«ИНТЕРПРЕТАЦИОННОЕ ФУНКЦИОНИРОВАНИЕ ЮРИДИЧЕСКОГО ЯЗЫКА В ОБЫДЕННОМ СОЗНАНИИ (НА МАТЕРИАЛЕ ТОЛКОВАНИЙ ЮРИДИЧЕСКИХ ТЕРМИНОВ РЯДОВЫМИ НОСИТЕЛЯМИ РУССКОГО ЯЗЫКА) ...»

Федеральное государственное бюджетное образовательное учреждение высшего

профессионального образования «Кемеровский государственный университет»

Кафедра русского языка

На правах рукописи

Воробьева Марина Евгеньевна

ИНТЕРПРЕТАЦИОННОЕ ФУНКЦИОНИРОВАНИЕ

ЮРИДИЧЕСКОГО ЯЗЫКА В ОБЫДЕННОМ СОЗНАНИИ (НА

МАТЕРИАЛЕ ТОЛКОВАНИЙ ЮРИДИЧЕСКИХ ТЕРМИНОВ

РЯДОВЫМИ НОСИТЕЛЯМИ РУССКОГО ЯЗЫКА)

Специальность 10.02.01 – Русский язык

ДИССЕРТАЦИЯ

на соискание ученой степени кандидата филологических наук

Научный руководитель – д. ф. н., профессор Голев Н. Д.

Кемерово

ОГЛАВЛЕНИЕ

ВВЕДЕНИЕ………………………………………………………………………

ГЛАВА ПРОБЛЕМА ИНТЕРПРЕТАЦИИ (ТОЛКОВАНИЯ)

1.

ЮРИДИЧЕСКОГО ЯЗЫКА И ЕГО ЕДИНИЦ В НАУКЕ…………………… 1.1. Юридический аспект проблемы толкования……………………………... 1.1.1. Понятие «толкование права». Виды и способы толкования права…… 1.1.2. Конфликт интерпретаций как основа оппозиции официального и обыденного толкования права………………………………………………….. 1.1.3. Коммуникативно-языковая природа права……………………………... 1.2. Проблема интерпретации в философии…………………………………... 1.2.1.Смыслопорождение как основа интерпретации………………………… 1.2.2. Интерпретация речевых произведений как конструирование смысла читателем………………………………………………………………………… 1.2.3. Интерпретация речевых произведений как «свободная игра»………… 1.2.4. Интерпретация и текстовое сотрудничество автора и читателя………. 1.3. Лингвистический контекст исследования особенностей толкования речевых произведений.…………………………………………………………. 1.3.1. Источники вариативности понимания речевых произведений……….. 1.3.2. Логико-лингвистический подход к интерпретации текста……………. 1.3.3. Толкование речевых произведений с позиций системно-семиотического подхода…………………………………………………………………………... 1.3.4. Лингво-герменевтический подход к интерпретации текста…………... 1.3.5. Когнитивный подход к интерпретации речевых произведений………. 1.3.6. Интерпретация текста в психолингвистической традиции……………. 1.3.7. Интерпретация речевых произведений с позиций психопоэтики…….. Выводы по 1 главе……………………………………………………………….

ГЛАВА 2. ЭКСПЕРИМЕНТАЛЬНОЕ ИССЛЕДОВАНИЕ ОБЫДЕННЫХ

ТОЛКОВАНИЙ ЮРИДИЧЕСКИХ ТЕРМИНОВ…………………………….. 2.1. Подходы к изучению юридических терминов……………………………. 2.2. Формы репрезентации содержания юридических терминов……………. 2.3. Основные задачи и этапы экспериментального исследования………….. 2.4. Результаты дефиниционного эксперимента………………………………. 2.5. Результаты ассоциативного эксперимента………………………………. Выводы по 2 главе……………………………………………………………... ЗАКЛЮЧЕНИЕ………………………………………………………………... СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ……………………………………………………...

ВВЕДЕНИЕ

Настоящее исследование посвящено одному из аспектов использования русского языка в контексте правовой коммуникации. Естественный язык попадает в сферу юридического функционирования двумя путями: в одном из них он выступает как средство (субстрат, способ существования) юридической деятельности, в другом – как ее объект [Голев 2008: 138]. В качестве средства юридической деятельности естественный язык используется при создании правовых текстов, в частности – текстов закона (законотворчество), а также при толковании текстов закона (законоприменение). Естественный язык может быть объектом законодательной деятельности (закон о государственном языке), объектом правоприменительной деятельности, в том числе – экспертного исследования (правонарушения, которые связаны с речевыми действиями). В нашем составляющих – юридических терминов.

Данный аспект в настоящее время является преимущественно предметом юриспруденции: теории государства и права (правотворчество, толкование права), юридической герменевтики, в то же время его многосторонний характер для выявления и описания полной картины данного феномена предполагает выход за рамки сугубо юридического предмета и рассмотрение его как лингвистического, психологического, философского (герменевтического) феноменов. Этот выход осуществляется в настоящем диссертационном исследовании. Он находит свое воплощение в системном многоаспектном исследовании проблемы множественности интерпретации правового текста (на уровне юридических терминов).

интерпретирующей деятельности, являющимся причиной вариативности ее результатов, в частности – c взаимодействием логической и чувственной сторон сознания интерпретирующего субъекта: за логической стороной стоит официальное толкование права, за чувственной – преимущественно обыденное метаязыковое сознание, обусловливающее в значительной мере обыденное филологическое толкование права (текста закона).

В мировой юридической науке сложились две точки зрения на статус естественного языка, который используется в правовой сфере. Одна из них заключается в том, что язык правовых текстов рассматривается как особый юридический язык, предназначенный для специалистов с соответствующим образованием, профессионалов, а другая – в том, что язык права – это подстиль литературного языка, который должен быть понятен всем носителям русского языка, т. к. законопослушание предполагает законопонимание.

Первой точки зрения придерживаются многие немецкие исследователи.

Так, по мнению А. Шнитцера, существует специальный юридический язык, который требует особых знаний; к «ясной форме выражения права может вынуждать только низкий уровень развития людей» [цит. по раб.: Керимов 1998: 57–58]. Отто Гирке утверждал, что законодательные акты написаны абстрактным языком юристов, совершенно непонятным для не специалистов.

Это дало В. Гедеману основание считать трудности, связанные с ясностью языка закона, непреодолимыми [цит. по раб.: Керимов 1998: 57–58].

Сторонники второй точки зрения считают язык законодательства стилем общелитературного языка, на базе которого он и возник. Так, А.А. Ушаков считает, что термины «язык закона» или «законодательный язык» не обозначают специального языка, противостоящего литературному языку, они подразумевают функциональный стиль современного русского литературного языка (законодательный стиль), который объединяет совокупность языковых средств, выражающих мысли законодателя, законодательные категории [Ушаков 2008: 215]. А.С. Пиголкин также рассматривает юридический язык как особый функциональный стиль литературного языка, характеризующийся специальными композиционными и стилистическими средствами, особым словарным составом языка для выражения мысли законодателя [Язык закона 1990: 14]. Подобной точки зрения на юридический язык придерживаются С.С. Алексеев [Алексеев 1982:

284–287] и Н.И. Хабибулина [Хабибулина 1996: 19].

исследователей (Д. Меллинкофф, Й. Гемар, Г. Маттила). Д. Меллинкофф рассматривает юридический язык в качестве «трансформации естественного языка»1, при этом язык права должен характеризоваться простотой и ясностью [Mellinkoff 2004]. Й. Гемар отмечает, что «юридическая терминология и юридический язык развились и функционируют как формы естественного языка» [цит. по раб.: Galdia 2009: 93]. Г. Маттила в своих трудах пишет о том, что «юридический язык работает как функциональный вариант естественного языка, но обладает рядом следующих особенностей:

морфосинтаксическими, семантическими и прагматическими. С одной профессионалами, с другой стороны, информация, передаваемая на нем, предназначена для всего населения» [Mattila 2006: 3–4].

По мнению M. Галдиа, «вопрос о том, является ли юридический язык особым стилем русского языка или специальным профессиональным языком, – это больше вопрос о специфике функционирования языка в определенной сфере, чем о его типологии. Язык права – язык особого дискурса2, называемого правовым» [Galdia 2009: 90]. Особенность функционирования естественного языка в юридической сфере заключается в том, что он коммуникации, которая, будучи ориентированной на аристотелевскую Здесь и далее перевод с английского выполнен нами.

И.В. Силантьев отмечает, что термин «дискурс» означает устойчивую, социально и культурно определенную традицию человеческого общения. От вида дискурса зависят коммуникативные стратегии [Силантьев 2004: 98].

формальную логику, предполагает однозначность восприятия, отсутствие множественности интерпретации.

Особенности естественного языка – антиномическое бытие, стихийность законов его существования, полевое устройство семантики языковых единиц – вступают в противоречие с жесткой семантизацией языковых единиц, используемых в юридическом языке, с предписательным императивом понимания юридических текстов. Понимание правовых норм рядовыми носителями языка не всегда соответствует правовой идее, заложенной законодателем в правовом тексте (в частности – в тексте закона), вследствие чего возникает потенциал коммуникативной неудачи.

Глубина преобразований, которым подвергается естественный язык, попадая в сферу правового функционирования, позволяет рассматривать функциональную юридическую разновидность современного русского языка как «самостоятельную подсистему» [Голев 1999: 22]. Юридический язык, как и другие феномены языко-правовой зоны, обладает «специфическим качеством, невыводимым в полной мере из литературного субстрата» [Голев 2004б: 39]. Данное качество относится не к периферии названной зоны, а к сущности.

В настоящем исследовании юридический язык рассматривается в его речевом проявлении, в первую очередь – в тексте как основном результате речевой деятельности. Юридические тексты, конструкции, термины, составляющие содержание юридического языка, являются амбивалентными.

С одной стороны, они «представляют собой продолжение естественного языка и не могут не быть таковыми, поскольку закон обращен к рядовым гражданам и призван регулировать их социальное поведение». С другой стороны, имеют «узкоспециализированное содержание, предназначенное для специалистов, т.к. вытекают из системы права, юридических презумпций»

[Воробьева 2014: 36]. Амбивалентность такого рода актуализируется, когда юридический текст и термин как его компонент объединяют одновременно специальные и обыденные смысловые компоненты.

Юридические термины, будучи языковыми по сути, являются смысловым фундаментом правовых текстов, опорными точками в процессе познания правовых явлений, они непосредственно связаны с регулятивной функцией права, залогом реализации которой является эффективное действие «юридическая терминология есть не что иное, как основной, наиболее информационный пласт лексики языка законодательства, способствующий точному и ясному формированию правовых предписаний, достижению максимальной лаконичности юридического текста» [Прянишников 1976: 7].

