«ОТ СОЛДАТА ДО ГЕНЕРАЛА Воспоминания о войне Том 14 Москва Академия исторических наук 2011 УДК 82-92 1941/45 ББК 84P7-4 О80 О80 От солдата до генерала. Воспоминания о войне. Том 14. — М.: Академия исторических наук, ...»

Полк много летал. Погода здесь практически всегда лётная: солнечно, безоблачно, видимость «миллион на миллион». Приходилось рано вставать, готовить оружие, боеприпасы, конуса, мишени. Троицкая школа дала нам хорошую подготовку, и мы быстро вошли в строй полковых ветеранов. По сравнению со штурмовиком Ил-2 подготовить к полёту истребители значительно легче: здесь нет ни бомб, ни эребов, да стрелково-пушечное вооружение - снарядные ленты - сподручнее и легче.

На «Т-7» раз в неделю приходили центральные газеты «Правда», «Красная звезда», «Сталинский сокол», газеты «Забайкальский фронт», «На боевом посту», 12-й воздушной армии «Советский лётчик».

Я числился агитатором эскадрильи и внимательно просматривал их, выискивая актуальные материалы.

Естественно, всех нас в первую очередь интересовала ситуация в Дальневосточном регионе. Война надвигалась.

Гарнизон становился все оживленнее. Часто приходили машины, нагруженные железными бочками и деревянными ящиками: создавались запасы горюче-смазочных материалов и боеприпасов. С запада в полк прибыли увешанные орденами летчики. Все мы, «корниловцы», в том числе и пилоты, с восхищением смотрели на этих асов. Разместившись в отдельной палатке, они, в основном, резались в преферанс.

В роте связи, медчасти появились девушкифронтовички. Их было немного, их редко можно было увидеть, но при встрече с ними у нас становились плечи шире, улыбка ярче, походка твёрже. Для нас, срочнослужащих, не располагающих собой и своим временем, армейские феи были далеки и недоступны. Случайно увидев, мы могли лишь полюбоваться ими и вздохнуть: «Хороша Маша, да не наша».

Другое дело офицеры, молодые, красивые, щеголеватые, в основном, также холостяки. У нас хватало свободного времени на знакомства и романы, любовь и ревность. Забегая вперед, скажу, что несколько позднее именно на любовной почве покончил с собой лётчик Юрий Харчевен.

Первая любовь пришла ко мне в выпускном классе вместе с девчонкой, эвакуированной из Ростова-на-Дону. И хотя, как чаще всего и случается, она, первая любовь, ничем не завершилась, я благодарен судьбе, одарившей меня этим чувством. Думаю, если бы её не было, как потускнела бы моя жизнь, насколько бледнее стала она! Согласен с теми, кто говорит, что несчастной любви не бывает.

Но вернёмся на «Т-7». По ночам сквозь перезвон кузнечиков и цикад до наших палаток доносился непрерывный гул. Говорили, что это к границе с Маньчжурией прямо по степи двигаются наши танки. Летчики, возвращавшиеся из полетов, рассказывали, что по недавно построенной железной дороге Баян-Тумен - Тамцаг-Булаг один за другим идут составы: на восток - тяжело нагруженные, обратно порожняком. А параллельно узкоколейке движутся многочисленные хвосты пыли, скрывая движущиеся по дорогам пехотные, кавалерийские, автомобильные колонны.

8 августа началось, как обычно, с предполётной подготовки. Но в середине дня, неожиданно для нас, последовала команда о срочном перебазировании, летчики - на своих самолетах, остальной состав - на автотранспорте. Куда и зачем - никто из нас не знал. Вскоре вереница машин уже двигалась, оставляя за собой шлейф пыли. Поздним вечером остановились на большой поляне, окруженной буйной зеленью. «Ястребки» наши были уже здесь. Стало известно, что рядом река Халхин-Гол, оккупированная Японией. На том берегу более чем миллионная Квантунская армия. Мы остановились на аэродроме, оттуда шесть лет назад взлетали навстречу японцам Яков Смушкевич, Григорий Кравченко, Сергей Грицеве и другие отважные советские лётчики. В густой темноте - построение полка. Митинг. Представитель дивизии, освещая карманным фонариком текст, зачитал Заявление Советского правительства о вступлении СССР в войну с Японией, потом прозвучали обращения Военных советов фронта и воздушной армии.

Понимали, что в жизни каждого из нас и полка в целом, начинается новый этап. Каким-то он будет - вот вопрос.

Майор Корнилов объявил приказ: завтра утром боевой вылет всего полка на сопровождение бомбардировщиков Пе-2, которые пойдут на бомбардировку Халун-Аршанского укрепрайона японцев. Чуть свет мы были уже у самолетов.

Утро выглядело безмятежным. На востоке рельефно вырисовывались очертания Большого Хингана. Над головой стояла неподвижная, будто выкованная из стали, синева неба, в воздухе чувствовался горьковатый аромат ириса, аира и полыни. И не верилось, что это уже не мирное утро, что мы присутствуем при начале новой войны.

На сей раз мы, технари, особенно тщательно проверяли все детали и агрегаты самолетов, понимая, что от безотказного действия техники и оружия зависит и выполнение боевого задания, и жизнь летчиков. Они пришли на стоянку вслед за нами. Также были взволнованны. Так долго рвались они на фронт бить немцев, и вот, наконец-то, дождались своего часа, настал их черёд доказать, что не зря они сидели здесь, в пустыне Гоби, утюжили монгольское небо.

Но вот в утренней тишине послышался нарастающий гул. Это «пешки» шли на боевое задание. В воздух сразу же поднялся наш полк, чтобы прикрыть бомбардировщиков от вражеских истребителей.

Проводив летчиков, мы до самого их возвращения на землю не находили себе покоя, душа и мысли постоянно витали в воздухе. Думали, все ли там в порядке, всматривались в небо, прислушивались, не гудят ли моторы.

Вернулись они целые, невредимые, возбужденные и...

смущенные. В воздухе им не встретилось ни одного японского самолёта! Последовал приказ на новый боевой вылет, на сей раз на железнодорожные узлы Хайлар, но и здесь история повторилась. Японская авиация не оказывала нашим лётчикам никакого сопротивления.

Под вечер мы выкроили время сходить на прославленную реку. Не только из-за любопытства, но и для пользы дела. На аэродроме существовала проблема воды. На «Т-7» её привозили откуда-то в автоцистернах, из них наполняли баки, снятые со списанных самолетов, она всегда была тёплой, мутной, пахла бензином и резиной. Запасы воды следовали за нами и при перебазировании. Река оказалась мелкой, быстрой, каменистой, её окаймляли заросли ивняка и карагача. Вода в ней была родниковой чистоты, холодна, аж зубы ломит. В ней резвились форели, хариусы, их можно было поймать руками. Монголы считают рыбу священной, потому её здесь много и она непуганая. С берега Халхин-Гола наш полк перебазировался на аэродром близ города Ванъемяо (Улан-Хото).

Перед нами раскинулась Маньчжурская равнина Сунляо - бассейн рек Сунгари и Ляохе. Позади остался горный кряж Большой Хинган.

Мы преодолели его вслед за 6-й гвардейской танковой армией - лётчики, естественно, по воздуху, мы же, технические специалисты, крутые подъёмы и спуски, многочисленные повороты, разлившиеся реки, непролазную грязь форсировали «на своих двоих». Лишь иногда удавалось заскочить на конную повозку или в кузов полуторки, чаще они сами нуждались в нашей помощи.

Рядом со взлётно-посадочной полосой - плантации.

Растет рис, гаолян, табак, кукуруза, плантации женьшеня, сеют мак для добывания опия, курение которого распространено. На плантациях, не разгибаясь, работают с утра до ночи китайцы, сразу видно какие они труженики.

Китайцы - живой и деятельный народ, без дела почти никого не увидишь, занимались хлебопашеством и особенно огородничеством. Кричали: «Шанго» - это означало то ли «Привет», то ли «Хорошо», приносили со своих бахчей дыни, арбузы. Здесь я впервые отведал эти экзотические для северного человека дары природы.

