«СБОРНИК ЕСЛИ №3 ЗА 2006 ГОД Содержание #1 ЖАН-КЛОД ДЮНЬЯК ИСПАРЯЮЩЕЕСЯ ВРЕМЯ РОЛАН ВАГНЕР ДУХ КОММУНЫ ЖОРЖ ФЛИПО КАНУВШИЕ В ЛЕТУ СЕРЖ БРЮССОЛО ВИД БОЛЬНОГО ГОРОДА О РАЗРЕЗЕ 2. 3. ФАБРИС НЕЙРЕ НЕПРЕРЫВНОСТЬ СЕРЖ НЕМАН ...»

FB2:, 05.06.2010, version 1.0

UUID: FBD-25319F-C5A6-9048-EE8B-D6D3-9905-170906

PDF: fb2pdf-j.20111230, 13.01.2012

СБОРНИК

ЕСЛИ №3 ЗА 2006 ГОД

Содержание

#1

ЖАН-КЛОД ДЮНЬЯК ИСПАРЯЮЩЕЕСЯ ВРЕМЯ

РОЛАН ВАГНЕР ДУХ КОММУНЫ

ЖОРЖ ФЛИПО КАНУВШИЕ В ЛЕТУ

СЕРЖ БРЮССОЛО ВИД БОЛЬНОГО ГОРОДА О РАЗРЕЗЕ

2.

3.

ФАБРИС НЕЙРЕ НЕПРЕРЫВНОСТЬ

СЕРЖ НЕМАН МЮЛАРИСЫ

Игорь НАЙДЕНКОВ MOBILIS IN MOBILE Сергей ЛУКЬЯНЕНКО: «ЛИШЬ БЫ КРОВЬ НЕ ПИЛИ»

ЗАТУРА: КОСМИЧЕСКОЕ ПРИКЛЮЧЕНИЕ

КОСМИЧЕСКИЙ ДОЗОР. ЭПИЗОД

"НЕ СУЕТИТЕСЬ! Я ПРОСТО ОБЫЧНЫЙ ЙОГУРТ»

УИЛЬЯМ БАРТОН «УРОЖАЙНАЯ ЛУНА»

ВЛАДИМИР ИЛЬИН КРИТЕРИЙ ОТБОРА

ВИКТОР МЯСНИКОВ КОРОЛИ ВАНАДИЯ

ЛЕОНИД КАГАНОВ КУРСАНТЫ СПАСАЮТ СОЛНЦЕ

Глеб ЕЛИСЕЕВ УСТРОИТЕЛИ БЛИЖНЕГО КОСМОСА

Владимир МИКУШЕВИЧ ВОСКРЕСЕНИЕ В ТРЕТЬЕМ РИМЕ Раймонд ФЭЙСТ КОГОТЬ СЕРЕБРИСТОГО ЯСТРЕБА Христо ПОШТАКОВ, Андрей БЕЛЯНИН МЕЧ, МАГИЯ И ЧЕЛЮСТИ Хольм ван ЗАЙЧИК ДЕЛО НЕПОГАШЕННОЙ ЛУНЫ Юлия ГАЛАНИНА ДА, ТА САМАЯ МИЛЕДИ Ирина ОЛОВЯННАЯ МАЛЕНЬКИЙ ДЬЯВОЛ

Юрий ЗАЙЦЕВ В ПОИСКАХ УТРАЧЕННОГО ГРААЛЯ

Сергей ЛУКЬЯНЕНКО ПОСЛЕДНИЙ ДОЗОР

Вл. ГАКОВ АКАДЕМИК ФАНТАСТИКИ

СБОРНИК

ЕСЛИ №3 ЗА 2006 ГОД 185 Виктор МЯСНИКОВкосмического мусора нашла истинный клад. Вот тут-то все и началось…

КОРОЛИ ВАНАДИЯ

Захудалая «Белка» средь 3 Жан-Клод ДЮНЬЯК

ИСПАРЯЮЩЕЕСЯ ВРЕМЯ

Времени, оказывается, свойственно не только жидкое, но и газообразное состоя ние.

19 Ролан ВАГНЕР

ДУХ КОММУНЫ

…или Виват нонконформизму!

33 Жорж ФЛИПО

КАНУВШИЕ В ЛЕТУ

Еще одна история исчезновения – на этот раз поведанная французским автором.

45 Серж БРЮССОЛО

ВИД БОЛЬНОГО ГОРОДА

В РАЗРЕЗЕ

О «разумном доме» мы слышали немало – и хорошего, и не очень. Но такого исхода явно не предполагали.

83 Фабрис НЕЙРЕ

НЕПРЕРЫВНОСТЬ

Авария на космическом корабле приводит к гибели одного из членов экипажа… Или все-таки нет?

93 Серж ЛЕМАН

МЮЛАРИСЫ

Где искать спасения от чудовища, пожирающего планеты? Только в космосе. Но исследователь решает остаться.

133 Уильям БАРТОН «УРОЖАЙНАЯ ЛУНА»

Альтернативная история вполне реального проекта. Об этом сообщает сам автор в своем комментарии к рассказу.

167 Владимир ИЛЬИН

КРИТЕРИЙ ОТБОРА

Экспедиция на Марс еще не успела стартовать, а электроника уже предсказывает бунт на корабле.

271 Леонид КАГАНОВ

КУРСАНТЫ СПАСАЮТ СОЛНЦЕ

Вот таких берут в космонавты!

111 Игорь НАЙДЕНКОВ

MOBILIS IN MOBILE

Этот девиз, написанный на фронтоне музея в «Наутилусе», вполне может служить характеристикой современной французской фантастики.

289 Глеб ЕЛИСЕЕВ

УСТРОИТЕЛИ БЛИЖНЕГО КОСМОСА

В истории фантастики освоению «околоземных территорий» отведено особое место. Причем Приземелье и Луна оказались конкурентами.

298 РЕЦЕНЗИИ Новые книги: в сериалах и вне их, в соавторстве и сольно, в начале творческого пути и в пору зрелости.

312 КУРСОР Награда нашла героя через два года; жизнь после смерти; экранизация Терри Пратчетта; новые «Хроники Нарнии».

119 ВИДЕОДРОМ Пародия по-американски и по-немецки… Семейное кино по-русски и по-американски… Городская фэнтези исключительно по-русски.

306 Вл. ГАКОВ

АКАДЕМИК ФАНТАСТИКИ

Становление жанра во Франции (и в мире) мы традиционно связываем с именем Жюля Верна. Однако есть писатель, который сделал для этого ничуть не меньше своего именитого земляка.

314 ПЕРСОНАЛИИ Как в анекдоте: русский, француз и американец… Правда, первые двое пришли с друзьями.

ЖАН-КЛОД ДЮНЬЯК

ИСПАРЯЮЩЕЕСЯ ВРЕМЯ

Испаряющееся время шевелитсудят о пробужденииозера. Из его глубины Погруженный всвою жидкость из тысяч смертельныхстенами горной цепи.акак рябью поверхность люди вглядываются в потревоженное зеркало, скрывающее от них небеса, по естественные дамбы и удержали в одной из долин темпоральное озеро – достаточно большое, чтобы город уцелел. Вершина минарета уже давным-давно пронзила жидкую границу между стазисом наверху и миром внизу. Его изящный силуэт, преломленный на зеркальной границе, возвышается над утонувшим городом. А верхушка, наклоненная из-за искажения перспективы, кажется обреченной на вечное падение, которого давно уже никто не боится.

Вокруг хрупкого сооружения вьется спиралью каменная лестница. Несколько веков бесчисленные художники покрывали ступени эмалевой мозаикой, арабески которой провозглашали священное имя бога. Большая часть надписей все еще видна, хотя древнейшие кусочки мозаики уже или потрескались, или отвалились.

Желая, чтобы его голос разносился как можно дальше, муэдзин Марван взбирается на самую высокую ступеньку под границей времени, дабы призвать к молитве правоверных. Ни микрофоны, ни усилители ему не нужны, ибо все эти устройства люди помещают между словами и теми, кто их слушает. Дыхание у муэдзина сильное, а дикция безупречно четкая. Эхо его призыва раскатывается потоками гладких камешков по переулкам и площадям, отражается от беленых террас, проникает в дома с плотно запертыми ставнями, в сердце каждого из членов общины. Марвану сорок лет, он на пике своего искусства, носитель божественного Слова… Озеро времени исчезает медленно. Примерно раз в месяц Марван вынужден спуститься еще на ступеньку, чтобы обратиться к последним из правоверных. Сегодня как раз такой день, и он добавляет несколько слов к традиционным сурам, дабы утешить тех, кто может в этом нуждаться:

– Не бойтесь, если вас подвергают испытанию, а бойтесь гнева Божьего и находите в нем еще один знак величия Его. Я снова изгнан с самой верхней ступени и вынужден склонить голову и приблизиться к вам. Да станет это уроком для вас: когда само время предает вас, религия становится ближе людям… Лишь немногие обращают хоть какое-то внимание на его речи, но никто и не возражает – хотя бы потому, что его призывы дают всем возможность ежедневно отслеживать, как спадает уровень времени.

После молитвы Марван не боится стоять как можно ближе к поверхности – настолько близко, что она уже не препятствует его взгляду.

По другую сторону чуть дымчатого стекла находится Вселенная без времени. Марван единственный, кто видел ее; суеверный страх, не дающий другим членам общины достичь вершины лестницы, позволяет ему наслаждаться своим особым знанием. Если кто-либо осмелится подняться столь же высоко, как и муэдзин, то увидит: на торчащей верхушке минарета нет ни единой надписи. Едва уровень времени снижается, имя всевышнего стирается, а керамические плитки обретают девственную чистоту, временно оскверненную прикосновением веры.

Два месяца назад Марван написал имена всех известных ему богов на глиняной табличке, привязанной к концу палки. Едва пронзив поверхность, табличка оказалась уничтожена, а муэдзин вновь обрел душевное спокойствие. И в этом мире, и в другом нет никого могущественнее Аллаха.

Спускаясь по лестнице, истертой сандалиями своих предшественников, Марван подсчитывает вслух оставшиеся ему ступени от основания минарета.

Подобрав складки плаща, он постукивает по ступенькам посохом, отмечая литанию произнесенных чисел. Седые волоски уже плетут редкую сеть в его бороде и волосах. Марвана это совершенно не тревожит. Наоборот, он рад им – возраст придаст больше веса его словам.

Дома его ждет сводная сестра Зора, она моложе Марвана на пятнадцать лет. Сегодня он попросил ее принести с рынка кусок баранины, который она приготовит с овощами и травами по рецепту его матери. Он уже ощущает во рту вкус жареного мяса и турецкого горошка, смешанного с изюмом, и ускоряет шаги, ни разу не сбившись со счета.

Цифры, которые он бормочет себе под нос, успокаивают. Одна ступенька – один месяц. Десять ступенек – это лестничный пролет, почти год. Этих пролетов вполне хватит до конца его жизни, и ему не придется ходить, склонив голову, а то и вовсе на четвереньках, подобно животному, лишь бы остаться под темпоральной поверхностью. Он пытается вообразить, какой станет его жизнь через пятьдесят или сотню ступенек, но мысль о ждущей дома баранине нарушает медитацию. В любом случае, как могут предстоящие годы принести что-либо новое? Его посох бодрее стучит о полированный камень. Под ним лежит все время мира, и думать о будущем нет никакого смысла.

Подойдя к двери своего дома, он отодвигает занавеску у входа. В главной комнате никого нет. Зора еще не вернулась. Быстрый взгляд на клепсидру подсказывает, что сестра опаздывает почти на час. Раздосадованный, он усаживается на подушки и раскрывает книгу заповедей, лишь бы убить время до возвращения сестры.

Сквозь толстые стены в комнату просачиваются городские звуки. Лай собак, крики последних детей, шлепки веревочных сандалий по булыжникам мостовой – каждый из этих звуков добавляет нотку в глубоко личную мелодию, одновременно привычную и успокаивающую. Прошли уже годы с тех пор, когда ему приходилось терпеть далекий рев самолетов в небе или грубое стаккато двигателей внутреннего сгорания. Ничто внешнее более не тревожит покоя общины, которая живет своей жизнью, изолированной по воле Аллаха.

