«Главный редактор журнала – Радаев Вадим Валерьевич, д.э.н., зав. кафедрой экономической социологии ГУ-ВШЭ, проректор ГУ-ВШЭ; директор Интерцентра Московской школы социальных и экономических наук. E-mail: radaev ...»

Экономическая социология

электронный журнал

www.ecsoc.msses.ru

Том 3, № 2, 2002

Главный редактор журнала – Радаев Вадим Валерьевич, д.э.н., зав. кафедрой

экономической социологии ГУ-ВШЭ, проректор ГУ-ВШЭ; директор Интерцентра

Московской школы социальных и экономических наук

. E-mail: [email protected]

Редактор, администратор сайта – Лукьянчук Михаил Борисович, аспирант ГУ-ВШЭ, E-mail: [email protected] Проект осуществляется при поддержке Московской высшей школы социальных и экономических наук (www.msses.ru) Журнал выходит пять раз в год.

№ 1 – январь, № 2 - март, № 3 - май, № 4 - сентябрь, № 5 – ноябрь.

Экономическая социология. Том 3, №2, 2002 www.ecsoc.msses.ru Содержание Вступительное слово главного редактора…………………………………………………….. Интервью Майкл Буравой (перевод М.С.Добряковой)…………………………………………………. Дьердь Ленгель (перевод М.С. Добряковой)………………………………………………... Новые тексты Волков В.В.

Силовое предпринимательство в современной России. Главы 2 и 3………………………. Шевчук А.В.

Постфордистские концепции как исследовательская программа………………………….. Новые переводы Поланьи К.

Экономика как институционально оформленный процесс (перевод М.С. Добряковой)…. Взгляд из регионов Бредникова О., Паченков О.

Этничность «этнической экономики» и социальные сети мигрантов …………………….. Дебютные работы Скурятина Е.

Сберегательные стратегии населения: основные понятия и операционализация………… Профессиональные обзоры Пейшоту Ж., Маркеш Р.

Экономическая социология в Португалии (перевод М.С. Добряковой) …………………… Новикова Е.Г.

Обзор интернет-ресурсов – 6. Классика экономической социологии, история и методология экономической социологии, социальная стратификация ………………… Новые книги Клямкин И., Тимофеев Л. Теневая Россия: Экономико-социологическое исследование (С.Ю. Барсукова) …………………………………………………………………………….. Исследовательские проекты Создание виртуального Центра экономической социологии ЭКСОЦЕНТР (В.В. Радаев)………………………………………………………………………………….. Создание виртуального центра «Социология – Методы» (А.Ермолаев)…………………. Учебные программы Радаев В.В.

Современная экономическая социология ………………………………………………….. Конференции При каких условиях начинают работать формальные правила в социально-экономической сфере? (Обзор работы секции IX ежегодного международного симпозиума «Куда идет Россия?.. Формальные институты и реальные практики» (И.П.Попова)……. Социальная политика: реалии ХХI века (Добрякова М.С.)……………………………… Экономическая социология. Т. 3, № 2, 2002 www.ecsoc.msses.ru VR Вступительное слово главного редактора Дорогие читатели, наша жизнь станет еще более веселой и красочной. Уже в конце весны этого года рядом с журналом «Экономическая социология» появится родственный сайт – виртуального центра ЭКСОЦЕНТР (Центр экономической социологии). И очень скоро по объему ресурсов он превысит масштаб журнала и множества других профессиональных сайтов в нашей области.

Работа вступает в завершающую фазу. Об открытии сайта мы, разумеется, вам сообщим (и не раз). А пока с исходными данными будущего сайта можно ознакомиться в рубрике «Исследовательские проекты».

Что же касается нашего журнала, то его выпуск продолжится в прежнем объеме, и размещаться он будет по прежнему адресу. Кстати, подоспел очередной номер.

Рубрика «Интервью» уже набрала обороты. Мы публикуем две очередные беседы.

Первая – с Майклом Буравым. Майкл – декан факультета социологии университета Беркли (Калифорния). Но важнее другое. Он хорошо известен российским социологам, ибо много лет занимается именно Россией. Буравой – индустриальный социолог марксистского направления. Он не считает себя собственно экономсоциологом, но, несомненно, близок этому направлению. Вдобавок, в 2001 г. он вступил в интересные дебаты с экономсоциологами на страницах журнала American Journal of Sociology.

Наш второй собеседник – из Восточной Европы. Речь идет о ведущем специалисте по экономической социологии в Венгрии – Дьерде Ленгеле, который сделал очень многое для ее развития в Будапештском университете экономических наук. Вместе с Ричардом Сведбергом Ленгель также основал Исследовательскую сеть «Экономическая социология» в рамках Европейской социологической ассоциации. С тех пор сеть постоянно расширяется, а ее заседания на европейских конгрессах становятся все интереснее.

В рубрике «Новые тексты», как было обещано, мы продолжаем публиковать главы новой книги Вадима Волкова о силовом предпринимательстве. В данном номере вашему вниманию будут представлены вторая и третья главы книги. Речь пойдет о теоретических подходах в политической экономии силы, а также об эволюции охранных услуг в России последнего десятилетия.

Далее следует материал Андрея Шевчука (ГУ-ВШЭ), посвященный проблемам постфордистских дебатов. Эта область исследований в России пока явно недостаточно освоена.

В рубрике «Новые переводы» предлагается первая часть одного из основополагающих текстов Карла Поланьи о двух значениях «экономического». Безусловно, Поланьи является одной из классических и широко цитируемых фигур в экономической социологии. Ныне наблюдается своего рода ренессанс его трудов и в европейских странах, и в США. Так, в 2001 г. вышло новое издание его основной книги «Великая трансформация» с предисловиями Дж. Стиглица и Фреда Блока. В России же Поланьи пока не столь широко известен. Хотя уже изданы, по крайней мере, два перевода из его наследия (в журнале THESIS и книге «Неформальная экономика» под ред. Т. Шанина).

Что же касается «Великой трансформации», то ее перевод, объявленный Институтом «Открытое общество», все никак не завершится. Полный перевод текста, предлагаемого в данном номере, увидит свет позднее – в рамках подготавливаемой нами хрестоматии «Западная экономическая социология».

В рубрике «Взгляд из регионов» размещена работа Ольги Бредниковой и Олега Паченкова (Центр независимых социологических исследований, Санкт-Петербург). Работа выполнена в рамках проекта ЦНСИ «Кавказцы в российском городе: стратегии интеграции на фоне ксенофобии» (1997–1999 гг.) и посвящена исследованию социальных сетей, сформированных экономическими мигрантами. Авторы размышляют об этничности «этнической экономики». Результаты исследования были представлены на международном семинаре «Этничность и экономика в постсоциалистическом пространстве» (Санкт-Петербург, 2000 г.), материалы которого вошли в одноименный сборник [Под ред. Бредниковой О., Воронкова В., Чикадзе Е. СПб.: ЦНСИ, 2000;

http://www.indepsocres.spb.ru/sbornik8/8r_bred.htm]. Статья публикуется с любезного согласия авторов.

Размещаемый в рубрике «Дебюты» текст – часть дипломной работы выпускницы Государственного университета – Высшей школы экономики Елены Скурятиной. Он посвящен подходам к определению стратегий финансового поведения и способам операционализации этих стратегий.

В рубрике «Профессиональные обзоры» предлагается очередной страновой материал – «Экономическая социология в Португалии», переведенный из Европейского Ньюслеттера «Экономическая социология» (авторы – Ж. Пейшоту и Р. Маркеш). Несколько лет назад авторы организовали в Португалии одну из наиболее крупных конференций экономсоциологов в Европе. Выступали они и у нас в Москве на конференции «Экономическая социология на пороге третьего тысячелетия» (январь 2000 г.) [о конференции см.: Том 1, №1 (2000)].

Е.Г. Новиковой подготовлен шестой обзор электронных ресурсов для экономсоциологов.

Это первый тематический обзор. Выбраны три темы: классические тексты, история и методология экономической социологии, социальная стратификация. В дальнейшем мы предполагаем продолжить тематическую систему поиска и подготовить серию обзоров в соответствии с разработанным нами оригинальным предметным каталогом по экономической социологии.

В разделе «Новые книги» предлагаем вашему вниманию рецензию С.Ю. Барсуковой на книгу, опубликованную ранее в журнале «Pro et Contra». Обычно мы не размещаем уже опубликованные тексты. Но в данном случае (с любезного согласия руководства журнала) мы делаем исключение. Ибо рецензии, выходящие за дежурно-повествовательные рамки, пишутся у нас, увы, нечасто.

В рубрике «Исследовательские проекты» мы знакомим вас с двумя родственными проектами создания новых виртуальных центров в области социологии. Разработка обоих проектов была начата двумя исследовательскими командами параллельно (не сговариваясь) по сходной идеологии. Речь идет о создании ресурсных центров, которые будут не просто пассивными хранилищами информации и текстов, но намерены активно производить профессиональные ресурсы. Первый – проект создания ЭКСОЦЕНТРА (Центра экономической социологии). Руководитель – В.В. Радаев. Второй – проект создания виртуального центра «Социология – методы». Руководитель – Ю.Н. Толстова.

Сайты обоих центров будут открыты для пользователей уже в этом году.

Далее в рубрике «Учебные программы» мы размещаем «Современную экономическую социологию» В.В. Радаева. Это совершенно новая программа, выходящая далеко за рамки книги «Экономическая социология: курс лекций» [М.: Аспект Пресс, 1997]. Ее основная часть посвящена новым и новейшим направлениям западной экономической социологии.

Лекционный курс по этой программе впервые был впервые прочитан осенью 2001 г. на факультете социологии ГУ-ВШЭ.

В рубрике «Конференции» И.П. Поповой подготовлен обзор выступлений экономикосоциологической секции IX Международного Симпозиума Интерцентра «Куда идет Россия?». В этом году секция признана особенно успешной. Удачная тема, сильный состав докладчиков, фокусированное обсуждение, тон которому задавали институциональные экономисты А. Аузан, Р. Капелюшников и В. Найшуль, – все это вызвало заслуженный интерес. Пожалуй, никогда еще эта секция не привлекала к себе столько внимания.

В заключение М.С. Добряковой предлагается краткий информационный материал о конференции Независимого института социальной политики.

Следующий номер у нас десятый, юбилейный. Ждем ваших поздравлений.

Интервью VR Мы публикуем две очередные беседы. Первая – с Майклом Буравым. Майкл – декан факультета социологии университета Беркли (Калифорния). Но важнее другое. Он хорошо известен российским социологам, ибо много лет занимается именно Россией.

Буравой – индустриальный социолог марксистского направления. Он не считает себя собственно экономсоциологом, но, несомненно, близок этому направлению. Вдобавок, в 2001 г. он вступил в интересные дебаты с экономсоциологами на страницах журнала American Journal of Sociology.