Под юридическими терминами мы понимаем «элемент юридической техники, словесные обозначения государственно-правовых понятий, с помощью которых выражается и закрепляется содержание нормативноправовых предписаний государства» [Большой юридический словарь 2010:

695]. В соответствии с правилами юридической техники к юридическим терминам предъявляются такие требования: 1) однозначность: термины должны однозначно употребляться в одном и том же нормативно-правовом акте; 2) общепризнанность: они должны употребляться в обиходе; 3) устойчивость: термины должны сохранять свой особый смысл в каждом новом правовом акте [Воробьева 2011: 176].

Большинство современных исследований, посвященных юридическим ортоцентрического подходов3 [Балыхина 1983], [Паисьева 1985], [Язык закона 1990], [Ершова 1990], [Денисова 1992], [Хижняк 1990, 1997], [Милославская 2000] и др. Основными аспектами изучения являются:

функционально-стилистический.

Среди прочих подходов следует отметить антропоцентрический прагмалингвистический, направленный на исследование функционирования Более подробно данные подходы представлены в разделе 2.1 Подходы к изучению юридических терминов юридических терминов в различных речевых актах [Galdia 2009; Бульба 2009].

Также заслуживает внимания изучение процессов терминологизации и детерминологизации юридических терминов, т.к. данные процессы – одно из проявлений взаимодействия естественного и юридического языка.

Несмотря на разносторонность исследований, посвященных юридической терминологии, многие важные вопросы остаются актуальными.

Одним из таких вопросов является изучение множественности интерпретации (толкования) юридических терминов рядовыми носителями языка. С учетом потребителей и перлокутивного эффекта реальное функционирование юридических терминов может быть весьма дистанциированным от авторского замысла и приоритетов.

Онтологической основой проблемы нашего исследования является противоречие между требованием юридической техники, направленной на достижение однозначности уяснения и толкования юридических терминов, и неизбежным отсутствием однозначности в герменевтике естественной коммуникации. Мы исходим из того, что обыденное толкование не может осуществляться иначе, чем в режиме объективной, закономерной и неизбежной смысловой вариативности и множественности форм репрезентации содержания текстов и терминов как их компонентов.

В гносеологическом плане необходимость такого рода исследований обусловлена тем, что теоретики права сосредоточены в основном на изучении официального толкования текстов закона. Что касается обыденного толкования, то оно редко становится предметом изучения как в теории государства и права, так и в теоретической лингвистике. Однако в последнее время появились работы, в которых обыденному виду толкования права и филологическому способу его осуществления уделено специальное внимание [Соцуро 2000, Ващенко 2002; Смирнова 2007; Белоконь 2011; Великий 2011;

Колесник 2010; Голев 2014]. В них ставится задача системного изучения обыденного толкования текста закона и филологического способа его осуществления (грамматического, языкового, лингвистического). Возросший интерес к данным проблемам связан с признанием языковой сущности права.

Толкование права предполагает в первую очередь толкование правового текста и его ключевых слов – юридических терминов, которые являются основным пластом лексики языка законодательства. Особенно нуждается в изучении вариативность содержания юридических терминов и множественность форм его репрезентации.

Периферийный статус обыденного толкования права в юридической науке обусловлен также несовпадением презумпций при подходе к понятию правовой коммуникации и коммуникативного акта у теоретиков, практиков юриспруденции [Архипов 2008; Макушина 2004; Романенко 2010; Романова 2011] и у лингвистов, исследующих функционирование естественного языка в специальных сферах [Лебедева 2000; Голев 2012]. По словам Н.Д. Голева, правовая коммуникация «имеет свою структуру, определяемую ее целевыми установками, свое социальное и ментально-психологическое пространство, свое своеобразие типов субъектов и адресатов коммуникации, свои специфические системы способов и средств осуществления целей» [Голев 2006: 16]. В центре последних, как уже отмечалось, находится естественный язык.

Что касается трактовки коммуникативного акта как сложного процесса, то он состоит, по Дж. Остину, из трех этапов: иллокуции (замысла, намерения), локуции (осуществления) и перлокуции (результата, воздействия на адресата) [Остин 1986]. Теоретики и практики права сосредоточены на деятельности автора правового текста, воплотившего свое намерение (иллокуцию) в речевом произведении, они уделяют недостаточно внимания перлокуции – реальному функционированию правовых текстов и терминов в сознании рядовых носителей языка. Изучение правовой коммуникации с позиции личности адресата предполагает, во-первых, признание неизбежности субъективизма интерпретации и множественности интерпретационных результатов и, во-вторых, признание необходимости учета фактора адресата в законотворческой и законоприменительной деятельности.

Однако «юридическая техника возникла и существует как основная стратегия преодоления вариативности понимания и интерпретации текстов и терминов, что в принципе невозможно для всех форм неофициального толкования закона, которое не может не существовать в формах субъективной и, следовательно, множественной интерпретации» [Воробьева 2011: 176]. Обыденное сознание имеет много вариантов бытия и форм его проявления: «от интенционально обусловленной принципиально рассудочной, актуализованной и вербализованной рефлексии до неинтенциональной интуитивной, неактуализованной и молчаливой» [Голев 2007: 70].

Поэтому законодатели, если они заинтересованы в том, чтобы тексты закона достигали сознания адресата – рядового гражданина, должны иметь сведения о «реальном функционировании юридических терминов и текстов в ментальном пространстве общества, устроенного не по предписаниям законодателя, а по общим законам функционирования естественного языка»

[Воробьева 2011:176]. В частности, к таким законам относятся отчуждение текста от автора («Смерть Автора») и влияние личности адресата на результаты интерпретации.

Необходимость решения обозначенной проблемы определяется также противоречием двух научных подходов: традиционного, предписывающего взгляда на норму, провозглашающего однозначность взглядов высшей ценностью науки, и современного, описывающего, признающего плюрализм и вариативность научного знания III тысячелетия.

Объектом данного исследования является в широком смысле юридический язык, в узком – юридическая терминология, предметом – интерпретационное функционирование юридических терминов в обыденном сознании. Основной аспект рассмотрения – множественность интерпретации юридических терминов, непосредственным предметом исследования выступают варианты интерпретации юридических терминов рядовыми носителями языка.

В проводимом исследовании поставлена следующая цель: выявление и описание особенностей интерпретации (толкования) юридических терминов в обыденном сознании в аспекте ее вариативности, а также разработка типологии вариантов интерпретации.

Под интерпретацией (толкованием)4 речевых произведений вслед за деятельность и одновременно результат в установлении смысла речевых действий» – актуализированного речевого значения в рамках сиюминутной ситуации [Демьянков 1999: 5]. Деятельность интерпретатора рассматривается как «самостоятельный когнитивный процесс, обусловленный знанием языка, контекста, конвенций общения, стратегий интерпретирования, процедурой интерпретации, что приводит к неоднозначности интерпретации языкового выражения» [Воробьева 2011: 175].

В основе работы лежит теоретическое положение о специфичности обыденной интерпретации. Важнейшим проявлением ее специфики является неизбежная множественность вариантов интерпретации содержания юридических терминов. Множественность интерпретации обусловлена как (динамичность, вариативность, асимметрия формы и значения и т. д.), так и лингвоперсонологическими особенностями реципиента (индивидуальными и типовыми), активным характером его рецептивной деятельности. Н.Д. Голев отмечает, что «принципы устройства ментально-психологического персонологического пространства и принципы системного устройства языка коррелятивны между собой, и поэтому есть основания говорить об их относительном изоморфизме» [Лингвоперсонология 2006: 20].

Поставленная цель требует решения следующих задач:

Толкование и интерпретацию мы рассматриваем как аспектуальные синонимы, отражающие сущность данных феноменов с юридической и лингвистической стороны соответственно.

1) рассмотреть параметр вариативности-единственности толкования как ключевой в оппозиции официального и обыденного толкования;

обусловливающие множественность интерпретации (толкования);

3) путем лингвистического эксперимента выявить обыденные значения зафиксированными в специальном словаре юридических терминов;

4) рассмотреть формы репрезентации содержания юридических терминов;

проанализировать стратегии толкования семантики данных терминов, применяемые рядовыми носителями языка.

В основе работы лежит гипотеза о том, что ключевым фактором, обусловливающим множественность интерпретации юридических терминов, является разная природа профессионального и обыденного толкования, в частности – преобладание в обыденном толковании чувственного начала, которое способствует расширению интерпретационного поля, что, по нашему предположению, должно проявляться в смысловой вариативности и использовании различных форм репрезентации содержания терминов.

Методика обоснования гипотезы исследования – лингвистический эксперимент, включающий два этапа: дефиниционный и ассоциативный.

Данный эксперимент направлен на выявление вариативности интерпретации юридических терминов рядовыми носителями русского языка и влияния на него чувственной и логической форм познания.

Испытуемым для интерпретации (толкования) были предложены термины Конституции Российской Федерации. На первом этапе эксперимента им предлагалось написать значение данных терминов. На втором – испытуемых просили написать ассоциации, которые вызывают у них представленные термины. Для обработки полученных результатов использовался метод научного описания, включающий классификацию, сопоставление и количественную обработку данных.

Эмпирическая база исследования составляет 3000 реакций-ответов на 30 терминов Конституции Российской Федерации. Использование данных терминов в качестве стимульного материала нашего исследования обусловлено тем, что Конституция является основным законом Российской Федерации, имеющим высшую юридическую силу, применяющимся на всей территории государства, следовательно, понимание смысла и содержания данного закона всеми гражданами является обязательным. Кроме того, терминология Конституции – общеправовая, системно объединяющая термины, которые функционируют во всех отраслях законодательства, выражая и обозначая понятия широкого обобщенного значения.

Признаком терминологичности, взятом в нашем исследовании в качестве критерия отбора материала, является закрепленность термина в Большом юридическом словаре.

Состав испытуемых. В лингвистическом эксперименте приняли участие 300 испытуемых – преимущественно студенты ФГБОУ ВПО «Кемеровский технологический институт пищевой промышленности» и ФГБОУ ВПО «Российский торгово-экономический университет».

Научная новизна настоящей работы состоит в исследовании особенностей обыденного толкования юридических терминов в аспекте множественности интерпретации. Обыденная семантика терминов выявлена с использованием метода лингвистического эксперимента, участниками которого стали рядовые носители русского языка. Дефиниционный и ассоциативный этапы эксперимента направлены на актуализацию использования различных стратегий толкования юридических терминов – дефиниционной и ассоциативной соответственно.

множественности форм и содержания юридических терминов в процессе их функционирования в сознании рядовых носителей языка и метаязыковой деятельности. Предпринята попытка снять с обыденного толкования и субъективно-множественного способа его существования негативные оценки, представить в объективистском модусе.

