[ «ВЕРБАЛИЗАЦИЯ КОНЦЕПТА МУЧЕНИЧЕСТВО В СТАРОСЛАВЯНСКИХ РУКОПИСЯХ X–XI вв. И ДРЕВНЕРУССКИХ ПАМЯТНИКАХ XI–XIV вв.: СОПОСТАВИТЕЛЬНЫЙ АНАЛИЗ ...»
ГОСУДАРСТВЕННОЕ ОБРАЗОВАТЕЛЬНОЕ УЧРЕЖДЕНИЕ
ВЫСШЕГО ПРОФЕССИОНАЛЬНОГО ОБРАЗОВАНИЯ
«МАГНИТОГОРСКИЙ ГОСУДАРСТВЕННЫЙ УНИВЕРСИТЕТ»
На правах рукописи
МИШИНА ЛЮДМИЛА НИКОЛАЕВНА
ВЕРБАЛИЗАЦИЯ КОНЦЕПТА «МУЧЕНИЧЕСТВО»
В СТАРОСЛАВЯНСКИХ РУКОПИСЯХ X–XI вв.
И ДРЕВНЕРУССКИХ ПАМЯТНИКАХ XI–XIV вв.:
СОПОСТАВИТЕЛЬНЫЙ АНАЛИЗ
Специальность 10.02.01 – русский языкДИССЕРТАЦИЯ
на соискание ученой степени кандидата филологических наук
Научный руководитель:
доктор филологических наук, профессор С. Г. Шулежкова Магнитогорск –
ОГЛАВЛЕНИЕ
ВВЕДЕНИЕ..................................................ГЛАВА I. ВЕРБАЛИЗАТОРЫ КОНЦЕПТА «МУЧЕНИЧЕСТВО» В
СТАРОСЛАВЯНСКИХ РУКОПИСЯХ X–XI вв. КАК МАТЕРИАЛ
ДЛЯ ВОССОЗДАНИЯ ФРАГМЕНТА ЯЗЫКОВОЙ КАРТИНЫ МИРА
СРЕДНЕВЕКОВОГО СЛАВЯНИНА......................... 1.1. Структура и ядро ЛФП «Мученичество» в старославянских рукописях X–XI вв.............................................. 1.2. Вербализаторы области «Виды мученичества»............... 1.2.1. Вербализаторы сектора «Физическое мученичество»..... 1.2.2. Вербализаторы сектора «Нравственное мученичество».... 1.3. Вербализаторы области «Субъекты мученичества».......... 1.3.1. Вербализаторы сектора «Мученик».................... 1.3.2. Вербализаторы сектора «Мучитель»................... 1.4. Вербализаторы области «Последствия мученичества»........ 1.4.1. Вербализаторы сектора «Физические последствия мученичества»...................................................... 1.4.2. Вербализаторы сектора «Нравственные последствия мученичества».................................................... Выводы по 1 главе.............................................ГЛАВА II. ВЕРБАЛИЗАТОРЫ КОНЦЕПТА «МУЧЕНИЧЕСТВО» В
ДРЕВНЕРУССКИХ ПАМЯТНИКАХ XI–XIV вв. КАК МАТЕРИАЛ
ДЛЯ ВОССОЗДАНИЯ ФРАГМЕНТА ЯЗЫКОВОЙ КАРТИНЫ МИРА
ДРЕВНЕГО РУСИЧА......................................... 2.1. Структура и ядро ЛФП «Мученичество» в древнерусских памятниках XI–XIV вв.......................................... 2.2. Вербализаторы области «Виды мученичества».............. 2.2.1. Вербализаторы сектора «Физическое мученичество»..... 2.2.2. Вербализаторы сектора «Нравственное мученичество»... 2.3. Вербализаторы области «Субъекты мученичества»........... 2.3.1. Вербализаторы сектора «Мученик».................... 2.3.2. Вербализаторы сектора «Мучитель»................... 2.4. Вербализаторы области «Последствия мученичества»........ 2.4.1. Вербализаторы сектора «Последствия мученичества для мученика»................................................... 2.4.2. Вербализаторы сектора «Последствия мученичества для мучителя»................................................... Выводы по 2 главе............................................. ЗАКЛЮЧЕНИЕ............................................... СПИСОК СОКРАЩЕНИЙ...................................... СПИСОК ИСПОЛЬЗОВАННОЙ ЛИТЕРАТУРЫ................... Источники................................................... Научная литература........................................... Словари..................................................... ПРИЛОЖЕНИЕ...............................................ВВЕДЕНИЕ
Характерной чертой современного языкознания является его антропоцентризм – анализ языковых фактов в отношении к человеку, его мировоззрению и знанию о мире. В связи с этим в отечественной лингвистике последних десятилетий одним из наиболее актуальных направлений стала когнитивная лингвистика – раздел языкознания, в котором язык изучается как когнитивный механизм, участвующий в кодировании и трансформировании информации [КСКТ: 53–55]. В рамках данного направления активно исследуются различные концепты как глобальные мыслительные единицы национального сознания [Попова, Стернин 2006: 7].Об актуальности изучения концептов в современной лингвистике свидетельствует количество работ, в которых разрабатываются теоретические основы концептуальных исследований: Алефиренко 2002, 2003; Бабушкин 1996; Воркачёв 2001, 2002; Демьянков 2002; Попова, Стернин 1999, 2005, 2006; Слышкин 1999; Степанов 2001 и др., – а также описываются конкретные концепты: «Воля» [Катаева 2004], «Вода» [Костин 2002], «Грех» [Козина 2003], «Деньги» [Агаркова 2001], «Жизнь» [Ипанова 2005], «Закон» [Палашевская 2001], «Оскорбление» [Кусов 2004], «Развитие» [Анохина 2004], «Смерть» [Осипова 2005] и др. Как правило, данные работы выполняются на материале современного русского языка в синхронном ключе. Гораздо реже лингвисты изучают историю формирования того или иного концепта ([Яковлева 2000]) или его вербализацию на материале предшествующих эпох ([Кондратьева 2004], [Матвеенко 2004], [Меркулова 2006], [Терина 2007]).
Многоаспектное же лингвокогнитивное исследование предполагает не только синхронный подход к описанию концептосферы носителя современного русского языка, но и анализ её эволюции, так как одним из характерных свойств концепта является его изменчивость. «В ходе жизни языкового коллектива актуальность концептов может меняться. Концепт даже может менять оценочный знак с отрицательного на положительный или с положительного на отрицательный. Меняется также образная и понятийная (фактуальная) составляющая концепта» [Карасик, Слышкин 2005: 14].
Многие концепты, составляющие концептосферу современного носителя русского языка, формировались в средние века, когда восточнославянская этническая общность только начинала складываться и испытала глубокое духовное воздействие христианского учения через посредство старославянских книг религиозного содержания. Традиционно в отечественной палеославистике признаётся значительная роль, которую старославянский язык сыграл в становлении и развитии древнерусского языка (см. [Дурново 2000а, б, в], [Толстой 1997], [Филин 1984], [Шахматов 2002] и др.). В последние годы, в связи с укреплением в современной лингвистике антропоцентрического подхода, исследователи заговорили о роли старославянского языка как проводника византийской культуры, оказавшего значительное влияние на становление не только древнерусского языка, но и древнерусской культуры и, как следствие, об этической и культурологической ценности изучения старославянского языка. По замечанию Т. И. Вендиной, «старославянский язык оценивается современной наукой как моделирующий фактор русской культуры, сыгравший важную роль в её духовном становлении Именно поэтому вопрос о роли старославянского (церковнославянского) языка в формировании концептосферы языка русской культуры является сегодня чрезвычайно важным, особенно в связи с развернувшимися лингвокультурологическими исследованиями В связи с этим встаёт вопрос, КАК глубоко было освоено кирилло-мефодиевское наследие ЧТО из христианской этики Средневековья было усвоено русской культурой и получило отражение в её языке?» [Вендина 2007: 3–4].
Сопоставительное изучение концептов, вербализованных в старославянских и древнерусских рукописях, позволит выявить концепты, которые являются общими для всех славян, а также те, которые сформировались на собственно русской почве; установить степень влияния концептосферы, зафиксированной в старославянских текстах, на мировоззрение восточных славян; проследить изменчивость или устойчивость определённых концептов в средневековой славянской языковой картине мира. В настоящее время начинается такое изучение старославянских и древнерусских памятников. К работам такого рода можно отнести статью Е. С. Яковлевой «О концепте чистоты в современном русском языковом сознании и исторической перспективе»
[Яковлева 2000], диссертационное исследование Е. В. Прониной «Особенности функционально-семантических классов глагольной лексики старославянского языка» [Пронина 2002] и монографию Т. И. Вендиной «Из кирилломефодиевского наследия в языке русской культуры» [Вендина 2007]. Все они выполнены на материале словарей старославянского языка и исторических словарей русского языка. Однако, по мнению Н. Г. Михайловской, при историческом анализе языка необходимо не только привлекать данные словарей, но и учитывать непосредственное функционирование слова в тексте: «некоторый объективный критерий изучения древнерусской лексикосемантической системы можно извлечь при анализе контекстных условий употребления слова, ибо именно в конкретных условиях текста осуществляется реализация конкретного значения» [Михайловская 1980: 7]. На материале древнерусских текстов были исследованы такие концепты, как «Триединство Истина–Добро–Красота» [Хабарова 2006] и «Честь» [Терина 2007]. Сопоставление концептосферы, вербализованной средствами старославянского и древнерусского языков, выполненное на материале конкретных текстов, до настоящего времени не проводилось. Это обусловливает новизну и актуальность данного диссертационного исследования.
Об актуальности рассматриваемой темы свидетельствует и значимость изучения концепта «Мученичество» в условиях современного мира, в котором, с одной стороны, возрождается интерес к исконному пониманию христианских категорий, а с другой – наблюдается трансформация религиозных понятий в условиях конфликта религий и цивилизаций. В настоящее время общество сталкивается с новым пониманием феномена мученичества как представителями радикальных течений различных религий, так и православными иерархами (примером нового прочтения сущности мученичества стала канонизация Николая II и его семьи) и нуждается в осмыслении и оценке данного концепта представителями различных областей гуманитарного знания.
Вопрос о числе рукописей, относящихся к собственно старославянским, в современной лингвистике до сих пор остаётся дискуссионным (см.
[Вайан 1952]; [Ван-Вейк 1957], [Цейтлин 1977]; [ЛЭС 2002] и др.), однако существует 17 памятников, которые всеми исследователями относятся к собственно старославянским. В их число входят Супрасльская рукопись, Енинский апостол и Клоцов сборник, которые послужили источником исследования концептосферы средневекового христианина-славянина, вербализованной средствами старославянского языка. Эти рукописи были выбраны нами как источник исследования не случайно: по классификации Е. М. Верещагина, они принадлежат к так называемым жанрам «нижнего яруса» письменности (проповедническому и житийному жанру), который отличается менее чёткой нормированностью, большим разнообразием языковых средств [Верещагин 1997: 305–306], поэтому язык произведений этих жанров даёт более разнообразный и полный материал для исследования, чем язык остальных старославянских памятников – евангелий и богослужебных книг, где он чётко нормирован и консервативен [там же: 306].
Наиболее значительный материал для исследования содержится в тексте кириллической Супрасльской рукописи, или Реткова сборника – самой большой из известных в настоящее время старославянских рукописей, состоящей из 285 пергаменных листов (в изданиях С. Северьянова и Болгарской академии наук – 570 листов). Рукопись полностью, за исключением нескольких строк, написана одним писцом по имени Ретко [Немченко 1969:
10]. Она содержит мартовскую минею, т.е. тексты церковных чтений на все дни марта; жития святых, чья память празднуется в марте; страсти (страдания); муки и мучения святых, мучеников и преподобных; слова Иоанна Златоуста, патриарха Фотия, кипрского архиепископа Епифания, Василия Великого; молитву Пиония; чудотворение св. Конона. Будучи самой большой и разноплановой по языковому материалу, данная старославянская рукопись чаще всего привлекала внимание славистов. В разные годы были описаны особенности её фонетики, графики, морфологии, синтаксиса, лексики, текстологические особенности ([Обнорский 1928], [Витох 1950], [Откупщиков 1963], [Немченко 1969], [Благова 1966], [Иванова-Мирчева 1979], [Дунков 1986]). Наиболее подробно изучены фонетические и графические особенности рукописи: отражение процесса падения редуцированных (пропуск слабых редуцированных и переход m в сильной позиции в t полного образования);
наличие, наряду с hf™2, варианта приставки hj™2; последовательное различение букв и ^; употребление диграфа in при отсутствии лигатуры o; параллельное употребление знаков u6 U6 для обозначения звука [u]; большое число надстрочных знаков. Исследования лексических особенностей Супрасльской рукописи показали, что её словник включает в себя более половины словарного состава всех старославянских текстов, преобладающее количество гапаксов и окказионализмов, а также редкие для старославянского языка значения слов, словообразовательные элементы и модели [Дунков 1986: 32].
