«РУССКО-ФРАНЦУЗСКИЙ БИЛИНГВИЗМ РОССИЙСКОГО ДВОРЯНСТВА ПЕРВОЙ ПОЛОВИНЫ XIX ВЕКА (на материале писем) ...»

Ставропольский государственный университет

1

На правах рукописи

БЛИНОХВАТОВА ВАРВАРА МИХАЙЛОВНА

РУССКО-ФРАНЦУЗСКИЙ БИЛИНГВИЗМ РОССИЙСКОГО

ДВОРЯНСТВА ПЕРВОЙ ПОЛОВИНЫ XIX ВЕКА

(на материале писем)

специальность 10.02.19 – теория языка

Диссертация на соискание ученой степени кандидата филологических наук

научный руководитель:

доктор филологических наук, профессор В.М.Грязнова Ставрополь 2005 Содержание Введение Глава I. Билингвизм как культурный феномен § 1. Билингвизм и культурные связи § 2. Проблематика билингвизма в лингвистике § 3. Коммуникативные ситуации и речевой этикет в условиях русско-французского билингвизма русских дворян начала XIX века Выводы по главе I Глава II. Билингвизм российского дворянства в контексте эпохи конца XVIII – начала XIX века § 1. Историко-культурная и языковая ситуация в России в конце XVIII – начале XIX века § 2. Предпосылки и особенности русско-французского билингвизма российских дворян в конце XVIII – начале XIX века Выводы по главе II Глава III. Дворянское эпистолярное наследие первой половины XIX века с точки зрения билингвизма §1. Эпистолярный жанр и эпистолярная традиция в Европе и в России § 2. Билингвизм в письмах Пушкина, Вяземского и их корреспондентов:

2.1 Закономерности выбора и использования языка в официальных письмах 2.2 Закономерности выбора и использования языка в дружеских письмах 2.3 Закономерности выбора и использования языка в мужских письмах к женщинам 2.4 Закономерности выбора и использования языка в женских письмах Выводы по главе III Заключение Библиографический список Введение Важным аспектом языковой культуры российских дворян первой половины XIX века являлся русско-французский билингвизм данного сословия, оказавший определенное влияние на русский литературный язык.

Многоаспектность двуязычия и его постоянная актуальность породили большое количество исследований указанного феномена в рамках различных направлений (лингвистического, психологического, социологического, педагогического и др.). Однако, несмотря на обширный список работ по постижению данного явления, многие вопросы, относящиеся к рассматриваемой проблеме, до сих пор не имеют однозначного решения или недостаточно изучены (таково, например, само определение билингвизма и его критериев). Кроме того, в нашей многонациональной стране традиционно приоритетным было (и остается по сей день) описание и изучение национально-русского двуязычия. В то же время русско-французский билингвизм дворян России XIX века, несомненно имевший определенное значение для развития русского литературного языка, не получил, на наш взгляд, должного освещения в научной литературе. По нашим сведениям, данному феномену посвящены лишь единичные работы (или упоминания) лингвистического (А.Карлинский), социолингвистического (А.Швейцер, И.Паперно, Н.Мечковская), литературоведческого (Я.Левкович, И.Семенко и др.) характера. Между тем культура дворянства – явление, представляющее интерес как с культурологической, так и лингвистической точек зрения.

Изучение речи российского дворянства начала XIX века на материале писем предполагает рассмотрение широкого круга вопросов, связанных со спецификой культурно-языковой ситуации того периода, с развитием и особенностями эпистолярного жанра, с проблемами воспитания и быта дворян указанного времени. Кроме того, частная переписка очень ярко отражает социокультурные процессы, характерные для развития общества на определённом историческом этапе. Многотемность, мозаичность, относительно свободная композиция и открытость для изменений стилистической и жанровой структуры письма приближает его к устной речи и делает ценным источником информации о традициях общения, характерных языковых чертах различных социальных групп и об основных особенностях языка конкретного периода в целом.

В данной работе круг дворян, чье эпистолярное наследие анализируется, сужен до столичной аристократии, поскольку особенности русско-французского двуязычия провинциальных дворян, вероятно, являются несколько иными. Это связано с различной степенью владения французским языком, разными пропорциями в употреблении обоих языков в коммуникации столичных и провинциальных аристократов и с другими факторами. Однако в наши задачи не входит изучение уровня знания французского языка, степени влияния его грамматической системы на грамматическую систему русского языка (и наоборот). Нас интересуют, в первую очередь, особенности функционирования обоих языков в речи представителей столичного дворянства.

Исходя из всего вышесказанного актуальность данного исследования может быть представлена следующим образом:

1. Актуальным представляется коммуникативный подход к изучению русско-французского билингвизма представителей российской аристократии первой половины XIX века, позволяющий наиболее корректно объяснить этот феномен как результат удовлетворения культурно развитого социального слоя, как дворянство.

2. Русско-французский билингвизм русского дворянства по традиции рассматривался, как правило, лишь на материале художественной исключением), в то время как в письмах он отражен зачастую более объективно и непосредственно. Письма, по нашим данным, практически не привлекались к подобного рода исследованиям, детальному изучению билингвизма в дворянской среде в России в многоаспектной характеристике данного этапа в истории русского 3. Частное письмо как жанр, наиболее близкий к устной разговорной коммуникативные ситуации билингвизма, создать их типологию, выявить основные черты речевого этикета и речевого поведения Цель исследования – выявить и описать своеобразие русско-французского билингвизма российского столичного дворянства первой половины XIX века на материале писем и установить социолингвистические характеристики, определяющие особенности функционирования и выбор русского и/или французского языков в коммуникативном континууме указанного сословия (на материале писем).

Для выполнения поставленной цели необходимо решить следующие задачи:

- выявить основные характеристики языковой ситуации первой половины XIX века в социально-историческом и культурологическом аспектах;

- определить основные признаки эпистолярного жанра в России в указанную эпоху, его историческую связь с европейской традицией, а также классифицировать письма российских столичных аристократов.

- проанализировать языковые особенности писем российских дворян; выявить и описать основные закономерности употребления русского или французского языка и характер используемой лексики в эпистолярных текстах дворян России в зависимости от ситуаций, условий общения; классифицировать интеркаляции, установить особенности их функционирования и причины интеркалирования.

Объектом нашего исследования являются письма представителей столичного дворянства России первой половины XIX века, поскольку нам представляется несомненным тот факт, что в речи (как устной, так и письменной) столичных дворян в наибольшей мере отразились передовые тенденции в развитии различных форм русского и французского языков, обслуживавших как ареал высших коммуникативных функций, так и ареал непринужденного повседневного общения. Эти особенности, естественно, нашли отражение и в эпистолярном наследии названного сословия.

анализируемые нами письма относятся не к пятидесятилетнему периоду, а, в основном, - к 1810 – началу 1840-х гг. Однако известно, что по своим особенностям и культура, и язык Российской империи до 1810–х годов еще тесно связаны с XVIII–м веком, а 1840–е годы знаменуют собой уже совершенно особый этап развития.

В качестве предмета исследования выступают проявления русскофранцузского билингвизма в указанных источниках:

а) переключение с одного языка на другой в пределах одного эпистолярного текста (переключение кодов);

б) интеркаляция (включение в текст на одном языке слов, словосочетаний или отдельных предложений на другом языке);

коммуникативными ситуациями, речевым этикетом, тематикой и т.д.

Гипотеза исследования заключается в следующем:

Поскольку речевое поведение билингва – это, как правило, выбор того или иного языка для построения соответствующего ситуации и нормам высказывания, то можно предположить, что данный выбор детерминирован определёнными факторами. Так, выбор языка общения и переключение с одного языкового кода на другой в письмах российских дворян зависит от пола коммуникантов, от степени близости их отношений, от норм употребления языка, закреплённых речевым этикетом. Интеркаляция в письмах дворян связана с тематикой речи, с эмоциональным состоянием адресанта, с отсутствием необходимых слов в первом языке, с обозначением реалий, закреплённых в сознании коммуникантов за другим языком, и иными факторами.

Научная новизна работы заключается в социально-психологическом обосновании функционирования двух языков в коммуникативном континууме великосветского общества России в первой половине XIX века и в описании характерных особенностей данного явления на материале частной переписки, в выявлении роли социолингвистических и психологических факторов при переключении с русского языка на французский и наоборот (в пределах одного речевого произведения) и при включении слов одного языка в речь на другом языке в зависимости от коммуникативного ареала и коммуникативных ситуаций.

Теоретическую значимость исследования мы видим в рассмотрении явления билингвизма, его типичных черт и ситуаций в историческом аспекте с учетом социолингвистического и коммуникативного подходов, в объяснении и интерпретации с помощью названных подходов феномена так называемых «смешанных текстов» как одного из характерных признаков континуальности коммуникативного пространства российских столичных аристократов, в определении типов интеркаляций в дворянских эпистолярных текстах рассматриваемого периода и объяснении особенностей их функционирования.

Практическая значимость работы, на наш взгляд, заключается в том, что результаты её могут быть включены в теоретические курсы по социолингвистике, психолингвистике, спецкурсы по истории русского литературного языка и т.п.

В исследовании используются методы лингвостилистического анализа, сравнительный, а также исторический, предполагающий изучение исторической информации, связанной с контекстом эпохи, и метод системного лингвистического описания.

Теоретической базой диссертации послужили социолингвистические исследования билингвизма (У. Вайнрайх, А.Д. Швейцер, В.А. Аврорин, В.Ю. Розенцвейг, А.Е. Карлинский, А.П. Майоров, Ю.А. Жлуктенко и др.), языковых ситуаций (Л.Б. Никольский, Б.А. Успенский, Г.А. Хабургаев, В.И. Беликов, Л.П. Крысин, Н.Б. Мечковская, Г.П. Нещименко и др.), речевого поведения и речевого этикета (Н.И. Формановская, И.А. Стернин и др.), особенностей эпистолярного жанра и определенных видов писем (Я. Левкович, И. Паперно, А. Белова, И. Семенко, У. Тодд и др.).

В качестве практического материала исследования были избраны эпистолярные тексты представителей столичного дворянства России первой половины XIX века. За основу для анализа была взята переписка А.С. Пушкина в силу ее полноты и включения в академическое собрание сочинений писем на языке-источнике и приложения к ним переводов. Переписка П.А. Вяземского, Е.А. Баратынского, К.Н. Батюшкова, А.О. Смирновой-Россет, А.П. Керн и некоторых других авторов анализируется выборочно (так как представлена не полностью, зачастую дается уже в переводах), в основном для более убедительного доказательства существования определенных тенденций при написании разного рода корреспонденции.

На защиту выносятся следующие положения:

1. Русско-французский билингвизм российского дворянства первой половины XIX века был обусловлен, в первую очередь, тенденцией разработки разговорного (некнижного) языка под влиянием французской языковой ситуации (то есть языкового обеспечения коммуникации в социуме).

