«Феликс Дымов Павлов С.И. Неуловимый прайд. / Дымов Ф.Я. Благополучная планета. / Силецкий А.В. Тем временем где-то.: Фантастические повести и рассказы/ Сост. И.О.Игнатьева. — Худож. С.С.Мосиенко. Оформл. Е.И.Омининой. — ...»

Феликс Дымов

Павлов С.И. Неуловимый прайд. / Дымов Ф.Я. Благополучная планета. / Силецкий А.В. Тем временем где-то…:

Фантастические повести и рассказы/ Сост. И.О.Игнатьева. — Худож. С.С.Мосиенко. Оформл. Е.И.Омининой. —

Москва: Молодая гвардия, 1988, 384 с.

СОДЕРЖАНИЕ:

Прогулка. Стр. 109–166.,

Букля. Стр. 166–180.,

Колобок. Стр. 180–189.,

Стриж. Стр. 189–205.,

Благополучная планета Инкра. Стр. 206–215.,

Проводы белых ночей. Стр. 215–229.,

Тест o 17. Стр. 229–242., Расскажи мне про Стешиху, папа… Стр. 242–249.

Феликс Дымов

БЛАГОПОЛУЧНАЯ ПЛАНЕТА

Прогулка 1 Ягодку, или Планету Белых Приматов, называли ещё планетой для прогулок. И не зря:

умеренный климат, сад-парк чуть не во весь глобус — с прудами, лужайками и островками окультуренных джунглей, пояс Экваториального океана с удобными перешейками от континента до континента и две аккуратные полярные шапочки, даже не шапочки, а этакие пушистые беретики с помпонами, — ну, о чем ещё мечтать туристу? Глянешь из космоса — сердце заколотится.

А уж пешочком пройдешься по экватору или вдоль меридиана — поневоле возрадуешься.

Если бы будущему пилоту Илье поручили проектирование новых солнечных систем, он беззастенчиво «сдирал» бы их с Хильдуса, заменяя Ягодками остальные четыре из пяти его планет. А если бы Грегори Сотту велели сыскать во Вселенной рай, он бы не мучился, не задумываясь провозгласил раем Ягодку. Но поскольку ни тому, ни другому подобных поручений не давали, то на долю современных мужественных парней выпало всего-навсего поддержать хорошую идею и по-быстрому сложить вещички.

Идея прогуляться «по пыльным тропинкам далеких планет» принадлежала, естественно, Айту: человек в нормальном уме и твердой памяти не может равнодушно взирать, как все больше спадает с лица дружок Илья, как тяжко вздыхает, расставляя по вазам принесенные им цветочки, сестренка Ляна.

Потому что один нескладеха не в силах произнести три заветных слова, а другая без них не может жить. Как должен поступить любящий брат и преданный друг? Правильно, создать людям условия. Лучше всего объясняться в любви в турпоходе, рассудил Айт. На это не жаль и каникулы потратить.

Что же касается Сотта, то он примазался случайно, нутром чуял хорошую компанию.

Однако ввиду веселого характера никому не бывал в тягость.

Итак, сдав сессию за второй курс, дождавшись, пока Ляна разделается с выпускными экзаменами, четыре туриста и собака Рума погрузились в пятиместный, звездного исполнения, флай и, как говорится, развели пары.

Права вождения флаев имели все четверо — это входит в школьную программу.

ТФ-канал через Хильдус торжественно открыли ещё в позапрошлом десятилетии, маршрут вполне обкатанный, без сюрпризов. Рейс зарегистрировали прогулочным, и это тоже любопытства не вызвало. Ибо кто нынче идет в дальний космос отдыхать? Все хотят нетореных троп и грандиозных открытий.

Вообще-то, и Айт склонялся к мнению большинства сверстников. Но не посвящать же себя открытиям, не успокоясь за судьбу сестры и друга! К счастью, в очереди у ТФ-шлюза их флай оказался всего семнадцатым, а прогулочных вымпелов на Ягодку не вывесил ни один.

Выйдя из канала в окрестностях Хильдуса и зарядив бортовой компьютер координатами местных небесных тел, Айт начал медленный разгон. Ягодка — вторая планета системы.