По тому кусочку, который я видел, Маньчжурия показалась мне благодатной страной, но как же бедно жили здесь простые люди. Убогие глинобитные фанзы, мазанки без стекол в окнах, без мебели, лохмотья вместо одежды. Мы, советские воины, несем простым китайским людям освобождение от оккупантов-эксплуататоров и счастливую зажиточную жизнь. Женщин не было видно.

В Таоани надеялись отдохнуть и хоть что-нибудь узнать о положении в мире, в Союзе, а, прежде всего, на театре военных действий. Где проходит линия фронта, где наша армия, где армия Чойбалсана, где их противник?

Во время перебазирования мы были лишены всякой информации: ни радио, ни газет, ни слухов. Но ожидания не оправдались, во всяком случае, для меня. Едва я успел привести себя в порядок, как получил приказание подготовить оружие на самолёт младшего лейтенанта Никитина. Проверив пулемёты Березина, пушку ШВАК, снарядные ленты, прицел, доложил командиру. «Полетите со мной» - выслушав доклад, сказал тот. - «Как? Куда? Зачем?» - «Вопросы потом, после посадки. Сдайте в штаб личные документы и забирайтесь за бронеспинку. Через 5 минут вылет». Это при Суворове считалось, что каждый солдат должен знать свой манёвр, теперь другие времена.

Як-76 - одноместный истребитель, но на нём за кабиной лётчика имелся отсек - кусочек свободного пространства. По замыслу создателей машины он при необходимости мог быть использован для установки дополнительного бензобака или для перевозки какого-либо малогабаритного груза, а в чрезвычайных ситуациях - даже и человека. И вот, видимо, такой форс-мажорный случай наступил.

Приказ есть приказ. Открыв бортовой люк, с трудом протиснулся в него. Человеку более крупной комплекции сделать это не удалось бы. Может, по этому принципу и отобрали меня в сей полёт. Хотя, возможно, и по-другому.

Младший лейтенант Никитин был не просто летчик, но еще, по совместительству, и секретарь партийной организации эскадрильи. Я же был кандидатом в члены ВКП/б/, и по этой причине парторг как-то выделял меня из других авиаспециалистов. Снаружи щёлкнули замки лючка, и я очутился внутри фюзеляжа. На стоянке остались друзьятоварищи, а также самодельный фанерный чемодан, в котором хранились немудреные сержантские пожитки. Больше я их не увидел. До сих пор жаль дневник, который вёл ещё со школьной скамьи, и первую в своей жизни девичью фотографию, подаренную в день ухода в армию.

-Есть от винта!

-Убрать колодки!

-Есть убрать колодки!

Я представлял всё, что происходило за бортом. Вот мотор, чихнув раз-другой, заработал ровно, вот мы рулим на взлётную полосу, начали разбег, оторвались от земли, набираем высоту...

Это был мой первый полёт на самолёте и сразу такой своеобразный. Думаю, не многим посчастливилось летать в отсеке Як-76. Удовольствие ниже среднего. Тесно, душно, темно. Сидишь, скрючившись, не имея возможности поменять положение, вытянуть ноги. Но не о комфорте речь, существеннее другое. Лётчики нашего полка, в том числе Никитин, не имели опыта такого рода, инструкций на сей счет.

Появление «пассажира» нарушало обычную центровку самолёта и затрудняло управление.

Перегруженный истребитель оказывался в особенно сложном положении в случае встречи с противником, воздушного боя, вынужденной посадки, других ЧП. В критической ситуации летчик, правда, имел шанс спастись на парашюте, «пассажир» же, по существу, обречён. Но чувство фронтового товарищества не позволяло пилотам пользоваться этой возможностью. Так погибли в подобном полёте французский лётчик Филипп де Сейн и советский механик Виктор Белозуб, кто видел кинофильм «Нормандия-Неман», читал мемуары, запомнил этот трагический эпизод. Всё это я анализирую сейчас, задним числом, тогда же ни о чем не думал. Не до того было, хотелось поудобнее расположиться среди тяг, рычагов, тросов.

Рассказать об этом слепом полёте мне нечего, летел я как кот в мешке. Видел лишь локти летчика, слышал вначале ровный, потом надсадный гул мотора на форсаже, чувствовал сперва вибрацию, затем тряску машины, которая то проваливалась, то взмывала, то делала крутые виражи.

Меня кидало от одной стенки к другой на жёсткие рёбра лонжеронов, стрингеров и шпангоутов. От непривычной болтанки все нутро готово было вот-вот выплеснуться наружу.

Я крепился, самокритично думал о себе: «Рожденный ползать - летать не может».

Наконец эта изнурительная круговерть закончилась, а через несколько минут полёта в нормальном режиме самолёт пошёл на снижение и, сделав два приличных «козла», остановился. Приехали!

Выбравшись из заточения и придя в себя, я увидел незнакомый пейзаж. Рядом с нашим ещё два Яка и один транспортный самолёт. Невдалеке - двухэтажное застеклённое здание, над которым полощется синий флаг с белым кругом в центре. От здания к нам спешат какие-то люди. Все ново, непонятно, тревожно. Оказалось, что мы приземлились в городе Чанчунь - столице японского марионеточного государства Маньчжоу-Го (оккупанты переименовали Чанчунь в Синьцзян - «Новая столица»).

По горячим следам я не удосужился узнать суть происходившего. Более или менее связную картину удалось составить лишь много лет спустя, когда познакомился с другими участниками тех событий, в частности, с Иваном Тимофеевичем Артеменко, обосновавшемся после увольнения из армии в Харькове, и с архивными документами.

Произошло вот что. Пока мы перебазировались с аэродрома на аэродром, не зная, что делается на белом свете, американцы сбросили на Японию две атомные бомбы, повергшие страну «Восходящего солнца» в состояние шока.

стремительного наступления наших войск, в Маньчжурии император Хирохито объявил о капитуляции Японии, главнокомандующий Квантунской армией генерал Яманда приказал войскам прекратить боевые действия и сложить оружие перед Красной Армией.

В этих условиях главное командование советских войск на Дальнем Востоке, стремясь как можно быстрее овладеть стратегическими центрами и военными объектами в глубоком тылу противника, ускорить его капитуляцию, приняло довольно рискованное решение направить в наиболее крупные города Китая и Кореи - Чанчунь, Мукден, Харбин, Дайрен, Порт-Артур парламентеров, подкрепив их воздушными десантами. Утром, с монгольского аэродрома Тамцаг-Булак, где дислоцировался штаб Забайкальского фронта, в «Новую столицу» вылетела парламентерская миссия - 12 человек во главе с полковником И.Т Артеменко. Вслед за нею стартовал воздушный десант в составе 300 воинов. Транспортные самолёты шли под эскортом истребителей нашей 246-й авиадивизии. Хотя советская авиация с первого дня войны безраздельно господствовала в воздухе, такая предосторожность, как оказалось, не была лишней. На трассе японские лётчики атаковали наш рейс, но потеряв в скоротечной схватке одну машину, прекратили попытки.

На другой день по тому же маршруту вылетела группа генералов и офицеров во главе с заместителем командующего фронтом М.П. Ковалевым. Было решено, что в логово противника, кроме военно-транспортного Си-47, приземлятся три истребителя из группы прикрытия. Ситуация была сложной, со многими неизвестными и «ястребки», способные действовать как по воздушным, так и по наземным целям, могли оказаться полезными. На этих машинах, кроме пилотов, в фюзеляжных отсеках летели три механика: один - по моторам, другой - по радио и спецоборудованию, третий - по авиавооружению. Последним был я.

И на сей раз на подходе к цели японцы пытались перехватить транспортник, но, получив отпор, быстро покинули воздушное поле боя. Очевидно, что атаковали нас не те умелые, натренированные, фанатически бесстрашные асы, которыми славились японские ВВС во времена Пёрл-Харбора, а наспех обученные, малоопытные юнцы, морально подавленные фактом катастрофического крушения империи.

Убедившись, что Си-47 и три Яка благополучно приземлились, остальные наши истребители легли на обратный курс.

Генерал-полковника Ковалёва и его свиту, к которой присоединились и наши летчики, встречали, и они на автомобилях сразу же направились в штаб Отодзо Ямады решать исторические вопросы войны и мира. Мы же, «три мушкетёра», остались на взлётно-посадочной полосе «в ожидании дальнейших указаний».

