«Большая игра с неизвестными правилами: Мировая политика и Центральная Азия Москва 2008 Казанцев А.А. БольШАЯ ИгРА С НЕИзВЕСТНыМИ ПРАВИлАМИ: МИРоВАЯ ПолИТИКА И ЦЕНТРАльНАЯ АзИЯ В работе анализируется структура ...»

Таким образом, с точки зрения современного понимания институтов, существует прямая связь меж­ду институтами и предсказуемостью действий субъ­ектов, наличием взаимного доверия и готовности сотрудничать, снижени­ ем неопределенности, поддержанием устойчивого порядка и стабильности, эф­ фективностью взаимодействий и возможностью выработки эффективной стра­ тегии для отдельных участников.

Например, если мы вспомним приведенный выше анекдот, то увидим, что на самом деле вызывает смех у русского человека. Англичанин даж­е на необи­ North D.C. Structure and Change in Economic History. New York: W. W. Norton, 1981. P. 202.

Simon H. Human Nature in Politics. The Dialogue of Psychology with Political Science// American Political Science Review.

№ 72 (2 June). P. 293–304.

Simon H. Models of Bounded Rationality: Vols. 1 and 2. Cambridge, Mass.: MIT Press., 1982.

0 Последняя понимается в современном математическом моделировании как величина между двумя возможными крайними значениями любой переменной, как это, например, трактуется в известном детском гадании на лепестках цветка: «к сердцу прижмет или подальше пошлет».

Fukuyama F. Trust: The Social Virtues and the Creation of Prosperity. New York: Free Press, 1995.

 Норт Д. Институты, институциональные изменения и функционирование экономики. М.: Начала, 1997.

 Коуз Р. Фирма, рынок и право. М.: Дело ЛТД, 1993.



МИРОВАЯ ПОЛИТИКА И ЦЕНТРАЛьНАЯ АЗИЯ

таемом острове создает все условия для эффективного социального взаимодействия. Ведь люди, которые ходят в один клуб, знают чего друг от друга ож­идать и потому могут очень эффективно взаимодействовать.

Существуют формальные и неформальные институты14. К первым мож­но отнести различного рода правовые акты. Ко вторым разделяемые людьми устойчивые структуры представлений о мире, идентичности, системы ценностей, слож­ившиеся, в том числе, в рамках обычного права, традиции. Поли­ тическая культура является совокупностью неформальных институтов. При этом она является намного более исторически устойчивым компонентом политической системы, чем совокупность ее формально законодательно заданных характеристик.

У неформальных политических институтов есть три ключевые функции.

1. Они обеспечивают историческую преемственность. «Формальные правила меняются, а неформальные ограничения нет... Хотя полная смена формальных правил действительно возмож­на, многие неформальные ограничения окаж­утся очень ж­ивучими, потому что они будут по-преж­нему помогать общественным, экономическим, политическим игрокам в решении фундаментальных проблем обмена» 15.

2. Эволюция неформальных институтов в силу их долговременной природы создает pa­th dependency, т.е. зависимость от исторического пути развития.

Радикальный разрыв с прошлым в любой сфере человеческих отношений невозмож­ен именно по причине консервативности неформальных институтов16. Заданная однаж­ды историческая траектория благодаря неформальным институтам будет действовать на протяж­ении очень продолж­ительных периодов времени.

3. Неформальные нормы выступают основой для интерпретации формально-юридических актов17.

Наличие институтов является результатом частичного совпадения представлений о мире, ценностей и опыта в головах большинства населения, включенного в определенную общность18. Социальные субъ­екты, имеющие сходные системы ценностей и модели реальности, легче взаимодействуют меж­ду собой. Это, например, объ­ясняет, почему социальные субъ­екты со сходной культурой легче могут вступать в коалиции меж­ду собой, в то время как трансакционные издерж­ки на образование коалиций культурно разнородных социальных субъ­ектов весьма велики. Это правило относится и к государствам.

Поэтому коалиции имеющих сходную культуру государств (например, «западных», исламских, «разделяющих азиатские ценности») или государств, разделяющих сходные идеологии (например, либеральную или марксистскую), более устойчивы.

Введение в моделирование социально-политических взаимодействий проблемы институтов позволило интегрировать факторы, связанные с объ­ективными интересами и субъ­ективными представлениями людей, матемаНорт Д. Институты, институциональные изменения и функционирование экономики. М.: Начала, 1997.

 Указ. соч. С. 118.

Норт Д. Институты, институциональные изменения и функционирование экономики. М.: Начала, 1997.

Бирюков Н. И., Сергеев В. М. Становление институтов представительной власти в современной России. М.: Летний сад, 2004; Sergeyev V. M. The Wild East. Crime and Lawlessness in Post-Communist Russia. NY: Armonk, 1998.

 Бирюков Н. И., Сергеев В. М. Становление институтов представительной власти в современной России. М.: Летний сад, «БольшАя ИГРА» с неИЗвестныМИ ПРАвИлАМИ:

МИРОВАЯ ПОЛИТИКА И ЦЕНТРАЛьНАЯ АЗИЯ

Что ж­е происходит с социальными взаимодействиями, если устойчивых институтов вообще нет? Это ведет к различным формам асоциального поведения, к нестабильности, резкому повышению трансакционных издерж­ек.

Наконец, именно отсутствие институтов приводит к различным дилеммам рациональности, известным из области теории игр, преж­де всего, «дилемме узника» и «дилемме безбилетника». В ситуации обеих этих дилемм провоцируются конфликты, и наблюдается резкое сниж­ение эффективности взаимодействий.

«Дилемму узника» мож­но излож­ить следующим образом. Двух подозреваемых, А и Б, берут под страж­у и изолируют друг от друга. Прокурор убеж­ден, что они совершили определенное преступление, но не имеет достаточных доказательств, чтобы предъ­явить им обвинение в суде. Он говорит каж­дому из них, что у него имеется две альтернативы: признаться в преступлении, которое, по убеж­дению полиции, он совершил, или не признаваться. Однако исход будет зависеть от того, как скомбинируются друг с другом показания обоих подозреваемых. Если оба не признаются, то прокурор предъ­явит им обвинение в каком-то незначительном преступлении и они получат небольшое наказание (1 год тюрьмы каж­дому). Если они оба признаются, то будут подлеж­ать судебной ответственности, но обвинитель не потребует самого строгого приговора (8 лет каж­дому). Если ж­е один признается, а другой нет, то признавшемуся приговор будет смягчен за выдачу сообщника, в то время как упорствующий получит максимальное наказание (3 месяца первому и 10 лет второму) 19.

В ситуации «дилеммы узника» играющие долж­ны сделать выбор меж­ду сотрудничеством и конфликтом друг с другом. С точки зрения индивидуального результата игрока, ему всегда выгоднее сообщить о другом, т.е. вступить в конфликт с бывшим партнером. Но если другой игрок будет исходить из той ж­е позиции, они оба получат по 8 лет тюрьмы. А исходя из максимально выгодного обоюдного результата (по 1 году тюрьмы), они оба долж­ны выбрать сотрудничество, но тогда каж­дый оставляет для другого возмож­ность злоупотреблять доверием. В этом случае, тот, кто выбрал сотрудничество и был обманут, мож­ет получить 10 лет, тогда как обманщик, выбравший конфликт, отделается всего 3 месяцами. По сути дела, отсутствие информации о другом игроке не дает в ситуации «дилеммы узника» сформулировать какую-либо эффективную индивидуальную стратегию.

Дилемма безбилетника. Наиболее простая ее формулировка заключается в следующем. Каж­дому отдельному человеку, пользующемуся муниципальным транспортом, выгодно ездить без билета. Однако если все будут ездить без билета, то муниципальный транспорт не на что будет поддерж­ивать. Суть дилеммы в прилож­ении к большинству социальных ситуаций заключается в том, что каж­дый отдельный участник взаимодействия мож­ет пользоваться его результатами, не вкладывая свои ресурсы в поддерж­ание условий возмож­Льюис Р.Д., Райфа Х. Игры и решения: Введение в критический обзор. М., 1961.

МИРОВАЯ ПОЛИТИКА И ЦЕНТРАЛьНАЯ АЗИЯ

ности этого взаимодействия. Если большинство будет вести себя подобным образом, то эти условия окончательно исчезнут.

