«РЕВОЛЮЦИЯ 1917 г. И СОВЕТСКАЯ ИСТОРИЯ В ОСВЕЩЕНИИ РУССКОЙ РЕЛИГИОЗНОЙ ЭМИГРАНТСКОЙ МЫСЛИ ...»

Ивонин, А. Мень, М.Б. Семочкина, С.С. Неретина, И.Б. Роднянская, С.Б. Роцинский, В.В. Сербиненко. Творчеству Федотова в этот период уделили внимание В.Ф. Бойков и А. Мень. Начало изучению творческого наследия Ильина в постсоветской России было положено Ю.Т. Лисицей.

С середины 1990-х гг. начинают выходить в свет фундаментальные исследования – статьи, диссертации, монографии либо специальные разделы в монографиях, посвященные творчеству Бердяева, Федотова и Ильина. Различные аспекты историко-философских построений и особенности мировоззрения первого из них проанализировали В. Аксючиц, О.Д. Волкогонова, Л.А. Гаман, Н.К. Дмитриева, М.А. Колеров, А.Н. Кунгуров, О.Б. Леонтьева, Б.Г. Могильницкий, А.П. Моисеева, Л.И. Новикова, И.Н. Сиземская, И.П. Смирнов, К.Н.

Ширко, и др. В оценках бердяевских интерпретаций конкретных сюжетов истории авторы нередко придерживаются полярных взглядов. Так, В. Аксючиц, характеризуя размышления Бердяева о Русской революции позднего периода творчества, определяет их как «заблуждения гения»1. Значительно более взвешенная их оценка содержится в работах Б.Г. Могильницкого1. Последние годы отмечены повышенным интересом к творческому наследию Федотова. Изучению его историко-теоретических и культурологических представлений посвятили свои исследования Н.Зайцева, А.Ф. Киселев, Ю.В. Селиванова, Э.А. Шаряпова, О.Г. Юмашева и др. Неуклонно возрастает интерес и к творчеству Ильина, анализ различных аспектов которого предпринимается в работах В.В.

Аверьянова, И.И. Евлампиева, А.Ф. Киселева, А.Г. Лаврова, А.В. Мальцевой, Т.Б. Сазоновой, Б.Ю. Тарасова, Я.В. Шабанова и др. Особенным вниманием соPhilosophy of Time. – New York; Paris, 1988. – 202 c.; Саркисянц М. Россия и мессианизм. К «русской идее» Н.А. Бердяева / Пер. с нем. – СПб., 2005. – 272 с.

Аксючиц В. Заблуждения гения: Н.А. Бердяев о России и коммунизме // Историкофилософский ежегодник. – 2001. – М., 2003. – С. 324–340.

временных авторов пользуется корпус правовых и консервативномонархических идей этого мыслителя.

В постсоветский период в отечественной историографии появляются исследования обобщающего характера, так или иначе связанные с русской эмигрантской религиозно-философской мыслью. Здесь следует отметить работы О.И. Ивониной, которая рассматривает общетеоретические представления Бердяева и Федотова и их концепции отечественной истории в контексте историкорелигиозной проблемы направленности истории2. Политологические аспекты концепций Бердяева и Ильина в их сравнении рассматриваются К.Г. Мальцевым и А.В. Мальцевой3. Избранный соавторами ракурс исследования обусловил направленность анализа их творчества как политических мыслителей. Н.П.

Шевцова сосредоточила внимание на сравнении концепций культуры Бердяева и Федотова4. Сравнительный анализ представлений о революции избранных для исследования авторов предпринят Н.А. Омельченко, основным выводом которого является признание их фундированности и связанной с этим их научной ценности5. Менее удачной является аналогичная попытка А.В. Прохоренко, высказавшего немало интересных суждений относительно общественнополитических взглядов Бердяева, Федотова и Ильина эмигрантского периода, при этом, однако, не сумевшего избежать упрощений, а порой и тенденциозности в своих выводах6.

Отличительной особенностью отмеченных работ является то, что проблема собственно советской истории в освещении Бердяева, Федотова и Ильина затрагивается в них лишь в самом общем виде либо не затрагивается вовсе.

Могильницкий Б.Г. Бердяев о Русской революции // Новая и новейшая история. – 1995. – № 6. – С. 54–67; Он же. История исторической мысли XX века: Курс лекций. – Вып. 1: Кризис историзма. – Томск, 2001. – С. 92–109.

См., напр.: Ивонина О.И. Время свободы. Проблема направленности истории в христианской исторической мысли России XIX–середины XX вв. – Новосибирск, 2000. – 442 с.

Мальцев К.Г., Мальцева А.В. «Философия свободы» и соблазн христианского государства / Н.А. Бердяев и И.А. Ильин. – М., 2001. – 336 с.

Шевцова Н.П. Культура как система ценностей (Аксиология в контексте интерпретации культуры Н.А. Бердяева и И.А. Ильина). – М., 2004. – 160 с.

Омельченко Н.А. В поисках России: общественно-политическая мысль русского зарубежья о революции 1917 г., большевизме и будущих судьбах российской государственности (историко-политический анализ). – СПб., 1996. – 560 с.

См., напр.: Прохоренко А.В. Философское россиеведение в идейной полемике пореволюционной эмиграции (первая половина XX века). – СПб., 2005. – 294 с.

Проблема комплексного анализа Русской революции и советской истории в их интерпретации современными авторами, за редким исключением1, не определяется в качестве предмета исследования.

В завершении историографического обзора подчеркнем, что исследователями достигнуты значительные результаты в изучении творческого наследия Бердяева, Федотова и Ильина. Однако до настоящего времени не существует целостного системного исследования историко-методологических взглядов этих мыслителей в их органическом единстве с их концепциями Русской революции и советской истории. В свете сказанного представляется актуальным системный анализ концепций Русской революции и советской истории Н.А.

Бердяева, Г.П. Федотова и И.А. Ильина, отличающихся фактографической и методологической насыщенностью.

Объектом исследования является творческое наследие этих выдающихся русских религиозных мыслителей. Предметом исследования являются концепции Русской революции и советской истории указанных авторов, объективная реконструкция которых возможна лишь с учетом особенностей их общетеоретических представлений и исследовательских стратегий.

В соответствии с этим целью диссертации является системный анализ концепций Русской революции и советской истории Бердяева, Федотова и Ильина в связи с их общетеоретическими представлениями с учетом того социокультурного контекста, в котором им довелось жить и творить. Раскрытие темы предполагает решение ряда конкретных задач:

1) исследовать основные положения и методологические основания историко-философских концепций Бердяева, Федотова и Ильина;

2) проанализировать их представления об особенностях российского исторического процесса и специфике «цивилизационного ядра» (термин Е.Б.

Рашковского и В.Г. Хороса2) отечественной культуры, обусловившего См., напр.:Киселев А.Ф. Страна грез Георгия Федотова (размышления о России и революции). – М., 2004. – 324 с; Зайцева Н. Логика любви: Россия в историософской концепции Георгия Федотова. – Самара, 2001. – 244 с.

Рашковский Е.Б., Хорос В.Г. Мировые цивилизации и современность // Восток – Запад – Россия: Сб. статей. – М., 2002. – С. 47.

специфические черты российского коммуникативного пространства, сыгравших роль в процессах социокультурной модернизации России в XX в.;

3) показать значение особенностей религиозного сознания каждого из них как фактора, напрямую влиявшего на формирование религиознофилософского дискурса их концепций;

4) выявить особенности общественно-политических позиций мыслителей, генетически связанных с их историко-религиозными представлениями, как отражающих настроения различных идейных течений русского зарубежья 1920–1950-х гг., что предполагает, в свою очередь, освещение в общих чертах того культурно-исторического контекста, в рамках которого осуществлялась их деятельность;

5) изучить концепции Русской революции этих авторов, во многих своих чертах корреспондирующихся с современными теориями модернизации, показать их семантическую сложность, игнорирование которой препятствует адекватной интерпретации их версий советской истории;

6) проанализировать эволюцию концепций советской истории Бердяева, Федотова и Ильина;

7) на примере анализа этих концепций показать неоднозначность восприятия Советской России различными эмигрантскими кругами в свете проблемы преемственности и разрывов отечественной истории.

