«И.Ю.Самойлова ДИНАМИЧЕСКАЯ КАРТИНА МИРА И.БРОДСКОГО: ЛИНГВИСТИЧЕСКИЙ АСПЕКТ Монография Гродно 2007 УДК 882 (092 Бродский И.): 808.2 ББК 81.411.2 С17 Р е ц е н з е н т ы: заведующий кафедрой культуры речи и межкультурных ...»

Министерство образования Республики Беларусь

УЧРЕЖДЕНИЕ ОБРАЗОВАНИЯ

«ГРОДНЕНСКИЙ ГОСУДАРСТВЕННЫЙ УНИВЕРСИТЕТ

ИМЕНИ ЯНКИ КУПАЛЫ»

И.Ю.Самойлова

ДИНАМИЧЕСКАЯ КАРТИНА МИРА И.БРОДСКОГО:

ЛИНГВИСТИЧЕСКИЙ АСПЕКТ

Монография Гродно 2007 УДК 882 (092 Бродский И.): 808.2 ББК 81.411.2 С17 Р е ц е н з е н т ы: заведующий кафедрой культуры речи и межкультурных коммуникаций Белорусского государственного педагогического университета им. М.Танка доктор филологических наук, профессор И.П. Кудреватых;

доктор филологических наук, профессор кафедры белорусского языка и литературы Минского государственного лингвистического университета Н.Ю. Павловская.

Рекомендовано Советом филологического факультета ГрГУ им. Я. Купалы Самойлова, И.Ю.

Динамическая картина мира И. Бродского: лингвистический С17 аспект : монография / И.Ю.Самойлова. – Гродно : ГрГУ, 2007. – 191 с.

ISBN 978-985-417-903- В книге рассматривается актуальная для языкознания проблема интерпретации художественного текста с целью постижения чужого (авторского) способа познания действительности.

Исследование посвящено реконструкции картины мира одного из выдающихся поэтов ХХ века, лауреата Нобелевской премии И.Бродского.

Предназначено лингвистам, литературоведам, студентам, магистрантам и аспирантам языковых вузов, специалистам смежных с языкознанием наук.

Табл. 4, ил. 2, библиогр.: 247 назв.

УДК 882 (092 Бродский И.): 808. ББК 81.411. ISBN 978-985-417-903-2 © Самойлова И.Ю., © ГрГУ им. Я.Купалы,

ПРЕДИСЛОВИЕ

Автор данного исследования ставил перед собой задачу проанализировать динамическую картину мира Иосифа Бродского.

Предметом описания динамической картины мира языковой личности Иосифа Бродского выбран глагол. Это связано с тем, что глагольная единица наиболее информативна для познания динамики, ибо, «являясь свернутой пропозицией, имеет своим денотатом ситуацию, способную к развитию» (С.М.Прохорова).

Читателю предлагается новый вариант описания динамической картины мира – при помощи определенного типа частотного словаря глаголов, состоящего из трех частей, в которых отражаются ситуации, названные глаголом, в разные периоды творчества. Первая часть словаря отражает все ситуации, представленные в поэзии И.Бродского, и относится к его индивидуальной картине мира. Сопоставление второй и третьей частей словаря и отношение их к первой выявляют динамическую картину мира поэта. Частотный словарь глаголов поэзии И.Бродского помещен в приложении монографии.

Автором рассмотрены и фрагменты динамической картины мира поэта через описание самых частотных единиц ядра частотного словаря глаголов поэзии И.Бродского.

При описании динамической картины мира поэта была установлена специфика функционирования языкового знака глагол в его поэтических текстах; выявлены и описаны окказиональные глаголы поэтического языка И.Бродского; проанализированы случаи нарушения И.Бродским стандартного фрейма глаголов и выявлены их результаты.

Выявление авторского видения мира, понимание его позволяет подтвердить или опровергнуть заключения, сделанные иными исследователями поэтического наследия Иосифа Бродского. Особый интерес представляют темы движения, времени, познания, которые в разные периоды творчества трактуются автором по-разному.

Предложенная новая методика может быть применена при изучении основы динамической картины мира других писателей, при сопоставлении динамических картин мира разных авторов.

Материалы и выводы, изложенные в монографии, можно использовать в преподавании русского языка и литературы; в чтении курсов, посвященных творчеству Иосифа Бродского, а также лингвистическому анализу художественного текста, курсов по когнитивной лингвистике и лексикологии, в спецкурсах и спецсеминарах по исследованию языка художественной литературы и поэтики.

ВВЕДЕНИЕ

Целью писателя должно быть выражение мироощущения посредством языка.

Иосиф Бродский В настоящее время в центре внимания лингвистов все чаще оказывается анализ языка писателя, ибо, как считает Г.Харман, язык – «это косвенное изучение познания» [239, с.259].

Знания автора о мире выражаются в литературно-художественной форме и являют собой, по мнению Л.Г. Бабенко, «систему представлений», где наряду «с общечеловеческими знаниями имеются уникальные, самобытные, порой парадоксальные, представления автора» [14, с.224].

По мнению ученых, когнитивный анализ произведения дает возможность проникнуть на мировоззренческий уровень и выявить картину мира как носителей языка, так и отдельной языковой личности (Ю.Д.Апресян, Н.Д.Арутюнова, Ю.Н.Караулов, Е.С.Кубрякова, В.А.Маслова, С.М.Прохорова, Ю.С.Степанов, Н.А.Фатеева и др.). При этом художественный текст мыслится как сложный знак, который выражает знание писателя о действительности, воплощенной в его произведении в виде индивидуально-авторской картины мира. Таким экспликатором внутреннего мира выступает поэтический язык. Одним из первых креативную функцию поэтического языка, его роль в создании индивидуального поэтического мира исследовал А.Белый [19]. Объявляя власть слова над действительностью, А.Белый приходит к выводу о порождении словом мира действительности, при этом действительность физически данного мира не есть действительность поэтического мира. Их различие в том, что действительность отражается в поэтическом мире, лишь пройдя переработку во внутреннем мире поэта.

Реконструкция языковой картины мира личности на основе созданных ею текстов означает выявление, установление иерархии смыслов и ценностей в картине мира языковой личности, в ее тезаурусе [74, с.36].

Образ мира (картина мира), как он понимается психологами, – это отражение в психике человека реальной действительности, опосредованное не только предметными значениями и языковыми формами, но и соответствующими когнитивными схемами [123, с.17].

Понимание «возможного» мира автора представляет собой сложный речемыслительный процесс, который, как указывает Л.Г.Бабенко, включает в себя в качестве составляющих, во-первых, механизм выявления различных смыслов (как явных, так и скрытых), репрезентируемых языковыми единицами, во-вторых, различные формы объяснения, представления этого смысла, в-третьих, выявление различного видения действительности, свойственного тому или иному языку или языковой личности [17, с.10]. Выявление различных смыслов авторского мира требует интерпретации – анализа, опирающегося как на научную лингвистическую компетенцию, так и на экстралингвистические знания.

На основе жизненного опыта и критического знания картина мира может изменяться. Тогда мы имеем дело с динамической картиной мира человека. Под динамической картиной мира мы понимаем формирование, изменение и развитие «модели мира» автора, вербально выраженной в его поэтических текстах и представляющей собой языковую форму семантики его «возможного мира». И не случайно, вероятно, появление нового направления лингвистики – лингвоперсонологии, предметом описания которой являются идиостили. В этом ключе работают Н.А.Кожевникова, Е.А.Некрасова, О.Г.Ревзина, Н.А.Фатеева и другие.

На динамический аспект в языковой картине мира указывали А.В.Бондарко, Т.В.Булыгина, Г.Х. фон Вригт, Г.Гийом, Е.С.Кубрякова, А.М.Ломов, О.Н.Селиверстов, Г.Г.Сильницкий, Л.Талми и другие. В Беларуси динамическая картина мира находит отражение в работах С.М. Прохоровой, С.М. Антоновой, О.И.Десюкевич, И.С.Лисовской, Е.А.Михайловой, О.А.Полетаевой, О.В.Писецкой.

Действительно, в лингвистике динамика чаще всего ассоциируется с глаголом в силу специфики его значения, многовалентности, конституирующей роли в предложении.

В первом (основном) значении глаголы выражают стандартные ситуации, закрепленные в актантных рамках. Развитие ситуаций, отраженных в стандартных фреймах [157, с.287], передается глаголом с помощью концептуальной категории времени, которая в русском языке дополняется глагольными категориями вида, наклонения и залога. По мнению И.И.Мещанинова, в глаголе «выражается процесс, характеристика которого присоединяется к лексическому значению слова, поддающемуся выражению процесса». Этому служат «показатели наклонений, передающие те оттенки процесса, которые выражаются говорящим лицом, залогов, которыми выявляется отношение действия к действующему лицу и предмету действия, времен, точно выделяемых в своем временном определении описываемого процесса, передаваемого в действии или состоянии»

(курсив наш. – И.С.) [122, с.208].

Языковая картина мира, отражаясь в языке одного автора, может пополняться иными ситуациями, для именования которых художник создает новые (окказиональные) глаголы. Кроме того, отдельные ситуации могут преобладать или отсутствовать в индивидуальной поэтической картине мира, что находит рассмотрение в нашей работе.

В «возможном мире» автора стандартные глагольные фреймы могут приобретать дополнительные слоты, в результате чего, как правило, пересекаются пропозиции разных глаголов. На это обращали внимание Н.Д.Арутюнова, Е.В.Петрухина, С.М.Прохорова, Б.Тошович и другие. Так, Е.В.Петрухина отмечает, что специфика глагольного значения «заключается в концептуализации динамического мира, находящегося в постоянном изменении, для которого характерна известная неопределенность, отсутствие четких границ между смежными во времени ситуациями» [140, с.17].

Способность глагола перемещаться по актантным рамкам, «изменяя таким образом значения и попадая на периферию других глагольных полей», С.М.Прохорова назвала вертикальным синтаксическим полем (ВСП). «Теория вертикальных синтаксических полей базируется на общей теории поля, а также на вербоцентрической теории предложения (Л.Теньер), фрейм-грамматике (М.Минский), понятии синтаксической парадигмы (Б.Уорф и другие)» [153, с.291].

Теория вертикальных синтаксических полей обращает внимание на один из способов отражения динамической картины мира в языке. Используя понятие ВСП как теории и метода исследования, мы продолжаем линию В. фон Гумбольдта, предполагающую отношение к слову как результату языкотворческой деятельности человека, как проявлению изначальной языковой способности. Поэтому именно глагол является предметом нашего исследования.

Сумма глаголов (в нашем случае – словарь) в языковой картине мира (авторского в том числе) передает сумму ситуаций, отражаемых языком [158, с.20]. Автор (Иосиф Бродский) из этой суммы отбирает необходимые для создания своей картины мира глаголы, в некоторых случаях для отражения окказиональных ситуаций создает свои либо использует окказиональные (нестандартные) фреймы.

Совокупность глаголов, используемых Иосифом Бродским в поэтических произведениях, раскрывает ситуации, отражаемые в авторской картине мира, и выявляет особенности видения мира и «мироощущения» в разные периоды жизни.

Мы предположили, что изменение словаря частотных глаголов в до- и послеэмиграционный периоды творчества автора может дать некоторое представление об изменении его динамической картины мира.