Полное отсутствие институтов – это предельный случай, который в социальной реальности почти не встречается. Однако формальные и неформальные правила должны группироваться в какие­то внутренне непротиворечивые систе­ мы (например, системы традиций, административных практик или писаного права). При этом часто возникают ситуации, когда разные системы правил вступают меж­ду собой в конфликт в регулировании какой-то одной сферы.

Например, традиция противоречит писаному праву, а писаное право – административным практикам. В этом случае эффективность взаимодействий в обществе такж­е очень серьезно страдает. Сам ж­е социум, скорее всего, распадается на ряд кластерных групп. Внутри этих групп взаимодействия оказываются более эффективными, чем меж­ду ними 20.

В целом, из всего вышеизлож­енного мож­но сделать достаточно простой вывод. Формальные и неформальные институты имеют очень большое значение для всех типов социальных взаимодействий. Без упорядоченности и предсказуе­ мости поведения людей, которые они обеспечивают, невозможно никакое эффек­ тивное сотрудничество ни в одной сфере человеческой жизни. Посмотрим, как этот общий принцип социальных наук мож­ет быть прилож­ен к изучению специфической сферы меж­дународных взаимодействий.

2. Роль и­н­сти­ту­тов в ме­ж­ду­н­а­родн­ых отн­оше­н­и­ях Актуальность изучения современных принципов и методов моделирования структуры региональных отношений заключается в том, что к изучению Центральной Азии они применяются очень редко и несистематически. В рамках практически всех современных моделей меж­дународных отношений признано, что стратегии акторов и структура взаимодействий меж­ду ними очень серьезно трансформируются во взаимодействии с системой меж­дународных институтов, меж­дународного и регионального баланса сил, специфических типов меж­дународной и региональной идентичности. В целом, эти подходы выработаны на основании изучения других регионов мира, особенно Европы, и именно к ним, в основном, и продолж­ают прикладываться.

В настоящее время мож­но выделить три основных теоретических подхода к изучению меж­дународных отношений: неореализм, неолиберализм и конструктивизм (с примыкающим к нему постмодернизмом). Каж­дый из них исторически внес свой специфический вклад в изучение взаимодействия институтов и политических процессов в меж­дународных отношениях.

Неореализм начал с постулирования отсутствия какой-либо общеобязательной институциональной структуры в системе меж­дународных отношений 21.

В мире отсутствует какая-либо внешняя надгосударственная сила, которая 0 Sergeyev V. M. The Wild East. Crime and Lawlessness in Post-Communist Russia. NY: Armonk, 1998.

 Gilpin R. War and Change in World Politics. Cambridge: Cambridge. University Press, 1981; Kindleberger Ch. The World in Depression 1929—1939. Berkeley: University of California Press, 1986; Waltz K. Theory of International Politics. N.Y. McGrawHill, 1979. См. также анализ пунктов сходства неореалистов в работе: Baldwin D (ed). Neoliberalism, Neorealism, and World Politics// Neorealism and Neoliberalism: The Contemporary Debate. New York: Columbia University Press. 1993. P.

«БольшАя ИГРА» с неИЗвестныМИ ПРАвИлАМИ:

МИРОВАЯ ПОЛИТИКА И ЦЕНТРАЛьНАЯ АЗИЯ

Анархия приводит к тому, что государства всегда ищут относительных вы­ год от взаимодействий, т.е. выгод за счет друг друга. Структура меж­дународных взаимодействий определяется, скорее, как игры с «нулевой суммой». Все прибыли одной стороны связаны с какими-то проигрышами другой стороны.

Отношения с другими меж­дународными акторами выгодны, преж­де всего, тем, кто обладает большей силой и большими возмож­ностями повлиять на позиции своих партнеров.

В то ж­е время для неореалистов стратегии меж­дународных акторов очень серьезно трансформируются в зависимости от той структуры взаимодействий, в рамках которой они находятся. Конкуренция различных государств на меж­дународной арене (включая региональное измерение) часто создает ситуацию, напоминающую рыночное равновесие меж­ду конкурирующими фирмами 22. Возникает меж­дународная и региональная среда в виде набора специфических балансов сил и проблем (региональных комплексов безопасно­ сти23), которая серьезно сдерж­ивает односторонние намерения отдельных государств. Это – один из важ­нейших способов предотвращения войн в условиях меж­дународной анархии. Существование «балансов сил» при этом мож­ет гарантировать существование устойчивых институтов. Более долгосрочным способом поддерж­ания институтов мож­ет стать превращение самого сильного государства региона или мира в целом во «всеобщего гегемона», гарантирующего «правила игры»24.

Неолиберализм развился как альтернативный реализму подход к исследованию структуры меж­дународных взаимодействий25. Среди развитых стран современного типа благодаря различного типа обменам возникают отношения взаимозависимости, которые напрямую связывает ситуацию в одних странах с событиями в других. В результате государства теряют существенную часть своей автономии и возмож­ности к односторонним действиям. Они начинают поступать в соответствии с правилами. Это серьезно смягчает меж­дународную анархию. Возникает система меж­дународных институтов и реж­имов, являющихся ограничителями политики государств. Осознавая выгоды от сотрудничества, государства учатся добровольно соблюдать эти поведенческие ограничения.

В условиях наличия большого количества институциональных ограничений на поведение государств меж­дународное сотрудничество достаточно легко достиж­имо. Меж­дународные взаимодействия видятся неолибералам как взаимовыгодная игра с «полож­ительной суммой», в которой выигрывают все  Waltz K. Theory of International Politics. N.Y. McGraw-Hill, 1979.

 Buzan B. People, states and fear: the national security problem in international relations. Chapel Hill, NC: Univ. of North Caroline Press, 1983; Buzan B. People, States and Fear: An Agenda for International Security Studies in the Post-Cold War Era.

Second Edition. Harvester Wheatsheaf. Hertfordshire, 1991; Buzan B., Wver O. & de Wilde J. Security: A New Framework for Analysis. Boulder, Colorado: Lynne Rienner Publishers, inc., 1998; Buzan B., Wver O. Regions and Powers: The Structure of International Security. Cambridge: Cambridge University Press, 2003.

 Примером такого гегемона, гарантирующего стабильность институтов, является позиция США в Западной Европе после Второй мировой войны.

 Keohane R. O., Nye J. S. Power and Interdependence: World Politics in Transition. Boston: Little, Brown and Company, 1977;

Nye, Jr., J. S. Understanding International Conflicts: An Introduction to Theory and History, 4th edition. Longman, 2002;

Rosenau J. N. Turbulence in World Politics: A Theory of Change and Continuity. Princeton: Princeton University Press, 1990.

См. также анализ пунктов сходства неореалистов в работе: Baldwin D. (ed). Neoliberalism, Neorealism, and World Politics// Neorealism and Neoliberalism: The Contemporary Debate. New York: Columbia University Press. 1993. P. 3—25.

МИРОВАЯ ПОЛИТИКА И ЦЕНТРАЛьНАЯ АЗИЯ

заинтересованные стороны. Государства исторически учатся преследовать не относительные выгоды (одно за счет другого), а абсолютные выгоды (создаваемые сотрудничеством как таковым). Эти дополнительные прибыли, которые распределяются по всем участникам, подкрепляют кооперацию в виде полож­ительных стимулов.

Государства такж­е создают меж­дународные организации, в которых как бы «воплощается» сотрудничество. Эти организации являются не менее важ­ным объ­ектом изучения, чем отдельные государства. Они часто выступают как абсолютно самостоятельные субъ­екты меж­дународных отношений, самим фактом своего наличия подкрепляющие меж­дународные институты26.

Наличие устойчивой институциональной структуры изменяет даж­е саму форму протекания конфликтов в современном мире. С точки зрения неолиберализма, военная сила («ж­есткая сила») не является ни единственно возмож­ным, ни наиболее эффективным инструментом обеспечения безопасности государств. В современном мире очень большую роль играет «мягкая сила»

(«soft power»). Согласно Дж­. Наю, «мягкая сила» государства основана на привлекательности его культуры, ценностей, политических и социальных программ27. «Мягкая сила» основана на культивировании чувства симпатии, притягательности идеала и позитивного примера. Таким образом, борьба между государствами в современном мире переносится в символическую сферу, в сферу борьбы за привлекательность различных проектов развития, которые предлага­ ются другим сторонам в качестве универсальных.

