет стрекот, крыльев плеск, смешенье красок, мельтешение бликов» Баргачан показывает, как воздействует природа на людей. Он искренне убеждён, что общение с тайгой способно развивать в человеке добрые начала, формировать душевную щедрость.

прохладней незамутнённой

ЗА ВЕРХОЯНСКИМИ ГОРАМИ

Так он учит читателя чувствовать и беречь красоту родного края.

Хотя, стоит подчеркнуть, автор порой чрезмерно увлекается употреблением одних и тех же слов, нередко выражает свои эмоции одинаковым набором эпитетов и сравнений. Особенно это касается определения чистоты. В одном стихотворении читаем: «Даль глотнёшь, и чистотой перехватит горло сладко», в другом: «И ощущение чистоты рассветной сжимает сердце...»

И ещё на одно важное обстоятельство, говоря о книге Баргачана, хотелось бы обратить внимание. Поэты Севера часто ограничивают своё творчество сопоставлением исторических картин родного края и описанием окружающего их мира. Баргачан попробовал выйти за традиционные рамки, размышляя об обычаях земляков и о красоте тайги, он задумывается и о том, а что представляют его герои в этом мире, каково их предназначение. Отсюда появление в лирике поэта философских мотив и самых неожиданных ассоциативных рядов. Он наполняет новым содержанием в родной литературе привычные приёмы через понятные и очень близкие людям Севера сравнения, во многом опираясь на конкретное мышление таёжников, смело говорит о сложных, абстрактных категориях. Например, вчитываясь в таёжные следы зверей, определяя по страницам белой книги повадки и характер «меньших братьев», лирический герой пытается постичь и смысл собственной судьбы, суть бытия.

на заметённых строчках лет —- пишет Баргачан в стихотворении «В книгу жизни». А в другом — «Признание бесхитростной души» — его герой приходит к самому важному выводу: главная цель в жизни — стать Человеком.

Справедливости ради заметим и то, что книга «Поздней стаи переклик» получилась не без огрехов. Есть штампы («Леса открыты всем ветрам и взглядам»), банальности («Хочешь — верь. А не хочешь — злословь»), просто проходные строки («Утру радуюсь, как птица, насмотреться не могу»). Не работают на читателя, оставляют равнодушными и частые напоминания о том, что автор

ВЯЧЕСЛАВ ОГРЫЗКО

пишет стихи. В одном стихотворении он мечтает:» Мой голос...

рванись ручейком, позабыв про покой, пой людям, разлившись могучей рекой», в другом с радостью сообщает: «И душа в согласии с цветением дружно зеленеющей земли выдохнет строку стихотворения». Хочется, чтобы голос поэта действительно пел, но всё-таки не о собственных строфах, не о себе лично, а о том, что волнует многих читателей.

Книгу «Поздней стаи переклик» перевёл поэт Михаил Эдидович.

Это не первое его обращение к литературам Севера. В творческом активе Эдидовича — книга чукчанки Антонины Кымытваль, солидные подборки стихов эскимоски Зои Ненлюмкиной, чукчей Владимира Тынескина и Елены Омрыны и других авторов. Но переводы Баргачана, думается, пока в числе самых удачных. В них явственно чувствуется Север и отчётливо прослеживается характер потомственного охотника. При работе Эдидович опирался прежде всего на собственный богатый опыт северянина (он многие годы жил за полярным кругом). Существенно помогли ему также общение с самим Баргачаном и основательное изучение особенностей эвенского быта и северного фольклора. Остаётся пожелать, чтобы творческое содружество Эдидовича и Баргачана не останавливалось на книге «Поздней стаи переклик».

ЗАВЕРХОЯНСКИМИГОРАМИ_ Юлия ХАЗАНКОВИЧ

СУДНЫЙ ДЕНЬ

БАРГАЧАНА

Дмитрий Лихачёв, размышляя о поэзии, заметил: «Есть два вида поэтов. Одни блистают какое-то время, другие остаются на века».