На улице раздаются торопливые шаги, занавеска у входа отодвигается. Зора вернулась. С корзинкой в руках она быстро скрывается на кухне, лишив брата возможности открыть рот. Слышится позвякивание тарелок и металлической посуды, появляется Зора с заварным чайником, от которого еще идет пар. Она ставит на низкий столик два стакана и разливает чай.

– Откуда ты пришла, Зора?

– С бойни. Пришлось ждать почти час, чтобы достать баранину.

Марван разглядывает сестру. Она сняла мешковатый балахон, который всегда надевает, выходя на улицу, и теперь он видит ее тело, пышные изгибы которого неизменно возбуждают в нем предательское смущение. Марван переводит взгляд на ее лицо. Глаза у сестры подведены, губы под вуалью гранатово-красные, а в ушах позвякивают переплетенные серебряные колечки.

– Что за нужда так себя украшать, идя на рынок, младшая сестра?

– Не лезь в мои дела! Мне скоро уже двадцать шесть. Пора мужчинам научиться смотреть на меня.

Она возвращается на кухню. Подпрыгивающие шаги сестры подсказывают Марвану, что она рассердилась. Его гложет старая тревога: нельзя допустить, чтобы Зора, которую он опекал все годы после смерти их отца, опозорила их дом и его самого поведением, не достойным сестры муэдзина. Завтра он пойдет в главную кофейню и сядет там на террасе неподалеку от места сбора караванов. Надо послушать, что говорят в городе о Зоре.

Положение в общине научило его отделять зерна от плевел в тех случаях, когда дело касается людских слов. И он вполне сможет узнать то, что хочет, просто сидя в молчании на циновке. Как сказал пророк: тот, кто молчит и слушает, подобен колодцу, наполненному ручьями мудрости, а тот, кто болтает, подобен колодцу, из которого черпают воду. И очень уютно, думает Марван, жить в мире, где каждая мысль уходит корнями в священное писание, хвала Аллаху, милостивому и милосердному.

Он изгоняет мысли о Зоре из головы, прихлебывая горячий чай, смакуя мятную прохладу и горьковатый аромат. Еще несколько минут, и обед будет готов.

С первыми лучами солнца Марван уже вышагивает по улицам с посохом в руке, совсем как пастух, приглядывающий за стадом, которое пасется среди руин древнего поселения. Город, расположенный на одном из концов дороги через перевалы, некогда процветал, но давно уже минули те времена, когда через ворота в крепостном валу в него входили караваны, груженые брусками соли, рулонами шелка и тугими бурдюками с водой. Последних верблюдов забили несколько месяцев назад – не ради мяса, а дабы избавить их от бесполезных мучений вдали от пустыни. В тот день Марван увидел, как плакали мужчины – те, кто с детства ходил с караванами по каменистым тропам. И многие из них ушли из города лишь с флягой у бедра в последнее путешествие за горы безо всякой надежды на возвращение.

И все же кое-какая деятельность до сих пор оживляет городские переулки. Марван шагает вдоль рядов мастерских и лавок, где медники упорно стучат деревянными молотками. Здесь они, как и прежде, все еще делают медную посуду, сохраняя лишь лучший товар и расплавляя остальное, чтобы зря не загромождать прилавки. Чуть поодаль старик без устали торгуется из-за молитвенного коврика, хотя вряд ли его купит. Торговец коврами, сидя на горке подушек, терпеливо кивает, но не снижает цену ни на грош.

Молодая дева в чадре, поспешая за матерью, украдкой бросает взгляд на муэдзина, тот хмурится… Каждое утро Марван смотрит на город новым взглядом и восхищается тем, что со вчерашнего дня тот остался неизменным. Катастрофа не изменила ничего. Даже нищие и грабители со всеобщего молчаливого согласия не оставили своих занятий. Все происходит так, словно город, зная, что он обречен, приготовился вновь и вновь переживать день перед своим исчезновением – как дворцы, упрятанные джиннами из сказок в бутылку.

Дойдя до площади, где находится главный колодец, наполненный очень холодной водой с привкусом железа, Марван останавливается, опираясь на посох. Здесь есть четыре места, куда он может пойти выпить чаю – четыре одинаковые террасы под навесами из коричневого холста. В течение дня муэдзин посидит на каждой, руководствуясь настроением или обстоятельствами, но он должен тщательно выбрать, какую из них он почтит своим присутствием первой.

Его наметанный глаз оценивает сидящих на террасах посетителей, сразу опознавая каждое лицо. Вскоре он принимает решение. Ничто не выдает его внутреннего беспокойства, когда он проходит через площадь, кивком приветствуя остальных посетителей, и усаживается на корточки на выцветший коврик.

Полог неба вздымается медленными волнами, которые умирают концентрическими кругами вокруг минарета. Марван, дуя на горячий чай, создает на поверхности жидкости похожую рябь, так что эти постоянно меняющиеся узоры выдают течение времени.

Те, кто здесь сидят, редко поднимают взгляды к небесам. Желая измерить уплывающие в прошлое часы, они даже не пытаются расшифровать буквы извилистого алфавита, начертанные на зеркальной глади озера. Как и их предки, они доверяют клепсидрам или песочным часам либо подсчитывают удары своих сердец. Они уже достигли того возраста, когда все оставшееся им время легко уместится между сложенными ковшиком морщинистыми ладонями – прежде чем навсегда просочится между пальцами. Выпитый ими за долгую жизнь чай подобен могучей реке, набухшей после дождей, а чай, который им осталось выпить, уместился бы в лужице. Так стоит ли волноваться из-за того, что озеро времени продолжает высыхать?

Среди них муэдзин выглядит подростком. Он молчит и слушает, приберегая слова для времени молитвы. Если что-либо и будет сказано о Зоре, он услышит это, когда придет время.

И все же неизменный порядок событий дня оказывается нарушен. Через площадь к ним идет мужчина, его быстрые шаги, возможно, маскируют самоуверенность, которой он сам не ощущает.

Хотя мужчина ему незнаком, Марван остро чувствует некую связь между ним и собой. Он неторопливо разглядывает незнакомца, прекрасно сознавая, что и тот оценивает его.

Черные блестящие волосы, короткая бородка, прикрывающая щеки, высокая фигура, закутанная в полосатую ткань, – все выдает в нем жителя побережья, человека из другого племени, вполне возможно, даже неверующего. Он вышагивает, наклонив голову, словно несет на плечах бремя скорби, тяжелое как мир. Несомненно, он был путешественником, остановившимся переночевать в городе, когда разразилась великая катастрофа, и теперь ему некуда уйти. После несчастья лишь немногие оказались в таком же положении; те, кто оставил семью, решив поискать удачи в чужих краях, уже вернулись домой, к прежней жизни. Судьбу двух заблудившихся туристов горожане устроили быстро. Однако незнакомец не относился ни к одной из этих категорий.

Муэдзин инстинктивно ощутил к нему недоверие. Его пальцы стиснули лежащий на коленях посох, спина напряглась. Незнакомец достиг террасы и прошел между замолчавшими старейшинами, не удостоив их взглядом. Его глаза буравили Марвана, с трудом сдерживаемая решимость кривила губы.

Лицо превратилось в резной обломок застывшей лавы, и лишь руки, покрытые сеточкой из тысяч мельчайших шрамов, казались способными на нежность.

– Ты муэдзин Марван?

Марван кивнул, сознавая, что все разговоры вокруг прекратились. Он хлопнул в ладоши, заказывая чай, и указал пришельцу на свободное место рядом. Тот отказался от приглашения.

– Я хочу поговорить с тобой наедине.

– Куда торопиться? Присядь, выпей с нами чаю.

Мужчина неохотно присел на корточки. Выглядел он молодым, но глаза его не имели возраста. Глубоко прячась под темными бровями, они блестели подобно сапфирам из Ормуза.

– Спасибо. Меня зовут Надир.

– Ты не из нашего города.

То было не порицание, а утверждение.

– Я пришел из деревни на берегу моря. Там я был ловцом губок на лодке моего дяди.

– Здесь нет губок. Ты не думал наняться учеником к какому-нибудь из наших мастеров, чтобы зарабатывать на хлеб и приносить пользу? Мы не можем себе позволить кормить тех, кто ничего не дает взамен.

Сидящие вокруг старейшины одобрительно хлопнули ладонями по бедрам. Надир метнул в них гневный взгляд:

– Чтобы найти работу, я не стал дожидаться твоего совета, муэдзин. Я рассказчик.

Марван наклонил голову:

– Уж больно ты молод для такого серьезного ремесла… Ты довольствуешься пересказом баек, которыми обмениваются на ярмарках, или же стараешься направить сердца людей к Богу, как это делаю я, вплетая фразы в ковёр нравственности?

– У меня нет иной цели, кроме как развлечь тех, кто меня слушает. Отпущенного нам времени осталось так мало, что морали и нравственности теперь самое место среди мусора на берегу усыхающего озера.

– Ты говоришь как неверный!

– А с какой стати мне смягчать слова? Или ты полагаешь, что остается хотя бы малейший шанс, что они станут ошибочными? – Надир повернулся и указал на молчаливых слушателей: – Я даже завидую тому, как вы упрямо не признаете очевидного. Всего через несколько лет свод озера опустится на наши головы. Чтобы выжить, нам придется горбиться. Потом мы согнем колени, станем ползать на четвереньках, а затем и на брюхе, уподобившись самым мерзким тварям – и все это лишь бы растянуть последние секунды жизни в высыхающей луже. Мы будем вынуждены пройти в обратном направлении путь, который проделали наши предки – они когда-то выползли из моря, а теперь до самого горького конца ползать будем мы. А вы… вас к тому времени уже здесь не будет. Ведь вас устраивает, что вы можете пить мелкими глоточками оставшиеся вам часы жизни и цепляться за иллюзию, будто мир и после вас останется неизменным.

Я же исчезну еще до конца отпущенного мне срока, подобно остальной Вселенной. Ничто меня не переживет.

– Не смей произносить такую ересь, неверующий! Аллах бессмертен.

– Теперь моя очередь пожать плечами. Вы просто не думаете о смерти, как думаю о ней я… Не хотите ли послушать одну из моих историй?

Давным-давно некий бог, правивший в пустыне, решил стать бессмертным. Он вдохнул жизнь в горсть песчинок, просеяв их между пальцами, и превратил их в армию строителей и воинов. Указав им на горизонт, бог сказал:

«Постройте вокруг меня несокрушимую стену, потом еще одну, а потом еще одну. Окружите меня лабиринтом, секрет которого не будет ведом никому.

Завершив каждую из стен, поставьте на них стражников, дабы Смерть не смогла до меня добраться».

И его приказ был исполнен. Горизонт, заслоненный высокими стенами из металла и камня, казалось, подползал все ближе и ближе. Бог решил каждое утро измерять периметр ограждения, которое защищало его и делало своим пленником, подсчитывая нужное для обхода количество шагов, дабы измерить продвижение работы.

В первый день он насчитал семь тысяч шагов. На следующий день столько же. Неделю, месяц и год спустя это число не изменилось.

А рабочие трудились беспрестанно, и все новые непреодолимые стены регулярно присоединялись к прежним. Разгневанный бог испепелил этих рабочих и поднял песчаную бурю, чтобы создать новых. Работа стала продвигаться быстрее, но подсчет шагов остался неизменным.

Стены лабиринта теперь возвышались до небес. Стук молотков и мастерков слышался днем и ночью, напоминая бесконечный раскат грома. Факелы стоящих на стенах охранников сияли ярче солнца, и все же подсчет шагов оставался неизменным.

Как-то ночью бог опустил взгляд на свою тень, простирающуюся далеко перед ним, и с изумлением увидел, насколько она велика. Тогда он спросил ее:

«Почему ты стала такой огромной, тень? Неужели мой враг Смерть заставила тебя настолько вытянуться, чтобы превратить в моего противника?»

«Ты сам вырастил меня, господин, даже не понимая этого, ибо я росла одновременно с тем, как ты уменьшался. Не ищи более ответа на загадку, которая окружает тебя. Твои рабочие сотворили чудеса, но они не могут строить быстрее, чем ты себя уничтожаешь».