Сборник Клоца – глаголический памятник, состоящий из 14 пергаменных листов, содержащих несколько слов Иоанна Златоуста и Епифания Кипрского. Отдельные исследования лексических особенностей данного памятника не проводились (его лексика, наряду с лексикой остальных старославянских рукописей, описана в работах А. С. Львова «Очерки по лексике памятников старославянской письменности» [Львов 1966], Р. М. Цейтлин «Лексика старославянского языка (Опыт анализа мотивированных слов по данным древнеболгарских рукописей X–XI веков)» [Цейтлин 1977] и «Сравнительная лексикология славянских языков X/XI–XIV/XV вв. Проблемы и методы» [Цейтлин 1996]). Среди фонетических черт памятника выделяются такие, как смешение + и m; пропуск редуцированных в слабой позиции, замена их в сильной позиции гласными полного образования; эпизодическое употребление диграфа u на месте носового, t и b на месте ; смешение ™ и l. В качестве морфологической особенности сборника Клоца отмечено частое употребление архаических форм аориста [Немченко 1969: 16–17].
Енинский апостол – один из последних по времени обнаружения памятников старославянской письменности, найденный в Болгарии в 1960 г. Он состоит из 39 пергаменных листов очень плохой сохранности, «скорее только частей листов» [Мирчев, Кодов 1965: 163]. Однако, несмотря на сложность прочтения, именно эта рукопись была подвергнута наиболее тщательному лингвистическому анализу. К. Мирчев и Хр. Кодов подробно описали способ размещения текста апостола на листе; установили исконный цвет чернил, которыми был написан апостол, размер и наклон букв; выявили соотношение букв кириллического и глаголического алфавитов; не обошли вниманием орнаменты, знаки препинания и надстрочные знаки; пришли к выводу об употреблении в рукописи только редуцированного +; соотнесли встречаемость кратких и полных форм прилагательных; определили существительные различных типов склонения и т. д. [Мирчев, Ходов: 163–226]. Болгарские палеослависты выявили и ряд лексических особенностей памятника – например, наличие большого числа диалектных болгарских слов [Мирчев, Кодов 1965:
222]. Однако для поставленной в нашей работе цели Енинский апостол недостаточно информативен, так как фактически не является связным текстом:
повреждения листов часто не позволяют прочитать даже текст, находящийся на одной странице.
При описании языка названных старославянских памятников нами были выделены концепты, наиболее значимые в концептосфере средневекового славянина христианского исповедания: «Бог», «Слово», «Праведность», «Время», «Мученичество». Наиболее значительным по количеству вербализующих его языковых единиц оказался концепт «Мученичество»: в изученных старославянских памятниках он репрезентирован 351 языковой единицей словного и сверхсловного характера в 2256 употреблениях. Преобладание вербализаторов этого концепта в старославянских религиозных текстах объясняется значимостью понятия мученичества в средневековой религиозной картине мира.
Понятие мученичества является одним из центральных понятий христианства, а мученики представляют собой древнейший разряд святых, прославляемых христианской церковью [Живов 1994: 58]. По словам В. В. Акимова, «сегодня невозможно представить себе историю христианской Церкви без таких явлений, как мученичество и монашество» [Акимов http]. Тема гонений христиан – одна из центральных тем первой «Церковной истории», написанной Евсевием, епископом Кесарии Палестинской: рассказу о мучениях посвящено около половины этого труда, и описания страданий древних христиан составляют наиболее яркие страницы сочинения [Акимов http]. Подобное отношение к мученичеству объясняется историей возникновения и распространения христианства. Первообразом мученика в христианской канонической литературе предстаёт Иисус Христос, который засвидетельствовал истинность провозглашаемой им веры собственной кровью;
одиннадцать из двенадцати апостолов (кроме Иоанна Богослова) закончили свои жизни, приняв мученическую смерть за распространяемую ими веру. В ранний период существования христианства, когда последователи новой религии сталкивались с враждебностью Римской империи, мученичество более всего способствовало распространению новой религии: оно выступало как сильнейшее свидетельство веры, силы и славы настоящего Бога, которые позволяли торжествовать внешне бессильному и бесславному человеку над своими противниками. По словам одного из раннехристианских теологов Тертуллиана, кровь христиан была тем семенем, из которого произрастала вера. Почитание мучеников в качестве божественных избранников стало одним из центральных элементов религиозности в период поздней античности и средневековья [Парамонова 2003: 331]. Позже (в IV–V вв. н. э.) поминовение мучеников было канонизировано официальной церковью, а дни их памяти были объединены в годовой цикл, зафиксированный в мартирологах, и вошли в круг годичных церковных богослужений.
Концепция мученичества была воспринята славянским средневековым религиозным сознанием. Средневековое общество унаследовало почитание раннехристианских, а также породило своих мучеников, что привело к появлению и в церковном учении, и в массовом сознании новых моделей мученичества как формы религиозной избранности. Наконец, теология мученичества оказала существенное воздействие на развитие представлений о религиозном подвижничестве и образцовом благочестии [Парамонова 2003: 334].
Жития святых мучеников в древнерусской агиографической традиции являлись наиболее популярным жанром литературы: «Из всех жанров византийской житийной литературы самую широкую известность получили в древнерусской книжной традиции мартирии, которые в количественном отношении практически вытеснили из русских четьих сборников все другие переводные агиографические произведения» [Минеева 1999: 131]. Таким образом, мы можем говорить о существовании концепта «Мученичество» в сознании средневекового славянина.
В число древнерусских источников исследования включены 18 памятников, содержащих повествования о жизни мучеников, датируемые XI– XIV вв.: четыре слова Киево-Печерского патерика; пять житий мучеников, вошедших в состав Пролога; «Повесть об убиении Андрея Боголюбского»;
«Чтение о Борисе и Глебе», «Сказание о чудесах святых страстотерпцев Христовых Романа и Давида», «Сказание о Борисе и Глебе»; «Житие Михаила Ярославича Тверского»; «Сказание об убиении в Орде князя Михаила Черниговского и его боярина Феодора»; «Житие Дмитрия Солунского»; «Житие Вячеслава Чешского»; «Сказание о Евстафии Плакиде». Эти памятники были выбраны, во-первых, на основании их жанровой принадлежности: они относятся к тому же «нижнему» ярусу средневековой книжности, что и рассмотренные выше старославянские рукописи, и близки по композиционным, тематическим и языковым особенностямям Супрасльской рукописи, сборнику Клоца и Енинскому апостолу. Вторым критерием выбора данных памятников в качестве источников исследования стала их датировка XI–XIV вв. – периодом, который характеризовался наиболее заметным влиянием старославянского языка на формирование древнерусского письменного языка [Дурново 2000в: 696], [Цейтлин 1996], [Шахматов 2002: 162] и «общей стабильностью лексико-семантической системы в целом» [Михайловская 1980: 11], что позволяет описывать язык памятников этого периода как некое целостное явление.
Источники исследования не позволяют говорить о возможности воссоздания всего концепта «Мученичество» в сознании средневековых славян.
Определённые ограничения связаны, во-первых, с невозможностью доступа ко всему объёму текстов, созданных на старославянском и древнерусском языках: мы можем говорить о языке только дошедших до настоящего времени письменных старославянских и древнерусских памятников. Во-вторых, рамки исследования ограничены принадлежностью текстов, репрезентирующих концепт «Мученичество» в старославянском и древнерусском языках, к числу церковных, для которых была свойственна наибольшая устойчивость среди всех средневековых литературных произведений, жёсткое следование строго установленным канонам [Лихачёв 1973: 54] и, как следствие, ограниченность, заданность в выборе языковых средств, репрезентирующих представление о том или ином фрагменте действительности. «Средневековый текст не свободен В такой же степени не свободен и средневековый язык. Окончательное формирование самостоятельной парадигмы, полное высвобождение слова из контекста представляет собой лишь достижение XIV–XVII вв.» [Копосов 1998: 6–7]. Подобная ограниченность в выборе языковых средств позволила В. С. Ефимовой говорить о фигуре «древнего книжника», т. е. образованного человека, а не любого представителя славянского этноса, мировоззрение которого отразилось в средневековых текстах [Ефимова 2006: 14].
Однако, несмотря на жанровую принадлежность текстов, ограничивающую сферу их употребления, мы можем считать, что в исследуемых текстах зафиксирован фрагмент концептосферы всех славян, а не только образованной части средневекового славянского общества. Мы исходим из положения о том, что «в любом целостном и законченном тексте отражена языковая картина мира» [Клименко 1997: 264]. Религиозные тексты, созданные в средневековье, были «адресованы широкому кругу читателей должны были быть им понятны, в противном случае они утрачивали свою дидактическую цель – быть средством религиозного воздействия на человека именно из этих текстов средневековый человек черпал свои знания об окружающем его мире, в том числе об обществе, его законах и нормах»
[Вендина 2002: 17–18]. Мнение о текстах житий как об источнике сведений обо всех, а не только регламентированных религией сфер жизни средневековых славян, подтверждают и отечественные историки: «именно жития святых дают наиболее обширный материал, позволяющий значительно более детально изучить как социальную структуру от верхов до самых низов, так и особенности повседневного бытия Именно агиография предоставляет исследователю материал, позволяющий реконструировать особенности средневекового менталитета» [Родионов 1998: 4–5]. Поэтому в диссертационном сочинении используется понятие «средневековый славянин», введённое Т. И. Вендиной [Вендина 2002: 5–22] для обозначения носителя концептосферы, вербализованной средствами старославянского и древнерусского языков. Все памятники старославянского языка, в которых репрезентирована концептосфера средневековых славян, носят религиозный характер [см.
СС 1994: 13–25], в них отражена религиозная картина мира, и поэтому понятие «средневековый славянин» в нашей работе мы рассматриваем как синонимичное понятию «славянин христианского вероисповедания».
В настоящее время в лингвистике существует несколько подходов к интерпретации концепта: семантический (Н. Ф. Алефиренко, Н. Д. Арутюнова, Т. В. Булыгина, А. Вежбицкая, А. Д. Шмелёв); культурологический (С. А. Аскольдов, Д. С. Лихачёв, В. В. Красных, Ю. С. Степанов, В. Н. Телия, Г. В. Токарев), когнитивный (Н. Н. Болдырев, Е. С. Кубрякова, В. А. Маслова, З. Д. Попова, И. А. Стернин). Между этими подходами, однако, не существует непреодолимых границ, так как все авторы сходятся в том, что концепт принадлежит ментальной сфере человека, а одним из путей его изучения является анализ языковых единиц, репрезентирующих концепт. В данной работе мы понимаем концепт как «принадлежность сознания человека, глобальную единицу мыслительной деятельности, квант структурированного знания» [Попова, Стернин 2005: 7]. Будучи единицей, принадлежащей человеческому сознанию, концепт не имеет обязательной связи со словом или другими средствами вербализации, однако его языковое воплощение в текстах свидетельствует об актуальности того или иного фрагмента действительности для сознания народа. Следовательно, в рамках лингвистического исследования возможно изучение только вербализованной части концепта, представленной в языковой картине мира. Одним из наиболее эффективных путей описания языковой картины мира является анализ лексических и фразеологических единиц.
Знания, добытые человечеством в процессе его деятельности, объективируются в словесном знаке. Процесс и результаты обозначения при помощи слов связаны с закреплением знаний, в которых свойства вещей, явлений даны в преобразованной в соответствии с человеческими потребностями форме [Серебренников 1988: 113]. Называя тот или иной объект, слово отражает его существенные и необходимые признаки; в значениях слов отображаются реально существующие отношения между предметами объективной действительности. В лексических единицах зафиксированы свойства, качества мира и человека и представления последнего об окружающей действительности. В семантической структуре слова содержится информация о системе ценностей народа, лексика раскрывает смысловые параметры мира, особенности видения и «прочтения» мира тем или иным народом [Вендина 1998: 6]. Поэтому анализ лексики представляется одним из наиболее продуктивных путей для воссоздания языковой картины мира.
При рассмотрении средневековых текстов, помимо лексики, целесообразным является привлечение устойчивых сверхсловных языковых единиц, что связано с господством литературного этикета, который требовал постоянного использования традиционных формул при описании сходных ситуаций. По словам Д. С. Лихачева, «литературный этикет и выработанные им каноны – наиболее типичная средневековая условно-нормативная связь содержания с формой Предмет, о котором идёт речь, является сигналом для несложного подбора требуемых литературным этикетом трафаретных формул» [Лихачев 1967: 85]. Эти трафаретные формулы, по мнению авторов средневековых текстов, наиболее точно характеризовали определенный предмет, явление или ситуацию. Именно поэтому сверхсловные языковые единицы наиболее полно описывают типичную, образцовую, с точки зрения средневекового человека, ситуацию. Говоря о предмете изучения фразеологии применительно к рассматриваемому периоду развития языка, мы считаем целесообразным пользоваться термином устойчивый словесный комплекс (УСК), понимая под ним соединение двух или более компонентов словного характера, построенное по известным грамматическим законам языка, которое обладает постоянством семантики, воспроизводимостью и устойчивостью лексического состава и грамматической структуры при допустимом варьировании в определенных пределах ([Ройзензон 1977]; [Шулежкова 1967, 1995]; [Гараева 1997]; [Петрова 2001]).
Итак, цель работы – воссоздать концепт «Мученичество», вербализованный в старославянских рукописях X–XI вв., как часть языковой картины мира средневековых славян, являвшихся последователями христианства, и изучить его эволюцию в древнерусских памятниках XI–XIV вв.
