«Лукоянов И. В. Не отстать от держав. Россия на Дальнем Востоке в конце XIX – начале XX вв. – СПб. : Нестор-История, 2008. — 668 с. ISBN 978-59818-7267-9 В книге исследуется внешняя политика России на Дальнем Востоке на ...»

караульные посты расставлены были вдоль всей ограды миссии». Лишь изредка монарх покидал здание и выходил в сад подышать свежим воздухом. «Иногда он, полумёртвый от страха, решался выезжать с наследником в ближайший дворец для таких неизбежных церемоний как принесение поздравлений своей престарелой матери»89. Пользуясь ситуацией, К.И. Вебер вёл почти каждый вечер долгие беседы с монархом, убеждая «слабохарактерного, но в душе доброго и благонамеренного короля» в необходимости тех или иных мероприятий90.

Подробнее об этом см.: Пак Б.Д. Указ. соч. С.237–239.

Здание российской миссии в Сеуле было выстроено К.И. Вебером на участке, примыкавшем к одному из королевских дворцов. В ограде миссии находились ещё четыре маленьких домика. Левую половину основного здания занимал К.И. Вебер, правую – А.Н. Шпейер.

Королю были предоставлены две комнаты на половине К.И. Вебера (Поездка Генерального штаба полковника Карнеева и поручика Михайлова по Южной Корее в 1895–96 гг. // Сборник географических, топографических и статистических материалов по Азии. Вып.

LXXV. СПб., 1901. С.44-45, 60).

Выписка из частного письма Е.Ф. Штейна 20 февраля 1897 г. (копия) // ОПИ ГИМ. Ф.444. Оп.1. №96. Л.140–141; Пак Б.Б. Российская дипломатия и Корея… С.173–174, 213.

Вебер К.И. Записка о Корее до 1898 г. и после // Российское корееведение. Альманах.

Выпуск второй. М., 2001. С.136.

Король немедленно низложил марионеточное прояпонское корейское правительство и принял ряд мер к удалению японцев из Кореи. Новый кабинет был составлен исключительно из прорусски настроенных сановников.

По мнению В.П. Нихамина, «влияние Японии казалось подорванным, а возможности укрепления позиций царской России – почти безграничными»91.

Несмотря на открывшиеся новые возможности, Петербург опять не взял на себя роль главного защитника и покровителя королевства, продолжив прежнюю политику неопределённости. Просьбы коджона направить в Корею советника правительства по финансовой части, а также офицеров для организации корпуса в 3000 солдат не вызвали энтузиазма. Россия держала в уме прежде всего необходимость урегулировать отношения с Японией, поэтому А.Н. Шпейер получил указание избегать конфликтных ситуаций92. На этом же настаивал посланник в Токио М.А. Хитрово: «Корея от нас никоим образом не уйдёт, пока же надо сделать назад. Прежде всего, чтобы без надобности не показвывать японцам зубы» и не «наносить ударов их самолюбию».

Дипломат был уверен, что Россия не готова к войне на Дальнем Востоке, а японцы после переворота в Сеуле и так должны стать более сговорчивыми93.

Министр иностранных дел А.Б. Лобанов-Ростовский уверял японского поНихамин В.П. Указ. соч. С.155. Но возможности России в Корее даже в тот момент не надо преувеличивать, как это сделал позднее К.А. Алексеев. В своих оценках он явно перегнул палку: у него получалось, что «перевес нашего влияния в сентябре 1897 г. (!–И.Л.) заметно проглядывал во всём и впечатление, что взоры всех классов были обращены к нам с нескрываемым ожиданием и надеждой на что-то, получалось с особой отчётливостью» (К.А. Алексеев – С.Ю. Витте 6 февраля 1898 г. // РГИА. Ф.560.

Оп.28. Д.765. Л.71–72). Следует помнить, что у него был свой резон: чиновник оправдывал действия российских представителей (А.Н. Шпейер, К.И. Вебер, К.А. Алексеев), противопоставляя их «верные» шаги ошибочному курсу МИДа. Однако к сентябрю 1897 г. короля уже не было в российской миссии, а влияние русских в Корее заметно пошатнулось. К.А. Алексеев необоснованно связал позиции Петербурга в королевстве исключительно с расположением монарха («король обыкновенно устраивает против своих же сподвижников заговор с представителями России, научая их, какие именно угрозы нужно употребить, чтобы склонить чинов кабинета к уступчивости»). Эту аргументацию К.А. Алексеева чуть позже успешно использовал С.Ю. Витте, но с иной целью: министр доказывал, что России не следует вести себя активно в королевстве, так как позиции её там крайне непрочны и зависят лишь от симпатий короля. К.А. Алексеев же, составляя оправдательные письма для С.Ю. Витте, расписывал свои успехи, не жалея красок. Его сочинения сыграли роль одного из аргументов для министра финансов, чтобы изменить политику России в Корее, свернув масштабную деятельность. К.А. Алексеев же стремился доказать обратное: активные усилия в королевстве следовало продолжать.

Пак Б.Б. Российская дипломатия и Корея… С.175–176.

М.А. Хитрово – А.Н. Шпейеру 20 февраля 1896 г. // ОР ИРЛИ. Ф.325. Оп.1. №254.

Л.3–6.

сланника в Петербурге Т. Ниши, что он не в курсе корейских дел и что у России нет своей политики относительно королевства94. Отвечая на японские вопросы, сановник лишь выразил уже известное желание сохранить status quo на полуострове95.

В ответ на беспокойство и растерянность японцев, вызванных бегством короля, Россия демонстрировала спокойствие и держала паузу. Энергичное настроение сохраняли лишь российские дипломаты в Корее, особенно – К.И. Вебер96. У них имелись основания, чтобы беспокоиться. Благодушие же российского руководства не выглядело вполне обоснованным: незамерзающий порт так и не был приобретён, о чём постоянно напоминало Морское министерство. В тогдашних обстоятельствах Петербургу ничего не стоило выговорить себе такую гавань у Сеула, что совсем не обязательно повлекло бы за собой ухудшение отношений с Японией. Достаточно было уведомить Токио, что Россия не претендует на большее и пойти на некоторые уступки Стране восходящего солнца. Вместо этого российское руководство делало неуверенные и труднообъяснимые шаги. Так, в мае 1896 г. К.И. Веберу предписали заключить контракт с королём от имени Морского министерства на «уступку»

5730 кв. саженей земли на островах Розу и Чемульпо97. Конечно, для настоящего порта такого участка было явно недостаточно, он годился не более, чем для угольной станции. Вероятно, в тот момент, согласно видам С.Ю. Витте, полноценную гавань искали в Китае, что получило отражение в переговорах с Ли Хунчжаном в мае 1896 г.98 Однако о возможном корейском варианте в Петербурге также не забывали.

Т. Ниши – в Токио 17 февраля 1896 г. // Diplomatic Record Ofce, Ministry of Foreign Affairs of Japan. 2.1.1–2. Part 1. P.20. Это похоже на правду, так как ещё перед началом японо-китайской войны 1894–1895 гг. Т. Ниши «неустанно обивал пороги» в МИДе, пытаясь выяснить отношение России к грядущему столкновению, однако его усилия оказались тщетны. Р.Р. Розен, хорошо знавший Т. Ниши, а вместе с ним и К.А. Губастов, служивший в 1895–1896 гг. вице-директором Азиатского департамента, объясняли это отсутствием у ведомства какой-либо внятной политики в регионе (Губастов К.А.

Мемуары. IХ Азиатский департамент 1895–1897 // ОР ИРЛИ. Ф.212. Оп.1. №18. Л. об. См. также: Lensen G.A. Op. cit. Vol.II. Р.609, 612–613).

Т. Ниши – в Токио 27 февраля 1896 г. // Diplomatic Record Ofce, Ministry of Foreign Affairs of Japan. 2.1.1–2. Part 1. P.76.

М.А. Хитрово даже полагал, что энергичные действия К.И. Вебера продиктованы тем обстоятельством, что вся ответственность лежала уже не на нём, а на А.Н. Шпейере (однако надо иметь в виду, что посланник в Токио был пристрастен, открыто покровительствуя А.Н. Шпейеру, которого хорошо знал по совместной службе в Японии) (М.А. Хитрово – А.Н. Шпейеру 20 февраля (3 марта) 1896 г. // ОР ИРЛИ. Ф.325. Оп.1.

№254. Л.6–6 об.).

Черновик телеграммы К.И. Веберу 2 мая 1896 г. // ГАРФ. Ф.568. Оп.1. Д.145. Л.57.

Подробнее об этом см. главу 4 «Русско-китайский союзный договор 1896 г.»

5.5. Русско-японские соглашения по Корее 1896 г.

Одновременно с решением вопроса о железной дороге в Маньчжурии Россия вступила в переговоры с Японией по поводу Кореи. Посланник в Токио М.А. Хитрово полагал, что две страны смогут достичь соглашения по делам Дальнего Востока на основе противостояния общему (!) врагу – Англии.

Единственным препятствием этому дипломату представлялся корейский вопрос99. М.А. Хитрово повторил свои суждения, изложенные А.Н. Шпейеру, и министру иностранных дел. Он не намеревался отказываться от королевства, полагая, что «Корея от нас не уйдёт, и рано или поздно, тем или иным путём она сделается нашим достоянием». В отличие от С.Ю. Витте дипломат предлагал «всё внимание наше» обратить на Японию «как на единственную на Крайнем Востоке боевую величину, с которою приходится всем и весьма серьёзно считаться». М.А. Хитрово выступал за соглашение с Токио для того, чтобы оттянуть время, хотя бы до завершения строительства Сибирской железной дороги. Конфликта со Страной восходящего солнца он не исключал и был уверен в успешном его исходе, но содрогался при мысли о необходимых для этого усилиях100.

В Японии же и после 1895 г. большая часть государственных деятелей (прежде всего Х. Ито и А. Ямагата, а также Ю. Комура, будущий министр иностранных дел в 1901–1905 гг. и посланник в Лондоне с 1900 г. Т. Хаяши) придерживалась курса на соглашение с Россией о Корее. Надо признать, что для такой надежды у японцев имелись основания.

19 февраля 1896 г., за два дня до своего назначения главой специальной миссии в Россию, командовавший японской армией в войне с Китаем генерал А. Ямагата посетил российского посланника М.А. Хитрово и в неофициальной беседе высказал намерение решить корейский вопрос полюбовной договорённостью между Токио и Петербургом102. На следующий день исполнявший обязанности министра иностранных дел К. Сайонджи предложил провести переговоры в Сеуле между К.И. Вебером и Ю. Комурой, на что А.Б.

Лобанов-Ростовский немедленно согласился103. Наконец, 5 марта 1896 г. состоялась встреча М.А. Хитрово с премьер-министром Х. Ито. Собеседники Справка о последовательно сделанных японским правительством предложениях в целях мирного разрешения корейского вопроса [1901 г.] // АВПРИ. Ф.150. Оп.493.

Д.184. Л.46–52.

М.А. Хитрово – А.Б. Лобанову-Ростовскому, б/д. [после 21 февраля 1896 г.] (черновик) // ОР ИРЛИ. Ф.325. Оп.1. №242. Л.1–3 об. В Токио М.А. Хитрово уверял японцев, что Россия заинтересована лишь в том, чтобы слабая Корея не стала орудием в руках противников Петербурга – и не более того (Lensen G.A. Op. cit. Vol.II. Р.614).

Гальперин А. Англо-японский союз 1902–1921 годы. М., 1947. С.62–63.

Пак Б.Б. Российская дипломатия и Корея… С.181–182.

Там же. С.179.

осторожно говорили о взаимопонимании, дипломат настаивал, что корейский вопрос нельзя рассматривать в отрыве от остальных дальневосточных дел и что у Японии и России нет почвы для конфликта. С этим полностью согласился Х. Ито104. В итоге Россия вступила в переговоры с Японией, не приобретя гавани и «взяв таким образом на себя косвенное обязательство не предпринимать в Корее односторонних действий»105. Это можно расценить как важную уступку, сделанную Токио.

Японцы первыми, 24 февраля 1896 г., представили свои предложения по содержанию русско-японского договора по Корее. Во-первых, они хотели, чтобы король немедленно вернулся в свой дворец, обещая дать своим войскам в Сеуле инструкцию ограничиться защитой японских подданных и их имущества. Во-вторых, японцы соглашались на взаимные, русские и их советы королю по формированию нового правительства. И в-третьих, японцы желали бы защитить своих сторонников в Корее от расправы корейцев106. Это было значительно скромнее прежних вожделений Токио.

