«ГОСУДАРСТВЕННАЯ СОЦИАЛЬНАЯ НОЛИТНКА НА ЮЖНОМ УРАЛЕ В ГОДЫ НЭНА (1921-1929 гг.) ...»

ИЗ ФОНДОВ РОССИЙСКОЙ ГОСУДАРСТВЕННОЙ БИБЛИОТЕКИ

Надеждина, Вера Александровна

Государственная социальная политика на Южном

Урале в годы НЭПа

Москва

Российская государственная библиотека

diss.rsl.ru

2006

Надеждина, Вера Александровна.

   Государственная социальная политика на Южном Урале

в годы НЭПа  [Электронный ресурс] : 1921 ­ 1929 гг. : Дис.

... д­ра ист. наук

 : 07.00.02. ­ СПб.: РГБ, 2006. ­ (Из фондов Российской Государственной Библиотеки).

Отечественная история Полный текст:

http://diss.rsl.ru/diss/06/0496/060496044.pdf Текст воспроизводится по экземпляру, находящемуся в фонде РГБ:

Надеждина, Вера Александровна Государственная социальная политика на Южном Урале в годы НЭПа СПб.  Российская государственная библиотека, 2006 (электронный текст) 71:06-7/

РОССИЙСКАЯ АКАДЕМИЯ ГОСУДАРСТВЕННОЙ СЛУЖБЫ ПРИ

ПРЕЗИДЕНТЕ РОССИЙСКОЙ ФЕДЕРАЦИИ

СЕВЕРО-ЗАПАДНАЯ АКАДЕМИЯ ГОСУДАРСТВЕННОЙ СЛУЖББ

На правах рукописи

НАДЕЖДИНА ВЕРА АЛЕКСАНДРОВНА

ГОСУДАРСТВЕННАЯ СОЦИАЛЬНАЯ НОЛИТНКА

НА ЮЖНОМ УРАЛЕ В ГОДЫ НЭНА (1921-1929 гг.) Специальность 07.00.02 - Отечественная история

Научный консультант: доктор исторических наук, профессорТургаев Александр Сергеевич Диссертация на соискание ученой степени доктора исторических наук

ОГЛАВЛЕНИЕ

Глава 1. Методологические аспекты изучения социальной политики.... 1.1. Модернизационная парадигма и социальная история: методологический 1.2. Идейно-политические (доктринальные) основания социальной политики Глава 2. Социальная политика и рабочий класс Южного Урала 2.1. Заработная плата как инструмент классовой политики: конфликт 2.2. Политика занятости и неразрешимость проблемы безработицы в рамках 2.3. Рабочий класс и власть: социальная эффективность государственной Глава 3. Социальная политика и крестьянство Южного Урала 3.1. Налоговая политика и крестьянские комитеты как инструменты реализации 3.2. Крестьянство Южного Урала и власть: от социального компромисса к 3.3. Кризис «деревенского НЭПа» 1928-1929 гг. на Южном Урале: отчуждение крестьянства от власти как фактор модернизационного срыва Глава 4. Дополнительные инструменты управления социальными процессами на 4.1. Народное образование: медленное накопление модернизационного 4.2. Здравоохранение, социальное обеспечение и жилищно-коммунальная политика: государственный патернализм в рамках возможного ретроспективного анализа увидеть те детали, черты и закономерности, которые прежде ускользали от внимания исследователей и/или трактовались односторонне. Такое «переосмысление» прошлого не только делает глубже и прочнее «связь времён», но и предоставляет возможность власти и обществу извлечь «исторические уроки» из успехов и неудач пройденного пути, объективнее оценить собственные силы и возможности.

российского общества, характеризующегося сложными переходными процессами, напряжённым поиском оптимальной системы социальноэкономической, политической, социокультурной организации, способной постиндустриального века и обеспечить тем самым сохранение и укрепление статуса России как одной из ведущих мировых держав'.

Само состояние «переходности», в котором оказалась Россия после противоречивость и неоднозначность всех сторон жизни страны. Наверное, одним из самых явственных показателей противоречивости современного развития явился ход социальных процессов: формирование новой социальной структуры и порождаемые этим процессом сложные конфликты, В условиях растущей социально-имущественной поляризации общества, ухудшения или стагнации жизненного уровня значительной части населения, на первый план объективно начинает выходить задача проведения такой государственной модернизирующейся России в направлении «социального государства».

' См.: Постиндустриальный мир и Россия. М.: Эдиториал УРСС,2001.

в этой связи в последние годы всё более популярной в политических и интеллектуальных кругах страны становится идея об активной регулирующей роли государства в социальной сфере. Определённые признаки качественного изменения государственной социальной политики, наблюдающиеся уже несколько лет, дают основания полагать, что подобная идея начинает воплощаться в реальные действия власти.

При всей относительности исторических аналогий и сравнений нельзя не отметить, что в недавней истории России уже был опыт государственного регулирования социальных процессов в условиях переходного общества - опыт 1920-х гг., этапа развития, вошедшего в историю как «эпоха НЭПа». Признавая существенные отличия этих исторических ситуаций, нельзя не отметить два важных системных сходства нэповской и постсоветской России: в обоих случаях имелись смешанные системы в экономике, сочетавшие частную, государственную и кооперативные формы собственности, а перед обществом в целом стояла задача поиска наиболее быстрого и эффективного пути всесторонней, в том числе и социальной, модернизации.

Как хорошо известно, исторический опыт является неотъемлемым элементом любого научного познания действительности, способного должным образом рационализировать политику власти, придать ей необходимую эффективность. Поэтому представляется, что новое обращение к изучению истории НЭПа, эпохи перехода к новой системе общественного устройства, обладает не только научной самоценностью, но и приобретает в таком, в частности, её аспекте как история государственной социальной политики, практически-политическую актуальность.

В отечественной историографии ПЭПа, переживающей в последние годы очевидный качественный подъём, на первый план вышло понимание того времени как чрезвычайно сложного, многосоставного, противоречивого и динамического процесса. Всё большую поддержку в научном сообществе находит точка зрения, высказанная в своё время В.П.Дмитренко, о том, что переход победивших в гражданской войне большевиков к политике нэпа означал «появление альтернативного пути развития послеоктябрьского общества»'. Высказывается аргументированное мнение и о том, что внутри альтернативность разных вариантов развития^.

Естественно, что при таком понимании нэпа политика большевистской противоречивость положения, при котором партия, захватившая власть ради кардинального переустройства общества на социалистических началах, переходит к использованию экономических методов и средств, характерных как раз для отвергаемого её идеологией буржуазного общества, неизбежно должна была проявиться и в такой важной сфере как социальная политика.

российского общества, лидеры большевизма, в первую очередь В.И.Ленин, именно государству, монопольной властью в котором обладала партия, действительности в соответствие с объективно существующими, по их убеждению, законами общественного развития, открытыми Марксом.

Большевистская партия должна была, особенно после официального принятия лозунга «строительства социализма в одной, отдельно взятой стране», социалистическая траектория развития действительно соответствует коренным, жизненным интересам людей. Можно сказать, что государство в такой ситуации объективно становилось, прежде всего, сог^иальным государством, по политике которого, по тому, как она способствует улучшению жизни людей, население страны способно было судить о совпадении своих собственных интересов с интересами власти.

Именно реальные позитивные сдвиги в социальной жизни общества могли стать важнейшим аргументом в пользу социалистической модернизации России, ' Дмитрепко В.П. Четыре измерения иэпа // НЭП: приобретения и потери. М.: Наука, 1994.

С.31.

^ Соколов А.К. Историческое значение нэпа // НЭП в коптексте исторического развития России XX века. М.: ИРИ РАН,2001. С.8-9.

социалистического варианта завершения перехода страны из аграрной, доиндустриальной в индустриальную стадию развития.

Поэтому не будет преувеличением сказать, что успехи или неудачи сог[иальноп политики в значительной мере определяли и успех или неудачу всей новой экономической политики.

Следовательно, анализ социальной политики Советского государства в 1920-е гг. поможет решению важной исследовательской задачи: поиску ответа на вопрос, до сих пор остающийся предметом дискуссии в отечественной и зарубежной историографии: существовала ли «нэповская» модернизационная альтернатива форсированной модернизации по-сталински, и если существовала, то в силу какого комплекса причин она не была реализована?

При этом необходимо учесть, что социальная политика Советского государства 1920-х гг. представляла собой многокомпонентную систему, своеобразное единство разработок и установок центральной власти, соответствующих решений и действий на местном уровне и, что особенно важно, обратной реакции населения на действия властных структур.

Поэтому, анализируя эту политику, необходимо различать, условно говоря, пять основных уровней такого анализа.

Во-первых, идейно-интеллектуальный уровень.

Марксистское учение, лежавшее в основе идеологии большевизма, не давало и не могло дать прямых ответов на поставленные самой российской действительностью вопросы. Необходима была интеллектуальная адаптация основных положений марксизма и ранее выдвинутых партийных установок к решению конкретных задач, в том числе и социальной политики.

Во-вторых, это политический уровень. Теоретическое осмысление проблемы социальной трансформации российского общества воплощалось в политические решения, принимавшиеся на уровне центрального партийного руководства (съезды и конференции РКП(б)-ВКП(б), пленумы ЦК, заседания Политбюро ЦК и проч.), затем ретранслировавшиеся на уровень местного партийного руководства.

В-третьих, это институционально-правовой уровень. Партийные решения становились основой для конкретных государственных решений, как в центре, так и на местах (Советы всех уровней и их исполнительные органы).

В-четвёртых, это уровень практической деятельности тех организаций, предприятий и учреждений, которые осуществляли социальные меры и входили в непосредственный контакт с основным объектом государственной социальной политики - собственно населением страны.

В-пятых, это реакция населения, главного объекта социального воздействия, осуществление своего рода «обратной связи» между государством и социумом, влиявшей в той или иной степени на коррекцию и видоизменения государственной социальной политики.

Таким образом, целостное рассмотрение социальной политики периода НЭПа требует исследования заявленной проблемы на всех пяти уровнях.

Постановка столь масштабной исследовательской задачи потребовала в рамках настоящей диссертации осуществления не только хронологического, но и территориального ограничения предмета исследования.

Хронологические рамки современной историографии. Если относительно начальной даты существует в целом согласие считать таковой март 1921 г. и принятое на X съезде РКП(б) решение о замене продразвёрстки продовольственным налогом, то относительно конечной даты общепринятой точки зрения нет.

В некоторых работах последних лет наметилась тенденция ограничивать период НЭПа 1927 годом, исходя из того, что чрезвычайные меры, предпринятые в ходе хлебозаготовок 1927-1928 г., означали фактический отказ от нэповского курса в ключевом звене - взаимоотношений с крестьянством.

Однако нам представляется более убедительным традиционный подход связывать окончание НЭПа с событиями осени 1929 г., когда развернулась массовая ликвидация индивидуального крестьянского хозяйства, поскольку до этого времени, как справедливо отмечено в одной из недавних обобщающих работ по истории 1920-х гг., оставались «в неприкосновенности важнейшие признаки нэпа... ещё продолжало существовать крестьянское товарное хозяйство... частная торговля и промышленность»'.