Теоретическая значимость определяется вкладом в изучение обыденного филологического толкования, которое крайне редко выступает предметом исследования как юридической науки, так и теоретической лингвистики. Имеющиеся работы в основном сосредоточены на нормативной стороне толкования юридических терминов и текстов, в то время как их реальное функционирование остается в тени.

Научные результаты вносят вклад в теорию юридической лингвистики, в том числе лингвоконфликтологии и лингвоэкспертологии, деятельность которых связана, в частности, с исследованием спорных, неоднозначно толкуемых текстов.

Результаты исследования значимы и для развития вариантологии:

выявлено, что вариативность семантики юридических терминов и форм репрезентации их содержания обусловлена одновременно объективными языковыми факторами и многообразием типов языковых личностей, особенностями применяемых ими интерпретационных стратегий.

Практическая значимость проведенного исследования заключается в том, что его результаты найдут применение в законотворческой деятельности – в процессе создания текстов закона, в законоприменительной деятельности – при решении проблем, связанных с толкованием текстов закона, а также в практике лингвистических экспертиз. Полученные результаты могут использоваться в учебных курсах для студентов лингвистических и юридических специальностей. Материал исследования может стать основой для создания Словаря обыденных толкований специальной лексики.

На защиту выносятся следующие положения:

1) обыденная интерпретация терминов – необходимая и важная форма ментального существования юридического языка в языковом сознании общества;

2) перлокуция является сущностным этапом правовой коммуникации, который требует применения к нему конкретно-исследовательского подхода использования в практике правовой коммуникации, т. к. реальное функционирование правовых текстов и терминов может существенно отличаться от замысла законодателя;

3) конфликт интерпретаций, обозначенный П. Рикером, имеет особую актуализируется в оппозиции официального (нормативного) и обыденного толкования права (текста закона);

главным параметром противопоставления нормативноюридического и обыденного толкования является параметр вариативностиединственности толкования (интерпретации): нормативно-юридическое толкование ориентировано на однозначность результатов интерпретации, обыденное толкование характеризуется множественностью вариантов интерпретации;

обыденного толкования юридических терминов лежит оппозиция рационально-логической и чувственной форм репрезентации содержания данных терминов, что отражено в следующих оппозициях: понятие и представление, дефиниция и ассоциация, лексикографическое и реальное значение;

6) обыденные метаязыковые дефиниции и ассоциативное поле одного и того же юридического термина имеют как зону пересечения, так и зону акцентирования содержания.

Таким образом, данное исследование выполнено, с одной стороны, в рамках таких научных направлений лингвистики, как вариантология, лингвистический интерпретационизм, антропоцентрическая лингвистика, с другой стороны – с позиций общей и юридической герменевтики. Оно непосредственно связано с традиционной философской герменевтикой, рецептивной эстетикой, философией постструктурализма и постмодернизма.

положения и результаты исследования докладывались на следующих научных конференциях: Международная научно-практическая конференция «Образование, наука, инновация – вклад молодых исследователей» (КемГУ, Кемерово, 2009, 2010), Международная конференция студентов, аспирантов и молодых ученых «Ломоносов». Секция «Филология» (МГУ, Москва, 2010, 2011), Международный форум по проблемам науки, техники и образования (Москва, 2011), Международная студенческая научно-практическая конференция «Современные научные парадигмы языка, литературы, государственный университет внутренних дел имени Е.О. Дидоренко, Луганск, 2010, 2011), Всероссийская конференция молодых ученых «Актуальные проблемы лингвистики и литературоведения» (ТГУ, Томск, 2011).

Материалы диссертационного исследования внедрены и используются в учебном процессе Кемеровского института (филиала) ФГБОУ ВПО «Российский экономический университет имени Г.В. Плеханова» по направлению подготовки «Юриспруденция» (профили подготовки:

«Государственно-правовой», «Гражданско-правовой», «Уголовно-правовой») по дисциплине «Теория государства и права».

Публикации. Материалы исследования опубликованы в 1 разделе коллективной монографии, в 48 авторских словарных статьях «Словаря обыденных толкований русских слов», 3 статьях в рецензируемых научных журналах, включенных в перечень ВАК Минобрнауки РФ, 8 публикациях в сборниках научных трудов и материалов международных конференций.

Общий объем составляет 15,02 п.л.

Структура работы включает введение, две главы, заключение, список литературы.

Во введении обосновывается актуальность темы исследования, выявляется степень ее разработанности, формулируются проблема, цели и задачи исследования, определяются его объект и предмет, перечисляются положения, выносимые на защиту, указываются научная новизна работы, теоретическая и практическая значимость результатов исследования.

Первая глава посвящена рассмотрению проблемы интерпретации (толкования) текста вообще и текста закона в частности в лингвистике, философии и юриспруденции. Во второй главе представлены ход и результаты дефиниционного и ассоциативного эксперимента.

В заключении излагаются основные выводы, разрабатываются стратегии повышения эффективности правовой коммуникации, намечаются перспективы дальнейшего исследования.

ГЛАВА 1. ПРОБЛЕМА ИНТЕРПРЕТАЦИИ (ТОЛКОВАНИЯ)

ЮРИДИЧЕСКОГО ЯЗЫКА И ЕГО ЕДИНИЦ В НАУКЕ

Вопрос об интерпретации является одним из фундаментальных среди многих гуманитарных дисциплин, он имеет большую историю исследований и дискуссий. Интерпретация как предмет теории литературы, философии и языка – это одновременно когнитивный процесс (включающий субъекты, объекты, цели, результаты), результат и установка (презумпция интерпретируемости объекта). Результатом интерпретации текстов, их отдельных компонентов является речевое значение, которое актуализируется в виде смысла в зависимости от свойств личности интерпретатора и конкретной ситуации интерпретирования. Результат может быть воспринимаемым внешне – в виде разъяснения, воспроизведения, перевода и т.п. – или быть исключительно внутренним – как понимание.

В юриспруденции термин «толкование» стал более актуален, чем термин «интерпретация». Толкование текста закона и его ключевых слов (юридических терминов) в теории государства и права рассматривается в более широком контексте – как толкование правовых норм, один из механизмов осуществления правовой коммуникации.

1.1. Юридический аспект проблемы толкования 1.1.1. Понятие «толкование права». Виды и способы толкования права Толкование права является одной из наиболее древних и традиционных проблем юридической науки. В общем виде под толкованием права понимается «особый вид деятельности государственных органов, различных организаций и отдельных граждан, направленный на раскрытие смыслового содержания общеобязательной воли законодателя, выраженной в норме права» [Большой юридический словарь 2010: 626].

Толкование является необходимой предпосылкой, предварительной стадией реализации правовых норм, которая включает две составные, взаимосвязанные и взаимодополняющие части: уяснение смысла нормы права, подлежащей применению, и разъяснение ее сущности и смыслового содержания. Уяснение норм права – это «процесс получения полного и исчерпывающего представления о каждой из них, процесс познания подлежащих применению правовых норм “для себя”» [Пиголкин 1998: 53].

Уяснение является первичным элементом процесса толкования. Разъяснение – «совокупность выработанных государственными органами, общественными организациями и гражданами рекомендаций и пояснений, направленных на раскрытие подлинного смысла и содержания закона и его норм» [Пиголкин 1998: 53]. В отличие от уяснения разъяснение существует «для других».

Исследуя проблему толкования в части уяснения, следует говорить о различных способах и приемах интерпретационной деятельности, которые обеспечивают достижение ясности, доступности, убедительности смысла интерпретируемых норм. А.Ф. Черданцев разграничивает термины «способ»

и «прием» толкования [Черданцев 1972: 76–77]. Способ толкования – понятие более емкое, включающее в себя ряд технических приемов и средств познания. Термин «прием» означает конкретное познавательное действие, движение мысли. Таковыми являются сравнение, аналогия, выведение одних знаний из других, логическое преобразование и т.д. Все точки зрения относительно способов толкования можно объединить в три группы.

1. Н.Н. Вопленко говорит о комплексном подходе в использовании приемов и способов толкования (филологического, систематического, историко-политического, логического) как средств интерпретационной деятельности [Вопленко 2001: 17–19].

Суть филологического толкования состоит в грамматическом, лексическом и синтаксическом анализе текста нормы или статьи нормативноправового акта. Особое внимание при этом обращается на структуру текста, расстановку знаков препинания, на смысловое значение в данном тексте общеупотребительных терминов и слов, технических терминов, заимствованных из различных отраслей знания – науки, техники и искусства, а также на специальную, юридическую терминологию.

Систематическое толкование заключается в использовании системного подхода при анализе различных норм права, отдельных статей и в целом законов. Основное внимание исследователя при этом сосредоточивается на уяснении сущности и содержания нормы права путем сопоставления ее с другими, ранее принятыми нормами, установления ее места и роли в системе этих норм, определения характера ее многосторонних связей с данными нормами.

Основной смысл историко-политического толкования и содержания сводятся к выяснению социально-политической ситуации, в которой принималась данная норма, к установлению социально-политических мотивов ее издания, к определению основных целей и намерений законодателя. Правоприменитель, используя историко-политическое толкование, выясняет одновременно вопрос о связи и преемственности издаваемой нормы со всеми предшествующими ей в данной сфере общественных отношений нормами.

Логическое толкование предполагает выяснение содержания нормы права с помощью законов и правил формальной логики. Логический способ своими специфическими приемами дает возможность другим способам получить новые знания, а также проверить истинность действий и операций в толковании.

2. А.Ф. Черданцев, проведя исследование способов толкования норм права, верифицировал условия действия и взаимосвязи следующих способов толкования: языкового, логического, исторического и систематического [Черданцев 1993: 35–116].

3. С.С. Алексеев отмечает, что общепризнанными способами являются языковой (грамматический), исторический, систематический.

Функциональный способ толкования не стал общепризнанным в науке.

Спорным является и существование логического способа толкования. В качестве самостоятельного способа толкования С.С. Алексеев выделяет специально-юридический способ – «толкование нормы, основанное на достижениях юридической науки; такие достижения могут быть в самом тексте закона – толкование понятий, а также в разъяснениях судебных инстанций и научных комментариях» [Алексеев 1982: 100]. В отличие от формально-логического анализа, на котором основывается юридический позитивизм [Алексеев 1998], толкование права предполагает более сложный семантический анализ.

Толкование в части разъяснения предполагает такие виды толкования, как официальное и неофициальное, которые выделяются в зависимости от юридических последствий, наступивших в результате толкования нормы права.