2. Взаимодействие русской и французской культур и языковых стихий выражалось в создании так называемых «смешанных коммуникативного пространства российских аристократовбилингвов. Тексты подобного рода имели распространение не только в ареале непринужденного повседневного общения, но и на периферии ареала высших коммуникативных функций.

Например, около 20% дворянских официальных писем, несмотря корреспонденции, представляют собой смешанные тексты, в разной мере насыщенные интеркаляциями.

иноязычных элементов и переключение кодов, как правило, было официальных посланий цитаты на другом языке чаще всего континууме дружеских писем они обычно создают культурный эпистолярные тексты представителей столичного дворянства России первой половины XIX века (около двух тысяч писем). За основу анализа была взята переписка А.С.Пушкина в силу ее полноты и включения в академическое собрание сочинений писем на языке-источнике и приложения к ним переводов.

Переписка П.А.Вяземского, Е.А.Баратынского, К.Н.Батюшкова, А.О.СмирновойРоссет, А.П.Керн и некоторых других авторов анализируется выборочно (так как представлена не полностью, зачастую дается уже в переводах), в основном для более убедительного доказательства существования определенных тенденций при написании разного рода корреспонденции.

На защиту выносятся следующие положения:

1. Русско-французский билингвизм российского дворянства первой коммуникативными потребностями данного сословия.

2. Взаимодействие русской и французской культур и языковых стихий выражалось в создании так называемых «смешанных текстов», в которых ярко отражалась континуальность коммуникативного пространства российских аристократов-билингвов.

3. Интеркалирование в дворянские эпистолярные тексты иноязычных элементов и переключение кодов, как правило, было обусловлено экстралингвистическими (психологическими и социолингвистическими) Апробация работы. Основные положения работы были изложены на международных научных конференциях: «Антропологическая парадигма в филологии» (Ставрополь, 2003), III Международная конференция в рамках реализации Федеральной и краевой программы «Русский язык» «Культура русской речи» (Армавир, 2003), а также на ежегодных научно-практических конференциях преподавателей, аспирантов и студентов «Университетская наука региону» Ставропольского государственного университета.

Структура диссертационного исследования включает введение, три главы, заключение, библиографический список, включающий источники ( наименований) и литературу (182 наименования).

диссертационного исследования, устанавливаются основная цель и конкретные задачи работы, формулируются объект, предмет, указываются теоретическая и практическая база, методы исследования, перечисляются источники анализируемого материала, характеризуется теоретическая и практическая значимость, описывается структура работы.

В первой главе рассматриваются особенности двуязычия как феномена культуры, дается классификация коммуникативных ситуаций билингвизма, анализируется их связь с речевым этикетом российских дворян первой половины XIX века.

Вторая глава посвящена выявлению основных характеристик языковой ситуации в России на указанном этапе, анализу предпосылок русскофранцузского билингвизма представителей российской элиты в тот период.

В третьей главе анализируются закономерности выбора и использования языков в различных типах писем российских аристократов, особенности и причины интеркаляций и переключения кодов в данных эпистолярных текстах.

В Заключении подводятся итоги проделанной работы, формулируются основополагающие выводы.

Несмотря на свою древнюю историю и широкую распространённость, двуязычие было и продолжает оставаться явлением в определённом смысле феноменальным. Во многом именно благодаря ему развилась человеческая цивилизация. Билингвизм – феномен культуры, а культура, как и язык, явление общественное, то есть социальное. Блестящий исследователь русской культуры Ю.М.Лотман рассматривал её как форму общения между людьми. «Всякая структура, обслуживающая сферу социального общения, - писал он, - есть язык.

Это означает, что она образует определённую систему знаков, употребляемых в соответствии с известными членам данного коллектива правилами» [Лотман, 1994, с.6]. Посредством подобных рассуждений учёный пришёл к выводу о том, что культура имеет коммуникационную и символическую природу, и она связана с нравственной, интеллектуальной, духовной жизнью общества и человека.

Культура многолика и многоязычна, но, тем не менее, цельна и гармонична, хотя «если бы процесс коммуникации ограничивался рамками языковых коллективов, то, - по словам У.Вайнрайха, - в отношении культур человечество являло бы не менее пёструю и разнообразную картину, чем в языковом отношении» [Вайнрайх, 1972, с.25]. Подобная гармония возможна лишь при наличии контактов между культурами. Общеизвестен тот факт, что практически все языковые коллективы перенимают что-либо у своих соседей и сами являются источником определённых знаний и явлений для других сообществ, поскольку процесс культурных заимствований является обычно обоюдным и, как точно заметил Л.Блумфильд, «он односторонен только в том смысле, что один народ может дать больше, чем другой» [Блумфильд, 1968, с.506].

Заимствуются понятия и представления об определённых явлениях, предметы, созданные природой, руками человека или промышленностью, технологические процессы, обычаи и обряды и многое другое, то есть происходит культурная диффузия. Естественно, что одновременно с культурными вышеперечисленные вещи и понятия, что соответственно запечатлевается в культуре. Так развитие материальной сферы влечёт за собой формирование сферы духовной (и наоборот).

Взаимодействуя друг с другом, культуры обогащаются и, проходя долгий путь, который, по образному выражению Ю.М.Лотмана, «перешагивает границы исторических эпох, национальных культур» [Лотман, 1994, с.8], развиваются.

Поэтому «культура всегда, с одной стороны, - определённое количество унаследованных текстов, а с другой – унаследованных символов» [Лотман, 1994, с.8].

Однако эта стройная, согласованная система перетекания культуры в культуру не смогла бы функционировать без посредников, коими всегда оказывались двуязычные члены взаимодействующих сообществ. Как отмечает Н.Б.Мечковская, «даже минимальное взаимопонимание невозможно до тех пор, пока обе стороны (или одна из сторон) не сделают хотя бы один шаг навстречу партнёру» [Мечковская, 2000, с.171]. Этот шаг, заключающийся в усвоении основных слов языка контакта, и делали билингвы, то есть взаимодействие культур (и, естественно, языков) происходило и до сих пор происходит при посредничестве индивидуального билингвизма некоторого числа говорящих.

Именно по этой причине двуязычие сопровождало эволюцию человечества с древнейших времён, ведь для того, чтобы народ развивался, контакты с другими национальными общностями просто необходимы (как известно, изолированные от внешнего мира племена и народности не создают богатых культур и постепенно, если не сливаются или не контактируют с соседними племенами, исчезают).

Как видим, основной причиной появления билингвизма являются социальные факторы (о чём подробнее будет сказано в §2 данной главы), поэтому усиление экономических и культурных контактов между государствами приводит к росту количества двуязычных (или полиязычных) их членов. Данный факт можно проиллюстрировать множеством примеров. Среди них, в частности, ситуация в России в начале XVIII века, связанная с реформами Петра I, ориентированными на западноевропейский образец. Интенсификация взаимодействия между странами Запада и нашей державой привела к тому, что стал ощущаться явный недостаток людей, сведущих в науках и владеющих немецким, французским и другими европейскими языками. В результате множество молодых людей из знатных семейств было отправлено за границу, причём император всячески стремился ускорить обучение языкам.

Так, в специальной инструкции он предписывал назначать русских гардемаринов на галеры по одному – для более быстрого усвоения ими иностранных языков. И хотя, как писал Ю.М.Лотман, «венецианские адмиралы оказались снисходительнее и русских гардемаринов назначали на корабль по двое» [Лотман, 2001, с.232], подобные опыты оказались эффективными, и уже через несколько лет государство обладало довольно значительным числом билингвов.

Необходимо отметить, что индивидуальное двуязычие, как правило, развивается при ограниченных культурных взаимодействиях. Если же контакты носят более широкий и активный характер, то обычно в подобных условиях развивается групповой или массовый билингвизм. Как правило, это происходит в следующих случаях: при миграциях больших этнических групп, при сосуществовании в рамках государственного объединения нескольких этнических общностей, а также при активном взаимодействии соседствующих государств [см. Майоров, 1997, с.37]. Ранее очень часто такое двуязычие возникало при завоеваниях одних стран другими. Однако нас более всего интересует случай группового (то есть свойственного социальной группе) билингвизма российских дворян в первой половине XIX века как результат бурного взаимодействия России и Франции (в первую очередь, конечно же, глубокого разностороннего влияния Франции на Россию).

Это двуязычие было связано с «культурным влиянием определённой социальной группы одной языковой общности на соответствующую социальную группу другой языковой общности» [Верещагин, 1969, 40], то есть русские дворяне усвоили французский язык под «языковым давлением» (термин Э.Хаугена) французской аристократии. Как заметил А.Мартине, «язык одолевает своих противников не в силу каких-то своих внутренних качеств, а потому, что его носители являются более воинственными, фанатичными, культурными, предприимчивыми» [Новое в лингвистике, 1972, с.81-82]. В связи с этим можно сказать, что столь успешному французскому воздействию способствовало то, что французы в тот момент как раз оказались «более культурными», поскольку, хотя указанные государства не имели общих границ, французская культура в жизни русских аристократов играла чрезвычайно важную роль. По словам Б.В.Томашевского, она «несоизмерима с ролью какой бы то ни было другой иностранной культуры» [Томашевский, 1960, с.62].

Дело в том, что в начале XIX века Франция стала посредницей между русским образованным обществом и всей мировой культурой. В этот период она была законодательницей мод практически во всех областях жизни – и в материальной, и в духовной сферах. Кроме того, Франция впитала в себя все основные передовые идеи и взгляды, когда-либо возникавшие в мире, обогащаясь всеми доступными мировыми ценностями. В связи с этим, как писал Б.В.Томашевский, «во Франции возникали и созревали в обстановке напряжённой борьбы те идеологические системы, которые указывали пути прогрессивного развития для других европейских государств» [Томашевский, 1960, с.64], что тоже в немалой степени способствовало постоянному повышенному интересу к этой державе со стороны российской элиты.

Б.В.Томашевский проанализировал и другие причины, спровоцировавшие подобное внимание ко всему происходившему во Франции, что было особенно характерно для современников А.С.Пушкина и для него самого, в частности.