Высадившиеся накануне десантники, считавшие себя здесь уже старожилами, взяли нас под своё покровительство.

Это были ребята из 30-й гвардейской механизированной бригады 6-й гвардейской танковой армии, которые, как говорится, прошли огонь и воду. Ещё три с небольшим месяца назад они освобождали Прагу, а сейчас вот были здесь, на другом конце земли. На их гимнастёрках сверкали ордена и медали, а у их командира, майора Петра Авраменко - Золотая Звезда Героя Советского Союза. Десантники охарактеризовали обстановку: «Аэродром в наших руках».

Наши ребята занимают в городе все ключевые позиции.

Японцы деморализованы, местные войска и население настроены дружелюбно. Ждём перехода основных сил армии!

На всякий пожарный случай нам вручили по автомату ППШ. До этого в качестве личного оружия я имел лишь винтовку образца 1891-1930 года. Превышавшая с примкнутым штыком (166 см) тогдашний мой рост, она была не очень удобна в обращении и порой казалась обузой. А небольшой, компактный пистолет-пулемёт Шпагина с круглым диском мне сразу понравился, он на груди, на плече, за спиной не мешал, не тяготил, а, наоборот, придавал уверенности и сил.

Развернув на 180 градусов - в направлении взлёта свои «ястребки» - мало ли что может случиться - мы пошли знакомиться с новым местом нашего базирования. Обширное, ухоженное лётное поле. Взлётно-посадочные полосы покрыты решётчатым и металлическим листом, такого покрытия я ещё нигде не видел. Рулежные дорожки, места стоянки асфальтированы. Командно-диспетчерский пункт с вышкой для руководителя полётов, казарма, ангар, склад, гараж, другие постройки. Штабеля ящиков с боеприпасами, бочки с горючим, баллоны со сжатым воздухом - все, чему положено быть на любом аэродроме. Всё сделано добротно, капитально, на долгие годы, все в исправном состоянии, на своих местах.

На обочине аэродрома - длинные ряды самолётов:

истребители, бомбардировщики. На наш взгляд, устаревшие конструкции, больше похожие на наши, давно уже сошедшие со сцены «Ишаки», «Чайки», чем на теперешние «Ястребки», «Пешки». Только два аппарата отличались от остальных своими аэродинамическими формами «Мицубиси» и самолёты-снаряды «Ока-11», предназначенные специально для камикадзе - лётчиков-смертников, уходящих в последний полёт, чтобы таранным ударом уничтожить противника.

Утро не внесло ясности. Нами никто не интересовался.

Десантники, которым мы предложили свои услуги, отказались от них: «Справимся без вас и «Ястребки» ваши в обиду не дадим». Известно утверждение поэта о солдате: «... ни дня, ни часа не живёт он без приказа, и не может испокон без приказа командира ни отменить свою квартиру, не сменить портянки он, ни жениться, ни влюбиться, он не может уехать за границу от любви, как бывший граф». Но на войне, как на войне, всякое бывало. Оказавшись предоставленными самим себе, мы, долго не раздумывая, единодушно решили идти в город.

Нами двигало любопытство. Обсуждали вопрос о связи с аэродромом, вспоминали даже о приемо-передающих радиостанциях, стоящих на Яках, - нельзя ли использовать их, о том, брать с собой ППШ или нет. Решили брать.

Знакомство с «Новой столицей» начали с квартала, который прилегал к аэродрому. Он не произвёл впечатления, унылый, застроенный одинаковыми одноэтажными деревянными домиками, вроде тех, какие у нас в советское время разрешалось ставить на шести сотках садовоогороднических участков.

Прямые голые улицы - ни кустика, ни деревца и ни одной живой души. Как мы узнали, здесь жили офицеры и чиновники военно-воздушных сил, недавно сбежавшие кто куда. Всюду валялись маленькие - в пол тетрадного листа бумажные флажки с японской символикой. Заглянув внутрь коттеджей, удивились непривычному - восточному интерьеру.

Всё там было миниатюрным. Низкая, будто детская мебель.

Ширмы, коврики. Ни кроватей, ни диванов, ни печей, ни каминов, вместо дверей - жалюзи. Как жили тут японские летуны во время холодов? На стенах выполненные чёрной тушью незамысловатые картины, скорее эскизы, изображающие деревья, птиц, цветы. Во всей обстановке чувствуется опрятность и художественный вкус. Роскоши не видно, средний достаток, не более.

Меня интересовали книги, но их было мало и все с иероглифами. Встретился лишь один «Русско-японский разговорник». Из вопросов и ответов, помещённых в нем, ясно было, что он предназначен для японских военных, готовящихся завоевать советский Дальний Восток, Забайкалье, Сибирь и установить там свой «новый порядок». Запомнилась ещё одна находка - пачка фотографий, запечатлевших различные позы, в которых обнажённые мужчина и женщина занимаются любовью. Выросший в стране, где не существовало слово «секс», я был прямо-таки шокирован этими вульгарно-натуралистическими порнографическими снимками.

За японским микрорайоном начинается старый город.

Дома европейского типа. На верхних этажах - жильё, внизу магазины, лавки, ларьки. Многолюдно, как говорится, жизнь бьёт ключом. Мы шли с автоматами на груди, чанчунцы расступались перед нами, приветствовали все тем же непонятным «шанго». Несомненно, нас принимали за десантников. Три сотни гвардейцев растворились в полумиллионном населении «Новой столицы», их не было видно, но слухи о них, обрастая легендами, распространились по всему городу. Действуя совсем «по Ленину», они быстро и организованно взяли под контроль аэродром, заняв круговую оборону, железнодорожный вокзал и станцию, забитую составами с военным имуществом и горючим, почту и телеграф, радио и электростанции, банки, другие важнейшие объекты, чем парализовали военную и гражданскую власть, сопротивление гарнизона. Перекрыв все основные дороги, десантники отрезали пути отхода частям противника, вывоза материальных ценностей.

В городе всюду идёт торговля. Здесь я, уроженец северного края, впервые увидел многие дары природы, о которых только читал в книгах: мандарины, апельсины, ананасы, арбузы, дыни, виноград. Они лежат горками на лотках, тележках, прямо на земле, как на наших базарах картофель, капуста, репа. То, что сегодня творится на улицах российских городов, там было уже тогда, 60 лет назад. Тут же дымятся жаровни, курят портные, сапожники шьют, порют, цирюльники стригут, бреют, кузнецы что-то куют, чинят.

В некоторых местах творилось сущее столпотворение.

Суматоха, теснота, шум, гомон, крики. Сквозь людскую толчею беглым шагом пробираются полуголые, загорелые носильщики - кули с ящиками, коробками, рикши, впряжённые в лёгкие двуколки. Приглядевшись, поняли: люди штурмуют то ли интендантские, то ли продовольственные склады, магазины. Недавно похожие картины показывало телевидение из Багдада, куда потом пришли американские войска. История повторяется. Люди рассматривали нас, фотографировали и обсуждали, то спокойно, то вдруг переходя на громкий крик, все невысокого роста, черноволосые, желтолицые, скуластые, узкоглазые, одни в европейской одежде - в костюмах и туфлях, другие в городской. Кто это были - местные аборигены, скитавшиеся маньчжуры или пришедшие с островов оккупанты - нам было не понять: для нас все японцы похожи на китайцев, а китайцы на японцев, как, наверное, для них все русские также на одно лицо. Люди смотрели на нас с интересом и любопытством, приложив руки к груди, кланялись, точнее сказать, склоняли голову в поклонах. Люди были весёлые, жизнерадостные, война осточертела, хуже не будет. Они были совсем не похожи на тех фанатичных, агрессивных, какими рисовала их наша пропаганда. Измученный войной японский народ очнулся от пьяного угара шовинизма и с покорностью ожидал развязки событий. Некоторые чанчунцы полвека назад, вместе с русскими, строили КВДЖ - Китайско-Восточную железную дорогу и ещё помнили некоторые русские слова. Один торговец, увидев нас, перешёл на русский язык: «Пелемени, твоя кушай, пожалуйста!»