Наш второй собеседник – из Восточной Европы. Речь идет о ведущем специалисте по экономической социологии в Венгрии – Дьерде Ленгеле, который сделал очень многое для ее развития в Будапештском университете экономических наук. Вместе с Ричардом Сведбергом Ленгель также основал Исследовательскую сеть «Экономическая социология» в рамках Европейской социологической ассоциации. С тех пор сеть постоянно расширяется, а ее заседания на европейских конгрессах становятся все интереснее.

МАЙКЛ БУРАВОЙ. 17 сентября 2002 г. Я ожидал Буравого в его собственном кабинете, который он любезно предложил мне использовать на время моего пребывания в Беркли. Майкл появился на пороге в шлеме с велосипедом в руках. Записывать интервью в его комнате оказалось невозможным (за стеной работал отбойный молоток), и нам пришлось перейти в его деканский офис в противоположном конце здания. По пути он утверждал, что строители-ремонтники работают «совершенно по-советски». И Буравой знает, что говорит. Он провел немало времени, проводя включенное наблюдение на заводах в Москве и Сыктывкаре в качестве простого рабочего.

– Ваши исследования очень интересны и важны для экономсоциологов. Связываете ли Вы себя в какой-то степени с экономической социологией как особой исследовательской областью?

– Думаю, да. Я социолог, и я изучал экономику. Так что так или иначе я должен быть связан с экономической социологией.

– Что общего между Вашим подходом и экономико-социологическим подходом, и чем они различаются?

– Мой подход – марксистский, а марксизм всегда перекликался с социологией, и особенно с экономической социологией, поскольку марксизм всегда был сосредоточен прежде всего на вопросах хозяйства. Можно даже предположить, что экономическая социология – своего рода реакция на возрождение марксизма в 1970-е и отчасти в 1980-е гг. Акцент в то время делался главным образом на проблемах трансформации производства, они стояли в центре капиталистического хозяйства (как, впрочем, и социалистического). А сейчас социология и экономическая социология все больше внимания уделяют исследованию обмена и рынков.

Перевод М.С. Добряковой.

Мне кажется, что экономическая социология (я включаю сюда и институционализм) впитала многое из социологии Э. Дюркгейма. В частности, она исследует предпосылки существования рынков так же, как это делал Дюркгейм и как это позднее делал М. Грановеттер. Думаю, она многое почерпнула также из работ К. Поланьи. И наверное, своим статусом критической дисциплины экономическая социология обязана идее Поланьи об овеществлении [commodification]. Т.е. я не считаю, что это единственное, что исследователи взяли у Поланьи. Они позаимствовали, скорее, не присущее ему негативное восприятие рынка, а представление о перенасыщенной институтами [overinstitutional] инфраструктуре, необходимой для функционирования рынка.

– И понятие фиктивных товаров.

– Совершенно верно.

– Но современная экономическая социология в принципе занимается производственными рынками. Например, Хэррисон Уайт много писал о них. И новая книга Нила Флигстина, о которой мы недавно говорили, посвящена строению производства.

– Вы имеете в виду «Архитектуру рынков» ?

– Да.

– Но ведь он не уделяет особого внимания тому, как люди производят товары, не правда ли?

– Мне кажется, что под «производством» Вы понимаете нечто более узкое, а именно:

«труд», «трудовые отношения».

– В общем, да, акцент на производстве часто предполагает изучение именно трудовых отношений, отношений между капиталом и трудом. Я провожу достаточно грубое различие между производством и обменом (возможно, сейчас оно уже не принято). С одной стороны, есть производство, которое означает изготовление материальных вещей или предоставление услуг. А с другой стороны находится обмен, который играет решающую роль в процессе потребления, распределения и функционирования рынков. Я полагаю, можно провести различие между производством и обменом, или между процессом труда и рынками.

Поэтому я считаю, что нынешняя экономическая социология – это новое концептуальное образование. Да, конечно, Смелсер еще давно говорил об экономической социологии. Но та экономическая социология, которая формируется сегодня, и то, что в соответствующей новой секции Американской социологической ассоциации называется «экономической социологией», – это нечто новое. Я думаю, новым является именно этот акцент на проблематике рынков – в отличие от того, что мы называли производством, классовыми отношениями. И что складывало более марксистски ориентированную традицию.

– В своей рецензии на книги Дэвида Старка, Ивана Селеньи и их соавторов3 Вы критикуете неоклассическую социологию и экономическую социологию за то, что они слишком привержены традиции не только Дюркгейма, но и М. Вебера.

Fligstein, N. Architecture of Markets: An Economic Sociology of Twenty-First-Century Capitalist Societies. Princeton: Princeton University Press, 2001.

Burawoy, M. Neoclassical Sociology: From the End of Communism to the End of Classes, American Journal of Sociology (January 2001). Vol. 106. No. 4. Pp. 1099-1121. М. Буравой рецензирует следующие книги:

– Верно.

– А так ли это плохо – поддерживать связь с трудами признанных классиков социологии?

– С моей стороны, в данном случае это была не столько критика, сколько попытка категоризации, наименования [labeling]. И думаю, она была верной. В обеих книгах имеет место недооценка опыта массы людей в условиях переходной экономики. Старк и Бруст, Йел и Селеньи говорят, что не ставили специально подобных ограничений, но в результате они действительно не обращались к исследованию опыта большинства населения. А я лишь подчеркнул ту трансформацию, которая произошла в их собственных взглядах. И Старк, и Селеньи начинали с наблюдения государственного социализма снизу. А теперь они взглянули на новые формы капитализма сверху. Я же склонен считать, что есть и другие способы это сделать.

Конечно, традиции, идущие от Дюркгейма и Вебера, весьма ценны. Моя же критика Старка, Селеньи и их соавторов касалась только того, что они просмотрели. В частности, в их рассуждениях больше нет исследований классов, в то время как раньше все они анализировали классовые отношения. Эти авторы отказались от своего прошлого и, похоже, были раздражены, когда я на это указал4.

– Насколько я понимаю, Вы рассматриваете экономическую социологию с некоторого расстояния, несколько извне. Могли бы Вы назвать основные направления экономической социологии, как они Вам видятся? Например, проводите ли Вы четкую грань между традициями, идущими от Вебера и от Дюркгейма? Может быть, усматриваете какие-то другие размежевания?

– Думаю, в значительной мере это традиция, идущая от Дюркгейма. А поскольку речь идет о Дюркгейме, то мы возвращаемся к теории Т. Парсонса и началу 1950-х гг. Я имею в виду, что, например, работа Джона Мейера о неоинституционализме5 насквозь пропитана идеями Парсонса. В ней рассматриваются проблемы конвергенции, легитимности, общего консенсуса и ценностей. В экономической социологии очень заметно влияние Дюркгейма. А если обратиться к работам авторов, исследующих власть и властные отношения, заметно также и влияние Вебера – здесь Вы правы. Но, думаю, оно менее сильно. И я не возьмусь сказать точно, кого бы я отнес к этой категории.

– А сетевой подход? Он ведь отличается от обеих традиций?

Stark, David, and Laszlo Bruszt. Postsocialist Pathways: Transforming Politics and Property in East Central Europe. Cambridge: Cambridge University Press, 1998.

Eyal, G., Szelenyi, E. Townsley. Making Capitalism without Capitalists. L.: Verso, 1998.

Авторские отклики на рецензию М.Буравого см.:

Eyal, G., Szelnyi, I. and E.Townsley The Utopia of Postsocialist Theory and the Ironic View of History in Neoclassical Sociology, American Journal of Sociology (January 2001). Vol.

106. No. 4. Pp. 1121-1129.

David Stark And Lszl Bruszt, One Way or Multiple Paths: For a Comparative Sociology of East European Capitalism, American Journal of Sociology (January 2001). Vol. 106. No. 4.

Pp. 1129-1138.

Meyer, J. and Rowan, B. Institutionalized Organizations: Formal Structure as Myth and Ceremony, in: Powell, W. and DiMaggio, P. (eds.). The New Institutionalism in Organizational Analysis. Chicago: University of Chicago Press, 1991. p. 41-62.

– Признаться, я не понимаю всего этого ажиотажа по поводу сетей. Это эпифеномен, изучать сети для меня означает упустить реальность.

– Но, может быть, это иная реальность? Ведь Вы же не станете отрицать существование сетей?

– Да, конечно. Но дело в том, что сети, как мне кажется, нельзя объяснять через самих себя – это не теоретическая концепция. Факт нашей связи друг с другом требует какогото фундаментального объяснения, определенной теории хозяйства. И не думаю, что сети как таковые способны предоставить подобное объяснение.

Есть интересная книга А.Саксениан [AnnaLee Saxenian] о Силиконовой долине6 – о том, как она сформировалась и выросла, о важности сетевых связей между инженерами. Но, думаю, самая интересная работа в этой области – о самобытности и локальности [originality and locality], т.е. о локальных хозяйственных системах – выполнена географами. Пожалуй, наиболее известны здесь работы Майкла Сторпера [Michael Storper]7. Он пишет о сравнительных преимуществах локальности, ходе торговли, некоммерческих взаимозависимостях [untraded interdependences]. Эти ресурсы, имеющиеся на локальном уровне – существующие как данность и фиксируемые в пространстве, – обеспечивают определенное видение сравнительных преимуществ.

– Раз речь зашла о книгах и статьях, могли бы Вы назвать какие-то самые важные работы для экономической социологии за последние два–три–четыре года?

– Как я уже говорил, очень интересной мне кажется работа географов. Что касается моей области исследований, то меня интересует переход от государственного социализма к различным формам капитализма и новых рыночных хозяйств. Среди книг, которые широко обсуждались и которые показались мне интересными, я бы назвал те самые две книги, на которые я написал рецензию. Именно поэтому я так много внимания им и посвятил. Я имею в виду книги Старка и Бруста, во-первых, Йела, Селеньи и Таунсли, во-вторых. Думаю также, что книга Дэвида Вудрафа [David Woodruff] о России совершенно удивительна8.

Мне кажется также, что лучшие экономико-социологические работы опираются не только на идеи Дюркгейма и Вебера, но и на идеи Поланьи – я уже говорил об этом.

Появляются новые исследования его подхода, к нему вновь возник интерес. И с моей точки зрения, это одна из самых важных и интересных особенностей нынешней экономической социологии.

– Хорошо ли Поланьи известен в Соединенных Штатах? Мне казалось, его связывают скорее с европейской социологической традицией. Правда, я знаю, что Фред Блок Saxenian, AnnaLee. Regional Advantage: Culture and Competition in Silicon Valley and Rout 128. Cambridge, Mass.: Harvard University Press, 1994.

См., например: Storper, Michael. The Regional World: Territorial Development in a Global Economy. N.Y.: Guilford Press, 1997.

Storper, Michael and Robert Salais. Worlds of Production: The Action Frameworks of the Economy. Cambridge, Mass.: Harvard University Press, 1997.

Storper, Michael. Industrialization, Economic Development and the Regional Question in the Third World: From Import Substitution to Flexible Production. L.: Pion, 1991.