Комплексное решение этих задач должно способствовать углубленному изучению историко-философских концепций Русской революции и советской истории, созданных русской религиозно-философской мыслью зарубежья, до настоящего времени не получавших своего системного анализа. Реконструкция этих содержательных теорий должна, кроме того, способствовать формированию более объемных представлений о структурной сложности советского периода отечественной истории, в котором столь сложно переплелись позитивные и негативные тенденции не только российского, но и общемирового развития.

Хронологические рамки работы определяются целью и задачами исследования и охватывают период с 1922 по 1950-е гг.

Источниковую базу исследования составил обширный корпус опубликованных произведений Бердяева, Федотова, Ильина, а также ряда других выдающихся представителей религиозно-исторической мысли, таких как Ф.А.

Степун, В.В. Зеньковский, С.Л. Франк, П.Б. Струве, А. Кизеветтер, Л.П. Карсавин.

С целью более рельефного освещения избранных для исследования авторов главным образом привлекаются работы, относящиеся к эмигрантскому периоду творчества, как наиболее полно отражающие их представления о Русской революции и советской истории. Это целый комплекс фундаментальных произведений Бердяева («Судьба человека в современном мире», «Истоки и смысл русского коммунизма», «Русская идея», «Опыт эсхатологической метафизики», «Самопознание», «Царство Духа и царство Кесаря»), Федотова («Русская религиозность»), Ильина («О сопротивлении злу силою», «Основы христианской культуры», «Большевистская политика мирового господства. Планы III Интернационала по революционизированию мира», «Путь духовного обновления», «Сущность и своеобразие русской культуры. Три размышления», «О сущности правосознания», «О монархии и республике»). Обращение к этим и другим работам религиозных мыслителей позволяет выявить особенности их концепций Русской революции и советской истории с учетом их историкометодологических представлений и специфики исследовательских практик. Содержащийся в них материал способствует также отражению особенностей их идейной эволюции. Структурная сложность этой последней сделала необходимым обращение и к ряду доэмигрантских произведений авторов, особенно Бердяева и Ильина1.

Важную категорию источников составляет публицистика Бердяева, Федотова и Ильина: нередко концептуальные по своему значению общественнополитические и историко-философские идеи они излагали на страницах эмигрантских изданий «Путь», «Новый град», «Русский колокол», «Современные записки», «Новый журнал», «Возрождение», «Новая Россия», «Дни», «Вестник Русского христианского движения». Многие их статьи, опубликованные в этих и других изданиях, в России не переиздавались и являются в настоящее время См. особенно: Бердяев Н.А. Духовные основы русской революции. Опыты 1917–1918. – СПб., 1998. – 432 с.; Ильин И.А. Собр. соч.: В 10 т. – Т. 9–10. – С. 41–201.

библиографической редкостью1. В состав источников также включены опубликованные в постсоветский период публицистические работы этих авторов.

Особый интерес представляют статьи 1946–1947 гг. Бердяева, объединенные в сборник «На пороге новой эпохи»2, статьи Федотова, включенные в сборники «Судьба и грехи России»3, «Статьи 1920–30-х гг. из журналов “Путь”, “Православная мысль” и “Вестник РХСД”»4, «Статьи американского периода»5.

Большое значение имеют публицистические работы разных лет Ильина, опубликованные в многотомном собрании его сочинений6. Привлечение этого корпуса источников способствует углубленному изучению представлений авторов о Русской революции и советской истории в их развитии с учетом того историко-культурного контекста, в котором им довелось жить и творить. Количество и фундаментальность опубликованных ими статей выступает и ярким показателем того значения, которое ими придавалось проблеме социальной циркуляции идей.

Важные сведения по интересующей нас проблеме содержатся в архивных материалах, как опубликованных7, так и неопубликованных, хранящихся в фондах Российского государственного архива литературы и искусства (РГАЛИ), Отделах рукописей и редких книг Российской государственной библиотеки и научной библиотеки Московского государственного университета8.

См., напр.: Бердяев Н.А. Россия Ксеркса и Россия Христа // Новая Россия. – 1939. – № 74/ 75; Он же. Третий исход // Новый журнал. – Нью-Йорк, 1953; Федотов Г.П. Октябрьская легенда // Новая Россия. – 1937. – № 35. – С. 3–5; Он же. Торопитесь! // Новая Россия. – 1939. – № 59; Ильин И.А. О признании советской власти (правила и советы) // Русский колокол. – 1927. – № 2; Он же. Эволюционируют ли коммунисты // Русский колокол. – 1929. – № 7.

Бердяев Н.А. На пороге новой эпохи: Сб. статей // Бердяев Н.А. Истина и Откровение. Пролегомены к критике Откровения. – СПб., 1997. – С. 156–326.

Федотов Г.П. Судьба и грехи России: Избр. статьи по философии русской истории и культуры: В 2 т. – СПб., 1991. – Т. 1 – 352 с.; Т. 2. – 352 с.

Федотов Г.П. Собр. соч.: В 12 т. – Т. 2: Статьи 1920–30-х гг. из журналов «Путь», «Православная мысль» и «Вестник РХСД». – М., 998. – 383 с.

Федотов Г.П. Собр. соч.: В 12 т. – Т. 9: Статьи американского периода. – М., 2004. – 383 с.

См. особенно: Ильин И.А. Собр. соч.: В 10 т. – Т. 7. – М., 1998. – 608 с.

См., напр.: Ильин И.А. О революции // Русское возрождение: Независимый русский православный журнал. – Нью-Йорк, Москва, Париж, 1983 (III).– № 23. – С. 45–118; Братство Святой Софии: Матер. и док. 1923–1939 / Сост. Н.А. Струве. – М., 2000. – 336 с.

См. особенно: Бердяев Н.А. Трансформация марксизма в России // РГАЛИ. Ф. 1496. Оп. 1.

Ед. хр. 263; Он же. Советская Россия и мировая война // РГАЛИ. Ф. 1496. Оп. 1. Ед. хр. 219;

Он же. Смысл исторического момента, переживаемого в настоящее время Россией. Схема Эти материалы позволяют выявлять новые, порой неожиданные, аспекты историко-религиозных концепций авторов. Способствуют они и более объективному восприятию сложной палитры умонастроений, характерных для представителей русского зарубежья пореволюционного периода.

Для углубленного понимания творчества Бердяева, Федотова и Ильина большое значение имеет корпус эго-документов, включающий их эпистолярное наследие1, дневниковые записи их самих и близких им людей, а также мемуары современников2. Эти источники, содержащие в себе богатую информацию, в том числе личностного характера, существенно обогащают наши представления как о повседневной жизни российской эмиграции, так и об идейных и научных взглядах ее выдающихся представителей.

Методологическую основу данного исследования составляет принцип историзма, позволяющий анализировать обозначенные проблемы в их динамике с учетом того социокультурного контекста, в котором довелось жить и творить Бердяеву, Федотову и Ильину. Этому также способствует проблемнохронологический метод, позволяющий изучать ключевые проблемы в их хронологической последовательности. Комплексному изучению концепций Русской революции и советской истории этих авторов в связи с их общетеоретическими и мировоззренческими позициями призван способствовать принцип системности, использование которого, кроме того, позволяет учитывать значение общей интеллектуально-духовной атмосферы в Европе, включая Россию, в 1920–1950-х гг. Важным для данного исследования является также сравнительно-исторический метод. Он позволяет не только сопоставлять историкодоклада] // РГАЛИ. Ф. 1496. Оп.1. Ед. хр. 97; Он же. Двойственный образ России (К пониманию русской человечности). Статья 1930–1940-е гг. // РГАЛИ. Ф. 1496. Оп. 1. Ед. хр. 240.

См., напр.: Письма В.Н. Ильина Бердяеву Н.А. (26 августа 1930 – 3 августа 1944; 25 писем) // РГАЛИ. Ф. 1496. Оп. 1. Ед. хр. 491; «В четвертом измерении пространства…» Письма Н.А. Бердяева кн. И.П. Романовой 1931–1947 / Публ., предисл. и ком. В. Аллоя и А. Добкина // Минувшее. – 1994. – № 16. – С. 209–264; Письма вокруг разногласий Г.П. Федотова с Богословским институтом // Вестник русского христианского движения. – 2002. – № 184. – С.

