«Отчет 222 с., 3 ч., 0 рис., 3 табл., 449 источн., 0 прил. НЕГАТИВНАЯ ИДЕНТИЧНОСТЬ, КРИЗИС КУЛЬТУРЫ, МОДЕРНИЗАЦИЯ, ГЕТЕРОНОМИЯ, АВТОНОМИЯ, ОБЩЕСТВО ЗАКРЫТОГО СМЫСЛА, ОБЩЕСТВО ОТКРЫТОЙ ЦЕЛИ, АРХАИЗАЦИЯ, РЕЦИДИВНЫЙ ...»

РЕФЕРАТ

Отчет 222 с., 3 ч., 0 рис., 3 табл., 449 источн., 0 прил.

НЕГАТИВНАЯ ИДЕНТИЧНОСТЬ, КРИЗИС КУЛЬТУРЫ, МОДЕРНИЗАЦИЯ, ГЕТЕРОНОМИЯ, АВТОНОМИЯ, ОБЩЕСТВО ЗАКРЫТОГО СМЫСЛА, ОБЩЕСТВО ОТКРЫТОЙ

ЦЕЛИ, АРХАИЗАЦИЯ, РЕЦИДИВНЫЙ КУЛЬТУРНЫЙ ТЕКСТ, ОБЩЕСТВО С РЕЦИДИВНОЙ КУЛЬТУРОЙ, ИДЕОЛОГЕМА, ОБРАЗ ВРАГА, ДРУГОЙ, ПОСТТОТАЛИТАРНАЯ

КУЛЬТУРА, НЕГАТИВНАЯ МОБИЛИЗАЦИЯ

В отчете представлены результаты исследований, выполненных по 3 этапу Государственного контракта № П1175 "Кризис современной российской культуры: стратегии его преодоления в общественном сознании" (шифр "НК-157П") от 27 августа 2009 по направлению "Философские науки, социологические науки и культурология" в рамках мероприятия 1.2.2 "Проведение научных исследований научными группами под руководством кандидатов наук.", мероприятия 1. "Проведение научных исследований научными группами под руководством докторов наук и кандидатов наук", направления 1 "Стимулирование закрепления молодежи в сфере науки, образования и высоких технологий." федеральной целевой программы "Научные и научно-педагогические кадры инновационной России" на 2009-2013 годы.

Цель работы - Направление 1: социально-философское и культурологическое исследование феномена негативной мобилизации как стратегии поведения общества в условиях кризиса; анализ специфики функционирования в культурном тексте механизмов негативной мобилизации; выявление функции негативной мобилизации в общей стратегии преодоления культурного кризиса.

Направление 2: на основе теории Б. Хюбнера описать процесс архаизации в качестве культурно-семантической стратегии преодоления культурного кризиса в общественном сознании современной России.

Направление 3: описание содержания сущности психологической феноменологии культурного кризиса.

Философский анализ, сравнительно-исторический анализ, сравнительно-сопоставительный анализ, лингвокультурологический анализ текста, дискурс-анализ, культурно-семантический анализ, методы психологической феноменологии.

Концептуализация средствами социально-философского анализа, моделирование и прогнозирование культурно-семантических процессов, интерпретационный подход: статистическая обработка данных, анализ и синтез теоретических и эмпирических данных, полученных в ходе исследования, персональный компьютер, программное обеспечение, ГОСТ 7.32 - 2001 "Отчет о научно-исследовательской работе", ГОСТ 7.1. - 84 "Система стандартов по информации, библиотечному и издательскому делу".

Разработка теоретических основ концептуализации проблемы стратегий преодоления культурного кризиса в общественном сознании. Механизмы негативной мобилизации в идеологическом тексте: конструирование образа врага, результаты анализа ряда идеологических текстов. Современные теории трансформации российского общества: сравнительный анализ, результаты анализа, а также оценка теорий, рассматривающих такой аспект проблемы, как взаимодействие культуры и модернизации. Учебно-методические пособия ("Проблемы теории и истории культуры", "Основы культурно-семантического анализа", "Психологическая феноменология культурного кризиса") по использования разработанных теорий в политической и социокультурной практике, обоснование эффективности реализации указанных рекомендаций.

ОПРЕДЕЛЕНИЯ

В настоящем отчете о НИР применяют следующие термины с соответствующими определениями:

Автономия – термин, используемый Б. Хюбнером в семантико-метафизической теории эволюции социума для обозначения перехода общества в качественно новое состояния – общество открытой цели. Термин описывает характер общественных отношений, при которых человеку делегируются все права и возможности определения смысла. С одной стороны, автономия детерминирована расширением рациональных возможностей человека, осознавшего ложность веры в гетерономные силы и стремящегося обрести свободу. С другой стороны, она способствует проявлению кризисных тенденций в условиях становления нового типа общества (усиление скуки, распад единой картины мира, потеря смысла жизни и пр.).

Бинарная оппозиция – способ конституирования реальности, при котором различия предстают как противоположности. Все сущее мыслится как комплекс дихотомий (черное/ белое, мужское/ женское, нормальное/ ненормальное, светлое/ темное и т. д.). Формирование бинарных оппозиций, как правило, основано на нормативном дуализме (один член оппозиции рассматривается как нейтральная норма, другой – как отклонение от нее). Речь идет о ценностно-иерархическом мышлении, предполагающем доминирование одного члена оппозиции и подчиненную роль и меньшую значимость другого [Ashcroft, Griffiths, Tiffin 1998]. Критика бинаризма как искажающего и упрощающего действительность занимает важное место в концепциях постструктуралистов и феминистской философии (например, критика распространенной в классической мысли репрезентации женского как нерационального, животного, негативного начала).

Гетерономия – термин, используемый Б. Хюбнером в семантико-метафизической теории эволюции социума для описания типа общества, который охватывает продолжительный период развития человечества: от первобытности до Нового времени. Данный тип общества характеризуется наличием веры в наличие трансцендентной силы (потусторонне- или посюстороннеметафизической), которая пронизывает всё бытиё человека и определяет смысл его жизни (в авторской орфографии Б. Хюбнера – СМЫСЛ). С одной стороны, гетерономия закрепощает человека, делает его открытым для различных манипуляций, формирует ложную картину мира. С другой, она придает ему уверенность, снимает спонтанность бытия и необходимость самостоятельного поиска жизни. В качестве гетерономии могут выступать различные семантические объекты: бог, идеология, раса, государство и пр.

Дискурс – сложный, упорядоченный, институционализированный комплекс знания, высказываний и властных отношений, объединенных единой темой («научный д.» (например, «биологический»), «литературный д.», «политический д.» и т. д.) [Jger 2000], надиндивидуальное «единство языковой практики и экстралингвистических факторов» [Можейко, Лепин 2003, c. 327 – 330]. Дискурс продуктивен в отношении создания новых текстов. Обладая властью определять способ действия и картину реальности в целом, дискурс способен формировать сознание субъекта.

Различение дискурсивных («то, о чем можно говорить») и недискурсивных (исключенное из дискурса) практик предполагает знакомство со стратегиями, при помощи которых дискурсивное поле расширяется либо, напротив, сужается (табуизация, намек, запрет, эвфемизмы, импликация). Критический анализ дискурса предполагает реконструкцию знания, лежащего в основе дискурсивных и недискурсивных практик.

Другой – комплексное, многозначное понятие, служащее для обозначения различного рода инаковости. Термин широко используется в современной западной философии и психоанализе.

Содержание концепта «Другой» зависит от конкретной ситуации и постановки проблемы [Wimmer 1988, c. 29]. Понятие Другого может наполняться различным содержанием в зависимости от того, какой смысл вкладывает в него тот или иной автор: «другое Я» (классическая европейская философия), «Ты» (диалогизм), «каждый» (М. Хайдеггер) и т. д.

Идеологема – языковой элемент, содержащий идеологическую компоненту значения [Данилов 2005, с. 499]. Г.Ч. Гусейнов рассматривает идеологему как «знак или устойчивую совокупность знаков, отсылающих участников коммуникации к сфере должного – правильного мышления и безупречного поведения – и предостерегающая их от недозволенного» [Гусейнов 2003 б, с. 13].

С.Ю. Данилов полагает, что «во всяком тексте посредством лингвоидеологического анализа может быть выявлен идеологический глубинный смысл, организованный на базе системы опорных идеологем, независимо от степени осознания этой идеологии автором речевого произведения» [Данилов 2005, с. 499 – 500]. Понятие идеологемы тесно связано с понятиями подтекста, коннотации, нормативного.

Мифологема – конкретно-образный, символический способ изображения реальности, необходимый в тех случаях, когда она не укладывается в рамки формально-логического и абстрактного изображения [Мень 2002].

Модернизация – относительно единый длительный исторический процесс трансформации аграрного общества в индустриальное (иногда – традиционного в современное), происходящий у разных народов в разное время (в странах Западной Европы – с рубежа XI – XII вв. до конца XIX в., в странах Востока и в России – с рубежа XVIII – XIX до настоящего момента) со своими историческими и культурными особенностями, но приводящий в целом к преобладанию относительно единой формы организации и функционирования общества. Данную форму характеризует индустриальная экономика, по преимуществу рыночный принцип организации производства на основе частной собственности с его идеологическим и политико-правовым обеспечением. Характерные особенности культуры – тенденция к толерантности, обеспечивающей межкультурное взаимодействие, открытость к внешним воздействиям и изменениям, деидеологизация принципов и механизмов производства культурных образцов, демифологизация и десакрализация картины мира и принципов функционирования культурных институтов, рационализация и прагматизация мотивов социального поведения. Модернизация характеризуется чрезвычайной болезненностью, конфликтностью, что вытекает из взаимоисключающих характеристик аграрного и индустриального обществ.

Негативная мобилизация – термин, относительно недавно введенный в отечественных общественных науках и междисциплинарных исследованиях. Негативная мобилизация – «механизм интеграции населения на основе процессов роста диффузного массового раздражения, страха, ненависти, сопровождаемых чувствами общности на основе появления «врага», при перспективах нежелательного развития событий» [Гудков 2005 б, с. 46 – 53]. Л. Гудков указывает на деструктивный характер такого типа консолидации, блокирующий реальные поиски путей выхода из кризиса. Негативная мобилизация является не столько продуктом идеологического воздействия и политических манипуляций, сколько спонтанной реакцией общества на изменения.

Негативная идентичность – понятие, введенное в современный научный оборот Л. Гудковым [Гудков 2004]. Если в психологических исследованиях под негативной идентичностью понимают способ самоутверждения подростков посредством демонстративного нарушения установленных правил и норм, выбор ими негативных образцов для подражания, то сущностью негативной идентификации как социокультурного явления является определение содержания коллективного «мы» не через какие-либо положительные ценности, а через отрицание коллективного «чужого». Негативная идентичность осуществляется посредством формирования образа врага, разделения мира на «своих» и «чужих», когда ответственность за собственные неудачи возлагается на Другого, а сами неудачи представляются как результат происков врагов.