Для достижения поставленной цели в диссертации решаются следующие задачи:
1) выявить корпус языковых единиц, вербализующих концепт «Мученичество» в старославянских рукописях X–XI вв. и древнерусских письменных памятниках XI–XIV вв.;
2) описать структуру ЛФП «Мученичество» в анализируемых старославянских и древнерусских текстах;
3) исследовать семантику, парадигматические и синтагматические взаимосвязи языковых единиц, составляющих ЛФП «Мученичество» в языке старославянских и древнерусских текстов;
4) на основе анализа лексико-фразеологических полей, вербализующих концепт «Мученичество» в старославянских и древнерусских памятниках, выявить наиболее существенные черты данного концепта в изученных текстах;
5) установить степень влияния концепции мученичества, отражённой в старославянских текстах, на сознание носителя древнерусского языка; определить тенденции развития концепта «Мученичество» в древнерусском языке XI–XIV вв.
Материалом для исследования является оригинальная картотека, состоящая из 351 старославянского и 310 древнерусских слов и УСК в 2256 и 1761 употреблении соответственно.
Объектом исследования стали извлечённые из письменных памятников языковые единицы словного и сверхсловного характера, вербализующие концепт «Мученичество» в старославянских рукописях X–XI вв. и древнерусских письменных памятниках XI–XIV вв.
Предмет анализа – состав, структура и семантические связи лексикофразеологических полей (ЛФП), вербализующих концепт «Мученичество» в старославянских и древнерусских письменных памятниках, а также их роль в отражении языковой картины мира средневековых славян.
Методологической основой работы является положение о тесной связи языка с бытием человека, языка с обществом и языка с мышлением, а также лингвистические принципы системного подхода к изучению языковых и речевых явлений в условиях их функционирования, социальной обусловленности языка и его динамического характера.
Основными методами и приёмами анализа в работе являются описательный метод, использованный при характеристике структуры полей вербализаторов исследуемого концепта; дистрибутивный, или метод контекстуального анализа языковых единиц; сопоставительный метод; метод конструирования семантического поля; метод фреймового анализа; методика компонентного анализа, которая применялась при анализе семной структуры вербализаторов концепта «Мученичество»; приём сплошной выборки, использованный для составления картотеки; приём количественных подсчётов, позволивший определить продуктивность различных разрядов языковых единиц, репрезентирующих концепт «Мученичество». Ведущими методами являются описательный, метод конструирования семантического поля и метод фреймового анализа.
Семантическое поле концепта представляет собой «совокупность языковых средств, объективирующих (вербализующих, репрезентирующих, овнешняющих) концепт в определённый период развития общества» [Попова, Стернин 2006: 47]. Конструирование семантического поля позволяет включить в число вербализаторов концепта языковые единицы всех уровней языковой системы, объединённые в различные группировки (лексикосемантические и лексико-фразеологические поля, синонимические и ассоциативные ряды и т.д.) вне зависимости от частеречной принадлежности, а также дефиниции реалий и понятий, относящихся к описываемому концепту, данные в энциклопедических словарях [Попова, Стернин 2006: 47, 49]. При анализе вербализаторов концепта «Мученичество», как и при анализе вербализаторов любых концептов, связанных с религиозным воззрением, привлечение энциклопедической информации зачастую оказывалось необходимым.
Примером использования энциклопедических данных для адекватного описания церковной лексики в значительной степени для нас служил «Словарь православной церковной культуры» Г. Н. Скляревской [Скляревская 2000].
Цель, которая была поставлена автором данного словаря, – представить и описать православную лексику главным образом как часть современного русского языка [Скляревская 2000: 4], однако Г. Н. Скляревская не ограничилась лингвистическим толкованием значения слов и характеристикой их соотношений с другими словами. Для полного и глубокого объяснения языковых единиц в текстах словарных статей были использованы так называемые легенды – комментарии богословского, исторического, фактического и культурного характера, дополняющие и углубляющие словарные толкования.
Данный словарь, таким образом, по своему характеру оказывается не чисто лингвистическим, а толково-энциклопедическим [Скляревская 2000: 6], т. к.
он совмещает в себе лингвистический и энциклопедический типы. Повидимому, описание языковых единиц, обозначающих церковные понятия и представления, которое характеризовало бы их только как факт языковой системы, невозможно: для адекватного толкования церковной лексики и фразеологии необходимо привлечение не только лингвистических, но и энциклопедических словарей.
Теоретическая и практическая значимость работы состоит в том, что её результаты вносят ряд содержательных методологических корректировок в решение проблемы реконструкции концептосферы русского народа на историческом материале. Результаты диссертационного исследования характеризуют структуру и семантическую многослойность одного из важнейших фрагментов языковой картины мира средневекового славянинахристианина в её развитии на протяжении пяти веков и могут быть использованы при чтении вузовских лекций по старославянскому языку и исторической грамматике, при подготовке спецкурсов и спецсеминаров историколингвистического цикла. Кроме того, материалы диссертации и разработанная методика описания лексико-фразеологических единиц могут быть использованы в лексикографической практике.
1. Изучение языка житийных и гомилитических произведений, созданных на старославянском и древнерусском языках, позволяет выявить существенные черты концептосферы средневековых славянпоследователей христианства. Одно из центральных мест в концептосфере средневековых славян занимает концепт «Мученичество».
2. Вербализаторы концепта «Мученичество» в текстах старославянских рукописей и древнерусских памятников письменности репрезентируют общее для всех средневековых славян представление о понимании физического страдания как следовании пути Иисуса Христа, верности христианству.
3. Старославянские и древнерусские письменные памятники отражают различные этапы развития феномена мученичества в христианском религиозном сознании. Вербализаторы концепта «Мученичество» в языке старославянских рукописей характеризуют ранний этап осмысления славянскими народами мученичества как принятия физического страдания за христианскую веру; языковые единицы, репрезентирующие данный концепт в языке древнерусских житийных произведений, представляют более поздний этап, когда мучение за веру воспринимается не только как физическое страдание, но и как нравственное переживание.
4. Анализ семантики вербализаторов концепта «Мученичество» в старославянских и древнерусских памятниках свидетельствует о постепенной трансформации в религиозном сознании восточных славян ценности мученичества, которая дополняется осознанием ценности праведной жизни.
5. Репрезентанты концепта «Мученичество» в языке старославянских рукописей X–XI вв. и древнерусских памятников XI–XIV вв. свидетельствуют о том, что в течение X–XIV вв. у средневековых славян постепенно изменялось понимание мученичества: от признания святости страдания во имя христианской веры до высокой оценки стойкого перенесения любого мучения.
Апробация работы. О результатах исследования докладывалось на международной конференции «Россия–Польша: филологический и историкокультурный дискурс» (Магнитогорск, 2005); международной конференции «Человек в контексте своего времени: опыт историко-психологического осмысления» (Санкт-Петербург, 2006); Всероссийской конференции «Фразеологические чтения памяти профессора В. А. Лебединской» (Курган, 2005);
Всероссийской научно-практической конференции «Виноградовские чтения»
(Тобольск, 2005); а также на внутривузовских научно-практических конференциях (Магнитогорск, 2004–2008) и заседаниях научно-теоретического семинара молодых преподавателей и аспирантов-лингвистов при кафедре общего языкознания и истории языка Магнитогорского государственного университета (2003–2008). Основные положения диссертации освещены в публикациях, из них 9 статей и 1 тезисы.
Структура диссертации подчинена решению поставленных задач.
Работа состоит из введения, двух глав, заключения, списка сокращений, списка использованной литературы и приложения.
Во введении обосновывается актуальность выбранной темы, определяются объект и предмет исследования, раскрываются новизна, научная и практическая значимость работы, приводятся основные положения, выносимые на защиту.
В первой главе анализируются средства вербализации концепта «Мученичество» в старославянских рукописях.
Во второй главе исследуются репрезентанты концепта «Мученичество»
в древнерусских текстах, проводится сравнение вербализации данного концепта в исследуемых старославянских и древнерусских письменных памятниках.
В заключении обобщаются основные выводы, сформулированные в предыдущих главах, определяются перспективы исследования.
В приложении содержатся схемы, которые отражают структуру представленных лексико-фразеологических полей.
ГЛАВА I
ВЕРБАЛИЗАТОРЫ КОНЦЕПТА «МУЧЕНИЧЕСТВО»
В СТАРОСЛАВЯНСКИХ РУКОПИСЯХ X–XI вв. КАК МАТЕРИАЛ
ДЛЯ ВОССОЗДАНИЯ ФРАГМЕНТА ЯЗЫКОВОЙ КАРТИНЫ МИРА
СРЕДНЕВЕКОВОГО СЛАВЯНИНА
1.1. Структура и ядро ЛФП «Мученичество»В данном параграфе анализируется структура лексикофразеологического поля (ЛФП) концепта «Мученичество» по материалам трёх старославянских памятников – Супрасльской рукописи, Енинского апостола и сборника Клоца. К числу вербализаторов данного концепта отнесены языковые единицы словного и сверхсловного характера, использованные писцами в текстах житий мучеников и страстотерпцев. Эти произведения входят в состав Супрасльской рукописи и Енинского апостола. Кроме того, мы считаем возможным отнести к числу вербализаторов концепта «Мученичество» те языковые единицы, которые были употреблены для описания мучений Иисуса Христа в гомилиях сборника Клоца и Супрасльской рукописи.
Включение этих языковых единиц в состав вербализаторов исследуемого концепта возможно, на наш взгляд, в силу того, что, как было отмечено во введении, Христос в христианской религиозной традиции является первообразом мученика, а святые, принявшие мучения и смерть за веру, причисляются к последователям Иисуса, что, в частности, отражается в их именовании – gjlhffntkb hbcnjdb, зафиксированном в тексте Супрасльской рукописи при обращении к мученикам: gjlhffntkt h+cnjdb 1 bkbinf cd^nffuj luf 1 bcgjdl'zbwb lh)m™b 1 jtl'zjuvzb c+ fuutks 1 hf,b ujcgjlf b jnwf uxtzwb bzjx^lffuj 1 jnbibjf b ™fcng)mzbwb rh)mcnbjfzjv+ 1 d+ wcfh)mcnd zt,tc)mcn)v+ cint 1 vjkbnt,juf ™f zs [СР: 67, 15–20]. Христос же характеризуется как uxbntkm vxtzbrjv+: wcfh+cndbjj cgjdlmzbxt uxbntk. vxtzbrjv+ b ckjdjvm vfkjvm 1 zt,tcf jndh+p [Клоц: 11b: 20– 23]. Путь мучеников в средние века понимался как повторение пути Христа, подражание божественному учителю, вследствие чего рассказы о житиях первых мучеников во многих деталях повторяют евангельский рассказ о страстях Иисуса Христа. Согласно «Церковной истории» епископа Евсевия, мученики «охотно отдавали звание мученика Христу, верному, истинному Мученику, Первенцу из мертвых, Владыке жизни в Боге» [Цит. по: Акимов http]. Насильственная, но вместе с тем добровольная смерть Христа определяла земной путь его последователей, муки Христа воспринимались как пример, которому могли следовать все христиане, и, таким образом, понятие о муках входило в состав концептуальной картины мира средневекового человека не только как часть представлений о жизни бога, но и как часть представлений о праведной жизни обычного человека.
Первым этапом исследования единиц, объединённых в ЛФП любого концепта, является анализ лексического значения и внутренней формы слова, репрезентирующего концепт, его словарного толкования и контекстов его употребления [Болдырев 2004: 26; Пименова 2005: 18]. Как правило, слово, репрезентирующее концепт, является названием поля вербализирующих его единиц. Однако слово vxtzbxmcndj не зафиксировано ни в одном из дошедших до нас памятников старославянской письменности. Отсутствие какоголибо слова в известных палеославистике старославянских рукописях не исключает возможности его существования в лексической системе данного языка [СС 1994: 9], поэтому для уточнения возможности его существования в языке используются данные исторических словарей других славянских языков. Косвенным подтверждением того, что слово vxtzbxmcndj было известно в старославянском языке, является его наличие в памятниках древнерусской письменности XI в. Слово зафиксировано в тексте Ефремовской кормчей, памятника древнерусского языка XI в. В словаре И. И. Срезневского в качестве толкования значения этого слова указан его греческий аналог – [Срезневский: 2: 199]. Это слово является оригинальным греческим названием жанра мученичества, которое переводится как «свидетельство» [Ерёмин 1941: 87]. В греческом языке для наименования мученика используется слово, ‘свидетель’, т. е. в византийской религиозной традиции мученик выступал как человек, своей жизнью свидетельствующий истинность веры. Физические страдания, которым подвергали христианских мучеников, с точки зрения первых христиан, знакомых с правовыми нормами Римской империи, «были явлением обычным. Истязанию в известных случаях подвергался всякий преступник, был ли то язычник или христианин. Пред римским трибуналом христиане являлись как подсудимые, прежде всего подлежащие самому серьезному допросу.