Мы уже двое суток сидели на скудном сухом пайке, которым поделились с нами десантники, и были не против принять предложение, но карманы наши были пусты, мы даже не знали, какая тут ходит валюта - японские иены, китайские юани или ещё что третье. Поняв наши затруднения, торговец замахал руками: «Таньга не нада, карасе, товалиса!»

Мы повернули назад, когда к нам подошёл мальчишка лет 12, и он на русском языке предложил нам самым коротким путём провести к авиабазе. Мальчуган рассказал, что его отец, забайкальский казак, мобилизованный в конце Гражданской войны в Белую армию, вместе с нею бежал от советских войск в Маньчжурию. Здесь завёл семью, построил в пригороде дом, а теперь с тревогой ждёт прихода Красной Армии: как она отнесётся к эмигранту?

Утром в сопровождении нашего гида, мы вновь отправились в поход. Хотелось увидеть центр столицы резиденцию императора Пу И, штаб Квантунской армии, другие достопримечательности. Город жил своей жизнью, но на этот раз бросалась в глаза одна особенность. В предыдущие дни на его улицах совсем не было видно военных. А сегодня навстречу нам то и дело попадались шеренги солдат с винтовками, ручными и станковыми пулемётами, другим лёгким оружием. По мосту через реку Итунхэ лошади тянули за собой миномёты, гаубицы, пушки. Оказалось, началось массовое разоружение гарнизона, о чём непрерывно передавали по радио. Пункты сдачи оружия организовывались на окраине города и за его пределами, под один из них была выделена часть центрального аэродрома. В общем, было разоружено 45 тыс. человек. Была капитуляция Квантунской армии, в результате чего пленены 594 тыс. человек, среди которых 148 генералов.

Наш проводник со знанием дела комментировал проходящие мимо формирования: это - японские, это - местная жандармерия, это - железнодорожные части, это - пехота. В жизни не довелось, но в документальной кинохронике я видел, как сдавались в плен немцы. Изможденные, оборванные, обезумевшие от страха, побросав оружие, вылезали они с поднятыми руками из окопов, подвалов, руин. Потом их длинные колонны под конвоем, иногда пешим, иногда конным, понуро брели в тыл.

Здесь все было не так. Солдаты в исправной, подогнанной форме «цвета грязи», как переводится прижившийся у нас термин «хаки», шли бодро, казалось, даже весело, соблюдая интервалы и дистанции, под командованием своих офицеров и унтер-офицеров. Что это было капитуляция, сдача на милость победителя или выполнение приказа императора - об этих юридических тонкостях международного военного права я в те дни, конечно, не задумывался.

Запомнились другие, совсем не существенные детали.

Например, короткие и необычно частые, как в ускоренном кино, не шаги, а шажки солдат - думаю, не менее пятидесяти в минуту, против наших двадцати. Или - сапоги оранжевого цвета, в которых маршировали некоторые подразделения.

После войны, весной 1946 года, будучи поощрён за успехи в боевой и политической подготовке и примерную дисциплину, краткосрочным - десятидневным, не считая дороги, - отпуском на родину, я увидел эту добротную трофейную обувь в вятской глубинке, земляки, недавно демобилизовавшиеся, воевали в тех же краях.

По лабиринту узких и кривых улиц и переулков вышли мы к штабу Квантунской армии. Над массивным серым зданием уже развевался красный флаг, на фасаде - свежая вывеска: «Советская военная комендатура». По городскому радио передавали распоряжения военных и гражданских властей о разоружении гарнизона, в промежутках между официальными сообщениями лились мелодии вальса «На сопках Маньчжурии», песни Лещенко и Вертинского, запрещённые у нас за «чуждую советскому народу ресторанную интонацию», «надрывный стиль исполнения», «налёт цыганщины». Рядом со штабом - огромная воронка.

Думали след от бомбардировки, которой Чанчунь подвергся в первые дни войны (наш полк прикрывал полёт пикирующих бомбардировщиков Пе-2). Но выяснилось, что это котлован прекращенной стройки подземного бункера для командования Квантунской армии.

Мы рассматривали символическую скульптуру японского всадника - покорителя Маньчжурии, когда раздался рёв моторов, лязг и скрежет металла. На площадь ворвались танки. Наши! Тридцатьчетверки! Это был подвижной отряд 6й гвардейской, первым достигший «Новой столицы». Значит, не за горами и её основные силы. Мы поняли, наступает конец нашей вольнице, пора возвращаться на базу. Забеспокоился и гид наш. Сбивчиво, от имени родителей стал он просить оградить их от погромов, набегов - не красноармейцев и даже не японцев, а местных хунхузов. Этим именем здесь называли скопления разного рода бродяг, промышлявших в смутное время разбоем, заложничеством, грабежом, объединяясь в крупные шайки, они порой держали в страхе целые области.

Слюнявя химический карандаш, мы нарисовали на куске бумаги пятиконечную звезду с серпом и молотом и крупно вывели: «Охраняется Красной Армией!!!», и посоветовали вывесить на калитке дома. Не знаю, помогла ли она русскому эмигранту.

Всю ночь улицы сотрясал гул моторов: в город вступали советские танки. А на следующий день загудело небо. В Чанчунь прибывала авиация. Первым приземлился наш полк.

Вместе с другими авиаспециалистами, я встречал самолеты, помогал заруливать их на стоянку, выгружал имущество, обустраивал казарму. И мало кто из сослуживцев заметил моё кратковременное отсутствие в полку. Для меня же три дня, когда мы были в «Новой столице» то ли в служебной командировке, то ли в самовольной отлучке, остались памятным фактом моей жизни.

Географию человека составляют не те дни, которые он прожил, а те, которые запомнились. Другие более продолжительные отрезки времени выпали из памяти, а этот сохранился. Возможно потому, что многое увиденное и услышанное тогда, было для меня внове, расширяло горизонт, открывало глаза. В то же время сейчас, по прошествии многих лет, вспоминая те дни, думаю, что ходили мы тогда по самому красивому, незнакомому городу с многотысячным воинским гарнизоном, воспитанным в духе ненависти к нашей стране, где находилось ещё немало фанатиков. Молодость беспечна, ей присуще легкомысленное отношение к опасности, кажется, что лично с тобой ничего плохого случиться не может, и спасибо судьбе за то, что тогда она благосклонно отнеслась к нам.

В нашем полку всё прибывало, приземлились бомбардировщики, штаб авиадивизии, аэродромное обслуживание. И в то же время как-то незаметно покинули его гвардейцы-десантники. Их легендарный сводный отряд расформировали, людей вернули в свои подразделения. Кого наградили, кого забыли. Командир за Чанчунь получил вторую золотую Звезду героя. Разместились мы, можно сказать, с комфортом, в просторном зале на втором этаже двухэтажного приаэродромного здания. Вместо простыней старшина принёс несколько тюков шелка разных цветов и каждый отрывал себе кусок такого цвета, какой нравился (я салатового). Там, не где-нибудь, а именно на древнейшей родине шелководства, довелось мне впервые в жизни спать на шёлковых простынях. Кормили в основном рисом, особого разнообразия и изобилия в пище не наблюдалось. После завтрака казарма пустела, народ расходился кто куда. Большей частью в город. По его улицам вместе и в одиночку ходили забайкальцы, их было сравнительно немного, и выглядели они совсем не героями-победителями, завоевателями, скорее походили на туристов-экскурсантов.

Дородная дама с оливковым цветом лица и копной чёрных волос, закреплённых на затылке крупной булавкой, приглашает в заведение, над которым горит красный фонарь.

На улицах всюду валяется всякое военное добро: винтовки японского образца, патроны, штыки, офицерские мечи, саперные лопаты, походные ранцы, другая амуниция. Из этого арсенала я не удержался и выбрал кривую то ли маленькую саблю, то ли большой нож с иероглифами на эфесе. Возможно, это был ритуальных кинжал, которым какой-то самурай должен сделать «харакири» - вспороть свой живот, чтобы «обрести бессмертие».