Видимо, условной точкой начала «великого перелома» можно считать ноябрьский пленум ЦК ВКП(б) 1929 г. После публикации стенограммы этого пленума становится очевидным, что именно на нём Сталин и его окружение получили со стороны партийного руководства санкцию на промышленный рывок и насильственное насаждение колхозов в деревне.

Поэтому хронологические рамки диссертации охватывают период марта 1921 г.-ноября 1929 г.

В качестве территориальных рамок работы избран регион «Южный Урал», который в современном административно-территориальном делении Российской Федерации включает Челябинскую, Курганскую и Оренбургскую области и Республику Башкортостан.

В рассматриваемый в диссертации период времени эти территории выглядели следующим образом:

Челябинская область: в 1919-1923 гг. - Челябинская губерния в составе РСФСР; проведение в конце 1923 - начале 1924 г. районирования Урала привело к разделению Челябинской губернии на 4 административные единицы:

Челябинский, Курганский, Троицкий и Златоустовский округа Уральской области; такое деление просуществовало до 1934 г., когда была создана Челябинская область;

Курганская область: в 1919 - 1923 г. - Курганский уезд в составе Челябинской губернии и Шадринский уезд в составе Екатеринбургской губернии, 1923-1934 гг. - Курганский и Шадринский округа Уральской области;

Оренбургская область: в 1919-1920 гг. - Оренбургская губерния в составе РСФСР, в 1920-1925 гг. - в составе Киргизской АССР, в 1925-1928 гг. вновь в составе РСФСР, с мая 1928 г. до 1934 г. - Оренбургский округ СреднеВолжской области (края);

' Россия пэповская. М.: Новый хронограф,2002. С. 10.

^ Как ломали нэп. Стенограммы пленумов ЦК ВКП(б) 1928-1929 гг. В 5 т. М.: Междунар.

фонд «Демократия»,2000. Т.5. С.14.

Республика Башкортостан: с 1919 г. и весь последующий период Башкирская АССР в составе РСФСР. Первоначально включала только часть территории Уфимской губернии (Малая Башкирия) и существовала параллельно с ней. В связи с упразднением в июне 1922 г. Уфимской губернии территория последней вошла в состав БАССР (Большая Башкирия).

Необходимость выбора именно таких территориальных рамок, помимо чисто технических причин (объём исследования, охватывающий на современной источниковой базе весь уральский регион, значительно превышал соображениями.

Во-первых, сложившейся в историографии традицией рассматривать всю территорию Урала («Большой Урал») состоящей из двух регионов, разделённых по географическому принципу: Южный Урал и Средний Урал. Как правило, диссертационные работы, посвященные отдельным аспектам истории Урала в XX веке, охватывали либо отдельные области и республики Урала, либо территории, объединённые в эти два указанных региона.

Во-вторых, природно-хозяйственными условиями этих территорий.

сельскохозяйственный район. Средний Урал - как преимущественно промышленный. В период 1920-х гг., в отличие от последующих лет, это хозяйственное отличие имело качественный характер.

В-третьих, тем обстоятельством, что в современной историографии НЭПа уже достаточно хорошо изучены на новой источниковой базе процессы, происходившие в масштабах всей страны, но ещё явно недостаёт исследований регионального характера, охватывающих исторически сложившиеся хозяйственно-географические и социокультурные территориальные комплексы.

Исходя из вышесказанного, можно следующим образом сформулировать проблему данной диссертационной работы - исследование социальной политики Советского государства в годы НЭПа как единства идейно-теоретических (доктринальных) установок большевизма, политических и институциональноправовых решений и практических действий центральной и местной власти и обратных реакций населения на эти решения и действия (в региональных рамках Южного Урала).

Из определения проблемы логически вытекают определения объектов и предмета исследования.

Объектами в данном случае выступают государство как единство политических и управленческих структур центра и региона и население региона, дифференцированное по социальному статусу.

Выделение в качестве объекта исследования населения Южного Урала потребовало дополнительного уточнения содержания этого объекта.

Социальная структура российского общества 1920-х годов остаётся одним из дискуссионных вопросов современной историографии. В некоторых работах последнего времени высказывается мнение о значительном упрощении социальной структуры, "отсечении" верхушки прежней социальной пирамиды, «вымывании» промежуточных групп как неизбежном последствии катаклизмов, пережитых обществом в 1917-1921 гг. Так, по оценке И.Б.Орлова, «к 1922 г.

российский социум на 85% состоял из архаизированного крестьянства, а остальными были городские и полугородские маргиналы»'.

Конечно, эта проблема требует дальнейших углублённых исследований, но нельзя и сейчас не признать того факта, что в условиях исчезновения прежней (дореволюционной) социально-статусной иерархии в годы НЭИа происходил процесс своеобразного «переформатирования» • социальных статусов и ролей, в котором «классообразующую функцию» принимало на себя государство^.

В рамках большевистской доктрины классами (если не учитывать фактически уничтоженные в России дворянство и буржуазию) считались только пролетариат и крестьянство, все остальные компоненты социума оценивались как «группы» и «прослойки», место которых в обществе определялось их большей или меньшей связью с этими двумя классами. Социальноэкономической основой НЭПа в рамках большевистского понимания являлась ' Орлов И.Б. Новая экономическая политика: история, опыт, проблемы. М.: Сип1алъ,1999.

С.110-111.

^ Ливший А.Я., Орлов И.Б. Власть и общество: Диалог в письмах. М.: РОССПЭН,2002. С.39.

именно рабоче-крестьянская «смычка», от её прочности и степени поддержки со стороны рабочих и крестьян зависели и сохранение существующей власти, и численности и качественного состава именно рабочий класс считался ведущей силой, определяющей (под руководством большевистской партии) общее направление общественного развития.

ориентирована главным образом на управление процессами в двух основных классах общества. Это не означает, что аналогичной политике в отношении, например, служащих, интеллигенции, городской буржуазии (нэпманов) и т.п., второстепенное место, особенно на российской периферии, где численность таких групп и их социально-экономическая роль были невелики.

Конечно по мере реализации планов индустриальной модернизации, (служащие, интеллигенция), повышение их роли и, следовательно, усиливалась потребность в проведении властью в их отношении особой социальной линии.

хронологическими рамками НЭПа.

относительно незначительной (по сравнению, например, с горнозаводскими районами Среднего Урала) численности рабочих и при ещё меньшем удельном весе всех остальных групп населения. Показательно и то обстоятельство, что в встречаются сведения, специально посвященные интеллигенции или служащим.

Сказанное даёт основания ограничить в рамках настоящей диссертации категориями: рабочий класс и крестьянство. Рабочая составляющая социальной политики логически поставлена на нервое место, несмотря на незначительный удельный вес пролетариата на Южном Урале, поскольку власть отдавала приоритет отношениям с рабочими, независимо от их реального места в социальной структуре страны и отдельных её регионов.

Изучение социальной политики по отношению к остальным группам населения региона, безусловно, также обладает научной ценностью, но должно, как нам представляется, явиться задачей самостоятельного исследования.

Предметом взаимоотношений государства и общества (населения), взятая как логическое единство центральной и региональной социальной политики и ответных реакций населения (рабочих и крестьян) на эту политику.

Проблемное поле диссертации потребовало отдельной разработки методологии его исследования.

Естественно, что методологическую основу данного, как и любого научного исследования, образуют основополагающие принципы историзма и системности.

Первый из них предполагает рассмотрение и анализ cof^иaльнoй политики 1920-х гг. как процесса, последовательно развивающегося во времени, обладающего преемственностью по отношению к предыдущему этапу развития страны и, в свою очередь, являющегося предпосылкой последующих процессов.

Видеть эту «связь времён», рассматривать каждое событие в его развитии из относительно «отдалённого прошлого» в «недавнее прощлое» - только такое следование принципу историзма позволит избежать опасности преувеличить роль частного, случайного, заменить познание закономерностей общественных процессов изучением спонтанного стечения «обстоятельств времени и места».

Второй принцип палагает на исследователя обязанность рассматривать общество как системную целостность. Следовательно, изучая социальную составляющую нэповского курса большевиков, необходимо видеть всю совокупность взаимосвязей, детерминирующих социальную сферу, но в то же время и позволяющую ей, в свою очередь, оказывать детерминирующее воздействие на те или иные стороны жизнедеятельности общества.

Однако конкретно-нрактическое применение этих основных принципов потребовало некоторых дополнительных уточнений и дополнений.

Прежде всего, это было связано со сложившейся в отечественном обществоведении трактовкой категории «социальная политика».

Как известно, сам этот термин вошёл в обиход советского обществознания только в 1960-е гг., что во многом было связано с его появлением в политическом и научном лексиконе стран Запада.

Особенно активно проблемой «социальной политики» отечественные обществоведы занялись в связи с известной формулой «развитого социализма».

Теоретическое обоснование содержания этой категории давалось в рамках «научного коммунизма» как сознательное, «научное» управление процессами регулирования социальной структуры общества с точки зрения стирания в ходе этих процессов различий между классами и движения в сторону однородной структуры советского общества'.

Применение этой категории историками сводилось к иллюстрации философско-социологической точки зрения посредством анализа (а чаще простого пересказа) соответствующих решений партийно-государственных органов и последующего изучения конкретной их реализации. Последняя задача решалась преимущественно путём количественных измерений динамики таких показателей как, например, уровень оплаты труда, социальное обеспечение, регулирование бытовых условий жизни (питание, жильё, здравоохранение), образовательной и культурной (досуговой) сфер.

В последние 10-15 лет, как и другие постулаты «научного коммунизма», подобная трактовка государственной социальной политики утратила своё научно-теоретическое значение и вряд ли может считаться убедительной.

Однако ведущей тенденцией в новых условиях стала интерпретация социальной политики с формально-институциональной точки зрения, что в принципе (если не обращать внимания на некоторые терминологические новшества) оказывается очень близко к прежней марксистской трактовке.

' См. напр.: Социальная политика КПСС в условиях развитого социализма. М.:

Политиздат, 1979; Социальная политика Советского государства. Укрепление ведущей роли рабочего класса в социалистическом строительстве. М.: Мысль,1985; и др.

подготовленном учёными Московского государственного социального университета, даётся следующее определение: «На основе системного анализа определена сущность социальной политики, которая представляет собой жизнедеятельность различных групп населения с целью консолидации общества и обеспечения стабильности политической власти на основе правового регулирования»'.

Если воспользоваться методологией изучения социальной политики, предлагаемой этими и другими авторами^, и применить её для изучения истории социальной политики Советской власти в годы НЭПа, то фактически придётся ограничиться исключительно анализом соответствующих партийногосударственных решений центральных и местных (в пределах Южного Урала) органов и их осушествления. Безусловно, без такого анализа при исследовании государственной социальной политики не обойтись, но и ограничиться только им крайне проблематично. Тем более, что в последние годы в изучении истории НЭПа произошли существенные качественные сдвиги, связанные, в первую очередь, с начавшимся широким применением методов социальной истории.

Социальная история, научное направление, доказавшее свои высокие гносеологические возможности, характеризуется, среди прочего, активным использованием приёмов и методов, заимствованных из других социальных наук (социологии, политологии, социальной психологии и т.д.)^ Поэтому её методологию можно определить как синтезную, где исходные элементы методологического синтеза зависят от конкретного историка и часто подбираются под решение конкретной исследовательской задачи.

' Социальная политика: парадигмы и приоритеты. М.: Изд-во МГСУ «Союз»,2000. С.5.