Woodruff, David. Money Unmade: Barter and the Fate of Russian Capitalism.

Ithaca, N.Y.: Cornell University Press, 1999.

недавно опубликовал новое издание «Великой трансформации» со своим предисловием и предисловием Дж.Стиглица9. Поланьи действительно столь влиятелен в США?

– Да, правильно, что Вы упомянули здесь Фреда. И еще я бы добавил работу Питера Эванса «Укорененная автономия»10. Ведь само понятие укорененности идет от Поланьи.

И Грановеттер многое почерпнул у Поланьи. А о Селеньи вообще можно сказать, что Поланьи повлиял на всю его жизнь.

– Ну, он же венгр (как и Поланьи).

– Да, но Селеньи давно живет в Штатах. И идеи Поланьи оказали влияние на многих людей в США. Не думаю, что Дэвид Старк впрямую ссылается на Поланьи, но логика рассуждений у него порою схожая. Ведущие авторы почерпнули у него даже слишком много – тексты Поланьи являются классикой для каждого интересующегося экономической социологией. Потому что в них сочетаются, как я уже говорил, традиции, идущие от Дюркгейма, Вебера и Маркса. В них есть и элемент критики – он предлагает свое видение власти, свое видение отношений между государством, обществом и хозяйством. У него есть несколько оригинальных идей. Это весьма впечатляет. Думаю, здесь вы повсюду будете натыкаться на идеи Поланьи в той или иной форме.

– Да, это интересно. И наконец, последний вопрос: какие направления и темы исследований Вы считаете наиболее перспективными для экономической социологии и близких к ней дисциплин в ближайшем будущем?

– Несомненно, переход от государственного социализма к капитализму. Мне кажется, здесь сделано уже много интересного. И будет сделано еще больше. Можно упомянуть дискуссию в «Американском социологическом журнале» [American Journal of Sociology] по поводу переходного периода в Китае, а также в Центральной и Восточной Европе.

Это была чрезвычайно интересная, продуктивная дискуссия. Ее вел Виктор Ни [Victor Nee], но участие принимали многие авторы.

– Вы говорили ранее, что в этой дискуссии почти не упоминалась Россия.

– Действительно. Примечательным в дискуссии было то, что никто не представлял пример России, который, с моей точки зрения, является примером провала реформ. Все говорили о примере Румынии или Болгарии. Но ведь провал-то случился не у них.

Думаю, люди должны будут переосмыслить свои теории в свете российского примера (точнее, будет хорошо, если они это сделают). Однако анализ России, похоже, не интегрирован в социологию и особенно в экономическую социологию, как интегрирован в них, например, анализ Китая. Россия всегда стояла несколько особняком, рассматривалась, скорее, как исключение. Но мне кажется, социология только выиграла бы, если бы она интегрировала в сферу своих исследований этот крайний случай – со столь необычной, уникальной историей. Конечно, это не подразумевает ее инкорпорирование в некую общую теоретическую схему.

– Иными словами, Вы предложили бы своим студентам поехать в Россию?

– Я никогда ничего не предлагаю своим студентам. Это одна из особенностей Беркли – ты здесь никому ничего не предлагаешь, даешь им делать то, что им хочется.

– Но Вы, по крайней мере, пытаетесь им что-то подсказывать? Не отправлять кудато, но вдохновлять на что-то?

Polanyi, K. The Great Transformation. Boston: Beacon Press, 2001.

Evans, Peter B. Embedded Autonomy. Berkeley: University of California Press, 1995.

– Нет-нет, здесь так не принято. Это даже забавно.

Библиография Burawoy, M. Neoclassical Sociology: From the End of Communism to the End of Classes, American Journal of Sociology (January 2001). Vol. 106. No. 4. Pp. 1099-1121.

Burawoy, M., et al. Global Ethnography: Forces, Connections, and Imaginations in a Postmodern World. Berkeley: University of California Press, 2000.

Burawoy, M., and K.Verdery (eds.) Uncertain Transition: Ethnographies of Change in the Postsocialist World. Lanham: Rowman & Littlefield, 1999.

Burawoy, M. Critical sociology: A dialogue between two sciences, Contemporary Sociology (January 1998). Vol. 27, No. 1.

Burawoy, M., and J.Lukcs. The Radiant Past: Ideology and Reality in Hungary's Road to Capitalism. Chicago: University of Chicago Press, 1992.

Burawoy, M., and P.Krotov. The Soviet Transition from Socialism to Capitalism: Worker Control and Economic Bargaining in the Wood Industry, American Sociological Review (February 1992). Vol. 57, No. 1.

Burawoy, M., et al. Ethnography Unbound: Power and Resistance in the Modern Metropolis.

Berkeley: University of California Press, 1991.

Burawoy, M., and K.Hendley. Strategies of Adaptation: A Soviet Enterprise under Perestroika and Privatization. Bala Cynwyd, PA: WEFA Group, Special Projects, 1991.

Burawoy, M. Marxism as science: Historical Challenges and Theoretical Growth, American Sociological Review (December 1990). Vol. 55, No. 6.

Burawoy, M. The Politics of Production: Factory Regimes Under Capitalism and Socialism.

L.: Verso; N.Y.: Schocken Books, 1985.

Burawoy, M. The Contours of Production Politics. Berlin: International Institute for Comparative Social Research, 1984.

Burawoy, M., and T. Skocpol (eds.) Marxist Inquiries: Studies of Labor, Class, and States.

Chicago: University of Chicago Press, 1982.

Burawoy, M. Manufacturing Consent: Changes in the Labor Process Under Monopoly Capitalism. Chicago: University of Chicago Press, 1979.

Burawoy, M. Constraint and Manipulation in Industrial Conflict: A Comparison of Strikes Among Zambian Workers in a Clothing Factory and the Mining Industry. Lusaka:

University of Zambia, Institute for African Studies, 1974.

Burawoy, M. The Colour of Class on the Copper Mines, From African Advancement to Zambianization. Manchester: Manchester University Press [for] the Institute for African Studies, University of Zambia, 1972.

ДЬЕРДЬ ЛЕНГЕЛЬ. 31 августа 2001 г. Наша беседа состоялась в Хельсинки после последней сессии Исследовательской сети «Экономическая социология» на конференции Европейской социологической ассоциации.

В большой комнате стало непривычно тихо. Дьердь (которого обычно называют либо «поанглийски» – Джорджи, либо «по-славянски» – Георгием), как всегда, говорил в своей спокойной флегматичной манере.

– Насколько я знаю, Вы считаете себя экономсоциологом. Когда это произошло, с какого момента и почему Вы стали называть себя именно так?

– Насколько я припоминаю, это случилось в конце 1970-х гг. Я в то время преподавал социологию в Университете экономических наук им. Карла Маркса в Будапеште. И меня особенно интересовало исследование хозяйственных институтов и экономических акторов. В то время мы находились под двойным неформальным давлением (не слишком сильным, но тем не менее). Мы должны были бороться за признание социологии как дисциплины в рамках университета и в научной среде в целом – это раз. И два – я должен был бороться за признание экономической социологии как особой области. Бывало, наш бывший ректор Рудольф Андорка [Rudolf Andorka] спрашивал меня: «А есть ли такая область знания – экономическая социология?» И я отвечал: «Да, конечно. Ведь ведутся исследования хозяйственных институтов, экономических акторов, экономического поведения». Прошло время, прежде чем он понял, что здесь существует более или менее сложившееся особое направление социологических исследований. А тем временем социология завоевала признание, мы разрабатывали новые курсы, стало возможным даже получить диплом по социологии. Так что это произошло в конце 1970-х – в 1980-х гг.

– А когда экономическая социология получила признание в Венгрии как особая область исследований? Я имею в виду, собственно под названием «экономическая социология»?

– Насколько я помню, примерно в середине 1980-х гг. мы образовали исследовательскую сеть экономсоциологов в рамках Венгерской социологической ассоциации.

Что еще важно применительно к нашему разговору: возможно, определение специальных областей в рамках той или иной дисциплины, выделение в ней различный полей играет роль в условиях нашей институциональной среды и присущих ей противоборств. Но для содержания и для развития дисциплины они не важны. Мне кажется, такие разделения порою могут вести к догматичному поведению. Я предпочитаю проблемноориентированные подходы [problem-oriented approaches], а не дисциплинарноориентированные [disciplinary-oriented approaches].

– С этим я в принципе согласен. Но все же для развития дисциплины важно, чтобы люди ощущали свою принадлежность именно к ней, связывали себя с ее именем, чтобы вокруг нее формировались институциональные образования.

– Да, это так. Но, насколько я помню, экономистами, работающими в области экономики труда [labor economics] и институциональной экономики, выполнено немало великолепных исследований – параллельно аналогичным разработкам в социологии.

Кроме того, есть молодые исследователи в области социальной истории. В ряде случаев при решении исследовательских проблем их подходы не особенно отличаются от того, Перевод М.С. Добряковой.

что мы делаем. И мы можем обмениваться с ними идеями, это гораздо более полезно и плодотворно, чем узко дисциплинарный подход.

– Хорошо. Вероятно, главный мой вопрос таков: какие методологические подходы и направления Вы назвали бы основными в современной экономической социологии, что составляет ее фундамент?

– Для меня методология – не самое главное. Самое главное – выявить социально значимые проблемы и найти их решение. Обнаружить проблему, выдвинуть правильную гипотезу, проверить ее – такова должна быть последовательность, как мне кажется. А что касается методов и подходов, то я полагаю, что существует, например, масса проблем с опросными методами: и недопонимание со стороны респондента, и вылавливание определенных данных некоторыми исследователями. Так что, я думаю, имеет смысл комбинировать хорошо обоснованные в теоретическом отношении гипотезы, методы опроса, глубинные интервью, невключенное повторяющееся наблюдение. Кроме того, быть может, не стоит забывать, что исследование архивных материалов не является исключительной прерогативой историков. Социологи также могут с ними работать. И метод устной истории [oral history] тоже может нам пригодиться. Так что в отношении методологии в узком смысле, я полагаю, стоит сочетать разные подходы.

– Да, я думаю, что в конечном счете в рамках любой дисциплины можно использовать практически любые методы сбора данных.

– Конечно. И в последнее время, скажем, появился интерес к экспериментам с невключенным повторяющимся наблюдением за поведением экономических акторов.

Такие эксперименты могут оказаться очень полезными при решении некоторых вопросов – например, при изучении поведения на рынке.

– Вы упомянули, что предпочитаете проблемно-ориентированный, а не дисциплинарный подход. А какие предметные области Вы назвали бы в качестве основных на настоящий момент?

– Которыми я интересуюсь и которые я считаю…?

– И которые важны для экономической социологии.

– Понятно. Для меня важнее всего сложнейшие загадки и серьезнейшие задачи, которые ставят перед нами перемены, вызванные посткоммунистической трансформацией.