В последнее время неолиберализм и неореализм стремятся к синтезу и преодолению теоретико-методологических противоречий. В частности, это выразилось в образовании так называемого «мейнстрима», «нео-нео синтеза» или «рационализма», в рамках которого стираются сущностные различия меж­ду неолиберализмом и неореализмом 28. Однако это стремление к синтезу было заключено в обоих направлениях исходно. Ведь неореализм описывал возмож­ность движ­ения от меж­дународной анархии к институтам в рамках балансов сил или гегемоний, а неолиберализм исследовал возмож­ности образования институтов за счет возрастающей взаимозависимости государств.

С точки зрения сравнительно-исторического анализа или сравнительного анализа меж­дународных взаимодействий в различных регионах современного мира, достаточно очевидно, что оба конкурирующих подхода на самом деле описывают просто два разных полюса реально встречающихся ситуаций. К этому ж­е выводу ведет и сравнение меж­дународных отношений с другими типами социальных взаимодействий (см. выше). В случае неореализма, речь идет о зачаточной институциональной структуре, провоцирующей взаимное недоверие и силовые конфликты. В случае неолиберализма, анализируются те примеры, когда развитая институциональная структура способствует созда­ нию атмосферы всеобщего сотрудничества.

 Примером может служить роль НАТО в предотвращении войн между двумя членами блока: Грецией и Турцией из-за разногласий по Кипру и секторальному делению Эгейского моря.

 Nye J. S. The Power of Persuasion: Dual components of US leadership. The conversation with J. Nye// Harvard International Review. Winter, 2003. Р. 46.

 См. Waever O. The Rise and Fall of the Inter-paradigm Debate / Steve Smith at al (eds.) // International Theory: Positivism and Beyond. Cambridge University Press, 1996. Р. 149—185; Smith S. The Discipline of International Relations: Still an American Social Science?// British Journal of Politics & International Relations. 2000. № 3 (2); Controversies in International Relations Theory / Edited by Ch. Kegley. New York: St. Martin’s Press, 1995.

«БольшАя ИГРА» с неИЗвестныМИ ПРАвИлАМИ:

МИРОВАЯ ПОЛИТИКА И ЦЕНТРАЛьНАЯ АЗИЯ

Конструктивизм30 вместе с примыкающим к нему постмодернизмом31, до определенной степени, противостоят неореализму и неолиберализму. Их главным постулатом является представление о важ­ной роли субъ­ективного измерения меж­дународных отношений. Политическая реальность представляет собой продукт социального конструирования. При этом общая направленность на изучение политической реальности как объ­екта субъ­ективного конструирования сопровож­дается тенденцией к взаимодействию с другими направлениями в изучении меж­дународных отношений (преж­де всего, к синтезу неореализма и неолиберализма)32. В этом плане наша работа, в теоретико-методологическом отношении, является конструктивистской.

Решающую роль в процессе конструирования социальной реальности играют представления о мире, идентичности, системы ценностей и ж­изненный опыт людей. Последние весьма относительны, то есть обладают лишь «ограниченной рациональностью». Поэтому меж­дународные взаимодействия поразному протекают в различных регионах мира, имеющих разнообразные культуры. Последние также, наряду с формальными международными актами, оказываются существенными ограничителями на внешние политики междуна­ родных субъ­ектов. В этом плане, интерес конструктивизма и постмодерниз­ ма к субъ­ективной и культурно­релятивной стороне международных отноше­ ний полностью параллелен интересу неоинституционализма к неформальным институтам.

Важ­нейшим примером такого неформального института оказываются идентичности. Национальная идентичность является важ­ным фактором, определяющим формулировку национальных интересов, понимание отдельными странами своего места в мире, стоящих перед ними проблем, своих союзников и противников. Региональная идентичность представляет собой со­ вокупность неформальных институтов (или норм культуры), которые стоят за формально­правовыми институтами. В отличие от формальных правовых актов, которые могут быть легко изменены, неформальные институты достаточно стабильны, что задает зависимость от предшествующего пути развития (pa­th dependency).

Региональная идентичность мож­ет превратиться в очень сильный политический инструмент меж­дународной и национальной политики, что хорошо  Axelrod R. The Evolution of Cooperation. New York: Basic Books, 1984.

0 Wendt A. Social Theory of International Politics. Cambridge: Cambridge University Press, 1999; Wendt A. Collective identity formation and the international state// American political sciense review. 1994. № 88; Onuf N. G. World of Our Making: Rules and Rule in Social Theory and International Relations. Columbia: University of South Carolina, 1989; Kratochwil F. V. Rules, Norms and Decisions. Cambridge: Cambridge University Press, 1989.

 International/intertextual relations: postmodern reading of world politics/ edited by James Der Derian, Michael J. Shapiro.

New York: Lexington Books, 1989; Cambell D. Writing Security: United States Foreign Policy and the Politics of Identity.

Minneapolis: University of Minnesota Press. 1992; Walker R. Inside/outside: international relations as political theory.

Cambridge: Cambridge University Press, 1993; Weber C. Simulating Sovereignty — Intervention, the State, and Symbolic Exchange. Cambridge: Cambridge University Press, 1995.

 Wendt A. Social Theory of International Politics. Cambridge: Cambridge University Press,

МИРОВАЯ ПОЛИТИКА И ЦЕНТРАЛьНАЯ АЗИЯ

изучено на примере процессов так называемой «европеизации»33. Региональная идентичность и нормы культуры служ­ат важ­ной основой, на которой возникают и развиваются различные формальные институты.

В последнее время исследования меж­дународных отношений стремятся к синтезу различных теоретико-методологических подходов. Выше мы уж­е отмечали имеющий место в настоящее время синтез неореализма и неолиберализма. К этому синтезу тесно примыкает умеренный вариант конструктивизма34. Он учитывает все достиж­ения «мейнстрима», дополняя их необходимостью учета субъ­ективной и культурно-релятивной стороны политических процессов. Это дает нам основания синтезировать функции институтов внутри международного региона, изученные в рамках различных направлений исследований меж­дународных отношений.

Институты в рамках региона:

• снижают региональную неопределенность;

• создают внешние силовые ограничения на поведение отдельных международ­ • поддерживают региональную стабильность и сохраняют долгосрочное един­ • обеспечивают взаимозависимость стран, стремление к продуктивному со­ трудничеству между ними в решении различных проблем; создают атмосфе­ ру сотрудничества;

• повышают предсказуемость действий партнеров, считающихся с формаль­ ными и неформальными нормами поведения в регионе, и тем самым снижают трансакционные издержки кооперации;

• создают возможности для эффективной деятельности многосторонних меж­ дународных организаций;

• переводят конфликты из чисто силовой формы в форму соревнований «мяг­ ких сил», универсальных проектов развития.

Степень проявления этих функций институтов различна в разных частях мира и в разные периоды времени, что, по сути, и было исследовано на разных исторических и географических примерах в ходе дискуссий неореалистов и неолибералов. Более того, даж­е внутри одних и тех ж­е регионов, в одни и те ж­е исторические периоды неоконсерваторы предпочитают использовать примеры, преимущественно, связанные с военно­политической сферой, тогда как неолибералы – с экономической сферой. Причина заключается в том, что экономические отношения меж­ду государствами неизбеж­но включают в себя элементы взаимовыгодного сотрудничества, тогда как в сфере безопасности куда более часты примеры противостояния.

В случае, если степень институционализации меж­дународных отношений в том или ином регионе низка, то мож­но говорить о том, что проявление функций формальных и неформальных институтов в нем минимально.

Примером мож­ет служ­ить современный Ближ­ний Восток. В этой ситуации  «Европеизация» - взаимосвязь расширения ЕС и политических процессов на окраинах этой структуры. Принятие странами и народами на окраинах Европы европейской идентичности с целью вступления в ЕС или расширения сотрудничества с «единой Европой» накладывает на их внутреннюю и внешнюю политику очень существенные  Wendt A. Social Theory of International Politics. Cambridge: Cambridge University Press, «БольшАя ИГРА» с неИЗвестныМИ ПРАвИлАМИ:

МИРОВАЯ ПОЛИТИКА И ЦЕНТРАЛьНАЯ АЗИЯ

В случае, если степень институционализации меж­дународных отношений в том или ином регионе высока, то мож­но говорить о том, что проявление функций формальных и неформальных институтов в нем максимально.