Образ врага – Другой, репрезентируемый как нечто, представляющее угрозу «самому существованию группы… с которой идентифицирует себя субъект» [Гудков 2005, с. 14]. В этом заключается коренное отличие Врага от Другого вообще, «чужого», маргинала и т. д. Образ врага имеет место практически в любом обществе, и его актуализация обычно говорит о росте социальной нестабильности. Образ врага в тоталитарном обществе, как правило, является центральным компонентом миропорядка и представляет собой нечто большее, чем социальный / политический феномен.

Репрезентация – «изображение», «представление», «замещение». Человек воспринимает мир опосредованно, и события становятся доступными для его понимания только благодаря дискурсивной репрезентации. Язык и визуальные образы представляют собой системы репрезентации, организующие и конструирующие реальность. Постепенно вербальнaя и визуальнaя репрезентация перестает рассматриваться как объективное отражение действительности, утверждается ее в определенной степени насильственный характер [Делез 1998], поскольку oна делает объекты не просто видимыми, но видимыми определенным образом. Одна из функций репрезентации заключается в конституировании различий между Я и Другим, в том числе путем создания искаженных, стереотипных образов [Holert 2000; Sturken, Cartwright 2001].

Рецидивный культурный текст – семантико-семиотический объект, сконструированный отдельным человеком или социально-культурной группой людей с целью оправдания возвращения общества на предыдущую стадию развития. Он также может предлагать конкретные механизмы возвращения социума в своем развитии на стадию общества закрытого смысла, которые зачастую сводятся к утверждению гетерономной силы. Рецидивный культурный текст является способом обоснования и утверждения в общественном сознании архаизации в качестве культурносемантической стратегии преодоления культурного кризиса. Логика построения рецидивных текстов отражает механизм архаизации – интеллектуальное усилие элиты и/или бессознательный отклик со стороны значительной массы общества. Тексты либо сознательно выступают проводником уходящей парадигмы смысла, либо имплицитно проводит апологетические идеи общества закрытого смысла.

СОДЕРЖАНИЕ

Направление 1. Культурные механизмы негативной мобилизации как с 11 по стратегии поведения в условиях кризиса Направление 2. Культурно-семантические стратегии преодоления с 121 по культурного кризиса в общественном сознании Направление 3. Психологическая феноменология культурного кризи- с 161 по Аннотированная справка по научным результатам НИР, полученным на I и II этапе I. Обобщение результатов 1-го и 2-го этапов исследования II. Культурологический анализ механизмов негативной мобилизации 2.1 Тенденции негативной мобилизации в посттоталитарном обществе 2.2 Я и Другой в современном российском гуманитарном дискурсе III. Социально-философский анализ механизмов негативной мобилизации 3.1 Механизмы негативной мобилизации в философских текстах 3.2 Механизмы негативной мобилизации в научных текстах 3.3 Механизмы негативной мобилизации в массовой культуре Отчет по обобщению и оценке результатов исследований

ВВЕДЕНИЕ

Актуальность разработок текущего (третьего) этапа проекта в его социально-философской части обусловлена проблемой модернизации и трудностями протекания данного процесса в российском обществе. Очевидно, что данная проблема все еще стоит перед нашим обществом, модернизация является насущной задачей современной России. Как было заявлено на втором этапе исследования, кризис современной российской культуры мы связываем с неспособностью общества воспроизводить социальные отношения на развитом индустриальном уровне, чем объясняются серьезные проблемы в экономике, политике, социальной сфере, в культуре, включая науку, образование, искусство, СМИ. Современное состояние российского общества демонстрирует несоответствие мировым тенденциям и процессам, что видно из сопоставления происходящего в России с социально-экономической, технологической и социокультурной динамикой в Индии, Китае, Бразилии, Индонезии, в странах Восточной Европы, в ряде стран Юго-Восточной Азии, не говоря уже о развитых индустриальных и постиндустриальных странах. Объяснить эти факты частными институциональными проблемами образования и науки, проблемами управления, «временными трудностями» или «болезнью роста» невозможно, и мы полагаем, что наблюдается тенденция к отторжению форм и принципов современного мира на культурном уровне. Помимо роста ксенофобии и экстремизма, нарастания политического радикализма ряда социальных групп при одновременном росте политической апатии основной массы населения имеются и такие показатели, как одно из первых мест в мире по предпринимательскому риску, по уровню коррупции, одно из последних по конкурентоспособности. Все это указывает на глубинную взаимосвязь; есть необходимость говорить о едином механизме контрмодернизации, который мы называем «стратегией негативной мобилизации».

Исследование текстов современной российской культуры как культуры посттоталитарного общества представляет собой актуальную задачу. Выявление элементов тоталитарного мышления, анализ стратегий конструирования образа Я и Другого в различных дискурсах (повседневность, публицистика, наука и образование) позволяют делать выводы о специфике протекания культурного кризиса, его глубинных причинах. Текст, рассматриваясь в качестве транслятора идеологем / мифологем прошлого, может выступать индикатором распространения в обществе определенных негативных тенденций (в частности, тенденций негативной мобилизации).

Степень изученности и современное состояние проблемы. Научное исследование данного механизма тесно связано с задачами изучения модернизации в целом и конкретных особенностей протекания данного процесса в России и других странах, с поиском закономерностей развития российского общества в рамках циклических моделей, изучением культурных процессов в современной России, в частности, феноменов негативной мобилизации и негативной идентичности, средствами социологии культуры, философским осмыслением роли и функций культуры в процессе модернизации и оценкой современного состояния российской культуры.

Концепция модернизации, равно как и классическая теория модернизации, сложившаяся в середине XX в. [Aron 1968; Lerner 1963; Rostow 1960], с самого начала обнаруживает в себе несколько направлений: экономическое (Р. Арон, Д. Лернер, У. Ростоу), технологическое (Д. Белл, Э. Гидденс, Дж. Гэлбрейт, П. Дракер и др.), социологическое (Т. Парсонс), исследования конкретных стран, вступивших в период модернизации (С. Блэк, Д. Джермани, М. Леви, Б. Хиггинс и др.), изучение общественных реакций на процесс модернизации (М. Леви и Ш. Эйзенштадт), изучение проблемы политических и социально-экономических институтов и социального субъекта в процессе модернизации (С. Блэк, Д. Эптер, Г. Мюрдаль), проблема геокультуры и геополитики (С.

Хантингтон) и др. (С. Липсет, Д. Ростоу, Г. Терборн, Р. Уорд), культурологическое направление, активизировавшееся на Западе в конце 60-х гг. (Р. Бендикс, М. Леви, И. Сакс, Ш. Эйзенштадт и др.), различные «этноцентрические» модели модернизации, а также национальные альтернативы концепции, относящиеся к «неклассическим» теориям (А. Абдель-Малек, П. Арор, Э. Айял, А.

Басс, Р. Белл, Т. Линг, С. Мунши, Л. Пай, М. Сингер, Й. Сингх и др.), включая наиболее видных теоретиков 1980-х – 1990-х гг. и современности (К. Мюллер, Э. Тириакян, П. Штомпка, Р. Инглегарт, А. Турен, В. Цапф), а также всё направление транзитологии, в центре внимания которой находятся трансформационные процессы на посткоммунистическом пространстве.

Со стороны «некультурологических» направлений это критика концепции модернизации в теориях «отсталости» и «зависимого развития» (А. Агилар, С. Амин, П. Вускович, Ф.Э. Кардозу, А.А. Монтеверде, А. Пинто, К. Самфан, Т. дос Сантос, Р. Ставенхаген, Э. Фалетто, Ф. Фанон, А.Г.

Франк, С. Фуртадо). Особо следует отметить «мир-системную» методологию И. Валлерстайна.

В рамках изучения модернизации в пореформенной России отметим направления общетеоретической разработки проблемы с критикой концепции [Зарубина 1997; Козловский, Уткин, Федотова 1995; Кравченко 2002; Красильщиков, Зиборов, Рябов 1993; Манченко 2000; Модернизация: зарубежный опыт и Россия 1994; Модернизация России на рубеже веков 2001; Наумова 1999;

Опыт российских модернизаций… 2000; Российская модернизация… 1993; Старостин 1995; Федотова 2000а; Федотова 2000б; Ядов 1996], проблемы трансформации культуры в процессе модернизации [Аванесова 2000; Гавров 2002; Гаман 1995; Ганс 2001; Ерасов 1995; Зарубина 1997; Ильин, Панарин, Ахиезер 1996; Кобелев 2002; Магарил 2004; Модернизация и национальная культура 1995; Модернизация в России и конфликт ценностей, 1995; Перепелкин 1993; Побережников 2000;

Станкевич 2001; Шаповалов 1994; Шевченко 1995], теоретического обоснования идеи «особого пути» [Бородай 1990; Бородай 1991; Русский путь… 1993], проблемы экономической и социальноэкономической трансформации в процессе модернизации [Голик 2004; Модернизация российской экономики 2002; Рязанов 2001; Старостин 1995; Хвостов 2002; Ясин 2002, 2005], проблемы социальной трансформации в процессе модернизации [Гордон, Клопов 2000, 2001; Дискин 1997; Заславская 2004; Плискевич 2003; Потемкин 2000; Реформирование России… 2001; Шерковин 1991], проблемы политической трансформации общества [Буров 1995, 2002; Василенко 2003; Дементьев 2005; Красильщиков 1993; Осипова 1995, 2002; Панарин 1995; Потапенко 1999; Хорос 1991, 1996; Этатистские модели модернизации 2002], исследования процесса модернизации российского общества в контексте проблемы «постиндустриализма» и «постмодернизации» [Иноземцев 1998, 1999, 2003; Красильщиков 1993], проблемы глобализации и геополитики [Модернизация и глобализация… 2002; Сильверстов 2000], исторические, историко-экономические и востоковедные исследования, не относящиеся прямо к проблемам развития России, но позволяющие провести широкие аналогии в рамках социально-философского и макросоциологического исследования [Васильев 2003а, 2003б; Вишневский А.Г. 1998, 2004, 2010; Зарин 1991; Травин, Маргания 2004], а также ряд современных коллективных работ по истории и востоковедению, так или иначе использующих концепцию модернизации для интерпретации мирового исторического процесса, в частности, шеститомное издание Института востоковедения РАН «История Востока» [История Востока 1999 – 2008].

Явления негативной мобилизация и негативной идентичности изучаются в социологических исследованиях современной российской культуры [Гудков 2004, 2005б; Дубин 2004, 2005, 2008; Gudkov 2007].