ГЛАГОЛ – ЦЕНТР ПОЭТИЧЕСКОЙ КАРТИНЫ МИРА

ИОСИФА БРОДСКОГО

1.1. Глагол как особый языковой знак Суждения о нерасчленимости означаемого и означающего как сторон языкового знака мы находим в трудах А.Потебни (1905, 1913), П. Флоренского (1922) и других ученых.

По классическому семиотическому треугольнику Ч.Морриса языковой знак рассматривается на трех уровнях: 1) с точки зрения семантики (отношение знака к объекту – денотату); 2) с точки зрения синтактики (отношение знака к другим знакам); 3) с точки зрения прагматики (отношение знака к тому, кто его использует, – к говорящему) [194, с.80].

С точки зрения семантики глагол как языковой знак выражает «суперденотат» [202, с.37], так как именует не отдельный предмет, а ситуацию в целом. В связи с тем, что человек мыслит не словами, а ситуациями, глагол наиболее точно отражает представление человека о мире. Масштаб представления фрагмента внеязыковой действительности может быть различным (например, «сцена», «ситуация» – «часть сцены», «часть ситуации» [212, с.84-85], «эпизод» – «подэпизод» [229, с.39–45]). Указанная семантическая сложность глагола имеет огромные последствия для организуемого с его участием высказывания (а это уровень синтактики), и не случайно многими лингвистами подчеркивается центральное положение глагола для формирования предложения (А.А.Дмитриевский, С.Д.Кацнельсон, Е.Курилович, Ю.Г.Панкрац и другие). Л.Теньер говорил, что главным является не слово, а предложение, а С.М.Прохорова назвала глагол «свернутой пропозицией» [158].

Мы разделяем мнение Е.С.Кубряковой, которая считает, что классическое определение знака включает «четыре составляющих (Ч.Моррис, Ч.Пирс, К.Бюллер). Знак – это нечто (образующее форму знака, или его тело, означающее) в деятельности кого-либо (интерпретатора), используемое им взамен чего-либо (референта, означаемого) в какой-либо роли или отношении и для чего-то (интерпретанта). Игнорирование любой составляющей ведет к неполноте трактовки знака, что особенно часто бывает, по мысли исследователей, когда из виду упускается интерпретанта знака, определяемая К.Бюллером как новый знак или знаки, которые рождаются в голове человека в связи с «исходным» знаком и которые включают любой знак в цепочку знаков» [87, с.70].

Если учесть, что в последнее время знак принято считать n-сторонним при n (теоретически), где один из этажей находится в моделирующих отношениях с другим [18], что особенно важно при рассмотрении художественного знака, то в тексте такой знак выступает не только как сигнал, замещающий денотат, но и как «феномен срастания материальной оболочки знака с репрезентируемой им... реальностью» [17].

Проблеме художественного знака посвящены работы Ю.С.Степанова, Вяч.Вс.Иванова, Ю.М.Лотмана и других исследователей.

Н.П.Банковская отмечает, что художественный вербальный знак в отличие от конвенционального знака «отмечен субъективностью, которая в значительной степени обусловливает художественную знаковость в качестве инобытия реальности. В самом деле, как бы ни был удален знак от замещаемой им реалии, это всегда – человеческое порождение, и как таковой он в известном смысле может быть даже более жизненным, духовным, эмотивным и социально значимым, чем обозначаемый им предмет или явление» [17].

Но «знак замещает не только реальные объекты, но и процессы, человеческие представления, идеи» (выделено нами. – И.С.) [225, с.10].

В такой трактовке главной особенностью художественного знака является неисчерпаемость его означаемого в содержательном пространстве художественного поэтического текста, что порождает нестандартные смысловые ассоциации, дополнительные смыслы, ибо «связи, в которые вступает... такой знак» с «... его семиотическим окружением» не исчерпывают всех его смысловых валентностей».

Это, по словам Ю.М. Лотмана, образует тот смысловой резерв, с помощью которого символ (языковой знак) может вступать в неожиданные связи, меняя свою сущность (выделено нами. – И.С.) и деформируя непредвиденным образом текстовое окружение [115].

Отличительная особенность художественного вербального знака согласуется с идеями А.Потебни о слове, которое есть «не столько выражение, сколько средство создания мысли». «Искусство, – пишет А.Потебня, – есть язык художника, и как посредством слова нельзя передать другому свои мысли, а можно только пробудить в нем свою собственную, так нельзя ее сообщить и в произведении искусства; поэтому содержание этого последнего... развивается уже не в художнике, а в понимающих... Сущность, сила такого произведения в неисчерпаемом возможном его содержании» [149, с.130].

Такие представления о способности языкового знака (слова) «всяким пониматься по-своему» восходят к идеям В. фон Гумбольдта о всеобщем языкотворческом начале в человеке [47, с.348 – 360], особенно в творчестве поэта, и идеям С.Д. Кацнельсона о единстве слова: многие слова полифункциональны, обнаруживая «то предметное, то призначное значение» [78, с.150], что находит подтверждение в нашем исследовании.

Анализ глагольных предикатов, выражающих свернутую пропозицию, особенно важен для понимания художественного мира поэта. Для анализа предикатов в монографии применяется метод вертикального синтаксического поля, разработанный С.М.Прохоровой, под которым понимается «способность глагола перемещаться в актантные рамки, «заряженные» другим глаголом» [153, с.291], в результате чего глагол оказывается на периферии других глагольных полей и изменяет свое значение. Это имеет непосредственное отношение к динамической картине мира, так как с помощью ВСП мы описываем окказиональные глаголы.

Итак, мы подходим ко второму, терминологическому значению слова глагол, обозначающему часть речи, которая представляет собой наиболее сложный лексико-грамматический класс.

На сегодняшний день в языкознании нет единого понимания глагола как части речи. В лингвистике глаголом считается слово, которое обозначает действие, состояние или процесс, что соответствует делению глаголов на активные (динамические), пассивные (статальные или статические) и глаголы «претерпевания». В таком понимании глагол «выступает в ряду других частей речи как величина с ними однопорядковая, то есть считается, что за каждой частью речи стоит некая идея, некий концепт или концепты, выражению которых они и служат» [89, с.265]. Оппозиция имя – глагол выступает во всех без исключения лингвистических направлениях, в том числе и в когнитивной лингвистике.

Еще Аристотель в «Поэтике» разграничивал имя и глагол как слова, выражающие субъект и предикат предложения (цит. по [3, с.62]).

Э.Фромм подчеркивал, что существительные обозначают вещи, а глаголы – процессы. Кроме того, он отмечал, что владеть или иметь можно только вещи, тогда как действиями или процессами владеть невозможно. Их можно только осуществлять либо испытывать [217, с.27 и далее].

У.Чейф писал: «Весь понятийный мир человека изначально разделен на две главные сферы, одна из них, сфера глагола, охватывает состояния (положения, качества) и события; другая, сфера существительного, охватывает предмет» [228, с.114].

С концептом предмета сознание связывает нечто выделенное из пространства, нечто отдельное, противопоставленное своим объемом, цветом и т.д. Так, с одной стороны, происходит противопоставление фона и фигуры, предметы воспринимаются как расположенные в своих локусах. С другой стороны, обе эти сущности оказываются членами одного гештальта, одной структуры [90, с.27].

«Изменение, соответствующее представлению о меняющемся во времени соотносительном расположении объектов – части и целого, фона и фигуры – в динамике пространства и времени, и становится когнитивным основанием глагола» [87, с.87]. Поскольку знания о мире закреплены в языковой единице, точнее, «в соотношении языкового выражения с действительностью, что позволяет Анне Вежбицкой [33, с.55] ввести термин «концептуализация ситуации», которую отражает третья вершина треугольника Фреге – денотат»

[137, с.17], мы, вслед за И.И.Мещаниновым, Е.В.Петрухиной, С.М.Прохоровой, Б.Тошовичем, полагаем, что динамика ситуации закреплена в глаголе. Глагол есть «круг слов, выражающих действие и состояние в их процессе» (курсив наш. – И.С.) [122, с.148].

Именно поэтому глагол является принадлежностью динамической картины мира (ДКМ).

По определению В.В.Виноградова, «глагол – это категория, обозначающая действие и выражающая его в формах лица, наклонения, времени, вида и залога» [35, с.463].

Другие исследователи, определяя глагол, выделяют процесс, состояние и отношение как основной семантический признак данной части речи, ибо он позволяет предметную действительность, понятийную реальность представить в полной динамике (т.е. в ДКМ. – И.С.).

«Глагол, как лексико-грамматический класс слов, является одним из важнейших элементов грамматики организованного высказывания, а этим и языка, и его коммуникативной функции» [70, с.7-8]. Таким образом, при помощи глагола выражается динамика и статика. Динамика проявляется как изменение, развитие, процесс, действие, деятельность, – «происшествие» (см. в [33]) и так далее (подробнее в [137, с.31]). Можно утверждать, что глагол выражает широкий круг значений, поэтому однозначно и не определяется.

В исследовании мы принимаем трактовку Б.Тошовича, который считает, что «глагол характеризует (не)одушевленный предмет через действие, которое он совершает, через состояние, в котором он находится, или через отношение, в которое он вступает с другим предметом» [202, с.37].

Однако глагол не может полностью выразить три сущности – действие, состояние и отношение. Динамический признак, который выражается глаголом, является «неавтономной категорией», ограниченным свойством самого глагола. Значение глагола распространяется и на слова, находящиеся в его сфере (об этом подробнее мы скажем ниже).

Для того чтобы понять, какое ментальное содержание, представление о мире фиксирует глагол, какая информация вербализуется при подведении ее под тело глагольного знака, Е.С.Кубрякова предлагает проследить цепочку «мир, как он есть, – мир, как он воспринят и познан, – вербализация глаголом» [87, с.85].

Н.Д.Арутюнова пишет, что «классы предметов обозначаются в языках достаточно гомогенной категорией имен и именных словосочетаний, кванты событийного потока коррелируют с очень разными и даже резко противопоставленными в системе языка единицами, такими как предложение (пропозиция), его номинализация, глаголы (их лексические значения), видо-временные и модальные формы предикатов, имена обще- и конкретнособытийного значения».

Поэтому «концепты, моделирующие кванты происходящего, формируются на перекрестке именных и глагольных категорий» [11, с.102].

Уже В. фон Гумбольдт отмечал, что глагол – «нерв самого языка», это «не что иное, как сама сущность связей» [47, с.199-200].

Важнейшей семантической характеристикой глагола, считают многие современные исследователи [80, 193, 203], является то, что он выступает в функции предиката, ядром предикации в предложении. Поэтому его определяют как предикат: «Глагол мы определяем как сложную (комплексную) единицу Словаря, обозначающую, во-первых, некоторый предикат, во-вторых, некоторый семантический признак имени (терма-субъекта или объекта), входящего в этот предикат в цельном предложении» [192, с.115].