2 марта М.А. Хитрово передал К. Сайонджи ответные «пункты» России.

Их было пять: король вправе вернуться в свой дворец когда захочет, российский и японский представители станут помогать монарху в формировании правительства, а также свидетельствовать необходимость в иностранных войсках для защиты телеграфных линий. Разумеется, обе стороны обещали действовать в согласии друг с другом107.

После этого обмена мнениями переговоры переместились в Сеул, их стали вести Ю. Комура и К.И. Вебер. И там они продвигались с неменьшим трудом.

Российская сторона предложила проект договора, состоявший из двух частей (открытой и секретной). «Пункты явного соглашения» закрепляли принцип равных возможностей сторон в Корее на основании признания независимости королевства и содействия ему (помощь в организации финансов и армии).

Секретная часть включала в себя военные вопросы, предусматривая направление на полуостров равного количества русских и японских войск в случае возникновения там беспорядков и обязательное сохранение между ними свободной зоны. Превосходство России закреплялось обоюдным признанием сложившегося положения дел: король находился под защитой русского отряда согласно Резюме беседы М.А. Хитрово и Х. Ито 5 марта 1896 г. // Ниппон гайко буншо (Документы японской дипломатии, подготовленные японским министерством иностранных дел). Т.29. Токио, 1954. С.761–764.

Нихамин В.П. Указ. соч. С.157–158.

Японский проект соглашения с Россией по Корее (24 февраля 1896 г.) // Ниппон гайко буншо… С.741–742; Lensen G.A. Op. cit. Vol.II. Р.615.

Ответ на предложения императорского (японского – И.Л.) правительства, представленный М.А. Хитрово 2 марта 1896 г. // Ниппон гайко буншо… С.748; Lensen G.A. Op.

cit. Vol.II. Р.617.

своему желанию до тех пор, пока не сформирует собственную охрану108. Судя по карандашным пометам на проекте, этот пункт как раз не устраивал японцев и вызывал споры. Позднее, уже после подписания соглашения японский посланник в Петербурге Т. Ниши предлагал хотя бы смягчить его формулировку, например, обязать Россию немедленно удалить своих солдат после того как король, наконец, обзаведётся охраной из соотечественников109. Однако тогда К.И. Вебер не пошёл на уступки. Его позиция вызывала в Токио большое недовольство, японцы пожаловались в Петербург и – что удивительно – встретили понимание, по крайней мере, на словах110. А.Б. Лобанов-Ростовский пообещал, что укажет дипломату, чтобы тот «хорошо относился» к японским предложениям111.

Однако, несмотря на демонстративное желание уступить, министерство как будто не спешило одёрнуть К.И. Вебера. 10 (22) марта 1896 г. он представил свои соображения (меморандум) по русско-японскому соглашению из четырёх статей. Дипломат настаивал на праве корейского короля оставаться в русской миссии, пока он это желает, до создания собственной охраны. Король по своей воле формирует новое правительство из министров, «известных как либеральные и прогрессивные». За японцами оставалось право держать для охраны телеграфной линии не более 200 солдат, а также охрану японского сетлемента. Попытки представителей Токио внести некоторые изменения в этот текст, в частности, право японского посланника советовать королю вернуться во дворец и некоторые другие К.И. Вебер категорически отверг112.

Соглашение в Сеуле было заключено 2 (14) мая 1896 г. Его текст сильно отличался от первоначального проекта. Из него исчезло большинство условий, остались лишь те, на которых К.И. Вебер настоял: в документе признавалось, что король пребывает в русской миссии столько, сколько захочет, и резко ограничивались возможности Токио держать в Корее свои войска – только 800 человек на всё королевство с таким же правом у России113. Получалось, что в Сеуле Японию вынудили признать свершившиеся перемены, взамен она получила лишь уверение в сохранении независимости Кореи. Конечно, это не устраивало Токио. Дело в том, что Россия использовала новые возможности не столько для того, чтобы закрепить своё влияние в королевстве, сколько затем, чтобы выдавить оттуда Японию, лишить её преимущественного влияния.

«Пункты явного соглашения» и «пункты секретного соглашения» // Diplomatic Record Ofce, Ministry of Foreign Affairs of Japan. 2.1.1–2. Part 2. P.641–647.

Т. Ниши из Москвы – в Токио 7 июня 1896 г. // Там же. P.657–660.

Г. Мицуо (Токио) – Т. Ниши (Петербург) 1 мая 1896 г. // Там же. Part 1. P.261.

Т. Ниши – Г. Мицуо 8 мая 1896 г. // Там же. P.281.

Г. Мицуо – Т. Омайе (Петербург) 5 мая 1896 г. // Ниппон гайко буншо… С.785–787;

Lensen G.A. Op. cit. Vol.II. Р.620–621.

Сборник договоров России с другими государствами 1856–1917. М., 1952.

С.290–291.

Чтобы изменить положение дел, японцы воспользовались первым подходящим поводом. На коронацию Николая II в Москву прибыла делегация Страны восходящего солнца во главе с А. Ямагатой. Когда соглашение в Сеуле было заключено, японское посольство находилось уже в пути. До Москвы оно добралось 5 (17) мая 1896 г. Генерал приехал с инициативой разделить Корею: за Россией предлагалось оставить большую часть полуострова с портами на западном и восточном побережье, Япония претендовала лишь на южную часть с Сеулом114. А. Ямагата ехал в Москву без детальных инструкций, лишь с общим указанием подписать соглашение для обеспечения стабильности в Корее и обеспечения там законности и правопорядка (чего японцы сами и разрушали в нужные им моменты)115. 12 (24) мая он представил А.Б. Лобанову-Ростовскому предложения Токио. 6 пунктов были нацелены на то, чтобы утвердить равные права сторон на случай вмешательства в корейские дела, будь то финансы или беспорядки. Конечно, независимость королевства подтверждалась, но на случай ввода на полуостров русских и японских войск Страна восходящего солнца желала бы разделить зоны их пребывания (север и юг) с нейтральной полосой между ними116. В сущности, японский проект означал введение режима протектората в королевстве. Однако Петербург не принял предложения, ответив, что оно противоречит принципу независимости Кореи, только что закреплённого в соглашении Комура–Вебер117.

Россия не отвергла принцип раздела королевства на сферы возможной военной оккупации, но стороны упёрлись в то, где и как провести линию разграничения. Японцам пришлось согласиться с тем, что этот вопрос следовало подробно разработать. За позицией Петербурга скрывалось, вероятно, нежелание заключать подобное соглашение: в сложившейся ситуации оно давало Токио возможности закрепиться в Корее, хотя бы только в южной её части. Конечно, России не имело смысла помогать японцам, тем более в то время, когда король находился в русской миссии118.

Hackett R.F. Yamagata Aritomo in the Rise of Modern Japan, 1838–1922. Cambridge (Mass.), 1971. P.173. Американский историк полагает, что целью А. Ямагаты было подтверждение сеульского соглашения Вебер–Комура и его развитие вплоть до разделения королевства на сферы влияния (с такой идеей, по его сведениям, был согласен военный агент в Японии К.И. Вогак, поддерживавший с генералом дружеские отношения). Но как показали дальнейшие события, в Токио не собирались довольствоваться половиной Кореи, претендуя на весь полуостров.

Lensen G.A. Op. cit. Vol.II. Р.628–629.

Ibid. Р.630–631.

Справка о последовательно сделанных японским правительством предложениях в целях мирного разрешения корейского вопроса [1901 г.] // АВПРИ. Ф.150. Оп.493. Д.184. Л.46–52.

Б.А. Романов, склонный подчёркивать агрессивные намерения России относительно Кореи с 1880-х гг., приводит в качестве аргумента того, почему японское предложение В итоге сторонам пришлось вернуть в соглашение те пункты, которые предлагались в первоначальном проекте К.И. Вебера, но не были приняты японцами в Сеуле. Их редакция несколько изменилась, но смысл остался прежним: равенство Петербурга и Токио в Корее, поддержка её самостоятельности и невозможность односторонних действий в королевстве119. Документ такого содержания 28 мая (9 июня) 1896 г. подписали в Москве А.Б. ЛобановРостовский и А. Ямагата120.

То есть, по большому счёту, визит А. Ямагаты завершился с весьма незначительными результатами121. Он сам, не скрывая некоторого разочарования, сказал английскому послу в Петербурге Н. О’Конору, что заверения, полученные им в России, оказались лишь «не во всём неудовлетворительными»122. Для Петербурга всё выглядело иначе. Вероятно, контакты с А. Ямагатой увязывались не только с ситуацией вокруг Кореи, но и с параллельно шедшими переговорами с Ли Хунчжаном. Желание Китая и его готовность идти на уступки контрастировали с твёрдой позицией Токио. Это подчеркнул князь Э.Э. Ухтомский, убеждавший Николая II, что «наша дружба с Японией желательна в области мореходно-торгового общения, но малейшая уступка её честолюбивым стремлениям (хотя бы с целью отвести у неё глаза, пока не готова Сибирская дорога) есть, по моему смиренному мнению, страшный для нас ущерб вперёд»123.

Похоже, что примерно так же думал тогда и С.Ю. Витте, ставший к тому моменту главным архитектором российской дальневосточной политики.

Не удивительно, что оба соглашения по Корее, и сеульское, и московское, не устраивали японцев. Они подписали документы только потому, что они ограничивали возможности России и свидетельствовали об отсутствии у Петербурга намерения захватить Корею. С другой стороны, русско-японские договоры по Корее отразили также желание России урегулировать отношения с Японией, не доводя дело до конфликта124. Но уступать просто так королевство было отвергнуто, записку В.Н. Ламздорфа «после 7 мая 1903 г.», составленную в ответ на записку К.И. Вогака о значении договора 26 марта 1902 г. об эвакуации Маньчжурии (Романов Б.А. Указ. соч. С.142–143). Но в 1903 г. отношение к Корее было совсем иным, оно в основном определялось влиянием безобразовцев. Для 1896 г. нет никаких данных, свидетельствовавших об интересе Петербурга к королевству как объекту колониальной экспансии.

Lensen G.A. Op. cit. Vol.II. Р.632–633.

Сборник договоров России с другими государствами 1856–1917. М., 1952.

С.295–296.

Hackett R.F. Op. cit. P.175.

Н. О’Конор – Р. Солсбери 14 июня 1896 г. // PRO FO. 65/1515. Р.34–37.

Э.Э. Ухтомский – Николаю II 12 мая 1896 г. // ГАРФ. Ф.543. Оп.1. Д.171. Л.2 об.

124 Нихамин В.П. Указ. соч. С.158–160. Трудно согласиться с мнением Б.А. Романова, Россия не собиралась. Поэтому соглашения 1896 г. нельзя рассматривать как компенсацию Стране восходящего солнца за потерю Японией Ляодуна и как решение русско-японских противоречий по Корее. Точнее будет сказать, что вопрос о будущем Кореи оказался пока отложен.

5.6. Корейская политика России в 1896 – начале 1898 гг.

Несмотря ни на что, коджон не оставлял попыток заручиться более масштабной и энергичной поддержкой России. Для этого он воспользовался поводом – коронацией Николая II. Для участия в торжественной церемонии в Москву было направлено специальное посольство во главе с Мин Ёнхваном.

Корейцы надеялись получить от России помощь в создании национальной армии (в том числе 200 военных инструкторов), в совершенствовании государственного управления. Они также добивались согласия Петербурга соединить русские и корейские телеграфные линии и, наконец, предоставления займа в 3 млн. иен. А.Б. Лобанов-Ростовский дал корейцам уклончивые ответы, прямо не отвергая их ходатайства, но и не соглашаясь исполнить их. Единственным прямым «да» стала готовность соединить телеграфные линии, а «нет» – отказ охранять короля, если он покинет русскую миссию и переедет в свой дворец.

Но для корейского посольства именно это являлось важнейшим вопросом.

Министр иностранных дел явно уклонялся от прямого содействия Сеулу, чтобы не нарушать русско-японских договорённостей125. Корейцы о них пока не знали и были явно озадачены126. Они, вероятно, не понимали политическую линию Петербурга, который с трудом нащупывал равнодействующую линию между его политикой в Китае и отношениями с Сеулом и Токио.

Совсем иную оценку действий Петербурга дал Б.А. Романов, первым опубликовавший полный текст ответных пунктов России на просьбы корейского короля127. Он усмотрел в них «сепаратную программу действий в Корее», который полагал, что российское руководство подписало соглашение с А. Ямагатой «в твёрдом намерении не считаться с принятыми на себя обязательствами», стремясь к установлению протектората над королевством (Романов Б.А. Указ. соч. С.144, 146).