Тогда бог посмотрел вверх и увидел свое отражение в начищенных до блеска щитах охранников – жалкую и ничтожную фигурку у основания стены.

Он сел и заплакал, а тень обернулась вокруг него, как кожаный плащ, оберегая от холода.

Одни говорят, что лабиринт превратился обратно в песок, а ветер столетиями пытался нарастить песчаные дюны до уровня стен, но так и не смог освободить пленника. Другие рассказывают о его попытках сбежать из своей тюрьмы, в то время как слепые и глухие рабочие продолжали расширять мир вокруг него. Но все, однако, согласны в том, что он бессмертен… – Я не понимаю смысла твоих слов, ловец губок. Привыкнув опускаться в глубины моря, ты, несомненно, позабыл, как разговаривают с обычными людьми… Но неважно! Что ты надеешься доказать тем, кто слушает тебя?

– Ничего. Я ведь говорил, что не любитель читать морали, и у моих историй нет правил. Если слабая память не позволяет мне пересказать старую историю слово в слово, я выдумываю новую… И не смотри на меня так, меня не надо жалеть. Своими историями я зарабатываю достаточно, чтобы прокормиться, и этих денег легко хватит на двоих – меня и жену.

– Да кто по доброй воле захочет отдать женщину из своей семьи человеку, у которого все богатство – его язык?

– Ты, святой человек, говоришь мне о богатстве? Да ведь сам Аллах благословил бедных!

– Не пытайся сбить меня с истинного пути, демон. Я хорошо знаю таких, как ты. В то время как я распространяю слово Пророка, да пребудет с ним мир, ты отвлекаешь моих слушателей своими байками. Но мой голос разносится дальше твоего, и Аллах вдохновляет меня. Лишь к его словам следует прислушиваться.

– А твоя сестра Зора с тобой не согласна.

Выпад оказался настолько серьезен, что лица слушателей окаменели. Нанести оскорбление муэдзину – все равно что напасть на всю общину. Надир понял это и попытался исправить ситуацию, как будто никогда и не произносил столь опасных слов:

– Я не желаю ссориться с тобой, святой человек, поэтому прошу: обратись к тем, кто рядом с тобой. Многие из них сидели вокруг меня и слушали мои истории. Люди подтвердят, что деньги за мои рассказы они давали по доброй воле. Я не могу познакомить тебя со своими родителями, ведь моей деревни больше нет, однако у моей семьи была хорошая репутация.

Мне осталось немного, и я всего лишь хочу не быть одиноким в последние дни. И хочу взять Зору в жены. Дашь ли ты нам свое благословение?

– Когда придет время, я выберу для нее хорошего мужа, а не какого-то нищего, который лжет за деньги. Твоя просьба – оскорбление.

Надир медленно поднялся. Руки у него дрожали, выдавая чувства, которых он, впрочем, более почти не сдерживал. Однако голос его оставался ровным:

– Тебе уже давно следовало поискать мужа для сестры, муэдзин. Но, может быть, ты не хотел остаться без столь покорной служанки? Однако теперь уже поздно – и для тебя, и для нее. Я попросил ее в жены согласно древним обычаям, а ты оттолкнул меня, как собаку. Что ж, я приду и заберу ее без твоего разрешения через несколько дней, когда весь город узнает о твоем и ее позоре. А до тех пор пускай твои суры и далее отскакивают от поверхности озера. Продолжай молиться, ибо это все, на что ты способен!

Марван вскочил и замахнулся посохом, но Надир был уже недосягаем. Муэдзин сдержался, не став его преследовать, и снова уселся среди старейшин, впервые осознав, что, сам того не заметив, пересек разделявшую их границу и теперь стал одним из них.

Войдя в свой дом, Марван едва ли не теряется от внезапно наступившей тишины. Он садится на свое обычное место, и привычный кухонный шум возобновляется, хотя и тише обычного.

Возвращаясь домой, муэдзин старательно заставлял себя демонстрировать внешнюю невозмутимость. Возможно, его голос во время вечерней молитвы еле заметно дрожал, но причиной тому в равной степени могло стать как обманчивое эхо от поверхности озера, так и игра воображения. Зато теперь, отделенный толстыми стенами личной вселенной от городской суеты, он может упиваться гневом, воспринимая каждое постукивание тарелки или позвякивание сковородки как новое оскорбление.

– Зора, иди сюда.

Единственными ее ответами стали журчание воды и хрустальный звон стакана, коснувшегося каменной раковины. Муэдзин встает и подходит к завесе из ниток грубых бусин, отделяющей большую комнату от кухни, куда он никогда не желал входить. Стоя перед невидимой границей между миром мужчин и миром женщин, он повышает голос:

– Зора, я с тобой разговариваю!

– А я тебя не слушаю, Мав. Зачем мне это?

Брошенное сестрой его детское прозвище рикошетит от панциря муэдзинской гордости, словно насекомое от лампочки. Если бы он умел расшифровывать нюансы женского языка, то понял бы: сестра просит о мире. С тех пор как мальчишка передал ей записку от Надира, она пыталась избежать разрыва с братом и сохранить хрупкое равновесие, которое позволило бы ей черпать силу одновременно от Марвана и Надира, потому что ей нужны оба.

Она обдумала и отвергла несколько решений. Инстинкт подсказывал, что прямой конфронтации следует избегать любой ценой. Она прекрасно знает брата и страшится его вспышек гнева, тех припадков ярости, которые могут завести его слишком далеко. Если бы только ее отношения с Надиром развивались иначе… Несколько фраз, написанных ухажером, поколебали ее твердость. Неужели Надир был всего лишь бесстрастным наблюдателем их стычки с Марваном и теперь утратил интерес к последствиям скандала. Внезапное озарение заставило женщину гадать: уж не был ли ребенок, которого она носила под сердцем, последней попыткой Надира избежать судьбы, предначертанной ему в результате испарения времени?

Она перечитала записку несколько раз, тщетно пытаясь отыскать между строк утешение, в котором так нуждалась. И теперь, когда лишь хрупкая завеса кухонного проема защищает ее от Марвана, она думает о Надире, уже ускользающем из ее объятий, в то время как чаша гнева брата переполнилась, и он хлещет ее суровыми словами, неоправданно суровыми.

Зора не реагирует на его натиск. Ее лицо, полускрытое завесой, непроницаемо. Когда обвинения становятся слишком точными, она покачивает головой с инстинктивной грациозностью оленихи, но сквозь барьер ее губ не просачивается ни единого звука, даже когда брат использует запретные слова и призывает на ее голову самые злобные проклятия, подкрепляя их ударами посоха о каменные плиты.

Силуэт Марвана, облаченного в развевающийся полосатый халат, гротескно покачивается и расплывается, становясь все менее реальным – его голос гремит заключительными гневными аккордами, а глаза Зоры наполняются слезами.

Когда он трубит об отлучении от дома, посылая вслед окончательный залп оскорблений, Зора сдавленно всхлипывает и выбегает из кухни, отталкивая брата и не давая ему времени передумать и позвать сестру обратно.

Оказавшись на улице, она бежит к домику на окраине города, где живет Надир – всего в нескольких кварталах от темпоральной границы. По ее щекам льются слезы. Она даже не представляет, как примет ее любовник, но иного выбора у нее теперь нет. Ее вселенная, зажатая между поверхностью озера и стеной из проклятий брата, отныне узка, словно могила.

Ей вслед глядят мужчины, потрясенные лицом без паранджи, – такое они видят впервые. Завтра о ее позоре узнает весь город. Ей придется выдержать гораздо более суровое испытание, чем любопытство прохожих или злоба старших жен, бредущих с рынка. Завтра, и послезавтра, и через два дня… пока их внимание не отвлечет что-то другое. Или пока не кончится само время, стерев даже запись о поступке Зоры из памяти всего мира.

Долго и тяжко Марван ищет утешения во сне. После ухода сестры он провел несколько бесконечных часов на террасе своего дома, сидя на корточках и наблюдая за испещренной волнами поверхностью озера. Гнев его утих, сменившись головокружительной пустотой, непонятной мукой.

Вскоре ему придется пойти на рынок и нанять саиса – слугу для ухода за домом и собой. Он снова усядется возле старейшин и будет слушать их болтовню: как они бесконечно обсуждают городские дела, наподобие часовщика, отыскивающего песчинку, способную парализовать вращение хрупких шестеренок их скучных жизней.

Если жизнь и продолжается, традиционная и неизменная, то в основном из-за них, самоназначенных хранителей повседневности, традиций и обычаев. Никто еще до сих пор не бросал вызова их авторитету. Никто до Надира. Это имя пробуждает в Марване последнюю вспышку гнева. Ловец губок осквернил все святое, включая имя Аллаха. Так почему же Аллах допустил, чтобы из чресел этого мужчины проистекла новая жизнь? Почему его сестре было суждено превратиться в жертву судьбы? Несправедливость этого озадачивает муэдзина. Быть может, он сам, выполняя святые обязанности, как-то оскорбил Всевышнего или это дополнительная проверка его веры? Почему он заслужил такое?

В поисках ответа Марван впервые обвел взглядом ночное небо. Среди переживших катастрофу существовало поверье, что любой совершенный днем поступок, добрый или злой, отражается в зеркале озера и формирует рябь, смысл которой ясен только одной персоне. И несколько последних часов он вглядывался в отражения своих сомнений и тревог, роясь в памяти в поисках личных символов, выковывая собственные ключи и подбирая их, один за другим, к замкам своего разума.

Но небеса хранили молчание. Еще недавно, взойдя на минарет и касаясь головой поверхности озера, он полагал, что приблизился к высшим сферам Вселенной и стал частью ее священной Тайны. Но сегодня вечером иллюзия рассеялась.

Спиральная лестница, покрытая ныне полустертыми знаками, внезапно показалась ему нелепостью, наследием прошлого, затерявшимся в мире без будущего, руинами, обреченными вскоре рассыпаться прахом, и чье исчезновение останется незамеченным. Всего за один день он потерял сестру и, что гораздо важнее, утратил веру… Сидя в одиночестве во мраке на террасе, он прошептал последнее обращение к Аллаху, умоляя его восстановить целостность мира и своей души. Затем протер десны пальцем, прополоскал рот глотком воды и улегся в постель.

Когда, уже незадолго до рассвета, он наконец-то заснул, его разум наполнили кошмары.

По бесконечной дорожке, вымощенной керамическими плитками, надписи на которых стали нечитаемыми, вышагивал навстречу Марвану великан в металлических доспехах. Горизонт, различимый над высокими стенами, казалось, непрерывно приближается, оставаясь при этом недостижимым.

Муэдзин, не в силах убежать, оказался на пути великана. Шаги колосса были размеренными, высоченная фигура заслоняла небо. Над муэдзином поднялась гигантская нога, потом опустилась, придавив его. Грудь Марвана пронзила боль.

Открыв глаза, Марван не смог понять, вырвался он из кошмара или видение все еще преследует его. Грудная клетка болела. Где-то за окном слышалось отдаленное позвякивание. Оно удалялось, но пока оставалось различимым.

Он выпрямился, машинально пригладив бороду пальцами. Значит, такова судьба, что заснуть ему сегодня не суждено. Прежде чем встать, муэдзин отпихнул спутанный комок пропотевших одеял. Воспоминание о пережитом во сне ужасе все еще пульсировало жилкой на лбу.

Марван накинул халат, высунулся в окно, огляделся. На улицах пусто. Источник шума, чем бы он ни был, теперь уже слишком далеко. А может быть, звук существовал лишь в голове Марвана. Он оделся и вышел из дома, полный решимости обойти все городские улицы в поисках утраченного сна.

На светящемся холсте неба волны лениво создавали подвижные созвездия, вычерчивая случайные знаки нового зодиака. Минарет, затерявшийся среди них наподобие изогнутого пальца, указывал в никуда. Взгляд Марвана скользнул вдоль его белой стрелы, когда-то прямой и ненадломленной… Ноги сами привели его к подножию лестницы, по которой он так часто поднимался. Он вновь услышал далекое металлическое позвякивание, вырвавшее его из сна. Муэдзин задрал голову. Смутно различимая фигурка, совсем не похожая на кошмарного великана, поднималась по лестнице. При каждом шаге металлические доспехи позвякивали, словно гонг.