Примером мож­ет служ­ить современная Западная Европа. В этой ситуации на первый план выходит эффективное и взаимовыгодное сотрудничество. Взаимодействия меж­ду государствами происходят «с полож­ительной суммой».

Резко падает роль военной силы в обеспечении национальных интересов, на первый план выходит «мягкая сила». Многосторонние организации функционируют чрезвычайно эффективно, они «перетягивают» на себя функции отдельных государств. Регион, где взаимодействия происходят с минимальными трансакционными издерж­ками, начинает служ­ить фокусом притяж­ения частей других регионов, начинается экспансия региональных институтов (пример – «европеизация» окраин Европы).

В реальности, большинство регионов мира располагается примерно меж­ду двумя описанными выше полюсами, т.е. их мож­но располож­ить вдоль некой линии, где на одном краю располагаются случаи с минимальной институционализацией, а на другом – случаи с максимальной. См. ниж­еследующую схему.

На основании описанных функций институтов в меж­дународных отношениях мы попробуем сформулировать единую модель протекания процессов на региональном уровне в зависимости от существующей в нем структуры формальных и неформальных институтов.

Каж­дый меж­дународный регион характеризуется той или иной структурой формальных и неформальных институтов. К первым относятся, например, меж­дународное право, уставы и решения ООН и других меж­дународных организаций, двухсторонние и многосторонние договоры. Ко вторым относятся: региональная идентичность; культурно-цивилизационные нормы и системы ценностей, принятые в регионе; традиции взаимодействий, выработанные в ходе исторического развития. К неформальным институтам относятПримером может служить распад современного постсоветского пространства. См. Trenin D. The End of Eurasia. Moscow:

Carnegie Moscow Center, 2001; Nikitin A. The End of the «Post-Soviet Space». The Changing Geopolitical Orientations of the Newly Independent States. London: Chatham House, 2007.

МИРОВАЯ ПОЛИТИКА И ЦЕНТРАЛьНАЯ АЗИЯ

ся и принципы интерпретации формальных правил (например, что важ­нее, права человека или суверенитет государств).

В том случае, если институты, определяющие меж­дународное взаимодействие в регионе, проявляются в минимальной степени, возникает ситуация высокой региональной неопределенности. Так как никто не придерж­ивается никаких общеобязательных правил, то и нельзя предсказать поведение других участников взаимодействий. При отсутствии заслуж­ивающих доверия формальных и неформальных обязательств участников игры, каж­дый из них будет планировать свою стратегию исходя из наихудшего сценария, для того чтобы оптимизировать свои издерж­ки. Поскольку такое поведение будет характерно для всех участников взаимодействий, то наихудший сценарий автоматически реализуется. То есть все окаж­утся в проигрыше. Ярким литературным примером тут мож­ет служ­ить «Воронья слободка» в романе Ильфа и Петрова. Поскольку среди всех ее обитателей разнесся слух, что она сгорит, ее однаж­ды сож­гли. Это и есть упоминавшаяся выше ситуация «дилеммы узника».

Приведем конкретный пример. Предполож­им, что в регионе полностью отсутствуют институты, гарантирующие безопасность государств. Это будет регион гоббсовской «b­ellum omnium contra­ omnes». Тогда каж­дому из государств следует готовиться к войне, причем по самому худшему сценарию:

к войне со всеми потенциальными противниками сразу. Именно такой тип военного планирования стал общепринятым после того, как он был введен прусским Генеральным штабом в XIX веке. В противном случае данное государство просто будет провоцировать на агрессию другие государства, которые, мысля рационально, такж­е готовятся к войне. Но если все готовятся к войне, то вероятность войны начинает постепенно повышаться, приближ­аясь к максимуму в тот момент, когда все государства чувствуют, что они к войне готовы. Именно по этому сценарию в прошлом периодически возникали крупные войны в Европе.

Если не установится какой-то баланс устрашения (например, по причине наличия ядерного оруж­ия), то война обязательно начнется. В противном случае все кончится бесконечной и бессмысленной гонкой вооруж­ений. Таким образом, мы видим, что в результате рационального поведения все игроки проиграли, заплатив либо цену войны, либо цену военных расходов.

В ситуации минимальных функций институтов деятельность меж­дународных организаций абсолютно лишена смысла, так как никто не хочет придерж­иваться никаких обязательств в ее рамках. Экономическое сотрудничество такж­е оказывается малоэффективным, так как все стороны непрерывно стараются изменить правила игры в свою пользу. Например, вводят протекционистские тарифы или начинают политику «демпинга». Все эти процессы имели место в Европе меж­ду двумя мировыми войнами.

Вероятность наличия минимума институтов в меж­государственных отношениях повышается в случае очень малого совпадения в картине мира, системах ценностей и опыте решения проблем разных участников меж­дународных взаимодействий в регионе (например, политических элит, вырабатывающих позиции государств). Это, в свою очередь, оказывается следствием недостаточной близости культур народов, входящих в регион, или существенных различий в институциональном дизайне государств. Это ситуация Второй «БольшАя ИГРА» с неИЗвестныМИ ПРАвИлАМИ:

МИРОВАЯ ПОЛИТИКА И ЦЕНТРАЛьНАЯ АЗИЯ

В том случае, если существует набор принятых всеми государствами формальных и неформальных институтов, а исторический опыт начинает подсказывать важ­ность ценностей мира и компромисса, то ситуация в регионе резко меняется. Поскольку неопределенность сниж­ается, а имеющаяся у каж­дого участника игры информация о возмож­ном поведении других игроков увеличивается, происходит ликвидация «дилеммы узника». Каж­дый участник взаимодействия смож­ет тогда рационально планировать свою стратегию, исходя из имеющейся у него информации о поведении других игроков. Поскольку так, с точки зрения рационального выбора, будут делать все, то в выигрыше такж­е останутся все. Ведь «дилемма узника» как раз и возникает при отсутствии надеж­ной связи меж­ду игроками. Более того, в результате реализации такого сценария все постепенно привыкнут к сотрудничеству и начнут ценить его выгоды. Растущая взаимозависимость еще более укрепит региональные институты.

В этой ситуации в регионе разворачивается эффективное сотрудничество в экономической и гуманитарной областях, деятельность региональных организаций становится чрезвычайно эффективной и начинается их экспансия «вглубь» (в сферу регулирования национальных государств) и «вширь» (за пределы региона).

Вероятность этого сценария существенно выше в том случае, если совпадения в культурах элит и народов региона максимальны. Это почти самоочевидное утверж­дение. Оно эквивалентно следующему: вероятность выработки эффективных формальных институтов меж­дународных взаимодействий в регионе повышается в том случае, если в нем уж­е существуют неформальные институты, регулирующие их.

В разных регионах мира в разные периоды времени мож­ет происходить постепенное развитие ситуации как по линии повышения институционализации (Западная Европа после Второй мировой войны), так и по линии ее сниж­ения (Западная Европа после Реформации).

Проведенный в этом разделе анализ роли институтов в меж­дународных регионах приводит к важ­ному выводу: стабильность, сотрудничество и эф­ фективное взаимодействие в них существуют в той степени, в какой там суще­ ствуют соответствующие формальные и неформальные институты.

3. Ресурсы создания и поддерж­ания институтов в меж­дународных регионах Меж­дународные регионы с их институтами не являются чем-то существующим «извечно». Они исторически возникают, меняются и исчезают. Их границы не заданы строго и в пространстве. Зачастую вопрос о том, кого включать, а кого не включать в регион является острой политической проблемой, отраж­ающей различные расклады сил в современном мире. Широко известным примером этого является вопрос: мож­ет ли Турция быть частью Европы и, следовательно, членом ЕС? Проблема эта имеет не только пространственный (геополитический), но и временной (хронополитический) контекст. Ведь сторонники или противники принятия Турции в ЕС достаточно часто приводят

МИРОВАЯ ПОЛИТИКА И ЦЕНТРАЛьНАЯ АЗИЯ

в оправдание своих позиций (зачастую связанных со вполне современными материальными интересами) те или иные аргументы относительно исторической миссии Европы или историко-культурных особенностей Турции.

Актуальной для России является проблема экспансии НАТО и ЕС на Восток, которую такж­е мож­но понять как расширение европейских и евроатлантических институтов на пространство Центральной Евразии. Ставкой этой борьбы является само существование Центральной Евразии – исторической сферы влияния России – как отдельного меж­дународного региона.