Официальное толкование представляет собой «разъяснение смысла норм права, исходящее от государственно-властного органа и имеющее обязательный характер для всех субъектов, чьи взаимоотношения регулируются разъясняемой нормой» [Закон: создание и толкование 1998:

54]. Официальное толкование «ориентировано прежде всего на максимальную однозначность толкования воли законодателя, оформленной посредством текста правового акта, оно не учитывает особенности восприятия и толкования норм права рядовыми реципиентами» [Воробьева 2014: 35].

разъяснение, которое обязательно для лиц, подчиненных органу, производящему толкование, и казуальное – официальное разъяснение, которое дается судебным или иным компетентным органом по поводу конкретной ситуации. Среди нормативного толкования выделяют аутентическое – когда разъяснение дает сам орган, издавший данный акт, если при его практическом применении возникают неясности или противоречия и легальное, которое осуществляется путем инструкций, разъяснений специально уполномоченными на это органами.

Неофициальное толкование предполагает «такое разъяснение смысла права, которое осуществлено не уполномоченными специально на это органами и лицами и не имеет обязательного характера, т. е. не обладает юридической силой» [Закон: создание и толкование 1998: 58]. В отличие от официального толкования, неофициальное толкование характеризуется вариативностью понимания, интерпретации смысла правовых текстов.

Данная особенность присуща в первую очередь такой разновидности неофициального толкования, как обыденное толкование.

Неофициальное толкование делится на обыденное (разъяснение правовой нормы, даваемое гражданами в быту), профессиональное (разъяснение, даваемое специалистом-юристом), доктринальное (разъяснение, даваемое непосредственно наукой права, т. е. научными учреждениями).

Разработке проблемы толкования посвящены работы таких теоретиков права, как С.С. Алексеев, Н.Н. Вопленко, А.С. Пиголкин, В.В. Лазарев, А.Ф. Черданцев и др. Исследованию в этих работах подвергается в основном юридическая техника – совокупность определенных приемов, правил, методов, применяемых как при разработке содержания и структуры правовых актов, так и при их претворении в жизнь. Также в центре внимания находится та часть проблемы толкования текста закона, которая связана с официальным толкованием и властной деятельностью субъектов праворазъяснительной работы. Неофициальное же толкование до сих пор зачастую выпадает из поля зрения исследователей. Особенно это касается обыденного толкования, которое по существу остается неизученным.

Имеются лишь отдельные замечания о нем.

Так, в работе С.С. Алексеева «Общая теория права» неофициальному толкованию права уделено несколько строк, имеющих общий характер:

«Неофициальное толкование – толкование, не имеющее формального, юридически-обязательного значения, лишенное властной юридической силы (авторитета власти). Влияние неофициального толкования на правовое убедительности (компетентности). Оно должно быть отграничено от того, что может быть названо обыденным толкованием – уяснением юридических норм в житейской практике, в повседневной жизни» [Алексеев 1982: 85].

Далее С.С. Алексеев подчеркивает, что «обыденное толкование не представляет собой какого-либо специфического правового явления: оно является составной частью массового правосознания. Компетентным является прежде всего толкование, которое исходит от людей, вооруженных политическими знаниями, опытом применения социалистического права, практический опыт» [Алексеев 1982: 86]. Отрицание специфичности, юридической науки.

В качестве исключения можно выделить учебное пособие Л.В. Соцуро «Неофициальное толкование норм права», в котором один из разделов посвящен социальной и юридической природе обыденного толкования, его основным чертам, формам, функциям. Обыденное толкование определяется представления, переживания, оценочные и иные суждения, происходящие в сфере психики граждан в связи с исполнением прав и обязанностей, отношения к праву в целом и к конкретному закону или иному нормативному правовому акту в частности» [Соцуро 2000: 112].

В обыденном толковании текста закона рядовыми носителями языка особенно значимо проявляются ограниченные возможности стратегии, множественности интерпретации.

официального и обыденного толкования права Основной конфликт интерпретаций законодателя и рядового носителя языка состоит в том, что законодатель изначально стремится к максимальной однозначности текста, а рядовой носитель языка может усмотреть несколько достаточно обоснованных вариантов толкования. Текст закона (знаковый ряд) выступает как техническое средство по передаче правовой информации от законодателя к исполнителю, субъекту процесса реализации нормы права.

Таким образом, понимание закона есть не что иное, как понимание его текста.

По мнению В.А. Суслова, одной из причин неоднозначности толкования права является «предположение о двусмысленности (многосмысленности) любого, в том числе и правового, текста как знакового ряда» [Суслов 2001: 7]. С этим связана проблема нетождественности образа и его символа: «образ – это та правовая идея, то правило, которое имел в виду законодатель при написании правовой нормы, а символ – это текст, который получился в результате написания правовой нормы законодателем, который читается правоприменителем в процессе реализации правовой нормы»

[Суслов 2001: 8].

Понимание правоприменителем закона В.А. Суслов иллюстрирует с помощью законов димензиональной онтологии с использованием геометрических аналогий. Первый из двух законов димензиональной онтологии: один и тот же предмет, спроецированный из своего измерения в низшие по отношению к нему измерения, отображается в этих проекциях так, что различные проекции могут противоречить друг другу.

спроецировать из трехмерного пространства на плоскость, соответствующую его поперечному и продольному сечению, то в одном случае получится круг, а в другом – прямоугольник. Кроме того, проекции – замкнутые фигуры, тогда как кружка – открытый сосуд (рисунок 1).

Второй закон димензиональной онтологии заключается в следующем:

если различные предметы, например цилиндр, конус и шар, спроецировать на плоскость, то они отобразятся в своих проекциях так, что проекции оказываются не противоречивыми, но многозначными. Если спроецировать цилиндр, конус и шар из трехмерного пространства на двухмерную плоскость, параллельную основаниям цилиндра и конуса, во всех проекциях получается круг (рисунок 2).

Эти проекции многозначны, так как на основании видимой проекции нельзя судить о том, какая из фигур отбрасывает тень, поскольку во всех случаях тень (проекция) одинакова. Отсюда следует, что форма и содержание не всегда едины: при тождественности формы содержание каждой из проекций различно, причем форма не отражает истинное содержание проекции (по форме проекция – круг, а по содержанию это может быть и цилиндр, и конус, и шар).

Применительно к рассматриваемой проблеме понимания закона это означает, что текст закона выступает в качестве проекции правовой идеи, заложенной в законе. Законодательные положения фиксируются в форме текста, т. е. посредством знакового ряда, который впоследствии дешифруется правоприменителем и реализуется на практике.

Большинство теоретиков и практиков рассматривают множественность интерпретаций как стихийное явление, препятствующее правовой коммуникации, следовательно, требующее преодоления и устранения.

Одним из сторонников умеренного отношения к многозначности интерпретации закона является И.Н. Грязин. Он считает, что при классическом юридическом подходе к толкованию права выделяются технические правила и принципы толкования, применение которых «хотя и не дает однозначно правильных интерпретаций нормативного текста, но исключает грубые нарушения в практике применения законодательных положений» [Грязин 1983: 47]. Вместе с тем толкование немыслимо без учета общих социологических закономерностей, т. е. выхода при его осуществлении за рамки текстуальной формы права. Восприятие правового текста может протекать на основе разных программ, концепций, подходов толкования. Характеризуя программы толкования, он выделяет две группы таких программ: логико-лингвистические (семиотические) и содержательные (семантические) программы. Суть логико-лингвистических программ И.Н. Грязин видит в следующем: «Существует текст закона, исходящий от законодателя как автора, замысел которого и должен быть понят» [Грязин 1983: 55]. При таком понимании правового текста закон должен толковаться на основе обыденного, общепринятого словоупотребления без привлечения «внешних» моментов (например, мотивов и причин издания закона).

«При содержательном подходе, – рассуждает И.Н. Грязин далее, – внетекстуальный контекст норм, рассматриваемый как основной источник смысла нормативных текстов, становится специальным объектом теоретизирования» [Грязин 1983: 56]. В соответствии с данной группой программ «закон должен раскрываться в согласии с намерением его создателя» [Грязин 1983: 58].

M. Галдиа, говоря о возможной множественности интерпретаций текстов закона, в то же время отмечает наличие «особых внутренних границ юридической интерпретации, определяемых использованием специальных аргументов». К числу таких аргументов относятся: 1) официальные аргументы (комментарии законодателей), 2) профессионального меньшинства (спорные аргументы), 3) судебная практика, особенно решения Верховного Суда [Galdia 2009: 194].

Более радикальной по отношению к возможной многозначности текста закона представляется точка зрения И.А. Ильина, который утверждает, что правильным может быть только один вариант толкования закона. Он считает, что необходимо стремиться к «уразумению объективного смысла закона», надо разграничивать «точный смысл закона от личного толкования», отличать «смысл, данный в законе, от всякого добавления, из каких бы благородных соображений оно не проистекало» [Ильин 1994: 241]. Также он пишет: «Смысл, ранее кем-то (законодателем) продуманный и облеченный в слова и фразы, должен быть теперь точно выяснен и неискаженно понят»

[Ильин 1994: 247].

Подобные суждения перекликаются с высказываниями венгерского исследователя И. Сабо. «Правовая норма, – по его убеждению, – всегда остается сама собой. Можно лишь вскрыть присущие ей черты, но нельзя что-либо добавить к ней. Поэтому всякое толкование имеет, в сущности, адекватно определенный характер, поскольку оно позволяет установить лишь объективное содержание правовой нормы» [Сабо 1974]. Интерпретатор правовых предписаний должен быть нацелен на постижение смысла, заложенного законодателем.

Стремление к однозначности толкования текстов нормативных правовых актов характерно и для Е.В. Васьковского, который разработал свод правил по преодолению двусмысленности правовых норм. Во-первых, соответствующем общему духу действующего права». Во-вторых, «из двух одинаково возможных смыслов нормы следует отдавать предпочтение тому, при котором норма представляется более справедливой». В-третьих, «из двух одинаково возможных и справедливых смыслов нормы нужно избирать тот, который более целесообразен». «”Целесообразность” означает здесь соответствие нормы существу определяемых ею отношений, т. е. ее практическую полезность, пригодность для удовлетворения потребностей жизни». В-четвертых, «из двух одинаково справедливых и целесообразных смыслов нормы нужно избирать тот, при котором она является более милостивой». В-пятых, «при невозможности устранить двусмысленность нормы с помощью изложенных выше правил толкования, нужно придать ей тот смысл, какой представляется более вероятным по обстоятельствам данного случая». В-шестых, «из нескольких одинаково возможных смыслов нормы должен быть избираем тот, при котором она является более правильной по своей литературной форме». В-седьмых, «в случае сомнения относительно значения двусмысленного слова, обычное значение должно быть предпочитаемо исключительному, обширное – узкому, техническое – обыденному» [Васьковский 1997]. Из сказанного выше следует, что, по мнению Е.В. Васьковского, у интерпретатора правовых норм есть достаточно много средств, с помощью которых он может преодолеть двусмысленность текста закона.