На мгновение застыв, муэдзин взбежал по лестнице и пустился вдогонку за незнакомцем, поднимающимся к небу. Сомнений нет – это именно он разбудил Марвана, пройдя под его окном. Или же предчувствие подало знак муэдзину, предупредив, что кто-то собирается осквернить святость минарета.

Ему оставалось лишь надеяться, что никто не успеет заметить, как на вершину минарета взбирается непрошеный гость.

Марван помчался быстрее, догоняя незнакомца. Сандалии громко шлепали по вытертым ступенькам. В окне соседнего дома затеплился свет, потом еще в одном, залаяла невидимая собака. Скоро жильцы окрестных домов, разбуженные шумом, выйдут на улицы, и скандал окажется неизбежным. Марван замедлил шаги, а фигура впереди прибавила ходу.

Пролет, еще один. Времени почти не осталось. Ходьба на такой высоте, совсем рядом с краем Вселенной, требовала определенного навыка, но незнакомец вроде бы не испытывал никаких затруднений, а Марван дышал все чаще и чаще.

Оказавшись на последнем лестничном пролете под самым небом, незнакомец остановился. Несколько секунд спустя муэдзин догнал его и тоже остановился, тяжело дыша.

Перед ним стоял человек в старинном водолазном костюме из резины и меди. Ноги защищены ботинками со свинцовыми подошвами, вокруг талии пояс со свинцовыми грузами. Шланги, присоединенные к дыхательному клапану, висят на плечах наподобие волос Горгоны и по-змеиному извиваются при каждом движении.

Голова внутри круглого шлема, лицо за тусклым стеклом неразличимо. И все же Марван безошибочно догадался, кто это.

– Зора? Это ты?

Вопрос остался без ответа. Брат решил, что сестра внутри этой громоздкой конструкции попросту не слышит его. Он шагнул к ней, сестра попятилась на пару ступенек, зная, что Марван не последует за ней.

Муэдзин развел руки, демонстрируя свое бессилие. Зора подошла ближе. Еще немного, и она смогла бы его коснуться. Марван разглядел внутри шлема контуры ее лица, искаженные царапинами на стекле.

Он мог схватить ее, попытаться одолеть, рискуя свалиться вместе с ней. Словно прочитав его мысли, сестра покачала головой и указала на свод озера над их головами. Ее жест всколыхнул зеркальную поверхность, и та моментально покрылась рябью, но лишь на мгновение.

Зора поднялась на последние несколько ступенек, отделяющих ее от мира наверху. Верхушка шлема пронзила купол. Брат и сестра долго и молча смотрели друг на друга, разделенные барьером, еще более непроницаемым, чем барьер, возведенный традициями, и она вновь тяжелыми шагами стала подниматься к вершине. Оцепеневший Марван даже пальцем не шевельнул, чтобы вернуть ее.

Уже проявились первые симптомы потери времени. Водолазный костюм, который она украла у любовника, когда тот, высмеяв, избил ее, терял драгоценную жидкость через тысячи мельчайших трещин. Просачиваясь наружу, слезы времени падали на керамические плитки лестницы, образуя лужицы на ступеньках. Задрав голову, Зора взглянула на верхушку минарета и поняла, что никогда до нее не доберется.

Пальцы у нее стали неуклюжими, как у статуи, но она все же ухитрилась расстегнуть свинцовый пояс и сбросить его. Посмотрев, как тот падает, она поднялась до следующего пролета, где снова остановилась.

Мысли уже не терзали Зору – время, ускользая от нее, отмывало ее дочиста и уносило с собой воспоминания. Жизнь утекала, а с ней уходила и боль.

Она уже едва ощущала, как в утробе шевелится ребенок. Этот замкнутый мирок уже стал для него слишком тесным.

Руки Зоры поднялись и без колебаний расстегнули застежки костюма. Еще одно движение, и к ее ногам упал бесполезный шлем, подпрыгнул, перекатился через край… Остатки костюма упали к ее ногам, раскрывшись лепестками цветка. Бледное тело Зоры осветилось изнутри, и с каждым мгновением это сияние становилось все ярче. Из точки чуть ниже верхушки минарета брызнули ослепительные лучи, осветив, словно луч маяка, застывший город и будто оживляя его. Поверхность озера затвердела, ртутно блестя.

Тело Зоры медленно покрылось трещинами и развалилось, уступив неудержимому внутреннему давлению. Брызнул первый ручеек, за ним второй, потом множество других. Струйки времени вскоре стали ручьями, затем потоками и наконец водопадами.

Марван, стоявший на коленях возле поверхности, закрыв лицо руками, сперва не понял, что произошло. Когда он взглянул на озеро, уровень воды уже поднялся на несколько ступенек, а мощь потока все нарастала. Над ним громыхала буря, наводнение прибывающего времени быстро затопило все лестничные пролеты, поглотило минарет и хлынуло через горные перевалы на горизонте.

Муэдзин взвыл, окликая сестру, и побежал вверх по лестнице, но нашел лишь ошметки водолазного костюма на одном из пролетов. Когда он схватил их, они все еще светились, медленно угасая.

А на керамические плитки лестницы имя Бога так и не вернулось.

Перевел с французского Андрей ВОЛНОВ © Jean-Claude Dunyach. Le temps en s'evaporant. 1986. Публикуется с разрешения литературного агентства «Librairie L'Atalante».

РОЛАН ВАГНЕР

ДУХ КОММУНЫ

Вционных сайтах и дискуссионных Некоторыепоступает ко мнеданных,семь но поскольку размещения вчтобы обновить котораятому же и исчезнуть протот момент, когда занимаюсь проверкой содержимого базы я испытываю истинное наслаждение. Новость, появляется на информафорумах, через секунд после Сети, выловленная одной из бесчисленных ухитрилась вместе с ключом к исходным кодам, – то мне приходится довольствоваться тем, что имеется. Данные, жадно поглощаемые мной, настолько захватывают, что в обычное время я даже не обратила бы внимания на какое-то рядовое событие. Однако этикетка «Ультрасрочно», прикрепленная к информации о происшествии, так интенсивно щекочет мое ощущение вероятности, что у меня появляется непреодолимое желание взглянуть (это так говорится, конечно) на то, что случилось… Гм. Все это похоже на розыгрыш планетарного масштаба, причем тщательно разработанный, чтобы одурачить не только основные агентства печати, префектуру полиции Парижа и все имеющие отношение к внутренним делам министерства, но и огромное количество независимых информаторов, большинство которых, опираясь на свои собственные данные, утверждает о реальности события. Могу вам сказать сразу: у меня появляется ощущение, что я знаю – вернее, знала – автора этого дурно пахнущего фарса.

Не переставая поглощать содержимое той восхитительной базы данных, о которой упоминала выше, я освобождаю небольшую часть моей аналитической структуры, чтобы просмотреть поток данных, касающихся истории, циркулирующей в данный момент по Сети во всех направлениях.

Мое первоначальное предположение подтверждается. Все свидетельствует о том, что к делу имеет самое прямое отношение моя скончавшаяся маман.

Впрочем, это было очевидно с самого начала, несмотря на то, что большинство людей никогда ничего об этом не узнает. Ведь о существовании фантомасов – да, именно так мы называем себя – знает лишь небольшая группа счастливчиков.

Тем не менее я, как и все эти взбудораженные человечки, истерически перекликающиеся по интернету, не могу понять, как ей удалось проделать такую хитрую штуку.

Так или иначе, но я перестаю насыщать свою эйдетическую память, обладающую, как мне кажется, бесконечным объемом, выскакиваю из Сети по первому подвернувшемуся соединению и устремляюсь со скоростью света к Парижу в район холма Монмартр, используя подземный кабель высокого напряжения.

На протяжении одной шестой секунды, уходящей на дорогу, я не перестаю ломать голову над одной небольшой проблемой. Как вы полагаете, что я должна делать, если, проснувшись утром, вижу: мне переделали нос, не спросив разрешения? Разумеется, ничего подобного со мной случиться не может, поскольку носа у меня вы не найдете при всем желании.

Вообще-то, если подумать хорошенько, у Парижа тоже нет носа. Тем не менее маман – если, конечно, это она, ну а кто еще это может быть? – изобрела… какой-то способ замены, подтверждая таким образом народную мудрость, согласно которой настоящая холера всегда найдет способ продолжать пакостить даже после своей смерти.

Говорят, что теперь люди никуда не ходят, потому что предпочитают следить по Сети за любыми событиями, как большими, так и незначительными, даже если все происходит у дверей их дома. Но толпа, хлынувшая на холм, где я очутилась через пару минут после появления в Сети сообщения о невероятной замене, опровергает, как мне кажется, эту точку зрения. Можно подумать, что все жители этого округа договорились друг с другом о свидании рано утром у подножия статуи, которая теперь возвышается над Монмартром. Нет, наверное, здесь собрался весь Париж, поглазеть, как гигантская каменная баба поднимает выше Эйфелевой башни свою руку со сжатым в знак революционного протеста кулаком.

И если я вам скажу, что речь идет о Луизе Мишель, вы полностью осознаете все значение этого символа. Ее обвиняющий взгляд напоминает о побоищах 1871 года, когда мечты коммунаров рассыпались в прах под штыками версальских солдат.

Ох, уж эта маман! Впервые после ее исчезновения воспоминания о ней не заставляют меня проливать виртуальные слезы. Напротив, если бы у меня имелись губы, на них сейчас змеилась бы улыбка. Несгибаемая анархо-синдикалистка, благодаря которой я появилась на свет, не испортила свой новый выход на сцену; появление этой лебединой песни, осененной поднятым кулаком, как раз в ее духе.

Но я никак не могу сообразить, как она ухитрилась провернуть подобный трюк.

Продолжая размышлять над этой проблемой, рассматриваю статую глазами потрясенной молодой женщины, чьи спящие нейроны я сейчас использую без ее разрешения. Потом под воздействием неожиданной мысли решаю проверить материал, из которого изготовлена статуя. Быстро выясняю, что это массивный высококачественный вибробетон без единого пузырька воздуха внутри. Если бы я не знала, что собор Сакре-Кёр возвышался здесь всего минут пять назад, то поклялась бы, что статуя Луизы Мишель была отлита на этом месте.

Но ее должны были переместить сюда. Каким образом?

Статуя весит уж не знаю, сколько тысяч тонн. Надеюсь, что холм не рухнет под ее тяжестью… По сравнению с ней, находившаяся здесь ранее ханжеская шапка из взбитых сливок имела вес пера.

Обеспокоенная этой мыслью, я быстро проверяю основание статуи, что позволяет мне обнаружить – признаюсь, не без некоторого удивления – восемь бетонных столбов с металлической арматурой, углубляющихся через слои почвы, песка и гравия, слагающие Монмартр, до скальных пород: это обеспечивает гарантированную устойчивость всей конструкции.

Да, похоже, что статуя поставлена на века. Маман – если это действительно она, в чем я теперь начинаю сомневаться – предусмотрела решительно все.

Тщательная проверка на молекулярном уровне позволяет установить, что полости для опор не были выкопаны до того, как в них был залит бетон; нет, железобетонные опоры материализовались внутри толщи пород! Следовательно, статуя вместе с основанием каким-то способом была телепортирована сюда. Единственная возникающая при этом проблема заключается в одной маленькой детали: существующие передатчики материи могут переместить всего лишь предмет размером не больше револьверной пули на расстояние в несколько десятков метров. В дополнение могу сообщить: энергии, необходимой для перемещения объекта подобных размеров, нужно столько, что для этого не хватит месячного производства всех электростанций планеты. А если подумать, то и годового тоже.

Итак, поскольку технологическое решение проблемы отсутствует, мне остается сделать выбор между двумя логическими гипотезами.

Прежде чем продолжать, я должна поведать вам о структуре мира, в котором мы живем, чтобы вы хорошо понимали все, что будет сказано дальше.

Конечно, если вы это уже знаете, можете пропустить несколько абзацев. Вся информация, изложенная ниже (пожалуй, за немногими исключениями), может быть получена из интернета или из бумажных изданий, но очень немногие обладают хотя бы самым общим представлением о ней.