186–222; Письмо С.Л. Франка Г.П. Федотову // Новый журнал. – Нью-Йорк, 1952. – Кн. 28. – С. 288–289; Письма Ф.А. Степуна Е.Ю. Рапп // РГАЛИ. Ф. 1496. Оп. 1. Ед. хр. 982.

Бердяев Н.А.: pro et contra. Антология. – СПб., 1994. – 573 с., Ильин И.А.: pro et contra. – СПб., 2004. – 896 с.; Федотова Е. Георгий Петрович Федотов // Федотов Г.П. Полн. собр.

статей: В 6 т. – Т.1: Статьи 1918–1930 гг. – Париж, 1988. – С. I–XXXIV.

философские концепции изучаемых авторов, но и широко опираться на достижения исследователей, обращавшихся к их творчеству. Особенно важно подчеркнуть значение этого метода для анализа сравнительно-исторических исследований самих авторов, о которых идет речь.

Поскольку диссертация посвящена изучению творческого наследия ряда выдающихся русских религиозных мыслителей, необходимым элементом методологии явился биографический подход, позволяющий учесть значение личностного начала в исследовании истории идей1. Детализацией этого подхода явился «жизнетворческий» принцип, разработанный С.С. Хоружим, актуальность которого заостряется с учетом значения для всех русских мыслителей установки на идеал «цельного знания». Исследователем была предложена его дефиниция, согласно которой «…жизнетворчество есть способ жизни, который стремится вникнуть во всю полноту жизненного материала и делает эту полноту предметом духовной работы»2. При этом обнаруживается, подчеркивает автор, что «связь между особенностями философии и чертами творческой личности… отнюдь не является причинно-следственной, но обоюдной»3. Таким образом выявляется особенное внутреннее единство мысли и жизни, творчества и личности. Использование принципа «жизнетворчества» позволяет более объемно осветить особенности творчества Бердяева, Федотова и Ильина в эмиграции.

Научная новизна диссертации:

1. В диссертации впервые в отечественной историографии предпринимается сравнительно-историческое исследование историко-религиозных представлений Бердяева, Федотова и Ильина. Их изучение в контексте феномена «плеядности» (термин Ф.А. Степуна) (общая принадлежность к традиции русской религиозно-философской мысли, сходство исследовательских технологий, сосредоточенность на решении магистрального для эмигрантской религиознофилософской мысли вопроса исторических судеб России в свете проблемы наСм., напр.: Репина Л.П. «Персональная история»: биография как средство исторического познания // Казус. Индивидуальное и уникальное в истории. – М., 1999. – Вып. 2. – С. 76– 100.

Хоружий С.С. После перерыва. Пути русской философии. – СПб., 1994. – С. 101.

Там же. – С. 106.

правленности мирового исторического процесса с учетом свершившейся в стране революции) способствует углубленному анализу созданных ими концепций Русской революции и советской истории.

2. Проблема, составляющая предмет диссертации, не получала до настоящего времени всестороннего освещения: если представления этих религиозных мыслителей о Русской революции так или иначе затрагиваются исследователями их творчества, то тема собственно советской истории в их интерпретации и сегодня остается малоизученной. Новым является также анализ этих их концепций в свете проблемы преемственности и разрывов отечественной истории.

3. Впервые в научной литературе в диссертации осуществлено систематическое исследование всего корпуса представлений классиков религиозной эмигрантской мысли о Русской революции и советской истории с учетом своеобразия их подходов. Это позволило выявить новые аспекты ряда исследовавшихся ими проблем или взглянуть на них под новым углом зрения. В творчестве Бердяева это, например, пласт его представлений конца 1930–1940-х гг., связанных с темой специфики Советской России в ее позитивных и негативных проявлениях, ее места и роли в системе международных отношений. В творчестве Федотова это, в частности, комплекс его идей о природе «сталинократии»

и факторах, обусловивших устойчивость советского государства. В творчестве Ильина это детальный анализ негативных сторон советской реальности в свете его правовых взглядов.

4. В диссертации впервые предпринимается комплексный анализ теоретико-методологических представлений Бердяева, Федотова и Ильина, выявляется специфика их междисциплинарных исследовательских практик, анализируются их теоретические положения, во многих аспектах корреспондирующиеся с современными социально-историческими теориями, прежде всего теориями модернизации и ментальностей. Впервые в отечественной историографии не только прослеживается генетическая связь их общетеоретических представлений с достижениями европейской гуманитарной мысли XIX–XX вв., но и выявляется ряд новаторских для своего времени их методологических положений, например, о соотношении революционных и эволюционных процессов в обществе, об асинхронности исторического развития, как в общемировом масштабе, так и в рамках отдельно взятых культурных систем, о двунаправленном характере коммуникации России и Европы.

5. В диссертации впервые в научной литературе осуществляется комплексное исследование концепций Русской революции и советской истории Бердяева, Федотова и Ильина в тесной связи с их религиозно-философскими взглядами. В работе подчеркиваются преимущества такого подхода, не только снижающего вероятность поверхностного истолкования их отдельных представлений, связанных с социально-исторической проблематикой, но и открывающего перспективные возможности использования в конкретноисторических исследованиях Русской революции и советской истории целого ряда положений, свойственных христианской парадигме истории. В таком ракурсе рассмотрена проблема роли и значения религиозно-этической системы народа в историческом развитии.

6. В диссертации осуществлен системный анализ обозначенных концепций Бердяева, Федотова и Ильина с учетом их мировоззренческой эволюции, что необходимо принимать во внимание ввиду неоднозначности их восприятия Русской революции и советской истории в разные периоды творчества.

7. В научный оборот вводятся новые и малоизвестные ранее источники, обращение к которым способствует высвечиванию новых граней концепций Русской революции и советской истории эмигрантских религиозных мыслителей.

Практическая значимость работы. Методологические подходы, основные положения и выводы диссертации могут использоваться в исследованиях по истории исторической мысли, истории русской эмиграции, Русской революции и советской истории, духовно-религиозной жизни. Они могут использоваться также в коллективных исследованиях по историографии и методологии истории. Представленный в диссертации материал может быть использован в учебно-образовательном процессе при подготовке лекционных курсов и учебно-методических пособий по методологии истории, отечественной истории, культурологи, русской философии истории.

Апробация результатов исследования. Основные выводы и результаты диссертации апробированы на заседании кафедры истории древнего мира, средних веков и методологии истории исторического факультета Томского государственного университета, в докладах на 4 всероссийских, 3 международных и 3 отраслевых конференциях. По теме диссертации опубликовано 25 исследовательских работ. Ключевые идеи диссертации нашли отражение в двух научных монографиях, статьях (в том числе 7 статьях, опубликованных в ведущих российских рецензируемых научных журналах), докладах и тезисах.

Структура диссертации обусловлена его целью и задачами. Диссертация состоит из введения, 3 частей, каждая из которых включает в себя по 3 главы, состоящих, в свою очередь из разделов, а также заключения и списка использованной литературы и источников.

II. ОСНОВНОЕ СОДЕРЖАНИЕ ДИССЕРТАЦИИ

Первая часть ««На пороге новой эпохи»: Н.А. Бердяев о Русской революции и советской истории» посвящена комплексному исследованию представлений Бердяева о Русской революции и советской истории в связи с его историко-религиозными представлениями.

В главе 1 «Историософия российской истории» предпринимается всесторонний анализ корпуса историко-теоретических представлений мыслителя, опираясь на который он осуществлял свое исследование российской истории, включая советский ее период. В разделе 1.1 «Историко-религиозные представления Н.А. Бердяева» анализируется методология ученого, полидисциплинарная по своей природе, основу которой составил историософский метод познания истории. Задачей историософского исследования отечественной истории в понимании Бердяева являлось постижение смысла исторического существования России в динамике, «в свете большой исторической перспективы»1. Поставленная таким образом задача решалась им в общих чертах в рамках христианской парадигмы истории, что способствовало углубленному изучению российского исторического процесса во всей его сложности и проблематичности.

