«Август Кубичек Фюрер, каким его не знал никто. Воспоминания лучшего друга Гитлера. 1904–1940 Друг Гитлера, Август Кубичек, в своей книге рассказывает о будущем лидере Третьего рейха, таком, какого не знали ни его ...»

Гораздо менее приятным был доверенный человек Мартина Бормана, который, очевидно, чувствовал себя единственно компетентным человеком в отношении известных мне сведений и с беспокойством стремился удостовериться, что его никто не опередил. Из его записок и писем следовало, что у него есть разрешение на написание биографии Гитлера и никто не может говорить или писать что-либо на эту тему без его предварительного просмотра рукописи и ее одобрения. После его неудачной попытки в марте 1938 года завладеть имеющимися у меня материалами для партийной канцелярии – «места, где они должны находиться» – я получил строжайшее распоряжение не выпускать эти бумаги из рук и даже не позволять никому видеть их без предварительного разрешения. Насчет последнего он мог не беспокоиться, потому что таково было мое намерение. Затем пришло указание от Бормана немедленно приступить к написанию моих воспоминаний о юношеской дружбе с Адольфом Гитлером и предоставить ему их конспект. Я ответил, что мне потребуется предварительно обсудить этот вопрос с Гитлером. Такой метод оказался поразительно успешным, и, какое бы давление на меня ни оказывали впоследствии облеченные властью господа, я обычно говорил: «Простите, пожалуйста, но я хотел бы сначала обсудить ваше предложение лично с рейхсканцлером. Назовите еще раз ваше имя, пожалуйста». И тогда настрой удивительным образом улучшался, и со мной обращались уже «в лайковых перчатках».

Между тем я с большим удовольствием вспоминаю свою встречу с Рудольфом Гессом. Он находился в Линце по делу и попросил меня нанести ему визит. За мной приехала машина, чтобы отвезти меня в гостиницу «Бергбан» на горе Пёстлингберг. Рейхсминистр Гесс бурно приветствовал меня. «Значит, вы Кубичек! – воскликнул он, сияя от радости. – Фюрер много рассказывал мне о вас!» Я тут же почувствовал, что это дружелюбие искреннее и идет от сердца, и именно благодаря Гессу подтвердилось одно мое подозрение: чем в более близких отношениях кто-либо находился с Гитлером, тем больше этот человек знал обо мне. Рудольф Гесс и фрау Уинифред Вагнер были лучше всех информированы о молодых годах Гитлера, а значит, и обо мне.

Министр пригласил меня отобедать на замечательной гостиничной террасе. Потом он заставил меня рассказать в подробностях о всех своих впечатлениях, помогая мне множеством вопросов и замечаний. У меня сложилось впечатление, что Рудольф Гесс с человеческой точки зрения был ближе к Гитлеру, чем большинство остальных, и это меня очень порадовало. Даже когда другие господа, сидевшие за столом, присоединились к оживленной, открытой беседе, их отношение сильно отличалось от отношения обычных чиновников партийной канцелярии.

Я показал рейхсминистру все достопримечательности на панораме города Линца с этой высокой точки. Там, за зеленым холмом, на котором стояла Пороховая башня, располагался пригород Леондинга, через который пролегала тропинка, и по ней каждый день Гитлер ходил в реальное училище. Там находилась Гумбольдтштрассе, где жила фрау Гитлер после смерти своего мужа, гораздо ближе под нами находился Урфар с Блютенгассе и другими местами, важными для моего друга.

Простота Гесса, которая заметно отличала его от других, менее значительных политиков, произвела на меня большое впечатление. Я сожалел только о том, что он, вероятно, был болен, так как выглядел неважно.

Тем временем я приобрел известность в Австрии. До этого ничего не было известно о друге юности Адольфа Гитлера из Верхней Австрии – обстоятельство, которое было счастливым для меня много лет. Теперь я обнаружился. Я не был членом партии, чего многие не могли понять, так как, по их рассуждениям, у друга Гитлера должен быть партийный билет под номером 2. Я был очень сомнительным приверженцем моего друга в политических вопросах не только потому, что отвергал его политическое мировоззрение, но и потому, что не интересовался политикой и не понимал ее.