^ См. напр.: Аверин А.Н. Социальная политика государства и социальная структура общества.

М.: «Дело Лтд», 1995; Торлопов В.А. Социальное государство в России: идеалы, реалии, перспективы. Спб.: Изд-во Рос. пед. ун-та,1999; и др.

' О социальной истории как методологии исторических исследований и её современном состоянии см. подробнее: Соколов А.К. Социальная история России новейшего времени:

проблемы методологии и источниковедения // Социальная история. Ежегодник, 1998/99. М.:

РОССПЭН,1999. С.39-76.

Другой методологической особенностью новейших исследований по истории России является применение, в том числе и в связи с исследованиями социальной истории общества, модернизационного подхода к истории'.

Большую роль в развитии историографического процесса в этом направлении сыграло создание коллективом учёных Института истории и археологии Уральского отделения РАН под руководством академика В.В.Алексеева первого обобщающего труда по истории российской модернизации^.

модернизационного подхода в исследованиях российской истории, прежде всего советского периода, указывал А.К.Соколов. По его мнению, теория исследование реально происходивших процессов... Таким образом, прокладывается путь к историческому синтезу, отходящему от идеологической тенденциозности и предвзятости, схематического изложения событий, лишённых культурно-исторического контекста»''.

В текущей историографической литературе высказывается мнение, что модернизационный подход в последние годы превратился в одну из основных методологических тенденций в изучении отечественной истории'*.

решением которой оказались взявшие власть большевики, являлось осуществление индустриальной модернизации России, получило широкое распространение в работах отечественных историков последних лет. «На базе государственного социализма, отмечал, например, М.М.Горинов, Россия ' См. напр.: Вишневский А.Г. Серп и рубль: Консервативная модернизация в СССР. М.:

ОГИ,1998; Лейбович О.Л. Модернизация в России: К методологии изучения современной отечественной истории. Пермь: Зан.-Урал. учеб-науч. центр, 1996; Он же. Реформа и модернизация в 1953-1964 гг. Пермь: Изд-во Перм. ун-та,1993; Миронов Б.Н. Социальная история России периода империи (XVIII - начало XX в.). В 2 т. Спб.: Дмитрий Буланин,1999;

Сенявский А.С. Проблемы модернизации России в XX веке: диалектика реформизма и революционности // Россия в XX веке: Реформы и революции. В 2 т. М.: Наука,2002. Т.1.

С.55-69; и др.

^ Опыт российских модернизаций. XVIII-XX века. М.: Паука, 2000.

• Соколов А.К. Об изучении социальных преобразований Советской власти (1917 - 1930-е годы) // Россия в XX веке: Реформы и революции. Т.1. С.110.

Проскурякова П.А. Концепции цивилизации и модернизации в отечественной историографии // Вонросы истории. 2005. № 7. С.153-165.

смогла решить ключевые задачи индустриальной фазы универсального (общечеловеческого) процесса модернизации»'. В коллективной монографии «Россия нэновская» указывается, что коммунистическая доктрина становилась духовной оболочкой «объективного процесса, смысл которого заключается в ключевом понятии - модернизация»^.

Мы разделяем именно такое понимание объективного содержания преобразовательных действий большевистской партии и полагаем, что «строительство социализма в одной, отдельно взятой стране» на практике означало создание «советского» варианта индустриального общества. Поэтому основные закономерности модернизационного процесса как переходного этапа от аграрного общества к индустриальному, а также методы исследования этого процесса, разработанные западной социальной наукой, могут быть, при соответствующей адаптации, применены для изучения отдельных аспектов и всей нэповской политики большевиков в целом.

Таким образом, принципы историзма и системности в настоящей диссертации реализуются как синтезная методология, в основе которой лежит соединение модернизационной парадигмы и исследовательских инструментов социальной истории. Более подробно этот вопрос будет рассмотрен в разделе 1.1, где конкретизируется, на базе применяемых автором методологических инструментов анализа, рабочая гипотеза, положенная в основание диссертации.

Степень исследованности проблемы в историографии.

Социальная политика Советского государства в годы НЭПа сравнительно редко становилась предметом специальных исследований в отечественной историографии, в том числе и применительно к Уралу, хотя количество литературы, в той или иной степени касающейся этой проблемы, достаточно велико.

Поскольку социальная политика являлась неотъемлемой составной частью всей политики партии, то, пожалуй, ни один обобщающий труд по истории КПСС, истории СССР, истории рабочего класса и крестьянства, истории ' Историческое значение НЭПа: Сб. научных трудов. М.: ИРИ РАН, 1990. С.6.

Россия нэповская. С.9.

отдельных республик и регионов страны не обходился без соответствующих разделов, рассматривающих изменения в материальных, бытовых, культурных условиях жизни населения страны, в первую очередь, рабочего класса и трудового крестьянства. Аналогичные разделы также были необходимой частью авторских монографий и статей, анализирующих различные аспекты советской истории 1921-1929 гг.

Вместе с тем следует учесть, что, будучи частью общеполитического курса РКП(б) - ВКП(б), социальная политика отражала как формально, так и содержательно все изменения и колебания этого курса, что делает невозможным оценить степень изученности социальной политики без оценки аналогичной степени изученности всей политики НЭПа.

репрезентативным, должен включить: 1) степень и характер изученности НЭПа как политического курса, проводивщегося большевистским руководством страны в 1920-е гг.; 2) степень и характер изученности социальной политики как составной части всей нэповской политики; 3) степень и характер изученности социальной политики 1920-х гг. в пределах всего Уральского региона и Южного Урала в частности.

Естественно, что подобный историографический анализ предполагает и определённый хронологический принцип, отражающий основные качественные этапы развития отечественной исторической науки.

всесторонне обоснованной и общепринятой периодизации эволюции исторического знания в нащей стране в XX веке.

Ряд появивщихся в последние годы историографических работ, в которых делаются попытки проанализировать историю исторической науки в нащей стране, носят очерковый характер и заметно отличаются друг от друга и общим подходом, и частными оценками'.

' См. напр.: Заболотпый Е.В., Камынин В.Д. Историческая наука России в преддверии третьего тысячелетия. Учебное пособие. Тюмень: Изд-во Тюмен. гос. ун-та, 1999;

Историческая наука России в XX веке. М.: Нау^ню-изд. центр «Скрипторий»,1997;

Исторические исследования в России. Тенденции последних лет. М.: «АИРО-ХХ»,1996;

Вместе с тем можно отметить, что наметилось сближение позиций учёных, заключающееся в признании (во всяком случае применительно к изучению послеоктябрьской истории страны) наличия трёх историографических этапов, границами которых в хронологическом плане считаются середина 1950X гг. и вторая половина (или конец) 1980-х гг.

Подобная периодизация вполне применима и к историографии НЭПа.

Первый период изучения НЭПа начался с перехода большевистской партии к новой политике и продолжался до середины 1950-х гг.

Второй период, начавшись в середине 1950-х гг., продлился до 1988 гг. В идеологическом плане роль стимула для начала качественных перемен в советской исторической науке сыграли известные решения XX съезда КПСС, а в научном плане деятельность журнала «Вопросы истории» в 1955гг.' Третий период можно считать длящимся до настоящего времени. Его начало связывается с 1988 - 1989 гг., поскольку именно в эти два года появились первые публикации по нэповской проблематике, отходящие в ряде принципиальных моментов от ранее доминировавшей точки зрения^.

Поскольку общепринятых определений качественного содержания этих этапов применительно к изучению НЭПа пока нет, то можно предложить назвать их, соответственно, периодами «партийно-политической», «советской научной» и «постсоветской научной» историографии НЭПа.

«Партийно-политический» период историографии НЭПа (1921- середина 1950-х гг.) постановка исследований в жёсткие идеологические рамки соответствия Исторические исследования в России - II. Семь лет спустя. М.: АИРО-ХХ,2003; Литвак Б.Г.

Парадоксы российской историографии на переломе эпох. Спб.: Дмитрий Булаиип,2002;

Сахаров А.Н. О новых подходах к истории России // Вопросы истории. 2002. JT 8. С.3-20;

Советская историография. М.: РГГУ,1996; и др.

' См. подробнее: Сидорова Л.А. Оттепель в исторической науке: Советская историография первого послесталинского десятилетия. М.: Памятники ист. мысли, 1997.

^ См. напр.: Данилов В.П., Дмитренко В.П., Лельчук B.C. НЭП и его судьба // Историки снорят. 13 бесед. М.: Политиздат, 1988. С.122-190; Круглый стол: Советский Союз в 20-е годы // Вопросы истории. 1988. JT 9. С.3-58; Паумов В., Курин Л. НЭП: суть, опыт, уроки // Урок даёт история. М.: Политиздат, 1989. С.91-106; и др.

«генеральной линии партии». Некоторый разброс мнений внутри этой линии был окончательно ликвидирован на рубеже 1920-1930-х гг. после осуждения так называемого «правого уклона в ВКП(б)», лидеры которого, Н.И.Бухарин и А.И.Рыков, претендовали на отличную от мнения И.В.Сталина трактовку нэповского курса партии.

В результате в 1930-е гг. восторжествовала единственно допустимая и считавшаяся единственно верной точка зрения на период НЭНа, закреплённая в изданном в 1938 г. «Кратком курсе истории ВКН(б)». Согласно «Краткому курсу», НЭН был временным отступлением на пути к сопиализму, периодом накопления сил и средств для решительного перехода в наступление на остатки капитализма в стране'.

Следовательно, НЭП должно было рассматривать исключительно под углом зрения социалистической перспективы, искать и находить в нэповской практике конкретные свидетельства того, как создавались условия для «великого перелома» рубежа 1920-х - 1930-х гг. и последующего успешного строительства социализма.

Крайне немногочисленные публикации, касавшиеся нэповских сюжетов (главным образом это были брошюры партийно-пропагандистского характера), с середины 1930-х гг. и почти на двадцать лет свелись исключительно к подбору фактов, иллюстрирующих соответствующие цитаты из партийных документов или сталинских текстов. Однако, характеризуя «партийно-политический»

период нэповской историографии, не следует забывать о том, что есть разница между работами 1930-х и последующих лет и работами, выходившими непосредственно в годы НЭПа, многие из которых потом на долгие годы оказались изолированы в спецхранах библиотек.

Прежде всего, это касалось научной деятельности непартийных учёныхэкономистов, работавших в советских хозяйственных органах, в частности в ВСНХ и Госплане, наиболее известными из которых были Н.Д.Кондратьев и А.В.Чаянов, а также некоторых бывших членов меньшевистской партии.

История Всесоюзной Коммунистической нартии (большевиков). Краткий курс. Ренр. воспр.

текста изд.1945 г. М.: Логос,2004. С.245-246.

Интересные свидетельства о взглядах этой группы специалистов на политику нэпа приводятся в воспоминаниях Н.Валентинова', В этот же период за рубежом был опубликован ряд работ оказавшихся в эмиграции российских учёных, политических деятелей и публицистов, в которых давалась иная трактовка основных проблем НЭПа^.

Именно в этих работах была впервые сформулирована точка зрения, широко обсуждавшаяся в отечественной «перестроечной» историографии, об альтернативности НЭПа, о возможности, оставаясь на базе прежней политики, решить острейшие проблемы экономики страны, вывести её на передовой для своего времени уровень развития, анализировались противоречия НЭПа, историографического корпуса 1920-х гг. сохраняет определённое научное значение и сейчас, предоставляя дополнительную аргументацию сторонникам аналогичной точки зрения в современной историографии.