Анализ и оценка качества населения и культуры в пореформенной России представлены в трудах экономистов и социологов [Абалкин 1992, 1993; Дискин 1997; Яковлев 2003], большое значение имеют работы по философии культуры [Пелипенко 2010; Яковенко 2010; Афанасьев 2010;

Тульчинский 2010].

В числе трудов и направлений, посвященных проблеме современной России за пределами концепции модернизации, либо косвенно использующих ее идеи и положения в своих исследованиях циклического развития, необходимо назвать интегративные циклические модели исторической динамики России [Пантин, Лапкин 1998; Пивоваров, Фурсов 2001; Розов 2006; Янов 2003], модели внутриполитической, экосоциальной и демографической динамики [Каменский 1999б;

Кульпин 2008; Миронов 2000а, 2000б; Нефедов 2003, 2005; Турчин 2007], модели геополитической динамики [Вишневский Р.В. 1997; Тилли 2009; Модельски 2005; Цымбурский 1996, 2000], геоэкономической динамики [Стиглиц 2003а, 2003б, 2004; Лал 2007; Кагарлицкий 2009; Хорос 1991; Дерлугьян 2004; Гайдар 1997], модели геокультурной и цивилизационной динамики [Ахиезер 1991, 1997, 1998; Ерасов 1994, 1997; Пастухов 1992], теорию слияния власти и собственности как следствие перманентной продовольственной проблемы [Пайпс 1993], теорию раздаточной экономики [Бессонова 1997, 2008], теорию «эксполярной экономики» [Шанин 1990].

При всем обилии литературы не обнаруживается комплексного философскокультурологического исследования, которое соединило бы в себе данные междисциплинарных исследований российской истории и модернизации, философии и социологии культуры.

Специфике тоталитарной культуры и ее языка посвящено большое количество работ отечественных и зарубежных ученых, среди которых В. Клемперер [Клемперер 1998], Д. Вайс [Вайс 2007], Х.-Й. Маац [Maaz 1991], У. Маас [Maas 1984], Б. Перксен [Prksen 2000], К. Кларк [Кларк 2002] и др. Язык идеологии, становление и эволюция дискурса соцреализма являются предметом работ М. Вайскопфа [Вайскопф 2000, 2001], Н.А. Купиной [Купина 1995, 2009], Г.Ч. Гусейнова [Гусейнов 1998, 2003, 2008], Х. Гюнтера [Гюнтер 2000], Е.А. Добренко [Добренко 1997, 1999, 2007], М.К. Мамардашвили [Мамардашвили 1991], А. Прохорова [Прохоров 2008], М.О. Чудаковой [Чудакова 2001, 2007] и т. д. Тексты указанных выше авторов представляют значительную методологическую ценность при анализе использования средств языка в идеологизированных текстах с целью дискредитации Другого и репрезентации его как враждебного начала.

При исследовании способов конструирования образа Я и Другого нельзя не опираться на ставшие классическими работы З. Йегера [Jger 1993, 2000] и Ю. Линка [Link 1978], а также на другие труды в области дискурс-анализа [Lubich 2004, Jobst 2003]. Кроме того, для понимания того, как формируются те или иные дискурсивные конструкты, важны положения теорий, в центре внимания которых находятся вопросы репрезентации – постструктурализм, постколониальные исследования [Бурдье 1994, 2001; Фуко 1996, Фуко 2005; Said 1981, Spivak 1996, 2000 и др.].

Такие авторы, как Л.Б. Гудков [Гудков 2004, 2005], Б. Дубин [Дубин 2002, 2004; Gudkov 2007], Г. Зверева [Зверева 2002], О.А. Кармадонов [Кармадонов 2008], Е. Мачкув [Мачкув 2000], Н. Митрохин [Митрохин 2003], рассматривают различные аспекты посттоталитарной культуры.

Особое внимание уделяется феномену негативной мобилизации и особенностям формирования образа Другого как Врага в постсоветской России, а также проблеме гражданского общества в современной России. Вопросы языковой рефлексии постсоветского периода, восприятие тоталитарных конструктов в современном массовом сознании рассматриваются также И.Т. Вепревой [Вепрева 2005], Г.Ч. Гусейновым [Гусейнов 2003, 2008], Е.А. Земской [Земская 1996]. Предметом активной научной дискуссии становится сегодня репрезентация Другого как Врага в учебной литературе и научном дискурсе, прежде всего в социальных и гуманитарных науках; объектом критики выступает этноцентристский, оценочный подход к созданию учебных / научных текстов, подмена патриотизма национализмом, попытки оправдания тоталитаризма [Берелович 2002; Воронков 2009; Малахов 2002; Ушаков 2002; Шнирельман 2008].

Объект: феномен негативной мобилизации; образ Я и Другого в текстах современной российской культуры (гуманитарный, научно-педагогический, публицистический дискурс).

Предмет: негативная мобилизация как контрмодернизационная стратегия, культурные механизмы негативной мобилизации; механизмы негативной мобилизации, выявляемые в текстах.

Цель – социально-философское и культурологическое исследование феномена негативной мобилизации как стратегии поведения общества в условиях кризиса; анализ специфики функционирования в культурном тексте механизмов негативной мобилизации, предположительно, являющихся трансляторами остаточных конструктов тоталитарного мышления; выявление функции негативной мобилизации в общей стратегии преодоления культурного кризиса.

Задачи (социально-философская часть):

– обобщение результатов 1-го и 2-го этапов исследования, выявление культурных механизмов негативной мобилизации;

– определение функции негативной мобилизации как механизма контрмодернизации посредством анализа философских и научных текстов, текстов массовой культуры;

– раскрытие роли негативной мобилизации в современном российском обществе, социально-философская интерпретация феномена негативной мобилизации.

Задачи (культурологическая часть):

раскрытие специфики конструирования образа Я и Другого в современных текстах, определение роли в этом процессе конструктов тоталитарного мышления;

выявление механизмов негативной мобилизации в текстах современной российской культуры (прежде всего на примере научных и учебных текстов);

выявление антимодернизационных компонентов в анализируемых текстах.

Новизна состоит в комплексном философско-культурологическом исследовании феномена негативной мобилизации, понимаемого как контрмодернизационная стратегия общества. В центре нашего внимания находятся тенденции конституирования Я и Другого в современном научном и учебном тексте, а также проблема присутствия антимодернизационных компонентов тоталитарного и посттоталитарного мышления в гуманитарном дискурсе. Эти вопросы затрагиваются сегодня немногими отечественными авторами, что также позволяет говорить о новизне проведенного исследования.

АННОТИРОВАННАЯ СПРАВКА

по научным результатам НИР, полученным на I и II этапе 1. Наименование НИР: Кризис современной российской культуры: стратегии его преодоления в общественном сознании.

2. Характер НИР: фундаментальное научное исследование.

3. Руководитель НИР: Сергеев Д.В., кандидат культурологии, доцент.

4. Наименование структурного подразделения вуза, в котором проводится НИР: кафедра теории и истории культуры Забайкальского государственного гуманитарно-педагогического университета им. Н.Г. Чернышевского.

5. Телефон и адрес электронной почты руководителя НИР: 8(3022)32-20-11, [email protected] 6. Сроки проведения НИР: 27.08.2009 – 02.08.2011.

7. Наименование промежуточного этапа НИР: нет 8. Коды темы по ГРНТИ: 13.11.25 Культура и различные сферы общественной практики.

9. Ожидаемые результаты в соответствии с заявленным планом работы.

Исследование ставило целью выполнение следующих задач:

Аналитический обзор проблемы негативной мобилизации; определение основных понятий исследования, обоснование подходов и методологии, формулировка гипотезы исследования, подбор материалов исследования для второго этапа, анализ, теоретическое обобщение и классификация основных принципов репрезентации Другого как врага, выявленных в современных исследованиях.

Теоретический, методологический и социофилософский анализ современных теорий трансформации российского общества с учетом анализа и оценки текущих мировых и российских явлений и тенденций; анализ и синтез наиболее перспективных подходов к изучению современной России; выявление механизмов негативной мобилизации в идеологическом тексте; выявление антимодернизационных компонентов тоталитарного мышления на основе анализа идеологизированного текста (на примере текстов художественной литературы); раскрытие специфики конструирования в идеологизированном тексте Я и Другого; анкетирование студентов вуза с целью выявления элементов негативной идентификации.

10. Проведенные исследования и основные полученные научные и (или) научнотехнические результаты (краткое описание объемов проведенных исследований и полученных результатов): Определены теоретико-методологические основы исследования негативной мобилизации, произведен анализ и синтез наиболее перспективных моделей и подходов к изучению современной России, описан механизм контрмодернизации современного российского общества, выявлены объективные и субъективные факторы контрмодернизационного процесса. Выявлены культурные механизмы негативной мобилизации, описаны закономерности их функционирования.

Проведен сравнительно-сопоставительный анализ содержания стратегии негативной мобилизации и контрмодернизационных тенденций, доказана контрмодернизационная сущность стратегии негативной мобилизации (на основе анализа текстов современной российской культуры). Раскрыта специфика конструирования образа Я и Другого в современных текстах, определена роль в этом процессе конструктов тоталитарного мышления. В ходе исследования проанализирован ряд научных и учебных текстов, а также текстов массовой культуры; применялись такие методы исследования, как философский анализ, сравнительно-исторический анализ, дискурс-анализ, интерпретация текста, сравнительно-сопоставительный анализ.

11. Основная полученная научная и (или) научно-техническая продукция: методология исследования способов конструирования образа Я и Другого в тексте; методологические основы дальнейшего исследования кризисных процессов в современной российской культуре; методология исследования контрмодернизационных процессов; определение контрмодернизационного механизма, закономерности его функционирования.

12. Наличие аналогов для сопоставления полученных результатов (продукции):

Новизна по сравнению с подобными исследованиями состоит в комплексном философскокультурологическом изучении феномена негативной мобилизации, понимаемого как контрмодернизационная стратегия общества. В центре нашего внимания находятся тенденции конституирования Я и Другого в современном научном и учебном тексте, а также проблема присутствия антимодернизационных компонентов тоталитарного и посттоталитарного мышления в гуманитарном дискурсе. Эти вопросы затрагиваются сегодня немногими отечественными авторами, что также позволяет говорить о новизне проведенного исследования.

13. Преимущества полученных результатов (продукции) по сравнению с результатами аналогичных отечественных или зарубежных НИР (для продолжающихся НИР может не заполняться):

а) по новизне (результаты являются новыми, отдельные результаты не новы, значительная часть результатов не нова);

б) по широте применения (в рамках организации или предприятия, в масштабах отрасли, на межотраслевом уровне, на региональном уровне, на межгосударственном уровне — проданы лицензии);

в) в области получения новых знаний (для фундаментального научного исследования):

Полученные результаты исследования в философской части позволяют наращивать объем информации об изучаемом предмете в различных проблемных областях социально-гуманитарного знания. Данные результаты и методология могут быть использованы в теоретических исследованиях, направленных на обнаружение фундаментальных закономерностей развития общества.