Особую объемность его пониманию природы истории придавало свойственное Бердяеву представление об «онтологическом дуализме», связанное с его учением о двойственной природе свободы. Фундаментальными концептами его историософского метода являются «судьба человека», «судьба народа», «смысл истории», наполнявшиеся реальным содержанием в контексте ценностей христианского вероучения, придававшие онтологическое измерение его представлениям об исторической преемственности. В связи с ними особую глубину обретают и его размышления об антропологической природе истории. Ключевым понятием в эмигрантский период творчества для Бердяева становится понятие «объективация», использовавшееся им в качестве гносеологического принципа и критерия оценок социально-исторических феноменов и процессов. Своеобразие его историко-теоретических представлений этого времени едва ли можно понять без учета степени его приверженности религиозному персонализму.

В разделе 1.2 «Н.А. Бердяев об особенностях российской истории» рассматриваются представления ученого о российской истории, без учета которых понимание его концепции Русской революции и советской истории было бы неполным. Бердяев предложил свою периодизацию российской истории, в главных своих чертах соответствующую канонам традиционной историографии. Внутреннее единство отдельных периодов российской истории, полагал он, исторически детерминировалось православным христианством, оказавшим решающее воздействие на формирование религиозной природы русского народа.

Бердяев Н.А. На пороге новой эпохи. Предисловие // Бердяев Н.А. Истина и Откровение.

Пролегомены к критике Откровения. – СПб., 1997. – С. 159.

Отобранный Бердяевым исторический материал соответствовал основной линии его историко-философской концепции: более всего мыслителя интересовала история национального самосознания, имевшего двухуровневую структуру, выступавшего в его интерпретации как содержательно близкое историческому сознанию в современном его понимании. Один из уровней отражал идею исторической преемственности народа и выполнял кумулятивную функцию.

Другой уровень был представлен идеей долженствования, исторического задания народа, призванного стимулировать его «сознательную национальную активность» в мировом масштабе. Он наполнялся особым смыслом в русле общих представлений мыслителя об объективном религиозном задании истории – мировом синтезе.

В свете изложенного особенное значение приобретает «русская идея»

Бердяева, ориентированная на определение исторического образа России, её места в пределах мировой культуры, конструирование которой осуществлялось им в свете центральной для русской историко-религиозной мысли темы «Восток – Запад». Религиозная идея Бердяева может трактоваться одновременно как идея о «целостном преображении мира», свойственная русскому народу, и как комплексная характеристика его устойчивых свойств – «эсхатологического комплекса»1. Этот комплекс объединил в себе ряд компонентов (православная религиозность, эсхатологичность, соборность, мессианизм), составивших суть православного духовного типа, определившего, в свою очередь, религиознодуховную доминанту российской культуры.

С бердяевской интерпретацией русской идеи связаны его представления о дуалистической структуре российской истории и поляризованном характере русского народа. Заслугой Бердяева является предпринятая им попытка отразить сложность тезауруса российской культуры через выявление ключевых ее антиномий, в своем диалектическом взаимодействии обусловивших ее своеобразный характер. Размышления мыслителя о российском историческом процессе целенаправленно осуществлялись в «эсхатологической перспективе», что См.: Дугин А. Грани великой мечты // Русская цивилизация и соборность: Сб. статей. – М., 1994. – С. 49.

наложило отпечаток на его представления о Русской революции и советском периоде отечественной истории.

В главе 2 «Н.А. Бердяев – историософ Русской революции» рассматриваются представления мыслителя о природе революции в России, ее предпосылках и последствиях. В разделе 2.1 «Эволюция представлений Н.А. Бердяева о революции 1917 года» отражается неоднозначность его восприятия этого события в отдельные периоды творчества. Подчеркивается, что независимо от своих оценок, он никогда не противополагал Февральскую и Октябрьскую революции, рассматривая их как звенья единого революционного процесса.

В эмиграции Бердяев заявил о себе, как о противнике реставрационных проектов и насильственных методов борьбы с большевизмом. Его позиция определялась отношением «к русскому народу, к советскому народу, к революции как внутреннему моменту в судьбе русского народа»1. Такое отношение, генетически связанное с пониманием места и роли России в мировой истории, с русской идеей, обусловило общую направленность его эмигрантский размышлений о Русской революции. К середине 1920-х гг., в произведениях Бердяева все отчетливее стали звучать утверждения о ее положительном религиозном смысле, что связано и с особенностями его религиозного сознания.

Стремясь к постижению смысла свершившейся в России революции, Бердяев выбрал в качестве методологической основы для ее исследования «религиозно-апокалиптическую и историософическую точку зрения». Своими корнями она уходила в его теоретические искания и практическую деятельность по формированию «пореволюционного сознания», начатую еще при жизни в Советской России. Своеобразие «пореволюционного сознания» в понимании Бердяева определялось признанием «невозможности возврата к тому, что было до революции и войны» и обоснованием необходимости «примата культуры над политикой»2 как условия конструктивной деятельности. Важнейшим его компонентом провозглашалась также идея преемственности.

Бердяев Н.А. Самопознание. – М., 1998. – С. 321.

Бердяев Н.А. Евразийцы // Путь. – 1925. – № 1. – С. 101.

Религиозно-апокалиптическая и историософическая точка зрения призвана была учесть сложность природы Русской революции. Ее основу составила творчески воспринятая Бердяевым идея французского мыслителя Ж. де Местра о революции как «внутреннем апокалипсисе истории», что в понимании русского автора означало «имманентное обличение неправды», совершаемое через «трансцендентную правду». Представление о революции как внутреннем апокалипсисе истории в концепции Бердяева связано с одним из его фундаментальных методологических принципов – признанием изначальной греховности человеческой природы и неискоренимости метафизического зла в эмпирической истории. Это лежало в основе его принципиального неприятия отвлечённого морализма, создающего опасность подмены объяснения подлинных причин исторического события его произвольными оценками. Бердяев настаивал на роковом характере революций, на их неотвратимости, что свидетельствует о признании им своеобразной закономерности революции, не сводимой, однако, к историческому детерминизму.

В разделе 2.2 «Истоки революции в России» освещаются представления Бердяева о предпосылках Русской революции 1917 г. В числе первых он сформулировал теоретическое положение о ее обусловленности эндогенными процессами в стране. Выявляя ее истоки, он объективно указывал на комплекс социально-экономических предпосылок, в котором ключевое значение им придавалось аграрному вопросу. Иррационально-разрушительный характер революции он связывал с неудачной для России Первой мировой войной. Исторически объективным являлся вывод ученого об исчерпанности внутренних резервов развития российской монархии как формы государственной власти. Заметное место в этих его размышлениях занимает проблема роли самодержавия в формировании ряда особенностей российской политической культуры, например, низкой востребованности либерально-демократических идей в обществе.

Будучи христианским мыслителем, Бердяев усматривал связь Русской революции с кризисом исторического христианства, в том числе православия. Он указывал на ряд ключевых недостатков Русской православной церкви (исключительная зависимость от государственной власти; недостаточная реализация социально-преобразующей функции, недостаточное внимание к проблеме воспитания личности), так или иначе способствовавших эскалации революционных настроений в обществе.

Ответственность за революцию Бердяев возлагал также на русскую революционную интеллигенцию. Обращаясь к исследованию этого феномена отечественной истории, он указывал на два его понимания, бытовавших в России.

Во-первых, интеллигенция как обобщающее определение интеллектуальной элиты страны, хранительницы национальной культуры. Во-вторых, интеллигенция как «особая социальная группа», принадлежность к которой определялась особой социально-моральной настроенностью – «…сознанием своей вины и своего долга народу»1. Он сосредоточил внимание на исследовании интеллигенции как малой социальной группы во втором смысле, обусловившей, по его убеждению, оригинальный характер Русской революции. Важное место в концепции Бердяева занимает также проблема русифицированного марксизма, о религиозных притязаниях которого он, наряду с С.Н. Булгаковым, заговорил в числе первых.

В разделе 2.3 «Марксизм и большевизм в Русской революции» рассмотрены представления Бердяева о двойственной природе большевизма одновременно как социально-культурного и политического феномена. Уже в 1918 г.