Через несколько месяцев, когда мы уже в Монголии перешли на зимние квартиры, ножу этому нашлось другое применение: щепать лучину для растопки печи, которая обогревала нашу эскадрильскую казарму. Но скоро вышел приказ о сдаче трофейного огнестрельного и холодного оружия, и с этим раритетом пришлось расстаться. В Маньчжурии мы захватили большое количество боевой техники и оружия, склады, арсеналы. Всё это передали позднее Мао Дзедуну.

По-моему, воин, с победой возвращающийся с полей сражений, должен иметь трофеи. Иначе, какой из него победитель? Трофеи - слово греческое, в переводе на русский язык означает «памятник в знак победы». По нашему законодательству все трофеи считаются собственностью государства, о личных трофеях закон умалчивает. Жили японцы, по нашим тогдашним меркам, богато и культурно.

Что скрывать, кое-кто из наших «стариков», ожидавших скорой демобилизации, брали себе кое-что из цивильной одежды. А «зелёным», «салагам» вроде меня, которым ещё служить и служить, как медным котелкам, эти житейские заботы даже в голову не приходили. Тряпки нас тогда не интересовали.

Что мне приглянулось, так это будильник. Он был мне очень нужен, так как я выбился из распорядка дня и просыпал все завтраки подряд. Служил он недолго, но потом в трофейный корпус я вставил механизм 2-го Московского часового завода, и будильник по сей день исправно выполняет свои обязанности.

Были захвачены крупные интендантские склады. Наша эскадрилья вывезла тюк старой шерстяной ткани, из которой позднее мы шили себе гимнастёрки и, по моде того времени, широченные брюки-галифе красивого серого цвета, щеголяли в них вплоть до демобилизации.

Аэродром наш стал главными воздушными воротами не только города, но и всего маньчжурского региона. Кто только не побывал на нем в те дни: маршалы Василевский, Малиновский, Мерецков, Новиков, Худяков, другие советские военачальники, американские и английские генералы, и офицеры, освобождённые из плена, взятые в плен японские генералы, белогвардейский атаман Семенов...

Непосредственно нас эти визиты не касались, но держали в напряжении. Всякий раз, узнав о прибытии того или иного высокопоставленного лица, командиры требовали «навести марафет» в казарме и на стоянках, быть по форме одетыми, не болтаться по территории, памятуя солдатскую заповедь: «всякая кривая вокруг начальника короче прямой».

Больше обычного было в тот период различных торжественных мероприятий.

Помню собрание, посвященное приказу Верховного Главнокомандующего от 23 августа, в котором в числе отличившихся в боях на Дальнем Востоке были названы «лётчики полковника Туренко», то есть нашей 246-й истребительской авиационной дивизии. Ей присваивалось почётное наименование «Мукденская», а всем нам от имени Сталина за отличные боевые действия в боях с японцами, объявлялась благодарность.

3 сентября. Солнечный день. Парторг полка капитан Павлов дал мне, кандидату ВКП/б/, партийное поручение выступить «от сержантского состава» на дивизионном митинге по поводу войны. Помню, как лихорадочно листал подшивки газет и, питая пристрастие к красивым фразам, выписывал их из передовиц, как срывающимся от волнения голосом говорил, что теперь, после разгрома последнего врага, пышным цветом расцветёт наша Родина, могилы же наших недругов зарастут бурьяном. Накануне в Тонкинском заливе на борту американского линкора «Миссури» был подписан акт о безоговорочной капитуляции Японии. Сталин поздравил советских людей с окончанием войны. День 3 сентября стал Днём Победы над Японией.

В честь Дня Победы над Японией в Москве прогремел салют, двадцатью четырьмя артиллерийскими залпами из трёхсот двадцати четырёх орудий. А нам к ужину впервые за всю эту двадцати четырёх дневную войну выдали по сто «наркомовских» граммов водки. Их, конечно, не хватило, в дело пошли китайский ханжин, японская саке и даже «ликер шасси», который умельцы-технари гнали из тормозной жидкости. Пили за мир, за Победу, за демобилизацию, призрак которой забрезжил для «стариков» - ребят довоенного призыва, за «зелёных», «салаг», вроде меня, которым ещё служить и служить, как медным котелкам. Шумели, гудели, объяснялись друг другу в любви и дружбе: «Лучшие люди нации служат в авиации». «Всё пропьем, но авиацию не опозорим». Пели: «Нам разум дал стальные руки-крылья, а вместо сердца - пламенный мотор».

Сиротливо стояли на аэродроме забытые своими хозяевами краснозвездные ястребки.

Назначенный комендантом Чанчуня генерал-майор Ф.В.

Карлов, которого мы эскортировали, начал наводить в гарнизоне порядок. На улицах города появились патрули, для выхода в город требовалось получить увольнительную записку. Вольной жизни нашей приходил конец. Пора было определиться на зимние квартиры. И мы обрадовались, когда услышали: «Перебазируемся!»

-В Грузию, Армению, на границу с Османской империей.

-Вот это правильно! Давно пора разобраться с этой соседкой, предки пытались, не успели, нам оставили в наследство.

-И в эту войну Сталин вел себя не очень-то, всё время якшался с Германией.

-Босфор и Дарданеллы нам позарез нужны!

-Поможем братьям-туркам сбросить иго эксплуататоров!

Молодые мы были, отчаянные, после таких блестящих побед на западе и востоке все нам было нипочём, море по колено. Так толком и не узнав, куда нас собираются перебросить, мы стали готовиться к переезду. В погожий осенний день выехали мы на открытых платформах из Чанчуня. Однопутная железная дорога петляла между гор, ныряла в туннели, пересекала речки, шла то на подъём, то под уклон. Красивый пейзаж!

Любуясь этим красивым пейзажем, я вспоминал семейное предание, согласно которому мой дед, неграмотный крестьянин из глухой вятской деревни в начале века за сорок лет до этого ходил «зимогорить», строил дорогу, с заработков приехал для форсу на нанятой тройке лошадей, с шиком подкатил к деревне...

До Турции немного не доехали. Остановились на станции Халун-Аршан - той самой, на которую в первый день войны летал наш полк. За рекой лежала уже знакомая нам Монгольская Народная Республика. По поводу её самостоятельности ходила такая байка. Сталин подарил Чойбалсану автомобиль, но без руля. Чойбалсан телеграфирует: «Вышлите, пожалуйста, руль, без него невозможно управлять». Сталин отвечает: «Ты жми на газ, а управлять буду я отсюда». Нам предстояло продолжать охранять воздушные рубежи этого младшего брата. На сей раз не «Т-7», на сей раз - гарнизон Обо-Самон.

В подготовке текста воспоминаний оказали помощь студенты 1-го курса факультета экономики и менеджмента Московского государственного текстильного университета им. А.Н.

Косыгина - Гришин Артем Владимирович - Тулянкин Антон Павлович Если бы за меня не вступился П.С. Рыбалко… Я родился 17 января 1917 года в городе Донецке.

Родители мои были православные, и в детстве меня крестили, но по религиозным убеждениям я атеист. Партийность: с по 1939 год был комсомольцем, в 1938 году стал кандидатом в члены партии, с 1942 года - член партии.

В местную школу пошел в 1922 году и проучился в ней до 1927 года.

С января 1930 года был учеником слесаря ФЗУ Сталинского металлургического завода. А в 1932 году уже получил 5 разряд и был оставлен на заводе слесареминструментальщиком.

В 1935 году в возрасте восемнадцати лет пошел в армию, поступил в Ульяновское бронетанковое училище, где и проучился до 1938 года, окончил училище с отличием. После училища был назначен в инспекцию бронетанковых войск адъютантом генерала-инспектора. В 1939 году в Ленинграде закончил с отличием курсы усовершенствования командного состава бронетанковых войск. После их окончания некоторое время был преподавателем на этих курсах. В начале 1940 года вернулся в Ульяновское бронетанковое училище. В начале 1941 года обучался в Академии бронетанковых войск имени Сталина на вечернем отделении.

Перед самым началом войны в составе инспекции бронетанковых войск был в Киевском, Белорусском и Прибалтийском военных округах. Везде бронетанковые войска были признаны небоеспособными (не хватало людей, горючего, боеприпасов).

В субботу вернулся из Прибалтийского военного округа, в воскресенье по радио узнал о том, что началась война.