А.А.Уфимцева видит особенность номинативной функции глагола в том, что «значение глагола раскрывается через установление связей с предметными словами» [207, с.117], а это при анализе семантики глагола заставляет исследователей выходить за пределы самого глагола и анализировать отношения между действием и его субъектом или объектом. «В глагольных лексемах, выражающих по существу понятие отношения, соотношение денотата и сигнификата, как правило, не укладывается в рамки только глагольной лексемы. Понятие отношения, характерное для семантики глагольных лексем, конкретизируется субъектно-объектной локализацией глагольного действия, т.е. раскрывается в терминах синтагматических взаимосвязей агенса, производимого им действия и объекта, на который оно распространяется, направлено и т.п.» [207, с.59]. Отсюда следует, что значение глагольных лексем состоит из двух частей – семантики собственно глагола и значений предметных имен, вследствие чего суть значения глагольных лексем раскрывается прежде всего в минимальных лексических синтагмах [208, с.139].

Эту особенность семантики глагола лингвисты определяют как «семантическую ненасыщенность». Именно это имеет в виду Ю.С.Степанов, говоря, что «предикаты – самая несемантическая из категорий», что «предикаты – это особые семантические сущности языка, и они типизируются языком не в форме словарных единиц, глаголов, а в форме пропозициональных функций и соответствующих им структурных схем предложения» [193, с.133].

Глаголы могут отобразить широкий спектр значений, характеризующий компоненты определенных положений дел и событий ситуации. Своими признаками они «ориентируются на отражение процедурального значения и способа бытия объектов во времени и пространстве». О том, что глаголы «кодируют те ситуации, которые относятся к способам бытия задействованных в них объектов», говорят Г.Миллер, П.Джонсон-Лаэрд, подчеркивая при этом важность признака ± изменения во времени [242, с.79 и далее]. Иными словами, глагол фиксирует либо статичную ситуацию, в которой отношения объектов друг к другу не изменяются, либо динамическую, где описываются изменения одного объекта или объектов по отношению ко времени, другим объектам и пространству.

По мнению С.М.Прохоровой, глагол, являясь свернутой пропозицией, содержит в себе макет предложения, а денотатом глагола является определенная ситуация [153, с.293-294].

С.Д.Кацнельсон подчеркивал, что в «содержательном плане глагольный предикат – это нечто большее, чем простое лексическое значение. Выражая определенное значение, он в то же время содержит в себе макет будущего предложения» [78, с.85]. Вспомним, что еще в 1887 году А.А.Дмитриевский писал: «Сказуемое (прежде всего глагол. – И.С.) есть неограниченный властелин, царь предложения: если есть в предложении кроме него другие члены, они строго ему подчинены и от него получают свой смысл и значение» [51, с.22]. Следовательно, глагол оказывается точкой пересечения синтаксиса и семантики, фиксируя их слияние.

Г.Герингер, говоря о новых подходах к исследованию глагола, подчеркивает переосмысление центрального статуса глагола – от его синтаксического обоснования к семантическому: «Центральный статус глагола заключается в его организующей силе... Глагол определяет число актеров (актантов) и их роли... Конкретные глаголы по-разному вводят участников в игру в зависимости от значения глагола» [240, с.48-49].

Каждый глагол при этом предполагает знание всей ситуации и активизирует при употреблении соответствующий когнитивный фрейм. Следовательно, значение глагола распространяется на слова, «находящиеся в сфере его интересов». Л.Теньер назвал его глагольным узлом, который, по его мнению, является центром предложения [197, с.117], и определял узел как совокупность, состоящую из управляющего слова (глагола) и всех тех слов, которые – прямо или косвенно – ему подчинены и которые он в некотором роде связывает в один пучок [там же, с.23]. В состав глагольного узла входят актанты («живые существа или предметы, которые участвуют в процессе в любом качестве, даже в качестве простого статиста, и любым способом, не исключая самого пассивного») и сирконстанты (обстоятельства, в которых развертывается процесс). Вслед за Теньером Б.Тошович говорит о внешней и внутренней семантике глагола. «Внутреннюю семантику образует значение глагола, внешнюю – значение неглагольных лексических единиц». Эти два компонента составляют, по Тошовичу, глагольный семантический комплекс [202, с.35].

Для описания взаимодействия глагола и имен, окружающих его, были введены понятия категориальной ситуации, сцены [8, 24, 138, 139], падежной рамки (фрейма), которая понималась как унифицированная конструкция знания или связанная схема опыта.

Фрейм (падежная рамка) характеризует некую сцену или ситуацию так, что определение семантики глагола и всего высказывания связывается с восстановлением самой описываемой ситуации [83, с.111При этом «падежная рамка не обязана охватывать описание всех релевантных аспектов ситуации, она включает только конкретный «кусочек» или «участок» ситуации. Изучение семантики есть изучение когнитивных сцен, которые создаются или активизируются высказываниями. Всякий раз, когда говорящий употребляет какой-либо один из глаголов, относящихся к событию, вводится в игру («активизируется») вся сцена события, но при этом конкретно выбранное слово налагает на данную сцену конкретную перспективу» [211, с.518-519]. М.Минский указывал, что «фрейм можно представить себе в виде сети, состоящей из узлов и связей между ними», которые «могут быть дополнены различными отношениями» [124, с.7 и далее].

На сегодняшний день именно в лексической грамматике синтаксическому окружению глагола при описании его семантики отводится первостепенная роль.

Современные лингвисты считают, что грамматика в голове человека не существует «самостоятельно», или «отдельно от», она «синкретична с лексикой», – «лексикон представляет собой ассоциативно-семантическую сеть с включенной в нее и в значительной степени лексикализованной грамматикой» [74, с.87].

Б.Левин и М.Раппопорт определяют синтаксические конструкции, в которых встречаются глаголы, как проекции (рефлексии) их лексических свойств [241, с.124].

Следовательно, в рамках современных семантических теорий представление о значении слова рассматривается на фоне более широкой структуры, исследуются сочетаемостные возможности слова, выявляются компоненты значения в свете его парадигматических связей, рассматривается в целом ситуация, для называния которой необходимо данное слово. Такие приемы при толковании предлагал использовать Ю.Д.Апресян в «Лексической семантике», предполагая, что они помогут выявить выходящие за рамки денотата компоненты значения. А.Вежбицкая полагает, что описание концептуальной, а не денотативной структуры значения – основа современной лексикографии [246]. Более того, исследователь предлагает в словарях описывать не только денотат и концепт лексемы, но и стереотипы, прототипы, то есть рассматривать каждое слово как входящее в определенный фрагмент языковой картины мира.

Поэтому именно поведение глагольной лексемы, и прежде всего – ее сочетаемостные свойства, явились объектом нашего внимания при анализе частотного словаря глаголов поэтического языка Иосифа Бродского. Более того, мы считаем, что именно словарь глаголов наиболее точно отражает представления о том, как человек членит и категоризует мир в силу того, что глаголы отражают ситуации, представленные в языковой картине мира.

1.3. Глагол в поэтическом языке Иосифа Бродского Язык поэтического текста – это язык «возможного мира». Совокупность текстов автора представляет собой текстовую картину мира, в которой отражены и запечатлены «все аспекты познания мира» личностью [77, с.179].

Согласно теории Ю.Н.Караулова, мировосприятие языковой личности проявляется в лексиконе, тезаурусе и прагматиконе, где поверхностный слой принадлежит лексикону, ибо вербализует мировидение человека. Лексикон пересекается с тезаурусом и центрами субъективных конденсатов смысла, указывающих на соответствующие узлы в тезаурусе [74, с.96].

Через множество конкретных употреблений слова выявляется его подлинная семантическая структура, характерная для языка поэта, и тем самым осуществляется проникновение в сущность авторской картины мира.

В поэтическом наследии Иосифа Бродского, по утверждению А.Фокина, одно из первых мест по частоте употребления занимает лексема глагол [216]. Анализ всех исследуемых поэтических текстов Иосифа Бродского – собрания сочинений, выявил 27 употреблений данного лексического знака, что свидетельствует о его определенной значимости для автора. Отношение к глаголу наполнено глубоким смыслом. Значение слова глагол в поэтическом творчестве И.Бродского отвечает структуре контекстов, предложенной Е.Г.Эткинд: общесловарное, условно-словарное, авторское [234]. С помощью этого слова поэт создает фрагмент картины мира, базирующийся на общечеловеческом, общекультурном потенциале.

Отношение И.Бродского к глаголу в какой-то степени коррелирует с отношением к нему в когнитивной лингвистике и вербоцентрической теории предложения.

Для И.Бродского глагол – это слово, которое содержит смысл, поэтому отсутствие его (глагола) лишает всякую «речь» содержания.

То есть для «выраженья мысли» необходим, по мнению поэта, глагол, который репрезентирует (кодирует) информацию, так как за этой частью речи стоит определенная когниция (схема, ситуация). Подобный взгляд коррелирует с отношением лингвистов к глаголу как ядру пропозиции, которая на семантическом уровне является основной «упаковочной» единицей «ситуации, взятой в аспекте ее внутренней логической структуры» [76, с.59].

Поражает некоторое совпадение взглядов И.Бродского со взглядами лингвистов. Так, главным назначением глагола как лексикограмматического класса поэт считает именование:

а) действия (акта), что находит подтверждение во второй главе нашего исследования, или б) ситуации.

И.Бродский выделяет и грамматические категории глагола, в частности категорию времени, которая включает в себя последовательность прошедшего, настоящего и будущего, то есть категорию динамическую.

...настоящему, чтоб обернуться будущим:

В картине мира И.Бродского особый концепт времени, в том числе глагольного.

Несмотря на то, что русскими философами настоящее время рассматривается как условность, ибо оно моментально (подробнее в [120, с.77]), у И.Бродского главное место в цепи отведено именно настоящему времени. Будущее иллюзорно, поэтому поэт называет его ненаставшим. С ним борется глагол, желая подчинить себе:

На трибунах творится невообразимое... – «Не ответил ненаставшим (будущим. – И.С.) временем.

Прошлое (прошедшее. – И.С.) предстает как память об утрате и вторгается в настоящее.

Настоящему же, по И.Бродскому, принадлежит ключевая позиция. Это единственная для индивидуума точка отсчета, существующая реальность, в которой он живет.

Приведенные примеры свидетельствуют о том, что И.Бродский по-особому концептуализирует время и подчеркивает, что грамматическая категория времени глагола выражает прежде всего течение времен. Однако в поэтической картине мира И.Бродского присутствует еще одно время, «чистое», Хронос, которое, по И.Бродскому, «создано смертью» (см. «Конец прекрасной эпохи»).

Но это – Вечность; места человеку в нем уже нет.

Для И.Бродского глагол – это еще и другие смыслы, неграмматические. Кроме терминологического значения, слово глагол в поэтическом дискурсе Бродского функционирует в архаичном значении ‘слово, речь’, что отражает наивную картину мира:

Потеря глагола (слова) для человека равносильна уничтожению как вида, ибо «речь, по Бродскому, есть антропологический долг человечества во вселенной, и никакой другой субстанции или высшей силе человека в этом не заменить» [188, с.24].

Однако глагол – это не просто слово. В большинстве случаев отношение Бродского к глаголу-слову определяет первая строка Евангелия от Иоанна. В своей Нобелевской лекции поэт говорил:

«Если тем, что отличает нас от прочих представителей животного царства, является речь, то литература, и в частности поэзия, будучи высшей формой словесности, представляет собой, грубо говоря, нашу видовую цель». Назначение человека, по мнению автора, в том, чтобы порождать поэтические тексты («Поэтическая речь и есть речь в собственном смысле слова» [19, с.133]).