ученый вразрез с преобладавшими в кругах противников революции мнениями высказал мысль о бесперспективности сведения её причин исключительно к деятельности большевиков, тем самым предлагая сосредоточить усилия на анализе более глубоких оснований революции.

Важной частью размышлений Бердяева является анализ комплекса причин, обусловивших победу большевиков. Признавая определенную роль Германии в Русской революции, соглашаясь с немалым значением эксплуатации социальных комплексов для ее разворачивания, Бердяев тем не менее не считал эти факторы основными в победе большевиков. Решающую роль, полагал он, сыграли изоморфность русифицированного марксизма русскому национальноБердяев Н.А. Русская идея. Основные проблемы русской мысли XIX – начала XX века // О России и русской философской культуре. – М., 1990. – С. 88.

му характеру, сложно связанному с религиозной идеей, и его соответствие конкретно-историческим условиям предреволюционной России. Это обусловило, по убеждению Бердяева, и ведущую направленность Русской революции: «В России революция может быть только социалистической, она не может быть буржуазной»1. В ходе ее разворачивания, по его мнению, произошло окончательное слияние трансформированной и деформированной русской идеи с русифицированным марксизмом, что и породило в условиях России такое явление как русский коммунизм.

Представления Бердяева о национальной природе и религиозной направленности Русской революции обусловили характер его оценок основных ее последствий. Он признавал заслуги большевистской власти в деле сохранения российской государственности. Несмотря на негативное отношение ко многим проявлениям власти большевиков, он и в дальнейшем подчеркивал ее значение в деле защиты интересов России. Неизменно критикуя «ложный дух» большевизма, связанный с его моральным релятивизмом и политическим цинизмом, он в то же время указывал на необходимость положительного отношения ко многим завоеваниям революции, в особенности ее социальным достижениям. Идея об их значительности приобрела ключевое положение в произведениях ученого 1930–1940-х гг.

В главе 3 «Историософия советской истории Н.А. Бердяева» анализируются его представления об особенностях и перспективах развития Советской России. В разделе 3.1 «Рехристианизация мира: утопия или реальность» концепция советской истории Бердяева рассматривается как логическое завершение его концепции Русской революции. Он подчеркивал полисемантическую природу советского периода, обусловленную, по его мнению, одновременно особенностями отечественной истории и направленностью общемировых процессов в XX в. Общая тональность бердяевской модели советской истории задавалась его оригинальным восприятием ключевого символа христианского веБердяев Н.А. Трансформация марксизма в России // РГАЛИ. Ф. 1496. Оп. 1. Ед. хр. 263. – Л.

роучения о пришествии Христа, как воплощенной воле Бога о переходе мира к качественно новому состоянию.

Подчеркнем значение для понимания концепции советской истории Бердяева его представлений о природе системного кризиса европейской культуры и возможных путях его преодоления, связывавшихся им с реабилитацией нравственно-духовных ценностей христианства и активизацией его социальнопреобразующей функции. В условиях XX в. эта тема усложнялась необходимостью принимать во внимание значение техногенной экспансии, как фактора, придавшего невиданные ранее масштабы и глубину кризису безрелигиозной культуры, в том числе ввиду расширившихся возможностей манипулирования общественным сознанием.

Позиция Бердяева в решении проблемы переустройства мира определялась его убежденностью в том, что мировое сообщество вплотную подошло к необходимости создания качественно новой модели социального устройства.

Свое понимание вектора общемирового развития он выразил в следующем суждении: «Мир идет к трудовому обществу...»1 Опыт построения социализма в Советской России, полагал он, следовало рассматривать в свете этой мировой перспективы. Размышления о перспективах мирового развития венчались в 1930-е гг. теорией персоналистического социализма, предполагавшей создание общественности, базированной на религиозных началах. Социалистическая ориентированность персонализма Бердяева, вытекавшая из религиозного источника, несомненно, сказывалась на его оценках процессов, протекавших в Советской России.

В разделе 3.2 «Русский коммунизм и советское строительство» подчеркивается генетическая связь бердеявских представлений по этой проблеме с комплексом его религиозно-теоретических положений, в частности с его пониманием «русской идеи», по его убеждению, сохранявшей свою действенность в качестве внутреннего принципа культуры и в Советской России. Традиционные для Бердяева представления о мессианизме русского народа составили основу фундаментального положения его концепции советской истории, согласно которому «мировая роль» Советской России связывалась с «социальным переустройством мира» на началах, отличных от капиталистических. Своеобразие его восприятия советской истории связано и с его пониманием природы русского коммунизма. Наблюдения за деятельностью большевистской власти, отмеченной как достижениями, так и глубочайшими провалами, привели Бердяева к выводу об осуществленном ею синтезе двух российских традиций, ставшем основой ее разноплановой деятельности – «воли к господству и воли к осуществлению христианской правды, правды и в жизни социальной»2. Искусственность синтеза определила своеобразие внутренней и внешней политики советского государства.

Бердяев подчеркивал динамическую природу коммунизма, выражавшуюся как в позитивных, так и в негативных формах, обусловленную его нацеленностью на создание «нового мира, непохожего на мир буржуазный»3. Особое внимание он уделял истокам «огромной витальной силы, необычайной динамичности» советского народа, которые он связывал с переключением его религиозной энергии на социалистическое строительство. Религиозная составляющая марксизма, как идеологического фундамента русского коммунизма, нашла благодатную почву в этой религиозной предрасположенности народа. Религиозную, точнее псевдорелигиозную, подоплеку Бердяев находил и в советском государстве, как таковом, практика которого определялась догматическим следованием своеобразно истолкованному марксизму. Советский этатизм, полагал он, оказался ухудшенной модификацией традиционно русского этатизма, с характерными для него тоталитарными притязаниями.

Рассматривая русский коммунизм как «самое серьезное явление современного мира», Бердяев призывал к активизации усилий по его сущностной трансформации. Преодолению его негативных сторон, при одновременном сохранении его позитивных завоеваний, полагал он, могли способствовать исконные свойства русского народа. Тема особенностей российского менталитета как Бердяев Н.А. Парадоксы свободы в социальной жизни // Новый град. – 1931. – № 1. – С. 65.

Бердяев Н.А. Россия Ксеркса и Россия Христа // Новая Россия. – 1939. – № 74/ 75. – С. 19.

Бердяев Н.А. Третий исход // Новый журнал. – 1953. – № 32. – С. 275–276.

необходимого концепта трансформации общества к новому мироустройству постепенно начала играть основную роль в его историко-философских построениях эмигрантского периода творчества. В этом ключе следует интерпретировать его размышления о «советском неогуманизме», представленные на страницах его работ 1930–1940-х гг.

Особое место в концепции советской истории Бердяева занимает проблема природы и социальных последствий советского варианта индустриализации, связанная с его общетеоретическими представлениями. В общих чертах его интерпретация советской индустриализации корреспондируется с современными теориями модернизации. Ученый принимал во внимание своеобразие российской социокультурной модернизации, в немалой степени обусловленное ее форсированными темпами. Специфика советского варианта модернизации связывалась им, кроме того, с социалистической идеологией, которая, по его убеждению, во многих чертах соответствовала русскому национальному характеру.

Одним из первых Бердяев затронул еще одну важную проблему: соотношения различных по своей природе тоталитарных систем – большевизма и национал-социализма. В работах начала 1930-х гг. он настаивал на типологической близости фашизма и большевизма; в поздний период творчества он обосновывал идею недопустимости их отождествления, несмотря на сходство ряда черт этих двух систем. В итоге он предложил рассматривать русский коммунизм, как «третью силу», не совпадавшую ни с западными демократиями, ни с фашистскими диктатурами.

В концепции советской истории Бердяева вызывает интерес его интерпретация коммунистической морали. Традиционные для него мысли о псевдорелигиозной и антигуманистической ее подоплеке в поздний период творчества дополнились принципиальным замечанием. Учёный пришёл к выводу, что в пределах коммунистического лагеря коммунистами не только не отрицалась мораль, но даже предпринимаются попытки принудительного её насаждения.