Пытки на римском суде являлись обыкновенным законным средством дознания. Таким образом, то, в чем мы видим жестокость, тогда было обыкновенною подробностью судопроизводства» [Болотов 2000: 197]. На старославянский язык слово было переведено как vxtzbbjt [СС 1994:
343], а слово – как vxtzbr+6 cnhfcnjzjcmwm и cnhfcnjnhmgmwm. Данные слова имеют прозрачные словообразовательные связи со словами vrf (‘мка, мки, мучение’ [СС 1994: 343]) и cnhfcnm (‘страдание, лишение’ [СС 1994: 628]). Такой перевод указывает, что при знакомстве с новой религией славянские народы больше всего были поражены истязаниями мучеников, а не их свидетельством за веру [Болотов 2000: 198].
Для выделения ядерной семы ЛФП концепта «Мученичество» необходимо проанализировать значение слова vxtzbjt и его синонимов – vrf vxtzbjt,,jk™zm, cnhflm,f6 cnhfcnm6 cnhflfzbjt.
К числу наиболее авторитетных словарей старославянского языка в настоящее время по праву относят «Старославянский словарь (по рукописям X–XI вв.)». Он является толково-переводным, т. е. толкование языковых единиц в нём представляет собой перевод слов со старославянского языка на русский. Следовательно, для толкования значений того или иного старославянского слова необходимо учитывать значение его русского эквивалента.
Семантика слов, являющихся современными эквивалентами старославянских, устанавливается по «Словарю русского языка» под редакцией А. П. Евгеньевой (МАС). Для уточнения существования у слова того или иного значения в изучаемый период использованы «Словарь древнерусского языка XI–XIV вв.» и «Словарь русского языка XI–XVII вв.». Кроме того, для конкретизации значений некоторых слов (в основном являющихся церковными терминами) были использованы энциклопедические словари «Христианство» [Христианство 1994], [Христианство 1995–1998] и «Словарь православной церковной культуры» Г. Н. Скляревской [Скляревская 2000].
Слово vxtzbjt переведено на современный русский язык как ‘мука, мки, мучение’ [СС 1994: 343]. Мука трактуется словарями как ‘сильное физическое или нравственное страдание’ [МАС: 2: 315], «всякое сильное и длительное тлесное и духовное страданье или боль, томленье, истязанье» [СД:
2: 363], «мучение физическое и нравственное» [Сл. др.-р. яз. XI–XIV вв.: 9:
321]; страдание – как ‘физическая или нравственная боль; мука, мучение’ [МАС: 4: 280]. Однако, на наш взгляд, значение данного слова в старославянском языке требует определённого уточнения. В известных в настоящее время старославянских рукописях слово vxtzbjt функционировало не только свободно, но и в составе УСК vxtzbjt gjcnhflfnb6 ghbjnb – ‘принять муки (во имя веры)’ [СС 1994: 344]). Святой принимает муки, следуя наставлению христианского бога: b jfdb c jtvu ujcgjlm b htxt 1 gjv^z+ n^ b d)mgbcf+ ndjjt bv^ c+ cinbvb c+ nj,jj gh)mdjjt vxtzbr 1 n t cb gjfkb bv't gjcklt d+™+dfz+ jtcb itl+ ucnhjb c^ c+ brfvb cdjbvb 1 b ghbi+l+ vxtzbjt ghbvtib d+ rjvfz+ 1 z+ zt,jb c^ jn+ vr+ f™+,j jtcv+ c+ nj,jj 1 b zt bvfn+ nt,t dhlnb cnhf+ xkjdx)mcr+ [СР: 15, 30–16, 9]. Мучением, таким образом, в концептосфере средневекового славянина являлись не любые муки, а только муки, принятые во имя прославления и утверждения христианской веры. В значении ‘страдание, мука, мучение; у христиан – мученический подвиг во имя Христа’ и ‘повествование о муках, страданиях подвижников христианства’ [Сл. др.-р. яз. XI–XIV вв.: 5: 45] слово ~ функционировало и в древнерусском языке. Следовательно, мы можем предположить, что в старославянском языке слово vxtzbjt также употреблялось в значении ‘боль, страдание (во имя христианской веры)’.
Сема ‘боль, страдание’ в старославянском языке входила в структуру лексического значения таких слов, как,jk™zm, vrf6 cnhflm,f6 cnhfcnm cnhflfzbjt – синонимов слова vxtzbjt.
Слова,jk™zm и cnhflm,f являются наименованиями процесса мучения;
в структуре их значений не выделена цель принятия мученичества. В старославянском языке они обозначали ‘боль, страдание’ [СС 1994: 99; 627], без каких-либо дополнительных оттенков значения: gkfrffit,j bljd+crf ™+kf xkjdr+ d+ jf™d c 1 b dl nh)mgnb,jk™z)m 1 xkjdr+ zt,ju+ xkjdr+,j,fit f zt,ju+ jf™djtv)b [СР: 436, 9–12]; njkbrj gjcnhflfd+ gh,,tcnhfcn)mz)m 1 jfcdtz+,cn+ 1 jgkmdfdfz.)m 1,tx)mcnbjf ghbj b v vzjv b d+,jk™zb b jf™d 1 b d+ j™mktzb)b 1 n+ t jf™dmz+,cn+ uh+ hflb zfib+ 1 b d+,jk™zb,cn+,t™frjzb)b hflb zfib+ [СР: 436, 18–25]; gjnh+gb u,j x^lj 1 zt in^l^int,j c jtt bnb c)mlt dx)mzj vr ndjhbn+ 1 cinbjf t c)mlt cnhflm,f 1,kfusb+ ujnjdbn+ zfcinfzbjt [СР: 290, 26–29]. Однако в контексте эти слова приобретают дополнительную сему ‘боль как средство достижения спасения души’: Христос, чьи муки описаны при помощи слова,jk™zm, претерпевал боль ради спасения всего человечества; наставник убеждает молодого христианина претерпеть муки, обозначенные словом cnhflm,f, обещая, что он обретёт духовные блага в вечной жизни.
Значение ‘боль, страдание во имя прославления христианства’ непосредственно представлено в семантической структуре слов cnhfcnm6 cnhflfzbjt и тех УСК, в состав которых они входят. Согласно данным «Старославянского словаря (по рукописям X–XI вв.)», эти слова являются многозначными, и одно из значений каждого из них связывает понятие физического страдания с религиозными представлениями: cnhflfzbjt – «страдания, подвиг (мученика), мученическая смерть» [СС 1994: 626], cnhfcnm – «подвиг мученичества, мученическая смерть» [СС 1994: 628]. Кроме того, значение ‘боль, страдание во имя прославления христианства’ передают УСК vxtzbjt j hbcnjc6 v rf/vxtzbjt/cnhfcnm/cnhflfzbjt cdnffuj/vxtzbrf/ghfdmlmzbrf. Данное значение реализуется при помощи указания на цель совершения мучения (j hbcnjc) или указания на человека, терпящего муку, как на почитаемого в христианстве небесного покровителя верующих (cdnsb/vxtzbr+/ghfdmlmzbr+): nb t,si^ c[d^]nb)b* vxtzbwb zf vxtzbjt j hbcnjc 1 ghlt xtnshm rfkfz'l+ vfh'nf 1 cbhx)m d+ rq atUhjfhf [СР: 81, 19-22]; vc^wf vfhnf r 1 vxtzb)jt c[d^]nffuj zs 1 b dfhfbcbjf 1 b lhubzs jtuj [СР: 254, 26–27]; ct jtcn+ cd^nffuj ljvtnbjf bn)t 1 ct jtcn+ ghfdtlzbrf vxtzbjt [СР: 219, 24–25].
Следовательно, в сохранившихся до настоящего времени старославянских рукописях слово vxtzbjt и его синонимы использовались для обозначения не любого страдания, а только страдания, принимаемого во имя прославления и утверждения христианства. Ядерным значением ЛФП «Мученичество» в старославянском языке, таким образом, мы будем считать следующее – ‘боль, страдание (во имя христианской веры)’.
Околоядерную и периферийную зоны исследуемого поля образуют слово и УСК в 2256 употреблениях. В их семантической структуре можно выделить компонент ‘боль, страдание (во имя христианской веры)’. Отнесение тех или иных слов и УСК к структуре ЛФП «Мученичество» происходило на основании соотнесённости их семантической структуры с ядерным значением рассматриваемого поля, «степени яркости» проявления когнитивных признаков исследуемого концепта у той или иной языковой единицы [Попова, Стернин 2006: 164–205]. «Лексические отношения в языке могут быть как непосредственными отношениями между значениями так и отношениями между значениями лексических единиц, опосредованными отношениями между соответствующими реалиями и концептами реалии в действительности связаны предметными отношениями, концепты в мышлении связаны логическими отношениями, а отношения между значениями лексических единиц (непосредственные и опосредованные), обозначающих Знаком [] в работе обозначаются части слов, выведенные из-под титла.
данные реалии и концепты, относятся к сфере языка и могут быть названы семантическими» [Скиданенко 1984: 355]. Известно, что длина поиска общей части значений может составлять от одного до шести шагов. Вслед за Ю. Д. Скиданенко, за предел глубины установления семантических отношений мы принимаем трёхшаговую цепочку [Скиданенко 1984: 358], позволяющую по количеству «шагов» отнести языковую единицу к околоядерной зоне, зоне ближней или дальней периферии ЛФП.
Анализируемые языковые единицы были извлечены из текстов, принадлежащих жанру церковной литературы, – житий и проповедей. Церковная литература, по словам Д. С. Лихачёва, обладала наибольшей устойчивостью среди всех средневековых литературных жанров [Лихачёв 1973: 54]. Внимание авторов житий было обращено на неизменяемые сферы или на те, которые представлялись им неизменяемыми, «вечными» [Лихачёв 1973: 69], что влекло за собой описание стереотипных ситуаций и характеров [Лихачев 1967: 85]. Сцены принятия мук во имя веры в средневековых текстах житий мучеников могли быть созданы только по определённому канону, при помощи воссоздания типичных ситуаций. Будучи образцовой, типичной, неизменяемой в основных своих характеристиках с точки зрения средневековых авторов, ситуация мученичества может рассматриваться как фреймовая, и при анализе вербализаторов концепта «Мученичество» целесообразно использовать методику фреймового анализа.
Фрейм – это когнитивная структура, в состав которой входят знания и типические представления о какой-либо ситуации [Бабушкин 1996: 54] и об ожидаемых свойствах её участников [Красных 2002: 165]. В структуре фрейма Мученичество, представленной в языке исследуемых старославянских рукописей, могут быть выделены следующие обязательные компоненты ситуации мученичества:
1) виды мученичества;
2) субъекты мученичества;
3) последствия мученичества.
Языковые единицы, вербализующие представления о данных компонентах ситуации мученичества, объединяются в следующие области ЛФП «Мученичество» – «Виды мученичества», «Субъекты мученичества» и «Последствия мученичества».
Наиболее многочисленной по числу вербализаторов в исследуемых текстах является область «Виды мученичества». Её составляют 97 слов и УСК в 376 употреблениях, которые заполняют два сектора – 1) языковые единицы, называющие физическое мученичество, и 2) языковые единицы, называющие нравственное мученичество.
1. Первый сектор – «Физическое мученичество» – представляют слов и УСК в 376 употреблениях, называющих физические мучения. Околоядерную зону этого сектора формируют две группы языковых единиц:
1) слова и УСК, называющие конкретные виды физических мучений. В структуре значений данных языковых единиц можно выделить сложную сему ‘способ причинения боли, физических страданий во имя христианской веры’: lmhfzbjt6,bjtzbjt6 ujzjtzbjt zf rhmcnbjfz6 rh+dmv+ ghjkbjfzbjt (4 единицы в 13 употреблениях);
2) УСК, в значении которых присутствует сложная сема ‘интенсивность боли, физических страданий во имя веры’. Эту группу составляет блок из шести УСК, построенных по модели ‘П* + vrs’ (dtkbrs vrs6 k.ns vrs6 tcnjrs vrs6 cnhfimzs vrs, ujhmrs vrs6 ztxkjdxmcrs vrs), и три процессуальных УСК: vxbnb cuhjd, vxbnb ujhmw, p+kj p+k vxbnb (9 единиц в 38 употреблениях).
Ближняя периферия сектора «Физическое мученичество» в исследуемых старославянских рукописях формируется четырьмя группами:
1) слова и УСК, объединённые сложной семой ‘орудие причинения боли, физических страданий во имя веры’, –,bxm6,hfls6,hmckbjt, dhmdm6 dhfn+ djofuf6 lhmrjkm6 hmlm6 tk™j6 kof, vtxm6 jhbjt6 ghnbjt, t6 lhdj П – имя прилагательное crfnj6 bkf ujdlf/cuhjdf6 mpkbjt crfnj6 c+cl+ vxbkmzsb6 nhmp,mwm tkpz+ (22 единицы в 68 употреблениях);
2) слова и УСК, в структуре значения которых можно выделить сложную сему ‘причинять боль, физические страдания’, – b™,flfnb6 vxbnb, gjc+kfnb (zf rhmcnbjfzs) vxbnb6 ndjhbnb vrs, d+pkjbnb vrs6 zfdtcnb vrs6 ghlfnb vrfv+6 zfcbkbjt c+ndjhbnb, j,hfpb vr+ ghbvsckbnb, vrf vb vxbnb6 (rjgbjtvm),jcnb/ghj,jcnb6 rfvtzbjtvm,bnb/gj,bnb, rfvtzbjt vtnf nb (35 единиц в 174 употреблениях);
3) слова и УСК, в значении которых выделяется сложная сема ‘испытывать боль, физические страдания’, – vr ghbjnb6 gfrjcnb ghbjnb6 crh+,b ghbjnb6 vxtzbjt ghbjnb6 j,hfp+ vrs ghbjnb6 bcruitzbjt vr+ ghbjnb и др. (13 единиц в 52 употреблениях). Каждая из языковых единиц второй и третьей групп соотносится со словами и УСК первой группы, называющими конкретные способы причинения физических страданий, и/или со словами и УСК, обозначающими орудия причинения физических страданий;
4) УСК, на периферии значения которых находится сема ‘интенсивность боли, физического страдания во имя веры’, – предметные УСК rhs nt rof6 hw rh+dt bcgk+zz и УСК предикативного характера rh+db ptvkj gjkbjfnb (3 единицы в 13 употреблениях).