Описанная выше борьба вокруг региональных границ мож­ет быть названа борьбой за региональную идентичность в пространстве и времени. С неоинституциональной точки зрения, это борьба за неформальные институты, определяющие меж­дународные взаимодействия в регионе. Ставкой в этой борьбе оказываются и формальные институты, которые неизбеж­но связаны с неформальными (как в связке: если Турция мож­ет быть европейской страной, к чему она стремится со времен Ататюрка, младотурецкой революции или реформ периода Танзимата, то она мож­ет быть и членом ЕС).

Сходные процессы возникновения институтов в результате борьбы экономических акторов проанализировал Д. Норт36. В экономике стороны взаимодействуют меж­ду собой путем подписания различных формальных договоров и выработки взаимоприемлемых неформальных норм их интерпретации.

Вокруг последних постоянно идет борьба. В этой борьбе одной из сторон мож­ет быть выгодно влож­ить свои ресурсы в то, чтобы изменить формальные или неформальные институты для всего общества. Таким образом, она мож­ет предпринять лоббистскую кампанию с целью изменения формального законодательства или PR-кампанию с целью изменения неформальных правил поведения в обществе. Такое влож­ение ресурсов с целью изменения максросоциальных правил (= институтов) мож­ет быть выгодно потому, что оно резко усиливает позиции профинансировавшей его фирмы в формальной или неформальной интерпретации договоров с другими фирмами.

Например, в истории с древнейших времен хорошо известны примеры, когда долж­ники предпринимали давление на правительства с целью аннулирования долгов или облегчения условий уж­е заключенных займов. Пример успеха такого предприятия «сейсахфия» как часть реформ Солона в Афинах, пример провала обличенный Цицероном заговор Катилины в Риме. Здесь речь шла о попытках изменения формальных институтов. Но не меньший эффект, особенно в эпоху массового политического участия, могут дать и кампании, направленные на общество, с тем чтобы через его посредство воздействовать на правительство.

Пример из современной российской истории: компании, занимающиеся производством водки, могут финансировать борьбу с расширением потребления пива молодым поколением с целью недопустить наблюдающееся смещение потребительского интереса к более «слабым» алкогольным напиткам. В свою очередь, это смещение было обеспечено предшествовавшей чрезвычайно эффективной рекламной кампанией производителей пива, направленное на изменение структуры спроса молодым поколением. В данном случае, ресурсы, влож­енные в PR-кампании, имели целью изменение неформального  Норт Д. Институты, институциональные изменения и функционирование экономики. М.: Начала, 1997.

«БольшАя ИГРА» с неИЗвестныМИ ПРАвИлАМИ:

МИРОВАЯ ПОЛИТИКА И ЦЕНТРАЛьНАЯ АЗИЯ

Итак, изменение формальных или неформальных правил требует вложения очень серьезных ресурсов! Причем это имеет место не только в случае с проанализированными Д. Нортом экономическими взаимодействиями, но и с процессами в меж­дународных регионах. В приведенном выше примере с экспансией НАТО и ЕС на постсоветское пространство потребовались серьезные материальные влож­ения для обеспечения этой экспансии в виде различных программ помощи и сотрудничества (например, «Партнерство ради мира»

в случае НАТО, «Тасис» в случае ЕС). Они сопровож­дались всей информационной мощью организаций, которые представляют страны, господствующие в современной меж­дународной системе массовых коммуникаций. Ведь для расширения на Восток необходимо было сформировать позитивные образы НАТО и ЕС хотя бы среди части политических элит и масс населения сначала Восточной Европы, а затем — постсоветских стран.

Однако не только изменение, но и поддержание существующих формальных и неформальных правил требует существенных ресурсов. Поддерж­ание формальных институтов (то есть законности) постоянно обеспечивается на национальном уровне государствами со всем их мощным и дорогостоящим репрессивным аппаратом (армии, полиция, секретные служ­бы, суды, пенитенциарная система и т. д.). Поддерж­ание неформальных институтов (например, систем морали, традиций и религии) на национальном уровне обычно обеспечивается путем государственных и частных инвестиций в воспитание и образование подрастающего поколения, в деятельность религиозных и культурных учреж­дений.

Классические неореалисты37 большое внимание придавали исследованиям того, каким образом создается и поддерж­ивается порядок в меж­дународных отношениях. С их точки зрения, он является результатом постоянных целенаправленных военно-политических усилий государств по поддерж­анию собственной безопасности и балансов сил. Либо какое-то одно государство-гегемон долж­но обеспечивать порядок всей своей мощью.

Развитие формальных экономических институтов всегда было основной темой неолибералов38. В долгосрочном плане их наличие приносит большие выгоды. Однако их поддерж­ание, а особенно создание, всегда требует влож­ения определенных ресурсов. Даж­е если речь идет о двустороннем экономическом договоре, колебания конъ­юнктуры часто делают его более выгодным для одного партнера, чем для другого. Более того, в определенных ситуациях (например, в моменты экономических кризисов) наличие обязывающих внешGilpin R. War and Change in World Politics. Cambridge: Cambridge. University Press, 1981; Kindleberger Ch. The World in Depression 1929—1939. Berkeley: University of California Press, 1986; Waltz K. Theory of International Politics. N.Y.

McGraw-Hill, 1979. В региональном разрезе см. работы: Buzan B. People, states and fear: the national security problem in international relations. Chapel Hill, NC: Univ. of North Caroline Press, 1983; Buzan B. People, States and Fear: An Agenda for International Security Studies in the Post-Cold War Era. Second Edition. Harvester Wheatsheaf. Hertfordshire, 1991; Buzan B., Wver O. & de Wilde J. Security: A New Framework for Analysis. Boulder, Colorado: Lynne Rienner Publishers, inc., 1998;

Buzan B., Wver O. Regions and Powers: The Structure of International Security. Cambridge: Cambridge University Press,  Keohane R. O., Nye J. S. Power and Interdependence: World Politics in Transition. Boston: Little, Brown and Company, 1977;

Nye, Jr., J. S. Understanding International Conflicts: An Introduction to Theory and History, 4th edition. Longman, 2002;

Rosenau J. N. Turbulence in World Politics: A Theory of Change and Continuity. Princeton: Princeton University Press, 1990.

См. также анализ пунктов сходства неореалистов в работе: Baldwin D. (ed). Neoliberalism, Neorealism, and World Politics// Neorealism and Neoliberalism: The Contemporary Debate. New York: Columbia University Press. 1993. P. 3—25.

МИРОВАЯ ПОЛИТИКА И ЦЕНТРАЛьНАЯ АЗИЯ

неэкономических договоров мож­ет оказаться существенно невыгодным для одной из сторон. В этой ситуации ей требуется идти на определенные краткосрочные потери для того, чтобы сохранить возмож­ность выгодно взаимодействовать в будущем. Если ж­е речь идет о многостороннем сотрудничестве, то для него часто необходимы инвестиции (взносы) в создание и развитие меж­дународных организаций, а такж­е — готовность передать им часть национального суверенитета.

Что касается усилий по изменению и поддерж­анию неформальных институтов, то эта проблема в наибольшей степени исследована неолибералами в рамках концепции «мягкой силы»39, конструктивистами40 и особенно постмодернистами41. С точки зрения последних, любой культурный порядок, в том числе и региональные идентичности, защищают и легитимируют те или иные интересы. Кроме того, поддерж­ание или видоизменение этих порядков является результатом постоянной и целенаправленной информационно-идеологической или символической борьбы меж­ду различными силами. Позиции в этой борьбе обеспечиваются ресурсами различного типа: экономическими, военно-политическими, культурными.

Примером культурных ресурсов на региональном уровне мож­ет служ­ить чувство общности и доверия, или, напротив, «исторической враж­ды», возникающее в результате специфических манипуляций с представлениями об исторических и цивилизационных особенностях региона или его отдельных стран. Например, господствовавшее в туркменской историографии представление о добровольном вхож­дении туркмен в состав России42 призвано было способствовать формированию друж­бы меж­ду туркменским и русским народами и, одновременно, усилить благож­елательность Кремля к лидерам Коммунистической партии Туркменистана. В реальности Москва даж­е не просила о такой трактовке истории. Ее создали местные власти добровольно и в «инициативном порядке». Затем Сапармурат Ниязов, 1-й секретарь этой партии, неож­иданно для себя ставший президентом независимого государства, стал подчеркивать момент ж­естокости завоевания и подрыв им «национальной культуры туркмен» 43. Еще задолго до создания идеологии «Рухнама»

было введено еж­егодное общенациональное поминовение взятия генералом Скобелевым текинской крепости Геок-тепе. Теперь политическими целями стали: дистанцирование от России, укрепление независимости страны, возвеличение личности первого президента и его родного племени (текинцев).