Имя Василия Спиридоновича Кейметинова — Баргачана — без сомнения, относится ко второму. Его стихи и проза увидели свет на якутском, русском и эвенском языках.

Перу Баргачана принадлежит несколько поэтических сборников.

Первый сборник стихов «След оленя» вышел в 1982 году. Затем появились в свет сборники «Поздней стаи переклик» (1985), «Бубенчик»

(1987), «В цепи времён» (1994), «Мой голос», «Радуга на сердце». Дебют Баргачана-поэта состоялся в далёком 1959-м. Будучи студентом Ленинградского педагогического института им. Герцена, он опубликовал первые стихотворения. В разные годы стихотворения Баргачана увидели свет на страницах таких известных литературных журналов, как «Полярная звезда», «Дальний Восток», «Литературная Россия», «Молодая гвардия», «Звезда», а также в коллективных сборниках «Сказание о счастье», «Сполохи».

Лирика Баргачана всегда вызывала и вызывает большой интерес не только у читателей. Свидетельством тому обращение к ней известных критиков (В.Огрызко, А.Михайлов и др.) и переводчиков (М.Эдидович, Ан.Преловский, В.Сивцев, Н.Урсун и др.). Думаем, что это связано с тем, что Баргачан создал свой неповторимый художественный мир. Ведь Баргачан-поэт, Баргачан-прозаик— это неповторимый стиль, блестящее владение словом в его смысловом и звуковом облике, это глубокое знание родного фольклора.

Для лирики Баргачана в целом характерно гармоничное сочетание национальных, философских мотивов с простотой чувств и переживаний современного человека. Сама природа вдохновляет Баргачана. Оттуда он черпает образы, все звуки и краски. Пейзажная лирика, вобравшая в себя мудрость народной поэзии, является одним из основных разделов его художественного творчества. Поэтический образ родной природы — сквозная тематическая линия его стихотворений. Одной из характерных особенностей его пейзажной лирики выступает умение передавать свои глубокие размышления о жизни, о судьбе через параллельное описание картин природы, через оригинальные сравнения и сопоставления. Родная природа, которой восхищается поэт, неповторима, что даёт автору в оригиЮЛИЯ ХАЗАНКОВИЧ нальных образах и картинах представить и открыть читателю исконную красоту привычной окружающей действительности.

В поэзии Баргачана зачастую появляются философские мотивы. Поэт прежде всего выражает свою приверженность простым, естественным ценностям — искренности, душевной и эмоциональной отзывчивости и доброте. Понятие счастья для него лично, но одной из граней его — это быть в гармонии с Природой. А значит, с самим собой.

Я не зверел как кто-то, а искал в душе восторг языческой охоты.

В горах, где каждый чамак знает, к подножью чёрных скал.

В творчестве Баргачана сквозным является образ малой родины. Он носит тоже индивидуально-личностный оттенок. Тема родных мест и родного дома — одна из частотных в лирике Баргачана. Так, например, в стихотворении «Слепнет сердце от горьких потерь» лирический герой с горечью говорит об уходе в мир иной своих родителей — но душа их, по убеждению поэта, растворилась в Природе.

увижу их в тундре широкой:

отца позову — не услышит.

растёт, И цветёт, И поёт!

Тема родины связана у Баргачана с мотивом любви к земле, родному краю, любви к матери и любви к жизни. Поэтические воспоминания автора о далёком, светлом, почти беззаботном детстве — это ностальгия по прошлому, воплощённому в воспоминаниях о доме и матери.

ещё не изведав печали, мерцала мне россыпь, мне солнце сверкало лучами...

ЗА ВЕРХОЯНСКИМИ ГОРАМИ

В какой-то неясной тревоге.

по млечной шагаю дороге.

Ну что бы остаться нам вместе ?

матери тихая песня.

Как снилась и снится упрямо:

Иду я дорогою млечной.

Ещё одним ведущим мотивом в лирике Баргачана стал мотив дороги. Лирический герой Баргачана очень часто находится в пути или находится в ожидании дороги.