Дальнюю периферию сектора «Физическое мученичество» составляют 9 слов и УСК в 14 употреблениях, называющих погодные условия, природные стихии и животных, которые были использованы преследователями христиан с целью причинения боли или мучительной смерти и таким образом приобрели контекстуальное значение ‘средство причинения боли, физических страданий во имя веры’: ™dhm6 fcgbl+6 tblmzf6 rthfcnf6 gmc+, cnultzm dtkbrf/k.nfjf6 ujlbzf dhvtzt pbvmzf6 pbvmzjjt dhv.
2. Второй сектор вербализаторов области «Виды мученичества» – «Нравственное мученичество» – формируют одно слово и один УСК в четырёх употреблениях, объединённые сложной семой ‘нравственное страдание во имя веры’: hufnb c, ™f uj ulfhbnb. Немногочисленность этих языковых единиц свидетельствует о том, что представление о возможности нравственного мученичества в концептосфере, вербализованной средствами старославянского языка, только зарождалось.
Второй областью ЛФП «Мученичество» является область «Субъекты мученичества». В её состав входит 131 слово и УСК в 1488 употреблениях.
1. Первый сектор данной области – «Мученик» – представляют языковые единицы в 651 употреблении, объединённые сложной семой ‘человек, испытывающий боль, страдания во имя христианской веры’.
Околоядерную зону данного сектора формирует группа из 18 слов и УСК в 564 употреблениях, имеющих значение ‘человек, испытывающий боль, страдания во имя веры’: vxtzbr+6 cnhfcnmzbr+6 cnhfcnjnhmgmwm, d+ujlmzbr+,jbb6 cdnsb vxtzbr+6 vxtzbr+ hbcnj(cj)d+/,jbb (gh),kftzsb vxtzbr+6 ckfdmzsb vxtzbr+6 lj,kbb vxtzbr+6 vxtzbr+,kfujdthb. и др.
Зону ближней периферии сектора «Мученик» формируют 3 группы языковых единиц, характеризующие святого, испытывающего мучения во имя христианской веры, как верующего в христианского бога человека. В их семантической структуре актуализируется не часть ядерной семы ‘боль, страдание’, а часть ядерной семы ‘христианская вера’:
1) УСК, в значение которых входит сложная сема ‘верить в христианского бога’, –,juf bvnb, d+ hbcnjcf bvnb zfltl6 dhjdfnb (r+) ,j uu/ujcgjlu6 dhjdfnb d+,juf/ujcgjlm bcuc+ hbcnjc+6 dh,k.cnb/lhmfnb bcgk+z+ cinf dhs,snb6 hf,jnfnb,juu, hfzbnb ™fgjdlb ujcgjlmz ( единиц в 40 употреблениях);
2) УСК, в семантической структуре которых выделяется сема ‘христианин’, – rhmcnbjfzbz+6 bcgjdlmzbr+ rhmcnbjfzmcrs dhs6 bcgjdlmzbr+ hbcnjcjd+ (3 единицы в 7 употреблениях);
3) УСК, объединённые сложной семой ‘христианская вера’, –,kfufjf dhf6 dhf ujcgjlmzjf/hbcnjcjdf6 bcnbzmzfjf (b ghfdfjf) dhf6 rugmzjcomzfjf dhf (4 единицы в 40 употреблениях).
2. Второй сектор области «Субъекты мученичества» – «Мучитель» – составляют 98 языковых единиц в 837 употреблениях, объединённых значением ‘человек, причиняющий кому-либо боль, страдания из-за веры’.
Околоядерными языковыми единицами в структуре данного сектора выделяются слова и УСК, объединённые сложной семой ‘человек, причиняющий кому-либо боль, подвергающий кого-либо страданию’: vxbntkm, uu,bntkm, ujzbntkm, njvbntkm, rf™zmwm, rjvtznfhbcbb, rfgbrkfhbb, cnhfm cxmwm, nmvmzbxmzsb cnhfm, vxb ckuuf (11 единиц в 57 употреблениях).
Зону ближней периферии сектора «Мучитель» образуют 31 слово и УСК в 298 употреблениях, характеризующие мучителя как язычника. В структуре значений данных языковых единиц присутствует сема ‘язычество’.
Эти языковые единицы составляют четыре группы:
1) УСК, объединённые сложной семой ‘поклоняться/поклониться языческим богам’, – mhmnb/gjmhmnb ,juu(jv+)/,cu(jv+)/rfgbotv+/rfvtzb.,cjv+/rfgbintv+ gjrkjzjfnb/gjrkjzbnb c6 ruvbhjv+/,jujv+ ckuujdf nb/ckubnb6 hmndmzj jfcnb6 jfcnb hmnds vh+ndsbv+ и др. (11 единиц в употреблениях), или ‘поклонение языческим богам’, – hmnbjt cujtnmzbv+,jujv+ (один УСК в двух употреблениях);
2) УСК, в семантической структуре которых присутствует компонент ‘жертвоприношение языческим богам’, – crdh+zfdfjf hmndf6 hmndf rh+dfdf hmndf,jmcrf (3 единицы в 7 употреблениях);
3) УСК, объединённые сложной семой ‘место поклонения языческим богам’, – hfv+ ruvbhmcrsb6 vcnj ruvbhmcrj6 rfgbot ztxbcnj/gjufzmcrjjt wh+r+dbot rfgbomzjjt6 rfgbot/whmr+dbot fhntvbljdj6 rfgbot/whmr+dbot fgj kjzjdj6 hfv+ fgjkjzjd+ (7 единиц в 18 употреблениях);
4) языковые единицы, объединённые сложной семой ‘языческое божество’, – ruvbh+,tplui+zsb/h+nd+zsb/,toudmcndmzsb6 rfvzsb,ju+, fh ntvblf6 fcrkbgbb (9 единиц в 23 употреблениях).
Зону дальней периферии данного сектора формируют две группы языковых единиц:
1) слова и УСК, в значении которых выделяется сложная сема ‘человек, обладающий властью причинять боль, подвергать страданию’, – dkflsrf6 dj jtdjlf6 rtcfhm/wcfhm6 r+z™m6 ndjhmwm ™frjzjv+ и др. (13 единиц в 181 употреблении), или ‘обладать властью причинять боль, подвергать страданию’, – dkfcnb6 cnfhtbibzmcndjdfnb6 wcfhmcndjdfnb6 d+™nb dkfcnm, zf cnfhtb ibzmcndj ghbnb и др. (17 единиц в 134 употреблениях);
2) слова и УСК, объединённые значением ‘эмоциональное состояние человека, причиняющего боль, подвергающего кого-либо страданию’. Среди них есть предметные (uzdfzbjt6 d+™,itzbjt6 jfhjcnm uzdf6 jfhjcnm ™dhbzmcrf и др. – 7 единиц в 63 употреблениях) и процессуальные (d+™,cmznb, d+™,cbnb c6 d+™jfhbnb c6 d+tob c uzdjvm6 uzdfnb/hf™uzdfnb c, bcgkmztz+ uzdf (,nb), bcgk+zbnb c jfhjcnb6 ghd+™dmhnb jfhjcnbj и др. – 18 единиц в 103 употреблениях). К ним присоединяется слово со значением ‘избавление от эмоционального состояния гнева, ярости’ – hf™lhitzbjt.
Третью область ЛФП «Мученичество» – «Последствия мученичества» – формируют 123 слова и УСК в 392 употреблениях, распределённые по двум секторам.
1. Первый сектор – «Физические последствия мученичества» – состоит из 81 слова и УСК в 303 употреблениях. В околоядерную зону данного сектора входит три группы языковых единиц:
1) слова и УСК, в структуре значения которых может быть выделена сложная сема ‘смерть в результате перенесения боли, страдания во имя христианской веры’ (rjzmwm6 rjzmxbzf, c+vhmnm6 c+rjzmxfzbjt6 uvhmnbjt, uvhmndbjt6 dblbvffuj bnbjf rjzmxbzf6 xkjdxmcrf c+vhmnm и др. – 11 единиц в 48 употреблениях);
2) слова и УСК, в значении которых присутствует сложная сема ‘умереть в результате перенесения боли, страдания во имя христианской веры’ ™+kjlbcrjj/™+k c+vhmnbj uvbhfnb и др. – 21 единица в 68 употреблениях);
3) слова и УСК, объединённые сложной семой ‘убить в результате причинения боли, страдания из-за веры’ (,bnb6 ™frjkjnb6 b™,bdfnb6 u,bnb, v rfvb gjuu,bnb, ™+k gjuu,bnb и др. – 31 единица в 160 употреблениях).
Зону ближней периферии сектора «Физические последствия мученичества» составляют две группы:
1) единицы, в значении которых выделяется сложная сема ‘орудие причинения мучительной смерти во имя христианской веры’ (udj™lbb6 udj™ldbb hfcgnbjt, rhmcn+6 lhdj6 gkfvtzm gjkom – 6 слов и УСК в 14 употреблениях);
2) УСК со значением ‘избавить от боли, физического страдания во имя веры’ или ‘избавиться от боли, физического страдания во имя веры’ (bp,fdbnb/jnhibnb jn+ p+, bp,fdbnb jn+ gtob juzmzj6 bc ntvzbw bpdtcnb6 jn+ vr+ bp,fdbnb6 и b™,snb vrs и др. – 12 единиц в 13 употреблениях).
2. Второй сектор – «Нравственные последствия мученичества» – состоит из 42 языковых единиц в 89 употреблениях. Все они занимают периферийное положение в структуре ЛФП «Мученичество», где представлены пятью группами:
1) слова и УСК, в структуре значения которых выделяется сложная сема ‘вознаграждение в загробной жизни после принятия боли, страданий во имя веры’ (,tc+vhmnbjt6,tcn+kzbjt6,fzjf,tcn+kzmzfjf6,tcrdmhmzjjt nkj dxmzfjf b™zm, dxmzjjt c+gfctzbjt6 c+ fzutks kbrjdfnb/dtctkbnb c6 dzmwm dzmxfnb6 lfhmcndjdfnb dzmwm6 zf dscjn d+™djlbnb6 zf zt,tcf d+™zjcbnb и др. – 23 единицы в 51 употреблении);
2) слова и УСК, в семантической структуре которых выделяется компонент ‘символ превращения мученика в святого в результате принятия боли, страданий во имя веры’ (dzmwm6 dzmwm vxtzbrjv+6 dzmwm cnhfcnb dzmwm ghfdmlmzb6 cdnmkfjf/ztnmkzmzfjf/ztbcnmkzbjf jltlf и др. – 11 единиц в 23 употреблениях);
3) слова и УСК, в структуре значения которых присутствует сложная сема ‘признак превращения мученика в святого в результате принятия боли, njjt/cdnfuj/vxtzbrf6 vjob cdnjjt/cdnfuj/ghfdmlmzbrf6 rh+dbj vfcnm bcnf xfnb – 4 единицы в 9 употреблениях);
4) УСК, в значении которых выделяются сложные семы ‘почитать святого’ (gfvnm ghbzjcbnb/ndjhbnb) и ‘почитание святого’ (gfvnm cdnfuj – единицы в четырёх употреблениях);
5) УСК, в семантической структуре которых присутствует сложная сема ‘небесный покровитель верующих’ (vjkbnb c+gfcnb lui xbb6 vjkbndf vb gjlfjfnb vbkjcnm – 2 единицы в двух употреблениях).
Проанализировав структуру ЛФП «Мученичество» в языке трёх старославянских памятников (Супрасльской рукописи, сборника Клоца и Енинского апостола), можем сделать предварительные выводы о его специфике. В первую очередь обращает на себя внимание преобладание языковых единиц процессуальной семантики. Мученичество осмыслялось прежде всего как процесс, в котором принимали участие две стороны – мучитель и мученик.
Наличие двух сторон процесса мучения обусловило бинарность структуры вербализаторов концепта «Мученичество»: их составляют языковые единицы со значением ‘мучитель’/‘мученик’, ‘причинять мучения/‘переносить мучения, ‘убивать’/‘умирать’. Подобная структура позволяла чётко противопоставить двух участников процесса мучения, сравнить их действия и характеристики.
В ЛФП «Мученичество» преобладают языковые единицы, связанных с описанием физической стороны мученичества и его последствий. На наш взгляд, это характеризует особенность средневекового славянского восприятия мученичества как готовности пожертвовать жизнью ради сохранения верности христианству, – в противоположность традиции, в которой предполагалось описание постоянства убеждений, внутренней готовности следовать пути Христа. Вероятно, славянским народам в период принятия христианства, борьбы этой религии с язычеством требовались яркие примеры служения христианскому богу, и описание внутренних, душевных страданий не могло произвести на читателей или слушателей житий такого же сильного впечатления, как описание физических страданий и мучительной смерти.