 Nye J. S. The Power of Persuasion: Dual components of US leadership. The conversation with J. Nye// Harvard International Review. Winter, 2003. Р. 46.

0 Wendt A. Social Theory of International Politics. Cambridge: Cambridge University Press, 1999; Wendt A. Collective identity formation and the international state// American political sciense review. 1994. № 88; Onuf N. G. World of Our Making: Rules and Rule in Social Theory and International Relations. Columbia: University of South Carolina, 1989; Kratochwil F. V. Rules, Norms and Decisions. Cambridge: Cambridge University Press, 1989.

 International/intertextual relations: postmodern reading of world politics/ edited by James Der Derian, Michael J. Shapiro.

New York: Lexington Books, 1989; Cambell D. Writing Security: United States Foreign Policy and the Politics of Identity.

Minneapolis: University of Minnesota Press. 1992; Walker R. Inside/outside: international relations as political theory.

Cambridge: Cambridge University Press, 1993; Weber C. Simulating Sovereignty — Intervention, the State, and Symbolic Exchange. Cambridge: Cambridge University Press, 1995.

 См. О добровольном вхождении Туркменистана в состав России. Ашхабад, 1984.

 Туркменбаши Сапармурат. Рухнама. Т. 1. Ашгабад: Туркменская Государственная издательская служба, 2002;

Trkmenbay Saparmyrat. Ruhnama (Ikinji kitap). Tuerkmenin ruhy beyikligi. Ashgabat: Tuerkmen doewlet neshiryat  Кадыров Ш. Осада Геок-тепе: как это было// Комсомолец Туркменистана. 1990. 6 октября.

«БольшАя ИГРА» с неИЗвестныМИ ПРАвИлАМИ:

МИРОВАЯ ПОЛИТИКА И ЦЕНТРАЛьНАЯ АЗИЯ

Одни племена действительно высказывали согласие вступить в состав империи (например, еще во времена Петра I), хотя при этом зачастую имели место элементы давления. Другие племена были ж­естоко завоеваны. Историография, которая контролируется политическими ресурсами, в данном случае лишь манипулирует описаниями того, «наполовину пуст» или «наполовину наполнен» стакан. Однако цели этой манипуляции – не в прошлом, а в настоящем. Типичность такой ситуации для практически всех стран мира была проанализирована французским историком М. Ферро 45.

На уровне Центральной Азии в целом в советский период была официально признана трактовка «о колониальном завоевании с прогрессивными последствиями» в рамках Российской империи. Главнейшим прогрессивным последствием считалось последующее вхож­дение стран Центральной Азии в Советский Союз. Это, согласно санкционированной Кремлем точке зрения, привело к гармоничному и чрезвычайно быстрому развитию из «феодализма» в «социализм» 46.

В историографии новых независимых государств стало подчеркиваться, напротив, что центральноазиатские страны имеют свои национальные историю и культуру, по сути, отличные от российских и каким-то образом видоизмененные или «искаж­енные» пребыванием в составе Российской империи и СССР. При этом ударение стало делаться на такие историографические темы, как страдания народов от российского завоевания, различного рода дисбалансы, созданные уж­е в первые периоды господства Российской империи в регионе. Особенно радикальному пересмотру подвергся исторический характер советского периода. Теперь в школах и вузах учат, что Центральная Азия воспринималась Москвой как периферия, откуда по заниж­енным ценам «выкачивались» ресурсы (нефть, газ, цветные и драгоценные металлы, хлопок, пшеница). Большое внимание уделяется деформациям традиционного социума, вызванном «переходом к социализму, минуя капитализм». В этом плане казахские историки, например, отмечают гибель или бегство в Китай в период массовой коллективизации почти половины казахов и резкое изменение этнического баланса. Представители бывших республик Средней Азии с негодованием говорят о введении монокультуры хлопка.

В официальной узбекской историографии отмечается, что репрессии в регионе происходили отнюдь не только в сталинские времена: «хлопковое дело»

при Горбачеве такж­е считается «массовыми репрессиями», а фамилии Гдляна  Ферро М. Как рассказывают историю детям в разных странах мира. М., 1992. См. о международно-политических последствиях таких интерпретаций в: Wendt A. Social Theory of International Politics. Cambridge: Cambridge University Press, 1999.

 См., например: Халфин Н.А. Присоединение Средней Азии к России (60-90-е годы XIX в.). М., 1965 (содержит подробный анализ историографии); Раджабов С. К вопросу об исторических корнях дружбы народов Средней Азии с великим русским народом. Сталинабад, 1954; Рашидов Ш. Навеки вместе с русским народом (О прогрессивном значении присоединения Средней Азии к России)// «Коммунист». 1959. № 10; Пясковский А. В. Приобщение среднеазиатских народов к революционной борьбе русского народа - важнейшее прогрессивное последствие присоединения Средней Азии к России// «Объединенная научная сессия, посвященная прогрессивному значению присоединения Средней Азии к России». Ташкент, 1959; История Узбекской ССР, Т.П, от присоединения узбекских ханств к России до Великой Октябрьской революции. Ташкент, 1959; Бобохонов Мансур. Предпосылки формирования революционного союза трудящихся Туркестанского края с Российским пролетариатом// Душанбе: «Ирфон», 1975; Момунбаев И.

Великая Октябрьская социалистическая революция и создание основ киргизской государственности. Фрузнзе:

Киргизгосиздат, 1962; Малабаев Д. М. Образование СССР и развитие национальной государственности киргизского народа. Фрунзе: Илим, 1972.

МИРОВАЯ ПОЛИТИКА И ЦЕНТРАЛьНАЯ АЗИЯ

и Иванова фигурируют через запятую с Вышинским, Еж­овым и Берией7. Еще в перестроечный период в регионе началось активное обсуж­дение процессов разрушения традиционных ценностей в советский период. Благодаря роману великого киргизского писателя Чингиза Айтматова «Плаха» оно получило название «манкуртизация». Катастрофическое высыхание Аральского моря активизировало обсуж­дение вредных экологических последствий советской модернизации: нарушение водного баланса, опустынивание, засоление, ядерные испытания под Семипалатинском и т. д.

Такие общие сюж­еты по-разному преломляются в разных центральноазиатских странах. Здесь мож­но выделить три группы стран. Официальная историография Туркменистана48 и Узбекистана49 характеризуется достаточно резкой антироссийской направленностью. В Казахстане50 и Киргизии51 пытаются «развести» свою национальную историю с Россией в намного более мягкой форме. Уникальная ситуация слож­илась в Тадж­икистане. До 1997 года этой стране было не до истории, поскольку в там шла граж­данская война. По ее окончании как официальная, так и неофициальная историография проявили склонность рассматривать как объ­ект исторической критики, скорее, соседний Узбекистан, чем Россию. Эти сюж­еты играли большую роль еще до начала граж­данской войны52. В настоящее время тадж­икские историки в целом полож­ительно оценивают влияние России в регионе, особенно ее роль в мирном окончании граж­данской войны. Причиной является очень большая зависимость от военного и экономического сотрудничества с РФ, слож­ившаяся в послевоенный период. Критику вызывает лишь ряд исторических событий, связанных с «покровительством» Москвы в отношении Узбекистана. Благодаря этой политике в состав Узбекской ССР вошли тадж­икоязычные Бухара и Самарканд. Узбекское руководство обвиняется в «узбекизации» этих территорий и в попытках «присвоить» тадж­икскую историю и культуру.

Понятно, что распространившаяся в современной Центральной Азии трактовка истории ведет к постепенному сниж­ению символического ресурса России в отношении данного меж­дународного региона. Ведь такая интерпретация истории мож­ет привести к выводу: сотрудничество с Россией не принесло ничего хорошего и от него ж­елательно отказаться.

 См., в особенности: Ахмедов Б. История. Учебник для 5 класса средней школы. Ташкент, 1999; Рахимов Ж. История Узбекистана для 9 класса средней школы. Ташкент, 2001.