Интереснее и важнее всего для меня – понять потенциал действия экономических акторов, их способность и готовность справляться с социальными и экономическими проблемами.

Этот потенциал определяется экономическими, социальными и культурными обстоятельствами акторов, позволяет им обрести более высокие жизненные шансы или избежать кризиса – на индивидуальном или семейном уровне, помогает преодолеть неопределенность и незащищенность социальной и экономической жизни. Это проблема, которая занимает меня прежде всего.

И отчасти связанная с ней проблема и одновременно новый вызов – распространение информационных технологий, их влияние как на хозяйственную деятельность, так и на повседневную жизнь. Это достойная задача для исследования. В нашем университете ведется серьезная работа в этом направлении, и я сам хотел бы попытаться взглянуть на потенциал действия экономических акторов под этом углом зрения. Например, умение работать с компьютером: помимо своего технического эффекта, является ли оно источником новых разграничений и разрывов в обществе, и насколько они серьезны? Не следует забывать, что средства массовой информации, включая телевидение, вызвали фундаментальные изменения в образе жизни людей, хотя они не сразу бросаются в глаза.

Сейчас более двух часов в день в среднем мы проводим у телевизора. А некоторые возрастные группы проводят таким образом гораздо больше времени. А ведь он меняет отношение пожилых людей и к большой науке в целом, и ко многому другому. Это одна проблема.

Другая проблема связана с посткоммунистической трансформацией и изменениями в составе политических и хозяйственных элит, с изменениями их установок в этот период.

От состава элит и их установок зависит, достигли ли мы той точки, когда процессы трансформации становятся необратимыми. Я полагаю, что это надо исследовать, поскольку если и существуют экономические и политические акторы, имеющие перед собой определенные цели, то в нашем обществе такими акторами являются именно элиты.

Поэтому я и занимался изучением элит и планирую продолжать эту работу.

Есть и другие вопросы, которые ставят перед нами изменения в обществе. Назову лишь некоторые из них: мы наблюдаем рост числа экономически неактивного населения – сейчас примерно половина взрослого населения экономически неактивна и не имеет постоянной работы. Какова структура этой части населения? Каковы их стратегии совладания с трудностями? Как они преодолевают состояние неопределенности и незащищенности? Структурированы ли они внутри себя? Вот основные вопросы, которые надо изучить.

Еще одна тенденция структурного свойства: в ходе трансформационных процессов сфера услуг в нашей стране заняла господствующее положение. И это также влияет на отношения занятости, процент безработных, структуру занятых. И отчасти связанное с этим, но концептуально иное явление – возникновение обслуживающего класса [service class]. Мы видим, что параллельно с классом предпринимателей возникает и класс служащих, состоящий из белых воротничков, работников умственного труда и менеджеров.

– Имеется в виду понимание Голдторпа?

– Да, это связано с идеями Голдторпа [John Goldthorpe]. И я думаю, это новое, современное явление, которое мы должны тщательно изучить. Мы должны попытаться выявить его социальные характеристики и последствия. В целом необходимо проанализировать возможные побочные эффекты возникающих ныне явлений, их непредвиденные последствия.

– Еще один вопрос: в последнее время ведутся разговоры о своего рода возрождении европейской экономической социологии. Вы согласны с этим – в Европе сейчас происходит что-то серьезное в этом отношении?

– Думаю – по крайней мере, таково мое впечатление от конференций и семинаров, – что сложилась критическая масса исследователей, изучающих эти аспекты социальной жизни, и, я полагаю, они существенно продвинулись вперед. Забавно (и, возможно, мы здесь не правы), но мы лучше знаем работы англосаксов, чем социологические работы, выполненные в соседних странах, – как говорил мой польский коллега Антонин Каминский. Но, насколько я знаю, в Центральной и Восточной Европе сейчас ведется интереснейшая работа.

– А какие книги или статьи по экономической социологии Вы назвали бы наиболее значимыми на сегодняшний день – если взять, допустим, последние два, три, может, четыре года, т.е. недавнее время?

– За последние пару лет, не уходя в середину девяностых?

– Да, и не уходя к классикам.

– Да, хотя время от времени их полезно перечитывать, и я регулярно это делаю – когда появляется время. Например, недавно я читал Раймона Арона. Это не новая, но обновляющая книга, совершенно точно. А из последнего, что я читал и мне понравилось, – это «Играя в одиночку» Роберта Патнэма2. Сначала он написал великолепную статью (коротенькую), а потом книгу – о падении роли социального капитала в Америке и связанных с этим проблемах. Она полезна также с точки зрения методов и подходов, которые он предлагает и предлагал в своих прошлых книгах. Мы всегда должны задавать себе вопрос: «И что? Каковы последствия?» И он построил свое исследование вокруг этого вопроса. Что-то обнаружил – какие могут быть последствия, какие различия с тем, что уже имеется. Так что это было интересно, действительно полезно и интересно.

Еще одна книга, которую я читал недавно, – это книга о мафии Диего Гамбетты3. Очень хорошо написана и аргументирована.

– Это книга о сицилийской мафии? Но если я не ошибаюсь, это было начало 1990-х гг.?

– Да, она вышла раньше, Вы, видимо, правы, просто я ее читал недавно.

– Вне всякого сомнения, она очень интересна.

– И еще, я не помню дату публикации, но недавно мы перевели статью Гамбетты и статью Патнэма по этому же вопросу. В данном отношении могут быть интересны и некоторые проблемы, связанные с восприятием людьми состояния неопределенности и незащищенности.

А что касается книг или статей, которые я выделил бы за последнее время, – тут у меня есть длинный-предлинный список. Некоторые мои венгерские коллеги написали ряд очень интересных работ. К сожалению, далеко не все можно прочесть на английском, не все доступно для широкой аудитории. Во-первых, это книга о венгерских предпринимателях, основанная главным образом на интервью. Она написана институциональным экономистом Михаем Локи. Великолепное, прекрасно написанное, очень полезное чтение. Еще одна книга – это работа моей коллеги Магдолы Левелаки. В ней описывается распад огромного предприятия и появление на его обломках малых предприятий. Часть этой книги переведена на английский под названием «Цветы зла»

[Fleurs de mud] – аллюзия на поэму Бодлера. Левелаки написала также интересные работы о предпринимательской деятельности, отношениях занятости и безработице в Западной Венгрии. Прекрасные проблемно-ориентированные работы.

Еще одна работа, законченная только что и находящаяся в печати, – плод совместных усилий молодых исследователей под руководством Золтана Санто [Zoltn Sznt].

Используя различные методы – интервью, вторичный анализ материалов предприятия, сетевой анализ, – они детально исследовали возникновение и угасание предприятия. Они собираются опубликовать результаты этих исследований в книге. Я думаю, это может даже стать новой главой в истории венгерской экономической социологии.

– Раз речь зашла о венгерской экономической социологии, скажите, пожалуйста, каковы ее особенности? По сравнению, скажем, с восточно-европейскими или западноевропейскими странами?

– На этот вопрос нелегко ответить – необходимо принять во внимание работы стольких авторов, столько подходов. Однако, видимо, здесь есть своя традиция – и в этом нет сомнений. Она существует среди экономистов, институциональных экономистов и социологов – это традиция кейс-стади и так называемой социографии. Она сохранилась и поныне. Даже экономисты – по крайней мере, ряд венгерских экономистов, начиная с 1970-х гг. – с интересом ходили на предприятия, брали интервью, изучали реальные Putnam, Robert D. Bowling Alone: The Collapse and Revival of American Community. N.Y.:

Simon & Schuster, 2000.

Gambetta, D. Sicilian Mafia. The Business of Private Protection. Cambridge, Mass.: Harvard University Press, 1993.

процессы, сопоставляли результаты своих исследований с официальными данными. Так что, вероятно, это одно направление, причем достаточно сильное.

Другая особенность – продукт науки, сложившейся в начале ХХ столетия, в его первые десятилетия. Она состоит в понимании своего рода асинхронности в развитии институтов, структур и поведения, нестыковке между структурами и поведением акторов. Это понимание до сих пор питает критическую социологию, которую я более всего ценю в венгерской традиции.

– Прекрасно. И последний вопрос: какие темы и направления в экономической социологии, с Вашей точки зрения, наиболее перспективны для ближайших двух–трех– четырех лет?

– Да, одну вещь забыл упомянуть, когда говорил о книгах. Периодически – когда позволяет время – я хожу в Национальную библиотеку в отдел рукописей и читаю разные интересные работы. И прошлым летом я обнаружил любопытные фрагменты в рукописи Карла Поланьи. Они были написаны в 1959 и 1963 гг., т.е. незадолго до его смерти. Так вот, он называл себя экономсоциологом – я подумал, это может быть Вам интересно. А другой фрагмент – это неоконченная рецензия (вероятно, неопубликованная) на книгу Дж. Гэлбрейта4 о процветающем обществе, где он сравнивает подходы Гэлбрейта и Аристотеля, их представления о благополучном обществе. Гэлбрейт был амбициозен, и Поланьи тоже был амбициозен, он стремился найти путь к лучшему обществу. Мои амбиции в этом отношении не столь велики. И думаю, что более реалистично было бы выработать программу, которая позволит сделать общество не столько чуть более хорошим, сколько чуть менее плохим – это уже будет хорошо. Сейчас я размышляю об этом – чего никогда не делал прежде. Раньше меня раздражали все эти рассуждения об обществе будущего, однако недавно я начал задумываться о поиске чуть менее плохого общества.

– Немного футурологии… – Да, и это как раз приводит нас к Вашему последнему вопросу о перспективных направлениях будущих исследований. Если опираться на последние исследования, думаю, здесь уже сложился некоторый консенсус относительно концептуальной схемы, и это большой шаг вперед. Ведь, как говорил Вебер, социологи редко обращаются к концепциям друг друга – так же, как нормальные люди не берут друг у друга зубную щетку. Здесь сделан заметный шаг вперед: сложился более или менее устойчивый консенсус относительно концептуальной схемы. И я вынужден признать, что это результат парадигмально-ориентированного подхода. С помощью этой концептуальной схемы можно выявлять некоторые вещи и делать определенные прогнозы. Несомненно, среди наиболее важных проблем – как справиться с фундаментальными структурными изменениями, вызванными информационными технологиями, глобализацией. Как адаптироваться к этим изменениям, какие стратегии оптимальны, какое сочетание внешних условий и личных усилий способно увеличить жизненные шансы индивида или, по крайней мере, не даст их ухудшить? Вероятно, это слишком общие рассуждения. Но предсказания никогда не являлись сильной стороной моей работы – да, думаю, и социологов вообще.

Galbraith, John Kenneth. The affluent society. 2nd ed., rev. Boston: Houghton Mifflin, 1969.

См. также: Гэлбрейт Дж. К. Новое индустриальное общество. М.: Прогресс, 1969;

Гэлбрейт Дж. К. Экономические теории и цели общества. М.: Прогресс, 1976. Прим.

– И я бы сказал, это не самое плохое качество социологии.