Б.Д. Пак решил, что Россия отказалась от договора с Кореей из-за того, что перед этим заключила договор с Китаем: «в Петербурге считали, что после подписания союзного договора с Китаем нет надобности в подписании такого же договора с Кореей»

(Пак Б.Д. Указ. соч. С.258). Но секретное соглашение с Китаем появилось вовсе не изза того, что Петербург был сильно обеспокоен безопасностью границ соседа. Россия преследовала, прежде всего, свою собственную выгоду – право на железную дорогу в Маньчжурии и, как в Петербурге надеялись, незамерзающий порт. От Кореи же в России ничего подобного в тот момент не хотели, единственный интерес заключался в нежелании видеть у своих сухопутных рубежей японцев.

Пак Б.Д. Указ. соч. С.248–257.

Романов Б.А. Указ. соч. С.143–145.

осуществляемую за спиной Японии, стремясь подчеркнуть значительные расхождения с содержанием русско-японских соглашений Лобанов–Ямагата и Вебер–Комура. Однако следует посмотреть на ситуацию и с другой стороны:

ничего принципиально нового русские ответы не содержали, представляя собой туманные обещания, большая часть которых так и не была выполнена.

Скорее их можно рассматривать как желание уклониться от установления протектората, чем действительно ввести его.

Летом 1896 г. после успешных переговоров и заключения секретного соглашения с Пекином, предусматривавшем строительство КВЖД, а также двух договоров с Токио по Корее Петербург мог подвести черту под предшествовавшей дальневосточной политикой. Очевидно, что к этому моменту в ней начал господствовать С.Ю. Витте, сделавший ставку на экономическое проникновение в Китай. Корея в таких обстоятельствах отходила на задний план, играя прежде всего роль буфера по отношению к Японии. Правда, оставался ещё вопрос о приобретении незамерзающего порта, но министр финансов надеялся, что что его удасться получить в Китае, несмотря на неудачу переговоров об этом в 1896 г. в Москве с Ли Хунчжаном. Тем не менее, после того как обсуждение вопроса о незамерзающем порте завершилось безрезультатно, С.Ю. Витте сразу обозначил своё внимание к корейским делам128.

В сентябре 1896 г. министр финансов встревожился в связи с вопросом о ширине колеи на строящихся в Корее железных дорогах. Указом короля июля 1896 г. для трассы Сеул–Чемульпо, которую планировали соорудить американцы (Д. Морс), была разрешена узкая, европейская колея129. Её же намеревались использовать французы, получившие концессию на дорогу Сеул–Ыйчжу130. После этого С.Ю. Витте обратился с просьбой к Н.П. Шишкину, чтобы МИД настоял на отказе от такого решения: министр финансов планировал построить ветку от КВЖД на соединение с корейскими дорогами. До этого, когда К.И. Вебер обратил внимание МИДа на вопрос о ширине Там же. С.147–158.

В 1895 г., заключая договор с Японией, корейское правительство обязалось немедленно приступить к сооружению железных дорог Сеул–Инчхон и Сеул–Пусан. Однако из-за событий осени 1895 г. концессия на сооружение дороги Сеул–Инчхон была передана американцу Д. Морсу, невзирая на протесты японцев. Он начал строительство в марте 1897 г., но вскоре начал искать денег и заговорил о продаже концессии, которую были готовы приобрести японцы. Однако в марте 1898 г. Д. Морс продал свою концессию французской фирме «Фив-Лилль» за 3 млн. иен (Шипаев В.И. Указ. соч.

С.34–36).

Романов Б.А. Указ. соч. С.151. Однако за три года фирма «Фив-Лилль» так и не начала строительства, после чего концессия была аннулирована, а сооружение дороги передали корейским компаниям. Они начали работу в 1902 г., но делали дорогу очень медленно (Шипаев В.И. Указ. соч. С.38–39).

железнодорожной колеи в Корее, он даже не получил ответа. Российские дипломаты быстро добились того, что королевский указ был отменён в начале 1897 г.132 5 декабря 1896 г. Министерство финансов также запросило у внешнеполитического ведомства информацию об экономическом положении Кореи и об инициативе дипломата Н.А. Шуйского, выступившего ещё в 1889 г. с идеей открытия православной миссии на полуострове133.

Вопрос же о корейском займе более всего волновал МИД, но не министра финансов. Внешнеполитическое ведомство встревожили слухи о готовящемся внешнем займе Кореи, упоминавшие Японию, Англию и Францию. Российский МИД посоветовал королю не брать денег за границей, пока в королевство не приедет чиновник Министерства финансов134. Командировка представителя Министерства финансов в Китае Д.Д. Покотилова в Корею состоялась с 13 августа до 6 ноября 1896 г.135 Чиновник не усмотрел принципиальных препятствий для займа, хотя и отметил крайнюю примитивность корейских финансов136.

1 ноября 1896 г. С.Ю. Витте согласился предоставить королевству деньги через Русско-Китайский банк под обеспечение податями и таможенными доходами и при условии наблюдения за поступлением государственных доходов со стороны русского чиновника137. Столь осторожное отношение к займу и его жёсткие условия отражали не только заботу С.Ю. Витте о русской казне, но и свидетельствовали, что для министра финансов он не носил политического характера. Тем не менее, наверняка С.Ю. Витте взвешивал заём и отношения с Японией, не имея возможности в тот момент принять точное и аргументированное решение. Поэтому, несмотря на то, что король немедленно согласился на условия предоставления займа, далее сановник стал тянуть с предоставлением денег. Возможно, неторопливость главного в тот момент архитектора российской дальневосточной политики вызывалась неясным для него исходом РГИА. Ф.560. Оп.28. Д.24. Л.61–62.

Пак Ро Бёг. Борьба капиталистических держав за железнодорожные концессии в Корее в конце ХIХ – начале ХХ веков и позиция России // Россия и народы стран Востока. Иркутск, 1993. С.55.

Волохова А.А. Из истории российской политики на Дальнем Востоке: МИД, Министерство финансов и учреждение духовной миссии в Корее // Проблемы Дальнего Востока. 1998. №4. С.115.

А.Б. Лобанов-Ростовский – К.И. Веберу 25 июня 1895 г. // АВПРИ. Ф.191. Оп.768.

Д.80. Л.6.

Японский заём в 3 млн. иен Корея должна была погасить в 1898–1899 гг. (Пак Б.Б.

Российская дипломатия и Корея… С.198, 200. У Б.Б. Пак в одном месте говорится о иенах, в другом – о мексиканских долларах). Один мексиканский доллар по курсу г. составлял 0,65 российского рубля, в 1895 г. – 0,67. Иена почти равнялась рублю.

Романов Б.А. Указ. соч. С.153–154.

АВПРИ. Ф.191. Оп.768. Д.80. Л.14.

переговоров о незамерзающем порте с Китаем: надеясь на успешный их результат, он предпочитал ждать138. Действия С.Ю. Витте ещё раз свидетельствовали о том, что Корея не рассматривалась им как цель российской политики, а играла в его комбинациях лишь второстепенное место.

Российское руководство избрало тактику оттяжек и обещаний, понимая, что выполнение желаний корейского монарха в полном объёме невозможно, в том числе из-за русско-японских соглашений. Но проблемы в Корее существовали, их требовалось решать, если не с помощью России, то других стран. Так, летом 1896 г. корейские таможни возглавил англичанин Л. Броун, быстро урегулировавший финансы королевства. Благодаря его усилиям Корея избавилась от хронического дефицита бюджета и сумела по итогам 1896 г. выплатить Японии 1 млн. иен. К осени 1897 г. Л. Броун планировал погасить ещё 1,4 млн. иен139.

Тем не менее, король не отказался от желания вовлечь Россия в корейские дела.

Чтобы подтолкнуть Петербург к более решительным действиям, он начал привлекать русских к освоению горных и лесных богатств королевства.

10 (22) апреля 1896 г. благовещенский мещанин М.Д. Нищенский стал обладателем обширной концессии на 15 лет на разработку золота и других полезных ископаемых в части провинции Хамкиондо при условии выплаты королю 25% от добытого. В тексте соглашения оговаривалась также возможность для М.Д. Нищенского вести монопольную разработку золота, серебра и каменного угля по всей Корее, если ему удасться обнаружить новые месторождения (коварная статья, так как корейцы могли объявить любое из них давно известным). Кроме того, концессионер получал широкие права по заготовке необходимого ему леса, право приглашать специалистов из России в неограниченном количестве (только чернорабочих следовало набирать обязательно из корейцев), иммунитет от вмешательства чиновников и разрешение на беспрепятственный вывоз добытых благородных металлов140. Предоставление заурядному авантюристу столь обширных полномочий носило, без сомнения, политический характер.

Свою концессию М.Д. Нищенский получил при активном содействии Н.Г. Матюнина, служившего тогда ещё пограничным комиссаром. ПоБ.А. Романов приписал это «боязни потерь», полагая, что министр финансов действовал, «не отдавая себе отчёта в политических последствиях такой медлительной тактики» (Романов Б.А. Указ. соч. С.154).

В. Полянский – Д.Д. Покотилову 5 мая 1897 г. // РГИА. Ф.560. Оп.29. Д.53.

Л.17–19.

Концессионный договор (копия) // АВПРИ. Ф.191. Оп.768. Д.73. Л.3, 5; Д.107.

Л.12–16. Концессию М.Д. Нищенского планировал перекупить Н.И. Непорожнев, но при ближайшем рассмотрении оказалось, что её условия невыгодны (в частности, отчисление 25% добытого металла в пользу короля), а район разработок был выбран крайне неудачно.

видимому, благодаря его настоянию в концессии появился пункт, разрешавший иметь специальную охрану предприятия из русских солдат. Н.Г. Матюнин объяснял свои усилия необходимостью покровительствовать русским предпринимателям в Корее, если даже они имели сомнительную репута цию141. Правда, такую же сомнительную репутацию заработал и сам Н.Г. Матюнин: он потребовал от М.Д. Нищенского за помощь отчисления 5% добываемого металла в пользу своей супруги, для чего намеревался ввести её в состав пайщиков предприятия. Кажется, этого концессионеру удалось избежать. Впрочем, он так и не приступил к использованию полученных им прав из-за отсутствия денег.

28 августа (9 сентября) 1896 г. владивостокский купец I гильдии Ю.И. Бринер получил от корейского короля право на разработку лесных массивов площадью около 5000 квадратных вёрст на севере Кореи в бассейне пограничной реки Ялу сроком на 20 лет под залог всего в 15 тыс. руб. Концессионеру также давались широкие права: строить заводы и мастерские, прокладывать шоссейные и железные дороги и т.п. Со своей стороны Ю.И. Бринер обязывался начать рубку леса не позже, чем через пять лет после выдачи концессии, в противном случае она аннулировалась142. Такой широкий объём прав свидетельствовал, что эта концессия была выдана явно с политическими целями.

Эти две концессии стали наиболее яркими примерами активности подданных России в королевстве в эти (1896–1897) годы. Можно привести и другие, в частности, деятельность отставного генерала С.А. Соломко, домогавшегося целого ряда концессий (преимущественно угольных) с монопольными правами143. Эти факты нельзя рассматривать как движение российского капитала в королевство: ходатаями за концессиями выступали, как правило, люди с авантюристическим складом характера, не имевшие ни приличной деловой репутации, ни достаточных средств для реализации полученных прав. Конечно, они рассчитывали выгодно продать данные им возможности.

Показательно, что ни в одном случае они не пользовались поддержкой и кредитом Министерства финансов, без чего была невозможна любая успешная деятельность на Дальнем Востоке.

Н.Г. Матюнин – К.И. Веберу 3 мая 1896 г. // АВПРИ. Ф.191. Оп.768. Д.73. Л.10–11.

Согласно имеющейся справке, М.Д. Нищенский, благовещенский мещанин, занимавшийся торговлей, в 1894 г. был обвинён в убийстве, но не был осуждён из-за недостаточности улик (Там же. Л.9).

Текст концессии опубликован в книге: Гиппиус А.И. О причинах нашей войны с Японией. С приложениями (документы). СПб., 1905. С.52–55. Подробнее об истории концессии Бринера см. главу 9 «Безобразовцы: царская “неофициальная” политика на Дальнем Востоке в 1898–1904 гг.»

Д.Д. Покотилов – П.М. Романову 25 сентября 1896 г. // РГИА. Ф.560. Оп.28. Д.24.

Л.55–57.