Естественно, вскоре меня сделали посредником для передачи различных просьб в высшие круги рейха. Я охотно помогал, хотя у меня не было иллюзий относительно того бремени, которое я нес. «Друг юности Адольфа Гитлера» не мог вмешиваться в большие дела, и, когда мне лично не удавалось пробиться к Гитлеру с какой-нибудь просьбой, мне сообщали, любезно, но твердо, что то или иное дело не находится в моей компетенции. Как я и ожидал, запланированный визит Гитлера в Эфердинг никогда не состоялся.

Внезапно, совершенно неожиданно, мой смиренный настрой поколебало получение заказного письма из рейхсканцелярии, написанного на бумаге самого лучшего качества. Оно сообщало мне о величайшем радостном событии в моей жизни. Я получил приглашение рейхсканцлера принять участие в вагнеровском фестивале в Байройте. Во вторник 25 июля 1939 года я должен был явиться в Ванфридхауз, где обо мне позаботится дворецкий Гитлера господин Каннен-берг.

То, о чем я едва осмеливался мечтать при жизни, теперь становилось реальностью. Я не могу описать свое счастье словами. Все время, сколько я помню, моим стремлением было совершить паломничество в Байройт и услышать там исполнение музыкальных драм великого мастера, но я не был богат, и мой скромный доход не позволял мне совершить такую поездку.

Поезд проехал Пассау, Регенсбург и Нуремберг. Когда я вышел из вагона в Байройте и впервые увидел здание оперы на холме, я подумал, что умру от радости. Господин Каннен-берг принял меня чрезвычайно дружелюбно и познакомил с семьей Мошенбах на Линцштрассе, 10, расположенной в красивейшем квартале города, где я должен был проживать. На спектакль я явился точно вовремя. Фестиваль 1939 года открылся с оперы «Летучий голландец»

и закрылся 2 августа 1939 года «Гибелью богов». Я высидел до конца все спектакли. Упаковав свои вещи, я отправился повидаться с господином Канненбергом, чтобы поблагодарить его за доброту. «Нужно ли вам прямо сейчас ехать домой? – с улыбкой спросил он. – Было бы хорошо, если бы вы остались еще на день». Я понял, что он предлагает, и остался в Байройте до 3 августа.

В два часа дня ко мне в комнату зашел офицер СС, чтобы отвезти меня в Ванфридхауз. От входа обергруппенфюрер Юлиус Шауб провел меня в большой зал, где собралось много людей, большинство из которых я либо встречал в Линце, либо узнал по фотографиям в газетах. Фрау Уинифред Вагнер была занята оживленной беседой с рейхсминистром Гессом; обергруппенфюрер Брукнер стоя разговаривал с господином фон Нойратом и какими-то генералами. Вдруг мне пришло в голову, что здесь присутствует очень много военных. Я чувствовал в воздухе напряжение. Речь шла о Польше и вооруженном конфликте в ближайшем будущем.

В этой заряженной атмосфере, схожей с обстановкой в гостинице «Вайнцингер», я чувствовал себя чужаком, не в своей тарелке. Я испытывал нечто вроде страха перед сценой. Я думал, что рейхсканцлер, вероятно, скажет несколько добрых слов перед возвращением в Берлин. В дальнем конце зала находились большие двойные двери. Адъютант распахнул обе створки и отошел в сторону. Шауб сопроводил меня внутрь и доложил: «Мой фюрер! Пришел господин Кубичек». После этого он удалился и закрыл за собой двери. Я был наедине с рейхсканцлером.

Это была радостная встреча после долгой разлуки двух друзей. Ничто в нем не говорило о колоссальной ответственности, которую он нес на своих плечах. Здесь он был просто гостем фрау Вагнер, и можно было почувствовать ту удивительную атмосферу, которая царит в Байройте. Он взял мою правую руку в обе свои и приветствовал меня. Его приветствие в таком священном месте так глубоко тронуло меня, что у меня не было слов, и я был рад, когда он сказал: «Давайте присядем».