Помчались быстрые олени, поют полозья над тайгой. В буране, как белой пене, лечу, Словно песня удалая, Я пронёсся по тайге. Вьюга иссиня-голубой.

Одно стихотворение так и называется — «Главная дорога»:

Из всех тропинок-путей на земле Я помню эту главную дорогу. Всё начиналось здесь, в родном селе.

Но лишь родной переступлю порог, начнёт душа в воспоминаниях грезить.

Разматывая сказочный клубок Открытого доверчивого детства.

Наравне с пейзажной лирикой в творчестве Баргачана имеет особое звучание любовная лирика. В ней звучит радость и печаль, счастье любви. Он буквально готов раствориться в своей любимой.

ЮЛИЯ ХАЗАНКОВИЧ

Порою солнцем хочется мне быть, касаться неокно губ твоих лучами, как печь твоя хочу тепло струить и согревать морозными ночами...

Твоим мечом порой хочу я стать, И отводить все беды и тревоги, Хочу одной дорогою шагать, И пусть конца не будет у дороги...

В творчестве Баргачана, разнообразном по тематике, задушевно раскрывается образ лирического героя, в восприятии которого предметный, природный мир имеет духовное начало, в окружающей действительности — нравственную ценность и непреходящее значение простых, на первый взгляд, явлений жизни. Имеет место в лирике Баргачана и медитативная интонация. Лирический герой размышляет о жизни, о её смысле. По содержанию такие стихотворения можно назвать стихотворениями-рефлексиями. И на наш взгляд, подобные стихотворения являются «летописью души поэта».

Уплыли молодости годы, Как в половодье битый лёд. Боль и сегодня не проходит, в душе грустинкою живёт. Когда припомнишь прожитое, вздохнёшь без прежнего тепла. И сердце остро вдруг заноет, ведь жизнь, по сути, протекла... И пусть ушла с годами сила, И встречь течению не плыть, но разве то, что было в жизни, смогу я просто Горечь ушедших лет заставляет лирического героя задумываться о своём «следе» в этой жизни —- а что сделано им в этой жизни?

на заметённых строчках лет И кто в немеренной отчизне

ЗАВЕРХОЯНСКИМИГОРАМИ

Заметим, что в каждом поэтическом сборнике Баргачана сохранено тематическое ядро — это стихотворения о природе и любви. Но во всех сборниках Василия Кейметинова есть своеобычность. Так, если в сборнике «Бубенчик» тема защиты природы, животного мира является приоритетной, то в более позднем сборнике «В цепи времён» удельный вес всё-таки принадлежит медитативной лирике. Из 25 стихотворений большую часть можно отнести к стихотворениям-размышлениям — это размышления о себе, о своём месте, о жизни и стихотворениям-воспоминаниям. И в этом мы видим тематическую связь с ранней лирикой Баргачана, в частности, с одним из первых сборников — «Поздней стаи переклик».

Ещё одной гранью творческой самобытности стала связь его лирики с фольклором. В художественной системе Баргачана представлены распространённые в устном народном творчестве символические образы, происхождение которых, несомненно, связано с природой северного края, народными традициями и верованиями эвенов. Наиболее частотными являются солнце, река, олень, лес.

Тихо разбрелись по склонам гор...

Рванись ручейком, Пой людям, разлившись могучей рекой...

Я олень. Летящий по небу. Мир распахнут во все стороны. Но безмолвно приземлюсь я У родной отцовской дю...

Но Василий Спиридонович Кейметинов — Баргачан — приверженец не только малой лирической формы. Его перу принадлежит несколько поэм. Их содержание и форма в значительной степени обусловлены фольклором эвенов. Первая поэма «Судный день»

была написана в начале 1980-х годов. За содержательную основу были взяты два фольклорных сюжета. Первая легенда Василием Кейметиновым была услышана от жителя Верхоянского района Иннокентия Слепцова. В ней рассказывалось о том, как два охотника убили белого оленя и собирались забрать с собой лишь шкуру. Но судьба их за это жестоко наказала и на всю жизнь сделала неудачниками. Вторую легенду Баргачан услышал и записал от

ЮЛИЯХАЗАНКОВИЧ

старожила из села Тополиное Афанасия Трифонова. В этой легенде рассказывается, как человек, погнавшись за диким оленем, очутился в одиночестве в безбрежной тундре. Баргачан соединил два сюжета, введя в поэму старого охотника — хранителя древних обычаев и традиций. Трагический финал о том, что сама природа расправляется с двумя возгордившимися соплеменниками Чоко и Горго, сближает и продолжает традиции, заложенные произведениями Юрия Рытхэу, В.Санги и др.