Расположение короля к России вызвалось, конечно, интересами его борьбы с прояпонской партией, которая за несколько лет значительно усилилась.

Готовность монарха идти на уступки не надо преувеличивать, она вовсе не была безграничной. Коджон не делал ставку исключительно на Россию: в это же время он выдал концессию на строительство железной дороги от Сеула до устья р. Ялу французской компании, зато японцам, просившим концессию на железную дорогу Сеул–Фузан, отказал144.

Свои обещания Россия медленно, но выполняла. 9 (21) октября 1896 г.

в королевство прибыли 3 российских офицера и 10 унтер-офицеров и врач для создания корейской армии145. Предполагалось, что их число вскоре существенно увеличится, так как перед ними стояла задача – подготовить по проекту Д.В. Путяты 40-тыс. корпус для защиты королевства. Из неторопливости Петербурга следует, что он по-прежнему не имел внятного представления, как использовать свои возможности в Корее.

Официальный курс России в королевстве как бы застрял между двумя определённостями, власть никак не могла сделать выбор, стремилась балансировать, понимая неустойчивость и недолговечность такой политики. Анализ ситуации вокруг Кореи попытался сделать новый (с февраля 1897 г.) посланник России в Токио Р.Р. Розен. Он исходил из того, что Япония готовится к войне за Корею. Интерес России в королевстве – это незамерзающая гавань, но безопасность её нельзя обеспечить влиянием или протекторатом: «такой порт не может быть построен иначе как на русской территории». Япония, «убедясь окончательно в невозможности прийти к соглашению с нами по корейским делам, несомненно станет искать опоры у Англии и столь же несомненно найдёт у неё готовность оказать ей нравственную, по крайней мере, поддержку»146.

Россия же не имеет союзников, так как ни Германия, ни Франция не поддержат её прямо в случае возникновения военного конфликта на Дальнем Востоке147.

Союзный договор с Китаем не следует принимать в расчёт в силу слабости китайской армии. К тому же Япония сделает всё, чтобы перетянуть Пекин на Справка «Вопрос о заключении займа для корейского правительства» // РГИА.

Ф.560. Оп.28. Д.21. Л.91–95.

Позднее их число увеличилось до 6 офицеров и 20 унтер-офицеров (Старый консул.

Россия в Корее. История одного неудавшегося мирного завоевания. Из воспоминаний и переживаний свидетеля и очевидца // Возрождение. 1935. 11 апреля. №3599. С.2).

Подробнее об этом см.: Афанасьев-1-ый, Грудзинский Н. Русские инструкторы в Корее в 1896–1898 гг. Хабаровск, 1898; Симанский П.Н. Указ. соч. С.214–218; Lensen G.A.Op.

cit. Vol.II. Р.648–674.

Розен Р.Р. Добавление к «Записке о положении России на Крайнем Востоке» 12 апреля 1897 г. // АВПРИ. Ф.150. Оп.493. Д.200. Л.57–57 об.

Розен Р.Р. Записка о положении России на Крайнем Востоке 12 апреля 1897 г. // АВПРИ. Ф.150. Оп.493. Д.200. Л.73 об.

свою сторону. Выход Р.Р. Розен искал в том, чтобы немедленно вооружаться и держать на окраине армию численностью не менее 75 тыс. человек. Тогда же, «когда мы будем достаточно сильны на Крайнем Востоке, чтобы вопреки Японии и Англии установить и упрочить свой протекторат над Кореею, мы будем также достаточно сильны, чтобы прямо присоединить к России всю Корею.

Но этот день так далёк, что о нём покамест позволительно только мечтать»149.

Пока же, по мнению Р.Р. Розена, следовало озаботиться немедленным приобретением порта в Корее и искать договорённости с Японией относительно раздела королевства. Вожделение приобрести весь полуостров, по его оценке, не могло быть основанием для политики150.

В.Н. Ламздорф же в инструкции, данной в мае 1897 г. барону, подчеркнул, что Россия не имеет намерения присоединить Корею, но продолжит бороться с происками японцев в королевстве. Ему также следовало стремиться к усилению в королевстве «нашего политического влияния для того, чтобы Корея, подпав под влияние какой-либо другой державы, не сделалась для нас если не опасным, то, во всяком случае, таким соседом, с которым придётся считаться в эпохи политических осложнений». Одновременно граф на первое место в российской дальневосточной политике поставил установление дружеских отношений с Японией. Противореча своему же тезису о недопустимости укрепления в Корее других держав, товарищ министра отдавал торговые преимущества в королевстве Токио151. От таких указаний у дипломатов вряд ли могло сложится внятное впечатление, каким образом возможно исполнить желаемое Петербургом. Вдобавок в России вообще не воспринимали корейское руководство как способное на какие-то самостоятельные шаги. При всей слабости центральной власти в королевстве это всё-таки было ошибкой. Само по себе действовало Морское министерство:

моряки в это время активно присматривали себе удобную бухту в Корее.

В частности, в феврале 1897 г. они провели картографическую съёмку острова Кожедо (Каргодо), убеждённые, что Петербург готовится захватить и укрепить остров в ответ на японскую угрозу завоевать королевство152. Однако такое заключение оказалось поспешным. Весной 1897 г. Р.Р. Розен перед отРозен Р.Р. О значении нашего союза с Китаем ввиду наших отношений с Японией апреля 1897 г. // АВПРИ. Ф.150. Оп.493. Д.200. Л.60–65.

Розен Р.Р. Добавление к «Записке о положении России на Крайнем Востоке» 12 апреля 1897 г. // АВПРИ. Ф.150. Оп.493. Д.200. Л.57 об. – 58.

Розен Р.Р. Записка о положении России на Крайнем Востоке 12 апреля 1897 г. // АВПРИ. Ф.150. Оп.493. Д.200. Л.97–98.

Проект инструкции Р.Р. Розену, одобренный Николаем II 9 мая 1897 г. (копия) // ОПИ ГИМ. Ф.444. Оп.1. Д.105. Л.29–29 об.; Пак Б.Б. Российская дипломатия и Корея. Кн.2:

1888–1897. М., 2004. С.220–221.

Цывинский Г.Ф. 50 лет в императорском флоте. Рига, [1921]. С.157.

правлением в Японию имел разговор с П.П. Тыртовым и был крайне удивлён «совершенною неопределённостью вожделений Морского министерства».

Справедливости ради, надо признать, что моряки находились перед крайне сложным выбором. Порт Лазарев они сами признали негодным, а бухта на южной оконечности полуострова (Масанпо или Кожедо) обуславливала захват всей Кореи: обязательным условием незамерзающего порта являлась железная дорога к нему. Этого требовали соображения безопасности коммуникаций нового порта: Россия была слишком слаба, чтобы конкурировать на море с флотами крупнейших держав, особенно – британским153.

Между тем, ситуация в Корее вскоре изменилась. Король, 5 (17) февраля 1897 г. ещё выражавший желание остаться в миссии до весны, 7 (19) февраля вдруг изменил свои намерения и 8 (20) февраля покинул российское представительство, не дав даже прощальной аудиенции дипломатам154. Вероятно, поспешный отъезд монарха из миссии был связан с пониманием безнадёжности и бесперспективности ставки на Россию155. Ему ничего не оставалось как пойти на уступки сильному «Клубу независимости» 156. Естественно, что о прежних симпатиях к России после этого следовало забыть. Положение русских дел в Корее тут же начало «сильно портиться». Ряд российских коммерсантов, давно хлопотавших в Сеуле о крупных концессиях, немедленно получили отказ.

Губастов К.А. Мемуары. IХ Азиатский департамент 1895–1897 // ОР ИРЛИ. Ф.212.

Оп.1. №18. Л.136–136 об.

Нельзя связывать отъезд короля из миссии с публикацией в Японии текстов русскояпонских соглашений по Корее 1896 г. в искажённом переводе, включая и секретные статьи, – они появились в японской печати 27 февраля 1897 г. (Пак Б.Б. Российская дипломатия и Корея… С.185). Это, кстати, было сделано с согласия Петербурга (Lensen G.A. Op. cit. Vol.II. Р.636). Другое дело, что в дальнейшем это не способствовало хорошему отношению монарха к России (Пак Б.Д. Указ. соч. С.274–275).

Б.Д. Пак связал отъезд короля в первую очередь с давлением на него части государственного аппарата и населения (Пак Б.Д. Указ. соч. С.268–269). Но эти аргументы звучат не вполне убедительно: до того давление на коджона почему-то не мешало ему занимать прорусскую ориентацию и находиться в миссии.

«Клуб независимости» был создан весной 1896 г. при поддержке короля под лозунгом борьбы против засилья иностранцев. В него вошло до 1–2 тыс. влиятельных лиц. Вскоре оказалось, что больше всего «клуб независимости» возмущает русское присутствие в королевстве. В частности, меморандум 11 (23) февраля 1898 г. был во многом реакцией на слишком активную деятельность А.Н. Шпейера. Члены «клуба»

пошли дальше: осенью 1898 г. они выступили уже за проведение широких реформ в королевстве и 8 (20) октября создали даже народное собрание – прототип парламента.

Давление на слабого и испуганного короля было нешуточным, 15 (27) октября ему пришлось ввести в Корее свободу собраний и слова. Одновременно монарх повёл дело к роспуску «клуба независимости», и в начале 1899 г. он прекратил существование (Россов П. Национальное самосознание корейцев. СПб., 1906. С.22–25).

Так, концессию, аналогичную правам М.Д. Нищенского, – на разработку золота и каменного угля в одном из округов провинции Хамкиондо и вдоль реки Тюмень – хотели получить серёзные предприниматели – владелец пароходства М.Г. Шевелёв и влиятельный тяньцзинский купец А.Д. Старцев. Дело было поставлено значительно шире, чем у М.Д. Нищенского или Ю.И. Бринера (в нём участвовало 11 «русских капиталистов», в том числе трое из Петербурга). Но они в отличие от предшественников озаботились получением концессии слишком поздно – в феврале 1897 г., когда король уже покинул российскую миссию в Сеуле157. Попытка К.И. Вебера содействовать соотечественникам привела лишь к тому, что прямой отказ был заменён на стандартные для иностранцев финансовые условия (отчисление четверти валового дохода в пользу короны), которые российские деятели считали неприемлемыми158. Соответственно, выросло влияние сторонников Японии, а концессии начали получать выходцы из Страны восходящего солнца.

Тем не менее, коджон всё-таки стремился сохранить присутствие России на полуострове. Король и военный министр настояли на подписании соглашения о прглашении русских военных инструкторов (в дополнение к прибывшим офицерам и 20 унтер-офицерам), несмотря на то, что эта идея встретила оппозицию в корейском Государственном совете: «некоторые дали уклончивый ответ, другие предложили удовольствоваться меньшим числом инструкторов»159.

На стороне оппозиции оказался министр иностранных дел М.Н. Муравьёв, который тормозил дальнейшую отправку офицеров, опасаясь осложнений отношений с Японией и полагая, что момент для командирования офицеров «не вполне удобен»160. Граф также считал, что план Д.В. Путяты о создании 40-тыс.

корейской армии был сильно раздут, хватило бы и 3-х тыс.161 Наконец, в мае 1897 г. российский МИД окончательно решил «повременить несколько принятием на себя переустройства корейских вооружённых сил»162.

АВПРИ. Ф.191. Оп.768. Д.103. См. об этом также: Пак Б.Б. Российская дипломатия и Корея. Кн.2: 1888–1897. М., 2004. С.219–220.

Д.Д. Покотилов – П.М. Романову [начало 1897 г.] // РГИА. Ф.560. Оп.28. Д.11. Л. об. – 95.

Телеграммы К.И. Вебера в МИД 16 и 19 апреля 1897 г. // АВПРИ. Ф.133. Оп.470.

1897 г. Д.100. Л.12, 17.

Пак Б.Б. Российская дипломатия и Корея… С.204–210.

Доверительное письмо М.Н. Муравьёва П.С. Ванновскому 22 февраля 1897 г., одобренное Николаем II (копия) // ОПИ ГИМ. Ф.444. Оп.1. Д.105. Л.17–21. По мнению одного из российских дипломатов в Сеуле, для охраны короля и его дворца было вполне достаточно и двух батальонов, а 40-тыс. армия, рассчитанная на охрану границ королевства, не соответствовала возможностям корейских финансов (Старый консул.

Россия в Корее. История одного неудавшегося мирного завоевания. Из воспоминаний и переживаний свидетеля и очевидца // Возрождение. 1935. 11 апреля. №3599. С.2).