Если позитивный компонент советской морали описывался им с большой симпатией, то все формы ущемления свободы в Советской России подвергались его обоснованной критике. В работах позднего периода он настойчиво проводил мысль о положительном значении возвращения к религиозности широких масс русского народа. Высоко оценивался им и советский патриотизм, симптомы которого проявились незадолго до начала Второй мировой войны.

Важное место в историко-философской концепции Бердяева занимала проблема русофобии, охватившей Запад на рубеже 1930–1940-х гг., усилившейся по окончании Второй мировой войны. Политическая конфронтация оценивалась им как серьёзное препятствие для внутренней трансформации негативных явлений советского общества, равно как и для моделирования новых международных отношений. В послевоенный период Бердяев особенно настойчиво подчеркивал неизбежность интеграции мирового сообщества и необходимость формирования многополярного мира, в котором Советской России он отводил достойное место.

Признаем, что во многих выводах мыслителя относительно Советской России проявилось глубокое несоответствие собственных его представлений о коммунизме реальной практике социализма в России. Во всяком случае, проблема цены социалистических достижений не ставилась им во всей её остроте.

Однако признаем и то, что советский опыт, как в позитивных, так и в негативных своих проявлениях оказался действенным фактором мирового развития, на что объективно указывал ученый.

Во второй части «СССР является живым и жизненным как продолжение России»: Русская революция и советская история в интерпретации Г.П. Федотова» освещаются концепции Русской революции и советской истории Федотова в контексте его общетеоретических представлений. В главе «Историко-религиозные представления Г.П. Федотова» рассматриваются основные теоретико-методологические положения ученого. В разделе 1.1 «Теология культуры Г.П. Федотова» анализируется системообразующий принцип его историко-философской концепции о субстанциональной укорененности культуры – при расширенном ее понимании – в онтологических глубинах бытия. В теоцентрическом восприятии культуры коренился его важнейший методологический подход, а именно стремление изучать Россию в свете основных христианских идей. Для темы диссертации особенно важным является характерное для православного историка представление о народе как «соборной личности», имеющей своё особое религиозно-национальное предназначение. Сокровенный смысл русской культуры он связывал с ее принадлежностью к классической греческой культуре. Для России, локализованной между Западом и Востоком, усвоением ключевой «греческо-византийско-славянской» темы был задан сценарий, от реализации (либо не реализации) которого зависели ее исторические судьбы. Именно эта метаисторическая по своей природе тема, полагал он, обусловила универсалистскую направленность отечественной культуры.

Одним из конкретно-исторических проявлений этой темы, согласно Федотову, являлась просветительская миссия России в имперский период ее истории.

Важной для Федотова являлась проблема взаимодействия сакрального и эмпирического уровней исторической реальности. Обосновывая сложную взаимозависимость разных уровней исторической реальности, имеющих равную ценность для реализации истории как богочеловеческого процесса, он писал: «Если сравнивать историю с театром, то идеальный «Театр истории человеческой»... должен быть построен подобно средневековому многопланному театру, где действие происходит одновременно в трёх ярусах: на небесах, в аду и на земле. Небу, аду и земле средневекового театра соответствуют в христианской истории – святость, грех и быт. Эти принципы православной историографии – мы убеждены – совпадают с принципами научной историографии вообще»1. Сам он последовательно опирался на эту схему, находя в трагической истории России, в том числе советской, и негативные явления, и идеалистические элементы (как эксплицированные, так и латентные по форме выражения), и обыденность человеческого существования, сложно отделимые друг от друга в повседневной жизни народа.

Воспринимая историю как трагедию, Федотов выступал противником любых вариантов монистического её истолкования. О себе он заявил как о продолжателе Августиновского учения об истории «как вечной борьбе двух наФедотов Г.П. Православие и историческая критика // Федотов Г.П. Собр. соч.: В 12 т. – Т.

2. – М., 1998. – С. 225–226.

чал». В этой связи уместно указать на ключевое значение проблемы свободы для его историко-философских построений. В российской истории, подчеркивал он, судьбы свободы всегда отличались трагичностью. Проблема свободы в ее различных модификациях связана с интерпретацией Федотова темы «Восток – Запад». Будучи религиозным западником, он высоко оценивал достижения западного культурного мира. Модернизационный импульс, полученный Россией из Европы в результате петровских преобразований, позволил избежать ей вытеснения на периферию мирового развития. Однако и Европа не могла исключить Россию из своей жизни. Идея об их глубокой взаимозависимости одновременно как историческом факте и как привлекательном проекте мироустройства является одной из магистральных в историко-философских построениях Федотова. Проблему мировой интеграции он рассматривал в контексте кризиса европейской культуры, понимание природы которого обусловило и содержательную сторону его концепции Русской революции и советской истории в целом.

В разделе 1.2 «Методологические поиски Г.П. Федотова» затрагивается проблема своеобразия исследовательской технологии ученого. Приоритетным для мыслителя стал культурно-антропологический подход, что обусловило его систематическое внимание к проблеме сознания в различных его формах, – индивидуального, отдельных социальных групп, национального, религиозного – и его места в исторической жизни народов. Отметим значение элементов психоаналитических теорий в методологическом арсенале Федотова, прежде всего, неофрейдистских, получивших широкое распространение в его время. Очевидно их присутствие в его оригинальной «исторической схеме русского человека»1, опираясь на которую он объяснял многие особенности отечественной истории. Суть этой схемы можно свести к представлению о человеке как состоящем из культурно-исторических напластований, древние пласты которого относились к весьма отдаленным временам. В результате в сознании русского человека в потенциальном состоянии оказывались совмещёнными архетипы разФедотов Г.П. Письма о русской культуре // Федотов Г.П. Судьба и грехи России: Избр.

статьи по философии русской истории и культуры: В 2 т. – СПб., 1991. – Т. 2. – С. 182–183.

личных эпох российской истории, актуализировавшихся в его сознании в самых неожиданных комбинациях.

Важным для понимания концепции Федотова является его представление об исторической преемственности. Он обозначил методологический принцип, согласно которому адекватное истолкование исторических событий предполагало внимание ко всем временным модальностям жизни изучаемого народа.

Большое значение власти прошлого в истории народов выражалось в характере их религиозно-этических предпочтений, в устойчивости поведенческих стереотипов, в специфике структурирования времени, в константах политического сознания, в особенностях межличностной коммуникации. Проблема преемственности в концепции Федотова пересекалась с проблемой альтернативности исторического развития. Альтернативность истории напрямую связывалась им в духе христианского персонализма с активностью человека, как главного агента истории, малой социальной группы или целого народа, как соборной личности.

В главе 2 «Русская революция в изображении Г.П. Федотова» рассматриваются его представления о природе революции в России, ее предпосылках и последствиях. В разделе 2.1 ««Пореволюционное сознание» Г.П. Федотова» раскрывается значение для эмигрантского творчества ученого присоединения к числу сторонников «пореволюционного сознания» (Н.А. Бердяев, Ф.А.

Степун, И.И. Бунаков-Фондаменский и др.), считавших необходимым отказаться от упрощенных толкований Русской революции. Широкому распространению «пореволюционного сознания» в эмиграции особенно способствовали такие издания как «Путь» и «Новый град». Сущность «пореволюционного сознания» в понимании Федотова можно передать с помощью его формулы – «просветлённая непримиримость». В соответствии с ней все теоретические проекты и непосредственная социальная практика, так или иначе касавшиеся России, должны были осуществляться с учётом победившей революции. Общая тональность концепции революции Федотова в немалой степени была обусловлена его приверженностью идеям христианского социализма, что сказывалось на содержательной стороне его концепции Русской революции и советской истории.

При анализе представлений Федотова о Русской революции важно учитывать его специфическое толкование самого понятия «революция». Он рассматривал ее одновременно как хронологический факт и как разворачивающееся во времени событие, что позволяло ему отслеживать её трансформации и, соответственно, корректировать свои выводы в связи с текущим её состоянием.

За всеми этими размышлениями Федотова имплицитно присутствует глобальная тема преемственности и разрывов в истории, в свете которой и следует рассматривать его концепцию Русской революции. Своеобразие его подхода заключалось в стремлении связать воедино все темпоральные модальности российского исторического процесса, при признании самой революции диалектическим моментом в его развитии. Концепция Федотова усложнялась применением принципа индивидуализации исторического процесса.