В своей Нобелевской речи И.Бродский поднимает вопрос об отношении поэта к языку. Он полагает, что истинный поэт всегда находится в зависимости от языка. Иными словами, исполнение языка возможно только через поэта, считает И.Бродский. Причем такого рода зависимость отнюдь не стесняет, напротив, «раскрепощает, обладая колоссальной центробежной энергией, сообщаемым ему его временным потенциалом. Поэт, повторяю, есть средство существования языка» [31, с.89].

В эссе «Меньше, чем единица» поэт писал: «Слова и то, как они звучат, важнее для поэта, нежели идеи и убеждения. Когда дело идет к стихотворению, в начале по-прежнему стоит слово». В одном из своих ранних произведений И.Бродский указывает на существование разных поэтов:

Эта третья, медиумная, позиция, идущая в русской литературе от М.Ломоносова, Г.Державина и А.Пушкина, близка И.Бродскому. Не случайно у поэта так много аллюзий на пушкинские стихи (об этом работы А.К.Жолковского, И.И.Ковалевой, Л.Лосева, А.Г.Наймана, Е.Семеновой и др.). Более того, через ряд произведений Бродского проходит тема, начатая еще Горацием в оде «К Мельпомене», то есть так называемый «Памятник». Но в поэтических текстах Пушкина глагол, с одной стороны, слово Бога (Но лишь божественный глагол / До слуха чуткого коснется, / Душа поэта встрепенется...); с другой – божественный дар поэту для исполнения божьей воли (...и Бога глас ко мне возвал: / «Восстань, пророк, и виждь, и внемли, / Исполнись волею моей, / И, обходя моря и земли, / Глаголом жги сердца людей») [187, с.477].

И.Бродский в стихотворении «На смерть Анны Ахматовой»

предлагает собственную концепцию творчества:

Обретшей речи дар в глухонемой вселенной.

Поэт, по Бродскому, единственный носитель «речи» «в глухонемой вселенной». Даря жизнь словам, он равен Богу как творец Логоса. Только через слово (речь) поэт остается живым в памяти других людей, то есть «после физической смерти поэта остается язык, в котором поэт обретает бессмертие» [178]. И.Бродский делает язык орудием прославления и преклонения. Так, у поэта появляется цикл стихов со значимым названием «Часть речи».

Глагол, по мнению поэта, должен хранить мир идей, вещей и механизм создания всего из слов, должен способствовать раскрытию Логоса.

на скуле мирозданья от взгляда подростка, расстоянье прикинуть от той ли литовской корчмы «Полусакральная», творящая и одухотворяющая сила слова заключена в причастности к завершающему Смыслу, более глубокому, чем нам известный и нами выражаемый» [159, с.4]. Это не что иное, как принципиальная установка на логосность речи и «полусакральное» отношение поэта к поэтическому слову, слову-эйдосу.

тебя глаголом, исповедью, просьбой, В эссеистике поэт не раз подчеркивает: «Поэзия – высшая форма человеческой речи» [30, с.11]. В поэзии же Бродский уподобляет Слово глотку кислорода, ибо слово есть свет:

В царство воздуха! В равенство слога глотку Таким образом, глагол есть слово, рождающее бытие.

У раннего И.Бродского только поэт, владея глаголом-словом, способен подняться к небу и даже стать равным Богу, ибо творчество делает поэта богоравным, человек достигает высот Творца (язык поэзии есть язык богов [42, с.476]):

В послеэмигрантской поэзии И.Бродский никогда не делает таких заявлений. Не поэт, а язык становится властителем: «Поэт – слуга языка. Он и слуга языка, и хранитель его, и двигатель» [37, с.106]. Поэт становится «рупором языка» (Викт. Ерофеев), или же язык «переодевает мысли» (Л.Витгенштейн). И.Бродский концентрирует свое внимание не на личности поэта, а на произведении:

«...он (автор. – И.С.) пишет потому, что ему язык, в просторечии называемый музой, диктует. И что это именно ради своего языка он и занимается этим делом – ради... этой гармонии» (там же, с.235).

В текстах И.Бродского глагол синонимичен слову, а подчас – языку. Следовательно, глагол – это, с одной стороны, отдельное слово, а с другой – речь, состоящая их этих слов.

Прощенья и любви, как собственный свой голос.

Голос Бога – это слова «прощенья и любви».

Вероятно, с указанным связано встречающееся в поэтических произведениях автора употребление лексемы глагол в значении ‘голос’. Напомним, что в старославянском языке одним из синонимов лексемы глагол выступает слово голос [143, с.170].

Восточный конец Империи погружается в ночь – по горло.

Пара раковин внемлет улиткам его глагола:

Между голосом и глаголом поэт ставит знак равенства и в этом опирается на «устойчивое европейское культурное клише «поэтпевец», восходящее к реальному совмещению этих функций (в античности и в другие древние эпохи, ср. Баян)» [60, с.28].

Мужской глагол – голос, принадлежащий мужчине, ясный, твердый, «четкий», «вплетается» в нежную, тихую, как «шелест платья», речь женщины. Два глагола, два голоса. Диалог мужчины и женщины на земле входит в концепт И.Бродского ЖИЗНЬ.

В «возможном мире» И.Бродского глагол ассоциируется с человеком, что находит опору в наивной картине мира. Подтверждением сказанному является произведение поэта со значимым для нашего исследования названием – «Глаголы». Это стихотворение не раз привлекало внимание исследователей творчества Иосифа Бродского [46, 93, 142]. Уже то, что автор выводит это слово в заголовок – сильную позицию, говорит о его важности для поэта. Заслуживает внимания и тот факт, что в заголовке слово употреблено во множественном числе.

Глагол – это слово, а слово есть речь, в свою очередь речь, то есть способность говорить, является знаком человека, ибо вне человека речь (язык = слово = глагол) не существует, что соответствует антропоцентрическому подходу к языку. Значит, глаголом можно назвать и самого человека. Уподобление человека части речи, слову можно сравнить со следующим пассажем Джона Донна – еще одного поэта, чью роль в формировании поэтики И.Бродского трудно переоценить: «все человечество – создание одного автора, оно есть единый том, и со смертью каждого из нас не вырывают из книги соответствующую главу, переводят ее на другой язык, и перевод тот лучше оригинала, так каждой главе суждено быть переведенной в свой черед...» (цит. по [79, с.17]). Поэтому глаголы функционируют в произведении как люди или некие живые существа, подобные человеку.

И если глагол = человек, то это прежде всего человек говорящий, но вместе с тем Бродский в тексте стихотворения прибегает к оксюморону:

Тем самым автор выходит на универсальную оппозицию говорить – молчать, которой посвящены многие работы философов и лингвистов (в частности, работы В.Касевича). Если учесть вертикальные синтаксические поля (ВСП) этих глаголов (по С.М.Прохоровой), то интересно, что при обоих глаголах в ВСП может появиться делиберативный объект, который является основным объектом стандартного фрейма думать (говорить / молчать о ком/чем-либо). Следовательно, глагол молчаливый – это Homo sapiens, который в зависимости от ситуации может говорить или молчать. Но однажды «всеми своими тремя (сакральное число. – И.С.) временами / глаголы... восходят на Голгофу». И тогда человек становится подобен Богу. Ибо Бог – Слово, то есть глагол.

В произведении, по нашему мнению, выявляется центральная оппозиция «профанное – сакральное», и люди (глаголы) своей свободной волей реализуют эту оппозицию.

Кроме описанных, в поэтических текстах Бродского нами зафиксировано весьма характерное, на наш взгляд, для автора употребление лексемы глагол:

Можно предположить, что горы прячут, скрывают в недрах нечто важное, доступное очень немногим или не доступное никому. Глагол в данном случае – это что-то тайное, сокровенное, нечто «святое» для гор (сакральное?). И тогда глагол-сокровище есть некая тайна. Возможно, глагол – это сокровища, которыми богата земля, а может быть, душа гор, и в этом случае глагол тоже сокровище, скрытое от посторонних. Или это недоступная Шамбала?

Как видим, во всех значениях употребляемая поэтом лексема глагол имеет некий сокровенный (сакральный) смысл.

В «возможном мире» И.Бродского глагол – особое слово, позволяющее в сжатом виде выразить громадные смыслы, что удивительно точно совпадает с отношением к глаголу как особому слову в современной лингвистике. И хотя в интервью Свену Биркертсу И.Бродский заметил: «...отдавай предпочтение существительным, даже в ущерб глаголам...» (цит. по [130, с.155]), произведения автора говорят об ином отношении к глаголу. Бродский никогда не пользовался приемом деглаголизации, так часто применяемым, например, Ф.Тютчевым («Дума за думой, волна за волной» и др.), А.Фетом («Черная картина», «Это утро, радость эта...»), Вс.Некрасовым («Как в сказке...»), А.Толстым, А.Майковым, поэтами-имажинистами, В.Хлебниковым, В.Маяковским и другими. У И.Бродского вообще нет «безглаголия». Безусловно, в его текстах встречаются предложения, в которых нет глаголов. Но это лишь отдельные предложения, а не тексты. Более того, в поэтических произведениях И.Бродский утверждает:

... за вчерашним стоит неподвижно завтра, как сказуемое (= глагол. – И.С.) за подлежащим.

Маркером неподвижно автор, на наш взгляд, утверждает обязательную связь подлежащего и сказуемого в предложении. При этом сам поэт нарушает указанный в строке порядок слов: подлежащее (завтра) стоит после сказуемого.

В употреблении слова глагол Иосиф Бродский опирается на русскую наивную картину мира и поэтические картины мира других авторов, достижения лингвистов и сам становится им (об этом в следующем параграфе). Ведь для И.Бродского, как для Г.Державина и А.Пушкина, глагол – Слово, посредством которого поэт говорит с людьми (голос для общения, пенья, продление минуты, мгновенья). Но если для Г.Державина и А.Пушкина глагол – дар Бога поэту, то для Бродского само Слово (глагол) есть Бог, то есть слова у Бродского «сопоставимы только с могуществом Бога» [188, с.29].

Важность для И.Бродского лексемы глагол подтверждается еще и тем, что она является производящей основой для новых лексем (глаголать и глаголить) и их форм.

Заканчивая данный параграф, еще раз отметим, что в своих поэтических произведениях Иосиф Бродский использует лексему глагол в следующих значениях:

1. Наименование части речи;

2. Речь, слово;

3. Поэтическое слово;

ГЛАГОЛ

5. Человек;

6. Нечто сокровенное, тайное (сокровище, возможно, душа, а может, и Шамбала).

Таким образом, языковой знак глагол у И.Бродского многозначен. Он употребляется в следующих значениях:

1. Наименование части речи. 2. Речь, слово. 3. Поэтическое слово. 4. Голос. 5. Человек. 6. Нечто сокровенное, тайное. Совокупность этих значений соответствует представлению о глаголе в поэтической картине мира Иосифа Бродского. Особое значение и особую концептуализацию получает в поэтической картине мира автора отражение в глаголе динамики в зеркале глагольной категории времени. И как мы отмечали, главное время – настоящее. Время – исключительно важный концепт у И.Бродского (ср.: концептуальная метафора цвет времени). Необходимо отметить, что динамика времени наблюдается в картине мира Иосифа Бродского, лишь когда человек живет в этом мире. Переход в иной мир предполагает, по И.Бродскому, Вечность. При этом время как динамическая категория остается на земле.