Проект инструкции Р.Р. Розену, одобренный Николаем II 9 мая 1897 г. (копия) // ОПИ ГИМ. Ф.444. Оп.1. Д.105. Л.31. Иначе думали российские дипломаты. Уже 2 мая Важным шагом на пути укрепления русского влияния стало решение октября 1897 г. о замене Л. Броуна на К.А. Алексеева. Этим С.Ю. Витте обусловливал предоставление Корее займа163. М.Н. Муравьёв был изумлён тем, почему Министерство финансов медлит с назначением финансового советника и с займом. По его мнению, России следовало «включить пограничную нам Корею в сферу нашего политического влияния», пусть даже она не выполнит обязательств по займу («достижение известной цели иногда немыслимо без затрат, и что если мы таким образом потеряем что-либо на займе, то мы можем вознаградить себя в ином направлении в смысле упрочения нашего влияния в Корее»)164. Единственным разумным объяснением поведения С.Ю. Витте может служить ожидание результатов поездки князя Э.Э. Ухтомского в Пекин, состоявшейся в мае–июне 1897 г. Если бы князь решил все вопросы, интерес к Корее, вероятно, имел все шансы значительно угаснуть в глазах сановника.

Вопрос же о назначении К.А. Алексеева был решён лишь осенью 1897 г., несмотря на то, что министр финансов представил доклад об этом Николаю II 9 мая 1897 г.165 24 октября было определено его положение – при правительстве. Л. Броун покинул должность финансового советника короля, 4 ноября К.А. Алексеев занял его место, 26 ноября англичанин выразил желание остаться во главе корейских таможен и 6 декабря письменно согласился подчиняться русскому советнику166. Два чиновника 2 января 1898 г. даже заклюг. Е.Ф. Штейн писал Е.И. Алексееву о решении отказать Корее в инструкторах как ошибочном: «мы сами себе так испортили (по моему мнению, непоправимо) положение в Корее» (Е.Ф. Штейн – Е.И. Алексееву 2 мая 1897 г. // РГА ВМФ. Ф.32. Оп.1.

Д.45. Л.32–33).

С.Ю. Витте – М.Н. Муравьёву 12 февраля 1897 г. // АВПРИ. Ф.191. Оп.768. Д.80.

Л.43–46.

М.Н. Муравьёв – С.Ю. Витте 8 марта 1897 г. // РГИА. Ф.560. Оп.28. Д.20.

Л.191–199.

Романов Б.А. Указ. соч. С.155.

Удивительно, но М.Н. Муравьёв дезавуировал действия А.Н. Шпейера – К.А. Алексеева, приписав удаление Л. Броуна их личной инициативе и утверждал, что Петербург не имел ничего против британца. Конечно, англичане не поверили такому уверению, тем более, что они связали отношение к Л. Броуну с попыткой удалить от строительства Шанхайгуаньской железной дороги инженера К. Киндера, небезосновательно усмотрев в этих двух почти синхронных действиях политическую линию (Н. О’Конор – Р. Солсбери января 1898 г. // PRO FO. 65/1552. Р.47–52). Но, кажется, М.Н. Муравьёв не лукавил, а действительно был не вполне в курсе реальных действий С.Ю. Витте и российских представителей в Корее. Когда в середине октября 1897 г. временный поверенный в делах Англии У. Гошен поднял в Петербурге вопрос о смещении Л. Броуна перед В.Н. Ламздорфом, тот сослался на своё полное неведение и посоветовал дипломату обратиться к директору Азиатского департамента А.К. Базили. Он тоже оказался неосведомлён, уверив англичан, что никаких распоряжений о смене Л. Броуна в Сеул не отправлялось. Из всего чили между собой специальное соглашение. 7 января 1898 г. К.А. Алексеев встал во главе всех финансов королевства167. Назначение российского чиновэтого британский дипломат сделал вывод, что это была личная инициатива А.Н. Шпейера (У. Гошен – Р. Солсбери 30 октября и 1 ноября 1897 г. // PRO FO. 65/1534. Р.75–80, 86–88). Далее А.К. Базили подтвердил эту догадку У. Гошена, сообщив ему, что А.Н. Шпейер превысил свои полномочия, действуя против Л. Броуна, о чём он, его начальник, сожалеет (У. Гошен – Р. Солсбери 14 декабря 1897 г. // PRO FO. 65/1534. Р.163–166).

Замену Л. Броуна на К.А. Алексеева А.Н. Шпейер приписал исключительно своим заслугам, о чём не преминул сообщить в родное министерство (телеграмма А.Н. Шпейера в МИД 21 октября 1897 г. // АВПРИ. Ф.133. Оп.470. 1897 г. Д.100. Л.44). Дипломат в красках изобразил, как он за две недели «ожесточённой и ежеминутной борьбы» с проанглийскими, прояпонскими и проамериканскими партиями вокруг короля и с министрами, особенно – иностранных дел, сумел одержать верх. Король же лишь «скорбел» о происходящем, не решаясь вмешаться. Лишь на аудиенции посланника 13 октября 1897 г. монарх сделал окончательный выбор в пользу К.А. Алексеева. Его назначение было оформлено специальным договором между А.Н. Шпейером и корейским Министерством иностранных дел. Российский дипломат ошибочно полагал, что всё влияние англичан в Корее держалось исключительно на Л. Броуне (черновик донесения А.Н. Шпейера М.Н. Муравьёву 18 ноября г. // АВПРИ. Ф.191. Оп.768. Д.87. Л.32–34). Он действовал, не имея прямых указаний из министерства, так как полагал, что всякая уступка опасна для русских интересов. На телеграмме А.Н. Шпейера 21 октября 1897 г. Николай II оставил помету: «Шпейер молодец!!».

С.Ю. Витте отстаивал назначение К.А. Алексеева «во главе финансового и таможенного управления Кореи» (С.Ю. Витте – М.Н. Муравьёву 24 октября 1897 г. // РГИА. Ф.560. Оп.28.

Д.765. Л.12). МИД же выступал за осторожность в действиях и был против того, чтобы русский чиновник возглавлял корейские таможни. Поэтому внешнеполитическое ведомство не способствовало, а тормозило назначение К.А. Алексеева, несмотря на несколько просьб С.Ю. Витте (С.Ю. Витте – М.Н. Муравьёву 20 ноября 1897 г. // Там же. Л.36). М.Н. Муравьёв полагал, что назначение К.А. Алексеева во главе таможни невозможно, так как он и так уже стал советником короля (М.Н. Муравьёв – С.Ю. Витте 26 ноября 1897 г. // Там же. Л.37–38).

Министр иностранных дел искал для противодействия любой повод. Так, он упёрся в мелочь: на чьей службе должен числиться К.И. Алексеев – на корейской или русской, добавив к этому, что настоящая минута весьма неудобна для давления на правительство королевства (С.Ю. Витте – М.Н. Муравьёву 18 ноября 1897 г. и ответное письмо министра иностранных дел 29 ноября 1897 г. // РГИА. Ф.560. Оп.28. Д.75. Л.108–110, 114–115). Со своим решением не оказывать давления в Корее М.Н. Муравьёв ознакомил С.Ю. Витте уже после того, как он получил согласие Николая II, а поверенному в делах в Сеуле была послана соответствующая телеграмма (РГИА. Ф.560. Оп.28. Д.75. Л.114 об.). Вопрос о службе К.А. Алексеева вообще не стоил переписки: С.Ю. Витте с высочайшего соизволения уволил К.А. Алексеева из штата Министерства финансов с причислением его к Министерству же финансов в качестве чиновника особых поручений (РГИА. Ф.560. Оп.28. Д.75. Л.211–212). Такое решение вполне устроило К.А. Алексеева, его назначение главой корейских таможен прошло успешно, да и сам М.Н. Муравьёв ничего на это не возразил. Несогласие двух министров отразило не только расхождение их взглядов на корейскую политику России, но и проступающее за этим личное соперничество за влияние на дальневосточные дела. Министр финансов ответил коллеге тем же: когда он счёл возможным сообщить М.Н. Муравьёву проект служебного контракта К.А. Алексеева, оказалось, что глава внешнеполитического ведомства впервые слышит о таком документе, что он не преминул подчеркнуть в своем письме С.Ю. Витте ника отразило противоречивость ситуации для корейского короля: с одной стороны, он понял, что не может полностью опираться на Россию, с другой стороны, выбор у монарха был крайне невелик, поэтому ему приходилось время от времени обращаться в Петербург за помощью. Так, в ноябре 1897 г.

коджон просил Россию содействовать установлению официальных отношений королевства с Китаем168.

В это же время оживился и вопрос об учреждении Русско-Корейского банка. До него в Корее действовали исключительно японские кредитные учреждения. В 1896 г. в королевстве обсуждалась идея создания национального банка, но дело не двинулось дальше разговоров. К.А. Алексеев полагал, что появление российского кредитного учреждения стало бы «прямым благодеянием для всех иностранцев в Сеуле, находящихся в прямой зависимости от произвола двух–трёх китайских купцов, взымающих самый варварский куртаж при размене векселей и чеков»169. С.Ю. Витте представил Николаю II записку «Об учреждении Русско-Корейского банка»170, где доказывал, что новый банк будет содействовать развитию русской торговли и предпринимательства, вспомнив о концессиях Ю.И. Бринера и М.Д. Нищенского как о хорошей почве для существования кредитного учреждения. Министр финансов только не упомянул, что в своё время он не оказал никакой поддержки ни М.Д. Нищенскому, ни Ю.И. Бринеру, даже когда последний приехал в Петербург в 1897 г. Конечно, для С.Ю. Витте не являлось секретом нежелание русских предпринимателей вкладывать деньги в дальневосточные концессии (из региона шёл заметный отток капитала в Европейскую Россию). Вряд ли банк мог действительно существовать на обслуживании двух концессий, они, по-видимому, являлись лишь предлогом. Некоторые обстоятельства учрежденя банка скорее свидетельствуют, что он был призван стать политическим инструментом. На это не преминул ехидно указать М.Н. Муравьёв: российское руководство, призывая своих агентов действовать в королевстве с максимальной осторожностью и стремясь не испортить отношения с Японией, одновременно учреждало банк, нацеленный на борьбу с японским экономическим влиянием в королевстве, что вряд ли могдекабря 1897 г. (Там же. Л.150–151). Такой случай был отнюдь не единичен: дело дошло до того, что агент Министерства финансов в Китае Д.Д. Покотилов во многих своих телеграммах, отправляемых руководству, просил не сообщать их содержание в МИД (например:

Там же. Л.49 и др.).

Телеграмма А.Н. Шпейера в МИД 15 ноября 1897 г. // АВПРИ. Ф.133. Оп.470. г. Д.100. Л.57.

К.А. Алексеев – П.М. Романову 2 октября 1897 г. // РГИА. Ф.560. Оп.28. Д.765. Л.7.

С.Ю. Витте нужен был именно самостоятельный банк, а, к примеру, не филиал уже существующего Русско-Китайского банка: министр финансов ещё не установил над ним полный контроль и не мог позволить отвлечь значительные средства на осуществление операций, носивших не столько коммерческий, сколько политический характер.

ло являться коммерчески оправданным предприятием. Кроме того, «едва ли в наших выгодах [было] способствовать исчезновению последних преград той замкнутости, в которой жила Корея на пространстве многих веков», так как это приводило к экономическому преобладанию Японии в королевстве171. Не случайно банк получил права, не свойственные обычному кредитному учреждению: возможность делать займы без жёстких гарантий, приобретать концессии, брать на себя обязательства в сумме, в 20 раз превышающей уставной капитал в 500 тыс. руб. (фактический капитал банка составлял 3,1 млн. руб.).

Объяснялось всё это просто: одной из главных задач Русско-Корейского банка являлось финансирование предполагавшегося строительства ветки от КВЖД к одному из корейских портов172.

Перемена во взглядах С.Ю. Витте на Корею была связана с вопросом о незамерзающем порте. Министр финансов пытался в 1896 и 1897 гг. получить такую гавань в Китае, но безуспешно. Переломным моментом стал, по-видимому, визит в Китай Э.Э. Ухтомского в 1897 г. Ещё в марте 1897 г., при подготовке поездки Николай II поручил князю добиваться разрешения построить ветку от основной трассы КВЖД до одного из портов на Жёлтом море173. Но как раз по этому вопросу переговоры князя завершились полной неудачей174. Не удивительно, что после этого С.Ю. Витте обратил свой взор на Корею. Его сразу серьёзно обеспокоило сообщение Д.Д. Покотилова о падении русского влияния в королевстве175. Сановник уже планировал протянуть от КВЖД ветку до порта Ыйчжу в усте реки Амноккан. Ему казалось, что «соединение нашей линии с китайской линией менее важно, чем ветвь к одному из портов Кореи»176.