Внутреннее единство работ Федотова, посвящённых проблеме Русской революции, достигалось благодаря раскрытию в них центральной для него темы уклонения империи от главного для неё просветительского предназначения.

В соответствии с этим он обосновал гипотезу, согласно которой подлинной причиной революции в России признавался затяжной кризис самодержавной власти, растянувшийся, по его мнению, почти на полтора столетия. Выявление истоков системного кризиса ученый осуществлял, опираясь на логическую конструкцию «идеального типа», разработанную М. Вебером.

В разделе 2.2 «Предпосылки, характер и последствия Русской революции» освещаются представления ученого по этим проблемам. Своеобразие его подхода определялось стремлением учитывать не только социальноэкономические, но и социально-культурные и духовные истоки революции. С этой целью он проанализировал основные силы и социальные группы предреволюционной России, несущие историческую ответственность за свершившуюся в стране революцию – монархию, Русскую православную церковь, дворянство, бюрократию, буржуазию, революционную интеллигенцию. Эта последняя в его интерпретации выступала как наиболее социально чуткая часть российского общества, вынужденно вступившая в борьбу с монархическим режимом, уклонившимся от своего предназначения. Новаторским для своего времени являлось обоснование Федотовым тезиса о существовании подобных социальных групп и в других странах, развивавшихся по сценарию догоняющей модернизации.

Сравнительный их анализ утвердил его во мнении о специфическом характере русской интеллигенции, отличающейся от аналогичных групп других стран чрезмерно критическим отношением к своей почве. Свой анализ русской революционной интеллигенции Федотов усложнял указанием на значение религиозного компонента в структуре ее менталитета, связанного с православным духовным типом.

В своей концепции Федотов затронул проблему значения марксизма в Русской революции. Восприятие и оценка марксизма, как научной парадигмы и как революционной идеологии, содержащей в себе «хотя и тёмную, религиозную идею» были схожи с бердяевскими выводами о его природе. Подобно Бердяеву, он также настаивал на специфическом характере русской версии марксизма, далеко отстоящей от учения Маркса, связывая с этим многие негативные последствия для судеб России.

Федотов предпринял комплексный анализ причин, обусловивших политическую победу большевиков в России. Ключевое значение он придавал особенностям идеологии большевистской партии, организационному устройству, а также личностным характеристикам ее лидера. Он также подчеркивал значение изоморфности ряда характеристик большевиков исконным свойствам русского народа. Независимо от своего критического отношения к большевикам, ученый признавал адекватность их тактики в конкретно-исторических условиях Русской революции, отягощённой войной. Всегда сожалея о поражении Февральской революции, он вместе с тем не сомневался в глубоком внутреннем единстве Февраля и Октября, – при одновременной констатации их существенных различий, – как двух вех единого революционного процесса.

Непосредственные последствия Русской революции Федотов оценивал неоднозначно. Существенным для понимания оценок ученого является его позитивное отношение к падению российской монархии как формы власти. Его негодование вызывало лишь то, что власть в стране оказалась в руках радикальной большевистской партии, мало готовой к конструктивной деятельности в интересах нации как единого соборного организма. Однако он не торопился связывать все негативные аспекты революции исключительно с ее контрпродуктивной деятельностью. Своё значение имели и другие факторы, сложно влиявшие на ход революции, её итоги, на самый её характер. В их число Федотов включал свойственное для традиции российского освободительного движения, как и для русского народа в целом, недостаточное внимание к проблеме свободы, обусловившее её подчинённое положение в системе его ценностей.

Большевики, опиравшиеся на традицию российского деспотизма, довели до предела ущемление свободы в западном её понимании в пореволюционный период. Оправданные опасения Федотова вызывала культурная разрушительность революции.

В составе важнейших положительных завоеваний революции особое значение Федотов придавал росту социального самосознания народных масс.

Лишь сталинская контрреволюция, полагал он, положила начало уничтожению этого завоевания революции. С рубежа 1920–1930-х гг. тема излишней покорности русского народа становится доминирующей в работах ученого. Согласно Федотову, революция 1917 года в России содержала в себе разнонаправленные тенденции, часть которых соответствовала общей линии её исторического развития, как в негативных, так и в позитивных проявлениях. Подлинную трагедию революции он усматривал в постепенной утрате ею творческого потенциала и собственных позитивных завоеваний, основной груз ответственности за что возлагался им на большевиков.

В главе 3 «Советская история в изображении Г.П. Федотова» анализируются размышления ученого о Советской России, изучавшейся им в динамике, что позволило отразить своеобразие отдельных ее периодов. В разделе 3.1 «Советская Россия: нереализованные возможности» подчеркивается стремление ученого учитывать семантическую сложность советской истории. Важнейшим положением концепции Федотова являлось признание им Советской России одним из этапов российской истории при одновременном встраивании ее в общецивилизационные процессы. Продолжительное время её жизнеспособность не вызывала его больших опасений. В первые годы существования советского государства, полагал Федотов, конвенциальной для большинства россиян стала социалистическая идея, определявшая направленность хозяйственной и социальной активности всех категорий населения. В свете этой идеи, созвучной национальным представлениям о социальной справедливости, полагал он, была осуществлена и национализация экономики. Позднее, признав советскую версию национализации чуждой социалистическому проекту, ученый, тем не менее не отказался от своей идеи изоморфности социализма русскому национальному характеру.

Важным последствием революции являлось переформатирование социальной структуры в стране, что стало предметом пристального внимания Федотова в 1930–1940-е гг. Процессы социальной и культурной мобильности, инициированные революцией, рассматривались им как показатель нормализации жизни в пореволюционной России. Интенсивные процессы социальной стратификации сопровождались формированием нового неравенства, появлением новых элит. Вплоть до сталинской контрреволюции он не сомневался в позитивности этих процессов, несмотря на наметившийся уже в первые годы существования советского государства их искусственный характер, обусловленный усилением партийной монополии.

В статьях 1920–1930 гг. ученый уделил внимание проблеме трансформаций сознания основных социальных групп советского общества. Скрупулёзно анализируя эти процессы, он указывал на постепенное частичное преодоление в советском обществе многих последствий имморализма, вызванных революцией. Указывал он на широкое распространение социального идеализма в Советской России, связывавшегося им не только с революционной идеологией, но и с цивилизационным уровнем российского менталитета. Одной из проблем, неизменно вызывавших интерес Федотова, являлась проблема устойчивости советского строя. Подобно Бердяеву, Степуну, Франку, он считал, что большевики удерживали власть не только с помощью насилия. Устойчивость советского государства он связывал со своеобразием социальной структуры, сложившейся в пореволюционный период в России, и со своеобразием сформировавшейся в результате системы социальных связей.

В разделе 3.2 «Советская индустриализация и сталинократия» освещаются представления Г.П. Федотова о советской истории периода сталинизма, в терминологии ученого «сталинократии». Важное место в его концепции занимает проблема «индустриализации», которая рассматривалась им в качестве ключевого компонента советской модернизации. Представления Федотова о советской индустриализации не всегда отличались последовательностью. Тем не менее ведущей в его суждениях на этот счет была уверенность в необходимости индустриализации как условии сохранения национальногосударственного могущества России. Учёный не оставил без своего внимания сложную проблему ее ресурсов, равно как мотивации непосредственных её участников. Он указал на трагичное сочетание в практике советского строительства неслыханного насилия над русским народом и энтузиазма, подпитываемого социальным идеализмом, равно как привлекательностью технического идеала капитализма, воплотившегося в мечте «Россия – Америка».