1.4. Взгляды Иосифа Бродского на язык Размышления И.Бродского о языке, неоднократно высказанные им в поэзии и эссеистике, привлекли внимание исследователей творчества поэта. Наиболее интересны в этом плане работы Д.Ахапкина, в которых рассуждения поэта о лексике, имеющей отношение к различным аспектам языка, подвергаются рассмотрению с позиций лингвиста. На основании высказываний поэта о языке в его эссеистике Д.Ахапкин выстраивает лингвистическую теорию Бродского, которая является отголоском гипотезы лингвистической относительности Сепира-Уорфа с жесткой обусловленностью восприятия мира языком. Прослеживая процесс становления этих идей, Д.Ахапкин указывает на вероятные знакомства И.Бродского в филологических кругах и выдвигает предположение об осведомленности поэта о дискуссиях по гипотезе лингвистической относительности Сепира, развернувшихся в 1960–1970-е годы.

Можно предположить, что И.Бродский, размышлявший о связи языка и духа, знал и о доуорфовских истоках идеи власти языка над человеком, точнее, идеи влияния языка на духовное развитие народа – мысль, высказанная впервые Вильгельмом фон Гумбольдтом.

Интересна взаимосвязь, которую И.Бродский усматривает между языком и развитием народа. Поэт перефразирует суждение Эмирсона: «Падение человека влечет за собой падение языка» в «Падение языка влечет за собой падение человека» [221, с.219] и делает вывод, что язык литературы выше языка народа. В Нобелевской лекции И.Бродский подтверждает эту мысль: «Только если мы решили, что «сапиенсу» пора остановиться в своем развитии, следует литературе говорить на языке народа. В противном случае народу следует говорить на языке литературы» [31, с.243].

Л.Тихоновская, обращаясь к сопоставительному анализу концепта язык в эссеистике Иосифа Бродского и прецедентных для него авторов (Одена и Фроста), приходит к выводу, что фактор билингвизма (на английском языке И.Бродский начал писать под влиянием прецедентных для него англоязычных авторов) сыграл важную роль в творчестве поэта. «Практика сочинительства на двух языках помогла увидеть возможности, представленные в этих языках, и проследить их связь с духовными характеристиками народа» [198, с.70].

В своих рассуждениях на лингвистические темы И.Бродский обращает особое внимание на вопрос связи языка с жизнеспособностью культуры. Жизнеспособность культуры и литературы определяется поэтом через жизненную силу языка. «Язык – явление более старое и более неизбежное, чем государство» [221, с.202].

Главными темами в лингвистических рассуждениях поэта оказываются флективность, максимальное использование потенциала, заложенного в русском словообразовании, и относительно свободный порядок слов.

Рассуждая о результатах словесного творчества, Иосиф Бродский поясняет, что они непредсказуемы – язык способен при взаимодействии своих элементов открывать скрытые смыслы: От пера уходит строка («Часть речи»). Более того, И.Бродский идет дальше в своем убеждении. Он распространяет власть языка и на время, утверждая: «Время поклоняется языку и прощает тех, кем он живет» [31, с.89].

Отличительной чертой поэтического творчества И. Бродского является искусное использование поэтом богатых возможностей русского словообразования (об этом подробно во второй главе).

Огромное количество новообразований (не только глагольных) тому яркое подтверждение: Средизимнее море; драконоборческий Егорий; тихотворение мое, мое немое; облаков рваность и т.д.

Кроме словообразовательных возможностей языка, поэт использует нестандартные фреймы, прежде всего находим много метафор. Напр.: весна глядит сквозь окна на себя / и узнает себя, конечно, сразу; дождь щиплет камни, листья, край волны, / дразня язык, бормочет речка смутно; плывет фонарик нелюдимый, / на розу желтую похожий; часы стрекочут; трепещут робко лепестки травы и т.д.

Говоря о специфике языка, Иосиф Бродский многократно упоминает о так называемой «ловушке языка», имея в виду, прежде всего, синтаксис русского языка. «Синтаксическая свобода, или скорее – неограниченность, беспредельность, становясь над замыслом, играет говорящим, и тем более – пишущим, искушая его возможностью дополнительных витков мысли, уводя к речетворчеству – с неведомыми результатами» [29, с.157].

По мнению И.Бродского, предрасположенность русского языка к сложным оборотам, проистекающая из его грамматической «свободы», отсутствие в нем строго фиксированного порядка слов приводят к многозначности содержания. К примеру, подлежащее в русском языке часто помещается в конец предложения, а порой кроется не в основном сообщении, а в его придаточном предложении, – что и дает возможность варьирования. И поскольку синтаксис, в отличие от слова, практически не отягощен идейной нагрузкой, то его роль возрастает, и именно в поэзии И.Бродского синтаксис начинает доминировать над самим словом.

Основной пример, свидетельствующий о роли синтаксиса, – употребление составной рифмы, которая до И.Бродского почти не употреблялась (об этом в [43; 231]). Рифма с союзом, предлогом и другими служебными словами предполагала употребление анжамбеманов (от фр. ‘перешагнуть’ – прием переноса в стихосложении) [22, с.44], что вызвало новаторство рассечения доселе нерассекаемых сочетаний.

Мысль о доминировании синтаксиса над словом очень близка сформулированной И. Бродским идее «исполнения» языка и концепции объединения языка и времени, ибо время – это протяженность, поток, отдельный компонент в ней теряет смысл.

Флективность русского языка – одно из сквозных понятий в его эссе и интервью. В понимании И.Бродского флективность – повышенная чуткость восприятия, данная в языке: « Человеческая душа вследствие ее синтезирующей природы бесконечно превосходит любой язык, которым нам приходится пользоваться (в этом смысле положение флективных языков несколько предпочтительнее). По крайней мере, если бы у души был собственный язык, расстояние между ним и языком поэзии было бы приблизительно таким же, как между языком поэзии и разговорным итальянским»

[31, с.104-105].

Идеальной для духовного мира, по И.Бродскому, оказывается грамматика флексий, обостряющая глубину языкового видения и тонкость восприятия. Для духа, возможно, не существует лучших условий, чем русский язык с развитой системой флексий. Это означает, что существительное нередко может располагаться в конце предложения, и окончание этого существительного (или прилагательного) меняется в зависимости от рода и числа глагола. «Все это снабжает любое данное высказывание качеством самого восприятия и часто обостряет и развивает последнее» [29, с.124].

Суммируя все вышесказанное, отметим, что И.Бродский обратил внимание на силу слова и шире – языка. Этим он продолжил традиции русских поэтов: М.Ломоносова, В.Хлебникова, Н.Гумилева.

Но И.Бродский опроверг традиционные утверждения о языке как инструменте поэта. Он видел назначение поэта в продолжении жизни языка и пришел к мысли о поэте как «средстве существования языка» [37, с.252].

ЧАСТОТНЫЙ СЛОВАРЬ ГЛАГОЛОВ

ПОЭТИЧЕСКОГО ЯЗЫКА ИОСИФА БРОДСКОГО

КАК ОТРАЖЕНИЕ ДИНАМИЧЕСКОЙ КАРТИНЫ

МИРА ПОЭТА

2.1. Общая характеристика частотного словаря глаголов в контексте динамической картины мира Поэтические тексты – результат деятельности творческой личности, в которой находит отражение языковая картина мира поэта, его мироощущение, восприятие и оценка окружающей действительности. Становясь объектом изучения когнитивного лингвиста, поэтические тексты дают представление как о поэтической картине мира автора, так и об отдельных ее фрагментах.

Языковое знание (знание системы и референциальная компетенция) не единственное интеллектуальное достояние человека: его концептуальная система, то есть система информации, отражает познавательный опыт индивида на различных уровнях (довербальном, вербальном и невербальном) [136]. Вербальный уровень является своеобразным кодом, посредством которого человек отражает свое видение мира, описывает отношения между действительностью и ее идеальной моделью в сознании. Картина мира, в том числе поэтического мира, отражает жизнь человека. Она формируется под воздействием жизненного опыта и психического развития личности и в разные периоды жизни бывает различной.

Именно поэтому художественный текст издавна является объектом филологического исследования. В лингвистических работах постоянно подчеркивается двойственная природа художественного текста: являясь продуктом речи, он в то же время предстает как продукт словесного искусства [75;116 и др.].

Сказанное определяет и два принципиально различающихся подхода к описанию художественной речи в словарях:

1) отражать язык эпохи через словоупотребления автора;

2) описывать индивидуально-авторские особенности на фоне общеязыкового своеобразия.

Одним из первых известных опытов создания русских словарей творческой личности был «Словарь к стихотворениям Державина» Я.Грота (СПб., 1883. Т.1). Большим вкладом в создание словарей явился «Словарь языка Пушкина», но его авторы, как подчеркивал в предисловии к словарю В.В.Виноградов, делали «словарь прежде всего языка, а затем – и то не в полной мере – индивидуального стиля Пушкина» [34, с.10].

«Авторский стиль проявляется не только в выборе слов и словоупотреблений, но еще более в компоновке слов, распорядке и композиции словесных целей, в эффектах смысловой двуплановости и многоплановости, в лейтмотивах и так далее. А раз это все средства словесные и семантические, то мы должны искать пути их лексикографического анализа и демонстрации», – подчеркивал основоположник индивидуального подхода в русской лексикографии Б.А.Ларин [98, с.220].

В рамках этой концепции язык произведений писателя, представляя воплощенную в языке авторскую картину мира, «позволяет вскрыть мировоззренческие основы стиля писателя» [150, с.252].

Индивидуальный почерк автора, его слог проявляются уже в самом факте избирательности, предпочтительности определенных лексических средств и значений.

Общеизвестно, что в основе языковой деятельности человека лежит индивидуальный тезаурус – отраженный и упорядоченный в сознании лексикон, в принципах структурации которого зафиксирована важная для личности иерархия смыслов и ценностей.

Ю.М.Лотман указывал: «Составив словарь, мы получаем – пусть грубые и приблизительные контуры того, что составляет мир, с точки зрения этого поэта» [114, с.92]. Этот мир не статичен, он динамичен, ибо развивается, изменяется во времени и в пространстве.

Большие возможности для исследования индивидуального мировидения дает частотный словарь глаголов поэзии Иосифа Бродского, составленный на основе анализа поэтических текстов, размещенных во всемирной сети Интернет, так как в электронное собрание сочинений включены и некоторые неопубликованные стихотворения автора [25]. Сверка и вычитка была нами сделана по изданиям: «Бродский, И. Сочинения: В 4 т. / И.Бродский; ред.

Г.Ф.Комаров. – СПб.: Пушкинский фонд, 1992–1995. – Т. 1–4» [26];

по утвержденному И.Бродским сборнику «Часть речи» [27]; по сборнику «Форма времени»[28]. Материалом при составлении словаря (и исследования) не являлись: стихотворные переводы И.Бродского из разных авторов на русский язык; неоконченная поэма «Столетняя война»; стихотворные переводы И.Бродского на английский язык (самим автором и другими переводчиками); стихотворения, изначально написанные И.Бродским на английском языке, их переводы на русский язык (не автором); неоконченная поэма «История ХХ века», написанная на английском языке и переведенная на русский Е.Финкелем.