Что касается основного корпуса публикаций по нэповской тематике, изданного в 1920-е гг. в СССР, то почти все работы принадлежали членам большевистской партии, в том числе и её руководителям.

Конечно, последние (например, статьи и речи И.В.Сталина, Л.Д.Троцкого, Н.И.Бухарина, А.И.Рыкова, Л.Б.Каменева, Ф.Э.Дзержинского и др.) ценны, в первую очередь, как источники по политической истории той эпохи. Вместе с тем их можно рассматривать и как отражение теоретических и практических разногласий, существовавших в руководстве относительно сути и перспектив НЭНа. В современной историографии имеет место тенденция, отталкиваясь, например, от взглядов Л.Д.Троцкого^ или Н.И.Бухарина"*, предлагать собственные интерпретации тех или иных аспектов истории этого периода.

' Валентинов Н. Новая экономическая нолитика н кризис нартии носле смерти Ленина: Годы работы в ВСНХ во время НЭП. Восноминания. М.: Современник, 1991.

См. нанр.: Нэн: взгляд со стороны. М.: Моск. рабочий,1991.

• Роговин В.З. Была ли альтернатива?: «Троцкизм»: взгляд через годы. М.: Терра,1992; Он же.

Власть и опнозиции. М.: Т-во «Журнал «Театр»,1993.

^ Бордюгов Г.А., Козлов В.А. Поворот 1929 года и альтернатива Бухарина// Вопросы истории КПСС. 1988. N° 8. С. 15-33; Данилов В.П. «Бухаринская альтернатива» // Бухарин: человек, нолитик, учёный. М.: Политиздат, 1989. С.82-130; и др.

Основной массив «партийно-политических» публикаций 1920-х гг.

составили работы либо преимущественно пропагандистского характера, задача которых заключалась в разъяснении и популяризации новой экономической политики, либо работы, претендовавшие на обобщение опыта НЭПа, показ его позитивных сторон, что, впрочем, иногда не мешало авторам отмечать и отдельные проблемы нэповской действительности. Историографическая ценность таких работ неравнозначна и определяется, в первую очередь, их фактологической насыщенностью.

Тяготение авторов 1920-х гг. к широкому применению статистикоэкономического подхода отражало своеобразную попытку соединить с марксизмом позитивистские установки дореволюционной литературы социально-экономической проблематики. Эта особенность подхода позволила создать целый ряд работ, богатых статистикой, характеризующей, в том числе, и разные стороны социальной жизни того времени (уровень жизни, состояние здравоохранения, социального обеспечения, культурное строительство и т.н.).

Естественно, что эта статистика должна была подкрепить партийную оценку НЭПа, поэтому преобладающее место занимали работы, посвященные характеристике разных сторон жизни рабочего класса', на примере социального обеспечения иллюстрирующие заботу пролетарского государства о трудящихся^ или показывающие положительные стороны классового характера решения жилищного вопроса^.

Содержащийся в этих работах статистический материал может считаться (во всяком случае, до 1929 г.) относительно достоверным и, кстати говоря, на самом деле далеко не всегда подтверждающим оптимистический настрой авторов. Поэтому вполне допустимо его применение (при соответствующей критической коррекции) и в современных исследованиях.

' См. напр.: Гиндин Я.И. Безработица в СССР. М.: Вонросы труда,1925; Он же.

Регулирование рынка труда и борьба с безработицей. М.: Вонросы труда, 1928; Минц Л.Е.

Труд и безработица в России (1921-1924 гг.). М.: Вонросы труда,1924; Шмидт В.В.

Положение рабочего класса в СССР. М.-Л.: Гос. изд.,1928; и др.

^ Барит А., Милютин Б. Основы социального страхования. М.: Профиздат,1934; Данский Б.Г.

Социальное страхование раньше и тенерь. М.: Вопросы труда,1928; и др.

^ Пузис Г. Коммунальное и жилищное хозяйство СССР за 15 лет. М.: Гос. соц. экон. издво,1932; Шмидт В.В. Рабочий класс СССР и жилищный вопрос. М.: Кн-во ВЦСПС,1929; и др.

Что касается оценки социальных аспектов политического курса 1920-х гг., то авторы первых исследований отражали партийный взгляд на социальную политику как классовую политику, направленную на защиту интересов рабочего капиталистических отношений. В соответствие с этим освещались все основные мероприятия пролетарского государства в социальной области, поэтому не подвергалось сомнению право государства отдавать предпочтение в любой её сфере, будь то заработная плата, обеспечение жильём, налоговая политика или обучение в школах рабочим и беднякам перед всеми другими слоями населения.

Литература такого рода издавалась в 1920-е гг. и в отдельных регионах страны, включая Урал. После создания Уральской области основной поток публикаций оказался сосредоточен в областном центре Свердловске, преимущественно в журнальной периодике того времепи, прежде всего, в двух ведущих изданиях: «Уральский коммунист» и «Хозяйство Урала».

Книжные, брошюрные, журнальные публикации, выходившие на Урале, по большей части носили чисто пропагандистский характер, их содержание, особенно когда затрагивались общие политические и хозяйственные вопросы, дублировало аналогичные публикации в центральных партийных и советских издательствах и печати', и в этом плане они не представляют теперь скольконибудь заметной историографической ценности.

Но наряду с ними появлялись и публикации, посвященные конкретным вопросам социально-экономического развития Уральского региона, оперировавшие, как правило, статистическим материалом, и в целом богатые фактологией. Они сохраняют определённую ценность для современного исследователя, в первую очередь, в источниковедческом плане.

переходившую в простую иллюстрацию соответствующих партийно-советских решений, припятых в центре и на местах, в историографическом плане подобные публикации не утратили целиком своей полезности потому, что они См. напр.: Локацков Ф.И. Положение и перспективы уральской промышлеппости, Свердловск: Уралплаи,1925.

могут дать представление о том, какой виделась «с близкого расстояния»

действительность «уральского нэпа» в разных сферах жизни общества, какие оценки выносились этой действительности её первыми наблюдателями, участниками и исследователями.

Для темы настоящей диссертации безусловный интерес сохранили издания, освещавшие вопросы развития народного хозяйства и советское строительство на Урале^, и в силу этого затрагивавшие, как частный сюжет, некоторые аспекты социальной политики власти и её результатов.

Особенно такими сведениями и оценками были богаты статьи, регулярно помещавшиеся в «Хозяйстве Урала». В них затрагивались, например, такие сюжеты, как: состояние и проблемы народного образования"', различные аспекты коммунального хозяйства в уральских городах"^, состояние и развитие жилищного строительства^, уровень жизни населения Урала, то есть практически весь спектр социальных проблем.

Как характерную черту этих публикаций можно отметить тенденцию к соблюдению объективности, что проявлялось в признании значительного количество проблем в социальной области и того обстоятельства, что решение этих проблем идёт крайне медленно, не удовлетворяет реальные потребности населения.

См. напр.: Немчинов B.C. Народное хозяйство Урала (его состояние и развитие).

Екатеринбург: Урал. обл. стат. управление, 1923.

^ Ослоновский А., Орлов А. Десять лет борьбы и строительства Советов на Урале.

Свердловск: Изд-во ред. известий Уралоблиснолкома,1928.

^ Истомин Я. К введению всеобщего обязательного обучения па Урале // Хозяйство Урала.

1927. J f 2-3. С.29-37; Нерель И. Народное просвещение на Урале // Там же. 1928. № 10.

С.128-135;идр.

'^ Домбровский М. Перспективы коммунального хозяйства на Урале // Хозяйство Урала. 1928.

№ 10. С. 137-140; Нейщтадт А. Восстановление и развитие коммунального хозяйства Урала / У Там же. 1926. №. 15-16. С.141-154; Он же. Коммунальные предприятия Урала // Там же. 1925.

N° 10. С.82-87; Он же. Состояние жилищного вопроса на Урале // Там же. 1925. № 4. С.80-87;

Островский в. Коммунальное хозяйство Урала // Там же. 1927. N° 5. С.138-143; Саратов Н, Коммунальный бюджет городов Урала//Там же. 1927. № 8-9. С.116-121; и др.

^ Греков П. Нужды и перспективы жилищного строительства на Урале // Хозяйство Урала, 1926. N° 12. С.61-69; Озеранский М. Жилищный вопрос на Урале // Там же. 1926. N° 9. С.110Он же. Рабочая жилищно-строительная кооперация на Урале // Там же. 1928. N° 4. С.103ПО; Розанов Н. Санитарная характеристика жилищного строительства трестов на Урале Л Там же. 1928.№1.С.101-109;идр.

^ Майзельс Д. Бюджет семьи уральского рабочего в 1925 г. // Хозяйство Урала. 1926. N° 15- С.75-91; Налетов П. Сбережения населения в кооперации и сберкассах Урала // Там же. №2-З.С.186-197;идр.

Журнал «Уральский коммунист» в силу своего партийного профиля больше внимания уделял политическим вопросам, но достаточно регулярно обращался и к хозяйственным проблемам, включая их социальную сторону, для чего в журнале существовал специальный раздел «Вопросы хозяйства».

коммунисте», относились, прежде всего, различные аспекты положения рабочего класса' и крестьянства^. Достаточно часто обращались авторы журнала к проблемам образования и просвещения^, изредка появлялись и другие публикации, затрагивавшие социальные вопросы.

рассматривали и оценивали освещаемые вопросы преимущественно под «партийным» углом зрения, роли, которую играют в решении существующих проблем партийные органы. Возможно, поэтому такие публикации менее объективны, акцентировали внимание на позитивных оценках происходящих процессов, ориентируясь на решения партийных съездов и конференций.

К сожалению, публикации в обоих журналах давали почти всегда обобщающие данные по всей Уральской области, сведения и оценки, касающиеся территорий Южного Урала, имели фрагментарный характер, а Башкирская республика и Оренбургская губерния не затрагивались вообще.

Следует учесть, что первый этап изучения НЭПа заложил определённую традицию понимания и интерпретации этого периода истории страны, которая ' К переходу па 7-часовой рабочий депь па Урале // Уральский коммунист. 1928. Ш \3. С.6Парамопов П. Безработица на Урале // Там же. 1928. №. 7. С.11-17; Он же. Заработная плата на Урале // Там же. 1927. М 26-27. С.85-92; и др.

Казанский Ф. О структуре п дипамике крестьянских хозяйств на Урале // Уральский коммунист. 1927. Ш 26-27. С.62-75; Потеряхин П. О кредитовании бедноты // Там же. 1929.

J o 2. C.I 1-14; Таняев А. О социальном направлении с.-х. кредита на Урале // Там же. 1927. № 15. С.10-16; Шульц А. Сельское хозяйство и хлебные цены на Урале // Там же. 1923. № 8.

С.15-19;идр.

^ Киселёв А. Состояние культурной работы па Урале и наши задачи // Уральский коммунист.

1928. Ml 1. С.34-42; Красулин В. Наши задачи в области ликвидации неграмотности // Там же.

1928. № 8. С.12-15; Перель И. Задачи народного просвешения на Урале // Там же..1928. № 4.