Следует отметить, что Е.В. Васьковский и многие другие теоретики права, стремясь к объективности в понимании законов, используют довольно субъективные категории (справедливость, целесообразность, милостивость нормы), к тому же все способы устранения двусмысленности имеют экстралингвистический характер. Важным является и то, что сторонники однозначного толкования текста закона ориентированы прежде всего на законодателя, на установление его воли, оформленной посредством текста правового акта, они не учитывают особенности восприятия и толкования норм права рядовым реципиентом.

1.1.3. Коммуникативно-языковая природа права Многие отечественные и зарубежные исследования в области юридической науки и практики (законодательной и законоприменительной) базируются на инструменталистской концепции языка, в соответствии с которой язык выступает в роли пассивного фациента – средства, материальной оболочки, в которую оформляется мысль и воля законодателя, выступающие впоследствии объектом толкования. А.Ф. Черданцев пишет, что «язык есть средство реализации, своеобразной материализации процесса и результатов познания. Это относится и к правовому регулированию. Язык выступает как средство его материализации и реализации» [Черданцев 1993: 8].

«Право» понимается как нечто объективное, а его языковая форма – как нечто относительное, преходящее. Традиционным является следующий тезис: «Право воздействует на волю и людей только с помощью языка.

Именно язык служит средством передачи информации о содержании правовых предписаний, с его помощью мысль законодателя оформляется и становится пригодной для внешнего использования» [Белоконь 2002: 255].

Р.А. Ромашов тоже отмечает, что «в ментальности юристов язык понимается прежде всего как средство формализации мысли и воли законодателя»

[Ромашов 2010: 54].

В этой связи правовая коммуникация понимается как «процесс правоприменителю» [Храмцова 2010: 80]. Коммуникативная функция правовой коммуникации характеризуется «жесткой односторонностью направления информации и асимметричностью передающей и принимающей сторон. В подавляющем большинстве случаев в качестве коммуникатора выступает законодатель или иной государственный орган, который обладает определенными властными полномочиями в отношении гражданина – реципиента. По этому каналу идет односторонняя передача правовой информации» [Баумова 2005].

значимость перлокутивного эффекта – воздействия на адресата, а язык рассматривают как феномен, направляющий деятельность носителя языка. В таком случае объектом толкования является не воля законодателя («дух»

закона), а воля закона («буква» закона), которая существует отдельно и независимо от воли создателя закона [Недбайло 1960: 331; Шлопочников 1960: 106; Алексеев 1982: 297]. Н.С. Таганцев отмечает, что «мысль, предложенная законодателем, не нашедшая выражения в тексте закона, не составляет закона: что не выражено, то не может быть выяснено» [Таганцев 1994: 91]. В связи с этим целью толкования становится уяснение не той воли законодателя, «которую он хотел выразить, но по тем или иным причинам в ряде случаев не сумел выразить достаточно четко», а той воли, «что получила непосредственное закрепление в тексте закона» [Беляева 2010: 104].

В то же время идея противопоставить воле законодателя субъективизм толкования была и остается более сильной, чем идея свободы интерпретации, в которой у интерпретатора имеются собственные интенции. Закономерен и путь борьбы с множественностью интерпретаций, однако его абсолютизация приводит толкование текста закона к состоянию, которое Н.Д. Голев обозначил как «лингвистические тупики юридической техники» [Голев 2007].

Тем не менее в юриспруденции усиливаются идеи «оязыковления»

права, «право всегда находит свое языковое воплощение» [Туранин 2009: 4].

Особую значимость приобретает юридический язык и слияние юридической деятельности с языковой. Язык не просто компонент юридической техники, а основная форма бытия права, субстрата юридической деятельности. Так, С.С. Алексеев отмечает, что «язык в праве – это не только вопросы юридической техники и стилистики, это конструктивные моменты самого существования права как своеобразного феномена социальной действительности, его бытия в виде конституционного явления» [Алексеев 1983: 7]. Н.А. Любимов также предлагает рассматривать язык законодательства «не как элемент юридической техники, а как лингвистическую субстанцию, которая, являясь средством выражения воли законодателя как фундаментальной основы законотворчества, взаимодействует с юридической техникой и обеспечивает прохождение акта правовой коммуникации». По его мнению, «право всегда объективируется в языке» [Любимов 2002].

последовательной является позиция А.С. Александрова и А.В. Полякова.

Ученые считают право коммуникативным феноменом, оно возникает в результате объективации в текстах и легитимации социальных практик, имеющих, по Л.И. Петражицкому, «императивно-атрибутивное» психическое значение и социокультурный смысл [Петражицкий 2000: 74]. При таком подходе язык занимает ядерное, структурообразующее положение в правовой коммуникации, юридическая деятельность тесно связана с речевой деятельностью, которую можно квалифицировать как «оязыковление правовых отношений в законотворческой деятельности и интерпретацию ее результатов в деятельности законоприменительной» [Голев 2006: 15].

«коммуникативно-познавательной единицей, без которой право существовать не может» [Поляков 2007]. «Право состоит в актуализированном речью смысле текста закона и сопровождающих его психических эмоциях и переживаниях», – пишет А.С. Александров [Александров 2008: 43]. Именно он вводит концепт «право=текст», который предполагает несколько иное понимание отношений между текстом закона, интерпретацией и правом – это три составляющих единого неразрывного целого: «Право немыслимо вне текста закона, образом существования его является проговаривание, интерпретация смыслов этого текста» [Александров 2011: 11]. Выдвижение на первый план субъективной по своей природе интерпретационной деятельности – принципиальный момент обеих концепций. «Текст права – это не продукт деятельности законодателя или правоприменителя, не результат чтения-толкования, т. е. конечный смысл текста, но поиск смысла текста=права, как постоянная деятельность по проявлению эффекта права в дискурсе» [Александров 2003: 13]. Этот тезис напоминает хорошо известное высказывание В. Гумбольдта о том, что язык – это не готовый продукт (Ergon), а деятельность (Energeia). Обозначенная тенденция дает существенные основания для лингвистического взгляда на правовую коммуникацию.

Еще раз подчеркнем, что осмысление взаимоотношений языка и права, специфики юридического функционирования языка начинают именно ученые-юристы. В своих работах они используют не только идеи специалистов по теории государства и права, философов, но и собственно лингвистов и литературоведов: Ф. де Соссюра, Э. Бенвениста, М.М. Бахтина, М.Ю. Лотмана, Н.Д. Арутюновой, А.А. Леонтьева и др. Исследователи также употребляют следующие лингвистические понятия: синхрония», «парадигма», «языковая картина мира».

Таким образом, в отечественном правоведении усиливается понимание коммуникативной природы права, стремление к «языкоцентризму». Теперь язык рассматривается в качестве ядерного системно-структурного образования, вокруг него концентрируются коммуникативные феномены, образующие данную сферу. Как пишет А.С. Александров, «язык говорит правом, а не право говорит языком» [Александров 2003: 13]. «Право не может регулировать какие-либо общественные отношения, не получив формально-определенного, а именно языкового оформления [Бобрешов, Яковенко 2003: 94]. Язык правовых актов – субстанция, которая является фундаментальной основой законотворчества, обеспечивает осуществление правовой коммуникации.

Толкование права подразумевает толкование правового текста и отдельных его компонентов. Принципиальным моментом является сдвиг представлений о понимании смысла адресатом от автороцентрического к адресатоцентрическому.

1.2. Проблема интерпретации в философии 1.2.1. Смыслопорождение как основа интерпретации Концепцию сведения смысла текста к его замыслу одним из первых опроверг основоположник философской герменевтики, немецкий философ Г. Гадамер. Выпущенный в мир, обособленный от своего источника в лице автора, текст начинает жить собственной жизнью и обретает определенную открытость для новых связей. Основной герменевтической процедурой является, по Гадамеру, не перемещение (Umsetzung), а применение (Anwendung). Дело заключается не в том, чтобы переместиться в ситуацию автора для преодоления барьера между его и своим опытом, отождествления себя с ним, что в действительности невозможно, а в том, чтобы применить опыт автора к себе. Целью интерпретации является не воссоздание, реконструкция первичного (авторского) смысла речевого произведения, а создание, конструкция смысла заново. Таким образом, смысловое пространство текста включает в себя намерение автора, намерение читателя и сам текст.

Герменевтический круг – это образование, одним из элементов которого является позиция исследователя, а другим – идеология создания произведения. Взаимопонимание между интерпретатором и создателем текста возникает не сразу и окончательно, а ожидается, проектируется («предпонимание»), трансформируется и корректируется в постоянном колебании от себя к другому через реконструируемую и одновременно наличествующую целостность.

Смысл текста есть не нечто раз и навсегда данное, объективно существующее вне зависимости от человека, а, напротив, принадлежит ему как субъекту понимания как осознаваемое им. Иными словами, следует говорить о процессе смыслопорождения, происходящем в сознании читателя.

Г.Г. Гадамер в своей работе «Актуальность прекрасного» пишет:

«Понимание может выходить за пределы субъективного замысла автора, более того, оно всегда и неизбежно выходит за эти рамки» [Гадамер 1991:

19]. Далее Г.Г. Гадамер говорит об отказе «от ложного идеала однозначности знака» и отмечает, что «основу языка образует способность слов, вопреки определенности своих значений, быть неоднозначными, то есть способность слова располагать гибким веером значений» [Гадамер 1991: 58].

Уникальность внутреннего мира каждого читателя как субъекта понимания, обусловленная его образованием, верованиями, моральноэтическими нормами и т.п., то, что в лингвистике обозначается понятием «индивидуально-смысловой контекст», неизбежно предполагает нетождественность равновозможных толкований [Никифоров 1991: 85].

Взаимодействие авторского и читательского горизонтов описывается с помощью понятия «смешение горизонтов». Различные горизонты – это ответы и вопросы интерпретатора и автора интерпретируемого «взаимодействие» [Гадамер 1988: 352].

Смысл текста есть и результат понимания (рефлексирования), и процесс, представляющий собой бесконечную линию, состоящую из множества точек – смысловых вариантов. Гадамер пишет: «Адресат – не то, что исходно сказал говорящий и, соответственно, пишущий, а то, что он хотел бы мне сказать, если бы я был его исходным партнером по разговору»

[Гадамер 1988: 288].