Представляется достаточно высокой методологическая ценность результатов для изучения проблемы межкультурного и межгруппового взаимодействия, специфики формирования положительных и отрицательных авто- и гетеростереотипов. Сделанные наработки в области анализа текста (прежде всего идеологического) и дискурса (сфера гуманитарных наук) могут иметь значение для понимания особенностей других дискурсивных областей, а также для выявления общих закономерностей развития российского социокультурного дискурса.

в области применения новых знаний (для прикладного научного исследования):

Результаты исследования могут найти применение в разных областях прикладных исследований – в области экономики и экономической политики, внутренней политики, культурной политики, геополитики, национальной, социальной и молодежной политики.

14. Предполагаемое использование результатов и продукции: использование в учебном процессе на базе Забайкальского государственного гуманитарно-педагогического университета;

использование в качестве научно-методологической основы при проведении дальнейших исследований по проблеме.

16. Использование результатов в образовательном процессе: использование в преподавании существующих дисциплин (учебные курсы «Проблемы модернизации незападных стран», «Проблема Другого в современной культуре», «Основные тенденции и проблемы развития теории и истории культуры», «Культурология»), продукция для обеспечения учебного процесса (учебнометодическое пособие Д.В. Трубицына «Проблемы теории и истории культуры»).

17. Форма представления результатов НИР: научно-технический отчет, монография, статьи в российских изданиях, учебно-методическое пособие.

18. Библиографический список публикаций, отражающих результаты работы низация»: методологическая дилемма.

Трубицын Проблемы теории Учебно- Чита: Забайкал. 5, 5 п.л.

Сергеев Д.В. тия общественного графия?

19. Количество сотрудников из числа профессорско-преподавательского состава, принимавших участие в выполнении НИР и указанных в научно-технических отчетах в качестве исполнителей: 4 чел., в т.ч. докторов наук – 0 чел., кандидатов наук – 4.

20. Количество аспирантов, принимавших участие в выполнении НИР, 1 чел., в т.ч. с оплатой за счет выделенных на данную НИР средств 1 чел.

21. Количество студентов, принимавших участие в выполнении НИР, 2 чел., в т.ч. с оплатой за счет выделенных на данную НИР средств 2 чел.

22. Количество внештатных сотрудников, принимавших участие в выполнении НИР – чел.

23. Предполагаемое развитие исследований:

Полученные результаты и разработанная в ходе проекта методология открывают перспективы дальнейших исследований российского общества и культуры в области социальной философии и культурологии. Конкретное направление развития исследования – проблема модернизации в области взаимопроникновения социальной философии, теоретической истории и исторической макросоциологии, проблемы методологии и эпистемологии сформулированных философских положений.

Результаты анализа текстов современной российской культуры могут лечь в основу дальнейшего, более глубокого исследования социокультурных процессов. Представляется достаточно высокой методологическая ценность результатов для изучения проблемы межкультурного и межгруппового взаимодействия, специфики формирования положительных и отрицательных авто- и гетеростереотипов. Компоненты бинарной схемы «Я – Другой», обнаруженные в культурных текстах, требуют более детального анализа, который дал бы возможность точнее определить место и функции данных конструктов в сознании посттоталитарного субъекта.

24. Ключевые слова: посттоталитарная культура, кризис культуры, модернизация, негативная мобилизация.

АНАЛИТИЧЕСКИЙ ОТЧЕТ О ПРОВЕДЕНИИ ТЕОРЕТИЧЕСКИХ ИССЛЕДОВАНИЙ

Теоретико-методологический анализ явления негативной мобилизации (этап 1) позволил определить следующие основания исследования феномена негативной мобилизации как стратегии поведения в условиях кризиса:

– классическая теория модернизации, понимание модернизации как относительно единого исторического пути трансформации аграрного общества в индустриальное, теория стадиального развития хозяйства, понимание модернизации как интенсификации отношений природы и общества [Aron 1968, Lerner 1963, Rostow 1960];

– тезис о комплексном характере модернизации [Парсонс 1997; Huntington 1976];

– исследования социально-экономической трансформации добуржуазных обществ в марксистской историографии, понятие «азиатский способ производства», исследования проблем развития капитализма;

– результаты социологических исследований явлений негативной мобилизации и негативной идентичности [Гудков 2004, 2005а, 2008; Дубин 2004, 2005, 2008; Gudkov 2007].

Применение данных теоретических конструктов к изучению явления требует:

– изучения современных тенденций развития российского общества не в статике, а в исторической динамике, полагая за основу такой динамики представление о модернизации как относительно едином историческом процессе трансформации аграрного общества в индустриальное [Трубицын 2010в];

– учета основных характеристик модернизации, сформулированных в рамках ее классического понимания, среди которых: революционность, комплексность, системность, глобальность, длительность, стадиальность, гомогенность, необратимость, прогрессивность [Huntington 1976], а также последовательное и необратимое усиление дифференцированности социокультурной системы общества [Парсонс 1997];

– обоснования тезиса о незавершенности модернизации в России, что объясняет ряд проблем современного российского общества, индикатором чего являются данные экономического развития [Трубицын 2010в];

– понимания негативной мобилизации как реакции на кризис, порожденный фундаментальным несоответствием основных параметров современной российской культуры объективным задачам модернизации, а также трактовка негативной мобилизации как выраженной контрмодернизационной стратегии общества.

Обнаружение явления негативной мобилизации в социальных процессах (экономика, политика, динамика социальных отношений) и в соответствующих культурных текстах сделало необходимым дальнейший социофилософский анализ проблемы развития российского общества, а также культурологическое исследование феномена негативной мобилизации. Результатами первого – социально-философского – исследования стали следующие положения [Трубицын 2010б].

Если предположить, что кризис культуры обнаруживается в фундаментальной неспособности репродуцировать отношения на уровне развитого индустриального общества (можно обозначить как «неготовность к взаимодействию»), то самым естественным образом он порождает ответную реакцию – отторжение этой новой формы общественных отношений. Историческим переходом к данной форме общественных отношений является модернизация, следовательно, в обществе обнаруживается четкая тенденция, которая может быть обозначена как «контрмодернизационная». Ее признаки выявляются из противопоставления свойств индустриального и доиндустриального обществ, а также обществ незавершенной модернизации, к которым относится современная Россия по ряду параметров и выражаются в следующих тенденциях:

– тенденция к самоизоляции страны, попытка осуществления имперской внешнеполитической доктрины;

– рост власти и влияния военных и силовых структур при одновременном снижении авторитета науки, искусства, частного предпринимательства;

– эскалация политического и культурного насилия, рост национальной и расовой нетерпимости, явная тенденция к преобладанию силового способа решения проблем в обществе, в том числе и на политическом уровне: во внешней и внутренней политике;

– отрицание или ограничение демократической формы управления и федерализма; возрождение принципов «коллективизма» и ограничение свободы личности;

– снижение социальной, экономической и политической активности населения;

– ухудшение общего экономического положения в плане ориентации национальной экономики на экспорт сырья и ресурсов, снижения в ней доли промышленного производства и НИОКР;

– отрицание или ограничение рыночных механизмов в экономике, тенденция к восстановлению принципов и механизмов командно-административной государственно-дистрибутивной экономики.

Данные тенденции общественной жизни в той или иной мере находят отражение в культуре:

– дискредитация рынка, рост эгалитаристских настроений и выступлений, призывы к перераспределению, критика «западного пути» развития экономики, увеличение числа попыток обоснования «особого пути» развития российской экономики с апелляцией к самобытной культуре, «высокой духовности» и проч.;

– рост иждивенческих настроений, жалоб, объяснение экономических трудностей объективными условиями (климат, география, плохое правительство, высокие налоги, происки врагов как внутренних, так и внешних, «выкачка мозгов» и проч.);

– коллективный цинизм, отрицание универсальных (общечеловеческих) ценностей, представление всего окружающего мира как «обители зла», безнравственности, беспринципно, тенденция к формированию ситуации «осажденного лагеря»;

– дискредитация Запада, формирование в его лице образа Врага и рост его значения в общественной динамике; рост «патриотических настроений» во всех сферах, рост числа «патриотических текстов» и «патриотических» мотиваций неэкономического поведения;

– актуализация темы Великой Отечественной войны, ее использование как позитивного исторического примера негативной мобилизации, фальсификация или однобокая трактовка истории, ее сакрализация, попытки пресечение научной дискуссии по ряду исторических проблем административными методами;

– нарастание военной и силовой тематики в искусстве, литературе, кинематографе, явная дискредитация духовных ценностей и их замена «национально-патриотическими»; подмена эстетических задач искусства идеологическими;

– в науке: подмена научного содержания текстов идеологическим, попытки «научного»

обоснования «особого пути», при которых наука утрачивает ценность и значение самостоятельной области познания действительности;

– дискредитация демократии, института правового государства и его атрибутов (конституционализм, федерализм, адвокатура, суд присяжных и т.п.), поиск идейных обоснований авторитаризма (идея «русского царя», оправдание опричнины и сталинизма и проч.).

Следующий этап исследования потребовал анализа проблемы модернизации с учетом новейших тенденций развития российского общества и мировой динамики и выхода в анализе литературы за пределы собственно концепции модернизации. В целях дальнейшей разработки проблемы негативной мобилизации оказался необходим теоретический и социально-философский анализ современных теорий трансформации российского общества, их оценка с учетом текущих явлений и тенденций в современном российском обществе, анализ и синтез наиболее перспективных подходов к изучению современной России, а также разработка теоретических основ проблемы трансформации, состояния и среднесрочных перспектив развития российского общества через призму проблемы модернизации и/или циклов российской истории.

В числе наиболее перспективных направлений, посвященных проблеме современной России за пределами концепции модернизации либо косвенно использующих ее идеи и положения в своих исследованиях, были взяты: модель исторической динамики России Н.С. Розова, циклы российской модернизации по В.И. Пантину, В.В. Лапкину, модель исторической динамики России А.Л. Янова, «Русская Система» Ю.С. Пивоварова, А.И. Фурсова, модели внутриполитической, экосоциальной и демографической динамики А. Вишневского, Дж. Голдстоуна, А. Каменского, Э.

Кульпина, Б. Миронова, С. Нефедова, П. Турчина, модели геополитической динамики Р. Вишневского, Ч. Тилли, Дж. Модельски, В. Цымбурского, модели геоэкономической динамики Дж. Стиглица, Д. Лала, Б. Кагарлицкого, Г. Дерлугьяна, модели культурной, геокультурной и цивилизационной динамики А. Ахиезера, В. Пастухова, Б. Дубина, Л. Гудкова, теория слияния власти и собственности Р. Пайпса, теория раздаточной экономики О. Бессоновой, теория «эксполярной экономики» Т. Шанина.