– Так что время от времени стоит пойти в архив или отдел рукописей, посмотреть старые рукописи, вообще изучить старые работы и книги. Это чрезвычайно интересно и освежает мысль. При этом я вовсе не советую молодым коллегам посвящать себя исключительно изучению работы других и скомпоновать свою книгу из десятка других книг. Совсем наоборот, я предлагаю выявить стящую проблему, найти стящие гипотезы и методы, которые позволят решать социально значимые проблемы. Наряду с этим, перечитывание классиков может быть поучительным и интересным занятием. Но, конечно, не стоит этого делать вместо [собственной работы].

– Спасибо.

Библиография Lengyel, G., and Z. Rostovnyi (eds.) The Small Transformation: Society, Economy, and Politics in Hungary and the New European Architecture. Budapest: Akadmiai Kiad, 2001.

Higley, J., and G. Lengyel. Elites After State Socialism: Theories and Analysis. Lanham, Md.:

Rowman & Littlefield, 2000.

Lengyel, G. (ed.) The Transformation of East-European Economic Elites: Hungary, Yugoslavia and Bulgaria. Budapest: Budapest University of Economic Sciences, Center for Public Affairs Studies, 1996.

Kuczi, T., and G. Lengyel (eds.) The Spread of Entrepreneurship in Eastern-Europe: Survey Evidence on Entrepreneurial Inclination. Budapest: BUES Dept. of Sociology, 1995.

Lengyel, G., and Z. Sznt Zoltn (szerk.) A Gazdasgi let szociolgija : kzirat gyannt.

Budapest: Budapesti Kzgazdasgtudomnyi Egyetem, Szociolgia Tanszk, 1994.

Lengyel, G. (ed.) Hungarian Economy and Society During World War II. Boulder, Colo.: Social Science Monographs; Highland Lakes, N.J.: Atlantic Research and Publication; N.Y.: Columbia University Press, 1993.

Lengyel, G. A multipozcionlis gazdasgi elit a kt vilghbor kztt: fejezetek egy trtnetszociolgiai kutatsbl. Budapest: ELTE Szociolgiai s Szocilpolitikai Intzet, 1993.

Lengyel, G.(ed.). Education, Mobility, and Network of Leaders in a Planned Economy.

Budapest: Karl Marx, University of Economic Sciences, Dept. of Sociology, 1987.

Lengyel, G. The Hungarian Business Elite in Historical Perspective: Career Patterns and Attitudes of the Economic Leaders in the Nineteenth and the First Half of the Twentieth Century.

N.Y.: Institute on East Central Europe, Columbia University, 1987.

Lengyel, G. Gazdasgi vezetok rekrutcija, kpzettsge s karrierminti a tervgazdasgban.

Budapest: Marx Kroly Kzgazdasgtudomnyi Egyetem Szociolgia Tanszk, 1986.

Экономическая социология. Т. 3, № 2, Новые тексты VR Мы продолжаем публиковать главы новой книги Вадима Волкова о силовом предпринимательстве. В данном номере вашему вниманию будут представлены вторая и третья главы книги. Речь пойдет о теоретических подходах в политической экономии силы, а также об эволюции охранных услуг в России последнего десятилетия.

СИЛОВОЕ ПРЕДПРИНИМАТЕЛЬСТВО В СОВРЕМЕННОЙ РОССИИ

Экономический обмен традиционно считается мирным и свободным видом деятельности, противоположным насилию и принуждению – так называемым «внеэкономическим методам» воздействия. В социальных науках принуждение ассоциируется с политической властью, институционально отделенной от хозяйственной сферы. Вопрос об экономической роли политических сообществ, если использовать терминологию Вебера, или о роли групп, владеющих средствами принуждения и стремящихся к установлению определенного порядка, до недавнего времени считался второстепенным. В экономической теории, за исключением работ нескольких исторически-ориентированных авторов, всегда существовало неявное предположение о том, что участники рыночного обмена находятся в ситуации равной безопасности; в ней редко уделялось внимание тому, какими способами, за счет каких издержек это условие достигается и что происходит, если условия равной безопасности нарушены. Группы и организации, ответственные за обеспечение безопасности, включая производство соответствующей информации, а также за ряд других функций, связанных с возможностью распоряжаться средствами насилия, редко попадали в поле зрения экономического анализа и оставались в ведении либо политической науки, либо правоведения (или даже криминологии). В данной главе делается попытка ввести такие организации в сферу социально-экономического анализа, сохранив при этом их социокультурную специфику. Для этого мы сначала рассмотрим позиции авторов, которые придавали первостепенное значение действиям владельцев средств принуждения и разрабатывали соответствующие теории. Затем будет предложено краткое теоретическое описание силового предпринимательства. В последующих главах мы наполним это понятие эмпирическим содержанием и тем самым постараемся объяснить ряд социально-экономических особенностей переходного периода в России.

Политэкономия силы Различие между реальным насилием (т.е. непосредственным применением физической силы, сопровождающимся нанесением ущерба здоровью или собственности), и потенциальным насилием (т.е. есть угрозой силы, ставящей ее реальное применение в зависимость от дополнительных условий) вводит в игру широкий набор политикоwww.ecsoc.msses.ru Экономическая социология. Т. 3, № 2, экономических отношений. Важнейшим долгосрочным последствием наличия у какойлибо организации силового ресурса, т.е. последствием относительного преимущества в использовании физического насилия, является способность определять поведение других людей или организаций. К этим другим людям или организациям относятся, во-первых, другие владельцы силы, и, во-вторых, хозяйствующее, мирное население. В отношении других владельцев силы, выступающих в качестве потенциальной угрозы, силовой ресурс производит эффект сдерживания. Именно на эффекте сдерживания основано важнейшее общественное отношение, называемое «охраной», «защитой» или «обеспечением безопасности». Далее, силовой ресурс или ресурс физического принуждения может применяться для контроля за поведением тех, кто не владеет силовым ресурсом, – в частности, за поведением экономических субъектов, производящих конвенциональные блага и услуги. В этом случае силовой ресурс дает возможность управлять людьми, упорядочивать их поведение, обеспечивая предсказуемость действий и соблюдение правил или контрактов. Таким образом, наличие силового ресурса определяет две важнейшие формы ограничения действий других субъектов или управления их поведением – охрану [protection] и принуждение к исполнению [enforcement]. Они же естественным образом могут быть превращены в услуги, предоставляемые другим группам в обмен на деньги или иные ценности, которыми эти группы обладают.

Однако, говоря об охране и принуждении к исполнению (или правлении) как «услугах», мы вынуждены ставить кавычки и ни на секунду не забывать об условности такого определения. И охрана, и принуждение к исполнению являются качественно иным видом услуг, нежели обычные товары и услуги. Во-первых, они связаны не с каким-то конкретным видом хозяйственной деятельности, а с состоянием институциональной среды, в которой происходят другие виды деятельности. Охрана и принуждение к исполнению являются институциональными услугами (наряду с производством правил и информации), формирующими условия возможности той или иной упорядоченной деятельности. При низком уровне безопасности и предсказуемости (что в предельном случае одно и то же) любая другая деятельность будет затруднена. Во-вторых, приобретение таких услуг является обязательным, даже если их предложение – что случается далеко не всегда – не сопровождается прямой или косвенной угрозой. Услуга, основанная на принуждении, не может быть объектом абсолютно свободного выбора, в противном случае само ее качество будет поставлено под сомнение. В-третьих, охрана и принуждение к исполнению содержат встроенную тенденцию к монополизации. Иными словами, они предполагают однозначный раздел сфер влияния (раздел рынков) между владельцами средств насилия или установление субординации, исключающей разнонаправленные воздействия.

Дань и охранная рента Экономический историк Фредерик Лэйн считал охрану действительной услугой, а спрос на нее – объективной необходимостью. При этом он предложил разделить предприятия на два типа: 1) те, которые производят охрану и называются правительствами, и 2) те, которые производят материальные блага или услуги и при этом платят правительствам за охрану. Плата за охрану, полагал Лэйн, может принимать форму не только непосредственных платежей за конкретные услуги по обеспечению безопасности, но и существовать в превращенных формах, включая налоги, тарифы, подарки, взятки в пользу тех, кто контролирует средства насилия. Независимо от формы, эти платежи составляли важнейший параметр политической экономии раннего капитализма, влияя на Экономическая социология. Т. 3, № 2, издержки и создавая разнообразные предпринимательские возможности1. Представив отношения по поводу охраны и безопасности как обмен между поставщиком и покупателем, Лэйн оказался первым обществоведом, предпринявшим попытку систематического анализа этих отношений с экономической точки зрения.

Доходы от использования силы принимают две основные формы: охранная дань и охранная рента. Предприятия, производившие охранные услуги – города-государства, княжества, королевства и другие политические организации, – занимались сбором охранной дани, составлявшей важнейший источник их дохода. Чистый доход военной элиты складывался из совокупных сборов с подданного мирного населения минус затраты на содержание войска или ведение войны. Правительство получало нечто наподобие монопольного дохода, который во многих случаях инвестировался обратно в экономику. Даже если данный доход тратился исключительно на предметы роскоши для правящей элиты, это стимулировало производство новых видов продукции и не являлось полностью непродуктивным использованием ресурсов, утверждает Лэйн.

Однако это был не единственный доход, который приносила торговля охранными услугами. В определенных условиях покупатели не только несут бремя охранных издержек, но и сами могут получать доход от подобных услуг. Это происходит в случае умелой политики охранного предприятия (правительства). Лэйн ввел понятие охранной ренты – специфического дохода, получаемого купцами или другими производителями каких-либо мирных услуг за счет возможности покупать охрану по более низким ценам, чем у конкурентов, и тем самым снижать издержки и реализовывать это преимущество на рынке. Охранная рента являлась, по сути, разновидностью дифференциальной ренты, получение которой зависело от эффективности, активности и ценовой политики предприятия, контролировавшего организованное насилие и поставлявшего охранные услуги. При этом как охранные предприятия, так и торговые группы были вовлечены в сложные конкурентные отношения, нацеленные на получение экономических преимуществ путем использования реального и потенциального насилия, – когда для поддержания высокого уровня риска коммерческой деятельности и нанесения ущерба конкурентам привлекались пираты, разбойники, частные и правительственные армии, использовались иные средства.

Наиболее яркий исторический пример устойчивого, коммерчески успешного взаимодействия производителей охраны и торговых предпринимателей являла собой Венеция, военная аристократия которой активно способствовала, прежде всего за счет умелого использования военного флота, увеличению совокупного богатства республики2. Например, в конце XI в. Венеция получила от Византии хартию, согласно которой ее купцы наделялись правом беспошлинной торговли, что давало им колоссальные конкурентные преимущества. Этими привилегиями они обязаны венецианскому правительству, предоставившему военный флот для поддержки византийского императора в войне против нормандского короля Сицилии, а затем и для других военных кампаний. Благодаря такой политике военных купцы получали охранную ренту, ибо их охранные издержки в Византии, в отличие от издержек конкурентов, были равны нулю (в то время как конкуренты должны были платить пошлины, которые Лэйн причисляет к категории охранных издержек). На примере Венеции Лэйн попытался показать – в духе меркантилистского подхода к вопросу об Lane, F. Profits from Power: Readings in Protection Rent and Violence-controlling Enterprises. Albany: State University of New York Press, 1979. P. 2.