Однако история переговоров вокруг этой трассы свидетельствует о другом: как предприимчивые французские коммерсанты пытались выгодно перепродать концессию. План работ по её сооружению был составлен скорее для демонстрации намерений, так как их начало приходилось на сезон дождей.

В связи с концессией циркулировал упорный слух, что японцы предлагали за неё 1 млн. американских долларов (это размер капитала в предприятии Проект секретной инструкции Н.Г. Матюнину 23 декабря 1897 г. (копия) // ОПИ ГИМ. Ф.444. Оп.1. Д.105. Л.55–56.

П.М. Романов – С.Ю. Витте 8 марта 1897 г. // РГИА. Ф.560. Оп.28. Д.77. Л.8. Подробнее об этом см.: Чой Доккю. Указ. соч. С.32–72.

РГИА. Ф.560. Оп.28. Д.24. Л.78–80. Министр финансов намеревался использовать порт Ыйчжу (Пак Б.Д. С.286).

Д.Д. Покотилов – А.И. Путилову 27 мая 1897 г. // РГИА. Ф.560. Оп.26. Д.114. Л.1–3;

Романов Б.А. Указ. соч. С.170–172.

РГИА. Ф.560. Оп.28. Д.24. Л.78–80.

П.М. Романов – Э.Э. Ухтомскому 6 июня 1897 г. // РГИА. Ф.323. Оп.1. Д.425. Л.152.

Д. Морса), но французы якобы не согласились. Вслед за этим французский посол в Петербурге сообщил в МИД копию переписки вокруг этой дороги вместе с предложением, чтобы Россия гарантировала строительство трассы до китайской границы178. Д.Д. Покотилов советовал воспользоваться моментом и «наложить руку» на эту дорогу179. Пока шли переговоры, Россия заняла ПортАртур, что привело к резкой смене политики. С.Ю. Витте решил, что гарантия эксплуатации железной дороги за границей невыгодна с финансовой точки зрения180. А стратегическое значение она к тому времени утратила (точнее, так и не получила). Видимо, по той же причине министр финансов в 1898 г. был против приобретения концессии на железную дорогу Сеул–Инчхон (которую предложили К.А. Алексееву за 1,5 млн. долларов) и участия в сооружении магистрали Сеул–Фузан181.

Концессию на неё принадлежала американцу Д. Морсу, ей интересовались японцы. В начале декабря 1897 г. Петербург решил «до времени» не принимать предложение американца приобрести её, «дабы не придавать действиям нашим в Корее вызывающего характера»182. Несмотря на указание, посланник Н.Г. Матюнин намеревался действовать через компанию, пайщиком которой являлся бы Русско-Китайский банк183. Однако С.Ю. Витте отклонил идею, сославшись на то, что тогда и японцы потребуют участия в концессии. В итоге они и купили её у Д. Морса184. Но денег на строительство у Токио не было, В. Полянский – Д.Д. Покотилову 19 июля 1897 г. // РГИА. Ф.560. Оп.29. Д.53.

Л.4–5.

Памятка В.Н. Ламздорфа о железных дорогах в Корее [1898 г.] // ГАРФ. Ф.568. Оп.1.

Д.145. Л.54.

Д.Д. Покотилов – П.М. Романову 5 августа 1897 г. // РГИА. Ф.560. Оп.28. Д.11.

Л.99–100.

Памятка В.Н. Ламздорфа о железных дорогах в Корее [1898 г.] // ГАРФ. Ф.568. Оп.1.

Д.145. Л.54.

В.Н. Ламздорф – С.Ю. Витте 12 февраля 1898 г. и ответное письмо 15 февраля 1898 г.

// РГИА. Ф.560. Оп.28. Д.765. Л.81, 84–85; Пак Ро Бёг. Борьба капиталистических держав за железнодорожные концессии в Корее в конце ХIХ – начале ХХ веков и позиция России // Россия и народы стран Востока. Иркутск, 1993. С.56–64. Концессия на железную дорогу Сеул–Инчхон (20,3 миль) оказалась, в конце концов, у японцев. Они быстро построили трассу, в сентябре 1899 г. состоялась её обкатка, а в июле 1900 г. она была передана в эксплуатацию (Шипаев В.И. Указ. соч. С.36).

Проект секретной инструкции Н.Г. Матюнину 23 декабря 1897 г. (копия) // ОПИ ГИМ. Ф.444. Оп.1. Д.105. Л.56 об.

Н.Г. Матюнин – В.Н. Ламздорфу 31 января 1898 г. // РГИА. Ф.560. Оп.28. Д.765.

Л.77; Русско-японская война 1904–1905 гг. С.291.

Русско-японская война 1904–1905 гг. С.292. Концессия на дорогу Сеул–Фузан была выдана японскому синдикату 27 августа 1898 г. В число условий входил запрет на отчуждение акций железной дороги и на проживание на станциях дороги иностранцев, поэтому японцы обратились к России с предложением строить совместно дорогу от Фузана до Инчжоу (через всю Корею) на соединение с КВЖД. Этот план получил одобрение Х. Ито – явно с политических позиций185. Однако и здесь они не встретили отклика, поэтому соорудили дорогу сами.

В интересе к Корее С.Ю. Витте поддержали военные. Полковник Д.В. Путята в записке, посвящённой Корее, подчеркнул важное значение королевства для России. Понимая, что аннексировать её невозможно, офицер представлял роль Кореи как буфер между Россией и Японией. Петербургу следовало устанавливать своё влияние там экономическими методами и военной мощью (подготовка корейской армии)186.

С запозданием на такт развернулись и моряки: они озаботились приобретением участков на побережье Корейского залива как для порта, так и необходимой флоту инфраструктуры. Этому содействовал король, подчёркнуто милостиво приняв 18 ноября 1897 г. командира Тихоокеанской эскадры Ф.В. Дубасова. Адмирал просил у коджона продать России полосу земли в Фузане под угольную станцию187. Правда, само приобретение требовало времени, так как участок стоил 18 тыс. долларов, и на его покупку требовалась санкция министра финансов. С.Ю. Витте внешне энергично поддержал намерения флотского руководства («я признал бы наиболее целесообразным заручиться теперь же достаточно большими и притом лучшими по своему положению участками», которые имели бы «весьма важное значение для развития в будущем нашего торгового дела в Корее»). Однако он был готов выделить на их приобретение лишь 25 тыс. руб., тогда как для этого требовалось от до 66 тыс. руб.188 При первых же протестах Англии и Японии против приобретения Россией слишком, по их мнению, крупных участков в Мокпо и Циннампо, открытых для иностранцев во второй половине 1897 г., С.Ю. Витте сразу уменьшил размеры приобретаемой территории, да так, что их оказалось исключая японцев (Вебер К.И. Записка о Корее до 1898 г. и после // Российское корееведение. Альманах. Выпуск второй. М., 2001. С.141). Фактически строительство этой железной дороги велось на деньги из японского государственного бюджета, так как частный капитал не проявил в ней заинтересованности. К началу русско-японской войны она ещё не была завершена (Шипаев В.И. Указ. соч. С.38–39).

А.И. Павлов – Е.И. Алексееву 11 ноября 1900 г. // РГА ВМФ. Ф.32. Оп.1. Д.57.

Л.58–61.

Записка Д.В. Путяты о Корее // РГИА. Ф.560. Оп.28. Д.24. Л.83–92. Мысль о роли королевства как буфера между Россией и Японией вызвала одобрительную помету Николая II.

А.Н. Шпейер – в МИД 3 декабря 1897 г. // РГА ВМФ. Ф.417. Оп.1. Д.1710.

Л.369–370.

С.Ю. Витте – В.Н. Ламздорфу 11 октября 1897 г. // РГИА. Ф.560. Оп.28.

Д.765. Л.10.

недостаточно для сооружения портов (хотя совсем недавно он ратовал за их максимальный размер)189.

Резкой активизации С.Ю. Витте в Корее воспротивился министр иностранных дел М.Н. Муравьёв, предпочитая держать прежний курс на дружественные отношения с Японией. Внешнеполитическое ведомство тормозило действия С.Ю. Витте, призывая его к осторожности и не соглашаясь, например, с огромными полномочиями К.А. Алексеева в Корее (хотя ещё весной 1897 г. речь шла об обратном). Оно также не требовало немедленно удалить его предшественника по управлению корейскими таможнями англичанина Л. Броуна190.

Несмотря на сопротивление министра иностранных дел, в российской политике в отношении Кореи во второй половине 1897 г. произошёл перелом:

выжидание и боязнь испортить отношения с Японией сменились на активность. Своеобразным лейтмотивом нового места Кореи в планах российского руководства могут служить слова С.Н. Сыромятникова (Сигмы), одного из ведущих публицистов «Нового времени» – газеты, считавшейся официозом правительства. Весьма осведомлённый Сигма, к тому же интересовавшийся делами Дальнего Востока, в конце 1897 г. сообщил многочисленным читателям о Корее, предвосхищая дальнейшую политику: «страна эта, столь важная для нас на Востоке, нуждается в русской поддержке и русской культуре»191.

Петербург всё-таки наложил ограничения на размах «нового курса». 1 декабря 1897 г., лично инструктируя отбывавшего в Сеул на место российского посланника Н.Г. Матюнина192, Николай II ещё раз подчеркнул, что России не следует стремиться ни к завоеванию Кореи, ни к протекторату над ней, наиболее желательным казалось сохранение её независимости. Поэтому назначением К.А. Алексеева и направлением нескольких военных инструкторов следовало ограничиться. Царь особо подчеркнул для передачи непосредственно корейскому монарху, что он не имеет никаких эгоистических намерений Русско-японская война 1904–1905 гг. С.290–291.

К.А. Алексеев – П.М. Романову 1 января 1898 г. // РГИА. Ф.560. Оп.28. Д.765.

Л.51–53.

Сигма. В Корее // Новое время. 1897. 1 ноября. №7748.

Не удивительно, что история с Л. Броуном повлекла за собой смену российского представителя: А.Н. Шпейер, вслед за К.И. Вебером, действовал чрезмерно энергично и самостоятельно, чем, несомненно, вызывал раздражение японцев. Пока в Петербурге обсуждались рамки будущей корейской политики России, он не сбавлял оборотов и уже активно работал в Сеуле над формированием прорусского правительства (!). Всё это возрождало у монарха надежды на Россию (К.А. Алексеев – С.Ю. Витте 6 февраля 1898 г. // РГИА. Ф.560. Оп.28. Д.765. Л.71–72). А.Н. Шпейер возглавлял российскую миссию с 24 августа 1897 г. по 28 марта 1898 г., когда его сменил Н.Г. Матюнин.

относительно королевства. Аналогичные наставления, в частности, даже запрет на приобретение новых концессий, новый посланник получил и от министра иностранных дел М.Н. Муравьёва. По сути дела, действия России в Корее увязывались им с активностью Японии и должны были служить лишь ответом ей194. Тем не менее, в документе опять содержалось немало противоречий. Предписывая дипломату действовать «не вызывающе», чтобы не нарушать уже подписанные соглашения со Страной восходящего солнца, министр одновременно утверждал, что главными устоями России в королевстве служили «войско и финансы», которые следовало «предохранить от всякого воздействия со стороны Японии», что слабо соответствовало имевшимся соглашениям с Токио. Сам же Н.Г. Матюнин по взглядам был ближе энергичной политике С.Ю. Витте. Он ещё в сентябре 1897 г. изложил свои соображения о корейской политике В.Н. Ламздорфу: конечно, на Дальнем Востоке следовало вести себя осторожно, но независимость Кореи казалась ему временной. Пока Россия не могла открыто взять королевство «под державный скипетр царя», следовало заниматься его русификацией: насаждать православие, с помощью русских офицеров организовать сильную национальную армию, воспитывать детей корейской знати в России и т.п. Ставка на активность русской политики в Корее продолжалась недолго. На Особом совещании 15 ноября 1897 г., посвящённом занятию Германией Цзяочжоу, С.Ю. Витте заявил о желательности для России иметь незамерзающий выход в Тихий океан и что «наше наступательное движение на Восток должно этим кончиться»196. Показательно то, что министр финансов в своем выступлении нигде прямо не заявил, на какую именно гавань претендует Россия, учитывая же его горячее желание не допустить японское влияние в Корее197, можно предположить, что С.Ю. Витте имел в виду один из портов восточного побережья Кореи. Тому есть ряд косвенных свидетельств. Например, письмо П.М. Романова Ф.К. Авелану 19 ноября 1897 г. с просьбой о предоставлении топографических сведений о бухтах Кореи, так как Министерство финансов разрабатывало вопрос «о возможности развития в ближайшем будущем коммерческой деятельности портов Корейского побережья» (это можно понять Запись аудиенции Н.Г. Матюнина у Николая II 1 декабря 1897 г. // АВПРИ. Ф.150.