С.20-27; Он же. Спорные вопросы системы пародного образования // Там же. 1928. № 13.

С.28-32; № 14. С.10-16; и др.

" Греков П. Состояние и ближайшие перспективы городского хозяйства Урала // Уральский коммупист. 1923. Ш 8. С.19-21; Нефедов И. Как регулируется торговля па Урале // Там же.

1924. № 21. С.28-31; Обрам К. Итоги спижепия цен // Там же. 1927. № 16-17. С.9-16; и др.

оказала сильнейшее воздействие на всю последующую историографию.

Поэтому необходимо отметить основные оценки НЭПа, которые оформились в «партийно-политический» период его изучения.

Во-первых, НЭП рассматривался как единственно верная политика в конкретных условиях 1920-х гг., которая, с одной стороны, обеспечила сохранение союза рабочего класса и крестьянства, а, с другой, создала необходимые социально-экономические условия для последующего перехода к реализации плана строительства социализма. Иначе говоря, главным содержанием НЭПа становилась исключительно его социалистическая составляющая, всё остальное должно было рассматриваться как второстепенное, преходящее, вынужденное.

Во-вторых, НЭП рассматривался как форма классовой борьбы против возродившейся частично в его условиях сельской и городской буржуазии.

В-третьих, трудности и сложности в осуществлении нэповского курса объяснялись классовой борьбой, сопротивлением буржуазных элементов, антиленинских течений, которые пытались сорвать осуществление нэповского курса, но были идейно и политически разгромлены.

исторические задачи, исчерпал себя, и ему на смену закономерно пришла политика индустриализации и коллективизации.

В-пятых, история НЭПа в значительной мере была превращена в историю партии, поэтому основное внимание уделялось рассмотрению соответствующих партийных документов, как на центральном, так и на местном уровне и их осуществлению на практике. Фактический материал большей частью выполнял иллюстративные функции, то есть долмсен был подтвердить все основные положения и установки, которые содержались в партийных документах. Однако трактовались под определённым углом зрения.

Этап «советской научной» историографии НЭПа (середина 1950-х Koiieij 1980-х гг.) Развитие исторической науки в этот нериод не было нрямолинейным.

Послесталинская «оттенель» нродлилась до середины 1960-х гг., на смену ей нришло онределённое «нохолодание», с разной стененыо интенсивности продолжавшееся фактически до середины 1980-х гг. Естественно, что такой нестабильный «климат» отразился на всех отраслях исторического знания, однако, наверное, в наиболее сложном положении оказались историки, занимавшиеся советским периодом.

На исследованиях нэповской проблематики дополнительно сказался тот факт, что критика «культа личности Сталина», сыгравшая роль стимула к освобождению исторической науки от ряда насаждавшихся под его именем догм, затронула преимущественно 1930-е и носледующие годы деятельности Сталина. Что касается его роли как руководителя партии в 1920-е гг., то, за исключением эпизодов, связанных с созданием СССР, общая оценка такой деятельности сохраняла позитивный характер. Следовательно, оставались в силе, пусть и без прямой ссылки на труды Сталина, его оценки НЭНа.

В то же время отсутствие нолитической реабилитации оппонентов Сталина, резко критическая оценка работ русских учёных-эмигрантов, рассмотрение исключительно под углом зрения «фальсификаторства»

большинства работ занадных историков - все эти вненаучные обстоятельства чрезвычайно затрудняли обсуждение принципиально важных вопросов истории НЭПа, в частности нроблем альтернативности, противоречий НЭПа, его потенциальных возможностей, причин и характера кризиса хлебозаготовок 1927-1928 гг., степени исчернанности рыночной экономики к концу 1920-х гг. и многих других.

зафиксированная в обобщающих работах но истории партии и по гражданской истории, хотя и отходила от крайностей «Краткого курса», но сохраняла общий акцент на классовой составляющей нэповской политики, рассматривая допуск ' История Коммунистической партии Советского Союза. М.: Изд-во полит. лит-ры,1970. Т.4.

Ки.1 (1921-1929 гг.); История СССР с древнейших времён до наших дней. В 12 т. М.:

Наука, 1967. Т.VIII.

рыночных отношений в экономике как временную, преходящую, естественным нутём изживаемую сторону истории страны.

Определённую сдерживающую роль сыграла и позиция влиятельных советских философов, представлявших «научный коммунизм», которые настаивали на всемирно-исторической закономерности повторения принципов НЭПа на пути всех стран к социализму. На негативную роль этого фактора справедливо обратил внимание Ю.П.Бокарев, с его точки зрения стремление сгладить «чисто советскую специфику» НЭПа ради утверждения его всемирноисторического значения заставляло историков ориентироваться больше на сталинскую, чем на ленинскую концепцию.

сдерживающее влияние и на развитие исследований социальной политики, как частного аспекта НЭНа. Это было связано с обращением истмата и научного коммунизма в 1970-е годы к активной критике западной концепции государства «всеобщего благосостояния».

Стремясь доказать, что только в социалистическом обществе, особенно на стадии «развитого социализма», реально осуществляется обеспечение социальных интересов всех членов общества, специалисты в области истмата и научного коммунизма под таким ретроспективным углом зрения оценивали весь пройденный СССР исторический путь^. Естественно, что подобная оценка, тем более воспроизведённая в партийных документах, становилась мощным ограничителем на пути исследования реального характера и результатов социальной деятельности большевистского государства 1920-х гг.

деятельности, можно говорить о существенных позитивных сдвигах в изучении НЭПа в этот период времени.

Во-первых, резко увеличилось количество научных исследований по нэповской проблематике (счёт публикациям с учётом журнальных пошёл па ' Бокарев Ю.П. Социалистическая промышленность и мелкое крестьянское хозяйство в СССР в 20-е годы: источники, методы исследования, этаны взаимоотношений. М.: Наука, 1989. С. 6См. напр.: Социальная политика Советского государства. Укрепление ведушей роли рабочего класса в социалистическом строительстве. Гл. 1-2.

сотни) при расширении тематики. Позитивный характер имело обращение к изучению практики НЭПа в различных республиках, краях и областях СССР.

Во-вторых, значительно расширилась источниковая база, особенно за счёт документов советских, хозяйственных, общественных организаций, статистических материалов, периодической печати, причём значительная их часть извлекалась не только из центральных, но и местных архивов.

В-третьих, в меньшей степени, но всё же происходил отход историков от прежней догматической трактовки ПЭПа только как подготовки «социалистического наступления по всему фронту».

Показателем качественных перемен в обсуждении проблем НЭПа стало проведение нескольких дискуссий, в которых приняло участие большинство специалистов по истории СССР 1920 - 1930-х гг.

Первая из таких дискуссий, стержнем которой стало обсуждение периодизации истории советского общества, прошла на страницах журнала «Вопросы истории» в 1954-1955 гг. В её ходе была подвергнута критике, впрочем, достаточно сдержанной, общая концепция «Краткого курса», что проявилось, в частности, в некотором уточнении прежней периодизации 1920-х гг., а именно в продлении периода реконструкции с 1926 г. по 1932 г. Более плодотворный характер носили новые дискуссии на страницах этого же журнала в 1964-1967 гг., а также в журнале «Вопросы истории КПСС» (1966-1968 гг.).

Пожалуй, главное значение этих дискуссий заключалось не в выработке общей позиции в оценке всех ключевых сюжетов ПЭПа, а в обнаружении большого количества нерешённых до конца вонросов, наличия расхождений по таким принципиальным вопросам, как внутренняя периодизация ПЭПа, причины его введения, взаимоотношения государственного, кооперативного и частного укладов в экономике, роль рыночных рычагов (хозяйственного расчёта) в промышленности и т.д.

В то же время стоит отметить, что в ходе дискуссий социальные аспекты НЭПа остались практически незатронутыми, политические и экономические стороны истории 1920-х гг. оттеснили их на второй план.

Дискуссии стимулировали творческую активность историков, но в условиях сохранявшегося разделения учёных на «историков КПСС» и «гражданских историков» их историографические достижения оказались неравнозначными.

В изучении политической линии партии произошёл, пожалуй, лишь один, но немаловажный качественный сдвиг - акцент в понимании НЭПа сместился от пересказа сталинских речей и статей, а также комментирования цитат из «Краткого курса», к изучению ленинского наследия, попыткам восстановить ту концепцию НЭПа, которая постепенно оформлялась у Ленина в 1921-1923 гг.

по мере накопления опыта реализации этой политики. В целом ряде коллективных и авторских монографий было сформулировано понимание «ленинской концепции нэпа»'. Она стала рассматриваться как единственно правильная, реализованная на протяжении 1920-х гг., хотя и не без некоторых искривлений.

Такой сдвиг в трактовке НЭПа, безусловно, нёс в себе позитивный заряд.

Это было связано с тем, что сама неоднозначность, изменчивость ленинского взгляда, особенно проявившаяся в его последних работах, позволяла историкам более объективно подойти к рассмотрению двойственности НЭПа, прежде всего, собственно экономической составляющей, обратить самое пристальное внимание на реальную многоукладность народного хозяйства нэповской России.

Не случайно поэтому, что основные усилия историков СССР обратились в этот период на исследование экономического развития в годы НЭПа. Появился целый ряд фундаментальных коллективных исследований^, авторских монографий^ и десятки статей, анализирующих разные аспекты развития ' Исторический опыт КПСС в осуществлении новой экономической политики. М.:

Политиздат, 1972; Ленинское учение о нэне и его международное значение. М.:

Экономика, 1973; Новая экономическая политика: Вопросы теории и истории. М.: Наука, 1974;и др.

^ История советского крестьянства. В 5 т. М.: Наука, 1986. Т.1; История социалистической экономики СССР. В 7 т. М.: Наука, 1976-1977. Т.2-3; От капитализма к социализму:

Основные проблемы истории переходного периода в СССР. 1917-1937 гг. В 2 т. М.: Наука, 1981.

^ Гепкипа Э.Б. Переход Советского государства к новой экономической политике. (1921М.: Госнолитиздат,1954; Дмитренко В.П. Торговая политика Советского государства после перехода к нэпу, 1921-1924. М.: Наука,1971; Кукушкин Ю.С. Сельские Советы и промышленности, сельского хозяйства, торговли, взаимодействия между собой различных секторов хозяйства.

Богатая источниковая база, целые пласты впервые введённых в оборот документов позволяли воссоздать экономическую действительность нэповской России, оказавшуюся весьма далёкой от той упрощённой схемы борьбы социализма с капитализмом, которая господствовала в прежние годы.

Углублённое изучение экономической составляющей НЭПа закономерно поставило перед учёными вопрос об изменениях социальной структуры нэповского общества, то есть, по сути, ключевой вопрос о стратегической направленности всего социального курса большевистского государства.

При исследовании этого вопроса можно заметить существенное смещение акцентов в работах историков партии и историков СССР.

Внимание первых оказалось сконцентрировано на классовой борьбе в условиях ПЭПа с остатками эксплуататорских классов и возродившихся мелкобуржуазных элементов, на идейно-политическом разгроме этих социальных сил'. Такой подход неизбежно суживал поле зрения историков, вёл к воспроизведению, особенно применительно к развитию социальных отношений в деревне, упрощённой схемы литературы 1920-1930-х гг.: борьбы пролетариата против городской буржуазии, а бедняков в союзе с середняками против кулачества.