Чтобы приземлиться на ней, надо пересечь орбиты двух её сестер. Неясно, почему хильдусский шлюз не соорудили ближе к светилу. Не пришлось бы считать поправки, трое суток телепаться по чужому космосу, ловить сигналы полярных маяков Ягодки и несколькими заходами тормозить об её атмосферу успевший разогнаться флай. Кому-то, видимо, показалось, что без психологической подготовки клиент не получит от прогулки полного удовольствия.

В целом, и полет, и приземление прошли нормально. Если не считать двух странностей в поясе астероидов, причудливо навитом на орбиту Ягодки.

Во-первых, за трое суток наблюдений выяснилось, что размеры и форма большинства астероидов. необъяснимо одинаковы, во всяком случае, отличаются гораздо меньше, чем совпадают. Во-вторых, орбиты многих из них не совсем стабильны: на выходе из пояса навстречу флаю откуда-то вынесло три внушительных глыбы, скорость и направление полета которых были до того переменчивы, что едва не выходили за рамки обычной небесной механики.

Неизвестно, дрогнули ли законы Кеплера, но вот Айт, безусловно, дрогнул, еле-еле совместно с компьютером отвернув корабль от этих самых глыб. На миг ему показалось, что хищно сплюснутые линзообразные каменюки пытались взять флай в клещи… Чего только не выкинет воображение, подумалось Айту.

Отойдя подальше от пояса астероидов и «насадив» на антенну оба пеленга радиомаяков, Айт оглянулся. Ребята занимались своими делами, никто ничего не заметил. Илько с Ляной, далеко отодвинувшись на диване друг от друга, листали голографический альбом рассветов.

Грегори не без намека подбирал на маломощном корабельном синтезаторе лирические мелодии Жиля Гланьоли. А остроухая лайка Рума обнюхивала в носовом экране изображение Ягодки. В общем, повезло, обошлось без ехидных комментариев.

Минуло сколько нужно времени, и флай утвердился посредине пропеченного выхлопами посадочного пятачка. Пилот и компьютер расстарались: ни дюзы, ни амортизаторы не повредили даже вьюнка, уже запустившего зеленые усы на мертвый песок. Птицы отошли от шока, вызванного гулом двигателей, повылезали из листвы и наперебой пробовали голоса.

Остальная живность проявлять себя не спешила. Вокруг лежали двести миллионов квадратных километров суши, по которой в данную минуту не ступала нога человека.

Ну, можно ли для объяснений в любви найти местечко перспективней?!

Дни потянулись простые и бездумные. Когда надоедало купаться и рвать будто нарочно предназначенные для человека фрукты, играли в сферошахматы, натаскивали Руму на запах растущих в дуплах кофейных грибов, танцевали. Не без успеха учили местных пичуг соловьиным трелям. По вечерам натягивали между деревьями экран и гоняли кино. Вскоре десятки приматов, очень похожих на земных обезьян, но без их сутулости и длиннорукости, собирались в урочный час к палатке и нетерпеливо квохтали в ожидании фильма. Людей не боялись, выпрашивали сахар, охотно принимали в дар безделушки. Иногда и сами расщедривались, приносили орехи и сладкие воздушные корешки.

Хорошенькие самочки в белоснежных шубках восторженно вытягивали губы, трясли пышными султанчиками. В знак особого расположения и доверия разрешали подержать на руках лупоглазых малышей. Став на минутку няньками, парни с Земли гордо выпячивали подбородки и застывали нелепыми парковыми монументами, а девушка-землянка впадала в умиление и сюсюкала наравне с неразумными обитателями природного рая. Самцы приматов вели себя солиднее: держались кучками, поев, расхаживали взад-вперед по поляне, словно бы обсуждая мировые проблемы. При этом морщили лбы, жестикулировали, хлопали друг дружку по плечам — ни дать ни взять ученое собрание где-нибудь в провинциальной цеховой ассамблее. Иногда в «обсуждении» принимал участие Сотт. Чуть сгорбись и уморительно оттопырив зад, он вклинивался в самую гущу «ученых» и «возражал» так карикатурно и темпераментно, что ребята у палатки хватались за животики, а приматы почтительно обступали новичка, чесали в затылках и выбивали восторженную дробь крепкими зубами. Настоящей речью, как и земные обезьяны, белые приматы не обладали и на своих ассамблеях зачатков разума не обнаруживали.