Оп.493. Д.53. Л.16–17.

Инструкция М.Н. Муравьёва Н.Г. Матюнину 2 января 1898 г. // АВПРИ. Ф.191.

Оп.768. Д.6. Л.90–98.

Н.Г. Матюнин – В.Н. Ламздорфу 30 сентября 1897 г. (копия) // ОР ИРЛИ. Ф.262.

Оп.1. №261. Л.1–2, 5. Одновременно Н.Г. Матюнин предлагал просто аннексировать у Китая Гиринскую и Хэйлунцзянскую провинции и сосредоточить там отборные русские войска (РГИА. Ф.560. Оп.28. Д.793. Л.3, 16).

Журнал Особого совещания 15 ноября 1897 г. // РГИА. Ф.1622. Оп.1. Д.120. Л.3.

как намерение превратить один из них в конечный пункт Сибирской железной дороги ибо позиции русской торговли в королевстве были ничтожны)198. В январе 1898 г. аналогичный запрос последовал в адрес Е.И. Алексеева199.

5.7. Захват Порт-Артура и пересмотр корейской политики России Очередная перемена курса в отношении Кореи произошла после того, как Петербург принял решение ввести свои корабли на рейд Порт-Артура и Далянваня в декабре 1897 г. Эти две проблемы были тесно связаны между собой. В отличие от министра финансов, М.Н. Муравьёв, настоявший на захвате китайских портов, рассматривал нахождение русских кораблей там скорее как временное, для давления на Китай, чтобы приобрести более удобную гавань и только в комбинации с уступками Японии на Корейском полуострове. Нет оснований полагать, что министр иностранных дел предполагал полностью отказаться от всякого влияния в королевстве в пользу Токио, но вот не допускать там никакой активности впредь – было решено сразу. М.Н. Муравьёв подтвердил прежнюю точку зрения: не делать в Корее ничего, что могло бы вызвать недовольство и подозрения в Японии200.

Министр назвал «совершенно неуместными» намерения Ф.В. Дубасова послать в Сеул 300 моряков для «охраны» короля в ответ на слухи о приходе английской эскадры (несмотря на то, что сам М.Н. Муравьёв воспользовался подобным слухом, чтобы захватить Порт-Артур)201. 11 декабря 1897 г., РГИА. Ф.323. Оп.1. Д.1090. Л.1.

Там же. Л.33–37.

М.Н. Муравьёв – П.П. Тыртову 6 января 1898 г. // РГА ВМФ. Ф.417. Оп.1. Д.1710.

Л.244–245. Однако военные думали иначе. Видимо, они опасались агрессивных действий Токио именно в Корее и готовились к ответным действиям. В начале 1898 г. в частях Приамурского военного округа ходили «смутные слухи о формировании какогото отряда и предстоящего его похода, как говорили, в Корею для оккупации главных её центров; однако секрет если не самого формирования, то предстоящего назначения этого отряда был сохранён» (Тыртов М.А. Из недавнего прошлого военно-судебного деятеля // ОР ИРЛИ. Разряд I. Оп.27. №75. Л.1).

М.Н. Муравьёв – П.П. Тыртову 7 декабря 1897 г. // РГА ВМФ. Ф.417. Оп.1. Д.1710.

Л.99–100. Ф.В. Дубасов, в отличие от министра иностранных дел, рассматривал слух о приходе англичан в Чифу как ответ на назначение К.А. Алексеева главой корейских финансов и полагал, что России в качестве ответной меры следует захватить порт Мазанпо и остров Кожедо (Каргодо) (Ф.В. Дубасов – П.П. Тыртову 27 ноября 1897 г. // Там же. Л.25). Занятие Порт-Артура не остановило адмирала: он продолжал настаивать на осуществлении своих корейских планов, беспокоясь за судьбу короля, которого могли свергнуть японцы, и за влияние России в королевстве (Ф.В. Дубасов – П.П. Тыртову декабря 1897 г. // Там же. Л.218–222). Китайский порт его не устраивал, так как бухта Порт-Артура была неудобна для стоянки флота: ему мешали сильный боковой ветер, неглубокий рейд, необходимость установки волнорезов (Ф.В. Дубасов – П.П. Тыртову сразу после того, как русские корабли заняли рейд Порт-Артура и Далянваня, А.Н. Шпейеру было дано предписание соблюдать особую осторожность, чтобы сохранить дружеские отношения с Японией. Уже 6 декабря 1897 г. российский МИД известил К.А. Алексеева о том, что Петербург не настаивает на подчинении корейской таможни именно ему, а 16 декабря – о намерении пересмотреть его контракт. Отныне начальнику корейских финансов следовало действовать исключительно от своего имени202. Вообще министр иностранных дел оперативно выразил готовность отказаться «при известных условиях» от московского соглашения 1898 г., «порождающего столько недоразумений». После Порт-Артура он намеревался предложить Японии «льготы и преимущества» на рынках Китая, Кореи и Сибири203.

Однако К.А. Алексеев решил, «что наше дело в Корее даже не оставлено на произвол судьбы, а как-то систематически удивительно последовательно сводилось на нет каким-то злым гением» и фактически отказался следовать указаниям из Петербурга204. Он продолжил прежний курс на укрепление российского влияния в королевстве. Аналогичную позицию заняли и представители МИД в Корее. Однако на этот раз ведомство не стало осуждать своих сотрудников:

констатировав, что А.Н. Шпейер сделал значительно больше, чем предписывалось данными ему инструкциями, дипломатическое руководство всё-таки признало «совершенно невозможным отказаться от достигнутых результатов без ущерба для нашего обаяния в Корее»205. Петербург в сущности ещё раз отмежевался лишь от всяких планов присоединения Кореи, которые, кажется, имели в виду российские представители в королевстве, и подчеркнул необходимость соблюдения территориальной целостности государства. В феврале 1898 г.

М.Н. Муравьёв напомнил, что в намерения Николая II «не входит мысль о занятии Северной Кореи нашими войсками, что было бы противно провозглашаемарта 1898 г. // Там же. Л.356–358). Очередной поворот в корейской политике России Ф.В. Дубасов рассматривал как ошибку: «Ныне мы отступили из Кореи, конечно, временно, но брать её придётся теперь уже с бою». Адмирал был уверен, что войны с Японией не избежать и считал «безусловно необходимым раздавить её – эту, по моему мнению, гадину Востока» (Д.М. Позднеев – П.М. Романову 28 октября 1898 г. // РГИА.

Ф.560. Оп.28. Д.11. Л.224–224 об.).

Синхронистическая таблица событий вокруг Порт-Артура и в Корее в конце 1897 – начале 1898 гг. // РГИА. Ф.560. Оп.28. Д.21. Л.129–137.

М.Н. Муравьёв – Р.Р. Розену 28 декабря 1897 г. с согласия Николая II (копия) // ОПИ ГИМ. Ф.444. Оп.1. Д.105. Л.51–51 об.

К.А. Алексеев – С.Ю. Витте 7 декабря 1898 г. // РГИА. Ф.560. Оп.28. Д.52.

Л.254–260.

Справка о последовательно сделанных японским правительством предложениях в целях мирного разрешения корейского вопроса. [1901 г.] // АВПРИ. Ф.150. Оп.493.

Д.184. Л.51.

мому нами принципу независимости этой страны». Дальше всех отступил С.Ю. Витте: он отказался вообще от каких-либо целей в Корее и был готов отдать её целиком японцам. В этом разномыслии ещё раз проявилась тревожная черта: невозможность достичь единства во взглядах в Петербурге на корейскую политику, особенно после захвата Порт-Артура.

На этом фоне начался очередной обмен мнениями с Японией о ситуации вокруг полуострова. Японцы ещё в декабре 1897 г., до занятия Порт-Артура, начали зондировать почву на предмет соглашения с Россией по Корее, выбрав в качестве возможного посредника Францию207. В конце декабря 1897 г.

М.Н. Муравьёв имел конфиденциальный разговор с посланником Т. Хаяши.

Министр передал ему позицию Николая II: трения между Токио и Петербургом в Корее не отвечают интересам обеих стран. Царь признал, что Корея значительно важнее для Японии, чем для России, поэтому он был готов удовлетвориться сохранением независимости королевства. Это выглядело не только как сдача прежних позиций (не допускать японского влияния в Корее), от чего отрёкся МИД, утверждая, что речь идёт всего лишь о паритете, но и как предложение обменять господство Токио на полуострове на признание захвата Ляодуна (что, кстати, царь совсем не имел в виду). Именно так понял суть разговора японский дипломат, ответив, что они всегда готовы к подобным переговорам. Схожие по содержанию разговоры вёл посланник в Токио Р.Р. Розен: Россия станет содействовать Японии в коммерческих и экономических предприятиях в Корее. Однако в отличие от Т. Хаяши, Т. Ниши сразу заявил, что этого мало, Петербургу следует отозвать военных инструкторов и финансового советника208.

4 (16) февраля 1898 г. японский посланник в России предложил заключить новое соглашение по Корее и представил его проект. Страна восходящего солнца претендовала на то, чтобы ей было предоставлено либо право готовить корейскую армию, либо место финансового советника короля (т.е., установить с Россией фактический паритет)209. Токио также хотел обменять признание за Японией исключительного права советовать и помогать Корее (т.е., протекторат де-факто) на отказ от Маньчжурии. В.Н. Ламздорф признавал, что претензии Страны восходящего солнца в Корее имели «некоторую основательность», поэтому если за Россией осталась бы «вся военная часть», то Японии Телеграмма В.Н. Ламздорфа А.Н. Шпейеру 18 февраля 1898 г. // ГАРФ. Ф.568. Оп.1.

Д.145. Л.24.

Коряков В.П. Указ. соч. С.136.

См. об этом: Lensen G.A. Op. cit. Vol.II. Р.795–799.

Синхронистическая таблица событий вокруг Порт-Артура и в Корее в конце – начале 1898 гг. // РГИА. Ф.560. Оп.28. Д.21. Л.129–137; Р.Р. Розен – в МИД 8 марта 1898 г. (копия) // ОПИ ГИМ. Ф.444. Оп.1. Д.110. Л.54–54 об.; Пак Б.Д. Указ. соч. С.304;

Lensen G.A. Op. cit. Vol.II. Р.802.

можно было уступить контроль за финансами. Но с переговорами дипломат предлагал не спешить, считая, что соглашению с Японией должен предшествовать договор с Англией (вероятно, не предполагая, какие трудности уготовит такому решению С.Ю. Витте). Получилось, что Токио проиграл этот обмен мнениями: из Японии вытянули признание касательно Маньчжурии, не пообещав за это ничего определённого.

Ответ Японии последовал незамедлительно. 11 (23) февраля 1898 г. в Сеуле началась сильная атака на короля: «Клуб независимости» потребовал удалить всё русское из Кореи, для подтверждения своей решимости заговорщики ранили саблей корейца – переводчика русской миссии. По времени эти действия совпали также с решением вопроса о продаже России участков в портах Мокпо и Циннампо для создания угольных станций211. Король обратился за помощью к России, А.Н. Шпейер предложил монарху опять укрыться в российской миссии.

Но он был в высшей степени обескуражен, когда получил из Петербурга категорический запрет на пребывание короля и выговор за свою инициативу. Дипломату пришлось взять своё приглашение назад, чем он «совершенно передал императора в руки заговорщиков»212. М.Н. Муравьёв в ответ 21 февраля 1898 г.

направил депешу дипломатам с требованием строго придерживаться принципа независимости Кореи, что фактически означало запрет на борьбу с прояпонскими силами. В.Н. Ламздорф доложил Николаю II: «Счастье, что Шпейеру не удалось (! – И.Л.) уговорить императора корейского переехать в миссию, под защиту нашего флага!213 Ныне у нас руки совершенно развязаны. Мы вполне последовательно докажем, что занимались внутренними делами Кореи только по просьбе короля и его правительства и исключительно с целью обеспечить независимость страны. Теперь мы можем гораздо легче сговориться с Япониею.