Среди таких причин – сама обстановка, в которой проходило их детство и отрочество, - обстановка «военных и политических событий империи Наполеона» [Томашевский, 1960, с.67], ситуация войны 1812 года и последующих связанных с ней событий. «На них действовала обстановка ликвидации режима Наполеона и последних следов революции, переход европейской гегемонии от Франции к союзу монархов с Александром во главе. Во всех этих впечатлениях Франция играла первую роль» [Томашевский, 1960, 68]. Известен и тот факт, что политические концепции членов декабристских обществ во многом сформировались под влиянием французской публицистики. В то же время вместе с интересом к государственным, культурным, крупным политическим событиям во Франции не ослабевает и интерес к мелочам французского быта. Таким образом, внимание российского дворянства распространялось буквально на всю французскую, а вместе с ней и европейскую жизнь. Как известно, Пушкин никогда не покидал пределов России, и, естественно, ни разу не был во Франции, но в это довольно трудно поверить, читая его произведения, - настолько насыщены они мельчайшими подробностями жизни французского государства и его обитателей. «Газет, рассказов приезжавших из Франции было достаточно, отметил в связи с этим Б.В.Томашевский, - чтобы интенсивно жить интересами Парижа» [Томашевский, 1960, 69].

Помимо влияния политической сферы Франции, огромное воздействие на сознание именитых россиян начала XIX века оказывала французская литература.

Поколения молодежи России конца XVIII – начала XIX века были воспитаны на произведениях французских классиков XVII – XVIII веков. Творения Буало, Корнеля, Расина, Мольера, Вольтера, Дидро, Руссо и многих других гениальных французов прочно утвердились в программах воспитания и обучения во многих учебных заведениях и в домашнем образовании российских дворян.

Кроме того, как уже было сказано, Франция стала для России посредницей между ней и мировой культурой, в том числе – мировой литературой.

В.К.Кюхельбекер, ратовавший за возрождение России и русского духа, сетовал:

«Было время, когда у нас слепо припадали перед каждым французом, римлянином или греком, освященным приговором Лагарпова «Лицея». Ныне благоговеют перед всяким немцем или англичанином, как скоро он переведён на французский язык: ибо французы и по сю пору не перестают быть нашими законодавцами; мы осмелились заглядывать в творения соседей их единственно потому, что они стали читать их» [цит. по Томашевскому, 1960, с.65]. Несмотря на явную идеологическую направленность этого высказывания, в нём содержится очень большая доля истины, поскольку в основном именно через французские переводы российское образованное общество первой половины XIX века знакомилось с произведениями мировой литературы. Так, на французском языке элита России читала творения Шекспира, Байрона, В.Скотта, Мандзони, Кальдерона, Гейне, Гофмана, Шлегеля и многих других европейских авторов.

Нам представляется вполне справедливым мнение Б.В.Томашевского, считавшего, что подобные факты связаны не с тем, что российские аристократы по-французски понимали гораздо лучше, чем на других языках, и потому обращались к французским переводам. Безусловно, французский язык был наиболее употребительным средством общения в их кругу, но в то же время дворянское образование чаще всего не ограничивалось лишь двумя языками (русским и французским), но включало и древние классические (греческий, латинский) и современные западноевропейские языки (английский, немецкий, итальянский). Полагаем, что весьма веской причиной обращения к французским переводам был интерес «к этому факту, возникшему во французской среде», то есть именно то, что те или иные произведения мировой литературы в своё время привлекли внимание образованных французов, что Франции с её идеями и настроениями были интересны определённые труды и их авторы.

Выше уже было сказано о том, что активное взаимодействие культур происходит благодаря двуязычным членам сообщающихся коллективов. Однако мы видим и то, что механизм подобного взаимодействия, однажды начав действовать, может втягивать в себя всё большее число индивидов, привлечённых фактами чужой культуры, отвечающими их запросам и потребностям, в результате чего этот механизм сам начинает производить билингвов. В связи с этим и сам французский язык обладал для российских дворян первой половины XIX века двоякой сущностью – с одной стороны, он служил оптимальным средством для освоения французской культуры, поскольку он был порождён этой же культурой, а также был несколько лучше, чем русский литературный язык того времени, приспособлен для передачи всех оттенков и тонкостей мыслей и чувств, с другой стороны, он был маркером принадлежности к элитным, высокообразованным слоям, воспитанным на достижениях мировой цивилизации.

О том, насколько аристократы России начала XIX столетия были связаны с культурой Франции и несли на себе её отпечаток, красноречиво говорит отношение к ним русских крестьян во время Отечественной войны 1812 года, которое пришлось преодолевать организатору партизанского движения Денису Давыдову. Как писал Ю.М.Лотман, «когда гусары Давыдова впервые показались в русских деревнях, в тылу у врага, русские мужики их чуть не перестреляли, потому что мундиры – и французские и русские в золотом шитье – были для крестьян одинаково чужими и они приняли гусар за французов» [Лотман, 2001, с.319]. Дополнительным фактором, обусловившим подобное отношение, был французский язык, на котором первоначально общались офицеры. Только после тщательного анализа просчётов и выработки стратегии поведения Давыдову удалось привлечь крестьян в партизанское движение. Говорить по-французски офицерам было запрещено, и они перешли на русское просторечие. «Тогда, пишет Давыдов, - я на опыте узнал, что в Народной войне должно не только говорить языком черни, но и приноравливаться к ней и в обычаях, и в одежде. Я надел мужичий кафтан, стал отпускать бороду, вместо ордена святой Анны повесил образ святого Николая и заговорил с ними языком народным» [цит. по Лотману, 2001, с.319]. И только после всех этих изменений крестьяне потянулись в отряд Давыдова, что стало сигналом к народной войне, во многом предопределившей исход наполеоновской кампании в России.

Как видим, простой народ, не вдававшийся в подробности внутреннего содержания, делая выводы только по внешним показателям, практически не дифференцировал культуру русской аристократии и культуру французских офицеров и солдат. То есть внешние проявления были для неискушенного наблюдателя одинаковыми (или очень похожими), что, на наш взгляд, ещё раз подчёркивает, насколько сильным было влияние французской культуры не только на духовную, но и на материальную, бытовую жизнь российских дворян.

Столь подробный анализ билингвизма и культурных связей именно России и Франции в нашем исследовании, конечно, обусловлен спецификой разрабатываемой темы, хотя, разумеется, связь двуязычия с духовной эволюцией человечества может быть проиллюстрирована и множеством других примеров.

Таков, например, факт существования римских наук, базой для которых служили главные, основополагающие труды греческих учёных. Естественно, что для создания собственных работ и теорий римские исследователи должны были основательно изучить произведения своих предшественников, а для этого они должны были владеть греческим языком. Таким образом, в указанной ситуации греческий язык был посредником между архетипической, самобытной культурой Древней Греции и зарождавшейся рецептивной культурой Римской империи, а осуществляли это посредничество опять же билингвы.

Следует также отметить, что большинство крупных учёных и мыслителей прошлого владели двумя и более языками, а зачастую были полиглотами, что неудивительно, поскольку для выдвижения новых идей им необходимо было опираться на предшествующий опыт, а корпуса переведённых фундаментальных исследований в то время ещё не существовало. Эта база текстов, широко доступных в наши дни, как раз и была создана во многом благодаря усилиям наших полиязычных предшественников. Кроме того, одним из обязательных качеств учёных прошлого (вплоть до эпохи Возрождения и даже дольше) было знание латинского языка, который долгое время сохранял статус языка науки и на котором писали научные работы, вели учёные споры, дискуссии, выступали с кафедр и т.д.

Нельзя не отметить при этом и фактора престижности знания многих языков. Это подтверждает и мудрая пословица: «Сколько языков ты знаешь, столько раз ты человек». Таким образом, владение несколькими языками не только облегчает процессы обучения и общения, но и даёт определённую свободу выбора языка и речевого поведения, что становится явным преимуществом билингвов и полиглотов, повышая тем самым их статус. В связи с этим интересен пример из биографии великого русского полководца А.В.Суворова, одного из образованнейших людей своего времени, который любил удивлять своих собеседников резкими переходами от одной исполняемой им роли к другой.

«Человек, только увидевший шокирующие шутовские поступки, вдруг оказывается лицом к лицу с эрудитом и красноречивым философом, - писал Ю.М.Лотман, - косноязычие и глоссолалия исчезали и заменялись речью римского оратора или философскими рассуждениями на немецком, французском, английском и итальянском языках» [Лотман, 2001, 274]. Очевидно, что и сам Суворов чувствовал своё превосходство над собеседниками, переходя на иностранные языки, что ещё раз подтверждает престижность статуса билингва (или полиглота).

Вместе с тем употребление иностранных языков в определённых ситуациях коммуникации может иметь и определённый смысл, относящийся к этическому аспекту культуры речи, который зачастую превращает обычное общение в своего рода ритуал. Так в России в начале XIX века в дворянском обществе для разговора с дамами в высшей степени предпочтительным было использование французского языка, который стал символом салонного аристократического общения. В то же время большинство документов, адресованных в высшие инстанции, должны были писаться по-русски и в соответствии с установленными формами. В связи с этим интересен пример письма княгини Волконской к Бенкендорфу, написанного по-французски [см. Лотман, 1994, с.57]. Французский язык для прошения к высшему сановнику выбран женщиной явно не случайно.

По словам Ю.М.Лотмана, он создавал между нею и Бенкендорфом «отношения, подобные ритуальным связям рыцаря и дамы» [Лотман, 1994, с.57], переключая текст во внесословное пространство. Естественно, такое переключение положительно решало исход дела, не позволяя чиновнику оборвать, «поставить на место» эту даму, воскрешая в памяти незабвенный образ французского короля Людовика XIV, неизменно по-рыцарски обращавшегося с женщинами любого социального положения и возраста (как известно, его поведение в течение долгого времени оставалось образцом для большинства государей и высших чинов Европы).

многогранным феноменом человеческой коммуникации и цивилизации, а иностранный язык помимо передачи иной материальной культуры, несёт с собой также культуру духовную, в том числе и этическую, создавая особые ситуации общения, приобщая к мировым эстетическим и этическим идеалам и ценностям.

§2. Проблематика билингвизма в лингвистике Билингвизм, в сущности, не представляет собой исключительного явления, хотя долгое время было «принято, в том числе и среди лингвистов, рассматривать одноязычие как правило, а многоязычие – как нечто исключительное» [Вайнрайх, 1972, с.26]. Сегодня же стал вполне очевидным тот факт, что билингвизм был характерен для многих языковых ситуаций на протяжении веков и, кроме того, является типичным признаком многих нынешних языковых сообществ, имея тенденцию к расширению. Следовательно, для человечества это вполне закономерный факт.

Понятно, что для международной коммуникации невозможно использовать все несколько тысяч существующих языков, поэтому «миллионы людей, возможно, большинство людей, в течение своей жизни в той или иной степени овладевают двумя или несколькими языковыми системами и умеют пускать их в ход – каждую в отдельности в зависимости от требований обстановки»

[Вайнрайх, 1972, с.26]. В связи с вышесказанным неудивительно, что изучение функционирования двух языков в пределах одной этнической общности, а также процессов, возникающих в результате их взаимодействия и взаимовлияния, издавна является актуальной проблемой мирового языкознания.