После обсуждения моих впечатлений от Байройта я несколько успокоился, и мы заговорили о давних временах. Мы перенеслись на спектакли Вагнера в Вене и Линце, и он рассказал мне о своих планах сделать произведения Рихарда Вагнера доступными как можно более широким слоям населения Германии. Я знал об этих планах с давних пор; в принципе они занимали его мысли почти тридцать пять лет, но теперь они уже не были мечтами. Он сказал, что около шести тысяч человек, которые никогда не имели возможности приехать на фестиваль в Байройте, сделали это в этом году благодаря отличной организации приема гостей. Я заметил, что и я оказался среди их числа. Он со смехом ответил, и я помню его точные слова: «Теперь, Кубичек, вы мой свидетель здесь в Байройте, ведь вы были единственным, когда я, бедный и никому не известный, впервые озвучил эти планы. Я помню, вы спрашивали меня, как эти планы можно будет осуществить. Теперь вы видите, как это было сделано». Затем он стал объяснять мне, что он сделал для Байройта и что предлагает на будущее, как будто был обязан отчитаться в этом передо мной.

В кармане у меня лежала пачка почтовых открыток с его портретом. В Линце и Эфердинге многие отдали бы все на свете, чтобы иметь такую открытку с личным автографом Гитлера. Я немного колебался, прежде чем озвучить свою банальную просьбу. Гитлер сел за стол, взял открытки, и, пока он искал свои очки для чтения, я передал ему свою чернильную авторучку. Он начал подписывать открытки, а я высушивал чернила с помощью пресс-папье. Подписав половину открыток, он внезапно поднял на меня глаза и сказал с улыбкой: «Видно, что вы клерк, Кубичек. Чего я не могу понять – это как вы можете с этим мириться. На вашем месте я бы давно уже удрал. Почему вы не пришли ко мне раньше?» – «После того как вы написали мне 4 августа 1933 года, что хотите оживить наши общие воспоминания только тогда, когда ваша самая тяжелая борьба останется позади, я решил подождать этого времени. Во всяком случае, до 1938 года мне, австрийскому государственному служащему, потребовался бы паспорт, чтобы приехать в Германию. Разумеется, мне его не выдали бы, как только узнали бы о цели моего визита».

Гитлер от души посмеялся: «Да, как политик вы всегда были ребенком». Я ожидал, что он скажет другое слово, и усмехнулся, видя, что «индюк» со Штумпергассе превратился в «ребенка». Рейхсканцлер сложил открытки в стопочку, вручил их мне и поднялся. Я подумал, что визит закончен, но он сказал: «Пойдемте» – и, открыв дверь, которая вела в сад, пригласил меня следовать за ним по каменным ступенькам. Аккуратные дорожки привели нас к высоким, выкованным вручную железным воротам, которые он открыл. За ними раскинулся цветник. Лиственные деревья образовали огромную арку, под которой все было в полумраке. Несколько шагов по гравийной дорожке, и мы стояли перед могилой Рихарда Вагнера.

Гитлер взял мою руку в свои. Я чувствовал, как он взволнован. Плющ вился по гранитным плитам, скрывая останки маэстро и его супруги. Здесь царило безмолвие; никто не тревожил их священный покой. Затем Гитлер сказал: «Я счастлив, что мы встретились в этом месте, которое всегда было самым священным для нас обоих».

Мы вернулись на виллу «Ванфрид». Виланд, сын фрау Вагнер и внук великого маэстро, ждал нас у входа в сад со связкой ключей. Он отпер личные комнаты, и Гитлер провел для меня экскурсию по ним. Я был представлен фрау Вагнер, и, когда разговор коснулся нашего юношеского восторга перед музыкой Вагнера, я напомнил Гитлеру о том памятном спектакле «Риенци» в Линце в 1905 году. Он рассказал обо всем, включая необычный ночной эпизод, и закончил рассказ незабываемыми словами: «Это началось в тот час!»