На современном этапе разработки космологических теорий достаточно надежно установлено, что наша Вселенная имеет одиннадцать измерений, из которых мы «пользуемся» только четырьмя. Остальные весьма длительный промежуток времени после Большого взрыва находились в свернутом состоянии из-за нехватки энергии, но этот период закончился сто-сто пятьдесят тысяч лет назад. Теперь они распределились по двум изолированным пространствам, более или менее подобным нашему (скорее менее, чем более). Два неизвестных ним пространства имеют с нашим только одно общее измерение – временное. Назовем эти пространства: во-первых, психосфера, область нахождения коллективного бессознательного людей (то есть вас), и кибер-сфера, в которой обитают туны, персонажи мультфильмов, воплощающие творческую виртуальность информационного бессознательного фантомасов (то есть нас).

Впрочем, все это гораздо сложнее, чем выглядит в моем изложении, но я обещала быть краткой. Добавлю только, что состояние, в котором находится квантон, основной квантовый элемент, называется «психоном» для психосферы и «ситроном» для киберсферы*. У ученых иногда случаются приступы довольно грубоватого юмора.

* Непереводимая игра слов, основанная на произношении слова «кибер-сфера», которое во французском языке звучит как «сиберсфера». Отсюда по аналогии с парой психосфера-психон получается пара сибер-сфера-ситрон, а «ситрон» – это лимон по-французски. (Прим. перев.) Так вот, лет эдак пятьдесят тому назад, в конце мая 2013 года, психосфера и реальность, данная нам в ощущении (этот термин тогда широко употреблялся), столкнулись и в некотором роде слились на какое-то время, которое лучше всего назвать «неопределенным». Не спрашивайте меня почему; поскольку я в этом ничего не понимаю, меня потянет развесить на ваших ушах лапшу… После этого начался период, когда у человечества, столкнувшегося со всеми своими бреднями и фантазмами, ставшими реальностью (или почти реальностью), буквально перегорели все предохранители. Это лишенное всякого смысла время назвали эпохой Великого примитивного террора. В конце концов порядок понемногу восстановился, но все же между психосферой и реальностью кое-где сохранились перемычки, постепенно утончавшиеся и сходившие на нет.

Короче говоря, рациональному характеру нашего мира был нанесен ощутимый удар, и события, когда-то невозможные и немыслимые, продолжали время от времени случаться, хотя и далеко не так часто, как в эпоху Великого террора.

Киберсфера была открыта гораздо позже; кстати, именно это событие стоило жизни маман. Сначала все думали, что эта новая «карманная вселенная»

(как ее называл доктор Грегган, заместитель директора пресловутого Европейского центра научных исследований) тоже столкнется с нашей Вселенной и сольется с ней, что приведет к очередному варианту Великого террора. Но случилось так, что киберсфера лишь скользнула по поверхности нашего мира, создав при этом немногочисленные зоны перехода, по которым к нам попали только чокнутые туны, до сих пор продолжающие совершать мелкие безумства и снабжающие материалом страницы газетной хроники. Так что это время наверняка получит когда-нибудь название вроде эпохи Дурацких страхов.

Хотите поспорить со мной?

Я обрисовала вам в общих чертах нынешнюю ситуацию на тот случай, если вы не в курсе. Но если вы мне не поверили, то сходите в Ботанический сад, где до сих пор в клетке содержится с помощью то ли магнитных полей, то ли слабых сил персонаж какого-то мультфильма.

Или же, если вы считаете, что у вас достаточно крепкие нервы, отправьтесь в ночь летнего солнцестояния к менгиру, известному как Монашеский камень. Вы наверняка сможете проверить, насколько быстро бегаете, когда за вами погонится демон.

Я ощущаю настоящий световой удар, когда подсоединяюсь к светочувствительному устройству. В данном случае это телевизионная камера наблюдения, подвешенная к фонарному столбу. Высоко поднявшееся солнце может быть объяснено двояко: или сегодня утром заря разгорается необычно быстро, или внутри статуи время течет с иной скоростью. Маман часто повторяла выражение, смысл которого никогда мне не раскрывала: «Время течет так, как может. Если оно течет». Но я уверена в одном: это, несомненно, имеет отношение к психосфере.

Пока я отсутствовала, толпа заметно выросла. Сейчас она полностью запрудила холм и длинными галдящими отростками заполняет отходящие от холма улицы. Несколько усатых полицейских – истинный анахронизм в нынешнем Париже – установили барьеры, чтобы держать зевак подальше от статуи. Какой-то угрюмый тип командует полицейскими, нелепо размахивая руками.

Никак это Труваллек?

Тогда позвольте сообщить вам следующее: можете не надеяться, что наша добрая полиция раскроет тайну случившегося. Инспектор Марселин Труваллек – наихудший вариант полицейского. Невероятно, но ему удается скрывать это от своих коллег, среди которых он числится гением сыска.

Чтобы расследование не закончилось в тупике, нужно кому-нибудь другому вместо Труваллека заняться решением загадки.

И никого другого, кроме себя, я не вижу.

Честно говоря, мне чертовски нравится играть в следователя.

Кажется очевидным, что собор Сакре-Кёр не превратился в изображение Красной девы. Это невозможно при всем желании, даже с привлечением последних достижений квантовой метафизики. Просто невозможно. Я единственная из тех, кто знает все досконально, можно сказать, изнутри, и могу вам сказать, что бетон, из которого состоит статуя, ничем не напоминает белый камень исчезнувшего собора. Кроме того, материала явно было бы недостаточно: всего камня собора хватило бы только на постамент для статуи.

Поскольку статуя Луизы Мишель не состоит из психонов или си-тронов, то не может быть и речи о материализовавшемся фантазме, возникшем в одном из пространств, параллельных или перпендикулярных нашему. Впрочем, маман никогда не выбросила ни единого байта в психосферу, и она узнала о существовании киберсферы слишком поздно, незадолго до своего трагического исчезновения, так что не имела возможности использовать киберсферу для очередной своей проделки.

Но как же ей это удалось?

А если это все же не она?

Но тогда кто же? Кто на этой паршивой планетке обладает возможностями и желанием заменить символ поражения коммунаров в прошлом образом их грядущей победы?

Похоже, что момент замены застал по крайней мере один человек, и Труваллек как раз сейчас допрашивает его. Я незаметно проникаю в голову одного из полицейских, присутствующих при допросе.

– Ладно, расскажите мне все, что видели, – произносит фараон, закуривая сигарету.

Свидетель, старикан с гладкой физиономией и подозрительно черной шевелюрой, закашлялся и замахал рукой перед собой, пытаясь разогнать дым.

Чтобы не досаждать бедняге, Труваллеку достаточно было бы взять сигарету в другую руку, но ему это даже не приходит в голову. Вот вам и результат почти столетней кампании против курения!

– Я вышел на прогулку с моим псом, как делаю каждое утро, – говорит свидетель между двумя приступами кашля. – Мы проходили перед папертью собора, когда вдруг Большой Шарль принялся гавкать… – Шарль?

– Это мой пес. Я назвал его так потому, что это злобное и мрачное создание.

Труваллек качает головой.

– Не вижу оснований для такой клички, – бормочет он. – Ладно, значит, ваш пес залаял, – продолжает он, не давая возможности собеседнику толком объяснить причины такого прозвища. – И что было потом?

– Я обернулся к Сакре-Кёр и… и увидел их.

– Кого это – их?

Свидетель обращает на инспектора взгляд – гибрид бездонного колодца с межгалактической пустотой.

– Этих, зелененьких, – шепчет он.

Я невольно вспоминаю одну историю, рассказанную маман, и мой «носитель» машинально поднимает взгляд, уставившись с задумчивым видом в прозрачное голубое небо, словно пытается уловить момент появления первой летающей тарелочки – провозвестницы гигантской армады вторжения.

– Кого-кого? – рычит Труваллек, явно не поверивший своим ушам.

Свидетель корчится под его свирепым взглядом.

– Инопланетян, – пищит он едва слышно. – Гуманоидов, ростом метр двадцать, может, полтора метра. У них была удивительно белая кожа, раскосые ярко светившиеся глаза… Я же говорю вам: это были инопланетяне, – заканчивает он на еще более высоких тонах.

Труваллек обменивается скептическим взглядом с моим «носителем», потом снова обращается к свидетелю.

– Ну, допустим, – бормочет он с неудовольствием. – И это они… И это инопланетяне соорудили бетонный кошмар на месте собора? Меньше чем за пять минут?

Владелец злобного и коварного пса гордо выпрямляется.

– Они ничего не сооружали, и все продолжалось меньше минуты! Они взялись за Сакре-Кёр, приподняли собор без видимых усилий и унесли его… в никуда.

– В никуда?

– Собор исчезал по мере того, как они передвигали его, словно… словно они запихивали его в пространственно-временную расселину!

– Наверное, тут работала целая толпа, – иронизирует инспектор. Если бы не статуя, закрывающая от нас полнеба, он бы давно отправил свидетеля в ближайшую психиатрическую лечебницу.

– Да, их было несколько тысяч, – совершенно серьезно отвечает допрашиваемый. – И они исчезли вместе с собором. Но почти сразу же вернулись… наверное, тем же путем… На этот раз со Статуей.

Свидетель горбится, опускает глаза, его руки бессильно падают вдоль тела.

– Мне все труднее и труднее было удерживать Большого Шарля. В конце концов он вырвался и с лаем кинулся на этих… Один из них обернулся, из его глаз ударил зеленый луч… – Все это совершенно неправдоподобно! – с отвращением бросает инспектор Труваллек.

– …и прямо в моего пса.

Свидетель засовывает руку в карман куртки.

– Вот все, что осталось от него, – заканчивает он трагическим голосом. Он извлекает руку из кармана и подносит ее к носу инспектора, раскрыв ладонь. На влажной дрожащей ладони лежит маленький жалкий лотарингский крестик, покрытый шерстью. «Крестик» неожиданно поднимает переднюю часть и испускает жалкий писк, похожий на писк больного цыпленка. Учитывая масштаб, эти звуки должны соответствовать громовому рычанию.

Вряд ли у меня получилось бы более эффектно. Тем более, у маман.

Вот вам и инопланетяне, обладающие не только техникой высочайшего уровня и весьма своеобразным чувством юмора, но и хорошо разбирающиеся во французской истории. На мой взгляд, слишком хорошо.

– Что ж, вам остается только назвать его Шарло, – говорю я, используя голосовые связки моего хозяина, и исчезаю, не дождавшись реакции свидетеля и инспектора Труваллека.

У меня срочные дела.

Но это будет самый продолжительный поиск за все время моего существования.

Одиннадцать часов! Вы отдаете отчет? И ведь я посвятила делу всю свою энергию плюс энергию моих программ-сотрудников, лишенных сознания.

Но это не имеет значения, поскольку результат налицо.

Оп! Небольшой трюк с использованием телекоммуникационных спутников – и я оказываюсь на границе штатов Юта и Невада, в уголке пустыни. Вокруг красные или коричневые скалы с охристыми пятнами. Тут и там возвышаются столовые горы, но ни одна из них не превышает высотой сотню, максимум, полторы сотни метров. Типичный пейзаж для запада Соединенных Штатов за одним исключением: на вершине одной из столовых гор возвышается собор Сакре-Кёр. В прекрасном состоянии, как и следовало ожидать.

У меня появляется ощущение, что пейзаж более характерен для Техаса: он слишком близок к тому, что мы видели в вестернах, на которые мода прошла около века назад.

В тени на паперти заблудившегося собора сидит человек. Высокий, худощавый, со светло-каштановыми волосами. За слегка притемненными очками видны голубые глаза. На нем черный костюм-тройка, совершенно нелепый в царящей здесь жаре, и пляжные сандалии, они выглядят просто смешно в сочетании с гетрами. На ступеньках рядом с незнакомцем стоит стакан с оранжадом. Небольшой аудиокубик оглашает окрестности весьма шумной версией «Fuckin' in the Girl's Room», которую мне не приходилось слышать раньше.