Lane, F. Venice, A Maritime Republic. Baltimore: The John Hopkins University Press, 1973.

Экономическая социология. Т. 3, № 2, источниках богатства, – что охранная рента как реализация в международной торговле преимуществ, полученных в результате умелого использования силы, может стать важным источником экономического роста отдельно взятых государств. В эпоху раннего капитализма, пишет Лэйн, охранные ренты «были более важным источником доходов, чем превосходство в промышленных технологиях или промышленной организации»3.

Трансакционные издержки На самом деле аргумент, выдвинутый Лэйном в пользу экономической продуктивности правительств или других организаций, владеющих средствами насилия, может быть принят, только если предположить, что перераспределение ресурсов от слабых стран в пользу более сильных является естественным и неизбежным процессом, и продуктивность государства измеряется его выигрышем в условиях игры с нулевой суммой. Поэтому модели Лэйна можно противопоставить аргумент, известный еще во времена Адама Смита: создание торговых монополий, перераспределение богатств или заключение торговых соглашений с помощью силы не является экономически оправданным, поскольку ведет к неоптимальному использованию ресурсов, отклоняя последние от наиболее эффективного их помещения, которое может подсказать лишь свободный рынок. Но модель, предложенная Лэйном, – это не единственный способ решить проблему экономической роли владельцев средств насилия. Дуглас Норт предложил альтернативную теорию, в рамках которой рассматривается прежде всего способность правительств определять правила игры и принуждать экономических субъектов им следовать и, тем самым, формировать условия, способствующие экономическому росту или, наоборот, тормозящие его.

Что нам может сказать неоинституциональная теория об экономической роли силовых структур, в том числе государств? Неполнота информации о свойствах обмениваемых благ, о других участниках обмена (или ее несимметричное распределение среди участников экономической деятельности), а также необходимость контролировать соблюдение договорных обязательств вызывают появление трансакционных издержек.

Иными словами, значительные ресурсы инвестируются в создание общей системы мер и весов, обеспечение безопасности, формулирование правил (законодательства) и контроля за их исполнением для того, чтобы упорядоченный экономический обмен стал возможен. Правила, регулирующие обмен, образуют институты, благодаря которым поддерживается порядок и уменьшается степень неопределенности в поведении контрагентов. При этом любая система экономического обмена, от локальной бартерной экономики до международной торговли, предполагает существование некоторых механизмов контроля за выполнением правил. В локальных экономиках плотная сеть социальных связей и моральные нормы принуждают людей к выполнению контрактных обязательств. Трансакционные издержки в такой системе будут ничтожны, но и территориальные масштабы обмена будут чрезвычайно малы. С ростом специализации и развитием торговли на дальние расстояния отношения обмена выходили за пределы локальных сообществ и полагались на безличные отношения или отношения в малознакомой местности или с малознакомыми партнерами. Здесь сразу возрастает значимость информации и появляются трудности с принуждением к исполнению обязательств. Трансакционные издержки начинают влиять на издержки производства.

Тогда участники обмена стремятся образовывать свои ассоциации, гильдии, сети; они Lane, F. Venice and History: The Collected Papers of Frederick C. Lane. Baltimore: The John Hopkins Press. P. 412-422.

Экономическая социология. Т. 3, № 2, обмениваются заложниками, обзаводятся охранными отрядами или даже частными армиями, начинают активно взаимодействовать с правительствами. Создание этих институтов, предназначенных обеспечивать безопасность и принуждать к исполнению обязательств, предполагает растущие затраты. Основной аргумент Норта заключается в том, что торговля и другая экономическая деятельность будут развиваться лишь тогда, когда выгоды от нее будут больше, чем трансакционные издержки, связанные с созданием институциональной среды.

Способы принуждения к исполнению [enforcement] различаются по своим затратам и эффективности, то есть требуют различного количества ресурсов и покрывают различные по протяженности экономические пространства. В некоторых случаях экономические субъекты способны создать эффективные механизмы контроля, не сдерживающие развитие торговли. К примеру, неформальные ассоциации и частные охранные организации способны решать многие институциональные проблемы и способствовать расширению торговли, но их потенциал ограничен. Наиболее эффективное решение, по мнению Норта, – это универсальный посредник, способный вводить единые правила, законы, единицы измерения и контролировать их применение.

Благодаря экономии на масштабах, деятельность такой опосредующей инстанции будет сравнительно дешевой, а применение единых правил и стандартов позволит расширить пространство предсказуемого и правилосообразного поведения. Очевидно, что этим посредником является современное государство, которое на пространстве своей юрисдикции обеспечивает охрану граждан, непредвзятое разрешение споров и исполнение обязательств. «Государство продает совокупность услуг, которые мы назовем охраной и юстицией, в целях извлечения дохода. Поскольку в предоставлении этих услуг задействована экономия на масштабах, в результате появления организации, специализирующейся на этих услугах, совокупный доход общества будет выше, чем если бы каждый индивид сам защищал свою собственность»4. Более эффективная охрана и юстиция, таким образом, создают возможности для экономического роста.

Тем не менее, во многих случаях организации, обладающие преимуществом в использовании силы и соответственно имеющие возможности определять и контролировать права собственности, не в состоянии создать эффективные институты.

Напротив, они склонны к чрезмерному и экономически непродуктивному изъятию и присвоению ресурсов экономического общества – до тех пор, пока конкуренция или организованный интерес последнего не поставят жесткие пределы удовлетворению текущих потребностей государства и не переориентируют его на учет долгосрочных интересов экономического развития. Неоинституциональная теория, однако, не предлагает какого-либо объяснения того, почему в истории удавалось ограничивать интересы государства и изменять его политику. В последующих главах мы вернемся к проблеме выбора силовыми структурами определенной экономической политики. В данный момент важно выделить общую для Лэйна и Норта мысль, имеющую также непосредственное отношение к данному исследованию. Отношения между организациями, владеющими средствами насилия, и их политика по отношению к экономическим субъектам, для которых они выступают в качестве источников безопасности и контроля за соблюдением правил, решающим образом влияют на экономические показатели той области, в которой каждый из них – будь то государство или частная, достаточно автономная охранная организация, – обладает монополией.

North, D. Structure and Change in Economic History, N.Y.: Norton, 1981. P. 23.

Экономическая социология. Т. 3, № 2, Определение и типология Экономический аспект деятельности силовых структур, т.е. способы или методы, с помощью которых они зарабатывают деньги, можно обозначить термином «силовое предпринимательство». Производный термин, силовые предприниматели [violent entrepreneurs], ранее упоминался авторами, изучавшими сицилийскую мафию, но не получил какого-либо теоретического развития5. В данной работе предлагается систематическое применение этого термина для исследования и концептуального объединения ряда явлений, родство которых не всегда очевидно. Понятие «силовое предпринимательство» будет применяться более широко, чем это делали упомянутые авторы, то есть не только для обозначения деятельности преступных групп, но также для описания действий законных и неформальных (не описанных в каких-либо законах) организаций или даже государств.

Силовое предпринимательство можно определить как совокупность организационных решений и способов действия, применяемых для конвертации организованной силы (угроз или насилия) в деньги или другие рыночные блага на постоянной основе. Если потребительские товары составляют основной ресурс торгового предпринимательства, деньги – финансового предпринимательства, информация – информационного, и так далее, то силовое предпринимательство конституируется социально организованным насилием, потенциальным или реальным. Информационный ресурс для деятельности силовых структур не менее важен, однако пока мы ограничимся лишь самым простым определением и сосредоточимся на главном. Силовое предпринимательство – это средство извлечения и увеличения частных доходов групп, владеющих и распоряжающихся средствами насилия посредством установившихся отношений обмена с другими группами, владеющими другими ресурсами. Основную единицу силового предпринимательства мы будем называть, следуя обыденному словоупотреблению, «силовой структурой» или другими сходными понятиями – такими, как «организация, владеющая средствами насилия» (или средствами физического принуждения) и «охранное предприятие». Специалистов, занятых в этой области, мы будем называть иногда в соответствии с обыденным словоупотреблением (бандиты, сотрудники охранных предприятий, работники милиции, органов государственной безопасности и т.д.), а иногда – имея в виду сходные аспекты их деятельности как частных лиц – обобщенно: «силовые предприниматели». Позже, в связи с рассмотрением основного вида силового предпринимательства, «силового партнерства», будет введен еще один термин – «силовой партнер».

Применительно к российскому контексту 1990-х гг. мы предлагаем следующую простейшую классификацию силовых структур и соответственно силовых предпринимателей. Они делятся на законные и незаконные (преступные), а также на государственные и частные. В итоге мы получаем четыре основных типа силовых структур (см. таблицу 1): незаконные частные (организованные преступные группировки); законные частные (частные охранные предприятия и службы безопасности); незаконные государственные (неформальные группы сотрудников милиции и госбезопасности, так называемые милицейские и «комитетовские» «крыши»);

и законные государственные (органы правопорядка и госбезопасности, действующие только по должностной инструкции). Несомненно, в реальной жизни границы могут исчезать, образуя смешанные типы.

Blok, Anton. The Mafia of A Sicilian Village: A Study of Violent Peasant Entrepreneurs, Oxford: Basil Blackwell, 1974; Gambetta, Diego. The Sicilian Mafia: The Business of Private Protection, Cambridge, Mass.: Harvard University Press, 1993. P. 77.

Экономическая социология. Т. 3, № 2, Таблица 1. Типология силовых предпринимателей Государственные Неформальные группы Государственные служащие, Грабитель не подходит под определение силового предпринимателя, а стационарный бандит или местный князь, наоборот, является таковым, постольку поскольку он стремится к установлению длительных налоговых отношений с подданными (т.е. теми, с кого собирается дань) и предоставляет им определенные услуги, которые призваны оправдывать поборы. Превосходство в применении силы является необходимым условием силового предпринимательства, но оно не образует его содержания.

Конвертация организованной силы в постоянный доход включает набор методов, которые приобретают форму отношений обмена определенных услуг на деньги или по крайней мере деклараций о якобы предоставляемых услугах. Эти услуги, как правило, включают физическую охрану, защиту прав собственности, разрешение споров (арбитраж), принуждение к исполнению и в некоторых случаях создание с помощью силы конкурентных преимуществ своим клиентам. Мы предлагаем объединить эти услуги в три группы, в результате чего получим три основных вида силового предпринимательства: физическая охрана; силовое партнерство; силовое посредничество. В следующей главе будет подробно описан каждый вид, а также связи между ними.