Кондоминимума нужно избегать Во внутренние дела нам незачем более вмешиваться, достаточно за ними наблюдать»214. Это означало, что товарища министра иностранных дел не только не смутили происшедшие в Сеуле события, Конспект всеподданнейшего доклада В.Н. Ламздорфа 20 января 1898 г. // ГАРФ.

Ф.568. Оп.1. Д.59. Л.5–5 об.

На эти цели было затрачено 3187,87 мексиканских долларов и 2959,15 японских иен, включая расходы на поездку (К.А. Алексеев – С.Ю. Витте 15 марта 1898 г. // РГИА.

Ф.560. Оп.28. Д.763. Л.22–23). В Циннампо Россия приобрела два участка общей площадью около 235 тыс. кв. метров, однако 150 тыс. из них находилось в зоне приливов и лишь 80 тыс. – суша (Церерин А. Чиннампо, корейский порт, открытый для внешней торговли. Б/м., [1903]. С.7–8). Однако сделка не была завершена, а позднее Россия забросила эти участки (Русско-японская война 1904–1905 гг. С.289–290, 352).

Русско-японская война 1904–1905 гг. С.288.

Возможно, что такое искажение смысла («не удалось уговорить» и «запретить») было следствием боязни того, что Николай II может поддержать короля.

Конспект всеподданнейшего доклада В.Н. Ламздорфа 3 марта 1898 г. // ГАРФ. Ф.568.

Оп.1. Д.59. Л.12 об. – 13.

но и дали ему повод уступить Токио («избежать кондоминимума»). Он также продолжал выражать уверенность в том, что Корея не могла существовать самостоятельно, как независимое государство, поэтому допускал, что в будущем Россия займёт северную часть королевства. Такое поведение В.Н. Ламздорфа свидетельствовало лишь о слабой компетентности руководства внешнеполитического ведомства в дальневосточных делах.

Фактически корейский монарх оказался перед дилеммой: либо рисковать своей властью и жизнью, либо настаивать на удалении русских. Конечно, он выбрал второе. 28 февраля 1898 г. корейское правительство заявило об отказе от услуг военных инструкторов и советников (несколько дней спустя Петербург, сохраняя лицо, заявил, что он решил вернуть командированных в королевство офицеров)215. 5 марта русский охранный батальон покинул королевский дворец. В завершение всего с корейской службы ушёл К.А. Алексеев, оставивший после себя в казне 1 278 127 мексиканских долларов (чем он очень гордился).

2 марта 1898 г. М.Н. Муравьёв распорядился приостановить движение русской духовной миссии в Корею, задержав их в Японии (миссия состояла всего из трёх человек)216. Резкий перелом в политике России также ярко проявился в истории с Русско-Корейским банком. 1 марта 1898 г. открылось его отделение в Сеуле, но уже в апреле 1898 г. всякая деятельность банка прекратилась217.

М.Н. Муравьёв – П.П. Тыртову 4 марта 1898 г. // РГА ВМФ. Ф.417. Оп.1. Д.1710.

Л.367.

Чо Чон Хван. Русская православная миссия в Корее. М., 1997. С.63.

С.Б. Габриэль – Н.Г. Матюнину 27 апреля 1898 г. // АВПРИ. Ф.191. Оп.768. Д.104.

Л.28. Позднее Н.Г. Матюнин писал: «Закрытие банка вызвало общее сожаление в здешнем европейском обществе, но более всего – среди китайцев, весьма неохотно обращающихся к услугам японцев». Посланник предлагал взамен открыть в Сеуле отделение Русско-Китайского банка (Н.Г. Матюнин – М.Н. Муравьёву 29 августа 1898 г. // РГИА.

Ф.560. Оп.28. Д.765. Л.104–105). Но Министерство финансов отказалось и от этого (П.М. Романов – В.Н. Ламздорфу 22 сентября 1898 г. // Там же. Л.110). В марте 1899 г.

пошёл слух, что Япония предложила Корее заём. Российские дипломаты намеревались перехватить его, но идея не нашла отклика у С.Ю. Витте, заявившего, что он не считает возможным помогать королевству (С.Ю. Витте – М.Н. Муравьёву 10 марта 1899 г. // Там же. Д.52. Л.270) либо просто участвовать в корейском займе (С.Ю. Витте – М.Н. Муравьёву 21 мая 1899 г. // Там же. Л.272). Летом 1899 г. посланник в Сеуле А.И. Павлов провёл шесть недель в Петербурге и имел аудиенцию у Николая II, которому предложил открыть агентство Русско-Китайского банка в Сеуле. Царь ответил: «Вы возбудите этот вопрос, а я со своей стороны нажму». Конечно, дипломат сразу сообщил об этом своему непосредственному начальству – В.Н. Ламздорфу и М.Н. Муравьёву (А.И. Павлов – Д.Д. Покотилову 29 августа 1899 г. // Там же. Л.30 об. – 31). В конце 1899 г. у министра иностранных дел появился повод, чтобы вернуться к этому вопросу: он получил известие, что Гонконг-Шанхайский банк решил открыть своё отделение в Сеуле. М.Н.

Муравьёв предложил С.Ю. Витте опередить англичан (М.Н. Муравьёв – С.Ю. Витте В несколько месяцев Россия перечеркнула всё, чего её представители добились, и небезуспешно, в течение нескольких лет218.

Внешнеполитическое ведомство уже, кажется, не отдавало себе отчёт в том, что именно ему следует делать в Корее. «Не тратя напрасно (! – И.Л.) сил и времени в видах сохранения нашего преобладающего влияния в делах внутреннего управления страны и поддержания авторитета императора, который, очевидно, утратил всякое (! – И.Л.) значение в среде своего собственного народа, нам, повидимому, следовало бы отныне все усилия свои направлять к ограждению на полуострове исключительно наших собственных интересов»219 – так объяснял контуры новой политики России в Корее МИД.

Сразу после этих действий крупный чиновник МИД, бывший директор Азиатского департамента (1896–1897 гг.) Н.Г. Гартвиг обратился к хозяину «Нового времени» А.С. Суворину с просьбой поместить в газете рядом с правительдекабря 1899 г. // Там же. Л.283). Министр финансов невежливо ответил, что правление банка не станет даже рассматривать этот вопрос, так как в коммерческом отношении такое отделение невыгодно, и почему-то обусловил появление русского кредитного учреждения на Корейском полуострове политической стабильностью в королевстве (С.Ю. Витте – М.Н. Муравьёву 22 декабря 1899 г. // Там же. Л.294–295). В сентябре 1896 г., когда политической стабильности в Корее было не больше, министр финансов сам предлагал открыть там филиал Русско-Китайского банка (помета С.Ю. Витте на донесении Д.Д. Покотилова 16 сентября 1896 г. // Там же. Д.20. Л.106). М.Н. Муравьёв не преминул подчеркнуть противоречие в аргументации коллеги: констатация невыгодности сочеталась с обусловленностью политическими причинами, отметив, что оценка МИДа отличалась от взглядов Министерства финансов на Корею (М.Н. Муравьёв – С.Ю. Витте 5 января 1900 г. // Там же. Д.52. Л.296–297). С.Ю. Витте в ответ объяснил своё решение приобретением Ляодуна, заметив: надо «иногда дать некоторые уступки (! – И.Л.) для достижения более важных результатов в другом отношении» (С.Ю. Витте – М.Н. Муравьёву 13 января 1900 г. // Там же. Л.300–305). Даже вмешательство Николая II, поддержавшего идею в конце 1899 г., не помогло: министр финансов всё равно отказался открыть российское финансовое учреждение в Корее (С.Ю. Витте – В.Н. Ламздорфу 22 декабря 1899 г. // Там же. Д.765. Л.144–145).

Решение царя и его ближайшего окружения вызвали неожиданную реакцию в МИД.

Не сведущие в деталях чиновники почему-то сочли, что виноваты во всём корейцы, которые «просто выгнать нас собрались. С навязанными (! – И.Л.) им инструкторами они ещё мирились. Но когда приехал финансовый агент Алексеев и хотел забрать в руки всё финансовое управление, т.е., деньги, то они окончательно возмутились» (Дневник Ф.Р. Остен-Сакена, запись 26 марта 1898 г. // РГАДА. Ф.1385. Оп.1. Д.474. Л.6). Удивительно, что он услышал этот рассказ от директора Азиатского департамента А.К.

Базили! То есть, в Азиатском департаменте связали перемену в позиции корейцев исключительно с неудачными действиями русских в королевстве, а не с общей ситуацией на Дальнем Востоке и с изменениями в российской политике там.

Всеподданнейшая записка МИД 2 марта 1898 г. (копия) // ОПИ ГИМ. Ф.444. Оп.1.

Д.110. Л.53 об. – 54.

ственным сообщением о политике России в Корее заметку, которой придавал «первостепенное значение». В частности, в ней утверждалось: «Можно было бы, например, выставить на вид, что Россия настоящим своим поведением в корейских делах как нельзя лучше доказала честность и бескорыстность своей политики, что все иностранные толки о её тайных замыслах в Корее оказались несправедливыми»220. Статья в газете, считавшейся официозом российского правительства, была адресована, прежде всего, за границу. Петербург таким образом сообщал о новом курсе на Корейском полуострове. Интересно, что по времени это произошло не после, а до заключения договора об аренде Порт-Артура с Китаем 15 (27) марта 1898 г. Причём переговоры об аренде продвигались трудно, и Россия до последнего момента не могла быть уверена в их положительном исходе.

Сигналы из Петербурга возымели успех. Уже 10 марта 1898 г. Р.Р. Розен сообщил, что Япония готова признать Маньчжурию вне сферы своих интересов.

В.Н. Ламздорф разъяснил Николаю II: «Покамест это всё, что нам нужно, если при этом Япония признает независимость Кореи и не станет слишком явно вмешиваться в её дела. После занятия портов Артура и Далянваня можно будет объяснить, что если для Японии существуют интересы по близкому соседству с Кореею, то таковые не менее существуют для сопредельной России». Товарищ министра не был склонен уступать Японии в Корее слишком много, полагая, что завладение Ляодуном не накладывает на Россию никаких обязательств перед Токио. Поэтому он также заявил, что Петербург должен быть готов «занять некоторые пункты на севере Кореи»221. Корейская политика России отныне рассматривалась В.Н. Ламздорфом исключительно в контексте русско-японских отношений (что было, вероятно, ошибочно). Мнение самой Кореи и её правительства совершенно не интересовало чиновника. Он, например, всячески уклонялся от согласия принять в Петербурге корейское посольство (делегацию), несмотря на два обращения короля, полагая, что пойти навстречу следует лишь после третьего, но его, кажется, не последовало222.

Первым следствием поворота в русской политике в Корее стало заключение нового русско-японского соглашения, подписанного 13 апреля 1898 г.

В нём было всего три статьи. Россия впервые в одностороннем порядке обещала не вмешиваться в торгово-промышленные отношения Токио и Сеула, то есть, открыла широкую дорогу японскому влиянию в королевстве223.

Н.Г. Гартвиг – А.С. Суворину 6 марта 1898 г. // РГАЛИ. Ф.459. Оп.1. Д.855. Л.5–5 об.

Конспект всеподданнейшего доклада В.Н. Ламздорфа 10 марта 1898 г. // ГАРФ.

Ф.568. Оп.1. Д.59. Л.15–15 об.

Конспект всеподданнейшего доклада В.Н. Ламздорфа 10 марта 1898 г. // Там же.

Л.17–17 об.

Сборник договоров России с другими государствами 1856–1917. М., 1952. С.313–314.

Б.А. Романов усмотрел в соглашении результат совместного влияния Японии и Англии, Казалось бы, что Япония должна была хотя бы на время удовлетвориться достигнутым. Но вместо облегчения Петербург столкнулся с другой, неожиданной проблемой: оказалось, что резкий поворот в корейской политике спровоцировал возражения в России. Неважно, какими интересами они вызывались, главное, что они выглядели убедительно, критикуя «новый курс».

В частности, на идее восстановления и укрепления в Корее российского влияния появились безобразовцы224. Николай II не только принял их идеи, но и дал старт программе действий, находившейся в разительном контрасте с правительственной политикой в королевстве. Оказалось, что на Дальнем Востоке у России есть две политики: царская официальная и царская же, но неофициальная. Такое «разделение» не могло иметь положительного результата. Применительно же к Корее получалось, что Россия уходит из королевства, одновременно не желая этого и продолжая активные действия там. Это базовое противоречие порождало разнонаправленные решения, что лишь ещё более запутывало корейскую политику Петербурга.