Исследованием языковых контактов и сопровождающих эти контакты явлений ещё в XIX веке занимались Г.Грюнбаум, Э.Виндиш, Г.Шухардт и другие крупные учёные. В России большой вклад в разработку этой проблемы внесли такие известные лингвисты, как И.А.Бодуэн де Куртене, В.А.Богородицкий, Е.Д.Поливанов, Л.В.Щерба.

Новая волна интереса учёных к билингвизму относится к шестидесятым годам XX века. Это было связано с изменившимися условиями общественного функционирования языков, когда проблема двуязычия стала наиболее актуальна, поскольку благодаря активному развитию науки, техники, искусства, распаду колониальных систем и образованию множества новых государств всё большее число народов стало вовлекаться в международную жизнь. Для международного общения, естественно, всё более необходимым стало владение не только своим родным языком, но и каким-либо из наиболее распространённых. Но, как известно, впервые необходимость в международных языках назрела ещё в XVIII веке, когда «на первый план выдвигаются литературные языки передовых стран … Европы – сначала французский, затем английский и немецкий языки» [Филин, 1972, с.20]. Правда, сформировавшееся тогда двуязычие в общественном и культурном отношении было весьма ограниченным, поскольку билингвами в основной своей массе были лишь представители высших сословий и узкий круг интеллигенции, а, как известно, «двуязычие как социальная проблема раскрывается в полном объёме тогда, когда охватывает значительную часть населения, а не отдельных индивидов» [Дарбеева, 1972, с. 191]. Поэтому потребность в языках международного общения особенно остро проявилась во второй половине XX века, когда все указанные процессы стали массовыми.

Однако первоначально наиболее глубоко эту проблему разрабатывали психологи, «почти все без исключения старавшиеся описать отношения между билингвизмом и умственными способностями или умственными заболеваниями»

[Белл, 1980, с.157].

Лингвисты же активно обратились к данной тематике позднее (лишь к началу семидесятых годов XX века), но очень скоро труды их в этой области стали многочисленными. Среди учёных, в работах которых были широко освещены вопросы языковых контактов и двуязычия, – У. Вайнрайх, Л.Блумфильд, С.

Эрвин, Ч. Осгуд, М.Сигуан, У.Макки и др.; в СССР – Л.В.Щерба, Е.М.Верещагин, В.Ю.Розенцвейг, В.А.Аврорин, Ю.Д.Дешериев, И.Ф.Протченко, А.И.Холмогоров, М.М.Михайлов, Ю.А.Жлуктенко и др.; среди современных исследователей билингвизма можно назвать А.П.Майорова, А.Е.Карлинского и др.

Несмотря на столь активную разработку, многие вопросы в теории билингвизма до сих пор остались спорными, начиная с такого фундаментального, как терминология. Необходимо отметить, что некоторые учёные применяют оба термина («билингвизм» и «двуязычие») для характеристики указанного явления, и всё же большинство отдаёт предпочтение латинскому образованию (особенно в современной науке), часть учёных вообще исключает из научного обихода термин «двуязычие»; многие всё чаще вместо определения «билингвизм» используют «полилингвизм» и «мультилингвизм» [см. Львов, 2000, с.96].

«двуязычие» как синонимичные, поскольку в большинстве лингвистических словарей билингвизм определяется через понятие «двуязычие», реже – «многоязычие», то есть как «употребление нескольких языков в пределах определенной социальной общности (прежде всего государства); употребление индивидуумом (группой людей) нескольких языков, каждый из которых выбирается в соответствии с конкретной коммуникативной ситуацией»

[Лингвистический энциклопедический словарь, 2002, с.303]. Кроме того, при использовании двух тождественных терминов появляются более широкие возможности для разнообразного словообразования и построения предложений (без постоянного употребления однокоренных слов в пределах соседствующих фраз). Это позволит, на наш взгляд, сделать текст исследования более доступным для восприятия, не лишив его при этом научности.

детерминированности. Как известно, билингвизм явление многоаспектное, освещающееся многими гуманитарными науками; помимо лингвистики его изучают психология, социология, психолингвистика, социолингвистика, социальная психология и др. Однако на практике наиболее широкое распространение и разработку получили психолингвистический и лингвистический подходы. Причём, как справедливо отметил А.П.Майоров, «при определении социального характера билингвизма, как правило, сохраняется психолингвистическое определение … с добавлением чисто количественных критериев … Условия же, в которых формируется и существует билингвизм, не включаются в онтологию объекта, а относятся к ряду: «социо-культурное окружение», «экономические, политические, культурные условия» и пр.»

[Майоров, 1998, с.5]. Впрочем, Е.М.Верещагин разграничивает 3 вида типологий двуязычия, куда помимо психологической и лингвистической входит социологическая [Верещагин, 1969]. В целом же в «неисчерпаемой» (по выражению А.П.Майорова) литературе по билингвизму предпочтение отдаётся рассмотрению этого явления по отношению к индивиду (особое внимание при этом уделяется изучению интерференции, психологических и лингвистических характеристик двуязычной языковой личности).

Однако очевидно, что билингвизм детерминирован именно социальными факторами, которые требуют не менее пристального изучения, чем сам механизм попеременного использования личностью или определённой языковой общностью двух (или более) языков и сопряженные с ним процессы. В связи с этим большое значение получает исследование двуязычия с точки зрения социолингвистики.

Другой актуальной для исследователей проблемой является определение критериев билингвизма. По этому вопросу было высказано немало мнений, диапазон которых чрезвычайно широк.

Один полюс составляют взгляды, согласно которым билингвом считается индивид, умеющий успешно осуществить коммуникацию на втором языке. Если опираться на эту точку зрения, то число билингвов среди мирового населения будет очень велико, поскольку ими можно будет считать большинство тех, кто обладает хотя бы элементарным знанием второго языка (включая школьные курсы иностранных языков). Так, в частности, А.П.Майоров, придерживаясь данного мнения, пишет: «Отличительной чертой языковой ситуации в современном обществе является групповой и массовый билингвизм: иностранные языки преподаются в школах и вузах, многие языки служат средством межнационального и международного общения, для многих билингвизм является атрибутом профессиональной подготовки (переводчики, дипломаты и т.д.)»

[Майоров, 1998, с.5].

Аналогичной точки зрения придерживается К.Х.Ханазаров, считающий, что о наличии двуязычия можно говорить «там, где люди владеют вторым языком в степени, достаточной для общения и обмена мыслями с носителями второго языка» [Ханазаров, 1972, с.123]. При этом он отмечает: «Знание двух языков может быть неодинаковым по глубине, богатству, совершенству, но, несмотря на это, в главном, в основном, ради чего и существует язык, - в обмене мыслями, в общении, - оно отвечает требованиям общающихся» [Ханазаров, 1972, с.123].

Другой полюс мнений составляют взгляды тех, кто к билингвам причисляет людей с идеальным владением обоими языками. Например, М.Сигуан и У.Макки предлагают называть двуязычным «того человека, который кроме своего первого языка в сравнимой степени компетентен в другом языке, способен со схожей эффективностью пользоваться в любых обстоятельствах тем или другим из них»

[Сигуан, Макки, 1990, с. 10]. Близок к такому пониманию и В.А.Аврорин, считающий, что «двуязычием следует признать примерно одинаковое владение двумя языками. Иначе говоря, двуязычие начинается тогда, когда степень знания второго языка вплотную приближается к степени знания первого» [Аврорин, 1972, с.50]. Впрочем, В.А.Аврорин разграничивает два вида билингвизма – полный и частичный.

Всё же полное двуязычие в таком понимании – скорее идеальное, чем реальное явление, ведь в таком случае к числу билингвов, как справедливо отмечает А.Е.Карлинский, возможно отнести только некоторых переводчиков, учителей и дипломатов, а все остальные люди, не столь блестяще владеющие вторым языком, как своим родным, но с успехом применяющие тот или иной в зависимости от коммуникативных ситуаций, останутся за рамками данного определения. Как показывает опыт, чрезвычайно мал процент людей, которые в равной степени легко говорят и мыслят не только на своём родном, но и на втором языке, не переводя мысленно своих высказываний с первого языка на второй. Таким образом, по словам А.П.Майорова, «идеальное двуязычие можно представить себе только теоретически» [Майоров, 1998, с.55], и оно скорее будет некой «отправной точкой для оценки двуязычия какого-либо конкретного индивида» [Сигуан, Макки, 1990, с.10]. В то же время такое определение остаётся характерным для собственно лингвистического взгляда на билингвизм; в таком авторитетном источнике, как «Словарь лингвистических терминов»

О.С.Ахмановой трактовка указанное явление трактуется, как «одинаково свободное владение двумя языками» [Ахманова, 1966, с.125].

Нас более всего интересует определение двуязычия с социолингвистической точки зрения. В этом аспекте по-прежнему актуальной остаётся дефиниция, сформулированная Ю.Д.Дешериевым и И.Ф.Протченко ещё в 1972 году как «знание двух языков в известных формах их существования в такой мере, чтобы выражать и излагать свои мысли в доступной для других форме, независимо от степени проявления интерференции и использования внутренней речи двуязычным индивидом в процессе письменного или устного общения на втором языке, а также умение воспринимать чужую речь, сообщение с полным пониманием» [Дешериев, Протченко, 1972, с.35]. Сегодня подобного мнения придерживается большинство социолингвистов. Н.Б.Мечковская, например, тоже утверждает, что «билингв – человек, владеющий двумя языками (в той или иной мере); двуязычный индивид» [Мечковская, 2000, с.105]. Сравним у А.Е.Карлинского: «билингв – это человек, принадлежащий к двум языковым общностям, причём степень вхождения в каждую из них может быть различной»

[Карлинский, 1990, с.58]. Мы будем также придерживаться этого более распространённого (особенно в современной науке) социолингвистического взгляда, поскольку нас более всего интересует русско-французский билингвизм русского дворянства именно с точки зрения социолингвистики (социальные причины, приведшие к распространению данного явления в высших кругах, зависимость функционирования обоих языков не только от собственно лингвистических, но и от экстралингвистических факторов и т.д.), изучение же уровня владения языками, степени влияния грамматической системы одного языка на систему другого не входит в круг рассматриваемых нами проблем, тем более что последнее представляется весьма проблематичным в силу большой удалённости исследуемой эпохи во времени и опоры на письменные тексты, а не на живую речь. К тому же, независимо от того, какое понимание двуязычия – узкое или широкое – брать за основу, практически всех русских дворян начала XIX века можно считать билингвами, поскольку большинство их знали помимо родного языка французский (если не в совершенстве, то в близкой к совершенству степени).