Быстрая проверка документов в его карманах позволяет мне узнать, что передо мной Кейт Свенсон, родившийся в Энн Арбор 31 января 1990 года. Он выглядит моложе своего возраста; я бы не дала ему больше пятидесяти лет. Кроме водительских прав, при нем карточка «Калифорниан Экспресс», купюра в 20 долларов с профилем Филипа Дика, выпущенная Центральным банком Калифорнии, две купюры по 10 долларов Seattle Investment Company, с которых сверкает улыбкой Билл Гейтс, десяток банкнот по сто тысяч долларов с печатью Las Vegas amp; Nevada Casino Fund и стриптизершей с обнаженной грудью на фоне «одноруких бандитов», набитых золотыми монетами. Ручка довольно жалкого вида, хотя и сделана из массивного золота (я это проверила) и серебряная зажигалка, инкрустированная алмазами, завершают перечень.

Похоже, этот человек путешествует налегке.

В этой картине явно чего-то не хватает. Видимо, кому-то нужно, чтобы я поверила, будто человек в черном оказался здесь совершенно один, примерно в ста двадцати километрах от ближайшего соседа, и у него с собой нет даже мобильника. Как бы тщательно я ни сканировала окрестности и сам собор, я не нахожу ничего, похожего на телефон. Если человеку понадобится средство связи, ему остается только смастерить самому телефон из аудиокубика или же собрать скамеечки для молитвы и разжечь костер, чтобы подать дымовой сигнал.

Как вы, наверное, уже догадались, поблизости нет не только автомобиля, но и следов от него. Остается предположить, что Кейт Свенсон прибыл сюда тем же способом, что и беглый собор. Не иначе, его доставил сюда на подносе вместе с лимонадом, дикарской музыкой и банкнотами «Монополии» инопланетянин, переодетый в официанта из кафе.

Я могла бы принять подобный вариант, если бы повстречалась с туном или воплощением архетипа, но все указывает на то, что я имею дело с человеческим существом, несмотря на его безразличие к жаре. Быстрый зондаж, с помощью которого я проверяю его сознание, подтверждает мое предположение.

Похоже, я не продвинусь дальше, оставаясь невидимой. Пора выйти на сцену.

Надо подумать, с кем, не особо удивившись, мог бы повстречаться здесь Кейт… Когда я выхожу из собора за спиной человека в черном, то выгляжу копией – более правдоподобной, чем сам оригинал – американской девочки-подростка времен маккартизма: плиссированная юбка, конский хвост, белые носки, балетные туфли и, конечно, никакого лифчика под рубашкой – чересчур прозрачной.

Это трюк, которому меня научила маман. Лучший способ заставить мужчину забыть, что он должен держаться настороже – это без особых изощрений сунуть ему под нос грудь, незаметно продолжая при этом его обрабатывать. В данном случае я выбрала миниатюрную модель, чтобы не слишком его возбуждать. Меня совсем не привлекает идея разочаровать его, когда он убедится, что перед ним всего лишь изображение, а не существо из плоти и крови.

– Добрый день, – говорю я.

Он медленно оборачивается и смотрит на меня через темные очки.

– Ты откуда, девочка?

Ай-ай-ай, план соблазнения начинается неудачно. Я совсем не хочу, чтобы он принял меня за малолетку.

– А откуда вы здесь взялись? Да еще с этой штукой?

– Эта штука называется собор Сакре-Кёр. Он принадлежит мне. Я широко открываю глаза и рот.

– Bay! Видать, это вам обошлось в кругленькую сумму!

Он отпивает глоток оранжада, прежде чем ответить со слегка отсутствующим видом:

– В общем, не совсем так. Это был обмен.

– На что?

– Ты очень любопытная, малышка… Я принимаю как можно более невинный вид, в котором смешиваются облики многих киноартисток прошлого века: немного от Одри Хепберн с добавкой чуточки Изабель Аджани, чтобы с гарантией получить прекрасную дурочку.

– Все это очень странно… дом, появившийся посреди пустыни неизвестно откуда.

– Прежде всего, это не дом, а церковь, – любезно объясняет мужчина. – Она называется Сакре-Кёр и попала сюда из Парижа.

– Из Парижа? Вот это да! И как же вы доставили ее сюда? Вы разобрали ее, а потом снова собрали здесь, камень за камнем?

Он изучает меня добрый десяток секунд, не произнося ни слова и не снимая своих темных окуляров.

– Ничего подобного я не делал, – наконец неохотно признается он. – Всем занимались розуэллы.

– Это кто еще?

– Типы из Розуэлла, – терпеливо повторяет он. – Инопланетяне, которые там высадились.

– Не было в Розуэлле никаких инопланетян!

– Тогда как ты объяснишь вот это? – вопрошает он, небрежно махнув рукой в сторону собора.

Я пожимаю плечами, потом поднимаю руки перед собой, выставив вперед ладони, и произношу дрожащим голосом:

– Вам удалось это с помощью… магии? Он разражается смехом.

Через четверть часа я полностью расколола его – и без всякого кокетства. Хотя он и прикрывается темными очками, я прекрасно вижу его глаза. Когда он отводит их от моего лица, то лишь для того, чтобы проследить за моими руками или уставиться на что-нибудь более соблазнительное.

Кейт Свенсон сколотил состояние на шоу-бизнесе в начале пятидесятых, подготовив десяток артистов и разработав несколько концепций мультимедийных представлений для «Эльдорадо» («Досуг, игры и развлечения»). Несколько месяцев тому назад, когда он оставил свое дело, его посетил незнакомец, предложивший купить Сакре-Кёр. Каким образом ему удалось узнать, что Кейт, посетивший Париж в середине тридцатых годов, буквально влюбился в это архитектурное творение? Так или иначе, но они быстро сошлись на следующем: Свенсон не тратит ни сантима на приобретение собора, но обязуется создать за свой счет гигантскую статую, планы которой ему будут переданы. Где он ее возведет – не имеет значения, лишь бы все было проделано быстро и скрытно.

Потом будет произведен обмен.

Свенсон провел немало дней и ночей в укромном местечке на вершине столовой горы, куда я не догадалась заглянуть раньше. И вот сегодня его надежды исполнились. Он увидел неизвестно откуда возникших розуэллов, те подхватили статую и скрылись вместе со своим грузом в невидимой двери, открывшейся в пространстве-времени.

Потом они появились снова, на этот раз с собором Сакре-Кёр, водрузили его на указанное место и исчезли.

Что-то здесь не сходится. Я еще могу допустить присутствие на Земле банды инопланетян, но на кой черт им понадобилось создавать с помощью калифорнийского миллионера изображение Луизы Мишель, чтобы потом водрузить его на вершине холма Монмартр?

Все-таки не сомневаюсь: это последний трюк маман. И розуэллы явно вылезли из психосферы. В конце концов, они уже довольно давно появляются в фантазиях доброй половины человечества. С этой точки зрения, они не более реальны, чем домовые, драконы, демоны и так называемые изобретатели машин времени, пытающиеся всучить вам по сходной цене какое-нибудь кошмарное электронное устройство.

Я продолжаю болтать с Кейтом еще пару минут, прежде чем оставить его в глубокой задумчивости на паперти собора. Он рассеянно прощается со мной, даже не поинтересовавшись, каким образом я рассчитываю вернуться в края, более пригодные для жизни.

Не имеет значения, этот тип явно чокнулся.

Сразу после возвращения в Сеть я добываю опубликованный за время моего отсутствия предварительный отчет Труваллека. Как обычно, это свалка глупостей и дурацких гипотез, изложенных неудобоваримым стилем. Вот Последние абзацы опуса:

Таким образом, основываясь на собранных мной показаниях свидетелей, я вынужден, несмотря на то, что статуя изготовлена из нормального материала, основывать свое заключение на наличии парапсихического феномена, сходного с проявлениями деятельности тунов, отмеченных на протяжении нескольких последних недель. Можно предположить вмешательство инопланетян, так называемых розуэллов (вероятно, разновидность тунов), утащивших собор к себе или еще куда-нибудь. Поэтому я предлагаю поместить происшествие в рубрику «Природные катастрофы», так как туны не могут никоим образом рассматриваться в качестве виновников или юридически ответственных лиц, поскольку они не обладают легальным статутом человеческой личности.

Я не в состоянии оценивать правомочность жалобы, заявленной Парижской епархией, но я должен отметить наличие договора продажи от 14.11.63, находящегося на хранении у господина Дешана, нотариуса, пребывающего по адресу 67, авеню Ланжевен, F-75018, Париж. Договор гласит, что епископ, представленный монсеньером Шломо Пропагандой, уступает владение собором Сакре-Кёр и прилегающим к собору участком земли С.К.И.Снейкфингеру.

Несмотря на то, что монсеньер Пропаганда не помнит, чтобы ему приходилось подписывать подобный документ, он не вправе утверждать, что не делал этого, поскольку, согласно его же словам, он не всегда из-за нехватки времени смотрит, что ему подсовывают. А его подпись была признана аутентичной нашим научным отделом. Что касается Снейкфингера, то его легальный представитель Гедеон Же, с которым я связался, сообщил: ему наплевать, что находится на его участке, лишь бы ему не сообщали об увеличении поземельного налога.

Бедняга Труваллек – из всех возможных вариантов он всегда выбирает наихудший. Я говорю так потому, что приведенный выше отрывок из его донесения содержит важнейшую информацию, почти стопроцентно подтверждающую участие маман в этой истории. Ведь она хорошо знала Гедеона Же, а Снейкфингер – это один из ее знакомых, блондинистый толстячок с отвисшей нижней губой.

Поиск информации о Кейте Свенсоне позволяет мне установить происхождение розуэллов. Родители нашего миллионера принадлежали к тайной организации, почти секте, одной из множества подобных, которые пышно расцвели на рубеже тысячелетий. Их члены были уверены в ближайшем посещении Земли инопланетянами – новыми мессиями. Таким образом, переместившие статую и собор «грузчики» были порождены глубинами памяти Свенсона. Это объясняет, почему свидетель с миниатюрной собачкой увидел то же самое,- что и Свенсон. Все так, но каким образом маман сумела их использовать? Впрочем, с меня достаточно и того, что я узнала, а потому я без угрызений совести могу вернуться к прежним занятиям. Тем более, что для продолжения расследования мне пришлось бы отправиться в психосферу, а на это я не способна.

И все же, прежде чем вернуться к моим любимым базам данных, я должна выполнить последнюю формальность и проделать один трюк, который, как мне кажется, маман собиралась исполнить сама. Я достаточно хорошо знаю ее, чтобы не сомневаться в этом.

В определенных условиях мы, фантомасы, обладаем возможностью заставлять двигаться инертную материю – или, по крайней мере, создавать видимость ее движения. Так вот, если маман устроила перемещение этой статуи на вершину Монмартра, то вряд ли она сделала это только для того, чтобы та веками и тысячелетиями вздымала к небу свой вибробетонный кулак. Я прекрасно знаю, что она проделала этот фокус ради очередного розыгрыша.

Я тоже не могу противиться желанию сделать изящный ход.

Мгновением позже, когда багровое солнце, частично укрытое клочками облаков, опускается к горизонту, касаясь крыш высоких зданий квартала Дефанс, Луиза Мишель внезапно оживает, хлопает несколько раз в ладоши, чтобы привлечь внимание окружающих, и рычит громоподобным голосом, благодаря чему даже в отдаленных пригородах слышна фраза, одновременно являющаяся девизом и боевым кличем маман:

– Дух Коммуны будет вечно жить в наших виртуальных сердцах!

Потом она разражается смехом, а я неожиданно представляю выражение липа Труваллека, когда он узнает, что собор Сакре-Кёр обнаружили в пустыне Невада.

Перевел с французского Игорь ВАСИЛЬЕВ Roland C.Wagner. L'Esprit de la Commune. 2001. Публикуется с разрешения автора.

ЖОРЖ ФЛИПО

КАНУВШИЕ В ЛЕТУ

Пна лист картона бумагу с отпечатанным текстом: хотелвдруг чувствую,на табличку, которую вчера сам прикрепил на дверь сам не знаюкто напьется из нее. Теряя память о своей бывшей жизни, человек тем самым освобождает место в мозгу для нового бытия. Испить Леты, – значит, заново начать свою жизнь.

Этот текст просто великолепен! Испить Леты – заново прожить жизнь. Я не верю ни единому слову этой, неизвестно откуда взятой цитаты, но знаю, что подобная ложь благотворно действует на моих пациентов.