Поэтический идиолект И.Бродского динамичен. Доказательством этого служит составленный нами частотный словарь глаголов его поэзии. Словарь отражает динамическую картину мира автора, фиксирует, «какие стороны объективной действительности имеет тенденцию отмечать в первую очередь говорящий... при формировании высказывания» [41, с.36].

Частотный словарь глаголов отличает и то, что в нем отражен авторский выбор глаголов не только языковой картины мира русского языка. И.Бродский сам создает новые глаголы (29 окказиональных единиц) применительно к текстовой картине мира, что составляет 0,08 % всего частотного словаря.

Исходя из того, что творчество И.Бродского, по мнению В.Куллэ, Л.Лосева и др., условно делится на два этапа, мы составили частотный словарь глаголов, включающий три части: 1) сводный частотный словарь глаголов поэзии Иосифа Бродского; 2) частотный словарь глагольных лексем доэмиграционного периода творчества и 3) частотный словарь глагольных лексем послеэмиграционного периода творчества. В составе частотного словаря 3714 глагольных лексем (абсолютная накопленная частота составляет 16809 употреблений), из них во второй части – 2432 глагола (абсолютная накопленная частота – 8902), в третьей – 2647 (абсолютная накопленная частота – 7907). Высокая степень достоверности полученных данных подтверждена результатами сплошной выборки, проведенной нами по целому ряду лексем средствами пакета Microsoft Office, в частности программами MS Word и MS Excel.

При составлении словаря мы руководствовались следующим методическим правилом: за элемент словника принималась лексема. Это потребовало кодификации правил сведения графических (текстовых) слов к начальной форме – инфинитиву. К исходной форме сводились все личные формы глагола.

В исследовании мы стремились избежать ошибок и быть объективными. Относительная ошибка наблюдения за частотами составила 2 %. При этом доля покрытия глаголами всех рассмотренных текстов составляет 12,9 %, в том числе в доэмиграционный период творчества доля покрытия – 12 %, в послеэмиграционный – 14,3 % (расчеты в приложении 2).

Частотный словарь отражает одну из важнейших черт поэтики И.Бродского – использование всех возможных стилистически маркированных пластов общелитературной и даже внелитературной лексики. В его составе разные словарные пласты, в том числе ненормативная лексика ( 0,08 %), лагерный словарь, тюремный слэнг ( 0,4 %), просторечные лексемы (навостриться, охмурить, пялиться и т.д. 10 %), окказионализмы (рассматриваемые в 3 главе 0,08 %) и слова высокого стиля (глаголать, возжечь и др. 1 %).

Как видим, динамическая картина мира Бродского достаточно разнообразна. При этом в данной индивидуальной картине мира наиболее яркой частью, безусловно, являются окказионализмы, поэтому мы подробно рассмотрим их в следующей главе.

В своих поэтических текстах при описании процесса жизни, активных действий человека И.Бродский, как правило, использует глаголы, обозначающие действие, их цель, состояние: я обнял эти плечи и взглянул; чаровницы... укладывают пряди; все, что я мог потерять, утрачено начисто и т.д. При показе жизни и смерти, искусства и времени поэт употребляет иные глаголы – с категорическим значением:

смрадно дыша и треща суставами, пачкаю зеркало; что позабудут в ярости циклопы, то трезво завершат карандаши и т.д.

Немаловажным представляется и тот факт, что для большинства глаголов словаря мотивирующей является основа именно глагола, на втором месте – основа существительного, на третьем – основа прилагательного. Это еще раз свидетельствует об особом отношении автора к глаголу как части речи.

Частота слов Заслуживает внимания тотчастотой 1730 глаголов, употребКоличество слов с данной факт, что 1 ленных Бродским лишь однажды в своих поэтических произведениях, составляют 46,5 % от числа единиц словаря, а 81,1 % словаря 3 составляют слова с частотой употребления меньше 5. Распределение слов с частотой менее пяти приведено в таблице 2.1.

Как подчеркивает Р.М.Фрумкина, «богатство словаря писателя заключается преимущественно в «редких» словах» [219, с.6] (то есть употребленных автором с наименьшей частотой). Например, у Пушкина 48 % словаря составляют слова с частотой не более 2. В частотном словаре глаголов поэзии И.Бродского таких единиц 65,4 %.

Таким образом, «редких», то есть употребленных поэтом с наименьшей частотой, слов значительно больше, чем частотных.

Но слова с высокой частотой очень важны для описания концептуальной картины мира поэта. Кроме того, слова, попавшие в первую десятку, образуют определенный текст.

Мы установили, что ядро лексикона И.Бродского составляют лексемы, характеризующие прежде всего человека (как не признать справедливость высказывания Ю.Н.Караулова о том, что в центре языковой картины мира стоит человек как вершина мироздания, исходный пункт, смысл и цель всех ее составляющих [75]). Антропоцентризм языка выявляется даже в индивидуальной картине мира.

Человек в поэзии И.Бродского предстает как динамичное, деятельное существо. Он выполняет деятельность различного рода, но прежде всего – физическую, интеллектуальную, речевую и т.д.

Эта деятельность составляет человеческую жизнь. Ядро лексикона (первые десять самых частотных глаголов) заключает именно лексема жить (см. таблицу 2.2).

Ядро лексикона общего частотного словаря Весьма показательно, что ядро лексикона – определенный текст: знать, видеть, сказать, говорить, смотреть, идти, спать, стоять, мочь – сводится к значению жить, то есть, чтобы знать, человек рассматривает окружающий мир (видеть, смотреть), находится в диалоге с другими людьми и миром (сказать, говорить), пребывает в динамике и статике (идти, стоять), он спит время от времени и многое может. Таков текст, состоящий из десяти лексем общего частотного словаря глаголов поэзии И.Бродского. Вершина жизни человека заключена в глаголе знать. Очень важна сумма частоты говорить – сказать (347 употреблений). Главное, по И.Бродскому, речевая деятельность человека. Доказательством являются глагольные формы в роли антропонимов, рассмотренные ранее. Знать можно только в результате общения, коллективной интеллектуальной деятельности. В этом И.Бродский коррелирует с В.Г. Гаком, который утверждал, что «мышление практически неотделимо от говорения» [40, с.28].

И если в раннем творчестве для поэта жить – значит существовать, быть, например:

то для «зрелого» И.Бродского жить – это творить, созидать, осознавать окружающее и так далее:

Вероятно, поэтому в наибольшей степени связь между субъектом-человеком и реальным миром в поэзии И. Бродского выражает глагол знать. Как видно из таблицы, глагол знать является самым употребительным в произведениях поэта. Значит, для автора наличие и приобретение знаний о мире и о себе – основная ценность, ведь вся познавательная деятельность человека в процессе познания действительности опосредуется мышлением и локализуется в сознании. Таким образом, именно интеллектуальную деятельность человека И.Бродский ставит на первое место. Д.Л.Лакербай называет его «поэтом Мысли» [97]. Это подтверждает и составленный нами частотный словарь глаголов.

Знания приобретаются человеком в течение всей жизни. Первоначально априорные знания, знания из материальных источников (книг и др.) составляют основу информации. Но в дальнейшем знания, полученные в результате собственного опыта, приобретают для человека, по мнению поэта, наивысшую степень достоверности. Накопление знаний происходит в результате:

а) внешнего восприятия (глаголы видеть, смотреть);

б) речевого (информационного, коммуникативного, а не звукопризносительного) действия/воздействия (глаголы говорить, сказать);

в) перемещения – «путешествия» в пространстве и во времени (глаголы идти, спать). Следует отметить, что глагол спать в поэзии И.Бродского попадает на периферию глаголов движения. Кроме того, данная лексема может обозначать перемещение в другой мир. В идиостиле поэта лексема спать может иметь следующие значения.

1. ‘Находиться в состоянии сна’. Поэт полагает, что для человека сон – лишь относительное состояние покоя, ибо во время сна в сознании отражается увиденное, предполагаются возможные варианты будущего. В это время спящий может видеть сны. Значит, даже во сне протекает когнитивная деятельность, хотя работает не сознание, а подсознание.

Сон в картине мира автора – это путешествие из реального мира в ирреальный и обратно. Фрейм нахождения в состоянии сна в поэзии Бродского очень сложен и требует отдельного рассмотрения.

2. ‘Умереть’.

«Деревянный город» соотносится в нашем сознании с кладбищем, где есть деревянные дома с трубами-крестами. Там спать можно только крепко, поэтому-то и снится лишь то, что было в Этой жизни. Значит, смерть – переход в иной мир. По Бродскому, смерть – это жизнь («Шествие»), но уже по другую сторону (принцип зеркала).

3.‘Совокупляться’.

См. также:

Помнишь, Постум, у наместника сестрица?

Таким образом, в любом из значений глагола спать в произведениях И.Бродского присутствует сема ‘движение’.

Обращает на себя внимание и высокая употребительность в поэтическом языке автора глаголов речи, которые имеют денотативную соотнесенность не только с выражением идеи самого автора и его героев в произведениях, но и с оценкой этой идеи, передачей отношения к процессу речи, к адресату и адресанту, то есть они (глаголы) моделируют не только речевую деятельность, но и концептуализируют подтекстовую информативность стихов. Следовательно, постоянное внимание поэта к речевому акту является закономерным. Поэтому и высока частота употребления в идиостиле И.Бродского лексем, называющих процесс говорения и многогранность характеристик этого действия. Глаголов речи более ста в частотном словаре, в их числе и окказиональные глаголы. Последние свидетельствуют о том, что И.Бродский придает большое значение речевому акту и в отдельных случаях представляет его окказионально.

Наиболее употребительными являются ядерные лексемы говорить и сказать (видовая пара), что объясняется их ономасиологической и синтаксической универсальностью.

Глагол говорить и его пара являются знаком человека, ибо вне человека речь не существует, что соответствует антропоцентрическому подходу к языку.

Фройляйн, скажите, вас ист дас «инкубус»?

Поэтом также довольно часто употребляются лексемы спрашивать, отвечать, разговаривать, рассказывать, маркирующие человеческую речь.

...он сказал: «Мне как-то с вами неохота», В просторной спальне старый откупщик Так как лексема говорить входит и в поле глаголов звучания, то И.Бродский, характеризуя речь по степени громкости, использует глаголы шептать, кричать, орать.

В поэзии, подобно человеку, общаются живые существа и растения. Дело в том, что И.Бродский, как и Ф.Тютчев, воспринимал мир как живой организм, поэтому мир «говорящий» есть обязательная составляющая авторской картины мира.

Блестит кольчугой голавель стальной.

Деревья что-то шепчут по-немецки.

Субтильны для столь тягостных телес!...

Синонимы глагола говорить при тождественности значения могут быть противопоставлены по стилистической окраске. Например:

– говорить: молвить, витийствовать;

– говорить неправду: лгать, врать;

– говорить о чем-либо незначительном: болтать, трепаться.

Таким образом, глаголы речи функционируют в текстах и для характеристики субъекта речи.

В зависимости от ситуации человек может и молчать:

Так Бродский выходит на универсальную оппозицию говорить – молчать, которой посвящены многие работы философов и лингвистов (в частности, работы В.Касевича). Если учесть вертикальные синтаксические поля этих глаголов (по С.М.Прохоровой), то интересным является то, что при обоих глаголах в вертикальном синтаксическом поле может появиться делиберативный объект, который является основным объектом стандартного фрейма думать (говорить-молчать о ком-то/чем-то). Делиберативный объект при глаголе говорить в текстах И.Бродского часто выражен придаточным предложением или прямой речью.