Гораздо более богатыми и в плане источников и, главное, в их интерпретации оказались работы историков СССР. Конечно, общий взгляд на социальные отношения в нэповской России через призму классового конфликта сохранялся и у них. Однако сосредоточение взгляда на социальноэкономических, а не на политических аспектах этого конфликта, позволял классовая борьба в деревне (1921-1932 гг.). М.: Изд-во Моск. ун-та,1968; Лельчук B.C.

Рабочий класс в управлении государством (1926-1937 гг.). М.: Мысль,1968; и др.

Трифонов И.Я. Классы и классовая борьба в СССР в начале нэпа (1921-1925 гг.). Д.: Изд-во Ленингр. ун-та, 1969. Ч.1-2; Он же. Ликвидация эксплуататорских классов в СССР. М.:

Политиздат, 1975; и др.

социальных перемен, вновь и вновь выводящую на проблемы хозяйственной многоукладности и социальной неоднородности нэповского общества.

Среди таких работ следует отметить важную в методологическом плане монографию А.К.Соколова, посвященную социальным сдвигам в советском обществе и затронувшую ряд проблем эволюции рабочего класса в 1920-е гг.

В.П.Данилова по различным аспектам развития нэповской деревни, включая проблему социальной дифференциации, которые и сегодня остаются полноценными участниками историографического процесса.

Существенным сдвигом в постижении реальности социальноэкономического состояния российской деревни эпохи НЭПа, всей сложности социальной дифференциации крестьянства стала монография Ю.П.Бокарева, анализировавшая такой ценный источник, как бюджетные исследования крестьянских хозяйств^.

Закономерно, что социально-экономический уклон в исследованиях по истории НЭПа стимулировал и обращение историков к различным проявлениям социальной политики партии и государства.

К сожалению, соответствующие разделы в коллективных монографиях носили, как правило, слишком общий характер, сводясь, с одной стороны, к перечислению и краткому изложению содержания основных партийногосударственных решений этого времени в области социального обеспечения, трудовых отношений, народного образования и т.п., а с другой, к иллюстрации статистических показателей"^. Иногда и сами эти решения и цифровые показатели воспроизводились одинаково в разных изданиях.

Соколов А.К. Рабочий класс и революционные изменения в социальной структуре общества.

М.:Изд-во МГУ, 1987.

Данилов В.П. Советская доколхозная деревня: социальная структура, социальные отношения. М.: Наука, 1979; Он же. Советская доколхозная деревня: население, земленользование, хозяйство. М.: Наука,1977.

^ Бокарев Ю.П. Бюджетные обследования крестьянских хозяйств 20-х годов как исторический источник. М.: Наука,1981.

" См. напр.: От капитализма к социализму: Основные проблемы истории переходного нериода вСССР.Т.1-2.

Этот период развития советской историофафии так и не принёс отдельного исследования, посвященного социальной политике периода НЭПа.

Поэтому нельзя не отметить появление такого труда, охватывающего, правда, только первый год существования Советской власти. Монография Л.К.Баевой' зафиксировала основные принципы подхода к изучению этой темы, рассматривалась как классовая политика государства, направленная одновременно и на решение текущих проблем социальной жизни рабочего класса, крестьянства, других социальных слоев общества и на реализацию социалистической перспективы.

Что касается собственно нэповского периода, то можно отметить появление хорошо документированных исследований, посвященных изучению такой социальной проблемы как безработица и борьбы с ней^. По мнению учёных, безработица была неизбежным элементом ПЭПа, и усилия государства в этом отношении были направлены на смягчение её издержек для рабочих.

Определённую историографическую ценность сохраняет и монография исследованием деятельности крестьянских комитетов взаимной помощи важного элемента социальной политики Советского государства в деревне^.

Проблемы НЭПа активно изучались и уральскими историками.

Конечно, в концептуальном плане они были вынуждены придерживаться тех же рамок, что и все остальные исследователи. Как в коллективных, так и в авторских работах учёных Урала трудно обнаружить какое-либо теоретическое новаторство в трактовке основополагающих принципов НЭПа. Они выдержаны в русле общепринятой в эти годы концепции - из работы в работу, что являлось ' Баева Л.К. Социальная политика Октябрьской революции (октябрь 1917 - конец 1918 г.). М.:

Политиздат, 1977.

Социальная политика советского государства и рабочий класс; Рогачевская Л.С.

Ликвидация безработицы в СССР, 1917-1930 гг. М.: Наука,1973; Суворов К.И. Исторический опыт КПСС по ликвидации безработицы (1917-1930). М.: Мысль,1968; и др.

^ Алексанов П.А. В борьбе за социалистическое переустройство деревни (Крестьянская взаимопомощь. 1921-1932 гг.). М.: Мысль,1971.

неизбежной данью тому времени, кочевал примерно один и тот же набор цитат из произведений Ленина, партийных документов.

Главная ценность работ уральских историков этого периода, позволяющая некоторым из них оставаться и сейчас участниками историографического процесса, заключалась в воссоздании полноценной картины развития всего уральского региона и его отдельных территорий в период НЭПа, картины, практически отсутствовавшей в отечественной исторической науке до конца 1950-х - начала 1960-х гг. Правда, к сожалению, эта картина оказалась рассыпана между целым рядом работ, не появилось, хотя её создание и планировалось, обобщающей академической работы по истории всего Уральского региона 1920-1930-х гг.

Следует учесть одну общую особенность подхода уральских историков к исследованию НЭПа. Тот факт, что в 1930-е гг. Урал стал одним из главных промыщленных центров страны, неизбежно смещал центр исследований в сторону промышленности, изучения предпосылок индустриального рывка региона. Часто, помимо желания авторов, происходила своеобразная ретроспективная аберрация зрения: нэповский период рассматривался как предыстория социалистической индустриализации и в соответствие с этим менялся и тематический ракурс, и интерпретация фактического материала.

В выходивших в этот период обобщающих работах по истории отдельных территорий Уральского региона, в том числе и Южного Урала, период нэпа рассматривался достаточно традиционно, без детализации'. Несколько более подробно, но также вполне традиционно эту тему затронул курс лекций по истории Урала, охвативщий 1920-е гг.^.

Ещё в более стандартном духе были выдержаны широко издававшиеся в этот период работы по истории партийных организаций Урала, в которых основное внимание было сосредоточено на показе ведущей и направляющей ' См. нанр.: Краткий очерк истории Челябинской области. Челябинск: Юж.-Урал. ки. издво,1965; Очерки по истории Башкирской АССР. Уфа: Башк. кн. изд-во,19б6. Т.2; Очерки истории Курганской области. Челябинск: Юж.-Урал. ки. изд-во,1968; и др.

^ История Советского Урала (1917-1932). Свердловск: УрГУ,1976.

роли партии'. Роль партии в годы НЭПа освещалась по канонам, заложенным в издававшихся в Москве учебниках по истории КПСС, а фактический материал, как правило, черпался из ранее изданных работ.

Уже на исходе 1980-х гг. появилось обобщающее издание по истории народного хозяйства Урала, где имелся неплохо документированный раздел по нэповскому периоду^. Однако в концептуальном плане эта работа не содержала каких-либо новаций.

Основной массив работ, посвященных истории Урала периода НЭПа, составили монографии, статьи (этот жанр исторических исследований численно доминировал), диссертации, тезисы докладов на научных конференциях.

Количество таких публикаций достаточно объёмно. Подробный анализ этих работ с современных позиций был дан в ряде новейших диссертационных исследований уральских историографов^.

Применительно к основной тематике настоящей диссертации необходимо, рассматривавших социальную политику как целостность не только в пределах Южного Урала, но и всего уральского региона.

В то же время отдельные аспекты социальной политики (трудовые отпошения, социальное обеспечение, налоговая политика в деревне и др.) достаточно часто затрагивались в работах, рассматриваюших промышленное ' См. напр.: Очерки истории Башкирской оргаиизации КПСС. Уфа: Башк. кн. изд-во, 1973;

Очерки истории Оренбургской областной организации КПСС. Челябинск: Юж.-Урал. кн. издво, 1973; Очерки истории Челябинской областной нартийной организации. Челябинск: Юж.Урал. кн. изд-во, 1967; и др.

^ История народного хозяйства Урала (1917-1945). Свердловск: Ср.-Урал. кн. изд-во,1988.

^ См.: Камынин В.Д. Советская историография рабочих Урала в 1917-1930 гг.: Автореф. дис.

... д-ра ист. наук. Свердловск, 1990; Перестороница Л.И.Формирование советской историографии рабочего класса и крестьянства Урала периода восстановления и реконструкции народного хозяйства: Автореф. дис.... канд. ист. наук. М.,1986; Цыпина Е.А.

Промышленное и аграрное развитие Урала в годы нэна. Историография проблемы: Автореф.

дис.... канд. ист. наук. Екатеринбург,2000.

развитие Урала и состояние рабочего класса', социальные процессы в уральской деревне, классовую борьбу и т.д.

Фрагментарность приводимого фактического материала не позволяла создать на основе этих работ сколько-нибудь системную картину социальной политики, однако можно было проследить некоторые её характерные черты. К таковым относились, прежде всего, классовая направленность, особенно хорошо проявлявшаяся в налоговой политике, борьбе с безработицей, жилищной политике.

Вместе с тем целый ряд сторон социальной политики не затрагивался или освещался крайне бегло (например, деятельность крестьянских комитетов общественной взаимопомощи, реальный уровень жизни разных социальных групп, коммунальное хозяйство уральских городов). Наконец, нельзя не отметить отсутствие попыток изучения обратной связи общества и власти, реакций населения на те или иные действия властей в социальной области. Если и приводились какие-либо свидетельства отношения населения к проводимой политике, то они носили исключительно позитивный характер, кроме тех случаев, когда речь шла о позиции классовых врагов.

Можно констатировать, что исследования уральских историков этого периода создали необходимую фактологическую и аналитическую базу для воссоздания целостной картины развития Урала в годы НЭПа, но последняя задача так и не была решена.

Характеризуя в целом второй период изучения НЭПа, нельзя не отметить, что сохранение партийного контроля над исторической наукой неизбежно время от времени актуализировало воздействие догматических представлений.

Зуйков В.Н. Создание тяжёлой индустрии на Урале. 1926-1932. М.: Наука,1971; Иванов В.П.

Рабочие Урала в борьбе за восстановление народного хозяйства (1919-1925 гг.). Томск: Издво Том. ун-та,1985; Фельдман В.В. Восстановление нромышленности на Урале (1921- гг.). Свердловск: Изд-во Урал. ун-та,1989.

^ Муравьёв В.Е. Социальный состав уральской доколхозной деревни середины 20-х годов // Из истории коллективизации сельского хозяйства Урала. Свердловск: Изд-во Урал, ун-та, 1972. Сб.З; Толмачёва Р.П. Социальная дифференциация уральского крестьянства в восстановительный период (1921-1925 годы) // Вопросы истории Урала. Свердловск: Изд-во Урал. ун-та,1965. Вып.6; и др.

' Куликов В.М. Подготовка и проведение развёрнутого наступления на капиталистические элементы на Урале. 1925-1932. Свердловск: УрГУ,1987.