Так как Оберзальцберг был не очень удачным местом для наших встреч, Гитлер отдал распоряжение, чтобы меня всегда приглашали в Байройт, когда он сам там будет. «Я хотел бы, чтобы вы всегда были рядом со мной», – сказал он, а затем помахал мне рукой от садовых ворот, когда я уходил.

Когда 8 июля того же года я получил билеты на первый цикл сезона вагнеровской музыки 1940 года, я чувствовал себя виноватым, что уезжаю, из-за большого объема работы, который давил на меня. Я оправдывал эту поездку, говоря себе, что это приказ фюрера. В отличие от 1939 года исполнялись только «Летучий голландец» и «Кольцо». Фрау Вагнер пригласила меня в свою ложу, где она сообщила мне, что Гитлер может приехать на спектакль «Гибель богов». Позже она подтвердила, что он прилетит из своего полевого штаба и возвратится после окончания спектакля. «Он сразу же спросил меня, приехали ли вы, господин Кубичек. Он хотел бы увидеться с вами в антракте», – сказала она.

23 июля 1940 года во время второго акта к нам поспешно зашел ее второй сын Вольфганг Вагнер и попросил меня следовать за ним. Мы пошли в вестибюль, где собралось человек двадцать, которые что-то возбужденно говорили. Личный адъютант Гитлера доложил о моем приходе, и появился Гитлер в военной форме – на нем был серый китель полевой формы в противоположность гражданской одежде, которую он носил в 1939 году, – и приветствовал меня как обычно, протянув обе руки. Он был загорелым и выглядел здоровым. Казалось, он был даже еще больше рад видеть меня, чем раньше. Он подвел меня к длинной стене помещения, и мы стояли там одни, а все гости продолжали свои личные разговоры. «Сейчас это единственный спектакль, на котором я могу присутствовать, – сказал он. – Ничего не поделаешь, война. – И, понизив голос, он проворчал: – Эта война отбросит нас на много лет назад в нашей программе строительства. Это трагедия. Я стал канцлером великой германской империи не для того, чтобы воевать». Меня удивило то, что он говорил в таком тоне после своих больших военных успехов в Польше и Франции. Возможно, он увидел на моем лице верные признаки старения и осознал, что время не оставляет и его неизменным. «Эта война крадет у меня мои лучшие годы, – продолжал он. – Знаете, Кубичек, как много я запланировал сделать, что я еще хочу построить. Но я хотел бы быть поблизости, чтобы видеть это, понимаете меня? Вам лучше всех известно, сколько планов я принес с собой из своей юности. Пока я смог осуществить лишь несколько. Многое еще предстоит сделать, но кто будет делать это? Время не будет стоять на месте. Мы стареем, Кубичек. Еще несколько лет, и будет слишком поздно делать то, что осталось сделать».

Этот необычный взволнованный голос, который был знаком мне с юности, дрожащий от нетерпения, начал теперь описывать великие проекты на будущее: расширение сети автомобильных дорог, модернизация торговых водных путей и сети железных дорог и еще многое другое. Я едва успевал следить за всеми его словами. У меня снова появилось впечатление, что он хочет подтвердить свои намерения человеку, который был свидетелем рождения его юношеских идей. Я мог быть всего лишь незначительным государственным служащим, но для него я оставался единственным человеком, который знал его с юношеских дней. Возможно, ему доставляло больше удовлетворения выкладывать свои идеи простому соотечественнику, даже не члену партии, нежели военным и политикам из своего окружения, которые занимались выработкой решений.

Когда я попытался вернуть разговор к нашим общим давним воспоминаниям, он моментально ухватился за одно мое небрежное замечание и продолжил: «Бедные студенты, вот кем мы были. И боже мой, мы голодали. С ломтем хлеба в кармане мы отправлялись в горы. Но теперь все изменилось. Пару лет назад молодые люди плавали на борту наших кораблей до Мадейры. Смотрите, вон там доктор Лей со своей молодой женой. Он создал эту организацию». Теперь он начал говорить о своих планах развития культуры. Толпа народа перед концертным залом, наверное, вызывала его, чтобы он появился перед ней, но он уже закусил удила и не мог остановиться. Точно так же, как во время своих монологов в темной комнате старой фрау Цакрис, он знал, что, как только он затронет проблемы, связанные с искусством, я буду всем сердцем с ним.