Доходы силовых предпринимателей принимают форму дани или налога (на прибыль, с оборота), собираемого регулярно и в соответствии с более или менее постоянной ставкой – как бы в оплату регулярных благ или услуг, которые владельцы средств насилия предоставляют клиентам или обитателям некоторой территории. Отсюда очевидно, что силовое предпринимательство предполагает высокую степень монополизации использования силы внутри сферы, являющейся объектом правления и налогообложения. Вмешательство других субъектов охраны или налогообложения ставит эту деятельность под вопрос до окончательного выяснения отношений между конкурентами и раздела сфер деятельности – как правило, с использованием силы или угроз. Поэтому владельцы средств принуждения склонны мыслить в терминах «территорий» и «сфер влияния» и проявляют болезненную чувствительность к вопросам границ. За пределами монополизированной сферы, наоборот, находится пространство, где царят неопределенность, угрозы и конкуренция, что служит обоснованием деятельности силовых предпринимателей для их клиентов. Таким образом, монополия силы и соответственно иерархия внутри определенной сферы и неограниченная конкуренция, то есть анархия, за ее пределами являются логическими условиями силового предпринимательства. Забегая вперед, скажем, что именно это различие состояний является структурным условием возможности силового предпринимательства.

Наконец, необходимо подчеркнуть, что силовое предпринимательство является частной деятельностью. Это значит, что оно предполагает относительную свободу при принятии Экономическая социология. Т. 3, № 2, тактических и стратегических решений относительно использования силы, автономию от других источников принуждения и возможность извлечения частного дохода, напрямую зависящего от эффективности действий владельца силового ресурса. Таким образом, если некая силовая структура (в предельном случае – государственный аппарат насилия в целом) подчинена более высокой инстанции или находится под общественным контролем, то ее возможности вести силовое предпринимательство существенно ограничены (в сфере международной политики в случае суверенных государств такие ограничения очень слабы). И наоборот: когда государственные служащие, имеющие доступ к соответствующим ресурсам, выходят из-под контроля вышестоящих инстанций и получают возможность извлекать дополнительный доход от распоряжения этими ресурсами как частные лица, они становятся силовыми предпринимателями.

Глава 3. Силовое предпринимательство в России 1990-х Мы начнем рассмотрение силового предпринимательства с его первой и элементарной формы – предоставления охранных услуг, включая так называемый «охранный рэкет»

[protection racket], т. е. отношений, связанных с предложением физической охраны в ситуации как объективной, так и искусственно созданной угрозы. Затем мы перейдем к анализу более сложных форм силового предпринимательства – силового партнерства и силового посредничества, когда производитель разнообразных институциональных услуг не является прямым источником угрозы и не имеет непосредственного контроля за уровнем рисков, возникающих в экономической деятельности.

От вымогательства к охранным услугам Вымогательство является основным сюжетом популярного романа И. Ильфа и Е.

Петрова «Золотой теленок», напечатанного в 1931 г. Желающий разбогатеть аферист Остап Бендер ищет и находит подпольного миллионера Корейко, «золотого теленка», и всячески принуждает его расстаться со своим богатством. Боясь репрессий со стороны советского государства и будучи при этом неспособным обеспечить свою безопасность и отвадить вымогателей, подпольный миллионер вынужден в конце концов выложить свои миллионы Остапу. В советский период «золотые телята» были серыми и невзрачными на вид, изо всех сил стремясь казаться обыкновенными советскими гражданами. Поэтому основная интрига романа состоит в поиске и идентификации «серенького» подпольного миллионера и применении к нему изощренных (и комичных) методов психологического воздействия.

Масштабы теневой экономики, как известно, значительно выросли к 1980-м гг. Она включала множество видов деятельности, использовавших как внутренние недостатки государственного социализма, так и любые подворачивавшиеся возможности личного обогащения: производство неучтенной продукции, подпольное производство алкоголя, спекуляция дефицитными товарами, мошенничество, антикварный бизнес, подпольный игорный бизнес и т.п. Популяция «золотых телят» стремительно росла, но наследники Бендера заметно отставали, поскольку идентификация с виду «сереньких»

потенциальных жертв оставалась большой проблемой. Хуже того, во многих случаях подпольные «миллионеры» обзаводились связями с коррумпированными партийными и советскими служащими, предоставлявшими им неформальное прикрытие.

Экономическая социология. Т. 3, № 2, Существовавшие в то время группы вымогателей состояли в основном из уголовников – как, например, банда Монгола, терроризировавшая московских «теневиков» в 1969-72 гг.

Банда была создана Геннадием Карьковым по кличке «Монгол» в 1969 г., после того, как он отсидел три года за хищение государственной собственности. Другим членом банды был Вячеслав Иваньков по кличке «Япончик», который впоследствии станет одним из наиболее влиятельных лидеров преступного мира и будет осужден за вымогательство в США в 1996 г. Тогда, в начале 1970-х гг., банда занималась поиском людей с «сомнительными» доходами и оказывала на них жестокое давление с целью заставить жертву делиться частью этих доходов. В отличие от «рафинированных» вымогателей из сатирического романа, реальные персонажи попросту заколачивали свою жертву в гроб и предлагали прокатиться в «последний путь» до кладбища. Банда Монгола была арестована в 1972 г., и ее лидер получил 15 лет6. Для самих «подпольных миллионеров»

обладание богатством было опасным и потому тщательно скрываемым признаком: в случае его обнаружения государством или вымогателями проблемы были неизбежны, с той разницей, что вымогатели постараются конфисковать собственность, а государство конфискует еще и свободу.

Ввиду комплексной природы этого вида преступления, а также его ограниченной распространенности в России в прошлом, определение вымогательства долго оставалось предметом дискуссии. Основная трудность состояла в том, чтобы отделить вымогательство от ограбления и шантажа. Одни юристы подчеркивали отложенный характер угрозы как основную характеристику вымогательства; другие предлагали рассматривать права собственности, а не конкретные вещи или деньги как определяющий предмет вымогательства; третьи настаивали на том, что предметом этого преступного действия является человеческая свобода как таковая. В результате эволюции юридического определения вымогательства все эти нюансы вошли в уголовные кодексы 1960 г. и 1994 г. как подвиды широко толкуемого типа преступления7. Таким образом, вымогательство было определено как действия, нацеленные на присвоение чьей-либо собственности или прав собственности под угрозой насилия или нанесения вреда собственности или ее владельцу, равно как и под угрозой распространения порочащей данное лицо информации. В новой редакции Уголовного кодекса, принятой в 1994 г., максимальный срок лишения свободы за вымогательство был увеличен до 15 лет8.

В юридической практике доказать факт вымогательства довольно трудно, поскольку угрозы часто носят скрытый или непрямой характер. Жертва может не испытывать явного давления, особенно если вымогатели ведут себя достаточно дружелюбно, не прибегая к откровенно враждебным действиям. Трудности в определении состава вымогательства возникают и в случае, если угрозы исходят от лица, не являющегося получателем вымогаемой собственности, или если собственность переводится на другое лицо, явным образом не связанное с источником угроз. Именно в силу того, что в отличие от ограбления вымогательство предполагает косвенное принуждение и влияет на будущее, а не на непосредственное поведение жертвы, оно представляет значительные трудности для строгого правового определения. Все это делает «мягкие»

формы вымогательства достаточно привлекательным бизнесом, обладающим высокими Трабарин А. Воры в законе и авторитеты. М.: Эксимо-пресс, 2000. С. 20-40.

Сафонов В. Организованное вымогательство: Уголовно-правовой и криминологический анализ. СПб: Знание, 2000. С. 10-27.

Верин В. Преступления в сфере экономики. М.: Дело, 1999. С. 47-49.

Экономическая социология. Т. 3, № 2, шансами избежать уголовно-правовых санкций. В.Сафонов утверждает, что организованное вымогательство характеризуется особо высокой латентностью, которая в середине 1990-х гг. в некоторых регионах России достигала 70%9.

Охранный рэкет Вымогательство представляет собой некое действие, квалифицируемое как уголовное преступление, в то время как охранный рэкет – это институционализированные отношения. В российской уголовной практике обвинения обычно выносятся по конкретным фактам, т. е. после того, как отношения между преступником и жертвой удается разбить на отдельные эпизоды, содержащие состав преступления и подлежащие доказательству. Социологическая задача, следовательно, противоположна юридической и состоит в том, чтобы установить, каким образом отдельные действия индивидов и групп, направленные на вымогательство тех или иных благ, превращаются в устойчивую систему отношений.

Многие кооператоры и частные предприниматели периода перестройки начинали в сфере теневой экономики, другие, напротив, не имели к ней никакого отношения.

Однако для значительной части населения все они выглядели подозрительно. То, чем многие из них занимались, еще вчера клеймилось как спекуляция, незаконная торговля и т.п. С самого начала кооперативный сектор возник как бы в особой институциональной среде, характеризовавшейся относительно низким уровнем безопасности и недостаточной легитимностью в глазах общества. Одним из последствий остаточных советских моральных установок была стигматизация новых предпринимателей. Слово «кооператор» имело неоднозначные оттенки, а термин «частник» был откровенно презрительным. Опросы общественного мнения зафиксировали сначала смешанное, а потом и все более негативное отношение к кооператорам, которых считали весьма деятельными, но при этом нечестными или даже откровенно преступными элементами10.

С началом экономической либерализации и кооперативного движения идентификация потенциальных объектов вымогательства перестала быть проблемой. При этом потенциальными жертвами вымогателей были уже легитимные, а не теневые предприниматели, теоретически имевшие право на защиту и полную правовую поддержку со стороны государства, но редко получавшие их на практике. Специальная статистика насилия над предпринимателями отсутствует: они далеко не каждый раз обращались с письменным заявлением в милицию, а если и обращались, то эта статистика растворялась в показателях других видов преступлений, не отражавших их экономическую специфику (хулиганство, нанесение телесных повреждений и т.п.)11.

Однако печальный опыт предпринимателей первой волны хорошо запечатлелся в памяти Сафонов В. Организованное вымогательство: Уголовно-правовой и криминологический анализ. СПб: Знание, 2000. С. 157.

Если в 1989 г. 45% общесоюзной выборки выражали положительное отношение и 30% отрицательное отношение к деятельности кооперативов, в 1990 г. это соотношение составило 30 и 42% соответственно. См.: Radaev, V. Practicing and Potential Entrepreneurs in Russia, International Journal of Sociology, 1997. Vol. 27, No 3. P. 25.

По мнению экспертов, угон автотранспорта заявляется в 80% случаев; хищение другой собственности – в 40%; нанесение телесных повреждений – в 25%; вымогательство – только в 10%. См.: Организованная преступность / Под ред. А. Долговой. М.:

Криминологическая ассоциация, 1998. С. 36.