Художественной особенностью поэмы «Судный день» стало то, что Баргачан как бы оттолкнулся от фольклорной эстетики и создал качественно новое по форме и содержанию произведение, «Судный день» — это лирико-публицистическая поэма, но она написана в форме народного предания о нетрадиционном, выходящем за рамки традиционной этики случае. Сюжеты легенд были художественно трансформированы и органично переплетены. И Баргачану в целом удалось очень ярко и глубоко раскрыть нравственно-этический аспект одной из самых больных проблем не только северного сообщества, но и вообще нашего времени — это хищническое, потребительское отношение к окружающему живому и неживому миру. Поэт остро чувствует свою личную ответственность за происходящее, за судьбу будущего своих потомков и сородичей.

Во мне, как в сердце воина осколком, В ответе я за то, чтоб взрослым он нёс боль, овеянную болью за всё живое.

Отметим, что тема гуманного толерантного отношения человека со своей праматерью Природой — это одна из важных художественных реалий социально-философского содержания поэм Баргачана.

Интерес к фольклору своего народа со временем у Баргачана укреплялся. Не случай, а сама судьба свела однажды поэта со старым сказителем Власием Захаровым. От него он впервые услышал, а затем обработал сказание о хранителе оленей и эвенов «Эдек». На русском языке поэма прозвучала в мастерском переводе Анатолия Преловского. Самое крупное лироэпическое произведение Баргачана прозвучало и на якутском языке. Оригинальный перевод был представлен Василием Сивцевым.

ЗАВЕРХОЯНСКИМИГОРАМИ

Для Баргачанав поэме «Эдек» характерна восходящая к устной народной поэзии сказовая манера. В значительной степени она создаётся с помощью формульного зачина, параллелизмов, повторов. Из средств ритмической организации поэтом активно используется аллитерация. Поэма построена согласно фольклорной поэтике — противоборство добра и зла, жизни и смерти, но в поэме приоритет отдаётся социальной проблематике.

Баргачан известен широкому кругу читателей и как прозаик.

В середине 1990-х годов на эвенском языке у него вышли две повести — «Верный друг» и «Родословная сородичей». Совсем недавно у Василия Баргачана вышла повесть «Песнь о жизни».

На русском языке она прозвучала в переводе Ариадны Борисовой и Виктории Габышевой. Названная повесть (сам автор обозначил её как «маленькая повесть»), трагичная по своему содержанию, интересна и оригинальна по своей форме. Её отличают своеобычные характеры, необыкновенно изящный язык и нетрадиционное композиционное построение. Повествование ведётся о жизни небольшой семьи, но главной героиней повести является девочка. Тонко чувствующая мир Нелтек старается отвести беду от своей семьи — но злые силы побеждают. И всё заканчивается смертью — погибает Нелтек и самые близкие — её мать и младший брат. В названной повести Баргачан продолжает традиции, заложенные ещё первыми писателями северянами — эвеном Николаем Тарабукиным и удэгейцем Джанси Кимонко. Можно найти связь с традициями и русской литературы. В творчестве Чингиза Айтматова (повесть «Белый пароход», «Пегий пёс, бегущий краем моря») мир представлен через мировосприятие ребёнка. Его чистым взглядом оценивается происходящее. Василию Баргачану удалось через простые истины донести до читателя и в адекватной форме выразить глубокую личную и философско-этническую идею жизни.