восходящих к литературе 1920-1930-х гг., приводило к появлению работ, за внешней капитальностью которых скрывалась прежняя упрощённая интерпретация нэпа. Сковывающее влияние партийной идеологии сказывалось, особенно с начала 1980-х гг., даже на работах лучших представителей советской исторической науки. Показательна в этом отношении коллективная работа «Повая экономическая политика: Разработка и осуществление»', в которой излагалось концентрированное понимание НЭПа, сложившееся в советской историографии.

экономическая политика разрабатывалась и воплощалась в жизнь как неотъемлемый элемент ленинского комплексного плана построения социализма в СССР»^. Однако, посвятив значительную часть работы изложению взглядов Ленина, авторы в то же время, по сути, повторили многие стереотипы, восходящие к более раннему периоду советской историографии, утверждая, например, что НЭП естественным путём перешёл в индустриализацию и коллективизацию, которые явились его продолжением, и весь период 1921гг. стал единым целенаправленным движением к социализму. «С победой социализма и завершением переходного периода нэп исчерпал себя», - делался ими вполне традиционный и для 1930-х гг. вывод^.

Как известно, авторы этой работы в последующие годы оказались среди тех историков, кто сумел перевести на новый качественный уровень изучение нэповских проблем, пересмотрел некоторые из своих прежних взглядов.

Поэтому данная работа может служить наглядной иллюстрацией той сложной ситуации, в которой оказалась в начале 1980-х гг. советская историография НЭПа, вынужденная оставаться в рамках партийной идеологии, несмотря на то, что фактический материал, введённый в научный оборот, явно требовал переосмысления многих стереотипов.

' Поляков Ю.А., Дмитрепко В.П., Щербапь Н.В. Новая экономическая политика: разработка и осуществление. М.: Политиздат, 1982.

^ Поляков Ю.А., Дмитренко В.П., Щербань Н.В. Указ. соч. С.63.

^ Там же. С.238.

Сохранение формальной и неформальной идеологической цензуры в исторической науке продолжало не только сковывать творческие поиски определённые элементы стагнации историографической ситуации в целом.

Это проявлялось, прежде всего, в стереотипности большинства работ, особенно традиционного историко-партийного плана, нарастающем мелкотемье, автоматическом воспроизводстве общепринятых оценок и трактовок, жёстком историографии, чаще всего голословном опровержении содержавшихся в них трактовок. Можно говорить о том, что сложившиеся за десятилетия методы и обеспечивало качественного приращения научного знания.

исследовательскую деятельность, навязывание «сверху» определённых точек зрения, даже косвенное несогласие с которыми оценивалось как «отход от конъюнктура. Так, например, «пражская весна» 1968 г., возникновение в актуализировали новый этап критики «ревизионизма» на примере истории КПСС. Неслучайно появление на этом фоне (позднее ещё раз переизданной) работы Ф.М.Ваганова, посвященной разоблачению «правого уклона» и проведению прямой аналогии между «правыми» в ВКП(б) и ревизионистами в Венгрии и Чехословакии'.

находившейся на «специальном хранении». Без ввода в научный оборот новых ' Ваганов Ф.М. Правый уклон в ВКП(б) и его разгром (1928-1930 гг.). М.: Политиздат, 1970;

Он же. Правый уклон в ВКП(б) и его разгром (1928-1930 гг.). 2-е изд. М.: Политиздат, 1977.

документов невозможно было ни обосновать иную концептуальную интерпретацию НЭПа, ни вскрыть конкретные механизмы функционирования советской системы 1920-х гг., ни изучить массовые настроения той эпохи.

Сказан1юе не отменяет выше отмеченного качественного сдвига в историографии НЭПа, а скорее выявляет исследовательский потенциал историков, не сумевших полностью реализоваться в этот период. Именно наличие такого потенциала сыграло важнейшую роль в тех переменах в исторической науке, которые начались в конце 1980-х гг.

В целом можно сказать, что период «советской научной» историографии НЭПа принёс ряд несомненных достижений.

Во-первых, произошло воссоздание объёмной картины НЭПа не только как политики партии, но и как определённого этапа в жизни всего общества. В результате история страны 1920-х гг. приобрела реальную, во многом, хотя ещё и не во всём, соответствующую исторической правде многомерность, на страницах исторической литературы появился народ (правда, по-прежнему рассматриваемый преимущественно через классовую призму) как основное действующее лицо нэповской России.

Во-вторых, многомерная картина ПЭПа позволила начать разговор о противоречивости процессов, протекавших в стране. Стало возможным поставить вопрос о кризисах НЭПа, пороледённых не только сопротивлением классовых врагов, но и объективными причинами экономического, социального и культурного состояния России/СССР.

В-третьих, началось изучение НЭПа в отдельных республиках и регионах страны, что поставило вопрос о специфике осуществления нэповской политики, влиянии на неё факторов, связанных с хозяйственной многоукладностью страны, сложным национальным и религиозным составом.

В-четвёртых, огромный фактический материал, введённый в научный оборот, иногда вступавший в противоречие с сохранявшимися партийными постулатами, подтолкнул к проведению научных дискуссий, создававших возможность для высказывания некоторых точек зрения, объективно способствовавших переосмыслению (на следующем этапе историографического процесса) целого ряда существовавших стереотипов.

Этап «постсоветской научной» историографии НЭПа (конец 1980-х гг. настоящее время).

Новый этап в развитии историографии НЭПа, как и в развитии всей отечественной исторической науки, в решающей степени явился результатом глубинных экономических, социально-политических, идейных перемен, происходивших в стране со второй половины 1980-х гг.

Ликвидация советской системы, стержнем которой являлась монопольная власть КПСС, привела и к ликвидации долголетней монополии партийной идеологии, что создало для историков предпосылки перехода к свободному научному поиску.

Кризисное состояние исторического знания в СССР не было секретом для большей части профессионального исторического сообщества, что побуждало многих историков искать пути преодоления этого кризиса и до начала «перестройки» и «гласности». Поэтому неслучайно, что по мере ослабления, а затем и исчезновения партийной цензуры стали появляться публикации по НЭПу, в которых, с одной стороны, фиксировались реальные проблемы в его изучении, а с другой, делались попытки преодолеть прежние стереотипы, выйти на новый уровень осмысления нэповской эпохи.

Например, в 1986 г. был опубликован сборник статей, в предисловии к которому прозвучало симптоматичное признание в том, что, говоря о нэпе, «нельзя считать решённым вопрос о теоретических и практических предпосылках этой политики, о процессе становления её как целостной системы, о закономерностях её эволюции по мере возрождения народного хозяйства и усиления социалистического наступления. Нет пока единого мнения исследователей о характере взаимодействия различных социальноэкономических укладов, о характере противоречий, рождаемых нэпом, и путях их преодоления, о чертах нэпа на завершающем этапе проведения его и итогах его эволюции, о времени исчерпания и перерастания нэпа в экономическую политику победившего социализма»'. Показательно, что в числе членов редколлегии, от имени которых прозвучало это признание, оказались двое из авторов вышеупомянутой работы «Новая экономическая политика. Разработка и осуществление», Ю.А.Поляков и В.П.Дмитренко.

1988-1990 гг. ознаменовались массовой публикацией книг^ и статей^, в которых приводились и новые факты, и новые оценки советской истории вообще и периода НЭПа в частности. Так, фактически сразу после политической реабилитации Бухарина появились работы, дававшие объективную оценку взглядов основного оппонента Сталина конца 1920-х гг.'* Подобные факты свидетельствовали о том, что необходимый потенциал для качественных перемен в изучении НЭПа был накоплен ранее, и в основном его реализация сдерживалась вненаучными обстоятельствами.

Качественный прорыв в изучении НЭПа, достигнутый в 1990-е гг., был во многом обеспечен и радикальным обновлением источниковой базы. За последние 15 лет в научный оборот было введено большое количество ценнейших источников, многие из которых стали доступны учёным впервые.

Хотя процесс открытия архивов имел свои сложности, ряд из которых не прёодолён до сих пор^, однако достигнутого уровня оказалось достаточно, чтобы начать переосмысление всех проблем нэповской России.

' Экономическая политика Советского государства в переходный период от капитализма к социализму. М.; Наука,1986. С.6.

^ См. напр.: Волобуев О., Кулешов С. Очищение: История и перестройка. М.: Изд-во АПН,1989; Гордон Л.А., Клопов Э.В. Что это было? М.: Политиздат, 1989; Горинов М.М НЭП: поиски путей развития. М.: Знание, 1990; Историки спорят. 13 бесед. М.

Политиздат, 1988; Лацис О.Р. Перелом: Опыт прочтения несекретных документов. М.

Политиздат, 1990; Страницы истории советского общества: Факты, проблемы, люди. М.

Политиздат, 1989; Суровая драма народа: Учёные и публицисты о природе сталинизма. М.:

Политиздат, 1989; Урок даёт история. М.: Политиздат, 1989; Шелестов Д. Время Алексея Рыкова: эскиз политического портрета. М.: Прогресс, 1990; и др.

^ См. напр.: Бордюгов Г.А., Козлов В.А. Указ. соч.; Голанд Ю. Политика и экономика: Очерки обществе1нюй борьбы 20-х годов // Знамя. 1990. Ш 3. С.116-152; Исаев И.А. Переходная экономика нэпа // История СССР. 1990. № 2. С. 15-30; Круглый стол: Советский Союз в 20-е годы // Вонросы истории. 1988. N° 9. С.3-58; Симонов Н.В. Советская финансовая политика в условиях нэпа (1921-1927 гг.) // История СССР. 1990. № 5. С.42-59; и др.

" См. напр.: Бухарин: человек, политик, учёный. (Этот сборник был издан по материалам прошедшей в 1988 г. в ИМЯ пау^нюй конференции); Горелов И.Е. Николай Бухарин. М.:

Моск. рабочий,1988.

^ См.: Козлов В.П. Проблемы достуна в архивы и их использования // Новая и новейшая история. 2003. № 5. С.79-103; № 6. С.78-104.

нубликуются в составе уникальных по репрезентативности документальных серий', становясь тем самым достоянием не отдельных исследователей, а широкой научной общественности.

Особенно важно и то, что суш;ественные подвижки произошли не только в центральных, но и в местных архивах, открылись перспективы для изучения НЭПа не только «вглубь», но и «вширь».

Правда, следует признать, что освоение новых источников невозможно без дальнейшего развития отечественного источниковедения как своего рода «творческой лаборатории или мастерской исторической науки»^.

В литературе уже проанализированы те существенные изменения в изучении истории НЭПа, которые произошли в российской историографии в 1990-е гг.^ Кроме того, существует работа, в которой частично рассматривается и новейшая историография ПЭПа на Урале'*.

В основном присоединяясь к мнениям, высказанным нашими коллегами, хотелось бы уточнить и собственную позицию в отношении сильных и слабых сторон современной российской историографии НЭПа.

На наш взгляд, главными проблемами, вставшими перед специалистами методологические проблемы, которые, по замечанию И.Б.Орлова, «нродолжают оставаться фактором, разделяющим российских историков»^.

Как ломали нэп: Стенограммы Пленумов ЦК ВКП(б). 1928-1929 гг. В 5 т. М.: Междунар.