Согласно мобилизационному плану стал офицером для поручений при помощнике командующего резервным фронтом по танковым войскам. С самого начала войны на фронте. Наша армия в составе Резервного фронта начала боевые действия под Оршей (Белоруссия). Далее летом года, Вязьменский Котел (район Вязьмы), когда четыре армии (две Резервного и две Западного фронта) попали в окружение.

Освобождение Ельни (высоты) – август 1941 года в составе резервного фронта под командованием генерала армии Жукова. С 30 августа по декабрь 1941 года участвовал в обороне Москвы. За этот период в ходе боевых действий немцы были отброшены на расстояние 150-300 километров от Москвы В июле 1942 года был направлен в Ташкент для прохождения штабных курсов. Проучился на этих курсах до декабря. После прохождения курсов вернулся в Москву, где получил назначение в 3-ю танковую армию, которая формировалась под Москвой в Мценске. Был назначен на должность старшего помощника начальника оперативного отдела штаба 3-й гвардейской танковой армии под командованием П.С. Рыбалко.

В составе 3-й гвардейской танковой армии прошел путь от Москвы до Курского выступа. Моей обязанностью было «информирование вверх» т.е. донесение точных данных до вышестоящего начальства о состоянии войск, расположении частей, информация о противнике, о том какие населенные пункты захвачены немцами, а в каких расположены наши части. Каждый факт для внесения его в сводку требовал проверки и подтверждения хотя бы из трех независимых источников. Это была очень напряженная и ответственная работа, требовавшая большой концентрации умственных и физических сил, очень редко, когда удавалось выспаться. По штату было положено 3 помощника начальника оперативного отдела (1 старший помощник и 2 помощника), но людей катастрофически не хватало, мне приходилось работать одному.

И вот летом 1943 года мой организм, не выдержав такой нагрузки, стал сдавать, теперь я мог проработать час, максимум два, после чего мозг просто отказывался работать, я практически ничего не соображал. Это было серьезное нервное и умственное перенапряжение, мне пришлось лечь в госпиталь. В Архангельском госпитале под Москвой я провел несколько месяцев.

После успешного выздоровления в конце декабря года я пошел в отдел кадров, где мне сказали, что я должен догонять свою армию. Свою 3-ю гвардейскую танковую армию мне удалось догнать в Калаче – населенный пункт около Сталинграда. Далее в составе армии я двигался на запад.

Особенно мне запомнился вот какой эпизод. Было это зимой 1943 года. Пригодными для передвижения были только заасфальтированные дороги, да и они требовали предварительной очистки из-за больших снежных завалов.

Продвигаясь вперед в западном направлении, мы потеряли связь с несколькими танковыми корпусами. От некоторых частей оперативные данные не поступали 10 часов от других только 4.

И в этот самый день, ночью, к нам в 3-ю гвардейскую танковую армию прибыл начальник генерального штаба Василевский. Так получилось, что я был оперативным дежурным. После того как я доложил генералу армии Василевскому о том, что мы потеряли связь с несколькими танковыми корпусами уже около 10 часов, он так разозлился, что тут же приказал меня судить и расстрелять. Скорее всего, меня бы ничего не спасло, если б за меня не вступился мой непосредственный начальник П.С. Рыбалко: «Товарищ генерал этот офицер не виноват в потере связи с корпусами, разрешите ему идти выполнять свои обязанности, а я вам все объясню».

Вот так, если бы командующий 3-й гвардейской армией Рыбалко за меня не заступился, то, наверное, и расстреляли бы.

За время войны я дослужился от лейтенанта до полковника.

Мои награды:

- орденом Красной Звезды, №124371;

- орденом Красной Звезды, №2926511;

- орденом Красного Знамени, №505569;

- орденом Отечественной войны II-й степени, (№4915351, указ Президиума Верховного Совета СССР от 11 марта 1985 года);

- медалью «За боевые заслуги» (№150519);

- медалью «За боевые заслуги (№2136140);

- медалью «За победу над Германией в Великой Отечественной войне в 1941-1945 гг.» (вручена начальником Академии генерал-лейтенантом танковых войск Ковалевым сентября 1945 года, удостоверение E №0130356);

- медалью Жукова (№0708463, указ от 19 февраля 1996 года);почетным знаком «Фронтовик 1941-1945».

За активное участие в ветеранском движении награжден Почетным знаком Российского комитета ветеранов войны и военной службы (РКВВВС).

В течение 40 минут они «взрыхлили»

блиндажные укрепления, доты, дзоты Я родился я 27 декабря 1920 года в городе Днепродзержинске (ныне город Днепропетровск на Украине).

Окончил фабрично-заводское училище по специальности «электрик», это сыграло свою роль в том, что меня направили в зенитно-прожекторные части. В это время уже шла война с Финляндией. На Карельском перешейке в зенитноартиллерийском корпусе я и захватил ту войну в составе частей, обеспечивающих воздушную защиту на дальних подступах к городу Ленинграду (ныне Санкт-Петербург).

Меня поражало близкое расстояние до столицы Финляндии города Хельсинки – примерно 80 километров.

Не очень хорошая подготовка советских войск к той войне в условиях зимы, низких температур, проблемы снабжения подразделений, выполнявших боевые задачи вблизи от северного полярного круга и за его пределами, приводили к большому количеству неоправданных жертв со стороны наших войск. В тех условиях мне не повезло, я обморозил ноги, но через несколько недель лечения был опять в строю. В то время я особенно сожалел о том, что меня не направили в танковые части, в которые просился в военкомате. Образ лихих танкистов, лётчиков и моряков в предвоенный период в Советском Союзе формировался очень широко и ярко, поэтому многие мальчишки мечтали о таких профессиях. Но в военкомате мне ответили на просьбу отказом, сказав, что служить будешь там, где понадобится Родине.

Перерыва в военной службе между финской и германской войнами у меня не было. Напряжённая обстановка, приближавшая войну с Германией, требовала сохранения и использования солдатского опыта. В части, где я служил к тому времени, мне разрешили лишь двухнедельный отпуск, чтобы найти младшую сестру, с которой потерял связь после смерти родителей, по причине переезда дома-интерната, в котором она находилась.

Великую Отечественную, встретил в городе Баку (ныне столица республики Азербайджан). Тогда тот район был главным по производству нефти в СССР. Как и сейчас, в то время нефть была достоянием, предметом внимания и объектом стратегических планов того государства, которое владело ей. В Советском Союзе Бакинская нефть была, по существу, единственным источником получения керосина, бензина, масел и других нефтепродуктов, необходимых промышленности и транспорту. Гитлер считал необходимым, во что бы то ни стало Бакинскую нефть получить силой. Тогда бы стратегия движения войск вермахта на юг и юго-восток была обеспечена энергоресурсами.

Такое значение Северного Кавказа и, в частности, Баку требовало со стороны советского правительства всяческих усилий для удержания этого региона под своим контролем.

Я влился в подразделения, где был налажен достаточно простой, но эффективный процесс контроля за воздухом (днём и ночью): обнаружение воздушных целей и уничтожение самолётов противника зенитками. Немцы буквально каждый день по нескольку раз атаковали, с помощью дальней бомбардировочной авиации, Баку и прилегающие к нему нефтяные разработки для того, чтобы вынудить Советский Союз оставить эти места. Налёты вражеской авиации, особенно в первые дни войны, были наглыми и массированными, они не боялись того, что их могут обнаружить и оказать сопротивление. Они осуществляли налёты, в основном, днём. Но когда наши зенитные батареи подбили несколько десятков самолётов ещё до их подлёта к месту сбрасывания бомб, немцы изменили тактику и стали осуществлять налёты ночью.

Ночью с высоты птичьего полёта, даже с соблюдением в населённых пунктах светомаскировки, места поселений и добычи нефти просматриваются очень хорошо, так как они светятся. Это связано, помимо прочего, с тем, что при добыче нефти, наверх из скважин выходит сопутствующий газ, который для того, чтобы он не взрывался, поджигают. Газовые горелки такого типа, как и огни города, были хорошим световым ориентиром для самолётов. И они безраздельно господствовали в воздухе. Для противодействия им советские зенитные расчеты размещались по склонам и на господствующих высотах гор. Кроме того, зенитным расчётам придавались прожекторные расчёты, а также солдаты, которые имели хороший слух. Их называли «слухачами».