Для всех рассмотренных подходов и моделей оказались характерны как достоинства, так и недостатки.

Среди явных достоинств – положений и принципов, без которых невозможно адекватное понимание происходящего сегодня в России, – следует подчеркнуть:

– научность, тщательную методологическую проработку собственно научной части проблемы с использованием методов теоретической истории и макросоциологии [Розов 2006];

– выявление и описание циклов российской политической истории в их зависимости от внутриполитических и геополитических обстоятельств [Вишневский Р. 1997; Пантин 2004; Пантин, Лапкин 1998; Пивоваров, Фурсов, 2001; Розов 2006; Янов 2003, 2007а];

– использование идеи модернизации как перехода к социальной системе с более высокими адаптивными способностями, тезис об экстенсивном характере доиндустриальных обществ и значимости социально-экологических кризисов, понятия «социально-экологический кризис», «социоестественная история», «адаптационный» и «эволюционный типы развития цивилизаций» [Бондаренко 1997; Кульпин 1992, 2008; Кульпин, Пантин 1993; Пантин, Лапкин 1998];

– опору на эмпирическую историю, строгое следование историческим фактам, широкие исторические сопоставления, привлечение новых фактов отечественной истории, анализ понятий «абсолютизм» и «деспотия», анализ историографии проблемы, критический подход к отечественной истории и современности [Янов 2001, 2007б, 2008, 2009];

– выведение зависимости темпов и характера развития российского общества из категории «пространство», определение главного различия между Западом и Россией при помощи пространственных характеристик, типологизацию западной социальной системы как развивающейся интенсивно (в соответствии с принципом рынка и прибыли), российской – как развивающейся экстенсивно (принцип – подчинение политической власти), выявление циклов российской истории в связи с кризисами экстенсивного развития, тезис о несовместимости избытка ресурсов и территорий и модернизации [Пивоваров 1998, 2007; Пивоваров, Фурсов, 2001];

– анализ и сопоставление в динамике переменных «население» и «территория», использование методов клиодинамики для выявления закономерностей российской истории и современности [Вишневский А. 1998, 2004; Каменский 1999а, 1999б; Миронов 1990, 2000а, 2000б, 2008а, 2008б; Нефедов 2003, 2005, 2008а, 2008б; Турчин 2007].

Кроме того, для дальнейшего изучения проблемы модернизации России и для выявления ее контрмодернизационного механизма оказалось необходимым использовать следующие идеи:

– идея «социокультурного раскола» и «экстенсивной доминанты» развития российского социума [Ахиезер 1997, 1998], тезис о наличии в российской истории двух политических традиций – «патерналистской» и «договорной» [Янов 2001], понятия «габитус» и «установка», отражающие наличие и функции устойчивых структур общественного сознания [Бурдье 2001; Розов 2006;

Узнадзе 1966], понятия «тоталитарное мышление» и «тоталитарные структуры сознания», «негативная идентичность» и «негативная мобилизация» [Гудков 2004, 2005а, 2005б];

– понятия «долговременные стратегии», «экстенсивные и интенсивные динамические стратегии», метафоры «колея», «перевал», отражающие долговременные социальные стратегии и проблемы их изменения [Аузан 2005; Розов 2006; Goudsblom, Jones, Mennell 1996; Snooks 1998];

– типологизация российской экономики как «раздаточной», основанной на «патримониальной» собственности, тезис о необходимости радикальной социально-экономической трансформации в процессе модернизации [Бессонова 1998, 2007, 2010; Пайпс 1993];

– трактовка природно-климатического и географического факторов социальноисторической динамики как «механизма обратного действия» – побуждения и темпы интенсификации тем выше, чем хуже природные условия и меньше природных ресурсов (до определенных пределов) находится в распоряжении того или иного социума [Блок 1986; Зомбарт 1924; Маркс 1955б; Мизес 1993];

– тезис об аграрном перенаселении, о нарастании ситуации «сжатия» центральных районов России накануне революции [Нефедов 2005, 2008б], понятие «стесненность», исследования данного феномена как фактора исторической динамики [Carneiro 1970а, 1970б, 1987, 1988, 2000].

Представляется очевидным, что использование всех указанных позитивных компонентов моделей и подходов, обобщение закономерностей действия выявленных факторов должно происходить на основе:

– использования ранее выявленных принципов, отраженных в классической концепции модернизации: линейная направленность, относительная универсальность, конфликтность, революционность, прогрессивность, необратимость, комплексность и всеобщность протекающих в ходе модернизации процессов [Aron 1968; Huntington 1976; Lerner 1963, 1978; Rostow 1960]. Эти принципы принимаются нами в качестве теоретических основ концептуализации проблемы трансформации и состояния современного российского общества и среднесрочных перспектив его развития. Такое понимание, а, следовательно, решение проблемы модернизации немыслимо без мировоззренческих и философских оснований концепции модернизации – эволюционизма, веры в возможность прогресса на основе разума и свободы, понимания труда как универсальной ценности, трактовки экономического фактора как системообразующего на поворотных моментах исторического развития;

– учета фундаментальных отличий аграрного и индустриального обществ, тезиса о невозможности трансформации из одного состояния в другое без глубоких потрясений и социальных катастроф [Инглегарт 1999а, 1999б; Цапф 1998; Aron 1968; Lerner 1963, 1978; Rostow 1960; Huntington 1976];

– учета многочисленных и глубоких исследований социально-экономической истории стран и народов, проведенных в рамках советской исторической науки на основе марксизма, понимания социально-экономической трансформации как ключевой в процессе модернизации, использования понятий «капитализм», «восточный феодализм», «азиатский способ производства», «восточная деспотия», «индустриальная деспотия» и др., являющихся результатом обобщения мирового исторического процесса в его социально-экономической составляющей [История Востока 1999–2008; Маркс 1955а, 1955б; Wittfogel 1957];

– классической трактовки культуры и ее онтологического статуса [Маркс, Энгельс 1955;

Дильтей 2000; Зиммель 1996] при понимании того, что культурная динамика на ее поворотных исторических моментах определяется социальной [Коллинз 2002; Флиер 2009], не предшествует, а следует ей [Маркс, Энгельс 1955; Инглегарт 1999а, Инглегарт 1999б; Кастельс 2000].

Трактовка контрмодернизационного механизма вытекает из понимания модернизации как интенсификации экономики и общественных отношений, необходимость которой приходит только по наступлении кризиса старого – экстенсивного – способа производства, причина которого носит социально-экологический характер. Предполагается, что в данном случае необходимо дифференцировать факторы модернизации/контрмодернизации, выявляя в ее механизме объективную и субъективную стороны.

Объективный механизм может быть описан при помощи таких теоретических конструктов, как «стесненность, «сжатие», «социально-экологический кризис». Они указывают на то, что ресурсы и территории являются не косвенным, не сопутствующим, а прямым фактором модернизации. Важнейшим ее аспектом является интенсификация общественных отношений, включая технологическую (индустриализация), социально-экономическую (становление капиталистических отношений), социальную (утверждение индивидуалистического общества), культурную (децентрализация, деидеологизация и разгосударствление сферы производства образцов), политическую (демократизация, либерализация), административную (децентрализация исполнительной власти, федерализм) стороны.

Объективный механизм модернизации/контрмодернизации действует независимо от общества и его устремлений, выраженных в государственной политике. Дефицит природных ресурсов и территорий по отношению к потребностям общества есть необходимая, но не достаточная причина модернизации. Он отвечает за необходимость ее наступления, но ни в коей мере не удачного завершения. Даже при наличии этой объективной предпосылки все будет зависеть от действия субъективного механизма – поведения общества, состояния его культуры, геополитического положения и прочих обстоятельств и факторов. Действие данного – субъективного – механизма контрмодернизации можно описать при помощи таких понятий, как «интенсивная и экстенсивная доминанты развития», «интенсивная и экстенсивная динамические стратегии», «адаптационный и эволюционный типы развития цивилизаций», «долговременные стратегии», «габитус», «установка», «негативная мобилизация», «негативная идентичность», а также таких метафор, как «колея», «перевал». Предельно формализуя имеющиеся данные, есть основания определить данный механизм как социокультурную субсистему общества, находящуюся внутри всей общественной системы, представленную определенными социальными акторами (классами, стратами, группами, конкретными лицами), идеологиями и культурными образцами, тяготеющую к прежним принципам, механизмам и структурам организации общества, и возвращающую их к жизни при определенных условиях.

Соотношение и действие этих обстоятельств и факторов в разных вариациях представлены в вышеуказанных моделях. Но чего в них нет, так это понимания того, что действие субъективного механизма не может подменить собой объективного: если нет дефицита природных ресурсов и территорий, выраженного в кризисе старого – экстенсивного – способа производства, то действие субъективного механизма, даже при его наличии, не приводит к модернизации. Экономическая интенсификация понимается нами как генеральный фактор модернизации не потому, что он наступает «с железной необходимостью», а потому, что без экономической (как технологоэкономической, так и социально-экономической) интенсификации модернизация не происходит.

Соотношение действий объективного и субъективного механизмов модернизации/контрмодернизации обусловлено действием закона минимальной трансформации, который гласит, что, в силу естественного сопротивления общественных форм изменениям, в процессе развития всякое общество трансформируется ровно настолько, насколько это необходимо для его дальнейшего существования.

Вышесказанное дает основания сомневаться, что факторами, сдерживающими модернизацию России до настоящего момента, являются культурные или ментальные особенности российского общества либо «правильный» или «неправильный» политический курс. Таким единственным фактором является наличие неограниченных природных ресурсов, не активизирующее механизм модернизации. Напротив, ускоренный модернизационный процесс в Китае, странах ЮгоВосточной Азии и Японии, а также Западной Европы, начиная с XI – XII веков, обусловлен наличием географической стесненности и недостатком ресурсов для продолжительного осуществления экстенсивного типа хозяйствования, чем, собственно, и является аграрное общество.

Конечной причиной периодических срывов модернизации России является наличие огромных запасов природных ресурсов и географического пространства, не обуславливающих необходимость перехода к более интенсивной стратегии хозяйствования и организации общественной жизни. Данная причина реализуется посредством субъективного социокультурного механизма, который всякий раз на очередном витке относительно удачно начатых либеральных преобразований (1861 – 1917 гг., 1985 – 1999 гг.) производит реакцию и «откат» к прежней форме организации общества и производства. Мы отождествляем этот механизм «механизмом порождения» (название связано с постановкой вопроса в рамках циклической концепции развития России [Розов 2006]), а процесс – с «реставрацией азиатского способа производства», что сопряжено с попыткой рассмотрения социально-исторической динамики России в контексте социально-политической и социально-экономической истории стран Востока. В ходе осуществления этой попытки были обнаружены существенные сходства развития России с развитием т.н. «восточных гигантов» в эпоху средневековья и нового времени (Индия, Китай, Иран, Япония, Османская империя). Данный механизм (равно как и реставрация азиатского способа производства) неоднократно имел место в истории России и стран Востока, его действие связано со стратегией поведения общества, условно называемой «негативная мобилизация».