Несмотря на сетования многих общественных деятелей той эпохи, да и множества современных исследователей по поводу забвения русского языка в дворянском обществе конца XVIII – начала XIX века, всё это – скорее преувеличение с целью обратить более пристальное внимание на судьбу русского языка, поскольку он никогда не терял своего значения как средство бытового, обиходного общения.

Естественно, описывая указанный период, большинство учёных вспоминают описание ситуации, сложившейся в тот момент в высшем сословии, данное А.С.Шишковым: «…дети знатнейших бояр и дворян наших от самых юных ногтей находятся на руках у французов, прилепляются к их нравам, научаются презирать свои обычаи, нечувствительно получают весь образ мыслей их и понятий, говорят языком их свободнее, нежели своим, и даже до того заражаются к ним пристрастием, что в языке своём никогда не упражняются…» [цит. по Виноградову, 1938, с.148]. Не следует забывать, однако, что фигура А.С.Шишкова до сих пор вызывает неоднозначные отклики (хотя при этом невозможно отрицать его вклада в развитие русской филологии начала XIX века), достаточно вспомнить знаменитую борьбу сторонников «старого» и «нового» слога и явную славянофильскую направленность его идеологии.

Кроме того, как отмечает А.П.Майоров, «общество в целом невозможно оценивать с точки зрения степени владения языком. Эта характеристика может быть приложима только к отдельному человеку, а также представлена в виде идеала, к которому нужно стремиться, но которого практически невозможно достичь» [Майоров, 1998, с. 56]. К тому же этот показатель весьма изменчив и обусловлен множеством факторов, к числу которых можно отнести такие переменные, как языковые способности личности, возраст, часто – пол, последовательность изучения языков, языковое давление какой-либо общности, престижность каждого из языков и многие другие. Поэтому вслед за А.П.Майоровым мы будем в нашем исследовании «иметь в виду такой уровень владения вторым языком, который был бы необходимым и достаточным для использования его в определённых функциях (коммуникативной, когнитивной, экспрессивной и т.д.)» [Майоров, 1998, с. 57].

Не менее важным, чем предыдущие, был в теории билингвизма и вопрос об особенностях естественного и искусственного двуязычия. Понятно, что естественный билингвизм возникает под влиянием разноязычного окружения и связан с необходимостью (или желанием) обмена информацией с носителями второго языка, тогда как искусственный билингвизм формируется в результате целенаправленного обучения. Учёные отмечают и различия в системе усвоения второго языка при естественном и искусственном двуязычии, а также в способах фиксации отношений языковых фактов к фактам действительности в памяти двуязычного индивида. Кроме этого, в случае овладения языком путём погружения в языковую среду, как пишет А.Е.Карлинский, «усвоение чужого языка идёт параллельно с приобщением к иной культуре» [Карлинский, 1990, с.

45], что далеко не всегда наблюдается при искусственном обучении языку.

Много внимания уделяется учёными и проблемам интерференции, то есть ошибкам в речи билингвов на втором языке (а иногда и на обоих), связанным с частичным отождествлением и смешением систем двух языков. Особенно глубоко разрабатывается этот вопрос в последнее время в нашей стране в исследованиях национально-русского двуязычия, часто – в связи в разработками методик обучения детей малых народов России русскому языку для профилактики подобных нарушений. Убедительной представляется концепция А.Е.Карлинского, который предложил понимать под интерференцией «случаи отклонения от нормы, возникающие в речи билингва на втором языке под влиянием первого языка.

Случаи же отклонения от нормы, возникающие в речи билингва на первом языке, которые возникают в результате влияния второго языка … называть интеркаляцией» [Карлинский А.Е. Основы теории взаимодействия языков. – Алма-Аты, 1990, с. 127]. Данное разграничение представляется весьма целесообразным по нескольким причинам: во-первых, потому что возникновение указанных явлений обусловлено различными факторами (интерференция – языковыми, интеркаляция – психо- и социолингвистическими); во-вторых, интерференция – практически неконтролируемый (или слабо контролируемый) говорящим процесс, интеркаляция же «прямо или косвенно контролируется сознанием билингва» [Карлинский, 1990, с.128]; в-третьих, если интерференция характерна как для естественного, так и для искусственного билингвизма, то интеркаляция только для естественного; в-четвёртых, интеркаляции в речи двуязычного индивида тем больше, чем выше степень его владения вторым языком, тогда как интерференция имеет обратную зависимость; в-пятых, при интеркаляции (в отличие от интерференции) «вклиниванию в речь на втором языке подлежат только двусторонние единицы и их сочетания, начиная от отдельных морфем и кончая сложными словосочетаниями, сохраняющими полностью свои грамматические признаки, характерные для второго языка»

[Карлинский, 1990, с.129]. Исходя из основных особенностей интеркаляции, А.Е.Карлинский строит типологию интеркаляции, различая в ней четыре вида:

(вклинивание отдельных слов второго языка в речевое произведение на Номенклатурная Редундантная Номинативная Референционная интеркаляция интеркаляция интеркаляция интеркаляция (в речь на первом (вклинивание в (вклинивание (вклинивание (вклинивание цельнооформленного сегмента второго языка в речь на первом (иноязычное вклинивание любого типа, полностью сохраняющее свои существенные признаки (фонетические, графические, смысловые) в речи на (иноязычное вклинивание, которое подвергалось интерферирующему влиянию первого языка, и изменило вследствие этого некоторые свои признаки (фонетикографические, словообразовательные, грамматические и/или семантические)) Фонетико- Словообразовательная Грамматическая вклиниваний Однако следует разграничивать явление интеркаляции и переключение с одного языка на другой в процессе речи, поскольку переключение происходит при чередовании разноязычных предложений или даже сложных синтаксических целых, каждое из которых оформлено строго в соответствии с нормами языка, осуществляется в пределах одного предложения на первом языке.

Данная теория, как нам кажется, является весьма серьезным шагом в изучении проявлений билингвизма в целом, поскольку наиболее подробно в этом отношении рассматривается, в основном, интерференция языков, хотя целенаправленный процесс включения иноязычных фрагментов представляет не меньший интерес, но разработана гораздо слабее. В нашем исследовании мы будем опираться на предложенную А.Е. Карлинским типологию интеркаляций для более полной характеристики проявлений русско-французского билингвизма российских дворян первой половины XIX века и для установления причин включения тех или иных иноязычных фрагментов.

Итак, очевидно, что, несмотря на давнюю историю, теория билингвизма ещё полна не до конца решённых и спорных вопросов, требующих серьёзного изучения. В конце XX века наступил новый этап в разработке теории взаимодействия и взаимовлияния языков, связанный с углублением разработки многих проблем двуязычия и с дифференциацией некоторых явлений.

§ 3. Коммуникативные ситуации и речевой этикет в условиях русскофранцузского билингвизма русских дворян начала XIX века Для детального описания коммуникации в определённой общности необходимым фактором является членение коммуникативного пространства.

Естественно, подобное членение предполагает разные уровни абстракции, что заключается обычно в применении для этих целей таких понятий, как «коммуникативная ситуация» и «коммуникативная сфера» для конкретного и более обобщенного анализа процесса общения соответственно.

представляющие собой «максимально густой коммуникативный фильтр, позволяющий зафиксировать набор весьма конкретных ситуаций вербального общения, отличающихся друг от друга характером ролевых взаимоотношений между коммуникантами, тематикой, внешними обстоятельствами общения и пр.»

[Нещименко, 2003, с.39].

Используя эту операциональную единицу, мы сможем определить специфику речевого поведения участников общения, особенности выбора языковых средств для построения конкретных высказываний и т.п. Для решения же более общих задач традиционно употребляют понятие «коммуникативная сфера», хотя в науке до сих пор нет единого, устоявшегося мнения в отношении содержания и количества этих сфер.

Так, Л.Б.Никольский выделяет шесть коммуникативных сфер: 1) сферу общегосударственного общения; 2) сферу регионального общения; 3) сферу местного общения; 4) сферу производства; 5) сферу семейно-бытового общения;

6) сферу ритуального общения [Никольский, 1976].

Чешский учёный Вл.Барнет тоже оперирует шестью сферами, но, в отличие от предыдущей классификации, в его перечень включены: 1) общенародное публичное официальное общение; 2) повседневное публичное неофициальное общение (общенародное или же потенциально общенародное); 3) региональное непубличное неофициальное общение; 4) неофициальное непубличное общение в коллективе (например, в профессиональном); 5) неофициальное непубличное общение в семье; 6) конфессиональное культовое общение [цит. по Нещименко, 2003, с.41].

В.А.Аврорин выделяет 14 коммуникативных сфер, среди которых семейное общение, общение внутри производственного коллектива, общение в пределах населённого пункта, общение на разного рода собраниях, общение в школьном обучении всех ступеней, каналы массовой информации, литературное творчество, сфера науки, религии, общегосударственного и местного производства, личная переписка, общение внутри одноязычного коллектива, общение между разноязычными людьми и коллективами, общение с машинами (речевое управление). Такая тщательная конкретизация при вычленении коммуникативных сфер приводит к тому, что многие из них совпадают с коммуникативными ситуациями.

Очевидно, что подобное разночтение одного и того же понятия затрудняет его использование и вызывает потребность в более четком термине. В этом отношении нам представляется более мотивированной и более соответствующей нашему материалу идея Г.П.Нещименко о введении новой коммуникативной вышеперечисленные – коммуникативного ареала. Эта единица является комплексной категорией, вычленяющейся за счёт определения специфики коммуникативных функций, характера общения, типа речевого поведения, адресата и др. Использование указанного нами понятия, на наш взгляд, существенно облегчит классификацию собранных нами языковых данных за счёт того, что одним из наиболее существенных признаков дифференциации эпистолярных текстов в данном исследовании выступает официальность или непринуждённость общения, на чём основано и разграничение коммуникативных ареалов на ареал высших коммуникативных функций и ареал непринуждённого повседневного общения. Кроме того, по словам Г.П.Нещименко, «применение коммуникативное пространство как двуединую, то есть бинарную структуру, в составе которой вычленяются два глобальных массива, рельефно отличающихся друг от друга» [Нещименко, 2003, c.43]. Из основных признаков, характерных для ареала высших коммуникативных функций, можно назвать отсутствие непринуждённо-доверительных отношений, установку на публичное официальное общение, а также на интерперсональное – официальное и полуофициальное – общение (как публичное, так и непубличное). В плане языкового обеспечения этот ареал обслуживается «подсистемой регулируемого речевого поведения», то есть репрезентативными формами языка. Регулируемое речевое поведение подразумевает контроль языковой цензурой, а также автоцензурой, то есть предполагает не только соблюдение общепринятых языковых норм, кодификации саморегулирование. Как известно, автоцензура мотивируется во многом учётом реакции окружающих на речевое поведение говорящего.