Экономическая социология. Т. 3, № 2, участников (включая самих вымогателей) и многократно воспроизводился в воспоминаниях, художественной литературе и кино. Паяльник и утюг стали основными инструментами вымогателей новой волны и навязчивыми символами кооперативного движения, а предложение вырыть собственную могилу – стандартным методом начинающего рэкетира. Из воспоминаний рэкетира:

«…Конечно, прибегали мы и к жестким формам наезда. Подъезжаем, говорим:

“Давай, плати, лох”. И он платил. А те, кто не соглашался, подвергались нашему прессингу. Благо учебные пособия у нас были хорошие – те же художественные кинофильмы. Были популярны паяльник и батареи с наручниками, которыми мы пристегивали клиента. Случалось, вывозили его в лес или закрывали в подвале.

После небольшой обработки “влегкую” с избиением клиенты соглашались Но даже после того, как предприниматель шел на уступки и выплачивал требуемую сумму, рэкетиры не исчезали. Наоборот, прецедент выплат закладывал основу дальнейших действий, и выплаты производились уже регулярно. Мы не будем здесь приводить разнообразные «страшные» истории запугиваний, физических воздействий и убийств предпринимателей с целью вымогательства, предполагая, что читатель прямо или косвенно знаком с этой страницей истории отечественного капитализма. Рассказы о грубых наездах рэкетиров стали неотъемлемой частью атмосферы, в которой развивалось частное предпринимательство после начала перестройки. Иными словами, предпринимательский риск был осознан довольно быстро, и далеко ходить за примерами было не нужно – они приходили сами.

Если вымогательство является вполне строгим уголовно-правовым понятием, за которым стоит конкретный эпизод, то охранный рэкет – это уже некоторая устойчивая система социально-экономических отношений, выходящая за рамки взаимодействия двух субъектов и сама оказывающая влияние на поведение участников. Прежде чем приступить к анализу структуры отношений, лежащей в основе охранного рэкета, напомним, как он осуществлялся в повседневной жизни. В своей элементарной форме охранный рэкет имел место на городских рынках, характеризовавшихся высокой плотностью торговли и простой пространственной организацией. Если рынок не был монополизирован одной преступной группировкой, он делился на некоторые сегменты, которые рэкетиры охраняли друг от друга. Каждый рэкетир представлял собой конкретную угрозу частным торговцам и одновременно за определенную плату оказывал некоторым из них охранные услуги. При необходимости представители группировок или бригад подтверждали факт «охраны» – иными словами, факт того, что те или иные торговые места платят охранную дань именно им. По сути, это была не столько активная защита, сколько конвенциональное воздержание от насильственных действий, дающее возможность продолжения свободной торговли и оправдывающее получение дани (хотя в случае нарушения конвенции и попыток «получить» с «чужих»

коммерсантов возникали конфликты). С точки зрения коммерсанта, выплаты рэкетирам приобретали форму налога, дающего право на начало и продолжение торговли. Не обладая собственным силовым ресурсом для обеспечения своей экономической деятельности, коммерсанты были вынуждены платить за него тем, у кого он был. По свидетельствам респондентов, довольно быстро заработала и обратная логика: бандиты «ставили» «своих» коммерсантов, давая им подъемные деньги и соответственно обеспечивая охрану от посягательств себе подобных.

Карышев В. Записки бандитского адвоката. М: Центрполиграф, 1998. С. 34.

Экономическая социология. Т. 3, № 2, Как только открывался какой-нибудь частный магазин или кафе, в него тут же наведывались мобильные бригады, предлагавшие охранные услуги. Все различные мягкие или жесткие сценарии таких визитов можно свести к одному: выяснить, «кому этот барыга платит», иными словами, обеспечен ли данный экономический субъект охраной. Если директор не мог дать вразумительный ответ на этот вопрос (т. е. назвать группировку или имя (кличку) одного их лидеров), автоматически следовало предложение о регулярной выплате предприятием охранной дани. Это означало, что название группировки, первой обнаружившей «свободную точку», и ее контактный телефон будут называться при появлении других таких же лиц, интересующихся вопросами безопасности. Понятно, что для таких случаев была предусмотрена стандартная процедура проверки того, действительно ли названная группа получает дань и имеет ли она на это право (этот важнейший момент будет потом рассмотрен отдельно).

В случае, если информация не подтверждалась, коммерсанта ждали санкции (примерно как за дачу ложных показаний) в виде физической расправы или дополнительных выплат за попытку обмана. Размер охранной дани начинался с 300–400 американских долларов в месяц и по мере развития «охраняемого» предприятия возрастал до 20–30% его прибыли.

Не все отрасли хозяйственной деятельности представляли одинаковый интерес для охранного рэкета. Наибольшей привлекательностью обладали малые предприятия, особенно в сфере услуг, оптовой и розничной торговли, с низкими инвестиционными потребностями, быстрым и значительным наличным оборотом и относительно простой технико-экономической схемой деятельности. По данным опроса предприятий розничной торговли, проведенного в Москве, Смоленске и Ульяновске в 1996 г., выплаты дани частным охранным структурам стали рутинным явлением. Более 40% предпринимателей признали факт частых контактов с рэкетом, считая при этом рэкет менее проблематичным явлением, чем произвол чиновников и налоговых органов.

Исследование показало также, что большинство владельцев торговых предприятий воспринимало частные охранные структуры как заменитель государственных органов охраны правопорядка и отчасти – судебных органов13. Если вначале экономические субъекты были, в основном, жертвами вымогательства и рассматривались как таковые со стороны ОПГ, то позже обе стороны часто устанавливали рабочие отношения, считавшиеся, как показывают интервью, взаимовыгодными в данных экономических условиях. Предприниматели часто видели в рэкетирах поставщиков действительных услуг и даже требовали их, когда возникали соответствующие обстоятельства. Из интервью с московским бизнесменом:

Вопрос: Были ли случаи, когда вас посещали с предложениями охраны, или просто грубые «наезды» с целью вымогательства?

Ответ: Такие ситуации были. Вот как с одним из наших генеральных директоров, фактически он являлся нашим соучредителем. И он очень любил хвастаться. Как только у него появилась новая квартира, новая иномарка, сразу же эти ребята начали требовать деньги. Но у нас (опять же, дело случая – была такая передряга) угнали новый КАМАЗ. И мы сказали: «Хорошо, вы будете у нас крыша, если вы найдете нашу машину». Естественно, они ничего не нашли, к нам опять пришли, мы им то же самое высказали, и на этом все дело притихло. […] Вопрос: Отношения с рэкетом выгодны для бизнесменов?

Frye, Т. and E. Zhuravskaya, Rackets, Regulation, and the Rule of Law, Journal of Law, Economics, and Organization (October 2000). Vol. 16. P. 478-502.

Экономическая социология. Т. 3, № 2, Ответ: Я считаю, что это, в принципе, нормальный вариант. Опять же, если бы ребята, которые пришли к нам, помогли вернуть машину, то тогда бы с ними стоило работать. А так как они только умеют просить деньги, как только что-то серьезное, сразу в сторону… […] Тот же серьезный рэкет не будет заниматься мелким вымогательством, это им слишком дорого встает. Незачем доводить людей до крайности, потому что каждый из нас в любой момент пойдет сразу же в РУБОП, сразу же начнется официальное расследование. [20] Охрана как реальная услуга Немногие рэкетиры хотят кого-либо охранять. Изначально у них нет такого намерения, но на практике они вынуждены это делать. Иными словами, охрана является структурным результатом взаимодействия участников, приоритетным по отношению к их субъективным намерениям. Все, чего хочет рэкетир, – это получать деньги, чем больше, тем лучше. На жаргоне слово «получать» или «получалово», собственно, и означает охранный рэкет в целом. Каждый рэкетир в отдельности предпочел бы просто получать, но, будучи частью системы со множеством взаимодействующих рэкетиров, он вынужден охранять или предоставлять другие подобные услуги. Трудно понять природу охранных отношений, рассматривая лишь одного, отдельно взятого рэкетира: его действия всегда будут представляться как простое вымогательство. Однако на самом деле концепция охраны (или защиты) предполагает множественность владельцев силы, каждый из которых одновременно может выступать и как угроза, и как источник защиты. Известный теоретик международной политики Кеннет Уолтц, говоря о межгосударственных отношениях, сформулировал это так: средства, с помощью которых одни государства угрожают другим, являются, в самой своей основе, средствами обеспечения собственной безопасности14.

Отдельный случай охраны будет всегда похож на вымогательство – ситуацию, когда источник угрозы и источник безопасности совпадают, но могут быть разделены за определенную плату. Но если мы введем в анализ параметр времени и учтем существование других владельцев средств насилия, то защита (охрана, безопасность) приобретет форму реальной услуги, предоставляемой клиенту: участники не смогут усомниться в факте защиты. В этом случае роль угрозы играет кто-то другой, и владелец средств насилия имеет возможность предлагать охрану как некоторую услугу, в которой клиент объективно нуждается. То есть возникают основания предложить обмен, а не требовать односторонний выкуп. Пытаясь прояснить различие между вымогательством и действительной охраной в контексте политики государств, социолог Чарлз Тилли указывает, хотя и косвенно, на то, что это различие предполагает значительный элемент субъективной интерпретации:

«Какой именно образ вызывает у нас слово охрана [protection], зависит в основном от нашей оценки реальности и угрозы, а также того, до какой степени угроза является внешней. Индивид, производящий одновременно и угрозу, и защиту от нее, является рэкетиром. Тот, кто предоставляет требуемую защиту, но имеет очень слабый контроль за появлением угроз, может быть определен как В оригинале фраза звучит так: «The means of security for one state are, in their very existence, the means by which other states are threatened». Waltz, K. Theory of International Politics. Reading, Mass.: Addison-Wesley Pub. Co., 1979.

Экономическая социология. Т. 3, № 2, легитимный защитник, особенно если цена его услуг не выше, чем у На самом деле, эта не слишком приятная дилемма не описывает две различные ситуации, а возникает в едином поле, созданном взаимодействием множества владельцев средств насилия. Каждый владелец средств насилия может выступать одновременно как защитник для своих клиентов и как источник угрозы – потенциальной и анонимной или, наоборот, вполне конкретной – для тех, кто не является его клиентом. Группа владельцев средств насилия является и тем, и другим одновременно. Поэтому «фокус», в результате которого появляется целая совокупность специфических социально-экономических отношений, называемых «охрана» или «защита», состоит во внутреннем – и неизбежном – разделении группы владельцев средств насилия на враждебные (конкурирующие) стороны так, что каждый из них является конкретным и действительным защитником от некоторой потенциальной угрозы, в существование которой он также вносит свой вклад.

Вымогательство неизбежно превращается в предоставление действительных охранных услуг в условиях множественности угроз, что характерно для сферы, в которой отсутствует монополия на применение силы. Т.е. речь идет об определенной структурной ситуации, а не о «добрых» или «злых» намерениях конкретных владельцев силы и их субъективном выборе. В последующих главах мы вернемся к рассмотрению того, как эта структурная ситуация порождает определенные практики силового предпринимательства, в частности, «разводки».