«Война подвергает меня испытанию, но это не надолго, я надеюсь, – сказал он. – Потом я смогу вернуться к строительству и созданию того, что еще осталось создать. И тогда я пришлю за вами, Кубичек, и вы всегда будете рядом со мной».

На улице заиграл военный оркестр, сигнализируя о том, что спектакль вот-вот продолжится. Я поблагодарил рейхсканцлера за его доброту и пожелал ему удачи и успехов в будущем. Он проводил меня до дверей, а потом стоял и смотрел, как я ухожу.

По окончании «Гибели богов» я шел по подъездной аллее и увидел, что Адольф-Гитлер-штрассе оцеплена полицией. Я постоял у подъезда, чтобы посмотреть, как будет отъезжать рейхсканцлер. Через несколько минут появился его кортеж. Гитлер стоял во весь рост в машине, принимая овации толпы людей. С каждой стороны от него ехали военные машины сопровождения. Того, что случилось потом, я не забыл. Ко мне подошли главный дирижер Элмендорф и три дамы, которых я видел в Ванфридхауз, и поздравили меня. Понятия не имею с чем. Машины сопровождения ехали почти в один ряд на низкой скорости. Я стоял у оцепления и салютовал рукой. В тот момент Гитлер узнал меня и дал знак своему водителю. Кавалькада остановилась, и машина Гитлера подъехала к той стороне улицы, где стоял я. Он улыбнулся, протянул мне руку и сказал: «До свидания». Когда его машина вернулась в строй, он обернулся и помахал рукой. Внезапно я стал центром шумного внимания. Едва ли кто-нибудь знал, кто я такой или почему я удостоился такого внимания со стороны вождя немецкого народа.

23 июля 1940 года я в последний раз видел Адольфа Гитлера. Война приобретала все больший размах и набирала силу. Ей не было видно конца. Работа занимала все мое время; моих сыновей призвали в армию. В 1942 году я вступил в национал-социалистическую партию. И дело было не в том, что мое отношение к политическим вопросам в корне изменилось. Мое начальство сочло это правильным и своевременным шагом, и в то время, когда борьба шла за национальное выживание, руководители муниципалитетов должны были продемонстрировать свои убеждения. Естественно, внешне я поддерживал Адольфа Гитлера, но не политически. Однако шла война, и я должен был делать то, чего от меня ожидали.

«Неужели фюрер никогда не задавал вам вопрос о членстве в партии?» – спросил меня однажды бургомистр. Я сказал ему, что этот вопрос никогда не возникал. Был один хитрый подход к этой теме в 1939 году, когда я был представлен фрау Вагнер. Гитлер обратил внимание, что я не ношу ни партийного значка, ни медали, и, зная о том, что являюсь секретарем линцевского филиала Общества немецких женщин имени Рихарда Вагнера, заметил: «Вот вам господин Кубичек. Он является членом вашего Союза немецких женщин. Очень мило!» Вот что он подразумевал под этим: «Единственное общество, членом которого является мой друг, – это женская организация. Этого достаточно, чтобы показать, какой он мужчина».