Об этом говорит один из героев повести: «Как это здорово — приносить счастье. Когда его приносят другие — тоже хорошо, но приносить самому — лучше. Ты радуешься радости других».

И нам кажется, что в этих словах заключается незримая связь повести «Песнь о жизни» с лирикой Баргачана. Повесть «Песнь о жизни» — это повесть о жизни. И каждая грань жизни — это открытие. Мысли Баргачана-поэта нашли своё воплощение и в повестях — прежде всего в представленных «формулах» жизни, которые исповедывает сам автор, а вместе с тем они выработаны вековой мудростью маленького эвенского народа.

Имя Василия Баргачана известно ещё и как поэта-песенника, причём в таком качестве оно известно далеко за пределами Якутии. Его мелодичный стих был положен на музыку — и воистину народной стала песня «Журавли», исполненная Уральским народЮЛИЯ ХАЗАНКОВИЧ ным хором. Но талант Василия Баргачана не ограничивается только художественным творчеством. Ещё одна грань его творческой деятельности — это учительство. Около 30 лет Василий Спиридонович Кейметинов посвятил школе — он преподавал эвенский и русский языки в Себян-Кюельской школе. Выступил автором книг для чтения на эвенском языке (для 5—10 классов). По этим книгам учатся не только эвенские дети Якутии, но и в Магаданской области, в Хабаровском крае, Чукотском автономном округе и на Камчатке.

В заключение хотелось бы вспомнить слова известного русского поэта А.Фета. Он сказал, что «поэт, словно на ладони, протягивает людям своё сердце». И эти слова с полным правом можно отнести и к поэту Василию Спиридоновичу Баргачану. Он не только открывает свою душу читателю, но и щедро одаривает его радостью и хрустально чистым ощущением мира.

ЗА ВЕРХОЯНСКИМИ ГОРАМИ

Елена ДОСТОВАЛОВА Я С ТОБОЮ,

ДЕРЕВО С ЛУНОЮ

А вот это любопытство. На первой же странице: «Не бойся совершенства. Тебе не достичь его никогда». То ли он согласен с точкой зрения Сальвадора Дали — автора сего высказывания, то ли не согласен. Спросить при встрече я неуспела. Но так или иначе, блокнот Миши Колесова начинается именно с этой записи.

Читаем дальше.

Озябший, измождённый, пришёл я к краю света... я искренне устал от Спой песню, светлячок, для мёртвого поэта, для уходящих возвращенья нет...

Никогда бы не подумала, что стихотворение принадлежит Мише Колесову. Он у меня ассоциировался вот с этим: «Я эвен, позабывший свой древний язык.....— строки, напечатанные в газете «Молодёжь Якутии» во время проходившего в Якутске XII совещания молодых писателей. Он тогда сразу попал в обойму «многообещающих». Но, судя по всему, его это определение уже не вполне устраивает. Миша Колесов в соответствии с духом нашего времени собирается издать свою книгу. Сам, на собственные средства. Где деньги взять? Это вы у Миши спросите.

Он вам поведает про молодёжный кооператив по пошиву меховой одежды и обуви. Такой, чтобы каждый унт — произведение искусства. Это его мечта, которая, впрочем, вот-вот должна осуществиться. «Дорого, наверное, будут стоить ваши унты», — вздыхаю я. «Так всё дорого. Инфляция», — резонно замечает Миша. Деловитость и романтизм очень естественно сочетаются в нём. С одинаковым воодушевлением Миша рассказывал мне

ЕЛЕНА ДОСТОВАЛОВА

и про намечающееся производство нарт, и про красоту родного пейзажа. Поэт новой формации.

Михаил Колесов —уроженец Саккырыра. Он —эвен, действительно. Но в его блокноте 19 стихотворений, написанных по-русски, 11 — по-якутски и ни одного — на эвенском языке. Этот блокнотик без обложки он оставил мне до своего следующего приезда в Якутск, чтобы я сама выбрала в нём стихи, которые войдут в статью. Мне очень понравилось это:

Я с тобою, утренний рассвет...