Уже допивая кофе, вижу, что ко мне направляется Менен, который взирает на меня с очумелым видом. Его ступор мне не нравится.

– Как дела, Менен? Ты меня узнаешь? Скажи, как меня зовут?

– Конечно, узнаю. Ты – Дерен, доктор Тони Дерен. Как видишь, я в порядке. Но я думал, что ты не дежуришь сегодня.

Я поворачиваю запястье, включаю наручный коннектор, заверяю свою личность отпечатком пальца, стучу по кнопкам и кликаю по пункту меню «Открыть файл». На стену проецируется график дежурств на понедельник. Мы оба сегодня дежурим.

Потом я задаю дурацкий вопрос:

– Ну, как провел выходные? Чем вы занимались с супругой? Менен смотрит на меня и качает головой. Он застыл, словно истукан.

– Я не помню… – Может, вы куда-нибудь ездили? Или ты встречался со своими друзьями?

– Нет. – Он в отчаянии. – Я не помню!

– Может, это записано в твоей памяти? Подсоединись и посмотри… Менен засучивает рукав и вытягивает свой коннектор. Он всегда прячет его под рукавом. Глупая стыдливость – ведь всем известно, что чем больше ты поражен летизмом, тем все больше тебе хочется спрятать свой коннектор.

– А, ну да, я так и знал! Мы были на «блошином» рынке. А на обратном пути попали в пробку… Бедняга Менен! Он относится к тем миллионам французов, которые по воскресеньям устремляются на «блошиный» рынок Порт-Клиньянкур*. Никогда еще там не было столько народу, как в наши дни. Словно, утратив память, каждый стремится зацепиться за прошлое. Отыскать следы, найти воспоминания, которые ему уже не принадлежат.

* Известный рынок подержанных вещей в Париже, где можно купить самые экзотические и старинные вещи. (Здесь и далее прим. перев.) Я-то рассуждаю об этом спокойно – ведь я не особо страдаю летизмом. Конечно, все мы поражены этим в той или иной степени, но я все же меньше, чем другие. Скверная штука – этот синдром Леты. Правда, не такой тяжкий недуг, как болезнь Альцгеймера, но зато он поражает гораздо больше людей старше двадцати лет. О, ничего опасного в нем нет, просто время от времени, по разному поводу и с разной продолжительностью случаются периоды забытая, которые словно замораживают нейроны мозга. Небольшой кусочек памяти то отключается, то вновь активируется. Мы все стали подобны старым книгам, у которых то и дело отрываются листы: читатели их теряют, вновь находят, потом опять теряют, но уже другие страницы… Люди пытаются хоть как-то восстановить пропущенные в книге своей жизни куски, домыслить их примерное содержание.

То есть домыслить самих себя.

И тогда на помощь людям пришла компьютерная техника. Человек быстро обрел привычку записывать в электронную память все мелкие факты и события, чтобы легко найти их при необходимости. И даже если вы не записали, всегда есть возможность отыскать их: Центральная Суперпамять – Башка – найдет эти факты у ваших ближних. Вы забыли, к кому собирались отправиться в гости сегодня вечером? Ничего страшного, Башка найдет того, кто вас пригласил.

Та эпоха, когда у каждого был свой персональный компьютер, теперь выглядит далекой и наивной. Правда, компьютерами все еще пользуются некоторые – и я, кстати, тоже, – но это редкость. Слишком неудобно и отнимает много времени. Сегодня каждому достаточно иметь небольшой терминал в виде браслета с выдвижным коннектором. Все хранится в Башке упорядоченным и защищенным образом, и эта информация доступна в любое время и в любом месте. «А как же личная жизнь?» – наверняка спросите вы. Она тоже находится под надежной охраной. В Башке есть три закрытых зоны: публичная, где откладывается информация общего доступа; частная, где всякий может сохранить сведения сугубо личного характера, доступ к которым можно получить лишь посредством своего коннектора после процедуры сверки личности; частно-публичная, где покоится информация, не предназначенная для широкой публики, но к которой может обращаться Башка, когда ей надо произвести анализ достоверности записей. Свидания с любовницей я записываю в частную зону. В частно-публичную я помещаю сведения о своей зарплате: Башке может потребоваться статистический анализ на уровне всей страны или проверка уплаты налогов, но это не касается моего ближнего. А вот мой график работы – это публичный сектор, где с ним может ознакомиться каждый.

Слишком легко, скажут пройдохи: если возникают сомнения, то надо всего лишь складывать все в частный сектор. Нет, это действительно было бы просто. Однако каждый имеет право только на крохотный кусочек ресурсов в частной зоне, а в частно-публичной – чуть больше. И поэтому делать свой выбор следует с умом.

Ну вот, я вам уже все объяснил – точно так же, как объясняют всем приезжим с других континентов, и вы будете правы, если восхититесь нашим западным прагматизмом. А вот и «дырка»: о чем же я хотел вам рассказать? Небольшое усилие, сейчас вспомню. Ах, да, о синдроме Леты. Эта болезнь появилась недавно, но она не такая уж постыдная: достаточно подключиться к Башке… впрочем, кажется, я вам об этом уже говорил… так вот, Башка ничего не забывает. И именно у нее я собираюсь навести справки относительно того, кого из моих пациентов я должен принять этим утром. Первым идет некто Леон Маринье. Что ж, пригласим его войти.

Это старик маленького роста и к тому же очень безобразной наружности. На желтом лице торчит мясистый красный нос. Даже не нос, а нечто вроде бесформенного отростка. Он настолько уродлив, что мог бы наводить страх на окружающих. Но его отвратительную внешность компенсирует вежливая, хотя и тоже отталкивающая улыбка, которая обнажает желтоватые зубы плохо вставленной челюсти.

– Добрый день, доктор. У меня проблемы с памятью. Я стал забывать имена, слова… Я обрушиваю на него залп разных тестов. Он преувеличивает: память у него осталась великолепной. Да, есть небольшие отклонения, но не более того.

Я готовлю для него серию умственных упражнений, которые следует выполнять ежедневно. В конце концов, именно для этого он и пришел ко мне. В больнице именно я – специалист по синдрому Леты. И я успокаиваю этого старикана.

– В вашем возрасте это абсолютно нормально, – я рассматриваю его карточку на экране. – Невероятно другое – то, что вы не почувствовали подобного раньше. Вы часто пользуетесь коннектором?

Он с победным видом засучивает рукав. Этот старый мальчуган не носит коннектор. Ну конечно, это вовсе не обязательно. И все-таки мой долг – предупредить его.

– Послушайте, вы уже не в том возрасте, чтобы кокетничать. Коннектор необходимо иметь всегда при себе, господин Маринье. Иначе вы рискуете стать жертвой крайне неприятных сюрпризов. Представьте себе, что на работе или в метро вы забудете, кто вы, как вас зовут и где живете.

Он корчит гримасу, которая делает его еще более уродливым, качает головой, а потом признается, понизив голос:

– На работе у меня с этим никаких проблем. Я ведь работаю на стационарном терминале. А носить эту штуку с собой… ну уж нет, увольте, я этого не хочу. Я не верю ей. Я не хочу доверять Башке ничего личного. Я записываю в нее лишь самые необходимые сведения и стараюсь пользоваться ею как можно реже. В силу своей профессии я часто думал об этом и пришел к однозначному выводу: нельзя доверять Башке!

Мне частенько приходится выслушивать от пациентов странные речи, но теперь я сбит с толку. И почему-то испытываю желание тоже понизить голос:

– Вы меня заинтересовали, господин Маринье. Объясните-ка мне это поподробнее.

– Я исхожу из одного дурацкого примера: если ваши воспоминания не совпадают с данными Башки, то кто, по-вашему, прав?

– Конечно, Башка. Она собирает данные и может сопоставить их с воспоминаниями других людей, в то время как мои воспоминания, возможно, являются ошибочными представлениями или в них произошел сбой после очередного приступа летизма.

– А вы не спрашивали себя, доктор, что бы произошло, если бы многие люди пришли к выводу, что какое-либо воспоминание – одно и то же воспоминание – не совпадает с данными Башки? Представьте, например, что вы помните, будто генерал де Голль носил усики, а Башка утверждает, что он был бородатым, и показывает вам в подтверждение этого фотографии? Один вы наверняка не будете настаивать на своей правоте. Но если таких, как вы, будет двадцать или сто человек, то вас это не встревожит?

– Нет. Во-первых, потому, что человек редко испытывает желание обсуждать с другими свои ошибочные воспоминания. Никто же не хочет выглядеть идиотом! О подобных вещах либо забывают, либо вносят коррективы в свои воспоминания, вот и все. И если бы даже у многих имелось одно и то же ошибочное воспоминание, то можно было бы просто сказать себе, что оно основано на одной и той же исходной ошибке, вот и все! К чему вы клоните?

– Представьте, что некоторые группы – какие, я не буду говорить – могли бы фальсифицировать данные Башки. Тогда очень быстро их правда стала бы официальной истиной. Все остальные послушно скорректировали бы свои воспоминания и сведения в нужную сторону, и не было бы никаких лишних разговоров. Кое-какие упрямцы, которые по-прежнему стояли бы на своем, считались бы не нарушителями, а просто немного более летизированными, чем все прочие.

– Напоминаю вам, однако, что доступ к данным Башки регулируется самой Башкой. И если вы введете в нее фальшивые сведения, то, сверив их со своей информацией, она сама удалит ложные факты. А иначе мы бы были отброшены к тем временам начала распространения Интернета, когда учащиеся могли быть убеждены, что Виктор Гюго – писатель XVIII века лишь на том основании, что прочли об этом в Сети. И еще я напомню вам, что существует Комиссия, состав которой обновляется каждый год и которая контролирует все злоупотребления и нарушения пользования Башкой.

– А кто назначает эту Комиссию? Башка! А кто контролирует Комиссию, вы задумывались когда-нибудь об этом? Quis custodiet custodes?* * Кто сторожит сторожа? (лат.) Он вызывает у меня легкую жалость своими невнятными подозрениями и латинскими изречениями. Все это – старый миф о заговоре олигархов, которые, манипулируя Башкой, якобы захватили власть и распространяют ложную информацию о прошлом и настоящем. И регулярно появляются фанатики, которые верят, что сделали сенсационное открытие. А правда проще и опаснее, чем они думают. И я испытываю невольный соблазн поведать своему собеседнику о моей тайной работе. Тогда у нас мог бы получиться интересный разговор. Но нет, пока еще слишком рано допускать разговоры о ней. Пусть первой об этом узнает Медицинская академия. Может быть, в следующий раз я расскажу этому старику все.

Я провожаю своего странного пациента до двери.

Кто следующий?

День сегодня длинный и дурацкий. Я постоянно возвращаюсь мыслями к этому старикашке. Как его звали?

И особенно я обдумываю свой завтрашний визит в Академию.

Ночь тянется так же, как день: бесконечно и по-дурацки, как все ночи, когда не спишь.

Утром я открываю ящик письменного стола и достаю оттуда толстую папку. Доклад, который я собираюсь представить, отпечатан на двух сотнях страниц. Отпечатан на бумаге с помощью моего персонального компьютера и моего личного принтера. Я ведь тоже не доверяю Башке. И у меня есть на то свои причины.

Я выхожу из метро на станции Сен-Жермен-де-Пре и прохожу мимо кафе «Две маго». Там полным-полно шумных, радостных деревенских олухов, которые коннектятся, кликают, проецируют на стены свои воспоминания. Ах, если бы они знали!… Я вступаю на улицу Бонапарта так, будто это – путь на Голгофу, и вхожу в огромный вестибюль Академии взволнованным, счастливым, сияющим от радости. Когда-нибудь и моя статуя появится здесь, я в этом уверен.

Дежурный всматривается в меня с явным подозрением. Точнее, в мою папку – как будто это какой-то неприличный предмет.

– Я врач и ученый и хотел бы представить доклад, который очень важен.

– Отправьте его через Башку, так будет намного проще.

– Нельзя, он существует только в бумажной версии.

Теперь мой собеседник всем своим видом выражает отвращение ко мне:

– Бумажной?! А почему не на папирусе? Ладно, подождите, вас примут.