Индустриализация Советской России заметно осложнялась формированием феномена «сталинократии», с определённого момента занявшего ключевое положение в концепции советской истории Федотова. В самом общем виде «сталинократия» выступала для него показателем реставрации монархического строя в России в соответствии со сталинской «концепцией коммунизма как абсолютного самодержавия»1. Содержательную сторону «сталинократии» составило тотальное разрушение революционных достижений республиканского характера в России. Возможность этого Федотов связывал не только с внутрипартийными процессами в большевистской партии, но и с рядом ментальных особенностей русского народа (наличие в его сознании монархического комплекса и набора «антилиберальных» ценностей, являвшихся оборотной стороной исторически сложившегося служилого характера российского государства). Экспансия сталинократии в стране, а с 1944 г. и за ее пределами, усиливала пессимистические настроения Федотова. Постепенно негативные оценки советской действительности начали явно доминировать в размышлениях учёного, что отчётливо проявилось в статьях американского периода его творчества (1942– 1951).

Лишь дальнейшая интеграция мирового сообщества, полагал он, могла блокировать распространение тоталитарных тенденций в мире. Еще в довоенный период Федотов наметил свой проект всемирной федерации – «Pax Atlantica», или «Pax Americana», основу которого составлял принцип сочетания политической власти единого центра и культурной автономии всех народов. В послевоенный период эта идея становится ключевой для его представлений о перспективах дальнейшего развития мирового сообщества. Привлекательность для Федотова как русского религиозного мыслителя идеала мирового синтеза, усиленная глубоким неприятием сталинократии, не позволила ему увидеть те опасности, которые таились в проекте однополярного устройства мира.

В третьей части « «Советский Союз – не Россия»: взгляд на Русскую революцию и советскую историю И.А. Ильина» рассматриваются концепции Русской революции и советской истории в комплексе с его историкорелигиозными представлениями. В главе 1 «Историко-религиозные представления И.А. Ильина» анализируются его общетеоретические взгляды. В разделе 1.1 «Религиозно-философское познание истории» освещаются теоретико-методологические основания его концепции. Для понимания специфики историко-философской концепции Ильина важно учитывать его стремление обнаружить механизмы поддержания социальных связей, способных обеспечить устойчивость развития общества, равно как факторы, препятствующие этому.

Эта исследовательская установка предопределила основной вектор его историко-теоретических изысканий. Сердцевину подхода Ильина составлял синтез собственно научного метода с характерными для него принципами объективности и верифицируемости с религиозно-духовным постижением истории. Такая исследовательская стратегия основывалась на широком применении полидисциплинарных технологий.

Федотов Г.П. Загадки России // Федотов Г.П. Собр. соч.: В 12 т. – Т. 9. – М., 2004.– С. 59.

Следуя классической христианской парадигме истории, Ильин настаивал на провиденциальном характере исторического процесса. Здесь следует искать истоки его глубокой убежденности в существовании исторической преемственности, как необходимого условия процветания народа. Другим источником такого восприятия истории являлась философия Гегеля. Однако эти идеи, плодотворно примененные к познанию дореволюционной России, равно как для моделирования будущего устройства страны, были отброшены им в ходе анализа советской истории, воспринимавшейся им в качестве абсолютного разрыва исторической ткани.

В историко-философской концепции Ильина одно из важных мест занимает идея «многоединства во Христе», также являвшаяся традиционной для русской религиозной мысли. В его концепции эта идея предполагала признание социокультурной уникальности отдельных народов как естественного воплощения христианской идеи единичности личности. С этими историкофилософскими размышлениями Ильина связаны его представления о русской идее, отождествлявшейся им с «русским делом», которое, в свою очередь, рассматривалось одновременно в качестве религиозного, национального и государственного служения народа.

Значительную часть историко-философских размышлений Ильина занимает анализ истоков кризиса европейской культуры, проявившегося во всех сферах социального взаимодействия. Неуклонная секуляризация европейской культуры обусловила присвоение религиозной значимости объектам, ранее не претендовавших на подобный статус. Именно в процессах вытеснения подлинных сакральных ценностей из общественного сознания, обусловивших «формализацию» европейской культуры, Ильин находил истоки распространения «мирового революционно-коммунистического движения». Этому в немалой степени способствовал и кризис принципа частной собственности, также связывавшийся им с процессами формализации.

Глубину историко-философским размышлениям Ильина придавало его антропоцентрическое видение истории, сочетавшееся с признанием ее провиденциального характера. Подобно другим религиозным мыслителям, он стремился учитывать «двусоставность» человеческой природы, представлявшей в его интерпретации синтез природно-исторических и религиозно-духовных начал. Такая исследовательская установка обусловила его пристальное внимание к мотивационной составляющей поведения человека как главного агента исторического процесса.

В разделе 1.2 «И.А. Ильин о роли государства и правосознания в истории» освещаются ключевые для его концепции представления о природе государства и правосознания и их роли в истории. В эмигрантский период творчества особую напряженность историко-философским размышлениям Ильина придавало его представление о «религиозном межевании» мира, о масштабном столкновении Бога и антирелигиозных сил, эксплицированном в катастрофических событиях XX в. Важным условием противостояния «живой стихии зла»

постулировалась способность народа к консенсусу относительно эффективной этической системы, воплощенной, в частности, в системе правовых норм в конкретной государственно-политической форме. С этими размышлениями Ильина связано его представление о высокой ценности государства, которому он придавал религиозное значение как началу, способному обеспечить устойчивое развитие народа и организованное сопротивление злу. Позитивные оценки этого социального института увязывались им со степенью его соответствия основной функции – национальному служению «делу Божию на земле».

Подлинное предназначение государства, полагал Ильин, могло раскрыться в полном объеме лишь при условии инкорпорации его как ценности в сознание человека. В этой связи представляют интерес его размышления о сущности правосознания, обусловившие своеобразие его историко-философской концепции. Он подчеркивал, что предметом его изучения является «жизненный уклад правосознания»1. Это можно интерпретировать как комплексное постижение права и правосознания в широком социально-историческом контексте с обязательным признанием его религиозно-этической природы. Ильин сформулировал «аксиомы правосознания»: «...чувство собственного духовного достоинстИльин И.А. О монархии и республике // Ильин И.А. Собр. соч.: В 10 т. – Т. 4. – М., 1994. – С. 510.

ва, способность к самообязыванию и самоуправлению и взаимное уважение и доверие людей друг к другу»1.

Как убежденный государственник и консерватор по своим убеждениям, Ильин уделял большое внимание проблеме государственной формы, которая, как он полагал, не могла произвольно навязываться народу в силу ее конкретно-исторической обусловленности. Условием функциональности государственной формы в каждом конкретном обществе являлась, по его мнению, ее изоморфность правосознанию народа. Исторически сложившиеся особенности России, полагал он, способствовали тому, что ее основной государственной формой стала монархия, как наиболее соответствующая ее исторической судьбе. Важным условием устойчивости государственной формы, согласно Ильину, являлись качественные показатели власти. Он сформулировал «аксиомы власти», которые, подобно «аксиомам правосознания», были для него важным критерием в оценке социальных явлений. В их число он включал правовую полномочность и духовную компетентность власти, единство власти, привлечение лучших людей к власти, обеспечивающих ее авторитет, следование власти единой цели и общему национальному интересу, реальность и осуществимость декларируемой и реальной политики власти, позволяющая исключить радикальные проекты преобразований. Наконец, шестая аксиома власти предполагала следование принципу «распределяющей справедливости», исключающему как уравнительные представления о справедливости, так и неоправданные привилегии граждан. Аксиомы власти, как и аксиомы правосознания в его концепции выступали критерием духовной, культурной, политической, экономической зрелости народа и отдельного индивида.

В главе 2 « И.А. Ильин о революции 1917 г. в России» рассматриваются представления ученого о Русской революции. В разделе 2.1 «Русская революция: борьба за справедливый правопорядок или крушение России?» на основе анализа целого комплекса источников выявляется неоднозначность восприятия революции мыслителем в разные периоды творчества. Подчеркивается значение эволюции общественно-политических предпочтений Ильина от полиИльин И.А. О сущности правосознания // Там же. – С. 231, 289.

тического радикализма к либеральному консерватизму, сказавшейся на его восприятии революции и советского строительства. Указывается на его позитивное восприятие Февральской революции в России 1917 г. Отмечается характерное для него в тот период понимание революции как общенациональной формы борьбы за справедливый правопорядок, позволяющее понять характер его деятельности в годы жизни в пореволюционной России, и которое лишь постепенно трансформировалось в сторону отвержения революции.