Этот тезис проиллюстрирован на примере юридической кодификации и, соответственно, юридической герменевтики, которая имеет вид модельной функции. Здесь очевидны перевод в письменную форму и постоянное апеллирование к тексту. То, что установлено как закон, служит для улаживания или предотвращения споров, здесь возврат к тексту всегда мотивирован как для ищущих права – истцов, спорящих сторон, так и для это право находящих, высказывающихся от имени права, т. е. для суда. К формулировке законов, правомочных договоров или правомочных решений предъявляются особенно высокие требования, их письменная фиксация должна быть исключительно правильной. Здесь постановления или соглашения должны быть сформулированы так, чтобы правовой смысл последних ясно следовал из текста, чтобы устранялось их неправильное применение или искажение. «Документация» требует аутентичной интерпретации, даже если сами авторы, законодатели или партнеры по соглашению представлены вполне конкретно. Одновременно и изначально с этим должна подразумеваться письменная формулировка пространства истолкования, возникающая для «читателя» текста, который его применяет.

То, что законодательство – это «как бы текст», кодифицированный или нет, является для философа ключевым моментом. Закон как установление постоянно требует интерпретации для своего практического применения, а значит, в каждое практическое применение также входит интерпретация. В связи с этим в законотворческой функции уже предполагается юридическая практика, прецеденты или предшествующее обращение. На юридическом примере проявляется с достаточной ясностью, как сильно создание текста привязано к интерпретации, следовательно, к правильному и осмысленному применению.

Французский философ П. Рикер, в отличие от многих исследователей герменевтики, которые акцентируют внимание на субъективной стороне интерпретации текста, стремится постичь особенности познания объективного значения текста, отличающегося от субъективных интенций автора [Рикер 1995: 25]. Он говорит о том, что содержание текста и внутренние интенции автора могут заметно расходиться между собой, порождая «конфликт интерпретаций» [Рикер 1995: 26]. В письменном тексте происходит освобождение и от автора текста, и от ограничений ситуации общения.

В отличие от В. Дильтея, который отделил друг от друга понимающие и объясняющие методы исследования, П. Рикер стремится раскрыть диалектику их взаимоотношения и тем самым связать их в единое целое. Он признает значимость «герменевтического круга», но переосмысливает его и показывает, что в процессе интерпретации реализуется диалектика прямого и обратного хода – осуществляется движение от понимания к объяснению и наоборот. Помимо смысла текста существует «глубинная семантика» текста, состоящая не в том, что собирался сказать автор, а в том, что говорит сам текст, открывающий «новый способ бытия» [Рикер 1995: 28].

Важнейшими исходными понятиями герменевтики Рикера являются символ и интерпретация. Под символом понимается «всякая структура значения, где один смысл, прямой, первичный, буквальный, означает одновременно и другой смысл, косвенный, вторичный, иносказательный, который может быть понят лишь через первый. Этот круг выражений с двойным смыслом составляет собственно герменевтическое поле» [Рикер 1995: 31]. А интерпретация – это работа мышления, которая состоит в расшифровке смысла, стоящего за очевидным смыслом, и в раскрытии уровней значения, заключенных в буквальном значении; интерпретация раскрывает скрытые смыслы и порождает новые смыслы. П. Рикер указывает, что символ и интерпретация являются соотносительными понятиями: «интерпретация имеет место там, где есть многосложный смысл, и именно в интерпретации обнаруживается множественность смыслов»

[Рикер 1995: 33].

Ядром концепции конфликта интерпретаций П. Рикера является представление о многочисленных антиномиях языка, слова, текста – дискурса. Множественность, конфликт интерпретаций мыслятся достоинством понимания, образующего суть интерпретации.

Проблемам герменевтики посвящены также работы отечественных исследователей: Г.Г. Шпета, Г.И. Богина, И.В. Арнольд и др.

Основные исследования Г. Шпета связаны с идеей соединения герменевтики и феноменологии. Искусство постижения смысла речевого произведения (герменевтика) должно неизбежно включать в себя семиотические методы ввиду знаково-символической природы языка, логические и феноменологические приемы, направленные на постижение внутреннего смысла текста. Все остальные моменты смысловой структуры речевого произведения, обусловленные психологическими особенностями его автора, историческими и социальными условиями, являются внешними факторами, они своеобразно влияют на смысл текста под общим названием «условий понимания».

Синтез герменевтики и феноменологии осуществляется в формуле:

«понимание есть постижение смысла» [Шпет 1989, 1990, 1991]. Понимание как познавательный акт структурно состоит из познающего разума и объекта понимающей деятельности, который может быть назван текстом. «Текст» в этом случае предполагает очень широкое толкование. Тексты – это знаковосимволические информационные системы произвольной природы, они являются результатами познавательно-созидательной деятельности людей.

Для проблемы понимания в герменевтике важно, что язык имеет независимое, внешнее бытие, оказывает давление на человека, по словам Шпета, это порождается «внешней необходимостью общения» и «чисто внутренними потребностями человечества, лежащими в самой природе человеческого духа» [Шпет 1989, 1990, 1991].

В дошпетовской герменевтике раскрытие исторической природы текста относилось к центральному звену герменевтического метода, являясь ключевым содержательным моментом понимания. Г. Шпет выводит всю проблематику, связанную с психологическим, историко-культурным контекстами, за рамки процесса понимания, помещая ее в условия понимающей деятельности. Понимание, интерпретация требуют определения специфических обстоятельств, при которых употреблялось автором слово, подлежащее пониманию.

В структуре слова имеются также моменты, сопровождающие смысл, сопутствующие ему. В основе их восприятия – «симпатическое понимание», которое Г. Шпет называет «пониманием в основе своей без понимания», так как периферийные моменты структуры слова нужно не со-мыслить, а сочувствовать, переживать симпатически [Шпет 1989, 1990, 1991].

Г.И. Богин отмечает наличие субъективного компонента при понимании и интерпретации текста, что приводит к множественности вариантов интерпретации: «Существенно, что субъективность есть не только у реципиента текста, но и у его продуцента (автора). Текст – не просто “готовый объект”, содержательность которого “внедряется в субъекта”.

Понимание – момент предметно-практического отношения субъекта к объекту, и понимание текста не есть акт зеркально-точного переотражения информации из головы автора в голову понимающего текст человека. Здесь имеет место сложное взаимодействие субъективностей продуцента и реципиента» [Богин 1982: 6].

Содержательность текста включает в себя содержание авторского субъективного отражения объективной действительности, интерсубъективные и личностные смыслы. Как и при всяком освоении, субъект понимания активен при взаимодействии с объектом, в данном случае – при взаимодействии с содержательностью текста, поэтому понимание текстов диалогично.

И.В. Арнольд указывает, что герменевтика – это «наука не о формальной, а о духовной интерпретации текста», она включает «понятия эстетического и морального вкуса, такта, гуманности, доброжелательного и понимающего отношения к людям» [Арнольд 1995: 8]. И.В. Арнольд считает естественным, что коды, которыми располагает читатель и его тезаурус, т.е.

содержание его памяти, не совпадают с таковыми у автора. Понимание – это постижение смысла текста благодаря взаимодействию его состава с тезаурусом реципиента, это – диалог сознаний [Арнольд 1995: 23–24].

Таким образом, если традиционная герменевтика стремится дать единственно правильную трактовку текста, восстановить замысел автора, то современная герменевтика допускает множественность интерпретаций, признавая историческую и культурную изменчивость понимания. Понимание и интерпретация всегда предполагают перекодирование, т.е. постижение смысла текста через призму собственного сознания, следовательно, не могут быть неизменными категориями. В контексте изменившейся семиосферы читатель в некоторых случаях может глубже самого автора постичь его идею.

1.2.2. Интерпретация речевых произведений как конструирование смысла читателем Принципы традиционной герменевтики получили развитие в рецептивной эстетике, ведущими представителями которой являются Г.-Р. Яусс и В. Изер. Основной предмет изучения рецептивной эстетики – рецепция, т. е. восприятие речевых произведений читателем. Согласно концепции представителей данного направления, произведение возникает и существует в процессе «встречи» с читателем, который обусловливает характер его восприятия.

Основополагающей идеей рецептивной эстетики является идея интенциональности – направленности сознания на объект с целью создания у субъекта своего видения мира, наполненного субъективным смыслом.

Отсюда главная задача интерпретатора – конструирование, выстраивание смысла.

Центральное понятие теории Яусса – горизонт ожидания – комплекс эстетических, социальных, психологических и других представлений, с которыми воспринимающий субъект подходит к произведению. Рецепция конкретного произведения и формирование эстетического опыта происходит в ходе слияния горизонта ожидания читателя с горизонтом ожидания произведения [Яусс 1995].

В. Изер говорит о литературном произведении как о единстве двух полюсов: художественного (создание текста автором) и эстетического (восприятие текста читателем). В. Изер пишет о возможности нескольких равноправных реализаций смыслового потенциала текста, при этом ни одно прочтение не может исчерпать полный потенциал текста: каждый читатель реализует лишь одно прочтение, исключая возможность иных [Рецептивная эстетика. Герменевтика и переводимость 1999]. Истолкования не должны быть признаны истинными или ложными, все они воспринимаются как данность.

В рамках рецептивной эстетики главенствующая роль отводится субъективному сознанию реципиента, воспринимающего текст.

Литературное произведение получает значение лишь в результате взаимодействия с сознанием реципиента. Неоднозначности в структуре текста не является недостатком, напротив, они подключают «опыт читателя»

к «опыту текста», активизируя тем самым интерпретативную деятельность.

1.2.3. Интерпретация речевых произведений как «свободная игра»

Интерпретация текста как «свободная игра» является центральным звеном постструктуралистско-постмодернистской концепции интерпретации, которая включает такие понятия, как децентрация, множественность, полилог, интертекст. Данные понятия восходят к идеям М.М. Бахтина о диалогичности и полифоничности текста. М. Фуко формулирует общефилософскую проблему смерти субъекта, Р. Барт – тезис о Смерти Автора. Барт отмечает, что говорит о процессе десакрализации образа Автора, автор становится лишь Скриптором, т.е. тем, кто пишет: «Скриптор, пришедший на смену Автору, несет в себе не страсти, настроения, чувства или впечатления, а только такой необъятный словарь, из которого он черпает свое письмо, не знающее остановки» [Барт 1994: 388]. «Призрак Автора может, конечно, «явиться» в Тексте, в своем тексте, но уже только на правах гостя» [Барт 1994: 420].

Р. Барт пишет о том, что «Тексту присуща множественность. Это значит, что у него не просто несколько смыслов, но что в нем осуществляется сама множественность смысла как таковая – множественность неустранимая, а не просто допустимая. В Тексте нет мирного сосуществования смыслов – Текст пересекает их, движется сквозь них; поэтому он не поддается даже плюралистическому истолкованию, в нем происходит взрыв, рассеяние смысла. Множественность Текста вызвана не двусмысленностью элементов его содержания, а, если можно так выразиться, пространственной многолинейностью означающих, из которых он соткан» [Барт 1994: 417].