Ареал непринуждённого повседневного общения, по Г.П.Нещименко, «охватывает неофициальное, непубличное, непринуждённое общение в семье, коллективе» [Нещименко, 2003, с.44]. Это межличностное коммуникативное взаимодействие, в качестве языкового обеспечения для которого выступает «подсистема нерегулируемого (или с ослабленной регулируемостью) речевого поведения», или разговорный язык. На этом уровне преобладают «не комплектные, целостные структуры, а, главным образом, смешанные тексты»

[Нещименко, 2003, с.49], что явно прослеживается при анализе эпистолярного наследия российских дворян начала XIX века и что в дальнейшем будет проиллюстрировано множеством примеров. При этом важно, что под языковым обеспечением не подразумевается какая-либо определённая форма языка, а термин «разговорный язык» употребляется как совокупное обозначение, для которого наиболее важным является «ощущение коммуникативной комфортности у индивидуума, совершенно необходимое для ситуации непринуждённого общения» [Нещименко, 2003, с.47].Естественно, термин «нерегулируемое речевое поведение» не предполагает полного отсутствия речевого контроля, а только подразумевает чрезвычайно незначительную степень его проявления, особенно по сравнению с ареалом высших коммуникативных функций.

Очевидно, что членение коммуникативного пространства симметрично членению пространства языкового. Применительно к русско-французскому билингвизму российского дворянства первой половины XIX века схема распределения этих пространств может быть представлена следующим образом:

литературный язык В связи с употреблением в нашем исследовании вышеперечисленных понятий, необходимо отметить, что по отношению к эпистолярному жанру применение термина «ареал непринуждённого общения» в некоторой степени условно, поскольку данный ареал предполагает довольно непроизвольное, спонтанное речевое поведение, а в письме, даже в бытовом, всё равно присутствует определённая доля подготовленности. Однако в то же время письмо в наибольшей степени из всех жанров отражает устную речь с большинством её особенностей. По определению В.В.Виноградова, частное письмо является письменной реализацией разговорного типа речи, а потому нам представляется вполне возможным оперировать вышеуказанным термином по отношению к исследуемому материалу.

Ещё одним важным понятием, используемым в данной работе, является понятие речевого этикета, введение которого позволяет дифференцировать, например, в официальных письмах, речевое поведение регулируемое и регламентируемое, что несколько различается, так как регулируемое поведение предполагает, как уже было сказано, автоцензуру, то есть контроль со стороны самого индивидуума, а регламентируемое поведение подлежит внешнему контролю, то есть находится в рамках речевого этикета.

Речевой этикет является важнейшим компонентом культуры, это, по определению Н.И.Формановской, «микросистема национально-специфических вербальных единиц, принятых и предписываемых обществом для установления контакта собеседников, поддержания общения в желательной тональности соответственно правилам речевого поведения» [Формановская, 1982, с.5].

Общеизвестно, какое большое значение для аристократической культуры имел этикет вообще и речевой этикет в частности. Для анализа русско-французского билингвизма российских дворян начала XIX века этот аспект, обусловливающий речевое поведение указанной социальной категории, также играет весьма существенную роль, поскольку им объясняются очень многие особенности коммуникации того времени. Так, например, выбор мужчиной французского языка при обращении к женщинам почти всегда является этикетным, так как по системе сложившихся в тот период правил речевого поведения французский язык был языком культурной беседы и языком общения с дамами. Существует ещё масса примеров влияния этикета на речевое поведение личности, о чём более детально будет сказано далее. Однако и без множества подробностей связь речевого этикета с коммуникативными ситуациями при анализе русскофранцузского двуязычия очевидна.

Рассмотрение конкретных коммуникативных ситуаций билингвизма позволяет отметить, что они, как впрочем, и коммуникативные ситуации вообще, относятся к разряду явлений многоаспектных и многопризнаковых, при этом признаки, значимые для характеристики данных ситуаций, разнонаправлены и не иерархичны, в связи с чем представляется весьма сложным создание единой и многопризнаковой классификации всего разнообразия коммуникативных ситуаций. Однако нам представляется возможным хотя бы в самых общих чертах разграничить коммуникативные ситуации билингвизма.

Коммуникативная ситуация, то есть условия, в которых осуществляется коммуникативный акт, как известно, состоит из так называемых ситуативных переменных: говорящего (адресанта), слушающего (адресата), отношений между говорящим и слушающим, цели, средства общения (язык или его подсистема, а также параязыковые средства), тональности общения (официальная, нейтральная, дружеская), способа общения (устный / письменный, контактный / дистантный), места общения [Беликов, Крысин, 2001].

Естественно, что изменение любого из этих компонентов ведёт к изменению коммуникативной ситуации. Об этой проблеме пишет и И.А.Стернин, отмечая, что «общение в любой конкретной ситуации опосредовано многими факторами – ситуацией, социальными и личностными отношениями между общающимися, степенью официальности ситуации, временем и местом общения и многими другими факторами» [Стернин, 2001, с.170]. В то же время билингвы (что уже не раз отмечалось исследователями) в любой ситуации обладают относительной свободой выбора языка общения, что, несомненно, является большим преимуществом. Однако для того, чтобы носитель языка был правильно понят собеседником или окружающими, его речь «должна быть построена по общим для данного социума исторически сложившимся законам» [Леденёв, 2003, с.3].

Вот почему, несмотря на индивидуальность, «антропоцентрическую сторону речетворческой деятельности человека» (Леденёв) весьма часты случаи, когда выбор языка для билингвов принципиален, что связано, как правило, с определёнными целями коммуникации. В подобных условиях мы наблюдаем явление тесной связи социокультурного и речевого поведения. Среди таких ситуаций для нас важно отметить выбор между русским и французским языками, с которым сталкивались люди высшего общества в России в конце XVIII – начале XIX века.

Необходимость пользования каким-то определённым языком лишь в некоторых обстоятельствах была довольно строго регламентирована. Таковы ситуации, например, официальных писем А.С.Пушкина. Особенно показательно в это отношении его письмо к императору Александру I, которое в черновом варианте написано по-французски, но поэт, наверняка знавший о том, что официальные прошения и тому подобные документы должны были быть написаны на русском языке, сомневаясь в правильности своего поступка, обращается за советом к В.А.Жуковскому: «Впроччем да будет воля твоя; если покажется это непристойным, то можно перевести…» [Пушкин, Т.13, 167]. Здесь налицо факт необходимости регламентированного выбора, под которым мы правилами.

Однако были и другие ситуации, при которых приоритет отдавался одному из интеллектуальную и культурную элиту российского общества в XIX веке, владели родным языком не хуже, чем французским, но, несмотря на это, как уже было сказано, любой из данных билингвов оказывался в условиях, когда – несмотря на относительную свободу, выбор того или иного языка был принципиален. В качестве иллюстраций могут служить примеры, приведённые Ю.М.Лотманом в его монографии «Беседы о русской культуре: Быт и традиции русского дворянства (XVIII – начало XIX века). Среди них – письмо А.С.Пушкина к Каролине Собаньской (1830), написанное по-французски и несущее на себе отпечаток стиля французских романов; французскому языку здесь отдано предпочтение потому, что он придавал всему посланию нейтральную тональность светской беседы и возможность по-разному истолковать письмо (в зависимости от интонации, настроения и т.п.). Среди других факторов, повлиявших на подобный выбор, можно назвать отсутствие непринуждённых отношений между корреспондентами, в отличие, например, от последующих отношений Пушкина с его женой, письма к которой написаны по-русски и буквально пропитаны раскованностью и естественностью.

Совершенно иная ситуация, при которой был выбран русский язык – ситуация, сыгравшая важную роль в биографии Грибоедова (1817), - дуэль Орфографическое оформление писем соответствует принятому в академическом собрании сочинений А.С.Пушкина 1937 г.

Завадовского и Шереметева. В продолжение дуэли участники общались на французском языке (причём общение шло в духе возвышенного дворянского отношения к ситуации дуэли, о чём свидетельствует, например, фраза «Ah! Il en voulait ma vie! A la barrir!» (Ого! Он покушается на мою жизнь! К барьеру!)), но после ранения Шереметева присутствовавший там в качестве зрителя Каверин (член Союза благоденствия, известный кутила и буян) подошёл к раненому, который «несколько раз подпрыгнул на месте, потом упал и стал кататься по снегу», и сказал: «Что, Вася? Репка?». Репа ведь лакомство у народа и это выражение употребляется им иронически в смысле: что же? вкусно ли? хороша ли закуска?» [цит. по Лотману, 1994, с.173].

Итак, мы видим, что русский язык употреблён в сниженной, бытовой ситуации, когда налицо физиологические последствия тяжелейшего ранения в живот и говорящий не преследует целей выражения сочувствия, утешения, возвышения последних минут жизни и т.п., то есть, когда нет высокого контекста.

Таким образом, можно отметить сознательную установку адресанта на стилистическую сниженность речи, в связи с чем и был избран не просто нейтральный русскоязычный оборот, а простонародный, что ещё сильнее подчёркивает сниженный характер речи.

Необходимо отметить, что русский язык в исследуемом нами эпистолярном наследии очень часто употребляется не только в сниженных ситуациях, но и в повседневных бытовых, а также для общения между хорошо знакомыми людьми, находящихся в близких, тёплых отношениях (что немаловажно, так как, например, с А.П.Керн у А.С.Пушкина, как известно, существовала довольно значимая связь, но в то же время при всей силе страсти между ними оставалась определённая дистанция, то есть не было непринуждённости, того «ощущения коммуникативной комфортности», о котором говорит Г.П.Нещименко).

Французский язык использовался, кроме общения с дамами, для разговоров на «высокие» темы и для «высоких» жанров. В этом отношении интересно французское письмо А.С.Пушкина к брату, Л.С.Пушкину (притом, что чаще всего подобные обращения поэта к брату были русскоязычными). Дело в том, что оно, хотя и не было написано с заведомо литературной целью, несёт на себе отпечаток жанра поучения, нравоучительного очерка; это подтверждается темой послания, а также тем, что практически каждая мысль облечена в форму афоризма:

N’acceptez jamais de bienfaits. Un bienfait pour la plupart du temps est un perfidie. – Point de protection, car elle asservit et dgrade.

[Никогда не принимай одолжений. Одолжение, чаще всего, предательство. – Избегай покровительства, потому что это порабощает и унижает.] Ce que j’ai vous dire l’egard des femmes serait parfetement inutile. Je vous observerai selement, que moins on aime une femme et plus on est sur de l’avoir.

[То, что я могу сказать тебе о женщинах, было бы совершенно бесполезно. Замечу только, что чем меньше любим мы женщину, тем вернее можем овладеть ею.] Как видим, во французском оригинале поэт обращается к брату на «Вы», что ещё сильнее проявляет важность, значимость излагаемых в письме мыслей, в какой-то степени даже определённую официальность.