фонд «Демократия», Материк,2000; «Совершенно секретно»: Лубянка - Сталину о положении в стране (1922-1934 гг.). М.: ИРИ РАН, 2001-2004. Т.1-7; Советская деревня глазами ВЧК-ОГПУ-НКВД. 1918-1939. Документы и материалы. В 4 т. М.: РОССПЭН, 1998,2000. Т. 1-2; Трагедия советской деревни: Коллективизация и раскулачивание.

Документы и материалы. В 5 т. М.: РОССПЭН, 1999-2000. Т. 1-2; и др.

^ См.: Источниковедение новейшей истории России: теория, методология и практика. М.:

РОССПЭН,2004.

^ Алексеева Е.А. Нэп в современной историографии: Автореф. дис.... канд. ист. наук.

М.,1995; Горинов М.М. Советская история 1920-30-х годов: от мифов к реальности // Исторические исследования в России. Тенденции последних лет. С.239-277; Орлов И.Б.

Современная отечественная историография НЭПа: достижения, проблематика, перспективы // Отечественная история. 1999. № 1. С. 102-116.

' Орлов И.Б. Современная отечественная историография НЭПа. С. 103.

Острота этой проблемы очевидна. Многолетнее господство марксистской редуцированном до догматизма варианте, породило, особенно у молодого поколения исследователей, её естественное отторжение и обраш;ение к тем вариантам методологии, которые развивались в XX веке в зарубежной науке, в том числе и в так называемой «советологии». Этому отчасти способствовали публикации в России работ зарубежных авторов, развитие системы грантов, значительное расширение диапазона международных контактов российских историков и другие обстоятельства.

Однако овладение теми или иными методами исследования, применение новых концепций часто опережало накопление исторической эмпирики, тщательное освоение того источникового изобилия, которое возникло в 1990-е годы. В результате возникла достаточно противоречивая ситуация. По мнению А.К.Соколова, «в современной России отношение к методологии и источниковедению в исторических трудах можно описать в терминах хаоса и разброда, напряжённого поиска новых подходов и интерпретаций»\ Реальная сложность решения методологических проблем отчётливо проявилась уже в ходе обсуждения вопроса, выдвинувшегося в первой половине 1990-х гг. на первый план, вопроса об альтернативности НЭПа.

Выше уже отмечалась роль, которую в развёртывании дискуссии по этому вопросу сыфал В.П.Дмитренко. Следует отметить, что его собственная позиция была неоднозначной. Признавая, что НЭП открывал возможность иного пути развития послеоктябрьского общества, чем тот, что был намечен политикой «военного коммунизма», В.П.Дмитренко приходил всё же к выводу, что это был «скорее потенциал, нежели реальность нэпа»^. Реальность нэпа по мере развития этой политики двигала страну в ином направлении, поэтому, по замечанию А.К.Соколова, В.П.Дмитренко приходил к убеждению, что сама система Источниковедение новейшей истории России: теория, методология и практика. С.50.

Дмитренко В.П. Четыре измерения нэпа. С.30.

превращала нэп во временный фактор и альтернативы его конечному сворачиванию не было'.

Дискуссия, развернувшаяся по вопросу альтернативности НЭПа, в конечном итоге кристаллизовала два основных подхода, существующих до настоящего времени и во многом определяющих позиции исследователей по частным вопросам истории России/СССР 1920-х гг.

отечественной почве взглядов, возникщих ещё в работах русских эмигрантов 1920-х гг., нащедщих затем продолжение в зарубежной советологии.

Так, например, один из авторитетнейщих зарубежных исследователей НЭПа, английский историк Р.Дэвис отмечал наличие в западной историографии сторонников возможных перспектив продолжения нэповского курса и сторонников его изначальной обречённости. Можно указать в качестве исследования американских историков: С.Коэна, отстаивающего точку зрения о реальности альтернативы сталинской политике в виде бухаринского варианта расширения нэпа^, и М. Малиа, не усматривающего в нэпе какой-либо альтернативы советскому тоталитаризму'^.

Собственно говоря, к таким же выводам свелись и позиции участников дискуссии в новейщей российской историографии.

Одна сторона отстаивала точку зрения, что существовали реальные альтернативы разрещения кризисов НЭПа не за счёт его отмены, а за счёт расширения рыночной составляющей^, другая - что НЭП не мог привести ни к ' Соколов А.к. Историческое значе}ше нэпа. С.7-8.

^ Дэвис Р. Развитие советского общества в 20-е годы и проблема альтернативы // Россия в XX веке: Историки мираснорят. М.: Наука,1994. С.311-318.

^ Коэн С. Бухарин: политическая биография 1888-1938. М.: Прогресс, 1988.

" Малиа М. Советская трагедия: История социализма в СССР. 1917-1991. М.: РОССПЭН,2002.

^ См. напр.: Данилов В.П. Бухаринская альтернатива. Пантин И.К., Плимак Е.Г. Драма российских реформ и революций (сравнительно-политический анализ). М.: Весь МирДООО.

С.318-338; Попов В., Шмелёв Н. На развилке дорог. Была ли альтернатива сталинской модели развития? // Осмыслить культ Сталина. М.: Прогресс, 1989. С.284-326; Трукан Г.А. Путь к тоталитаризму: 1917-1929 гг. М.: Наука, 1994. Гл.IV.

чему иному, кроме как к тоталитаризму, и в этом смысле был обречён на поражение с самого начала*.

Исходная обречённость НЭПа виделась историкам в несовместимости экономической политики, признававшей частную собственность, а, следовательно, и конкуренцию, и монопольной власти партии большевиков.

Как отмечал, например, В.А.Шишкин, «реформы нэпа в значительной степени стали бесплодными и кратковременными, ибо всякий шаг по пути их развития неизбежно упирался в политический тупик... именно политический режим являлся тем тормозом развития нэпа, который в конечном итоге привёл к его обшему кризису»^. Сходную точку зрения высказал и Е.Г.Гимпельсон, полагавший, что существовала «принципиальная несовместимость рынка и «социализма», советской политической системы с рыночной сущностью нэпа»^.

Обращалось внимание на то, что подобные противоречия особенно обострились по мере выдвижения на первый план задач индустриальной модернизации страны"*. Были высказаны и радикальные оценки, согласно которым нельзя вообще говорить о какой-либо альтернативности, поскольку нэп изначально «задыхался в условиях диктатуры партийно-государственного аппарата»^.

полноценной дискуссии в постсоветской историографии НЭПа был гораздо шире простого формулирования двух разных позиций.

Во-первых, и та, и другая из сформулированных позиций означали радикальный разрыв с прежде господствовавшими в советской историографии точками зрения на НЭП. Во-вторых, что ещё более важно, разрыв с прежней ' Дадаяп B.C. Терновый венец России: истоки национальной беды. М.: Наука,1994; Киселёв А.Ф., Чураков Д.О. Бюрократия и нэц // Власть и общественные организации в России в нервой трети XX столетия. М.: МИП «NB Магистр», 1993. С.100-116; Политическая история:

Россия - СССР - Российская Федерация: В 2 т. М.: Терра,1996. Т.2. Гл.4; Шишкин В.А.

Власть. Политика. Экономика. Послереволюционная Россия (1917-1928 гг.). Снб.: Дмитрий Буланин,1997.

^ Шишкин В.А. Указ. соч. С.249-250.

' Гимпельсон Е.Г. НЭП и советская нолитическая система. 20-е годы. М.: ИРИ РАП,2000.

С.394.

Баранов А.В. Социальное и нолитическое развитие Северного Кавказа в условиях новой экономической политики (1921-1929 гг.). Снб.: Пестор,199б. С.339.

' Павлова И.В. Сталинизм: становление механизма власти. Новосибирск: Сиб.

хронограф,1993.С.211.

традицией требовал соответствующей аргументации, которую было сложно осуществить путём простого перекомбинирования фактического материала, почерпнутого из источников и литературы предыдущих десятилетий.

Можно согласиться с Р.Дэвисом, отметившим, что содержательно говорить об альтернативах можно лишь на базе проведения детальных исследований НЭПа, которых в тот момент явно не хватало'.

Поэтому дискуссия об альтернативности стала мощным стимулом для сторонников обеих точек зрения развернуть всестороннее, углублённое исследование эпохи ПЭПа на базе привлечения новых источников, расширения тематики и использования тех методов, которые позволяли бы достичь наиболее адекватных результатов в данной, конкретной области исследования.

В результате создаваемая усилиями историков картина российской действительности 1920-х гг. начала приобретать всё более объёмный и сложный характер, что, в свою очередь, остро поставило вопрос о системном видении НЭПа. На эту особенность современного историографического процесса уже обратил внимание И.Б.Орлов^.

Прежняя, господствовавшая в советской историография точка зрения о наличии у большевистского руководства (в виде ленинской концепции нэпа) единой нэповской программы, которая позднее лишь дополнялась и уточнялась, была подвергнута критическому пересмотру.

воспроизводилась традиционная позиция о том, что «НЭП - это цельный, неразрывный комплекс мер переходного периода»^, то очень быстро проявился и другой взгляд на этот вопрос.

Так, по мнению М.М.Горинова и С.В.Цакунова, речь надо вести не о ленинском плане НЭПа, а скорее о методе, который мог видоизменяться по мере развития ситуации"*. В своей авторской монографии С.В.Цакунов прямо указал.

' Дэвис Р. Указ. соч. С.318.

^ См.: Орлов И.Б. Современная отечественная историография нэпа. С. 106-108.

^ Наумов В., Курин Л. Указ. соч. С.97.

Горинов М.М., Цакунов С.В. 20-е годы: становление и развитие новой экономической нолитики // История Отечества: люди, идеи, решения: Очерки истории Советского государства. М.: Политиздат, 1991. С.140.

что характер перехода к новой экономической политике свидетельствовал, что «действия руководства носили импровизаторский характер, демонстрировали отсутствие чётко продуманного плана действий».

Ю.П.Бокарев подчёркивал, что на самом деле НЭП не был построен в соответствии с разработанным заранее планом, а «был равнодействующей многих экономических и политических сил, причём конечный результат никому не был известен заранее».

Вполне определённо высказался по этому вопросу и А.К.Соколов, полагавший, что «нэп - это цикл последовательных и непоследовательных мероприятий, проводимых в стране, по выходу из кризиса, которые диктовались скорее объективными обстоятельствами, чем какими-либо идеями и схемами, лишь постепенно оформлявшимися в попытку наметить программу построения социализма экономическими методами»"'.

Признание отсутствия у большевистского руководства программы ПЭПа как системного видения развития страны в условиях смешанной экономики ставило и другой вопрос: можно ли в таком случае говорить о системе НЭПа, имея в виду уже не столько саму партийно-государственную политику, сколько социально-экономическую, политическую, идеологическую, культурную реальность России/СССР 1920-х гг.?

Как единство однопартийного политического режима и административнорыночной системы хозяйствования характеризовался НЭП в статье М.М.Горинова и С.В.Цакунова"*; близкая по смыслу оценка была дана в коллективной работе по истории России^; весьма определённая точка зрения на этот счёт была высказана Н.П.Носовой («НЭП является сложившейся и развивающейся в рамках определённых временных границ системой ' Цакунов С В. В лабиринте доктрины. Из опыта разработки экономического курса страны в 1920-е годы. М.: Изд. центр «Россия молодая», 1994. С.49.

^ Бокарев Ю.П. Социалистическая цромышле1нюсть и мелкое крестьянское хозяйство в СССР в 20-е годы. С. 167.