ветвях твой чистый диск, мы одни сегодня с тишиной, и покой как твоих лучах прекрасен, да?

будет бесконечным этот сказ и — Послушай, Миш, а если тебе в городе квартиру дадут?

— Я её кому-нибудь подарю. Да?

-Да.

— Мне про тебя сказали, что ты из рода лебедя. Это как понимать?

— Их два брата было. Очень высокие люди, говорят. Мощные, сильные, с голосами трубными. Скажут слово — свеча тухнет.

Может, идеализировали, не знаю. Дедушка нам рассказывал, а дедушке ещё кто-то. Тот, кто поменьше был, носил имя лебедя. Он и положил начало нашему роду.

— Это прозвище такое — лебедь?

— У нас имя иногда — целая характеристика. В паспорте — какой-нибудь Васька Степанов, а на самом деле он — «человек, который всегда ходит прямо».

Странно, мои родители эвенский ведь знают. А меня почему-то не учили. Теперь мой трёхлетний сын лучше меня и разговаривает, и понимает — бабушкина заслуга. А отношение было такое... Я, напри мер, мог подбросить в воздух старинную эвенскую одежду с криком: «Не хочу носить одежду дикаЗАВЕРХОЯНСКИМИГОРАМИ рей!» В пятом или шестом классе тогда учился. До сих пор стыдно... В школе мы иногда находили эвенские книги. Смеялись...

— А тебе не кажется слишком уж резким такой перепад? Раньше сами себя стыдились. Теперь произнести «малая народность»

— просто неприлично. Надо говорить «малочисленная». Может, всё-таки есть малые народы, а есть большие. Без всякого оскорбительного подтекста. Как ты считаешь?

— Не знаю. Только все мы, и малые, и большие, на большой земле живём. Мы хоть и не строили храмов, зато природу сохранили.

Природа — наш храм.

— А Базаров у Тургенева говорил, что природа не храм, а мастерская.

— Эвен, когда через чащу идёт, топора не держит.

— Значит, всё-таки храм.

— Едет человек на олене. Едет себе да едет. Но на самом деле он это делает так как надо.

— А как надо?

— Если он древнее стойбище или захоронение проезжает, галопом не мчится, только медленно. С горы съезжает, обязательно на перевале постоит, сразу не спустится. Даже если он на «Буране». Поперёк тропинки палатку никогда не поставит. Это всё может мелким показаться только тем, кто никогда в тайге не крутился. А сейчас из тайги уходят.

— Я-то с детства оленеводом. Нас всегда в школе спрашивали:

на сенокос или в оленстадо? В оленстадо! Там работаешь наравне со взрослыми. Ещё испытания тебе придумывают всякие-разные.

Например, «забудут» чайник в горах. Говорят: «Давай обратно». И смотрят, как ты будешь себя вести. Страшно. Но возвращаешься, один.

— А вдруг медведь?

— С ребёнком в тайге ничего плохого не случится. Ребёнок — часть природы. В это эвены верят.

— Ты, наверное, передовым оленеводом был...

— Одному нашему.дяде вручили медаль передовика производства. Есть такие? В общем, не важно. Он как-то оленей потерял.

Приезжает к нам за помощью. А мы ему: «Ну, оленеводе медалью не нашёл. Нам-то уж и подавно...»

— Когда ты написал своё первое стихотворение?

— Когда мне было 25 лет. В Иркутске учился в геологоразведочном. В общем, в милицию попал. Мне там не очень-то понравилось. И я написал стихотворение.

— Про милицию?

— Невыносимо, когда меня кто-то или что-то держит. Типа этого.

— Так ты про свободу написал! Свободолюбивый. Ты и сейчас такой же?

ЕЛЕНА ДОСТОВАЛОВА

. „А листья с шорохом сухим летят мне прямо в сердце, их края остры. Я молча улыбаюсь: годы мстят за юности угасшие костры.

Под стихотворением, из которого я выдернула про листья, стоит подпись: Иркутск, ноябрь 1986 года. Лексика — юношеская. «Иду по парку с окровавленной душой...» — такого изыска он бы себе теперешнему не позволил. Сейчас он увлечён совсем другим.