Незначительное число языковых единиц, вербализующих представления о мученике как о христианине, а также о нравственных последствиях процесса мучения позволяет говорить о том, что, с точки зрения средневекового славянина, само пренесение мук и смерть за веру были достаточными доказательствами святости человека, их принявшего. Для подтверждения святости мученика в ранней средневековой религиозной концепции не требовались такие доказательства, как неуклонное соблюдение обрядов или совершение чудес.
Наконец, характерной особенностью ЛФП «Мученичество», репрезентированного в изучаемых старославянских рукописях, является большее разнообразие средств вербализации представлений о мучителе, чем о мученике.
Данное обстоятельство, вероятно, можно объяснить тем, что в мученике авторов ранних житий интересовала одна черта – верность христианству, которая позволяла ему переносить страдания и противостоять любому противнику. Мучителя же средневековые авторы описывали более подробно для того, чтобы показать торжество христианина над любым противником.
1.2. Вербализаторы области «Виды мученичества»
1.2.1. Вербализаторы сектора «Физическое мученичество»
Первую группу околоядерной зоны ЛФП «Мученичество» формируют четыре слова и УСК, называющие конкретные виды физических мучений, – lmhfzbjt6,bjtzbjt6 ujzjtzbjt zf rhmcnbjfzs6 rh+dmv+ ghjkbjfzbjt. Данные языковые единицы называют различные по силе своего воздействия на человека виды мучений.
УСК ujzjtzbjt zf rhmcnbjfzs обозначает сравнительно лёгкий вид наказания: ‘гонение’ [СС 1994: 174] – это ‘притеснение, преследование, враждебное отношение к кому-, чему-л.’, ‘систематическое преследование подвластного, слабейшего’ [МАС: 1: 330]. Существительное ujztzbjt, являющееся семантическим центром данного УСК, позволяет охарактеризовать его как регулярный, постоянный по отношению к последователям христианства процесс, о чём свидетельствует компонент ‘систематическое’ в структуре его значения. Однако гонение не предполагало обязательного физического воздействия на преследуемого, что подтверждает и контекст употребления данного УСК: d)m kn+ kbrbzbjf w[cf]hf 1,fit ujztzbjt zf rh)mcnbjfz1 b d)mcb,kfujdhmz bdinb j [hbcnjc] 1 zulff c^ h+nb,jujv+ [СР:
68, 24–27]. Конкретизируя, как именно преследовали ревнителей новой веры представители власти, автор уточняет, что христиан заставляли отказаться от веры и поклоняться языческим божествам. В случае согласия преследуемые не подвергались более никаким физическим мучениям. Видимо, именно поэтому УСК ujzjtzbjt zf rhmcnbjfz зафиксирован в одном из изучаемых старославянских текстов – Супрасльской рукописи – только в четырёх употреблениях: внимание средневековых авторов было сосредоточено на тяжести мучений.
Структура лексического значения слова ujzjtzbjt свидетельствует о наличии связи между концептами «Мученичество» и «Власть» в концептосфере средневековых славян: гонение – это процесс, осуществляемый человеком, который обладает властью, по отношению к зависимому или подчинённому (преследование подвластного). Потому мы можем говорить о правомерности отнесения языковых единиц, в состав значения которых входит сема ‘власть’, к числу вербализаторов периферийной зоны ЛФП «Мученичество», репрезентирующих представление о мученике в языке изучаемых старославянских рукописей.
Слова,bjtzbjt ‘битьё, бичевание’ [СС 1994: 85] и lmhfzbjt ‘сдирание’ [СС 1994: 203] обозначают способы жестоких физических воздействий на мученика: nj ckifd+it jn+ c[d^]nffuj vf 1 uhflf njuj vb 1 hbzi^ c zf ^urjhb™z b,)mjtz)m)jf [СР: 535, 18–19]; c)mzblji^ hfz l+hfzbjf jtuj 1 jf rjt d)mct)b gk)mnb jtuj j,zfbnb c 1 b d)mcb ghcnjjinb)b ufc)mzb,d+it [СР: 162, 6–9]. УСК rh+dmv+ ghjkbjfzbjt обозначает ‘кровопролитие’ [СС 1994: 295], ‘массовое убийство, истребление людей’ [МАС: 2: 132], т. е.
является наименованием наиболее жестокого способа мучения, от которого страдает большое количество людей: rjvbc+ gjdtk djbzjv+ cdjbv+ jctl+kfnb jtvu rjzm wcfh)mcr+ 1 lf d+i+l+ d+ jhb cdjjtv+ d+ whmr+dt rh+d)mv+ ghjkbjfzb)jt c+ndjhbn+ rh+cnbjfzjv+ [СР: 221, 16–20].
Таким образом, наименования конкретных видов мучения, помимо семы ‘способ причинения боли, физических страданий’, содержат в структуре своих значений и сему интенсивности страдания. Незначительное число языковых единиц, составляющих данную группу, не позволяет делать однозначных выводов, однако можно предположить, что авторы средневековых текстов, называя способ причинения мучения, одновременно стремились охарактеризовать его как жестокое и неизбежное.
Присутствие в наименованиях вида мучения семы интенсивности страдания сближает первую околоядерную группу языковых единиц со второй, состоящей из УСК, в значении которых присутствует сложная сема ‘интенсивность боли, физических страданий (во имя веры)’. Языковые единицы сверхсловного характера, формирующие данную группу, объединяются в две подгруппы:
а) блок из шести УСК предметного характера, построенных по модели ‘П + vrs’ (dtkbrs vrs6 k.ns vrs6 tcnjrs vrs6 cnhfimzs vrs, ujhmrs vrs6 ztxkjdxmcrs vrs);
б) процессуальные УСК vxbnb cuhjd, vxbnb ujhmw, p+kj p+k vxbnb.
Сема ‘интенсивность страдания’ позволяет градуировать рассматриваемые УСК по шкале возрастания тяжести пыток. В значении языковых единиц подгруппы, состоящей из предметных УСК, сема интенсивности мучения заключена в структуре значения имён прилагательных, входящих в состав рассматриваемых УСК. На нижней ступени находятся муки, охарактеризованные при помощи УСК dtkbrs vrs. Прилагательное dtkbr+ имело в старославянском языке значение ‘сильный’ [СС 1994: 110]; таким образом, данный УСК характеризовал муки как интенсивные, но не указывал на степень их переносимости/непереносимости для человека: dtljv+ t vxtzbr+ hbcnjcjd+ 1 r+ rjvfz 1 d)m dtkbw vw cs zfx^ gnb cd^n+b [СР: 17, 25–27]. Далее на шкале интенсивности мучений находятся УСК k.ns vrs tcnjrs vrs6 cnhfimzs vrs, ujhmrs vrs. Входящие в их состав прилагательные являются синонимами и имеют значение ‘жестокий, внушающий страх, ужас’ [СС 1994: 216, 318, 629, 634]: ujh)mw ghn^inu wcfhu zf,jb) hf,s 1 k.nj t p+kj lkfjintv+ gj dmcf vcnf rz^ptv+ 1 b zjds b k.ns bpj,hnfjint vrs [СР: 209, 25–30]; gjrkjzbib c^ ck)mz)mwu 1 b juz. b djl 1 b c+rjzmxfjtib gjdtkzbjt wcfht 1 fint 1 kb nj d+pkjbv+ zf n^ vrs tcnjrs b k.ns pkj [СР: 258, 27–30]; gjdtk bvfnb b zulbnb h+nb 1 b gjdbzjdfnb c^ gjgjv+ 1 gjdbzujin^ t c^ b mhin^ 1 zf dtkbrs cfzs b x)mcnb d+pdjlbnb 1 ztgjdbzujin^ t c^ ujh)mrfv+ b hfpkbx)mzfv+ vrfv+ ghlfjfnb [СР: 255, 4–9]; b gjckl)m ztjt lj cfltzbjt jn+ zfc+ ghbbv+it ztujlujtnt 1 b cnhfimzsbvb cbvb vrfvb ghnbnt 1 uh+ zf zs zjc^in’ [СР: 88, 18–20]. Наконец, на вершине шкалы интенсивности мучений расположены пытки, для наименования которых используется УСК ztxkjdxmcrs vrs. Компонент ztxkjdxmcrs имеет значение ‘бесчеловечный’ [СС 1994: 378], (бесчеловечный – «крайне жестокий, безжалостный» [МАС: 1: 88]), т. е. находящийся на следующем после «жестокого» уровне мучений: b hfclf c^ jfhjcnbj c+gflffit c+ ghcnjkf 1 zt xkjdx)mcn gjdtkdf zfzjcbnb zf zm vrs [СР: 109, 6–9].
В процессуальных УСК сема интенсивности мучения содержится в структуре значения входящего в состав сверхсловной единицы качественного обстоятельства (vxbnb cuhjd, vxbnb ujhmw, p+kj p+k vxbnb): cuhjd – ‘жестоко’ [СС 1994: 634], ujhmw – ‘жестоко’ [СС 1994: 174], p+kj p+k – ‘очень жестоко’ [СС 1994: 241]. Последний УСК (p+kj p+k vxbnb) называет более жестокие мучения, чем УСК vxbnb cuhjd и vxbnb ujhmw, находящиеся почти на самой высокой точке шкалы интенсивности мучений (самые сильные мучения охарактеризованы при помощи УСК ztxkjdxmcrs vrs). Именно этот УСК обозначает муки, которые способны погубить человека, довести до смерти, т. е. муки, которые являются непереносимыми:
cszt lbjfdjkm 1 gjlhut juz. 1 brj n)mv 1 gjx'nj vxbib nfrj cuhjd 1 hf,f,jbjf fhntvjzf [СР: 233, 8–11]; b gjckl)mztjt ljcfltzbjt jn+ zfc+ ghbbv+it ztujlujtnt 1 b cnhfimzsbvb cbvb vrfvb ghnbnt 1 uh+ zf zs zjc^in’ [СР: 88, 18–20]; ghbcngbd+ gj)mhb,jujv+ 1 fint kb zb 1 nj pmkj pmk gjuu,mj df [СР: 12, 13–15].
Итак, околоядерные единицы сектора «Физическое мученичество» использовались в основном не для конкретизации вида мучения, а для характеристики степени его интенсивности. Сложная система обозначения степени интенсивности страдания, отражённая в языке изучаемых старославянских текстов, подтверждает первоначальный вывод о том, что физические мучения выступали в сознании средневековых славян как яркое свидетельство верности христианству: одновременно с наименованием вида мученичества средневековые авторы стремились показать степень его жестокости.
Ближняя периферия сектора «Физическое мученичество» в исследуемых старославянских текстах формируется тремя группами языковых единиц.
В первую входят слова и УСК, объединённые семой ‘орудие причинения боли, физических страданий’:,bxm6,hfls6,hmckbjt, dhmdm6 dhfn+6 djofuf lhmrjkm6 hmlm6 tk™j6 kof, vtxm6 jhbjt6 ghnbjt и др. (22 единицы);
вторую и третью группы формируют слова и УСК, в структуре значения которых можно выделить сложные семы ‘причинять боль, физические страдания из-за веры’ и ‘испытывать боль, физические страдания во имя веры’:
b™,flfnb6 vxbnb, gjc+kfnb rhmcnbjfzs) vxbnb6 ndjhbnb vrs, d+pkjbnb vrs6 zfdtcnb vrs6 ghlfnb vrfv+6 zfcbkbjt c+ndjhbnb, j, hfpb vr+ ghbvsckbnb; vr ghbjnb6 gfrjcnb ghbjnb6 crh+,b ghbjnb6 v xtzbjt ghbjnb6 j,hfp+ vrs ghbjnb6 bcruitzbjt vr+ ghbjnb и др. (35 и единиц соответственно). На наш взгляд, слова и сверхсловные образования, входящие в состав этих групп, целесообразно анализировать совместно в силу того, что, каждая из единиц второй и третьей групп соотносится с какойлибо из единиц околоядерной зоны, называющей конкретные способы причинения физических страданий, и/или со словами и УСК, обозначающими орудия причинения физических страданий.