утверждает, что текст на определенном этапе развития начинает постулировать противоположный смысл, отрицая сам себя. Ж. Деррида, используя понятие децентрации структуры, призывает читателя и критика отдаться «свободной игре» активной интерпретации, ограниченной лишь рамками конвенций текстуальности. Такая интерпретация открывает бездну возможных смыслов, не обязательно осознаваемых самим автором. Читатель становится ключевой фигурой процесса интерпретации, что существенно отличается от герменевтической традиции, ориентированной на автора, и структурно-семиотической традиции, центральным компонентом которой является текст.

«Открытия» читателя в тексте не ограничиваются, текст сравнивается с пикником, на который автор приносит слова, а читатель смысл [Эко 1996: 10– 21]. Основной интерпретативной стратегией становится не понимание, а означивание.

1.2.4. Интерпретация и текстовое сотрудничество автора и читателя Согласно теории интерпретативного сотрудничества, читатель является неотъемлемой частью процесса смыслопорождения, главным звеном в процессе интерпретации речевого произведения. Подчеркивая роль интерпретатора, У. Эко в то же время отвергает мысль о том, что «открытое произведение» – это нечто, что может быть наполнено любым содержанием по воле его эмпирических читателей независимо от свойств текстуальных объектов [Эко 2005: 9–10]. По мнению исследователя, художественный текст включает в себя, помимо основных подлежащих анализу свойств, определенные структурные механизмы, которые детерминируют интерпретативные стратегии. «Сказать, что интерпретация потенциально неограниченна, не означает, что у интерпретации нет объекта и она существует только ради себя самой» [Eco 1992: 38].

У. Эко выступает противником «общей тенденции воспринимать неограниченный семиозис в качестве свободного прочтения, в процессе которого воля интерпретатора согласно метафорическому выражению Р.

Рорти „обтесывает“ текст в своих целях» [цит. по раб.: Усманова 2000: 124].

Подобный способ интерпретирования текста не может привести ни к чему иному, как к ложной интерпретации, когда интерпретатор произвольным образом приписывает тексту свои субъективные смыслы [Eco, 1990: 42].

В центре внимания У. Эко не только проблема читательской рецепции, но диалектика прав текста и прав его интерпретаторов, отношения автора и читателя. По его мнению, интерпретация принципиально не может носить независимого от текста эмпирического характера. Читатель формируется текстом, текст же является семантико-прагматической продукцией своего образцового читателя. Диалектика интенции текста и интенции читателя – основа выявления текстового смысла. Понятие интенции текста предполагает интенцию «образцового автора», под которым понимается «совокупность художественных приемов», «инструкция, расписанная по пунктам, которой мы должны следовать, если хотим вести себя как образцовые читатели», «текстовая стратегия, определяющая семантические корреляции и требующая, чтобы ей подражали» [Эко 2002: 32, 48].

У. Эко в «Пределах интерпретации» пишет, что «информация прямо пропорциональна энтропии, а установление жесткого кода, единственного порядка ограничивает получение информации, следовательно, Беспорядок даже полезен» [Эко 1990: 89]. Речевое произведение исключает возможность однозначного декодирования, открывает текст множественности интерпретаций, меняет акценты во взаимоотношениях текстуальных стратегий автора и читателя. Взаимосвязь заданности и неопределенности подразумевает понятие лабиринта как абстрактной модели догадки. У. Эко в своих трудах пишет о трех типах лабиринтов, одним из которых является «потенциально безграничная структура», «пространство догадки». В нем отсутствуют центр, периферия и выход, а дорожки могут пересекаться друг с другом [Эко 2002: 25].

Таким образом, в отличие от рецептивных концепций и концепций постмодернизма, постулирующих свободную игру интерпретации, семиотическая теория интерпретативного сотрудничества ограничивает интерпретацию определенными правилами. Выявление буквального значения – условие извлечения смысла из текста. Такие ограничения не предполагают жесткой реконструкции смысла, они свидетельствуют о диалектическом видении текста, сочетающем заданность и неопределенность. Теория интерпретативного сотрудничества исходит из диалога автора и читателя, что соответствует современным научно-методологическим принципам.

К базовым положениям нашего исследования относится идея о том, что интерпретатор является активным субъектом восприятия, деятельность которого направлена не столько на расшифровку текстового кода, сколько на достраивание смысла. Автор, текст, интерпретатор имеют собственные интенции, диалектика которых лежит в основе выявления текстового смысла.

недостатком, он активизируют читательскую интерпретационную деятельность. С этими идеями перекликаются современные синергетические концепции, согласно которым хаос и беспорядок в мироустройстве есть такая же позитивная и конструктивная ценность, как и порядок, гармония.

толкования речевых произведений 1.3.1. Источники вариативности понимания речевых произведений Вариативность смыслового восприятия речевого произведения, по мнению Н.А. Рубакина, обусловлена тем, что «всякий читатель сам строит облик содержания, пропускает одно, добавляет другое, искажает (с точки зрения автора и других читателей) третье и т. д., но всегда относит к объекту, т. е. книге, свои собственные переживания (мысли, чувства, образы и проч.) и строит из них свою проекцию книги. Все мы плохо различаем книгу как предмет материальный от “книжного содержания”, которое есть явление психологическое. Возбудитель – книга – действительно остается один и тот же для разных читателей, но вызываемые ею возбуждения в них бывают всегда различны» [Рубакин 1987: 147–148].

Идеи Н.А. Рубакина получили развитие прежде всего в трудах Ю.А. Сорокина. Кроме того, они нашли отражение в работах Е.Ф. Тарасова и М.Л. Сосновой, назвавших три источника смысловой вариативности текста.

«Во-первых, текст, являясь средством передачи сведений о реальной действительности, отражает ее непрямо, косвенно, превращено. Смысловое восприятие вербального текста – способ опосредованного восприятия реальной действительности, о которой сообщается в тексте, но это воспринимающего знаний, позволяющих соотнести тела знаков с замещаемыми ими объектами. Первый источник вариативности понимания текста – его превращенный характер.

Во-вторых, текст превращено отображает не непосредственно действительности, т. е. его мир идеальных образов, который формируется у каждого человека в процессе его деятельности, направленной на эту действительность. Переход от идеальных образов, возникших в деятельности и функционирующих в мышлении, через универсальный предметный код к внешней вербальной речи, зафиксированной в письменном тексте, не является однозначным; одни и те же знания разные люди передают в несовпадающих по форме текстах, и при смысловом восприятии одного и того же текста у разных реципиентов возникают неидентичные мысли.

Второй источник вариативности понимания текста – неоднозначность перехода от кода интеллекта к внешней вербальной речи и обратно.

В-третьих, источник вариативности понимания текста – это смысловые скважины в тексте. Восприятие любой информации сопровождается извлечением из памяти реципиента сведений, при помощи которых осмысляется получаемая информация. Процесс извлечения сведений из памяти происходит на разных уровнях контроля: часть знаний извлекается из памяти в результате сознательных усилий, а часть независимо от воли реципиента как поток ассоциаций.

Материальные носители значений языковых знаков (тела языковых знаков) обеспечивают инвариантность восприятия одного текста разными реципиентами. Вариативность восприятия – следствие неидентичности знаний реципиента, привносимых в акт восприятия. В каждом акте производства и каждом акте восприятия текста мы имеем уникальный по своим характеристикам текст, и эта уникальность создается миром идеальных образов (значений), владельцами которых являются автор как производитель текста и реципиент как читатели (слушатели) текста»

[Тарасов, Соснова 1985: 31–33].

Л.Г. Васильев дает похожее объяснение вариативности понимания:

«Учитывая матаинформативность текста (высказывания) как языкового явления, можно сказать, что при отсутствии наглядных образов понимание адресатом ситуации (денотат) происходит не иначе, чем через отражение денотата говорящим. Метаотражение, т. е. понимание, активно. При метаотражении устанавливается не сам денотат, а его трансформированный сознанием говорящего облик – сигнификат. Таким образом, при понимании мы работаем не с денотатом, а с сигнификатами» [Васильев 1987: 41–42].

Л.Г. Васильев указывает, что степень понимания зависит от совпадений или различий между индивидуальными полями сигнификатов собеседников. При этом «следует различать природу несовпадения индивидуальных полей сигнификатов: одно дело, когда у слушающего имеется недостаточное знание о некотором явлении, и другое – когда это знание имеется, но не совпадает со знанием говорящего или противоречит ему. По-видимому, взаимопонимание в первом случае будет проходить легче и “безболезненней”, поскольку новая информация не противоречит имеющейся» [Васильев 1987: 43].

По мнению Т.М. Дридзе, характеристики текста «суть функции бесконечного множества его интерпретаций» [Дридзе 1984: 120]. Дридзе подчеркивает, что за феноменом «смысловых ножниц» скрываются разные по своей природе факторы, ведущие к возникновению смыслового «вакуума», вызванного несовпадением смысловых «фокусов» текстовой деятельности партнеров в ходе знакового общения. Выделены три коммуникативные ситуации, в которых наблюдается эффект «смысловых ножниц»: 1) несоответствие используемых в текстах языковых средств «языковым ресурсам», имеющимся в распоряжении адресата; 2) несоответствие содержательно-смысловой структуры текста ее воплощению в речи, связанное с неумением автора адекватно воплотить в тексте свой замысел; 3) особенности типа семиосоциопсихологической организации индивидуального сознания реципиента, часто препятствующие адекватному истолкованию содержащейся в тексте смысловой информации [Дридзе 1984:

260].

Вариативность понимания может быть обусловлена включенностью понимания текста в более широкую активную целенаправленную деятельность индивида, вследствие чего понимание выявляет в одном и том же тексте разные смыслы [Щедровицкий, Якобсон 1973: 31], [Леонтьев 1979:

3–13], зависящие от индивидуальных установок и мотиваций [Караулов 1987:

166], от психо-социо-культурных характеристик реципиента [Сорокин 1998] и т.д.

Таким образом, понимание и интерпретация тесно связаны друг с другом. А.А. Залевская выделяет шесть подходов к пониманию и интерпретации речевых произведений [Залевская 2005: 364–393].