Естественно, что выбранные из всего многообразия рассмотренные ситуации не позволяют делать глобальных выводов, однако дают основания для приблизительной классификации коммуникативных ситуаций русскофранцузского билингвизма начала XIX века. В целом их возможно подразделить на такие, в которых выбор языка не принципиален (ареал непринуждённого повседневного общения, например, семейно-бытовое, дружеское общение) и такие, в которых выбор принципиален. Последние, в свою очередь, делятся на те ситуации, где выбор языка регламентирован, и на те, где языковое предпочтение регулируется самим говорящим в зависимости от коммуникативных установок и целей, преследуемых им. В данной группе можно выделить коммуникативные ситуации с приоритетом русского и с приоритетом французского языка. После этого общего членения возможно отметить более мелкие группировки внутри корреспондентов, характер их отношений, тему и цель общения и др.).

Перевод дается из академического собрания сочинений А.С.Пушкина [Пушкин, Т.13, с. 50 / c.

524].

разграничения коммуникативных ситуаций на основе наиболее общих значимых признаков и в дальнейшем может быть существенно расширена за счёт конкретизации ситуативных переменных. Однако в данном случае нас интересует выделение типов ситуаций на основании регулируемого и нерегулируемого речевого поведения индивида, что, в свою очередь, влечёт выбор определённого языка для общения или появление так называемых «смешанных» текстов. В связи с этим формирование более мелких групп коммуникативных ситуаций будет осуществлено в III главе с привлечением иллюстративного фактического материала. Пока же схематически вышеописанную классификацию можно представить следующим образом:

Коммуникативные ситуации русско-французского билингвизма ситуации, в которых выбор языка ситуации, в которых выбор языка не принципиален (ареал высших принципиален (ареал непринуждённого русского языка: французского языка: французского языка: русского языка:

Двуязычие – широко распространённое явление, присущее истории человеческих отношений с давних пор и становящееся всё более масштабным в последнее время. При этом билингвизм был и остаётся своеобразным феноменом культуры, благодаря которому, во многом, идёт эволюция общества. Это явление многогранно и потому довольно основательно изучено в разных аспектах множеством наук, в числе которых, помимо лингвистики, психология, педагогика, социология и другие; о нём написаны сотни работ, но при этом – опять же в силу его многоаспектности – осталось ещё немало нерешённых или решённых не до конца вопросов.

Так, до сих пор не установлены окончательно критерии билингвизма. Одни ученые считают, что двуязычие – это «знание двух языков в известных формах их существования в такой мере, чтобы выражать и излагать свои мысли в доступной для других форме, независимо от степени проявления интерференции и использования внутренней речи двуязычным индивидом в процессе письменного или устного общения на втором языке, а также умение воспринимать чужую речь, сообщение с полным пониманием» [Дешериев, Протченко, 1972, с.35], другие придерживаются более строгого определения, понимая билингвизм как «одинаково совершенное владение двумя языками» [Ахманова, СЛТ]. Нам представляется наиболее мотивированным социолингвистический взгляд, предполагающий разную степень вхождения двуязычного индивида во вторую языковую общность. Немало внимания уделяется в лингвистике особенностям интерференции взаимодействующих языков, особенностям естественного и искусственного двуязычия и т.п.

Одним из наиболее перспективных направлений в исследованиях билингвизма нам представляется его анализ с позиций коммуникативного подхода, в рамках которого наиболее значимым является, на наш взгляд, вычленение коммуникативных ситуаций в двуязычных социумах в зависимости от ареала общения, определение оснований для выбора того или иного языка в качестве основного коммуникативного средства, выявление причин включения в речь иноязычных вставок в виде слов, словосочетаний или фраз на другом языке.

Особенно актуален коммуникативный подход в связи с тем, что коммуникативное пространство билингвов представляет собой более сложное явление, чем коммуникативное пространство монолингвов, членясь на множество ситуаций в зависимости не только от общепринятых для всех коммуникативных ситуаций факторов, но и от того, какой из языков избран для осуществления коммуникативного акта и чем мотивирован данный выбор.

Немалое значение имеет также классификация выявленных интеркаляций, поскольку систематизация иноязычных включений до недавнего времени была обделена вниманием исследователей.

Именно учитывая указанные перспективы исследования билингвизма с позиций коммуникативного подхода, в третьей главе мы анализируем основные характеристики писем российских дворян первой половины XIX века, выявляем закономерности употребления языков в эпистолярных текстах в зависимости от условий общения, классифицируем интеркаляции, устанавливая особенности их функционирования и причины интеркалирования.

Глава II. Билингвизм российского дворянства в контексте эпохи конца XVIII – начала XIX века § 1. Историко-культурная и языковая ситуация в России в начале XIX Для характеристики языковой ситуации любого периода естественно и закономерно также рассмотрение и историко-культурной ситуации как фундамента для развития литературного языка, предполагающее изучение социально-исторических условий и культурного контекста интересующей эпохи.

В связи с давней лингвистической традицией описание языковых ситуаций строится, как правило, на основе стратификационной теоретической концепции, являющейся по сути моноцентрической, а точнее – «литературно-центристской», так как во главу угла ставится литературный язык, рассматривающийся как единственное универсальное средство обслуживания как межличностной, так и общеэтнической коммуникации. В целом, стратификационная модель представляет собой пирамиду, основание которой образуют диалекты, а на вершине находится наиболее престижная, обработанная, полифункциональная форма языка – литературный язык:

использование данного подхода является нецелесообразным в силу ряда причин.

Самая главная трудность в применении стратификационной концепции заключается в том, что о русском литературном языке как таковом, в его целостном виде, как о стабильном, многофункциональном общенациональном средстве общения мы можем говорить фактически лишь со второй половины XIX века, когда он сформировался в результате эволюции и особенно плодотворного воздействия на него творчества А.С.Пушкина и его единомышленников (как известно, на 1820 –1830–е гг. приходится расцвет русской романтической поэзии и прозы, это время подарило России плеяду ярких литературных и общественных деятелей, среди которых М.Лермонтов, Н.Гоголь, В.Белинский, Н.Надеждин, А.Бестужев-Марлинский и многие другие, чьи произведения также внесли существенный вклад в развитие и становление русского литературного языка как высшей формы языка национального). В начале же XIX века споры о том, каким быть русскому литературному языку, на какие традиции ориентироваться, были ещё в самом разгаре, а тем временем под влиянием моды и коммуникативных потребностей в среде дворян в качестве разговорного языка практически повсеместно использовался французский язык. Другая причина, по которой стратификационный подход неприменим в нашем исследовании, состоит в том, что классические языковые формы, которые используются для построения стратификационной модели языка, то есть литературный язык, территориальные диалекты и т.п., практически не существуют как однородные целостные структуры. Как правило, их границы оказываются незамкнутыми, открытыми для взаимопроникновения составляющих их элементов. В связи с вышесказанным «решение проблем дифференциации этнического языка следует искать в русле не столько стратификационного, сколько коммуникативного подхода» [Нещименко, 2003,с.13], так как только он даёт возможность рассматривать языковое пространство в ракурсе обеспечения коммуникативных потребностей как отдельного индивидуума, так и общества в целом. Коммуникативная модель может быть представлена следующим образом:

А – подсистема регулируемого речевого поведения Б – подсистема нерегулируемого, с ослабленной регулируемостью речевого поведения Именно такой подход, на наш взгляд, позволит объяснить феномен русскофранцузского билингвизма российских аристократов в начале XIX века как результат удовлетворения коммуникативных потребностей столь высокообразованного и культурно развитого социального слоя, как дворянство.

Следует также отметить, что само понятие «языковая ситуация» в науке до сих пор не имеет чёткого определения и разными учёными интерпретировалось и интерпретируется по-разному.

Так, например, по Ч.Фергюсону, «термин языковая ситуация …относится к общей конфигурации языка в данное время и в данном месте и включает такие данные, как сколько языков и какого рода языки используются в данном ареале, сколько человек на них говорит, при каких обстоятельствах, и каких установок и мнений в отношении этих языков придерживаются члены данного коллектива»

[цит. по Швейцеру, 1976, с.131].

В.А.Аврорин считает языковой ситуацией «взаимодействие разных языковых образований (языков или же форм их существования, или и тех и других) в обслуживании нужд данного народа во всех средах или сферах общественной жизни на определённом уровне социального развития» [Аврорин, 1975, с.6].

Л.Б.Никольский дал следующее определение указанному явлению:

«Взаимоотношение функционально стратифицированных языковых образований изменяется во времени под воздействием общества и языковой политики и, стало быть, представляет собой некий процесс. Этот процесс распадается на ряд состояний. Каждое такое состояние и есть то, что может быть названо языковой ситуацией» [цит. по Швейцеру, 1976, с.132].

А.Д.Швейцер, несколько расширив трактовку Л.Б.Никольского, определял языковую ситуацию как «модель социально-функционального распределения и иерархии социально-коммуникативных систем и подсистем, сосуществующих и взаимодействующих в пределах данного политико-административного объединения и культурного ареала в тот или иной период, а также социальных установок, которых придерживаются в отношении этих систем и подсистем члены соответствующих языковых и речевых коллективов» [Швейцер, 1976, с.133].

Н.Б.Мечковская понимает языковую ситуацию как «совокупность языковых образований, то есть языков и вариантов языка (диалектов, жаргонов, функциональных стилей и других форм существования языка), обслуживающих некоторый социум (этнос и полиэтническую общность) в границах определённого региона, политико-территориального объединения или государства» [Мечковская, 2000, с.101].

характерную для определённого сообщества, формируют «функциональные соотношения между компонентами социально-коммуникативной системы на том или ином этапе существования данного сообщества» [Беликов, Крысин, 2001, с.26].

понятиями, относящимися или ко внутреннему разделению одного и того же взаимодействию в пределах одной территориально-административной или этнической общности двух или более самостоятельных языков. Основываясь на данной дифференциации, Л.Б.Никольский предложил типологию языковых ситуаций, разграничив экзоглоссные и эндоглоссные языковые ситуации: «В эндоглоссные ситуации, в свою очередь, могут быть поделены на 2 подгруппы: 1) сбалансированные языковые ситуации, если составляющие их языки или несбалансированные языковые ситуации, если их компоненты распределены по сферам общения и социальным группам. Таким образом, теоретически возможны следующие типы языковых ситуаций: 1) экзоглоссные сбалансированные; 2) экзоглоссные несбалансированные; 3) эндоглоссные сбалансированные; 4) эндоглоссные несбалансированные» [Никольский, 1976].