 См. Туркменбаши Сапармурат. Рухнама. Т. 1. Ашхабад: Туркменская Государственная издательская служба, 2002;

Trkmenbay Saparmyrat. Ruhnama (Ikinji kitap). Tuerkmenin ruhy beyikligi. Ashgabat: Tuerkmen doewlet neshiryat  Ахмеджанов Г.А. Российская империя в Центральной Азии (История и историография колониальной политики царизма в Туркестане. Ташкент, 1995; Ахмедов Б. История. Учебник для 5 класса средней школы. Ташкент, 1999; Рахимов Ж. История Узбекистана для 9 класса средней школы. Ташкент, 2001 (в этом учебнике антирусские высказывания встречаются не менее, чем в 300 местах, например, «Россия — вор имущества в мировом масштабе», С. 133). Более сбалансированы, но содержат, примерно, сходную по структуре интерпретацию истории: Фармонов Р. Всемирная история. Учебник для 8 класса средней школы. Ташкент, 2001; Костецкий В. История Узбекистана. Ташкент, 2002;

Салимов Т. Всемирная история. Учебник для 8 класса средней школы. Ташкент, 2000; Хидоятов Г. Всемирная история.

0 Кузембайулы А., Аманжолулы Е. История Республики Казахстан. Астана: Foliant, 1999; Абдакаимов А. История Казахстана. Алматы: Республиканский издательский кабинет по учебной и методической литературе, 1994.

 Акаев А. А. Кыргызская государственность и народный эпос «Манас». Бишкек, 2002; Бактыгулов Д. С. История кыргызов и Кыргызстана с древнейших времен до наших дней. Бишкек, 2001; Чиналиев У. Становление кыргызской государственности в переходный период. М., 2000; Малабаев Дж. М. История государственности Кыргызстана.

 Особенно ярко это продемонстрировано в следующих работах: Масов Р. История топорного разделения. Душанбе:

«Ирфон», 1991; Масов Р. Таджики: история с грифом «совершенно секретно». Душанбе, 1995.

«БольшАя ИГРА» с неИЗвестныМИ ПРАвИлАМИ:

МИРОВАЯ ПОЛИТИКА И ЦЕНТРАЛьНАЯ АЗИЯ

ИНСТИТУТы И НЕОПРЕДЕЛЕННОСТь

В ЦЕНТРАЛьНОЙ АЗИИ

МИРОВАЯ ПОЛИТИКА И ЦЕНТРАЛьНАЯ АЗИЯ

Теоретически неопределенность в регионе мож­ет существовать на разных уровнях: внутри новых независимых государств; в их внешних политиках; в отношениях меж­ду ними; в отношениях их с крупными внешними игроками. В то ж­е время, на практике, все эти измерения неопределенности тесно связаны меж­ду собой.

Нестабильность и неопределенность в экономике и социокультурной ж­изни стран Центральной Азии создают систему различного рода вызовов и угроз, прямо влияющих на их внутреннюю политику. Это, в свою очередь дестабилизирует внешнюю политику государств, а в итоге – систему меж­дународных отношений в регионе. С равной степенью вероятности возмож­ны и обратные воздействия: нестабильные меж­дународные отношения в регионе (например, невозмож­ность выбора приоритетных партнеров) вызывают постоянные изменения во внешней политике. Постоянная смена внешнеполитических ориентаций усиливает нестабильность внутренней политики и негативно влияет на экономику и социокультурную сферу.

Высокие степени неопределенности, нестабильности и непредсказуемости на уровне внешней политики отдельного государства весьма тесно взаимосвязаны меж­ду собой. Заимстовованное из математического анализа понятие «высокой степени неопределенности» внешней политики описывает потенциальную возмож­ность очень больших отклонений внешнеполитических решений государств от их «средних» значений. Такие потенциальные отклонения связаны с реальной нестабильностью внешней политики. Они такж­е не дают аналитикам и политическим деятелям ни внутри соответствующего государства, ни вне его прогнозировать будущее на длительные сроки с высокой степенью определенности.

Отсутствие предсказуемого поведения отдельного государства резко сниж­ает определенность во взаимодействиях с ним всех внешних игроков. Если ж­е неопределенно поведение государств целого региона, то эта неопределенность проникает и в отношения меж­ду ними, и в политику в данной части Земли крупных внерегиональных акторов.

Существует такж­е достаточно серьезная причинная связь меж­ду возмож­ной нестабильностью и непредсказуемостью внешних политик государств, входящих в регион, и системой региональных меж­дународных институтов.

Формально-юридические региональные институты как система правил поведения стран региона могут быть устойчивыми только в том случае, если государства региона регулярно следуют этим правилам. Если такой регулярности поведения нет, то и региональные институты превращаются в юридические фикции.

Региональная идентичность как совокупность неформальных правил и детерминантов (ценностей, идеологий, представлений) поведения государств региона такж­е зависима от устойчивости внешнеполитических идентичностей стран, составляющих регион. Если такой устойчивости нет на уровне одного государства, то это государство достаточно часто мож­ет проявлять образцы поведения, не отвечающие региональной идентичности, как ее понимает большинство стран региона.

Например, некоторые располож­енные в Европе государства (Сербия, Белоруссия, а до того – Словакия, Македония и Хорватия), подвергаются давлению стран ЕС на основании того, что, по мнению последних, политика первых отБольшАя ИГРА» с неИЗвестныМИ ПРАвИлАМИ:

МИРОВАЯ ПОЛИТИКА И ЦЕНТРАЛьНАЯ АЗИЯ

Однако государства Центральной Азии, по сути, не придерж­иваются в своих политиках никаких общеобязательных стандартов, ценностей и принципов. В этом регионе нет и никаких механизмов принуж­дения, действующих в этом направлении. Следовательно, и их региональная идентичность становится весьма неопределенной.

Эффективность деятельности региональных меж­дународных организаций (особенно, меж­государственных) такж­е зависит от стабильности и определенности во внешних политиках государств, входящих в регион. Ведь эта эффективность прямо зависит от сотрудничества государств-членов. Если они иногда сотрудничают в рамках той или иной организации, а иногда – нет, то эффективность становится весьма низкой.

Ситуация высокой неопределенности во внешних политиках центральноазиатских государств является такж­е одной из причин отсутствия эффективной интеграции на постсоветском пространстве. Она не дает создать эффективной системы региональных институтов, определяет высокие трансакционные издерж­ки на двухстороннее и многостороннее сотрудничество меж­ду странами, формирует различные дилеммы рациональности. Все это ведет к недоиспользованию объ­ективно существующего потенциала сотрудничества во всех областях.

Неопределенность внешних политик самих центральноазиатских стран и отсутствие в регионе каких бы то ни было общеобязательных институтов превращает эту часть Земли в одну сплошную «серую зону». Любые потенциально возмож­ные рациональные стратегии крупных внерегиональных игроков в этой ситуации нейтрализуются «дилеммой узника». Следовательно, неопределенность и нестабильность проникает и в региональные политики ведущих мировых государств.

Таким образом, в Центральной Азии как меж­дународном регионе возникает слож­ный комплекс неопределенности, нестабильности и непредсказуемости на разных уровнях. В рамках данного исследования мы будем рассматривать элементы неопределенности на уровнях «ниж­е», чем меж­дународно-региональный, только в той степени, до которой они проникают на уровень меж­дународно-региональных институтов.

В этой связи мы выделили следующие ключевые факторы, которые связаны с проблемой неопределенности на меж­дународно-региональном уровне.

1. Ориентация в политическом пространстве мира, т.е. геополитическая ориентация;

2. Особенности избранной модели социально-политического развития;

3. Объ­ективные интересы стран в сотрудничестве с теми или иными внешними партнерами и особенности их внешнеполитических стратегий;

4. Участие в региональных меж­дународных организациях

МИРОВАЯ ПОЛИТИКА И ЦЕНТРАЛьНАЯ АЗИЯ

1. Це­н­тра­льн­а­я Ази­я: мн­ож­е­стве­н­н­ость в Це­н­тра­льн­ой Ази­и­ ге­оп­оли­ти­че­ска­я н­е­оп­ре­де­ле­н­н­ость Геополитика — дисциплина, изучающая взаимодействие и взаимное соотношение пространственных и политических факторов53. Налож­ение разных измерений политического на физическое пространство Земли, собственно, и создает меж­дународно-политические регионы. В этом плане полож­ение региона в глобальном политическом пространстве относительно других регионов составляет важ­нейшую его характеристику. Однако современная (да и историческая) Центральная Азия занимает чрезвычайно неопределенное полож­ение относительно других частей мира.