1.3.2. Логико-лингвистический подход к интерпретации текста Л.Г. Васильев отмечает, что понимание знака «происходит на основе восприятия его графического материального экспонента и подведения последнего под полностью конвенционализированный в результате языкового употребления образ этого экспонента, составляющий план выражения знака, отличный от плана материального. Затем происходит отнесение образа экспонента к имеющемуся в долговременной памяти индивида и языкового коллектива понятию, которое, подвергаясь означиванию, предстает в виде сигнификата. Сигнификат представляет собой феномен идеального плана, но впрямую знаку не принадлежит, а соотносится с ним через значение, представляющее собой означаемое для образа экспонента знака» [Васильев 1999: 6]. План содержания знака соотносится с трансляционным (собственно языковым) планом, компонентами которого являются значения, трактуемые как сущность (на языковом уровне – содержание знака) и как отношение (соотносит языковой и мыслительный уровни). Обращенность значения и к плану содержания, и к плану выражения рассматривается как свидетельство его двусторонности. При этом значение трактуется как «мостик» для перехода к мыслительному уровню. В качестве значения предложения-модели выступает пропозиция, в то время как значением актуального предложения является лексикализованная пропозиция. Субъектно-предикатная модель-структура выступает в качестве плана выражения предложения; к этой модели реципиент возводит поверхностную структуру (план выражения предложения-высказывания), получая образ тела предложения-знака.

Л.Г. Васильев уделяет особое внимание типологии понимания, которая базируется на многоаспектной трактовке сигнификата. При этом он разграничивает: а) понимание как наиболее общее понятие; б) узнавание как понимание референтной области некоторого сигнификата (простое фиксирование знакомых слов и выражений); в) постижение как понимание десигнативной области сигнификата через выход в понятийную сферу фонда общих знаний коммуникантов; г) декодирование как понимание индивидуального поля сигнификата продуцента (части понятия, означенного в языке); д) осмысление как понимание конвенциональных полей составляющих текст сигнификатов; е) интерпретацию как понимание на основе сравнения индивидуальных полей сигнификатов продуцента и реципиента.

Рациональный субъект понимания текста применяет конвенциональную систему анализа, основывающуюся на аргументно-функциональном и лингвистически-ориентированном силлогистическом подходах, сочетание которых позволяет оперировать конкурирующими структурами знания через выбор адекватной системы рассуждений. Анализ процесса понимания фактически неотделим от анализа структуры текста и заложенной в ней системы логических взаимосвязей и взаимозависимостей, т. е. ограничен этой структурой и этой системой, проводится в них и через них.

Таким образом, понимание текста с позиций логико-лингвистического (логико-рационалистического) подхода предстает в исследовании Л.Г. Васильева как система рассуждений; ставится задача создания «лингвистических нормативных систем рассуждения», поскольку реципиент, стремящийся понять рассуждение, просто обязан знать правила получения вывода и соблюдать принципиальные прагма-семантические постулаты аргументации [Васильев 1999: 19].

Понимание знака «происходит в порядке, обратном его порождению в языковом общении», при этом «семиозисные характеристики действий реципиента сообщения в принципе мало отличаются от характеристик действий по созданию текста (предложения/высказывания, слова), но последовательность шагов здесь иная» [Васильев 1999: 15]. Однако результаты экспериментальных исследований показывают, что процессы продуцирования и понимания речи не являются «зеркальными»: путь от мысли к слову, который проходит продуцент текста, вовсе не очевиден для реципиента того же текста.

Позднее Л.Г. Васильев пишет, что при прочтении кусков текста с относительной смысловой законченностью реципиент может получить весьма разнообразные выводные знания, поскольку «он руководствуется собственными посылками, зачастую отличными от тех, что даны (если даны) в тексте, и принципами рассуждения, часто имеющими мало общего с принятыми в науке о правильности вывода – логике». При извлечении нового (не эксплицированного в тексте) знания «обычный человек, как правило, пользуется логикой, значительно отличающейся от устоявшейся. Ситуация подобного рода справедлива и в отношении ученых, особенно начинающих»

[Васильев 1999: 89–90].

1.3.3. Толкование речевых произведений с позиций системносемиотического подхода Проблема множественности интерпретаций напрямую связана с тем, что язык принадлежит к семиотическим системам, а слова являются языковыми знаками, дуалистическая природа которых и сам механизм связи означающего и означаемого предопределяют возможность одного означающего быть соотнесенным с несколькими означаемыми. Данное свойство обусловлено не только отношениями «означаемое – означающее», но и «знак – знак», «знак – референт», «знак – интерпретатор». Асимметрия означаемого и означающего, сочетаемостный потенциал знака, его функционирование в языковом и персонологическом пространстве предопределяют потенциал неоднозначной интерпретации.

Важным этапом в исследовании языка как единства объективного и субъективного, отражения и обозначения является учение В. Гумбольдта.

воспринимаемого предмета, а эквивалент того, как он был осмыслен речетворческим актом в конкретный момент изобретения слова» [Гумбольдт 2000: 103]. Осмыслен он может быть по-разному – через разные свойства и разные соотносительные понятия, в этом источник многообразия выражений для одного и того же предмета, а также источник возможных расхождений значений. Говоря словами В. Гумбольдта, «никто не принимает слов совершенно в одном и том же смысле, что и другой» [Гумбольдт 2000: 161].

В трактовке В. Гумбольдта сама природа языкового знака предполагает вариативность означаемого и означающего. «Сколько обозначений, столько и свойств, через которые осмысливается предмет», следовательно, «у каждого вспыхивают в сознании соответствующие, но не тождественные смыслы»

[Гумбольдт 2000: 168].

Свойства слов В. Гумбольдт связывает с особенностями означающего – его неопределенностью, обусловленной неопределенностью предметов, мышления, неопределенностью и неисчерпаемостью языкового содержания.

Следствием единства объективного и субъективного является то, что «многосторонность предметов в сочетании со множественностью механизмов понимания делают число точек зрения неопределенным» [Гумбольдт 2000:

380].

Итак, можно говорить о символической природе языковых знаков, смысл которых не дан, а лишь задан их внутренней формой, допускающей неоднозначную интерпретацию, бесконечно порождающей новые смыслы.

Вслед за В. Гумбольдтом А.А. Потебня указывал на существование в слове субъективного смыслового компонента – «дальнейшего» значения слова, включающего эмоциональные, чувственные, научно-познавательные признаки [Потебня 1976: 97]. Он также отмечал, что «язык есть искусство, и речь, как всякое произведение искусства, не равна изображаемому» [Потебня 1976: 139]. Отдельный словесный знак имеет все свойства художественного произведения, обозначение значения знаком – это иносказание, аллегория, так как между представлением и значением всегда находится значительное расстояние. Язык сводит необъятное множество признаков, составляющих мир познания человека, к ограниченному числу признаков, служащих знаками – представлениями значений.

По мнению А.А. Потебни, отношение знаков к обозначаемым объектам неотделимо от отношения к знакам познающих субъектов – носителей языка.

Он рассматривает зависимость интерпретация знаков носителями языка от степени развития их самосознания, анализирует соотношения между элементами слова – между звуком и значением, представлением и значением, выявляет причины неоднозначного соотношения последних, обосновывает принцип асимметричного дуализма языкового знака, заложенный в свойствах как познаваемого объекта (его многосторонность), так и познающего субъекта (множество точек зрения).

В концепции языкового знака Ф. де Соссюра постулируется двучленная схема языкового знака, состоящая из означающего и означаемого. Важнейшим свойством языковых знаков является «отсутствие всякого рода видимой связи с обозначаемым объектом» [Соссюр 1990: 91], а также отсутствие естественной связи означающего с означаемым, следовательно, произвольный и условный характер связи двух сторон языкового знака. Произвольность и условность знака детерминированы социальной природой языка, содержание знака устанавливается по обычаю и обусловленность отношениями с другими знаками.

Заслуживающими внимания являются положения логикоматематического направления в семиотике, ярким представителем которого является Ч. Пирс. Он выделил три типа знаков: 1) подобия/иконы, они «выполняют функцию передачи идей и репрезентируют вещи, просто имитируя их»; 2) указатели/индексы, «которые что-то говорят о вещах, потому что физически связаны с ними»; 3) символы/общие знаки, они «ассоциируются с их значениями благодаря привычке. Таковыми являются большинство слов, фраз, речей, книг и библиотек» [Пирс 2009: 89]. Символ предполагает условную связь означаемого и означающего, содержание знака может варьироваться в зависимости от условий его функционирования.

Ч.У. Моррис сформулировал следующее правило функционирования знаков в социальной сфере: «Понимать язык или правильно его использовать – значит следовать правилам употребления (семантическим, синтаксическим, прагматическим), принятым в данной социальной общности людей» [Моррис 2001: 76]. По мнению Ч. Морриса, существует четыре составляющие процесса семиозиса (функционирования знака): «то, что выступает как знак (знаковое средство); то, на что указывает знак (десигнат); воздействие, в силу которого соответствующая вещь оказывается для интерпретатора знаком (интерпретанта). В качестве четвертого фактора можно ввести интерпретатора» [Моррис 2001: 47]. Концепция знака Ч. Морриса имеет адресатоцентричную направленность, наличие интерпретанты и интерпретатора подчеркивает предрасположенность знака к его интерпретации субъектом, адресатом.

Ч. Моррис указывает на возможность вариативной интерпретации знаков: «Знаки, указывающие на один и тот же объект, не обязательно имеют те же самые десигнаты, поскольку то, что учитывается в объекте, у разных интерпретаторов может быть различным. Вопрос о том, что представляет собой десигнат знака в каждой конкретной ситуации, есть вопрос о том, какие признаки объекта или ситуации фактически учитываются в силу наличия самого только знакового средства» [Моррис 2001: 48].

Вариативность интерпретации языкового знака обусловлена его антиномическими свойствами и семиотической природой языка.

Американскими семиотиками С.К. Огденом и И.А. Ричардсом в их книге с характерным названием «Значение значения: Исследование влияния языка на мышление и научный символизм» введен в научный оборот «семантический треугольник». В нем семантическому отношению «денотат – знак» соответствует предложенное Ф. де Соссюром отношение «означаемое – означающее».

Треугольник Огдена-Ричардса представляет собой модель взаимосвязи трех главных логико-лингвистических категорий: 1) данный в ощущениях объект реальной действительности, именуемый в логике «денотат», в лингвистике – «референт»; 2) возникающий в сознании людей мысленный образ (представление) о данном объекте, которое в логике называется «понятие» или «концепт», а в лингвистике «значение» или «смысл»; 3) принятое в человеческом обществе наименование объекта – «имя» (слово, лексема).

Помимо конвенциально связанных с данными именами концептов (поверхностного смысла), появляется дополнительно глубинный смысл, который соотносится с денотатом, являющимся предметной ситуацией.

Глубинный смысл связан с процессом понимания, поэтому помимо нормативного содержания значения, он определяется множеством факторов:

ситуацией, самоопределением человека, его установками, ценностями, знаниями и многим другим [Демьянков 1983: 58–67].