Понимаем, что в данном случае возможны возражения с указанием на становление индустриального общества в условиях отсутствия стесненности и дефицита ресурсов (США и Канада, Великобритания и другие европейские державы после приобретения колоний). С такими возражениями мы уже встречались, и прежде всего, – в дискуссии со сторонниками методологии теоретической истории и макросоциологии. Полагаем, однако, что «случаями» (в терминологии Н.С. Розова), опровергающими наши теоретические положения эти примеры не являются. Если речь идет о США и Канаде, то модернизации этих обществ не было вообще. Так можно было бы считать, если бы племена и народы доколумбовой Америки создали свое индустриальное общество. Но этого не произошло. Иначе говоря, трансформации аграрного общества в индустриальное на территории Североамериканского материка не было. А было воссоздание европейскими переселенцами европейского же индустриального общества за пределами территории его первоначального зарождения – Западной Европы. Но данный случай очень показателен в другом: он указывает на необратимость процесса модернизации, и подтверждает, что модернизация есть фаза общественного развития, поскольку одним из необходимых признаков развития является необратимость изменений.

Смысл в том, что европейские колонизаторы – представители уже формирующегося индустриального общества, – получив в свое распоряжение неограниченные природные ресурсы в виде колоний в Америке, Австралии и странах Востока, не повернули вспять в своем развитии, а продолжили трансформацию в сторону интенсификации. Это тем более важно, что были и другие примеры – российская колонизации Сибири и Дальнего Востока, которая носила и во многом носит до сих пор принципиально иной, доиндустриальный характер. И даже в рамках одного «случая» имела место борьба между двумя тенденциями – тенденцией к воспроизводству типично феодальной формы отношений в колониях (земли в североамериканских колониях, принадлежащие британской короне и лендлордам как феодалам) и тенденцией к воспроизводству отношений в новой форме (фермерство как капиталистическое предпринимательство). Столкновение двух тенденций, помимо прочих факторов, и породило североамериканскую революцию в виде войны за независимость. Можно сравнить также формы и средства эксплуатации колоний странами с разным уровнем буржуазного развития метрополии – Англии, Голландии, Франции с одной стороны, Испании и Португалии – с другой. Это сравнение, полагаем, подтверждает наши выводы.

Следовательно, можно предполагать о наличии некоторой точки (назовем ее «точкой необратимости»), после прохождения которой обратная трансформация общества – в аграрное состояние – уже невозможна даже после приобретения новых ресурсов и территорий. Мы не беремся определить ее точно, предположим только, что это – легитимация новых отношений в культурных образцах. Для европейской модернизации это Реформация и протестантизм, для российской модернизации, полагаем, она все еще не пройдена. Во всяком случае, она не была пройдена в XVII в.

– на момент приобретения Россией Сибири и Дальнего Востока. Путь либеральной капиталистической модернизации не получил в российском обществе должной легитимации в культурных образцах и сегодня, что проявляется в описанных нами тенденциях негативной мобилизации.

Привлекая современные исследования явлений «ресурсного проклятья» и «голландской болезни» в экономической теории, а также анализируя тенденции мирового экономического развития и сравнивая их с тенденциями развития российской экономики, можно констатировать, что главным препятствием российской модернизации является именно отсутствие ее объективной предпосылки. Продажа ресурсов в больших объемах является замещением индустриализации как технолого-экономического аспекта модернизации и развития институтов и субъектов капитализма как социально-экономического аспекта модернизации. За этим следуют процессы торможения и ограничения политико-правовых составляющих современного общества – демократии, федерализма, свободы слова. На уровне эмпирической теории выявлена и доказана взаимозависимость таких процессов, как увеличение сырьевой направленности экономики и ограничение свободы слова и демократии [Гуриев, Егоров, Сонин 2007]. Отсюда вытекают культурные и идеологические проявления: утверждение идеологии исключительности, нарастание конфронтации с Западом, великодержавный шовинизм и культурная нетерпимость, имперские амбиции и стремление к силовому решению политических проблем. Все это – восстановление все того же экстенсивного типа хозяйствования, характерного для стран доиндустриального уровня развития. К ним примыкают имеющиеся в современной России типичные симптомы «ресурсного проклятия» – ограничение свободы слова, усиление авторитарных тенденций, сохранение массовой коррупции, снижение уровня образования и квалификации трудовых ресурсов.

Главная познавательная задача здесь состоит в том, чтобы создать такой теоретический синтез, который охватит все сферы общества, в том числе экономику. Этот синтез – понимание модернизации как болезненного процесса исторической трансформации аграрного общества в индустриальное в комплексе изменений, а негативной мобилизации – как контрмодернизационной стратегии. Экономика покажет здесь то, чего нельзя передать другими аргументами, например, апелляцией к ценностям и преимуществам свободы и демократии, которые для большинства россиян ни тем, ни другим не являются. Если же говорить об экономических показателях, а в них – о тех, что напрямую связаны с экономической и социальной активностью, они четко демонстрируют отсутствие позитивных сдвигов в социальном развитии, следовательно, подтверждают факт наличия контрмодернизационной тенденции посредством стратегии негативной мобилизации вместе со всеми ее атрибутами – ростом коллективного цинизма, иждивенческих настроений, упрощения культурной картины мира, ростом ксенофобии и великодержавного шовинизма на почве идеологии «передела мира».

На этом фоне вполне объяснимы показатели производительности труда. В 1992 г. в промышленности России она составила 17 % от производительности труда в США, 26 % – Германии, 21 % – Франции, 32 % – Великобритании, на момент 1998 г. соответственно: 12, 18, 16, 23 % [Кудров 1999, с. 123]. На сегодняшний день ситуация слабо изменилась в лучшую сторону. По данным McKinsey & Company к 2007 году производительность труда в России увеличилась до 26 % от уровня США [Экономический рост 2009]. При этом нужно учитывать благотворное влияние на рост этого показателя ввоза иностранного оборудования и использование гастарбайтеров, труд которых более мотивирован, чем труд россиян. То есть даже этот незначительный сдвиг не является абсолютным показателем увеличения трудовой активности российских граждан.

Логика данных рассуждений полностью совпадает с рядом экономических исследований. В частности, так выглядит «пессимистичный сценарий» прогноза Института экономики переходного периода в 2006 г. [Этнов... 2006]. Согласно ему в среднесрочной перспективе в России «предполагается консервация экономической и социальной ситуации при доминировании механизмов инерционного развития». Среди неэкономических последствий авторы отметили «укрепление авторитарных тенденций» и «усиление популистских тенденций в экономической политике». В результате, по мнению авторов, разворачивается «классическая модель макроэкономического популизма, хорошо известная по опыту многих латиноамериканских стран» [Этнов… 2006, с. 33]. Однако опыт этих же стран показал крайнюю опасность такой политики, в том числе применительно к индустриальной фазе развития производительных сил. «Практически все следовавшие этим рецептам страны не смогли решить задачу сокращения разрыва с наиболее развитыми государствами, а некоторые резко увеличили свое отставание. После непродолжительного экономического роста (да и то не везде) следовал тяжелейший экономический и политический кризис. Выход же из популистской модели всегда происходил очень болезненно, в большинстве случаев – через военные перевороты» [Этнов... 2006, с. 33].

Перенося этот опыт на оценку ситуации в России, авторы утверждали, что «пессимистичный сценарий предполагает устойчивое воспроизводство политической нестабильности», которая откладывается только сохранением высоких цен на сырье и ресурсы, «высокий уровень коррупции в госаппарате и судебной системе, а также деградация отраслей социальной сферы» [Этнов и др.

2006, с. 35].

Вполне закономерно выглядят в этой связи инновационно-модернизационные потуги власти последнего времени, ее судорожные попытки изменить явно неудовлетворительную ситуацию с экономической и социальной активностью общества. Заметно и другое: не действуя на уровне технологического и экономического регулирования, эти «конвульсии» начинают распространяться на более широкие сферы, что свидетельствует о глубине кризиса (законодательный запрет ламп накаливания, проект Сколково, явно и вульгарно волюнтаристская протекция российского автопрома, включая небезызвестный пробег Лады-Калины, идея сокращения часовых поясов, переименование милиции в полицию и др.). Фактически все это было предсказано авторами, которые писали в 2006 году, что «наличие дешевых финансовых ресурсов позволяет покупать политическую поддержку за счет бюджетных вливаний и экзотических экспериментов над экономикой»

[Этнов … 2006, с. 33]. Для нас важно, что авторы оговаривают главное условие данного сценария развития событий. Оно состоит в опоре на «обильные природные ресурсы при наличии благоприятной внешнеэкономической конъюнктуры» [ Этнов … 2006, с. 33].

Изучение субъективной стороны механизма контрмодернизации и самой контрмодернизационной стратегии российского общества потребовало дальнейшего междисциплинарного исследования в области социальной философии и культурологии с целью сопоставления и анализа процессов негативной мобилизации, контрмодернизации, коллективного отказа от интенсивной динамической стратегии, роста коллективного цинизма и увеличения значения образа Врага в социальной динамике современной России. Здесь можно с уверенностью говорить о положительных результатах в плане подтверждения выдвинутой гипотезы. Анализ содержания идей негативной мобилизации на предмет наличия в них контмодернизационых конструктов мышления показал наличие таковых, что подтверждает тезис о негативной мобилизации как сущностной контрмодернизационной стратегии. И в этом смысле приведенные нами данные экономической [Трубицын 2010б.] и культурной динамики [Дорогавцева ] вполне объяснимы, и являются не случайным совпадением а проявлением и закреплением в общественном сознании россиян данной стратегии именно как долговременной социальной стратегии, объективным условием для которой являются неограниченные природные ресурсы и мировая экономическая динамика в сторону реальной интенсификации социальных и экономических форм.

Субстратом субъективного механизма контрмодернизации является культура, понимаемая как сфера производства образцов избранной обществом долговременной социальной стратегии.

Культурными механизмами негативной мобилизации, реализующимися во всех значимых сферах культурной жизни общества – образовании, науке, искусстве, религии, идеологии – являются:

– идея патриотизма, приобретающая в общественном сознании россиян смысл изоляционизма и отрицания всего, трактующегося как «внешнее», «враждебное» и противопоставленное «своему», «исконному»;

– идея «особого пути» исторического развития России, воспроизводимая как на научном, так и на обыденном и политическом уровне, априорно отрицающая принципы устройства современного мира, прежде всего частную собственность, экономическую независимость и свободу;

– идеализация прошлого, в частности, советской истории, а особенно победы в Великой отечественной войне как исторического примера успешной реализации стратегии негативной мобилизации;

– лозунги и идеи «сильной власти», «суверенной демократии», «стабильности», «социального государства», концепция «устойчивого развития» исключающие либо сводящие к нулю созидательный эффект рыночных капиталистических и демократических принципов и подготавливающие в конечном итоге потребительский и патерналистский психологический склад значительной части общества.