Сразу же отметим, что по данной классификации при рассмотрении языковой ситуации в России начала XIX века в связи с существованием русскофранцузского билингвизма у определенного слоя общества мы имеем дело с экзоглоссной ситуацией, поскольку во взаимодействии находились два самостоятельных языка – русский и французский. Спорным моментом является определение сбалансированности – несбалансированности данной ситуации. На первый взгляд, есть основания говорить об экзоглоссной сбалансированной ситуации, поскольку французский язык воспринимался как символ аристократии, выполнял определенные функции, несколько отличные от функций русского языка.

Однако данное положение весьма неоднозначно; оно справедливо для характеристики русско-французского билингвизма в рамках единой модели национального языка, поскольку именно в таком ракурсе мы наблюдаем распределение компонентов языковой ситуации по социальным группам и по сферам общения. Если же рассматривать это явление более конкретно и глубинно, то есть как социально обусловленное и функционирующее среди довольно ограниченного (численно) дворянского общества, то его можно обозначить и как относительно сбалансированную экзоглоссную языковую ситуацию, о чём подробнее будет сказано в §2 данной главы. То есть при широком рассмотрении указанная ситуация может быть охарактеризована как экзоглоссная несбалансированная, а при узком – как экзоглоссная, но относительно сбалансированная.

Однако если приведенная выше четырехчленная типология языковых ситуаций Л.Б. Никольского допускает колебания в определении русскофранцузского билингвизма российских дворян первой половины XIX века, то по трехчленной классификации языковых ситуаций Г.А.Хабургаева указанное явление легко находит свое место. Так, Г.А.Хабургаев выделяет следующие языковые ситуации:

- одноязычие (когда литературный язык осознается как кодифицированная функциональная разновидность родного языка);

- двуязычие (когда сосуществуют два равноправных и практически эквивалентных по своей функции языка, которые и воспринимаются как два разных языка) - диглоссия (когда, кроме диалектов языка, существует также строго кодифицированная, сильно отличающаяся, занимающая более высокий статус форма) [Хабургаев, 1988, с.55].

То, что функционирование русского и французского языков в речи российских дворян было не диглоссной языковой ситуацией, доказывается тем, что при диглоссии «речь идет о сосуществовании книжной языковой системы, связанной с письменной традицией (и вообще непосредственно ассоциирующейся с областью специальной книжной культуры), и некнижной системы, связанной с обыденной жизнью…» [Успенский, 1994, с.5], в то время как русский язык в среде российской аристократии первой половины XIX века ассоциировался как с письменной традицией, так и с обыденной жизнью, аналогично использовался в их речевой практике и французский язык.

избыточное и, в сущности, переходное, «поскольку в нормальном случае следует ожидать вытеснения одного языка другим или слияния их в тех или иных формах» [Успенский, 1994, с.6], что и наблюдается в эпистолярном наследии российской элиты рассматриваемого периода в виде так называемых «смешанных текстов», где сочетаются обе языковые стихии (русская и французская).

Диглоссию характеризует также недопустимость применения книжного языка как средства разговорного общения, российские дворяне же в качестве такового использовали в зависимости от коммуникативных ситуаций оба указанных языка.

Как видим, в случае русско-французского билингвизма российского дворянства первой половины XIX века нарушены многие условия диглоссных языковых ситуаций, в то время как нарушение хотя бы одного из необходимых условий дает основания, по мнению Б.А.Успенского, предполагать, что сосуществующие языки находятся в отношениях двуязычия.

Если же соотносить типологию языковых ситуаций Л.Б. Никольского с типологией Г.А.Хабургаева и Б.А.Успенского, то ситуация двуязычия по Хабургаеву – Успенскому будет соответствовать экзоглоссной сбалансированной ситуации, диглоссия – экзоглоссной (или эндоглоссной) несбалансированной.

Поскольку любое несоблюдение условий диглоссии позволяет, по мнению Б.А.Успенского, говорить о двуязычии, то, следовательно, русско-французский билингвизм российской аристократии первой половины XIX столетия, в строгом смысле, возможно все же считать экзоглоссной сбалансированной ситуацией.

В связи с тем, что мы используем в нашей работе коммуникативный подход и, в частности, во многом опираемся на концепцию проф. Г.П.Нещименко, в качестве рабочего определения языковой ситуации будем использовать ее понимание языковой ситуации (см. Нещименко Г.П. «Языковая ситуация в славянских странах: Опыт описания. Анализ концепций», 2003, с. 15) как «языкового обеспечения коммуникации в социуме». Таким образом, анализ социолингвистическом и коммуникативном аспектах позволит нам рассмотреть функционирование и развитие языка того периода не только на пространственной оси, но и на социальной, что в наибольшей мере соответствует поставленным в работе целям.

Историко-культурную и языковую ситуацию в России начала XIX века невозможно рассматривать в отрыве от общей обстановки конца XVIII века, поскольку именно тогда наметились основные тенденции, развившиеся впоследствии в полной мере в первой половине XIX-го столетия. Последняя треть XVIII века стала отправной точкой для изменений, произошедших позднее. Этот этап был «золотым веком» русского дворянства, временем расцвета экономики, культуры, просвещения, развития его внешнеполитических связей. Однако, вместе с тем, страна ощутила и результаты французской буржуазной революции в конце 1780-х и в 1790-х годах, что выразилось в принятии ею французских эмигрантов, а с ними – французских идей, вкусов и французского языка. Речь идёт, естественно, о восприятии этих явлений привилегированными сословиями, народная культура столь радикальных изменений не претерпела, как и разговорная речь низших слоёв общества.

В целом же в России в конце XVIII - начале XIX века общественные условия функционирования литературного языка заметно изменяются по сравнению с началом и первой половиной XVIII века. Заинтересованность правительства в регулировании языка выражается в расширении сети периодических изданий, как правило, отражавших господствующую идеологию.

Говоря о русской культуре XVIII – XIX веков, как правило, имеют в виду дворянскую культуру, поскольку именно этому сословию, в первую очередь, Россия обязана своим духовным развитием и просвещением.

Вся русская культура рубежа веков несла на себе ярко выраженный отпечаток подражания французской, благодаря чему со второй половины XVIII века французское влияние проявлялось практически во всех сферах жизни высшего общества, включая его быт, мысли и вкусы. Столь сильное воздействие Франции на российское светское общество не должно вызывать недоумения, поскольку эта страна в указанный период была центром просвещения, культурной, литературной жизни, законодательницей мод и властительницей дум всей Европы. В связи с вышесказанным, как отмечают исследователи, «изменение в общественном функционировании языка рассматриваемой эпохи имело одним из последствий то, что церковнославянская культура, господствовавшая в русском дворянском обществе ещё в середине XVIII века, при Ломоносове и Сумарокове, постепенно утрачивает своё ведущее положение и сменяется западноевропейским, главным образом французским воздействием на речь дворянства, а через него и на язык всего общества» [Мещерский, 1981, с. 81].

«Идеалом речевой культуры высшего русского общества XVIII века был французский салон предреволюционной эпохи», - писал об этом В.В.Виноградов [Виноградов, 1938, с.173].

Выбор французского языка, противопоставленного историей дворянской культуры языку церковнославянскому, как видим, не случаен, поскольку в указанный период он был не только наиболее лексически богатым и стилистически развитым языком Европы, но и «поставщиком европейской мысли и европейского «костюма», по выражению В.В.Виноградова [Виноградов, 2000, с.213].

Естественно, не обходилось без чрезмерного увлечения французским языком, чем возмущались многие писатели и общественные деятели того времени, хотя большинство из них не были консерваторами и часто сами вводили новые слова и значения, допуская необходимые заимствования, но повальная галломания вызывала у них опасение утраты национального своеобразия русского языка. В.В.Виноградов приводит отрывок из записок писателя конца XVIII – начала XIX века Гавриила Добрынина, в котором с тонкой иронией изображён европеизированный вид дворянской усадьбы тех лет, где все предметы сменили свои названия на французские: «Вместо подсвечников – шандалы; вместо занавесок – гардины; вместо зеркал и паникадил – люстра; вместо утвари – мебель; вместо приборов – куверты; вместо всего хорошего и превосходного – тре биен и сюперб. Везде вместо размера – симметрия, вместо серебра – аплике, и слуг зовут ляке» (цит. по Виноградову, 1938, с.148).

Подобную ситуацию описывает и Н.М.Карамзин: «Оставим нашим любезным дамам утверждать, что русский язык груб и неприятен, что и charmant, и seduisant, expansion и vapeurs не могут быть на нём выражены; и что, одним словом, не стоит труда знать его. Кто смеет доказывать дамам, что они ошибаются?» [Карамзин, 1995, с.125].

В основном, мнение большинства русских писателей, общественных деятелей той эпохи по поводу соотношения использования русского и французского языков было аналогично мнению Н.М.Карамзина, писавшего: «Беда наша в том, что мы все хотим говорить по-французски и не думаем трудиться над обрабатыванием собственного языка: мудрено ли, что не умеем изъяснять им некоторых тонкостей в разговоре» [Карамзин, 1995, с.126]. В связи с этим возникают попытки сочетать разновидности русского общественно-бытового языка с французской культурой устной и письменной речи. По словам В.В.Виноградова, «нащупывались новые формы национального и в то же время европейского выражения» [Виноградов, 1938, с.129].

Так на рубеже XVIII – XIX веков в русском литературном языке угасает церковно-книжная культура, а на смену ей приходит светская дворянская речь «на основе смешения стилей письменно-книжного языка и бытового просторечия с французским языком» [Виноградов, 2000, с.213]. Однако помимо данного взаимодействия с русским языком, французский прочно утвердился в речи дворян в своём традиционном виде, породив ситуацию русско-французского двуязычия названного сословия.

Все вышеперечисленные тенденции, зародившись во второй половине XVIII века, получили дальнейшее развитие в начале XIX, для которого характерна была и работа над совершенствованием русского литературного языка, и русскофранцузский билингвизм высшего света. На двуязычие практически не повлияли даже события Отечественной войны 1812 года, после которых, по словам А.Бестужева, «войска возвратились с лаврами на челе, но с французскими фразами на устах, и затаившаяся страсть к галлицизмам захватила вдруг все состояния сильней, чем когда-либо» [цит. по Томашевскому, 1960, с.21].

Необходимость изменений в системе русского литературного языка, назревавшая в течение длительного времени и теперь ставшая совершенно очевидной, нашла своё выражение в стилистической системе Н.М.Карамзина, получившей название «нового слога», и в спорах, разгоревшихся по поводу этого «нового слога». Борьба «старого» и «нового» слога, преобразования в русском литературном языке указанного периода в научной литературе описаны очень детально (В.В.Виноградов, Б.А.Успенский и др.), поэтому нам представляется возможным не останавливаться на подробностях данных процессов и охарактеризовать их лишь в общих чертах, чтобы дать более полную характеристику языковой ситуации конца XVIII – начала XIX вв.