Одной из разновидностей наказания раннего периода распространения христианства было заключение под стражу (изоляция), обозначеннное в текстах исследуемых старославянских рукописей при помощи слов ™fndjh+ ‘тюрьма’ [СС 1994: 233], dthjf ‘запор’ [СС 1994: 112]. Они называли места пребывания под стражей, в то время как УСК обозначали заключение под стражу, с одной стороны, и пребывание под стражей как процесс – с другой (d+cflbnb/d+dhob/(d+)dtcnb d+ nmvmzbw6 pfndjhbnb d+ nmvmzbwb и d+ nmvmzbwb cblnb): cfdbz+ bt ztx)mcnbd dh 1 zfhwfjtvbv+ rh+cnbjfzbz+ 1 ljcflbntkm lf ghbdtltz+,ltn+ r+ zfitvu clbkbinu 1 rjvtznfhbcbb htxt 1 cfdbzf gjdtk dfit dtkbxbjt d+ ™fndjh,nb [СР: 146, 29–147, 3];
gjsintzjv+,sd+itv+ rhmcnbjfzjv+ b dm n)mvmzbw d+dh+tzjv+,sd+itv+ [СР: 97, 28–98,1]. Данные языковые единицы встречаются во всех житиях святых, а одно из них (житие святого Кондрата в составе Супрасльской рукописи) начинается непосредственно с сообщения о том, что по повелению цесаря были заключены в темницу все христиане: jn+ vzju+ b hfpkb xtz+ uhfl+ 1 gjsintzjv+,d+itv+ rhmcnbjfzjv+ 1 d)m dhvtzf ltrbjf wcfhf b ufkthbjfzf 1 b dtljvjv+,d+itv+ dm zbrjvblbbcrsb uhfl+ dUbzb 1 b dm n)mvzbw d+dh+tzjv+,sd+itv+ [СР: 97, 26–98, 1]. Видимо, изначально заключение под стражу не предполагало каких-либо дополнительных воздействий на заключённого: правителю достаточно было изолировать христианина от окружающих, не позволив ему, таким образом, проповедовать новую веру, причём содержание под стражей было не очень строгим, а тюремщики даже позволяли заключённым общаться с единоверцами. Об этом свидетельствует следующее употребление УСК pfndjhbnb d+ nmvmzbwb,sd+itvf t bvf d+ d)mcb dfhl'fjd+ 1 b ghb,kbbd+if c^ r+ nmvzbwb 1 bltt dmcb rh)mcnbjfzb pfndjhtzb,f 1 b ghbgfl+if r+ n)mvzbx)mzuuvu cnhfu vjkjfcnf )b 1 lf d)mzbltnf d+ n)mvzbw 1 d)mk™+if t j,hnjcnf ltdnm v)m rh)mcnbjfz ™fndjhtz [СР: 255, 20–26].
Другим видом наказания, применявшимся по отношению к последователям христианства, было заключение в оковы. Компонент ‘заключить в оковы’ в тексте исследуемого памятника содержат семантические структуры единиц d+™d™fnb6 b™d™fnb6 tkps jrjdfnb6 c+dpfnb hw (b zjp), dt hbus zfkjbnb, c+dpfnb dthbufvb6 zjcbnb ps. Данная сема содержится в значении глагола (jrjdfnb – ‘заковать’ [СС 1994: 409], c+dpfnb –‘заключить в оковы’ [СС 1994: 646]) или имени существительного (dthbuf – ‘цепь, оковы’ [СС 1994: 112], pf – ‘оковы, кандалы, узы’ [СС 1994: 805]; в УСК c+dpfnb dthbufvb и tkps jrjdfnb она присутствует в структуре значения и глагола, и существительного (tkpf – ‘оковы, кандалы’ [СС 1994: 215]). Заключение в кандалы, по-видимому, не было отдельным видом наказания, а применялось параллельно с заключением в тюрьму или какими-либо пытками: единицы данной подгруппы в старославянских текстах употребляются одновременно с описанием тюремного заключения или каких-либо физических истязаний. Наложение оков являлось способом заставить человека выполнять определённые действия или помешать ему избавиться от пыток: b c+d^pfd+it bv+ hw b zjp 1 gjdtki^ gucnbnb r+ cnhfz chfwbzmcn 1 pfndjhbnb b d+ n)mvzbwb 1 b,k.cnb pkj [СР: 57, 20–23]; cksifd+ t nj rz^p+ gjdtk d+cflnb jf d+ ntvzbw 1 b dthbus zfkjnb bvf zf dsj 1 b zf hw b zf zjp 1 b nfrj,k.cnb jt. [СР: 181, 22–25]; pfndjhbnf b d)m ntvzbwb c+ d)mcrjj crh+,)mj 1 b dthbus zfkjbnf zf dsj jtvu 1 ljzmltt j,hfin)m c^ uvjh )b [СР: 195, 21–24]; gjdtkd+ rfvs dtkbr+ d+pkjbnb zf gh)mcb jtvu 1 b zjp jtvu d+ ukfl d+kjbnb 1 tkp t jrjdfnb b d+clu [СР: 104, 25–30]; b gjdtk gfUku c+d^™fnb hw b zjp 1 b rjk+ tkpz+ d+dhnb vtlu hrfvf b zjufvf [СР: 2, 19–23]; d+ghfifd+it t rnj jtcn+ jn+ zb+ 1 bcrjvsb bvb cfdbz+ 1 b udld+it gjbv'it jtlzjuj c+d^™fi^ 1 dthbufvb ldjbvb 1 b rjp+k+ n^mr+ d+pkjbd+it jtvu ghbdt lji^ jtuj r+ djjtdjl [СР: 146, 2–3].
Следующим видом наказания, которому подвергались христианские мученики, были пытки, наносившие непосредственный ущерб физическому здоровью человека. Эти пытки могли осуществляться при помощи специальных приспособлений или без них.
11 языковых единиц называют пытки, для осуществления которых не использовались специальные приспособления: lmhfnb6 d+™lbhfnb6 zfzcnb hfzs6 ghjkbjfnb/guofnb rh+dm6 gjdhmuznb zf ™tvkb6 zf ™tvkj gjvtofnb6 ™f xmnj dkfxbnb6 ™f uj ulfhbnb6 kfzbnfvf ulfhbnb6 c+kjvbnb rjcnb (c+kjvbi c rjcnb), psr+ uhpfnb. Единицы zfzcnb hfzs6 d+™kjbnb hfz6 ghjkbjfnb/guofnb rh+dm используются как родовые наименования пыток: vfuz+ t zf)bgfxt uzdf c^ jn^ jtv jljknb 1 gjdtk ujh)mi^ d+™kjbn zf zm hfz 1 lf dm n+ uvmhtn+ lft zt ghbltn+ rjzjz+ [СР:
47, 5–7]; jzf t b zfztctzs^ bvf hfzs lj,)mjt c+nhmgd+if [СР: 213, 15–16];
cksifd+ t rjvbc+ jfrj d)mcb rh)mcnbjfzb c+,hfkb c^ cn+ d+ wh+r'db rugzj c+ tgbcrugjv+ 1 gjdtk djbzjv+ cdjbv+ jctl+kfnb jtvu rjzm wcfh)mcr+ lf d+i+l+ d+ jhb cdjjtv+ d+ whmr+dt 1 rh+d)mv+ ghjkbjfzb)jt c+ndjhbn+ rh+cnbjfzjv+ [СР: 221, 14–20].
Единицы d+™lbhfnb6 lmhfnb6 gjdhmuznb zf ™tvkb6 zf ™tvkj gjvtof nb6 ™f xmnj dkfxbnb6 c+kjvbnb rjcnb (c+kjvbi c rjcnb), ™f uj ulfhbnb kfzbnfvf ulfhbnb6 psr+ uhpfnb называют конкретные муки, которым подвергались христианские святые: rz^™+ t hf™uzdfd+ c^ gjdtk l+hfnb jf [СР: 183, 7-8]; itcn)m djbz+ gzbjf zjiff cnh)mvjukfd)m 1 zt vjuintv+ t bv+ jtuj lh+fnb 1 f ™f hw b ™f zj™ dkfxff dmg)mjinf [СР:
137, 16-20]; b jfhjcnb bcgk)mzbd+it c^ gjdtki^ d+pdfhbnb gmwmk+ d+ rjzj, 1 b gjdtki^ ckuufv+ lf jlthn+ uhujvm d)mc ukfd jtuj 1 jlut dkfcb cn+ 1 r njvu t b pr+ jtvu uhpfnb [СР: 268, 15–20]; gjdtki^ ghbztcnb dhfn+ b d+kjbnb )b dm zm 1 b c+n^uznb b pfdbnb pkj 1 b c+ndjhbi^ nfrj ckuus 1 b c+kjvbi^ c^ rjcnb jtuj dmc^ [СР: 269, 2–5]; b dkjbi^ b d+ dhfn+ blt b cd^nffuj z 1 b nu c+kjvbi^ d)mc^ rjcnb jtvu [СР: 270, 14–16].
Конкретизация вида пытки в старославянских текстах осуществлялась при помощи указания на орудие причинения боли, физического страдания:
,bxm6,hfls ‘топор’ [СС 1994: 100]6 dhmdm6 dhfn+ ‘колесо, орудие пыток’ [СС 1994: 122]6 djofuf ‘кнут, плеть’ [СС 1994: 120]6 lhmrjkm ‘палка, дубина’ [СС 1994: 198]6 hmlm ‘палка, дубина, дреколье’ [СС 1994: 220]6 tk™j ‘железное орудие’ [СС 1994: 215], kof ‘копье’ [СС 1994: 319], jhbjt6 ghnbjt, t6 b™,flfnb6 c+cl+ vxbkmzsb6 bkf ujdlf/cuhjdf ‘плеть’ [СС 1994:
218]6 mpkbjt crfnj6 lhdj crfnj6 nhmp,mwm tkpz+. Сложная сема ‘орудие причинения боли, физических страданий’ содержится и в семантической структуре процессуальных единиц (rjgbjtvm),jcnb/ghj,jcnb6 rfvtzbjtvm,bnb/gj,bnb и rfvtzbjt vtnfnb. Слово jhbjt ‘оружие’ [СС 1994: 416] и УСК c+cl+ vxbkmzsb (‘орудие пытки’ [СС 1994: 670]) являются гиперонимами по отношению к остальным языковым единицам, составляющим данную группу. Остальные слова и УСК, будучи гипонимами, конкретизируют значение ‘орудие причинения боли, физических страданий’, называя конкретные приспособления, применявшиеся для мучения христиан, и процесс нанесения этих мучений. Данные языковые единицы не использовались в текстах старославянских памятников изолированно, вне контекста, указывающего на то, какие именно орудия мучения применялись для пыток христиан. Так, слово jhbjt употреблено в сборнике Клоца в следующем контексте: d+ nj dhv ghlfzmjj tulf ghl zf zm c+ jhb b lh+rjkvb [Клоц: 4b, 39–5а, 1]. Автор текста уточняет, каким именно орудием совершалось мучение. УСК c+cl+ vxbkmzsb используется не при описании конкретных мук, а для характеристики процесса устрашения христиан: b ghbbv+ rz^p+ rzbus wcfh^ gjdtkdffit zfhjl+ uhfl+crsb+ ghbdjlbn jtvkint 1 b c+cls vxbkmzs ghl+ zbvb gjkfufnb 1 b htxt r zbv+ ukfujk^ 1 gj)mhnt,j ujv+ 1 fint kb zb nj pmk bvfnt bpv)mhnb 1 vzjpb t jn+ zfhjlf dbld+it vxbk+zs c+cls 1 u,jjfd+it c^ ghintzbjf 1 gjckuifi rz^pf 1 b jn+cngbi^ jn+ dhs hbcjcnjds [СР: 174, 26–175, 7]. Рассказывая о конкретных пытках, авторы используют наименования конкретных орудий мучения: b hf™kbx)mzj r+lj,bjf b 1 jdb ghnbjtv+ jdb,bxb 1 f lhu™bb )m™kbjtv+ [СР: 193, 5–7]; n+ulf fzUgfn+ hfpuzdfd+ c^ gjdtk b cmdkinb 1 b zf l)mcn ghjn^u+it,bnb b bkfvb cuhjdfv [СР: 100, 28– 30]; rfz'lbl+ ukfujkf d)mpmvb b gjjfc zfi^ b nktcf 1 zbxnjt,j zfv+ hbcnf xtcn)mzbit 1 n+ulf lur'c+ gjdtk rfvtzb)bv)m kbwf bv+,bnb [СР: 73, 30 – 74, 2]; b gjdtk nu cinfjf d+ hjd rfvtzbjtv+ gj,bnb [СР: 6, 13–14].
У глаголов,jcnb/ghj,jcnb и b™,flfnb сема ‘орудие причинения боли’ заложена в структуре их лексического значения:,jcnb – ‘колоть’ [СС 1994:
99], ‘касаясь чем-л. острым, причинять боль, вызывать ощущение укола’ [МАС: 2: 77], b™,flfnb – ‘выколоть’ [СС 1994: 249], ‘проткнуть чем-л. острым, удалить колющим орудием’ [МАС: 1: 261]. Кроме того, эти глаголы всегда используются в текстах исследуемых старославянских памятников с дополнением, указывающим, каким именно орудием нанесена рана: d+ njb t dmctulf cl^ c+ ck)m™fvb gkfrffit c^ 1 b rhbxffit b d+gjfit dtkvb jfrjt ct,si^ zrjvu jhbbv+ jxb b™,flfkb [СР: 274, 20–24]; rjgmjtv+,jltz+,cn+ 1 b rh)md)m jtuj c+ djlj^j bcntxt [СР: 474, 10-11]; bcnjx)mzbr+ zf l,u,fit 1 f rh)mcn+ jn+ ztuj zfgfjfjtv+,fit 1,jltz+,j kintj dm ht,hf 1 rh+d)m b djl bcgucnb 1 b djljj gjkbdf jtvj rjhtzb)jf [СР: 353, 30– 354, 3]. Подобное «двойное» обозначение процесса мучений характерно для текстов старославянских житий: как правило, чтобы подчеркнуть жестокость мук, в тексте говорится, что святых истязали, используя одновременно несколько орудий и видов пыток: rz^p+ htxt zt gjckuifjtnt kb vtzt vjk^inu vb c^ dfv+ 1 nj zulbnt v^ gjdtkzjjt jn+ wcfhf c+ndjhbnb b bzfrj dfv+ zfztcnb 1 b gjdtk,bnb 1 crfnjv+ tpkbjtv+ 1 b bkfvb ujd^lfvb [СР: 178, 1–7];,bjtvjv+ t cd^nsbv+ 1 rjz)mxfi^ c^ nbzb b )mpkbjt 1 n+ulf d)mp,cbd+ c^ gjdtk lhdtcs crfns,bnb [СР: 178, 15– 16]; gjdtk rz™m,bnb jf +™kbjtv+ gj ht,hjv+ 1 b dkfczjv+ curzjv+ d)mcnbhfnb hfz jt. [СР: 213, 9–12].