Меня принимает Профессор. Он очень известен. Во всяком случае, его имя что-то говорит мне. У него вид весельчака.

– Так это вы – тот самый опасный ретроград, который хочет представить доклад на бумаге? Вы усложняете нашу задачу, потому что в этом случае Ученому совету будет гораздо сложнее оценить вашу работу. О чем же он, ваш доклад?

Резюмировать целый год исследований в нескольких фразах – довольно трудная задача, но я к этому подготовился. Я гляжу на своего собеседника без улыбки и торжественно объявляю:

– Это исследование корреляции частоты возникновения синдрома Леты с частотой использования коннекторов.

Он разражается смехом:

– Вовсе не нужно было писать об этом доклад, да еще на бумаге! И так известно, что чем человек больше поражен синдромом Леты, тем ему чаще приходится пользоваться коннектором. Это очевидно.

– Нет-нет, вы меня не поняли. Все наоборот. Я доказываю, что чем больше люди пользуются коннектором, тем их все больше поражает синдром Леты.

Я работал с разными объектами, проводил эксперименты и уверен, что выявил эту зависимость. Я ведь специалист по синдрому Леты.

– Как и все!

Он с веселым восхищением разглядывает мое озадаченное лицо, довольный произведенным эффектом, а потом повторяет, растягивая слова:

– Ка-ак-и-все-е. Ка-а-а-к-и-фсе… Каак – это ваше имя. А Ифсе – фамилия, причем, похоже, иностранного происхождения. Хм, ваш отец, наверное, был большим шутником. Каак Ифсе – сочетание, которое не так-то просто забыть. Я говорю вам это потому, доктор Каак Ифсе, что вы, возможно, не последний, кто представляет нам доклад на эту тему. Но и не первый, поверьте. И хотя мне искренне жаль вас, но за последние два года вы уже десятый, кто претендует на так называемое открытие. И всякий раз такие доклады были отвергнуты Советом после глубокого изучения. Тем не менее оставьте у меня свой опус. Если уж вы так на этом настаиваете, я включу его в повестку дня ближайшего заседания Совета.

Он извлекает свой коннектор. Я останавливаю его:

– Нет-нет, не надо ничего записывать. Я не желаю, чтобы эта работа вносилась в Башку. Я ведь не случайно напечатал доклад на бумаге!

Он смотрит на меня, как добродетельная мать на испорченного сынка.

– Я хочу быть любезным с вами, но чтобы ваши расчеты не пропали напрасно, их следует сделать доступными для членов Совета, а сделать это можно лишь с помощью Башки… Что ж, если вы этого не хотите, то я просто впишу в повестку дня следующее: «Доктор Дерен. Соотношение синдрома Леты и частоты использования коннекторов». В минимально возможном виде. Так вас устроит? И успокойтесь, я спрячу вашу папку под статуей Эскулапа в секретный люк, который открывается лишь по волшебному заклинанию. Мы будем читать его в капюшонах с отверстиями для глаз.

Я криво улыбаюсь в ответ на эту попытку рассмешить меня. Чисто французский порок: чем серьезнее дело, тем больше человек смеется над ним. Но можно ли насмехаться над результатами исследования, которое призвано буквально перевернуть вверх дном все наше общество? Через несколько дней Профессор поймет свою ошибку и принесет мне свои извинения.

Я ухожу, стараясь держаться с достоинством.

На следующий день я подключаю свой коннектор к турникету станции метро, чтобы электронный контролер вычел с моего счета стоимость поездки, но сигнала о произведенной операции не слышно. Я ставлю отпечаток пальца на экран коннектора, чтобы заверить свою личность, но и это не помогает.

В окошке меню появляется сообщение: «Личность не установлена».

Я думал, что коннектор не может выйти из строя. Во всяком случае, я никогда не слышал об этом. Я добираюсь до больницы пешком и оттуда звоню в Башку. Служащая пытается успокоить меня:

– Да нет, такие аварии иногда случаются. Редко, но бывает. Приезжайте в любое время, и мы разблокируем ваш коннектор, эта процедура займет всего пять минут.

Ехать нужно на другой конец Парижа. Я бы взял такси, но как его оплатить? Ведь все расчеты осуществляются посредством коннектора.

Я все-таки добираюсь туда на пределе сил. Мне удалось сэкономить на такси, но теперь придется разориться на новую обувь. Меня встречает техник, который, судя по его грубоватому обращению со мной, принимает аварию моего коннектора как свою личную беду:

– Вы, наверное, сделали какую-нибудь глупость, потому что эта штука никогда не выходит из строя.

– Но по телефону девушка мне сказала, что такое бывает.

– Девушка!… Может, это она будет чинить вам коннектор? Давайте его сюда.

Нет, инстинктивный страх перед властями сильнее меня. Я изображаю на лице виноватое смущение и протягиваю коннектор своему собеседнику. Он вертит его в руках, осматривает со всех сторон и возвращает, пожав плечами:

– Посмотрим. Заверьте-ка свою личность.

Я снова ввожу отпечаток пальца, и вновь появляется все то же сообщение: «Личность не установлена». Техник сердито говорит:

– Это не коннектор сломался, а вы сами! Идите за мной.

Он быстро идет по бесконечному коридору. Я едва плетусь за ним: у меня сильно болят ноги. Глядя прямо перед собой и не поворачивая ко мне головы, как будто меня нет, техник поясняет:

– Вы исчезли из базы данных. Вас не существует. Оказывается, это страшно неудобно – не существовать. Просто не знаю, как мне теперь вести себя, но любой ценой надо выглядеть спокойным и уверенным. Какие слова говорить? Как показать, что ты еще живешь? Я растерян. Может, я слишком преувеличенно пытаюсь казаться нормальным?

Тип впереди меня открывает дверь, нажимает кнопку звонка и оставляет меня одного в почти пустом кабинете, заверив, что ко мне скоро придут.

А потом приходит служащий. Старик. Очень некрасивый. Я сразу узнаю его. И он узнает меня. Это Маринье.

– Что ж, это очень забавно, доктор. Я не думал, что мы увидимся вновь, и так быстро, – вздыхает он. – Но на этот раз больны вы – вас не существует!

Ладно, не расстраивайтесь, для этого есть я. Это моя работа.

Он записывает мое полное имя, запускает поиск и качает головой:

– Нет, вас действительно нигде нет. Знаете что? Надо отыскать вашу частную зону. Положите-ка свою руку вот сюда, на экран, и Башка, возможно, опознает вас по отпечаткам пальцев.

Нет, это тоже не помогает. Он просит меня назвать мой личный код фильтрации, однако Башка и его не опознает. У меня больше нет своей частной зоны. Я полностью стерт. Исчез, как бесполезное воспоминание.

– Ладно, тогда мы восстановим вашу личность, все данные и историю жизни, – говорит Маринье.

В течение двух часов он задает мне кучу вопросов и стучит по клавишам, как сумасшедший. Тут вся моя карьера и биография. В конце концов, жизнь человека не более чем какая-то жалкая тысчонка мелких сведений.

– Ну вот, вы и вернулись из небытия к жизни! Я дам вам временную кредитную карту для расчетов, которая будет действовать до тех пор, пока вы не получите вашу следующую зарплату и пока не будет восстановлен ваш личный счет. Не стесняйтесь, это предусмотрено в качестве возмещения понесенного вами ущерба. Конечно, сумма ограниченная, но в целом… – Предусмотрено? Но почему? Разве подобные инциденты случаются часто?

– Очень редко. За два года у меня было с десяток таких случаев. Десяток! А кто еще мне недавно говорил о десятке? Что ж, тем хуже для Башки, я все равно это вспомню.

– А ваш последний случай – как звали того человека? Случайно, не доктор Каак Ифсе?

От удивления лицо старика желтеет еще больше, а нос становится еще краснее.

– Откуда вы знаете? Он вам знаком? Да-да, это был он. Знаете, такое имечко не забывается. Он был таким же, как вы. Полностью стертым из памяти.

Мы восстановили все его данные, и он ушел очень довольным. Наверное, у него все хорошо, раз он больше не вернулся сюда.

– А вы не могли бы дать мне его адрес? Я хотел бы встретиться с ним. Как пропавшим без вести, нам будет о чем поговорить. Да и как врачам тоже… Маринье запускает систему поиска. Спустя тридцать секунд его лицо вытягивается:

– Это невозможно. Технически невозможно! Он опять исчез! А, понятно… Поскольку он использовал мой терминал для повторной самоидентификации, то я найду отпечаток его пальца и его частную зону.

Он делает еще одну попытку. И теперь его нос из красного превращается в фиолетовый. Маринье в отчаянии:

– Нет ни единого следа! Ах, да, я знаю, где его можно найти. Когда я вручал ему временную кредитную карту, я записал ее в своей собственной частной зоне. Я всегда так делаю на всякий случай, для самоконтроля, если меня совсем уж стукнет по-крупному… Старик стучит по клавишам, и лицо его наливается краской, становясь самой настоящей рабочей палитрой художника. Я уже знаю, что он мне скажет.

– Он исчез и отсюда! Но самое странное, что он не один такой: все, у кого была эта проблема, стерты из моей таблицы расходов. Посмотрите, графы пусты. Это невозможно представить! Ведь только я имею доступ к этим данным!

Я смотрю на экран. Там выведена таблица, в которой всего десять строк. И они абсолютно пусты. За исключением первой колонки под названием «Род занятий», которой удалось уцелеть. В каждой клетке этой колонки написано всего одно слово: «Доктор». Значит, моих предшественников было десять человек, и все они, как и я, были врачами. И кажется, я догадываюсь, по какой врачебной специальности они работали. Я наконец-то понял то, что раньше лишь смутно предчувствовал.

– Ну что же, господин Маринье, я думаю, что заставил вас потерять целых два часа на всякую ерунду. Вы можете сколько угодно искать мое имя, но думаю, что оно вновь пропало. Помните о том разговоре, который состоялся между нами в понедельник? Вы тогда были слишком оптимистичны. Нет никакой олигархии, которая манипулирует Башкой. Это не олигархия, а монархия.

– А кто же монарх? Кто управляет Башкой?

– Никто.

Старик глядит на меня с заметным разочарованием. Он предпочел бы, чтобы действительно существовали какие-нибудь злодеи.

– Не смотрите на меня так, господин Маринье. Я тут ни при чем. Я всего лишь рядовой врач. Еще один из тех, до кого дошло, что ради сохранения контроля над своим мирком компьютерная система создает у людей абсолютную зависимость посредством синдрома Леты. Она неслучайно знает все наши тайны – ведь мы сами беспечно доверяем их ей. И она изменяет информацию всякий раз, когда ей это нужно.

– Но как Башка могла распространить этот синдром Леты?

– Не знаю. Но теперь, когда понятно, откуда взялся этот синдром, нужно покончить с ним. Да, конечно, Башка будет защищаться. Она уже защищается.

Она изымает из своей памяти всех тех, кто, как я и прочие с именем Каак Ифсе, пытается ограничить ее власть или хотя бы взбунтоваться против нее.

Она делает недействительными их научные труды, рассматриваемые Академией, и стирает их из памяти. Понимаете, для нее я уже не существую, а значит – умер и больше не опасен.

Маринье вежливо провожает меня до двери. Ему явно хочется, чтобы я поскорее ушел.

– Будьте осторожны, доктор, – говорит он. – Вы еще не так мертвы, как думаете. Возможно, для Башки вы еще не полностью умерли. Но она может этого добиться. Ведь Башка контролирует столько вещей в этом мире… Например, оборвется и рухнет в шахту ваш лифт. Или у вашего кибертакси внезапно откажут тормоза. Так что будьте осторожнее.

Не знаю почему, но мне хочется обнять его. И я делаю это и еле слышно выдыхаю старику на ухо:

– Вы тоже будьте осторожны.

– А я-то почему?

– Вы полагаете, Башка не заметила, что, восстановив меня в ее памяти, вы пытались отыскать следы всех Каак Ифсе? Вы думаете, это не встревожило ее? Она стирает из памяти все, что противоречит ее целям. И всех тех, кто знает, что ей можно противоречить. Будьте же осторожны, Маринье.