Иногда глагол говорить выходит из своего стандартного фрейма и является лишь знаком человека:

И, наконец, глаголы говорить-сказать в произведениях И.Бродского становятся субстантивами. Зафиксированы случаи, в которых глаголы речи становятся субъектом действия.

Итак, глаголы речи, используемые И. Бродским, не только «концептуализируют несколько ипостасей человека – Homo loquens, Homo sapiens, а также «общественный», или «человек социальный», но и являются знаком человека, так как его жизнь протекает в общении посредством языка» [154, с.5]. Таким образом, язык и речь активно участвуют в когнитивной деятельности человека.

Охарактеризовав наиболее частотные глаголы первой части словаря, мы рассмотрим вторую и третью части частотного словаря глаголов, что позволит нам проанализировать изменение картины мира поэта.

2.2. Частотный словарь глаголов – свидетельство Составив словарь, мы выявили, что мироощущение и мирооценка у поэта меняются с годами. Об этом свидетельствуют изменения состава ядра словаря и/или частота употребления глагольных лексем во второй и третьей частях словаря.

Состав ядра словаря до- и послеэмиграционного (доэмиграционный (послеэмиграционный Принцип познания мира через движение – один из основных принципов творчества И.Бродского доэмиграционного периода.

Вероятно, именно этим объясняется самая высокая частота употребления глагола идти, который является представителем группы глаголов движения.

Тема движения раскрывается прежде всего как перемещение в пространстве, «путешествие» и является одной из программных тем, на что уже обращали внимание исследователи творчества И.Бродского (в частности, С.Н.Лобода [104]). Можно предположить, что движение для И.Бродского в наибольшей степени концептуально. Доказательством вышесказанного служит употребление поэтом всех глаголов семантического поля движения (181 лексема).

Движение у И.Бродского не осложнено в большинстве случаев начальными и конечными точками, целями и последствиями. Не ограниченное начальной и конечной точками движение есть определенная модель мира, которая ассоциируется с незамкнутым пространством, с простором. И хотя движение-перемещение в основном происходит по горизонтали, что логически вытекает из заповедей акмеистов, влияние которых испытывал И.Бродский в раннем творчестве, оно в поэзии автора может быть и вертикальным.

Пурга свистит... Зрачок идет ко дну в густой ночи.

Дефразеологизация известного оборота является основой метафоры. Дно – нижний предел – это конечный пункт, и жизни в том числе. За ним – Тьма. Маркером Тьмы является густая ночь.

Очутившись в ночи, в темноте, человек утрачивает способность видеть.

Второй по частотности употребления в доэмигрантской поэзии И.Бродского глагол смотреть. Зрение поставляет нам огромную часть информации о внешнем, предметном мире. Поэтому глаголы восприятия смотреть (глядеть) – видеть частотны в произведениях И.Бродского.

Глагол смотреть принято толковать через компонент ‘направлять взгляд’ [5, с.101], то есть двигать глазами с целью увидеть что/ кого-либо. Следовательно, можно утверждать, что семантическое поле движения пересекается с полем глаголов зрительного восприятия.

Как и двигаться, смотреть/глядеть можно:

а) в определенном направлении, б) из какой-либо точки, в) на какой-либо объект, г) определенным образом.

Сразу следует обратить внимание на то, что очень часто в поэзии И.Бродского рядом стоящие в частотном словаре глаголы соприкасаются своими фреймами. Например, глагол движения, перемещаясь по вертикальным синтаксическим полям, приобретает иное значение при переходе на периферию поля глагола зрительного восприятия смотреть.

Анализируя вторую часть словаря глаголов в поэзии И.Бродского, мы обратили внимание на то, что в сумме частота употребления синонимической пары смотреть – глядеть выше (171) по сравнению с лексемой видеть (100). Возможно, это связано с тем, что в семантике глагола видеть присутствует активное начало (результат), а в семантике глагола смотреть – пассивное.

В доэмиграционный период творчества поэт концептуализирует мир как движение, ибо движение соответствует жизни (реализация концептуальной метафоры жизнь – движение).

Динамика у И.Бродского позитивна, к статике же, на наш взгляд, отношение у поэта отрицательное. Это подтверждается текстами. Жизнь человека без движения ограничена, так как он одинок или унижен в ней.

Кто стоит на коленях в темноте у бобровых запруд...

Вместе с тем состояние покоя в поэзии И.Бродского обозначается и глаголом спать. Так реализуется оппозиция «движение – покой (статика)». Лексема спать у Бродского характеризует не только состояние покоя человека или живого существа, но при метафоризации – и состояние покоя неживых предметов.

Иногда Бродский с состоянием покоя связывает и смерть.

Неземной покой – это свобода от суеты, сиюминутности. Но это не Жизнь.

В старой ротонде аббатства, в алтаре на полу Маркером Смерти является вечный сон. Глагол спать, перемещаясь по вертикальным синтаксическим полям, переходит на периферию семантического поля глагола умереть.

Время во сне имеет трансцендентальное измерение и связано с движением как пребыванием в разных слоях сознания, в разных мирах [66]. Для живого сон – относительное состояние покоя, ибо сознание продолжает работать, и человек видит сны:

Интересно отметить, что и глагол видеть, находящийся по частотности употребления во второй части словаря рядом с глаголом спать, переходит в поле этого глагола. Отражение мира во сне – результат осознания увиденного, а это уже когнитивная деятельность человека, то есть жизнь в ее наиболее ярком проявлении. В целом доэмигрантский период творчества Бродского характеризуется щедрым принятием мира и эмоциональной открытостью. Вероятно, именно движение – путешествие в пространстве – способствует познанию окружающего мира, человека в этом мире, себя как человека.

«Биография поэта – в покрое его языка». Этот постулат И.Бродского определяет эволюцию его поэзии. К середине 70-х годов прошлого века лирика И.Бродского обогащается сложными синтаксическими конструкциями, постоянными так называемыми «анжамбеманами» (то есть переносом мысли, продолжением фразы в другую строку или строфу, несовпадением границ предложения и строки). «Его поэтическая речь преодолевает пространство строки и строфы и тяготеет к бесконечной протяженности. Бесконечные сложные предложения подразумевают бесконечное развитие мысли, ее испытание на истинность. Бродский-поэт ничего не принимает на веру. Каждое высказывание уточняет и «судит» себя» [143].

Так как всю познавательную деятельность человека в русской языковой картине мира отражает глагол знать, то, возможно, поэтому данная лексема становится самой частотной в послеэмиграционном периоде творчества (во второй части словаря глаголов) И. Бродского и в общем словаре. Отсюда можно сделать вывод, что в концептуальной картине мира поэта приобретение и наличие знаний – одна из основных ценностей жизни человека, так как мыслительная и познавательная деятельность не ограничивается отражением реальности. Окружающий мир оказывается вовлеченным в личностную сферу человека: явления и предметы оцениваются, принимаются или отвергаются [53, с.8]. Наряду с лексемой знать И.Бродским используется и ее ближайший синоним – глагол ведать (по частотности употребления он не входит в ядро словаря, в связи с чем не попал в таблицу первых десяти глаголов).

Человек и живые существа являются носителями знаний о мире.

Сильно скорблю: Каин не знал этого средства.

(Подражание сатирам, сочиненным Кантемиром) Сверхзнанием обладает у И.Бродского высшая сила – Бог, Ангелы, но и Черт.

Согласно автору, источником знания человека являются, прежде всего: а) априорные знания, часто коррелирующие с убеждениями, б) книги (учебники и другие материальные источники) и в) жизненный опыт. Взгляды поэта совпадают с современными представлениями:

а)...как только Старушка (смерть. – И.С.) погасит свет в)...когда вы больны, необязательно выздоравливать Для И.Бродского знания, которые человек приобрел в процессе жизни, наиболее ценны. В поэтических текстах И.Бродский использует глагол знать в следующих значениях: 1) ‘иметь сведения о ком/чем-либо’; 2) ‘быть знакомым, отличать от других’; 3) ‘уметь’;

4) ‘чувствовать’ и другие (подробнее об этом ниже).

Огромное количество информации человек получает извне посредством зрительного восприятия. Вероятно, именно поэтому во второй части словаря глаголов лексема видеть (а не смотреть) наиболее частотна (см. таблицу 2.3).

Если восприятие объединяет человека со всей живой природой, то речь выделяет его из остального живого мира. В. фон Гумбольдт рассматривал язык как деятельность духа, связывая процесс говорения с интеллектуальной деятельностью. Поэтому не случайно столь частое употребление глагольной пары говорить – сказать в третьей части словаря глаголов, где познание мира человеком связано, в первую очередь, со Знанием, то есть с интеллектуальной деятельностью. Сам Бродский в эссеистике «откровенно отождествляет поэзию и мышление – во всяком случае, поэзия предстает высшей формой языка и наиболее предпочтительной в силу своей свободы формой мышления» [97].

Субъект в стандартной ситуации обозначает, как правило, только лицо:

Мы сидим поздно вечером, и ты говоришь сонливым, Хотя для иных существ владение речью (говорением) тоже представляется возможным.

В актантной рамке данных глаголов присутствуют компоненты, свидетельствующие о возможности перехода глаголов речи в семантические поля других глаголов (передачи информации и интеллектуальной деятельности).

Делиберативный объект при глаголах говорить-сказать в поэзии И.Бродского часто представлен придаточным предложением или прямой речью.

Пошел. Говорит, что он вырастил этого осьминога.

(Подражая Некрасову, или Любовная песнь Иванова) Оценочные маркеры Бродский использует для характеристики субъекта речи.

С целью оценки говорящего актантная рамка может расширяться оценочным актантом.

Сема передачи информации реализуется И.Бродским посредством ряда семантических маркеров: друг с другом, друг другу и т.д.

Ты бежишь по улице, так пустынно, никакого шума, только в подворотнях, в подъездах, на перекрестках, Речь – один из способов овладения знаниями о мире, она же является и орудием распространения этих знаний. Поэтому речевое действие обычно – действие явное, предполагающее адресата.

Однако, кроме внешней, существует и внутренняя речь. Маркером ее у Бродского выступает возвратное местоимение себя.

Таким образом, в поэзии Бродского выступает оппозиция внешняя речь (для другого) – внутренняя речь (когнитивная деятельность для себя). Внутренняя речь есть рассуждение, вывод, постулирование жизненного опыта.

В процессе миропостижения картина мира И.Бродского как смысловая модель эмпирической реальности изменяется. Ее единицами выступают ментальные сущности – концепты. И если в начале творческого пути восприятие мира поэтом осуществлялось в процессе движения (путешествия), то в послеэмигрантский период путь к познанию мира лежит через Знания.

Полагаем, что представленному выше описанию поэтической деятельности возможно приписать статус идиостиля, особенно в плане его эволюции.

В заключение этого параграфа хочется отметить, что набор ядерных лексем второй и третьей частей словаря очень схож. Однако только во второй части в ядре лексикона присутствуют глаголы движения идти, спать, лететь (глагол глядеть мы рассматриваем как синоним смотреть), что лишний раз подтверждает правильность утверждения о концептуализации Бродским жизни как движения. В третьей части этих лексем уже нет, зато присутствуют новые: сказать, думать, дать, мочь. Налицо усиление интеллектуальной и личностной доминанты. Кроме того, в послеэмиграционном творчестве поэта увеличиваются и возможности человека (глагол мочь). Значит, не случайно «главный» глагол второй части словаря не просто уходит с первой позиции, а вообще отсутствует в третьей части ядра словаря. Для Бродского в послеэмигрантском творчестве концептуальным становится Знание.