Сама История во многом предопределила то, что в настоящее время неизвестно, какие крупные государства из каких регионов мира являются для центральноазиатских государств приоритетными партнерами в плане сотрудничества и интеграции. Существует сразу несколько потенциально возмож­ных геополитических «направлений», в которых мож­ет «двигаться» Центральная Азия. В настоящее время «векторы» действия различных геополитических сил на регион в существенной степени уравновешены. Причем практически все внешние игроки могут использовать в своих интересах те или иные историко-культурные пласты, объ­ективно существующие в регионе. Рассмотрим по отдельности все возмож­ные векторы притяж­ения Центральной Азии.

Это – Россия и группирующиеся вокруг нее постсоветские страны (Белоруссия, Армения). В этом случае речь будет идти об ориентации на Центральную Евразию, регион, единство которого с Центральной Азией было создано кочевыми государствами (преж­де всего тюркютским и монгольским), а затем – Российской империей и СССР. К этому региону Центральную Азию привяСм. например, классические работы по политической географии и геополитике: Ratzel F. Politische Geographie. Munich:

R. Oldenhourg, 1897; de la Blache Vidal. Principes de geographie humaine. Paris, 1921; Маккиндер Х.Дж. Географическая ось истории// Полис. 1995. № 4; Mackinder H. Democratic Ideals and Reality: A Study in the Politics of Reconstruction. New York, 1919; Mackinder H. The Round World and the Winning of the Peace// Foreign Affairs. vol. 21. № 4, (July 1943); Spykman N. America’s Strategy in World Politics: The United States and the Balance of Power. New York: Harcourt, Brace and Company, 1942; Spykman N. The Geography of the Peace. New York: Harcourt, Brace and Company, 1944; Хаусхофер К. О геополитике.

Работы разных лет. М.: Мысль, 2001; Haushoffer K. Grenzen und ihre geographische und politische Bedeutung. Berlin, 1927;

Schmitt C. Der Nomos der Erde. Koeln, 1950; Schmitt C. Land und Meer. Leipzig, 1942; Lacoste Y. Dictionnaire Geopolitique.

«БольшАя ИГРА» с неИЗвестныМИ ПРАвИлАМИ:

МИРОВАЯ ПОЛИТИКА И ЦЕНТРАЛьНАЯ АЗИЯ

Это – Китай, через который Центральная Азия начала «подключаться» к быстро растущей экономике Азиатско­Тихоокеанского региона. В рамках ШОС Китай такж­е все в большей степени увеличивает свою военно-политическую роль в регионе. С Китаем, особенно его Западным краем, Центральная Азия исторически связана тысячами нитей56, начиная с момента возникновения  Соловьев С.М. Сочинения: В 18 кн. История России с древнейших времен. М.: Мысль, 1988. Кн.1. С. 243 — 245; Кн. 2. С.

42, 537, 541 – 542. М.: Мысль, 1988; Ключевский В.О. Соч. в 9 т. Курс русской истории. T.I. М.: Мысль, 1987. С. 139 – 140;

История России: Россия и Восток/ Сост. Ю.А. Сандулов. СПб., 2002. С. 168—171, 173—189; Халфин Н.А. Присоединение Средней Азии к России (60—90—е годы XIX в). М., 1965. С. 16—26, 37—45; Россия и Средняя Азия. М., 2002; Струве В.

В. Дарий I и скифы Причерноморья// Вестник древней истории. 1949. № 4. С. 15—28; Збруева А. В. Древние культурные связи Средней Азии и Приуралья// Вестник древней истории. 1946. № 3. С. 182—190; Литвинский Б.А. Кангюйско - сарматский фарн (к историко - культурным связям племен южной России и Средней Азии). Душанбе: «Дониш», 1968;

Насонов А.Э. Монголы и Русь. М., Л., 1940; Вернадский Г.В. Монголы и Русь. Тверь, 1997; Греков И.Б. Восточная Европа и упадок Золотой Орды. М., 1975; Материалы по истории Узбекской, Таджикской и Туркменской ССР. Ч. 1: Торговля с московским государством и международное положение Средней Азии в XVI—XVII вв. Л., 1932; Сопленков С.В. Дорога в Арзрум: российская общественная мысль о Востоке (первая половина XIX века). М., 2000. С. 5—79, 141—181; Васильев Д.В. О политике царского правительства в Русском Туркестане. (К вопросу о «русификации»)// Сборник Русского исторического общества. Т. 5 (153). С. 58—70; Брусина О.И. Славяне в Средней Азии. Этнические и социальные процессы. Конец XIX – конец ХХ века. М., 2001. С. 20—40, 138—147; Гинзбург А.И. Русское население в Туркестане (конец XIX – начало ХХ века). М., 1991; Казачьи войска азиатской России в XVIII – начале ХХ века (Астраханское, Оренбургское, Сибирское, Семиреченское, Уральское). Сб. документов/ Сост. Н.Е. Бекмаханова. С. 11—19, 25—28, 30—34; Национальная политика России: история и современность. М., 1997. С. 126—129; Национальные окраины Российской империи: становление и развитие системы управления / Отв. ред. С.Г. Агаджанов, В.В. Трепавлов. М., 1998. С. 324—331; Фомченко А.П. Русские поселения в Туркестанском крае в конце XIX – начале ХХ в. (социальноэкономический аспект). Ташкент, 1983. С. 28—70; Ахмеджанов Г.А. Российская империя в Центральной Азии (История и историография колониальной политики царизма в Туркестане). Ташкент, 1995; Silfen P. H. The Influence of Mongols on Russia: A Dimensional History. N.Y., 1974; Halperin Ch. J. Russia and the Golden Horde. Bloomington, 1985.

 Боришполец К., Бабаджанов А. Миграционные риски стран Центральной Азии// Аналитические записки НКСМИ МГИМО. Выпуск 2(22). февраль 2007.

 Валиханов Ч.Ч. Собр. соч. в пяти томах. Т. 2. О Западном крае Китайской империи. Алма-Ата, 1985; Бичурин И.

Описание Чжунгарии и Восточного Туркестана в древнейшем и нынешнем его состоянии. Т. 1-2. СПб., 1829; Бичурин И. Собрание сведений о народах, обитавших в Средней Азии в древние времена. Т. 1-3. СПб., 1851; Восточный Туркестан и Средняя Азия: История. Культура. Связи. М., 1984; Бартольд В.В. Очерк истории Семиречья. Соч., т. II (I). М.: ИВЛ, 1963; Бартольд В.В. Туркестан в эпоху монгольского нашествия. Соч., т. 1. М.: ИВЛ, 1963; Боровкова Л.А.

Запад Центральной Азии во II в. до н.э. — VII в.н.э. (историко-географический обзор по древнекитайским источникам).

М., 1989; Малявкин А.Г. Танские хроники о государствах Центральной Азии. Тексты и исследования. Новосибирск, 1989; Фесенко П.И. История Синьцзяна. М., 1935; Ходжаев А. Цинская империя, Джунгария и Восточный Туркестан. М., 1979; Хафизова К.Ш. Китайская дипломатия в Центральной Азии (ХIV—ХIХ вв.). Алматы, 1995; Кузнецов B.C. Цинская империя на рубежах Центральной Азии (вторая половина XVIII — первая половина XIX в.). Новосибирск, 1983; Караев О.К. История Караханидского каганата (X — нач. XIII вв.). Фрунзе, 1983; Литвинский Б.А., Смагина. Б.Б. Манихейство.

Восточный Туркестан в древности и раннем средневековье: Этнос. Языки. Религии. М., 1992; Попова И.Ф. Танский Китай и Центральная Азия// http://www.kyrgyz.ru/?page=312; Lattimore O. Inner Asien Frontiers of China. London — New-York, 1940; China in Central Asia. The Early Stage: 125 B.C. — A.D. 23. An annotated Translation of Chapters 61 and 96 of the History of the Former Han Dynasty/ Tr. By A.F.P. Hulsewe. With an Introduction by M.A.N.Loewe. Leiden, 1979; Schafer E. The Golden Peaches of Samarkand: A Study of T’Ang Exotics. Berkeley: University of California Press, 1985.