Война отбрасывала длинную тень. К всеобщей бедности и горю прибавилось личное разочарование и горечь – здесь я больше всего имею в виду доктора Блоха. Добрый «доктор для бедных», как его называли в Линце, был уже очень старым человеком. Он написал мне, воспользовавшись посредничеством профессора Гуэмера, бывшего классного руководителя Гитлера, и попросил ходатайствовать от его имени перед рейхсканцлером, чтобы ему, старому еврею, было позволено жить, так как это он лечил фрау Гитлер во время ее последней болезни. Мне казалось, что будет правильным выступить в его защиту. Я лично не был знаком с доктором Блохом, но сразу же написал рейхсканцлеру, приложив письмо старого доктора. Через несколько недель пришел ответ от Бормана, строго запрещающий мне в будущем просить за третьих лиц. Что касается доктора Блоха, он сообщил мне, что этот вопрос был отнесен к «общей категории» – уж не знаю, что это значило. Таково было указание фюрера. Я не знаю, видел ли Гитлер мою просьбу. Тот факт, что доктора Блоха, насколько я мог понять, не трогали, не очень обнадеживал на самом деле. Из этого я сделал вывод, что не могу обращаться к Гитлеру, не встречаясь с ним лицом к лицу, а это было невозможно, пока длится война.

Пришло время, и ей настал конец. Война была проиграна. В оцепенении я слушал в те страшные майские дни 1945 года радиосообщения о том, что пала рейхсканцелярия, и о том, что закончилась война в Европе. Мне на ум пришла заключительная сцена в «Риенци», в которой народный трибун умирает в пылающем Капитолии.

Который я возвысил, чтобы он был достойным своего имени;

Все друзья покидают меня, Которые создали для меня мою удачу.

И хотя я был, по существу, аполитичным человеком, который не связывал себя с политическими событиями той эпохи, которая закончилась в 1945 году, я остался непоколебим в том, что никакая сила на земле не сможет заставить меня отрицать мою дружбу с Адольфом Гитлером. Моей первейшей заботой в этом отношении были памятные вещи. Что бы ни случилось, эти предметы должны быть сохранены для потомков. За много лет до этого я завернул письма, открытки и рисунки в целлофан; теперь я поместил их в кожаный футляр и замуровал в кирпичную кладку в подвале моего дома в Эфердинге. После того как был заново аккуратно положен строительный раствор, от тайника не осталось и следа. Это было очень своевременно, потому что на следующий день пришли американцы. Шестнадцать месяцев я провел в печально известном лагере Глазенбах для интернированных лиц. Американцы обыскали мой дом, надеясь найти эти реликвии, но ушли с пустыми руками. Они также дважды допрашивали меня в Эфердинге и в Гмундене, во время допроса я не делал секрета из своей дружбы с Адольфом Гитлером. Меня отпустили из-под стражи 8 апреля 1947 года.

Примечания В заключение греко-югославской кампании Гитлер снова навестил Пётша в Клагенфурте 27 апреля 1941 г.

[^^^] У профессора Генриха Ниднера в книге «Мифология северных народов» это прославленное место успокоения тех избранных, которые пали в сражениях.

Само слово обозначает «место погибших воинов». Им правил бог войны Один, также известный как Вотан, чьи дочери, валькирии, отправлялись выбирать тех, которых должны туда принять.

[^^^] Во время Первой мировой войны Гитлер всегда носил с собой в сумке с противогазом не «Сказания о немецких героях», а пять томов Шопенгауэра. Ввиду того что он также утверждал, что «наши мифы о богах уже не существовали, когда пришло христианство», и что было «абсолютно глупо возрождать культ Вотана», логично сделать вывод, что к 1914 г. его религиозно-философские идеи уже пережили метаморфозу.

[^^^] Слово Sudmark – «южные территории» – представляет Австрию как провинцию Германии; Schulverein означает объединение школ в Союз немецких школ.

[^^^] Георг Ригтер фон Шёнерер (1842—1918) был противником Габсбургов, церкви и евреев; пропагандировал включение Австрии в состав Великой Германии под руководством Пруссии. Он был членом имперского совета Австрии в 1873—1888 и 1897—1907 гг.; экстремизм все больше и больше вел его к изоляции.

[^^^] 17 декабря 1941 г. Гитлер заявил в разговоре: «Я приехал в Вену как последователь Шёнерера, и поэтому я был противником христиан-социалистов».

[^^^] Будущая Гели Раубаль, возлюбленная Гитлера в 20-х гг. (Пер.) [^^^] в оригинале написано по-немецки в одно слово [^^^]