Вышеуказанные положения использованы при методологической экспертизе геополитического положения России в условия мирового экономического кризиса [Трубицын 2010а], в целом результаты исследования вошли в программу учебного курса и учебно-методическое пособие для учащихся магистратуры [Трубицын 2010г]. Изучение студентами таких проблем, как динамика культуры, типология и морфология культуры, культурная политика, а прежде всего – проблемы современного состояния культуры российского общества и проблемы его модернизации невозможно без ознакомления с понятиями «негативная идентичность», «негативная мобилизация», «коллективный цинизм», без их концептуализации на философском уровне и конкретного культурологического исследования в текстах. Рекомендации и основные понятия вошли в вышеуказанное пособие и программу.

Разумеется, работу по выявлению и описанию контрмодернизационного механизма нельзя считать завершенной. Определенные проблемы в области верификации выдвинутых нами положений требуют обратить особое внимание на методологию теоретической истории и макросоциологии, на методы клиодинамики, которые могут подтвердить или опровергнуть предположение, выдвинутое на философском и междисциплинарном уровне. Отсутствует один из главных компонентов – теоретические положения, которые позволили бы определить, как и при каких условиях функционирует данный механизм. В этом смысле вышеуказанные формулировки и положения – только лишь разметка маршрута дальнейшей исследовательской работы, которая будет осуществляться в сфере взаимопроникновения социальной философии, теоретической истории и исторической макросоциологии.

На первом этапе проекта (культурологическая часть) была намечена общая методология исследования приемов репрезентации Другого, уточнено содержание понятия «враг», выделен ряд функций образа врага в тексте, подвергнуты анализу ведущие приемы его конструирования. Теоретико-методологическими основами исследования специфики образа врага и его функций выступили:

– Исследования проблем репрезентации Другого, места Чужого в символической вселенной, роли языка в этом процессе: П. Бурдье, Б. Вальденфельс, Ю.М. Лотман, В. Пропп, С. Холл, М. Фуко, Р. Барт, Ю. Кристева, Ц. Тодоров и др.

– Проблема конструирования образа Другого как врага, в том числе в идеологическом тексте: З. Йегер и М. Йегер, Ю. Линк, В. Клемперер, Д. Вайс, Х.-Й. Маац, У. Маас, Б. Пёрксен, К.

Кларк.

– Отечественные исследования идеологического текста: Л. Гудков, Г.Ч. Гусейнов, Б. Дубин, Е.А. Добренко, Г.И. Зверева, Н.А. Купина, А. Прохоров, А.В. Фатеев, М.О. Чудакова, Е. Шейгал и др.

Актуальность поставленных нами целей и задач была обусловлена как недостаточной разработанностью вопроса в отечественном социогуманитарном знании, так и актуализацией феномена негативной мобилизации в условиях кризиса современной российской культуры. Мы пришли к выводу о том, что не столько изменения вызывают кризис, сколько отсутствие гибкости при встрече с новым, неумение понять и принять его, переосмыслить привычные схемы и оценки.

Изоляционизм трудно преодолеваем, если отказ от него требует встать лицом к лицу с новыми трудностями, изменить привычные установки; вместо этого наблюдается тенденция к упрощению действительности и поиску причин кризиса вовне.

На втором этапе культурологического раздела проекта были выполнены следующие задачи:

выявление механизмов негативной мобилизации в идеологическом тексте; выявление антимодернизационных компонентов тоталитарного мышления на основе анализа идеологизированного текста (на примере текстов художественной литературы); раскрытие специфики конструирования Я и Другого в идеологизированном тексте; проведение анкетирования с целью установить наличие элементов негативной идентификации в сознании молодежи.

Проведенное исследование текстов тоталитарной и посттоталитарной культуры позволило сделать следующие выводы. Конструирование действительности в тоталитарном дискурсе предполагает редукционизм, мифологизацию, а также сочетание маргинальности и архаики. Можно говорить о доиндустриальном уровне общественных отношений в тоталитарном обществе. На это указывает в первую очередь упорное сопротивление инновациям. Такие ценности модерна, как свободное познание, личная свобода и ответственность, индивидуализм, толерантность, труд как самоцель и т.д., подвергаются дискредитации. Им противопоставляются «имперский» стиль мышления, национализм и антифедерализм. Контрмодернизация, тем не менее, не свидетельствует о традиционализме в привычном смысле этого слова. Тоталитарная культура базируется на разрыве связей с традицией, являясь по сути своей маргинальной. Сочетание антимодернизационной и маргинальной направленности (одновременный отказ от сохранения старого и создания нового) определяет тупиковость тоталитарного мышления, его обреченность на кризис, стагнацию.

Еще один важный компонент тоталитарной картины мира, отраженный в анализируемых текстах, – негативная идентификация. Позитивный образ Я строится на контрасте – Другой предстает как Враг. На основе анализа ряда культурных текстов можно утверждать, что и другие проявления инаковости (физическое, половое различие и т.д.) маргинализируются в тоталитарном дискурсе, хотя и не всегда эксплицитно. Откровенная враждебность, как правило, имеет место лишь по отношению к модерну.

Полученные данные имеют значение для дальнейшего исследования текстов тоталитарной и посттоталитарной культуры. Третий этап проекта предполагает анализ текстов современной российской культуры на предмет наличия в них компонентов тоталитарного мышления, а также выявление влияния этих компонентов на общекультурный контекст.

II Культурологический анализ механизмов негативной мобилизации 2.1. Тенденции негативной мобилизации в посттоталитарном обществе Нельзя не обратить внимания на позитивные изменения, связанные с демократизацией современного российского общества – деидеологизацию общественной жизни, развитие критического отношения к идеологемам прошлого, постепенное формирование открытого информационного пространства (прежде всего в сети Интернет, в которой получают возможность свободно развиваться самые различные дискурсы). Однако наряду с положительными мы, к сожалению, наблюдаем и целый ряд негативных тенденций, свидетельствующих о том, что переход от тоталитарного к демократическому обществу ещё далеко не завершен. Это сложный и длительный процесс, на пути которого стоят упорно не желающие исчезать «пережитки прошлого» – в первую очередь изоляционизм, национализм, ксенофобия. Современное российское общество продолжает оставаться посттоталитарным со всеми вытекающими из этого последствиями.

Ряд авторов даёт довольно пессимистичную оценку происходящему, считая возможным говорить о «посттоталитарном синдроме». Так, Б. Дубин и Л. Гудков указывают на «массовое распространение ксенофобии, антизападничества, агрессивного национализма и компенсаторного неотрадиционализма» и полагают, что изоляционизм и негативная мобилизация (попытки сплочения общества на основе общей ненависти к чему-либо) труднопреодолимы, поскольку составляют основу легитимности российской власти [Гудков, Дубин 2007, с. 19, с. 27]. Б. Дубин говорит о том, что современная ситуация характеризуется вытеснением позитивного образа Другого в сочетании с риторикой особости и мифологией изоляционизма [Дубин 2005]. В.А. Сендеров, рассуждая о постсоветском консерватизме, пользуется такими терминами, как «…логика суперизоляционизма»

и «ультраизоляционистский третьеримский фантом» [Сендеров 2007, с. 10 – 11]. Н.А. Хренов в дискуссии о кризисе культуры обращает внимание на то, что идеализация негативного прошлого и стремление его вернуть в сочетании с дезориентацией, «смутой в умах людей» представляют собой серьезное препятствие на пути становления российской культуры нового типа. Одного лишь проведения реформ, подчеркивает ученый, недостаточно для культурного прогресса [Какой тип культуры… 2010, с. 100].

Специфика подобного мифотворчества вызывает сегодня интерес многих исследователей, в центре внимания которых – межнациональные отношения, этнические и культурные стереотипы, проблемы преодоления ксенофобии [Горин 2010; Данилова 2010; Дукельский, Юренева 2006;

Силаков 2009 и др.]. К примеру, З.А. Данилова в статье, посвящённой отношению забайкальцев к мигрантам, подчёркивает, что «особенно настороженно относятся к китайским гражданам учащиеся, молодые люди в возрасте от 15 до 29 лет», и лишь респондентов отмечают дружеское отношение к иностранным мигрантам [Данилова 2010, с. 513 – 514]. Проблема ксенофобии, таким образом, остается актуальной даже в зоне трансграничья, где, казалось бы, частые контакты с представителями другой культуры должны способствовать большему взаимопониманию. Ю.А.

Зубок и В.И. Чупров, основываясь на социологических исследованиях, отмечают, что период начала 2000-х гг. характеризуется «значительным ростом экстремальных настроений практически во всех сферах жизнедеятельности молодых людей» [Зубок, Чупров 2008, с. 41]. Анонимное анкетирование, проведенное нами в рамках проекта на базе Забайкальского государственного гуманитарно-педагогического университета, также позволило получить данные, указывающие на широкое распространение негативных гетеростереотипов (что чаще выражается в представлении Другого как Врага), а также на весьма высокий индекс интолерантности в среде молодежи.

При ответе на вопрос «Есть ли национальности, которые вызывают у Вас симпатию / антипатию?» лишь 43 % респондентов в возрасте 17 – 23 лет (всего 75 опрошенных) оставили бланк пустым или указали на некорректность такой постановки вопроса. Студенты в данном случае подчеркивали, что было бы неправильным разделять людей на «хороших» и «плохих», основываясь на национальном признаке: «Я не расист и не националист», «Положительные качества человека не зависят от национальности», «Все по-своему симпатичны», «Симпатии и антипатии национальности не вызывают, все зависит от характера человека». Такие аргументы, несомненно, свидетельствуют об осознании недопустимости расистских установок, наличии четкого представления о том, что это абсолютно неприемлемо в современном обществе. Но, к сожалению, многие восприняли вопрос как самый обычный, перечислив всех тех, кто вызывает у них неприязнь из-за своей этнической принадлежности. Несмотря на то, что небольшой процент опрошенных указал на симпатию (например, за сохранение традиций, почтение к старшим, трудолюбие и т.д.) к кавказцам ( %) и китайцам (10 %), именно к представителям этих народов молодежь проявляет наибольшую враждебность. В нелюбви к народам Кавказа признаются 32 %, к китайцам – 19 %, к американцам – 8 %. В отдельных случаях респонденты использовали в качестве ответа оскорбительную лексику («чурки», «ниггеры») либо эмоционально окрашенные выражения («терпеть их не могу»). Положительно либо нейтрально к избранию нерусского президентом Российской Федерации отнеслись бы 17 % (2 % – положительно и 15 % – нейтрально), отрицательно воспринимают такой вариант 71 %. 36 % опрошенных студентов выступает за ограничение въезда иммигрантов в страну. 52 % согласны с утверждением, что люди нерусских национальностей пользуются сейчас в России слишком большим влиянием. 32 % полностью (9 %) либо частично (23 %) согласны с тем, что интересы русской нации более важны, чем интересы других российских наций. Больше половины участников анкетирования (55 %) уверены, что приезжие «гастарбайтеры» чаще совершают правонарушения, чем коренные россияне.