Для «слухачей» неподалёку от расположения зениток вырывались окопы глубиной в два метра, чтобы, находясь там, они без лишних помех могли услышать противника в воздухе, устанавливать факт приближения бомбардировщиков, направление их полёта и даже количество самолётов.

Особенно важным требованием стала слаженная работа таких расчётов, когда они дежурили в условиях ограниченной видимости и, собственно, ночью. После слухового обнаружения в дело вступали прожектористы, которые мощными прожекторами ослепляли (если это днём) лётчиков немецких самолётов, и бомбардировщики становились объектом поражения зенитками. Если это происходило ночью, и немцы надеялись проскочить рубежи зенитной обороны, то основная ответственность ложилась в начальном периоде (засечки) противоборства на прожектористов. Ночью они должны были как можно раньше «схватить» цель, перекрестив на ней два, а то и три луча прожекторов. Скорострельные зенитные орудия должны были как можно быстрее попасть в цель, иначе бомбардировщики, сбросив смертельный груз, достигали своей главной цели – уничтожали наши объекты.

Если слаженность в таком виде боевой работы подводила, то не только нефтяные скважины, посёлки нефтедобытчиков и город Баку становились целями воздушных агрессоров, но и сами огневые точки зенитчиков.

Поначалу опыт слаженной работы был невысок, и нам доставалось от бомбовых ударов. Но через неделю-другую солдаты ухватили смысл действий и ключ к успехам, больше стало побед и меньше потерь. За доблестное выполнение задач по уничтожению противника, в один из самых яростных месяцев противостояния авиации противника, я был награждён медалью «За оборону Кавказа». Но медаль была учреждена несколько позже тех событий и догнала меня лишь через два с половиной года на Ленинградском фронте. К этому времени рядом со знаком «Ворошиловский стрелок», который был мной получен в период учёбы в фабрично-заводском училище, на груди у меня уже была медаль «За боевые заслуги».

В декабре 1941 года под Москвой началось контрнаступление советских войск и стало понятно, что защиту Баку можно немного ослабить. Появилась возможность вместо мужчин в подразделениях зенитнопрожекторных частей ставить девушек. В этот период службы, я познакомился со своей будущей женой Надеждой Васильевной. Наше знакомство длилось всего полмесяца: с момента прибытия сюда нового пополнения, в котором была девушка Надя, обучения новичков и до ухода моего подразделения к новому месту службы. Мы приглянулись друг другу и, расставаясь, пообещали хранить свои чувства, а после войны встретиться. Так позже и произошло – после войны в 1946 году, я нашёл свою возлюбленную на Кубани, и мы поженились.

А в конце 1941 года наша часть поменяла место дислокации – нас перебросили в район Ленинграда.

Блокадный период и для города, и для его жителей, и для войск, сдерживавших натиск гитлеровцев, был смертельно труден. Колыбель Октябрьской революции Гитлер планировал уничтожить «под корень» - здания превратить в руины, сравнять с землёй, а наследников и продолжателей большевистского дела задушить голодной смертью. Если бы это врагу удалось, то нашей стране был бы нанесён не только военно-стратегический урон, но и существенный идеологический и психологический удар. Но героизм защитников Ленинграда стал основой того, чтобы мир ещё раз убедился в непобедимости духа советских людей, высокой вере в справедливость своей борьбы и в победе, которая когдато всё равно придёт.

Не сумев взять Ленинград к осени 1941 года штурмом, фашисты всё делали, чтобы уничтожить его и защитников города с воздуха, подвергали бомбардировкам и артиллерийским обстрелам, хотели задушить голодом. У ленинградцев кончились запасы продовольствия и топлива, остановился транспорт, не работали водоснабжение и канализация. Нормы выдачи хлеба по карточкам снижались несколько раз. Солдатам боевых частей выдавалось по граммов хлеба в день, жителям города по 300-125 граммов, в зависимости от того, где люди работали. Причём, в таком хлебе было до 50% примесей древесного или овощного свойства. 900-дневная оборона Ленинграда, разгром под его стенами немецко-фашистской группы армий «Север» и снятие вражеской блокады в январе 1944 года – одно из самых героических и в то же время самых трагических событий истории России.

В битве за Ленинград было доказано, что мужество у наших людей неиссякаемо.

За те бои с немецко-фашистскими захватчиками меня наградили медалью «За оборону Ленинграда».

После Ленинградского фронта я был направлен в главнокомандования, которые обеспечивали оперативностратегическое превосходство советских войск на направлениях главного удара, прорыва или стратегической обороны в противодействии противнику. Эти части перебрасывались на те или иные участки северо-западного направления, затем совместно со всеми видами советских войск освобождали Эстонию, Латвию, Литву. Переход к эстонскому городу Тарту по льду Чудского озера, на котором когда-то наши предки разгромили псов-рыцарей, оставил о себе неизгладимое впечатление.

Немцы, понимая, что инициатива ушла из их рук, всячески цеплялись за Прибалтику, стремились, во что бы то ни стало сделать неприступными крепостями города Тарту, Ригу, Шауляй, Вильнюс, Кенигсберг, строили вокруг них глубоко эшелонированную оборону. Но артиллерия резерва Верховного главнокомандования мощными ударами помогала взламывать многокилометровые укрепрайоны. После освобождения Эстонии со своей частью, я оказался под Ригой и освобождал столицу Латвийской республики. За добросовестное выполнение воинского долга по борьбе с оккупантами в 1944 году, был награждён медалью «За боевые заслуги». Заслуженной награды, к сожалению, не получили два моих друга, которые погибли во время тех жестоких боёв.

Война медленно поворачивала в сторону Германии, Берлина. Приближалась пора расплаты за все невзгоды и смерть, что принесли советским людям и народам Европы гитлеровские завоеватели. В конце 1943 года я уже не сомневаться в том, что до Берлина мы обязательно дойдём.

Сообщения информбюро об освобождении советских городов, посёлков и деревень как свежий воздух, праздник воспринимались всеми нашими солдатами. И это придавало силы, уверенность в том, что советское государство, партия сумели правильно сосредоточиться на отражении агрессии, коренным образом повернули развитие событий на фронтах и создали благоприятные условия для будущей победы. Всё чаще приходили известия о том, что советские войска окружали противника и уничтожали его, если он не сдавался.

Так было в районе Бобруйска, где крупную группировку немцев уничтожали самолётами и дальнобойной артиллерией.

Что-то похожее было под Минском, где в окружение попали более ста тысяч немецких солдат.

В феврале 1944 года после подачи повторного заявления, меня приняли в ряды КПСС. Мне исполнилось к тому времени 23 года. Став коммунистом, я более серьёзно воспринимал свою роль в деле, которое выполнял, стал глубже интересоваться большой политикой. А к осени того же года к предыдущим медалям добавилась ещё одна «За взятие Кенигсберга» - цитадели Германии в Восточной Пруссии.

Но впереди были ещё многие километры пути, ведущего к Победе через Польшу, большое количество боевых операций, обеспечивавших успех продвижения советских войск в направлении главного удара. Эта дорога была усеяна не меньшим количеством потерь и страданий, мужества и героизма советских воинов, чем те дороги, которые пришлось пройти по своей советской территории. Но война уже приобрела другой, освободительный характер.

В районе одного города (ближе к Германии), мы уничтожали стратегические склады с боеприпасами, продовольствием и горюче-смазочными материалами, которые немцы использовали для обеспечения своих действий на северо-восточном и восточном направлениях против советских войск. Воздушная разведка давала ошибочные цели, так как склады были хорошо замаскированы и укрыты под землёй. Бомбардировочная авиация не могла прицельным бомбометанием «достать» нужные немецкие объекты.