В тех случаях, когда было необходимо подчеркнуть особую жестокость мучений, которые испытывали христианские святые, авторы житий указывали, что были использованы сразу несколько видов наказаний – заключение в тюрьму, наложение оков и применение орудий мучений: cksifd+ t nj rz^p+ gjdtk d+cflnb jf d+ ntvzbw 1 b dthbus zfkjnb bvf zf dsj 1 b zf hw b zf zjp 1 b nfrj,k.cnb jt. 1 b c+ndjhbi^ ckuus jfrjt bv+ gjdtkzj,cn' 1 gjdtkt t b nh+p,)mw^ tkpzs gjl+cn+kfnb bvf [СР:
181, 22–28].
К числу единиц-наименований орудий мучения мы считаем возможным отнести три слова, которые называют предметы, не предназначенные специально для нанесения человеку физического вреда, но использованные в качестве орудий мучения и приобретшие, таким образом, контекстуальное значение ‘орудие причинения боли, физических страданий’, –,h+ckbjt ‘черепки’, gbkf ‘пила’ и cdof ‘свеча’: b gjdtk ghbztcnb cdin^ ujh^in^ 1 b ghbfufnb kbwt gfUkt [СР: 13, 1–3]; gjdtkd+,h)mctkbjt nk+xtzj gjl+ hm,mn+,kftzffuj vxtzbrf gjljcgfnb [СР: 104, 25–27]; gjxnj u,j gfxt afhbct)b zt gtxffcnt c^ j ct, 1 bkb gjxnj zt c)mdinfdffcnt c^ zf vfzfcbj jtulf bcf)bj gbkjj ghnbhffit [СР: 396, 29–397,1].
Языковые единицы, составляющие зону ближней периферии сектора «Физическое мученичество», позволяют не только сделать вывод о том, какие именно пытки применялись в первые годы существования христианства по отношению к последователям новой религии, но и охарактеризовать процесс мучения с точки зрения субъектно-объектных отношений его участников.
Действия мучителя, человека, который подвергает другого пыткам, физическому страданию, обозначают слово vxbnb и УСК gjc+kfnb (zf rhmcnbjfzs) vxbnb6 ndjhbnb vrs, d+pkjbnb vrs6 zfdtcnb vrs ghlfnb vrfv+6 zfcbkbjt c+ndjhbnb. Они называют процесс причинения мучений как результат волеизъявления мучителя. Семантика волеизъявления заложена в значении глагольных компонетов УСК: gjc+kfnb – ‘послать’ [СС 1994: 487], ‘отправить кого-л. куда-л. с каким-л. поручением, с какой-л.
целью’ [МАС: 3: 315], ndjhbnb – ‘делать, совершать, производить’ [СС 1994:
690], ghlfnb – ‘предать’ [СС 1994: 536], ‘подвергнуть какому-л. действию, привести в какое-л. состояние’ [МАС: 3: 362]. Возможностью подвергать других каким-либо воздействиям, отправлять с поручениями, а также совершать действия по своему усмотрению может только субъект, обладающий свободой действия и волеизъявления. Именно как результат свободного волеизъявления представлены в изучаемых старославянских текстах действия мучителя: nhabv+ b tUrfh'gbz+ 1 ckjdinfjf ghb kunjcnb b ghb lh+pjcnb 1 b rz^ptvm gjc+kfzf zf rh)mcnbjfz vxbn+ [СР: 212, 12–16]; ljitl+itv+ t bv+ zf unh)mjf d+ rjvfz 1 ckiff jn+ vzju+ 1 jtt ndjhit djjtdj lf vrs rhmcnbjfzjv+ [СР: 19, 27–20, 1]; ns t gjdtkzjjt nb c+ndjhb ghjd+ htxt c+dinfdfj nb.zjit gjh+nb 1 lf zt hfpkbx)mzsbv+ vrfv+ ghlfv+ n^ [СР: 253, 21–24]; fint u,j x)mntib b gjrkjzbib c^ ck)mz)mwu b juz. b djl 1 b c+rjzmxfjtib gjdtkzbjt wcfht 1 fint 1 kb nj d+pkjbv+ zf n^ vrs [СР: 258, 26–30]; jzb t gh,dff,tpjrujint ztdh)mcndbv+ b zfckmjt c+ndjhbi^ jtvu [СР: 32, 26–33, 2]. Кроме того, мучитель изображён как человек, наносящий муки по своему желанию, придумывающий их, имеющий право j,hfpb vr+ ghbvsckbnb, что также характеризует его как субъект мучения, обладающий возможностью действовать согласно своему выбору: b vzjuf jfhjcn)m pdhz+crf ldbpffit c^1 jn+ ztghfdtlzsb+ zf,kfujdh)mzs b hfpkbx)mzb j,hfpb vr+ ghbvsiktzb,sdff 1 b vxbvbb ztjckf,bv [СР: 85, 9–14]. Таким образом, мучитель является субъектом процесса мучения, его активным участником, способным подвергать зависящих от него людей мучениям, отдавать приказания о предании кого-либо мукам и самостоятельно изобретать различные способы мучений.
Мученик же, на первый взгдяд, предстаёт как объект мучений, действующий в соответствии с волеизъявлением мучителя. Действия мученика описываются при помощи УСК vr ghbjnb6 gfrjcnb ghbjnb6 crh+,b ghb jnb6 vxtzbjt ghbjnb6 j,hfp+ vrs ghbjnb6 bcruitzbjt vr+ ghbjnb, в состав которых входит глагол ghbjnb, являющийся, согласно «Старославянскому словарю (по рукописям X–XI вв.)», в сочетании с существительными vrf6 gfrjcnm6 crh+,m6 vxtzbjt глаголом страдательного залога [СС 1994:
517]. Действия мученика, названные данными УСК, характеризуют его как объект процесса мучения, испытывающий на себе воздействие воли мучителя, лишённый возможности самостоятельно принимать решения, принимающий страдания: cb)b u,j vxtzb,i^ n+ulf crh+,b ghbbv+it vzjus [СР:
256, 14–16]; ujcgjlb,jt bp,fdbdsb 1 cd^ns nhb jnhjrs ndj jn+ gtinb juzmzs 1 b zt lfd+ bv 'gfrjcnb ghbnb [СР: 79, 3–7]; x'nj vsckbib dfhfbcbjt 1 +htib kb b gjrkjzbib c^ ck)mzmwu b juz. b djl 1 jfrjt gjckuifd+ gjrkjzb c^ b,hfn+ ndjb zf 1 bkb ghbbvtib hfzs zf nktcb cdjjtv+ [СР: 261, 18–22]. Однако историки древней церкви, исследовавшие феномен мученичества, особо подчеркивают принцип добровольности мучений, на котором было основано почитание мучеников как святых [Минеева 1999: 156]. Добровольность принятия мучений в сознании первых христиан являлась доказательством готовности следовать примеру Иисуса, который сознательно принял мучения и смерть ради спасения человечества: z+ zt u nt,t hfcgk+ tcn+ 1 rjt hbcnf bljdt 1 z+ dmcrj cdjj rh+dm cfv+ jt jz+ ghjkbi 1 zf c+gfctzmjt [Клоц: 9а, 2–4]. Значение добровольности принятия мучеником страданий отразилось в УСК vr nhmgnb6 gjldbpfnb c zf vxtzbjt6 c+dhmibnb vxtzbjt6 c+dhmitzbjt vxtzbjf. Данные УСК имеют в структуре значения сему ‘сознательность’ и могут быть объединены в подгруппу со значением ‘сознательно принимать боль, физические страдания’, ‘сознательное принятие боли, физического страдания’. Сема сознательности выбора мученичества содержится в структуре значений глагольных компонентов УСК gjldbpfnb c6 nhmgnb и c+dhmibnb, а также отглагольного существительного c+dhmitzbjt. Глагол gjldbpfnb c в X–XI вв. имел значение ‘стремиться, стараться’ [СС 1994: 462], ‘проявлять усердие, старание в чёмл.; стремиться сделать что-л.’ [Сл. др.-р. яз. XI–XIV вв.: Т. 6: 529–530]; глагол nhmgnb означал ‘терпеть, сносить, выносить’ [СС 1994: 704] и соотносился по значению с ЛСВ ‘стойко и безропотно переносить, сносить что-л.
(боль, страдания, лишения, неприятности и т. п.)’ [МАС: 4: 358] современного глагола терпеть; глагол c+dhmibnb означал ‘создать, исполнить’ [СС 1994: 641], ‘сделать, осуществить что-л.’ и ‘претворить в жизнь (замысел, обещание и т.п.)’ [СлРЯ XI–XVII вв.: Т. 23: 120]. Значение осознанности принятия физических страданий подкреплено контекстом употребления данных УСК: мученик по своей воле, опираясь на поддержку христианского бога или своих близких, принимает мучения и пытки: ujcgjl)m t gjvfuffit d)mcv+ gjldbpfjinbbv+ c^ zf vxtzb)jt [СР: 210, 5–7]; gjnjvm t b jnwf cdjjtuj fh'fu'utkjds hflb,kfujlnb 1 j,hfnbd,kfuf uujl)mzbrf gjrfpf,juu jfrjt b hbcnf hflb vxtzbjt c+dh+ib [СР: 26, 3–7]; b lhuu+ lhuuf frs,kfujln)mzsbv+ vfckjv+ 1 zf nhmgzbjt vrs b zf c+dh)mitzbjt vxtzbjf gjvfpfjint urhg)mjf [СР: 256, 7–10]. Христианин, терпящий муку, охарактеризован как доблестный, мужественный и, следовательно, самостоятельно, а не согласно воле мучителя выбирающий путь страдания: lj,bb t vxtzbr+ hbcnjd+ nfrjdj vr nh)mgit 1 dbl^ d)mc^ uls ghjn^tzs 1 b d)mc^ rjcnb cdj c+rhuifjtvs [СР: 159, 6–10]. Мученик не стремится избежать смерти, а добровольно и с радостью идёт ей навстречу: hf™uzdfd+ t c^ rz^™+ j c+rhuitzb,ju+ cdjb+ 1 gjdtk vtxtv+ bcinb cd^n ghbbv+it t cd^nb)b jn+dn+ 1 blji^ hflujint c^ b ckfd^int ujcgjlf ghbitl+itv+ t bv+ r+ zfhtxtzuvu vcnu 1 ghrkjzbd+it rjkzf 1 b ghjn^u+it d cdj 1 c+rjz)mxfi^ c^ vtxtv+ [СР: 180, 23–181, 1]; c[d^]nff t bukbjfzb ghrh+cnbd+ib kbwt cdjjt 1 c+ hfljcnbj ghjn^t dsj cdjj b cx)mwf jn+cxt ukfd jt)b [СР: 14, 15–18]. Несмотря на то, что смертная казнь осуществляется по приказанию мучителя, мученики принимают её по своей воле: они сам идут на место казни, сами подставляют мучителю шею.
Таким образом, мученик так же, как и мучитель, может быть назван активным субъектом процесса мучения: он сознательно и свободно принимает муки, которым подвергает его мучитель, не пытается их избежать и добровольно принимает смерть.
Сознательность принятия христианином страданий, на наш взгляд, обусловлена пониманием цели, ради которой страдание переносится. Два УСК, называющие действия мученика, помимо сложной семы ‘испытывать боль, физические страдания’, имеют в структуре значения сложную сему ‘во имя веры’ и указывают, таким образом, на цель, ради которой человек принимает страдания. Это УСК gjcnhflfnb c+ cdnsbvb и d+zbnb d+ gjldbu+ (cdnsb – ‘святой’ [СС 1994: 598], ‘проведший жизнь в служении богу и церкви или пострадавший за христианскую веру’ [МАС: 4: 59]; gjldbu+ – ‘подвиг’ [СС 1994: 461], ‘религиозный подвиг, подвижничество’ [Сл. др.-р.
яз. XI–XIV вв.: 6: 523], ‘усилия, совершаемые человеком ради приближения к Богу’ [Скляревская 2000: 183]): gjnjv+ t gjdtki^ ckuufv+ b ghbztcji^ g)mwmk+ ujh^in+ 1 b d+kbjfi^ d+ ucnf jtvu 1 b nfrj ghlfcn+ lui cd^nsb dfhfbcbb 1 b nfrj gjcnhflf c+ d)mcvb cd^nsbvb [СР: 270, 17–21];
«