Ответы студентов показали, что среди молодежи по-прежнему довольно широко распространены стереотипные представления о Западе как о чем-то враждебном. Так, на вопрос «Согласны ли Вы с утверждением, что за рубежом в целом отрицательно относятся к российской культуре и религии?» утвердительно ответили 48 % опрошенных. Более половины опрошенных (55 %) полагают, что Запад, в частности, США, насильно навязывает остальному миру свои ценности. Около 60 % полностью или частично согласны с тем, что у россиян более высокие нравственные ценности, чем у европейцев и американцев (для сравнения: отвергают подобную позицию лишь 34 %). 77 % респондентов разделяют мнение о том, что ключевыми ценностями западной цивилизации сегодня являются деньги и удовольствия. 27 % указывают, что не были бы против запрета в России иностранных праздников типа дня Валентина и Хэллоуина. 76 % согласны с утверждением о том, что Россия есть и должна быть великим государством, которого должен бояться весь мир. Более половины опрошенных уверены, что у России имеется немало врагов, в числе которых были названы, к примеру, Белоруссия, Грузия, Украина, «весь Дальний Восток», страны Евросоюза, страны НАТО, Япония, но в первую очередь США и Китай. Лишь 5 % считает, что внешний враг отсутствует. 52 % уверены, что существует некий антироссийский заговор.

Полученные данные позволяют говорить о тенденции к негативной самоидентификации в сознании молодежи. Возможно, было бы неправомерным однозначно утверждать, что данная тенденция являются сегодня доминирующей (поскольку анкетирование проводилось на базе одной возрастной и социальной группы, с ограниченным числом опрашиваемых). Тем не менее, ответы демонстрируют чёткую тенденцию к некритичному восприятию распространенных стереотипов (готовность воспринимать в качестве врага негативно репрезентируемые, например, в СМИ, группы / государства) в сочетании с отсутствием самостоятельного мышления и скорее пассивным, зрительским восприятием действительности. Ярко выраженный этноцентризм и нетерпимость к инаковости сопровождаются готовностью к силовому решению проблем – устранению нежелательных явлений, нарушающих однородность культурного пространства, административными методами (запреты, ограничения получают позитивную оценку). Многие студенты в беседе отмечают, что были бы не против введения цензуры и регламентации досуга молодежи. На то, что свобода слова стала к концу 1990-х гг. оцениваться как скорее вредная, указывает и социолог Б. Дубин [Дубин 2005].

Мы понимаем, что подобные взгляды и настойчивый поиск врагов могут иметь место практически в любом современном обществе, чему может способствовать, к примеру, социальноэкономическая напряженность. Речь идет о степени влияния этого явления на общую социальную динамику общества и его нравственное состояние – не подменяет ли оно собой реального развития?

Отметим, что официальный дискурс в современной России позиционирует себя как демократический, хотя и с оговоркой о «суверенном», самобытном характере демократии; подчеркивается необходимость формирования открытого гражданского общества, готового к диалогу. Так, в выступлениях В. Суркова говорится о том, что «не выпасть из Европы, держаться Запада – существенный элемент конструирования России» [Сурков 2008, с. 56]. Подчеркивается важность предпринимательства, конкуренции и личной инициативы. Национал-изоляционисты подвергаются критике как люди, «которые муссируют дешевый тезис, что и Запад – это страшно… и китайцы на нас наступают…». «Назову их изоляционистами, потому что слово „патриот“, которое они сами к себе прилагают, я бы об них не пачкал» [Сурков 2008, с. 146]. Образ либерала как политического противника не наделяется явными чертами Врага, хотя и представляется в основном негативным, о чем свидетельствует использование сниженной и иронической лексики: «либералы с бантиками», «крикливая фракция „интеллектуалов“, для которых солнце восходит на Западе», «либеральный фундаментализм», «адепты… либерального мракобесия», «ортодоксальнолиберальный», «У фальшивых либералов и настоящих нацистов все больше общего – общие спонсоры зарубежного происхождения. Общая ненависть к путинской, как они говорят, России, а на самом деле к России как таковой» [Сурков 2008, с. 30, 45, 60, 140, 182, 188]. С одной стороны, сторонники либерализма изображены некомпетентными и несерьезными конкурентами власти.

Но, с другой стороны, они репрезентируются как агенты влияния Запада, которые «проповедуют целесообразность поражения собственной страны» [Сурков 2008, с. 182], то есть по меньшей мере как пособники не упоминаемого прямо Врага. Подобный взгляд на Запад как одновременно дружественный (эксплицитное выражение) и враждебный (имплицитное выражение) России делает официальный дискурс противоречивым. В нем прослеживаются элементы негативной мобилизации, хотя и в несколько смягченном либо завуалированном виде.

Скорее всего, во многом именно глубокое укоренение элементов тоталитарного мышления в сознании россиян является основной причиной культурного кризиса современности; тоталитарное сознание не позволяет ни возродить традиционные ценности и нормы, ни успешно осуществлять процесс модернизации. Лишь «детоталитаризация» даст возможность выхода на новый уровень развития.

Конструирование действительности в тоталитарном дискурсе предполагает редукционизм, мифологизацию, а также сочетание маргинальности и архаики. Можно говорить о доиндустриальном уровне общественных отношений в тоталитарном обществе. На это указывает в первую очередь упорное сопротивление инновациям. Такие ценности модерна, как свободное познание, личная свобода и ответственность, индивидуализм, толерантность, труд как самоцель и т.д., подвергаются дискредитации. Им противопоставляются «имперский» стиль мышления, национализм и антифедерализм, репрезентируемые как позитивные ценности. Контрмодернизация, тем не менее, не свидетельствует о традиционализме в привычном смысле этого слова. Тоталитарная культура базируется на разрыве связей с традицией, являясь по сути своей маргинальной. Сочетание антимодернизационной и маргинальной направленности (одновременный отказ от сохранения старого и создания нового) определяет тупиковость тоталитарного мышления, его обреченность на кризис, стагнацию.

Еще один важный компонент тоталитарной картины мира, отраженный в анализируемых текстах, – негативная идентификация. Позитивный образ Я строится на контрасте – Другой предстает как Враг. На основе анализа ряда культурных текстов можно утверждать, что практически любые проявления инаковости (физическое, половое различие и т.д.) маргинализируются в тоталитарном дискурсе, хотя и не всегда эксплицитно. Откровенная неприязнь, как правило, имеет место по отношению к модерну. Не случайно основным Врагом становится Запад как один из центров модернизации. Институты западного общества нередко подвергаются критике как абсолютно чуждые российскому менталитету и неприемлемые для нашей страны. Посттоталитарное состояние общества предполагает сохранение значительной части вышеупомянутых элементов тоталитаризма.

Сохранение тоталитарных идеологических конструктов, их внедрение в демократический контекст может приводить к определенной дезориентации: самые различные и иногда противоречащие друг другу дискурсивные поля сливаются в единое целое. Речь идет в определенном смысле о синкретизме мировосприятия, свидетельствующем о незавершенности посттоталитарного периода. Смешение разнородных элементов в современном российском социокультурном дискурсе порой становится причиной неспособности различать между политизированным и нейтральным, стереотипизацией и объективностью. В результате формируется довольно амбивалентный образ Другого. В качестве примера можно привести популярные сегодня дискуссии вокруг женского идеала в российском и западном обществе. Как правило, антизападнически настроенные авторы критикуют куклу Барби за ее «безнравственность», подчеркнуто сексуальную внешность, модную одежду. Высказываются опасения, что Барби негативно повлияет на развитие девочки, сделав из нее «пустышку», жертву моды, интересы которой ограничены покупками и мужчинами; утверждается, что Барби – отражение западных «феминистских» идей. Однако, когда речь заходит о внешности реальных людей, то европейки подвергаются осуждению как раз за «отсутствие женственности», стремление ставить карьеру на первое место, пристрастие к стилю унисекс и отказ от пользования декоративной косметикой. Стереотипный образ европейской женщины в сознании российских граждан, таким образом, является полной противоположностью Барби. Тем не менее, культ Барби и идеи феминизма нередко рассматриваются в массовом сознании как явления одного порядка, их противоречия игнорируются. В данном случае мы имеем дело с отторжением чужого как такового, с отказом от осознания различий между Другими.

Противоречат себе и авторы многих научных и публицистических текстов. Так, в статье, посвященной спорту в России, автор ратует за формирование принципиально отличной от западной модели общества, в которой здоровый образ жизни будет всячески поощряться. Однако тремя страницами ранее он высказывает пожелание того, чтобы «наши мужчины по примеру своих европейских сверстников стали бегать по утрам и меньше себя травить» [Баранов 2009, с. 73]. Западное выступает, таким образом, и как образец для подражания, и как нечто чуждое и нежелательное. Российские знаменитости, высказывания которых о патриотизме составили сборник «“Звезды“ о России. Знаменитые люди о Родине», также иногда выражают подобные противоречивые суждения. Музыкант Б. Гребенщиков, размышляя о путях выхода из кризиса, и указывает на необходимость для России «тысячелетней династии» с властью, переходящей по наследству, и сожалеет об отсутствии у нас независимого радио, которое существует «во всех цивилизованных странах в отличие от России» [Гребенщиков 2006, с. 23 – 24]. Критика Запада за повышенный интерес к материальным ценностям соседствует у него с восхищением иностранными СМИ, уделяющими внимание некоммерческому искусству. Другой известный представитель российской эстрады высказывает следующую точку зрения на природу патриотических чувств: «Если мы говорим, что нам мало платят и нам такая страна не нужна, это тоже патриотично – пускай те, кто управляет, задумаются, как сделать так, чтобы мы гордились своей страной, чтобы мы жили не бедно» [Газманов 2006, с. 44]. Цитата демонстрирует практически неприкрытый цинизм – любовь к Родине понимается не как естественное чувство каждого, а как то, что должно подпитываться финансовыми вливаниями. Патриотизм выступает как любовь и уважение к тем, кто готов за них заплатить, что выделяется на фоне фраз автора о превосходстве всего отечественного над иностранным и необходимости любви к «родному».