Поэтому в течение нескольких суток немецкие войска успешно отбивали атаки наших сил и эффективно действовали против советской авиации. Потери с нашей стороны и время для продвижения в сторону Германии наших войск были критическими. Тогда, на основании данных наземной разведки, в дело вступили 122 и 150-миллиметровые ствольные орудия резерва Верховного главнокомандования, а также гвардейские миномёты «Катюша». Общее количество стволов и миномётной техники превышало двести единиц. В течение 40 минут они «взрыхлили» блиндажные укрепления, доты, дзоты и инженерно-минные заграждения на площади примерно около 50 гектар. Противник не смог быстро восстановить своё хозяйство, в прорыв были брошены наши танковые и мотопехотные части. Наступление на этом участке фронта позволило предопределить успех в боях за подходы к Франкфурту-на-Одере.

Очень сложными, по моей оценке, были бои на территории Германии. Рассчитывать на то, что немцы сдадутся сами, не приходилось – они превратили со всей своей педантичностью практически все города и населённые пункты в хорошо оборудованные оборонительные сооружения, способные обеспечивать их контрнаступление. Важным фактором было и то, что наши войска, придя на немецкую землю, конечно же, должны были отомстить за все зверства, которые осуществляли оккупанты у нас. И это было совершенно справедливо. Но советские солдаты шли к победе не как завоеватели другого народа и чужой территории, а как освободители самих немцев от фашистской чумы, народов Европы от фашистского порабощения.

Справедливость должна была восторжествовать не в виде полностью разрушенных городов и уничтоженных безвинных людей, а в виде доказательства давнишней истины, провозглашённой ещё Александром Невским: «Кто к нам с мечом придёт, тот от меча и погибнет, на том стояла, и стоять будет земля русская!»

Уже после подписания немецким командованием Акта о безоговорочной капитуляции в мае 1945 года наша часть передислоцировалась, двигаясь через косу Фриш-Нерунг. Там, как рассказывали представители чрезвычайной комиссии по установлению размеров преступлений гитлеровцев, был расположен немецкий концентрационный лагерь «Штутхоф».

Лагерь находился в ведении гестаповцев и охранялся войсками СС. Лагерь действовал с ещё довоенного времени – 1939 года, когда туда сгоняли мужчин, женщин и детей из оккупированных Германией стран, а в 1944-1945 годах и военнопленных. Вместимость лагеря была на несколько тысяч человек, с газовой камерой и крематорием для сожжения трупов. Перед уходом отсюда немцы, заметая следы, взорвали несколько печей, но две остались и там были останки сожженных человеческих костей и костная зола. На складе лагеря – несколько десятков тысяч пар мужской, женской и детской обуви. По документам, найденным в лагере, только за три последних месяца войны в 1945 году там погибло более тысяч человек.

То есть, советским солдатам с одной стороны надо было сочетать непреклонную ненависть к завоевателям, фашистским нелюдям, добить головорезов в их логове Берлине, а с другой стороны необходим был определённый гуманизм к тем, кто был невиновен в войне. Применяя средства поражения, действовать решительно, жёстко и настойчиво, но и с пониманием разумных пределов при «выковыривании» немецких войск из зданий, подвалов, чердаков без нанесения серьёзного ущерба историческим архитектурным строениям. Это было чрезвычайно сложно, особенно для такой артиллерии, в которой я служил. В отличие от советских войск, наши союзники - американские войска, особо не задумывались на счёт гуманизма: их дальняя бомбардировочная авиация по 200-250 самолетов в одном эшелоне, площадными ударами уничтожали не только войска противника, но и уникальные ценности городов Польши, Чехословакии, Германии, их дворцы, мосты, парки. Поэтому недаром во многих городах указанных стран, а также городах Венгрии, Австрии, Болгарии, Югославии памятники погибшим советским воинам содержат огромный гуманитарный смысл и призывают чтить их память, в том числе и за милосердие. Чего стоит символ Великой Победы в Трептов-парке (Германия), где советский солдат-победитель держит в правой руке карающий меч, а в левой - спасённую немецкую девочку, доверчиво преклонившую к его плечу свою голову.

В мае 1945 года я дошёл до Берлина, был на ступенях Рейхстага, расписался как многие другие солдаты и офицеры на одной из его колонн своим простым карандашом, который носил в кармане гимнастёрки для писем сестре и далёкой возлюбленной Надежде.

К своим личным потерям отношу лишь то, что моя младшая сестра Галина была в немецком плену, что погибли два друга, да и я получил ранение в кисть руки. Но сестра благополучно выжила, хотя и работала в Германии на солевом заводе, вернулась на родину, а ранение в руку зажило, хотя и покалечило. Не вернуть лишь погибших, это горько и печально, потому что таких, из числа советских граждан, за время войны было, по последним данным, более миллионов.

Приобретения за ту войну, тоже были. Среди них выполнение своего гражданского и патриотического долга, честная служба в звании рядового, за которую в целом получил шесть медалей и орден. Помимо вышеуказанных наград, добавились ещё «За взятие Берлина», «За победу над Германией в Великой Отечественной войне 1941-1945 гг.», специальный знак, учреждённый для награждения тех, кто служил под непосредственным подчинением маршала Г.К.

Жукова, и один орден Отечественной войны за ВислоОдерскую операцию.

К приобретениям, отношу и моральное удовлетворение за то, что разгромили гитлеровский фашизм, посадили на скамью международного трибунала почти всех ответственных за войну негодяев. История войны, как я считаю, дала возможность выбрать правильно профессию моему сыну, полковнику Ярмаку Юрию Васильевичу. Я считаю, что опыт прошлой войны даёт большой запас прочности для нашего государства, и нам ничего не страшно, мы никого не боимся, но и не должны слишком легко воспринимать имеющиеся угрозы.

- орден Отечественной войны (за Висло-Одерскую операцию);

- знак «Ворошиловский стрелок»;

- медаль «За оборону Кавказа»;

- медаль «За боевые заслуги»;

- медаль «За оборону Ленинграда»;

- медаль «За взятие Кенигсберга»;

- медаль «За взятие Берлина»;

- медаль «За победу над Германией в Великой Отечественной войне 1941-1945 гг.».

факультета машиноведения и управления качеством Московского государственного Оргкомитет по изданию 14-го тома мемуаров Руководителя Оргкомитета – Президента Академии исторических наук Шоля Евгения Ивановича;

членов Оргкомитета от Академии исторических наук – Дементьева Василия Дмитриевича, Луценко Виктора Николаевича, Пакина Евгения Михайловича, Пархоменко Владимира Ивановича;

членов Оргкомитета от Ассоциации Героев России – Брайко Петра Евсеевича, Кравцова Бориса Васильевича, Рунова Бориса Александровича;

членов Оргкомитета от Всероссийской общественной организации ветеранов (пенсионеров) войны, труда, Вооруженных Сил и правоохранительных органов – Карабанова Дмитрия Ивановича, Балагурова Алексея Кузьмича, Черкасова Николая Павловича, Азарова Виктора Яковлевича;

члена Оргкомитета от Московской общественной организации ветеранов войны – Слухая Ивана Андреевича, Попова Дмитрия Игоревича выражает благодарность за участие в организации подготовки рукописей воспоминаний:

заведующему кафедрой Антипину Леониду Николаевичу и преподавателям кафедры истории и Московского государственного текстильного университета имени А.Н.

Косыгина Вдовиной Анне Александровне, Макееву Александру Николаевичу и Мокшиной Ирине Степановне.

выражает благодарность за помощь в создании макета редакторам Лидяевой Наталии Игоревне и Федуловой Татьяне выражает благодарность за финансирование издания Генеральному менеджеру Japan Tobacco International в России Кевину Томлинсону, Президенту Российского благотворительного общественного фонда помощи инвалидам и участникам Великой Отечественной войны «Виктория-1945»

Магомедову Магомеду Гаирбековичу и префекту Южного административного округа города Москвы Смолеевскому Георгию Викторовичу.

Подписано в печать 15.11.2011. Формат 60x84/16. Печать офсетная.

Бумага офсетная № 1. Печ. л. 32,0 Тираж 1000 экз. Заказ № Отпечатано в ГУП Академиздатцентр «Наука» РАН, ОП «Производственно-издательский комбинат ВИНИТИ»- «Наука», 140010, Московская обл., г. Люберцы, Октябрьский пр-т, 403.

Тел./факс: 554-21-86, 554-25-97, 974-69-76.