У ржавого холма железной гулкой пустыни стоит странное дерево... с костяными ветвями, на которых висят черепа. Неужели его посадил Шестистишие называется «Этюд сюрреалиста».

Блокнотик пёстро иллюстрирован самим автором. В нём всё вперемежку. Голова оленя, девичий профиль с развевающимися волосами, супермен с направленными на него дулами пистолетов, звездолёт из американского боевика, чей-то лысый череп...

На отдельном листке нарисована скала в виде застывшей бесполой фигуры, заледеневшей в своей безысходной вечности. Михаил мне объяснил, что таким он видит памятник предкам.

— Наши предки с нами. Ручей сохраняет имя чьего-то прадедушки. Или скала... Известна тем, что с неё упала чья-то прабабушка. Совсем не смешно.

У нас есть Дуло-Хайя, «средняя гора» иначе. Типа этого. Она посередине стоит. И вот приходит некто, тычет в неё пальцем:

«Дунькин пуп». Конечно же, его лупят. После этого говорят: «Национализм». А про бесцеремонность людскую ничего не говорят.

Человек, даже сам по себе очень хороший, ничего не поймёт в нас, если никогда в тайге не был, не жил. Он, допустим, цифры видит: сколько оленей, того, сего... А людей он не видит. Вернее, он их видит, когда те в посёлке пьянствуют... Пьяное измождённое лицо, жалкий облик. Такой даже от пацанов себя не в состоянии защитить. А когда он в тайге, он как ниндзя. Все другие пропадут, он один уцелеет. Он всё может, всё умеет.

Как-то в феврале с агитбригадой на стойбище приезжали. Мороз, мы закутаны. Вдруг из палатки выскакивает мальчик лет четырёх — пописать. Весь красный и совершенно голенький. Вот если бы это от нас не ушло никогда.

ЗАВЕРХОЯНСКИМИГОРАМИ

Не кочевал бы я, не знал бы, что это такое — Север. В посёлке жить — не Север. Раньше лучше было, мудрее — семьями кочевали. Сейчас же стойбище похоже на лагерь шабашников. Отсутствие женских рук очень ощущается. Условия жизни у оленеводов страшнейшие. Поэтому принято считать, что в тайге работают лишь те, кому податься некуда. Какая обидная ерунда! Мужчине всегда есть куда податься. Для себя я объясняю это так. В тайге ещё жива иллюзия свободы.

— Иллюзия свободы или свобода?

— Маленький кусочек свободы, настоящей свободы, хоть и зажатой производственными рамками. Но всё равно. Когда у тебя есть время, можно поохотиться, можно что-то такое построгать.

А можно забраться на гору и кричать хоть целый вечер.

Миша уже не оленевод. Глаза не позволяют — от яркого снега болят, очки запотевают. «Читал много», — так объясняет. Работает фотокорром в газете «Огни Бытантая», плотником. Про кооператив уже упоминалось. Иногда служит проводником для заезжих учёных или просто любопытных иностранцев. Недавно, например, сопровождал английского этнографа Пиерса Витебски. А вот геологоразведочный так и не закончил. («Шаловлив был».) Из художников любит Рериха и Рокуэла Кента. Кстати, Сальвадора Дали — тоже. Я слегка удивлена этим: «Неужели?» «Мы с ним похожи», — отвечает. Вот тут-то он как раз и показывает мне свой «Этюд сюрреалиста». «И всё равно. Позволь не согласиться», — решительно возражаю я. В голове у меня другое стихотворение, в прозе. Точнее, его пересказ, потому что написано оно на якутском. Вот оно:

восходит луна — красная, мрачная, а справа заходит солнце. Одна сторона моего пути — Мой ездовой олень — белый-белый, без единого пятнышка. Он бежит впереди. А который Одна половина — белая, другая — чёрная. И никак не разойдётся с чёрным белое.

ЕЛЕНА ДОСТОВАЛОВА

Белый олень в моей упряжке первый.