Словарь глаголов мы рассматриваем как текст, поэтический мир, поэтический идиолект, ибо в нем наглядно представлена динамическая картина мира поэта, ее изменение и развитие.

Далее мы подробно рассмотрим функционирование самых частотных глаголов в поэтических произведениях Иосифа Бродского – идти (доэмигрантский период творчества) и знать (послеэмигрантский период творчества). Мы исходим из того, что множества высказываний, детерминированных семантикой и валентностью одного глагола, позволяют познать семантический объем этого глагола или, по терминологии Ю.Д.Апресяна, нарисовать «лексикографический портрет» [6].

2.3. Ситуация движения в доэмиграционном творчестве Иосифа Бродского Любая деятельность подразумевает действие, так как «именно через действие человек вступает в активные отношения с реальностью... Действие – это координационный центр, регулирующий отношения между человеком и миром» [10, с.3-4].

В лингвистике понятие «действие» обычно ассоциируется с глаголом как классом единиц языка, или частью речи. Однако многие лингвисты не склонны считать значение действия общекатегориальным значением глагола как части речи. А.М.Пешковский, в частности, отмечал: «...ведь действовать могут только живые существа, все остальные предметы не «действуют», а только движутся» (курсив наш. – И.С.) [141, с.78].

Выделение из глагольного класса группы глаголов по критерию ± движение встречается у Г.Фатера. В его семантической классификации глаголов была намечена тенденция вовлечения в нее предметных сущностей – компонентов описываемой глаголом ситуации (см. подробнее [245]). Но настоящую известность получила разработка такого подхода у У.Чейфа, в классификации которого присутствуют семантические конфигурации, включающие не только значение самого глагола, но и семантическую и падежную характеристику имен, сопровождающих его: «...природа глагола определяет,...какие существительные будут глагол сопровождать, какое отношение будут иметь к нему эти существительные и как эти существительные будут определяться в семантическом отношении»

[228]. Итак, глагол определяет поведение других членов предложения, являясь ядром маленькой драмы со своими действующими лицами и обстоятельствами действия (см. подробнее в [197]).

В каждом глаголе закреплен определенный опыт носителей языка, проявляющийся в языковом «поведении» лексемы, и прежде всего в сочетаемостных свойствах. В третьей главе мы покажем, как носитель языка может окказионально использовать глагол и даже создавать новые глаголы для новых ситуаций.

При составлении частотного словаря глаголов в поэзии И.Бродского было выявлено, что самым употребительным в доэмиграционный период творчества поэта является глагол идти ( употреблений), «самый главный» русский глагол движения. Можно предположить, что движение для И.Бродского в наибольшей степени концептуально, что доказывает большое количество глаголов семантического поля движения (181 лексема) в поэтических текстах автора. Показательно, что в послеэмиграционный период творчества этот глагол даже не вошел в ядерную зону (первую десятку), такие изменения происходили в динамической картине мира поэта!

Движение является преобладающим свойством, основным признаком жизни. Принцип познания мира через движение – один из главных в творчестве поэта, особенно доэмиграционного периода. Тема движения раскрывается прежде всего как перемещение в пространстве, «путешествие» и является одной из программных тем.

Метаслово движение, используемое в лингвистике, употребляется в двух значениях: широком – как родовое слово для любого физического движения (во времени и в пространстве) и в узком – как «перемещение» живых существ и предметов. Перемещение есть изменение своего 1) м е с т о п о л о ж е н и я 2) з а (в) определенный промежуток в р е м е н и. Куда будет направлено это движение (перемещение), с какой скоростью оно будет осуществляться, что явится конечным пунктом его (и будет ли он), каким способом произойдет изменение и, наконец, кто или что переместится – вот круг вопросов, связанных с движением.

При анализе глагола идти выяснилось, что субъектом действия в поэзии И.Бродского является главным образом человек, что соответствует русской языковой картине мира.

Субъект-исполнитель действия расширяется и за счет лексем, в которых присутствует сема ‘люди’.

Процессия – слово из кодифицированного литературного языка – означает ‘многолюдное шествие’. Лексема шествие в значении ‘торжественное прохождение’ мотивируется одной из форм глагола идти.

В поэтическом языке мало стандартных фреймов, ибо в идиостиле автора отражается его личный языковой опыт. Если в стандартных фреймах субъект действия – это живое существо, то приравненный к нему исполнитель часто перестает быть стандартным, в результате чего выступают различного вида тропы, чаще всего метафоры и сравнения.

вот он красит деревья, зажигает лампу, лакирует авто...

В данном случае появляется метафора-олицетворение. В тропе присутствует и сема ‘время’ и выступает заложенная в самом слове вечер потенциальная сема ‘движение’.

В примере – синкретический троп, в состав которого входит метафора-олицетворение и сравнение.

Даже статические объекты, в норме не предполагающие динамики, перемещаются.

В результате мы можем утверждать, что в последних четырех случаях субъект антропоморфен.

Иногда в семантике именных номинаций заложена идея бесцельного перемещения и/или отсутствие четкого маршрута.

Кто-то вечно идет возле новых домов в одиночку.

Интересно, что субъекту в доэмиграционной поэзии И.Бродского прежде всего свойственно нецеленаправленное перемещение.

Неважно откуда и куда, неважно – зачем.

То есть движение само по себе символизирует жизнь (ср. с концептуальной метафорой жизнь – это движение).

Введение и частое употребление глаголов брести, бродить, блуждать, плестись подчеркивает бесцельность перемещения.

Всё же иногда цель обозначена, конечный пункт Главное – идти, хоть «к пустому месту», то есть движение соответствует жизни в принципе.

Вариантом пустоты в поэтических текстах Иосифа Бродского служат также холод, вакуум, абсолютный нуль. С ним тесно связан важнейший для автора мотив «после конца» (любви, жизни, личной веры, христианства, мира, даже вечности). Это не пустотанебытие, а «это лишь развертывание пространства» (см. подробнее в [181, с.8]), что характерно для русского постмодернизма.

Обращает на себя внимание тот факт, что в основном перемещение-движение происходит по горизонтали, что логически вытекает из заповедей акмеистов, влияние которых испытывал И.Бродский в раннем творчестве.

Маршрут движения передается часто транзитивными предлогами по + Д.п., сквозь + В.п., вдоль + Р.п., мимо + Р.п., через +В.п.

Не ограниченное начальной и конечной точками движение есть определенная модель мира, которая ассоциируется с незамкнутым пространством, с простором. Коль пространство не имеет ограничений, перемещение в нем может быть и вертикальным.

В раннем творчестве зафиксированы единичные случаи такого движения.

Дефразеологизация известного оборота является основой метафоры. Дно – нижний предел – это конечный пункт, и жизни в том числе. За ним – Тьма.

Там пустота, там нет жизни, там только смерть. Если идти туда, значит, идти на смерть.

Оппозицию свет – тьма можно рассматривать и как оппозицию жизнь – смерть. Анализируя глагол идти и его синонимы, мы обнаружили, что в доэмиграционном периоде творчества И.Бродского наличествует в модели мира оппозиция верх – низ, реализованная в дополнительной – земля – подземное царство.

Указание на скорость движения, как правило, содержится в семантике глаголов: идти быстро – бежать, лететь, нестись, спешить; идти медленно – плестись.

В движении по горизонтали предпочтение отдается перемещению вперед, однако встречаются и случаи перемещения назад.

Таким образом реализуется оппозиция вперед – назад.

Конечно, движение предполагает и срок перемещения, а это, как и скорость, область времени. Но если субъектом-исполнителем является Время, то перемещается оно в пространстве.

Наречие вдаль – маркер передвижения по пространству, оно расширяет горизонт, расширяет пространство.

Манера движения реализуется И. Бродским через оппозицию значительно – незначительно. Левая часть оппозиции представлена глаголами вышагивать, ступать, шагать и шествовать в значении ‘идти торжественно, гордо, оставляя след’.

Правая часть оппозиции представлена глаголами красться в значении ‘идти незаметно, осторожно’, семенить ‘передвигаться мелкими шажками’, сновать ‘двигаться взад и вперед’.

в январских освещенных магазинах.

Говоря об используемых И.Бродским глаголах из семантического поля движения, нельзя не обратиться к лексеме брести, частота употребления которой равна 37. Поэт использует глагол брести в двух значениях: 1) ‘идти бесцельно’, 2) ‘идти с трудом’.

Она бредет с песком, трава-скиталец.

Оппозицию «идти красиво – некрасиво» И.Бродский реализует посредством употребления синонимов глагола идти: плыть – вторичный синоним (термин Е.Куриловича), ковылять.

...под Новый год, под воскресенье, Движение во времени может ограничиваться или не ограничиваться сроком.

Например:

Кто-то вечно идет возле новых домов в одиночку.

Часто при глаголе идти появляются факультативные распространители, выражающие оппозицию «один – совместно с кем-то».

Глагол идти употребляется в поэзии И.Бродского в составе фразеологизмов и фразеосхем.

В последнем примере глагол идти выходит из основного фрейма и переходит на периферию поля глаголов говорения.

Кроме того, глагол идти, являясь типичным представителем группы глаголов движения, может перемещаться по вертикальным синтаксическим полям (см. подробнее [153]), приобретая иное значение, ибо переходит на периферию семантического поля другого глагола. Например:

чуть-чуть литературщины, тоски...

В последнем случае глагол идти переходит в поле глаголов интеллектуальной деятельности, становясь синонимом глагола писать. Таким образом характеризуется Homo faber – «человек созидающий». Типичный глагол движения получает сему высокого творчества – писать стихи.

В другом случае глагол идти является лишь грамматическим показателем состояния действия, маркером действия.

Например:

Выражение идет охота (по Б.Тошовичу, субверб) равнозначно охотиться.

Мы убедились, что движение в узком смысле, то есть перемещение (изменение местонахождения), не осложнено в большинстве случаев начальной и конечной точками движения, целями и последствиями, что в принципе соответствует природе глагола идти как лексемы, в семантике которой заложен признак процессуальности перемещения. Эти смысловые компоненты передаются дериватами глагола идти, которые здесь не рассматривались.

В послеэмигрантском творчестве в текстах И.Бродского встречается иной тип движения – винтовое движение, которое актуализируется в семантике как глагола (наматывать и др.), так и существительного (клубок, спираль). Такое движение – символ развития, становления.

вид неправильных туч, зараженных квадратностью, и версте, чью спираль граммофон до конца раскрутил, Спираль – дорога, путь, устремленный в пространство, это «символ развития, становления» [148, с.108 и далее].

В контексте каждого конкретного произведения, кроме того, выстраивается своеобразный синонимический ряд, соответствующий смысловой доминанте перемещение. В картине мира И. Бродского ‘перемещение‘, ‘движение‘ своеобразно и занимает большое место, то есть поэт реализует концептуальную метафору движение – это жизнь.

То, что такая метафора находится в центре картины мира поэта, в значительной мере придает еще больший динамизм его картине мира.