Все было бы хорошо, если б не влюбленная парочка. Айт приглядывался к обоим, из кожи вон лез, создавая обстановку. Ему намека хватит, он по лицам определит, когда там все придет к счастливому соглашению. Однако Илько хватался за любое занятие, лишь бы не остаться с девушкой наедине.

Он невпопад кивал, невпопад отвечал, невпопад улыбался грустной улыбкой, — что называется, чах парень, горел без дыма и огня. По внешнему виду Ляны угадать её настроение было труднее. Правда, к ночи от человека оставались одни глаза, её колотила такая лихорадка оживления, девчонка так звенела и суетилась, что и глупцу было ясно: ещё минута непосильного напряжения — и разразятся бурные слезы. Но то, что ясно дураку обыкновенному, неясно дураку влюбленному. Илько упорно молчал. Неизвестно, чего там навоображал себе здоровенный детина, только заветные слова, похоже, начисто исключил из своего лексикона.

И тогда Айт понял: пора брать дело в свои руки.

Пришло сие прозрение на шестой день бивуачной жизни. Погода с утра выдалась как на заказ. Прошел легкий дождик. В сполохах, подобных северному сиянию, по небу плыл оранжевый Хильдус. Лакированная листва испускала зайчики. Вспыхивая елочными гирляндами, по паутинкам меж ветвей перекатывались росинки. Промокшие птицы и бабочки сушили изукрашенные во все цвета радуги крылья. Человекообразные аборигены топорщили белую шерсть и кувыркались в траве, напоминая издали хороводы русалок.

— А ну, все кыш из корабля! — скомандовал Айт, вскрывая на периферии пульта узел диагностики. — Необходимо провести профилактику аппаратуры и оборудовать профилакторий, вторую неделю позаниматься негде!

При желании любой резонно возразил бы самозванному командиру (капитаном официально записали профессионала Илью!), зачем, мол, заниматься в зале, когда к твоим услугам стадион в половину поверхности планеты плюс бассейн во весь местный мировой океан. Возражений, тем не менее, не последовало, из чего можно было заключить, что и впрямь пришла пора для инициативы.

Ляна молча сунула в карман белого платья кристаллик стихов и, оглядываясь, выпрыгнула из флая. Илья хмуро осведомился, не может ли он быть чем-нибудь полезен здесь, но получил недвусмысленный совет катиться туда, где он будет полезен больше. Сотт подмигнул ему и свистнул Руме. Рума с готовностью завиляла хвостом.

Айт мгновенно вычислил, что если позволить им уйти одновременно, то застенчивый капитан вцепится в Грегори и остаток дня они прослоняются вместе. Нет, третьего лишнего необходимо придержать.

— А ты, Грег, будь другом, заскочи к нашим подопечным, раздай витамины, а?

— брякнул Айт первое, что пришло на ум.

Сотт выпучил глаза, открыл было рот, чтобы выразить кое-какие сомнения в мыслительных способностях отдельных землян, а также в сравнительной ценности естественных плодов Ягодки по отношению к продуктам химии, но вовремя смекнул и, расплывшись в улыбке от уха до уха, нырнул в медотсек.

Волей-неволей Илья потопал следом за Ляной.

— Запомни диспозицию, — прошептал Айт Грегу. — Перестрой эйгис так, чтобы не соваться к парочке ближе чем за километр, усек?

— Спрашиваешь! — Сотт потрогал эгобраслет, охватывающий левую руку от локтя до плеча, дал мысленный приказ в бездонный обсидиановый зрачок.

Эйгис сразу же наполнился сухим электрическим треском, как кошачья шерсть в грозу. — Все у тебя, товарищ теоретик любви? Ладно, пошутил. Двинулись мы, да?

Айт холодно кивнул. Подождал, пока Грегори с Румой исчезнут из виду. И высветил дисплей связи. На экране загорелись четыре зеленых огонька — два рядом, один на отшибе, четвертый — в центре, в ромбике корабля. Возле дальнего, одинокого, кружила розовая искра — сигнал автомаяка в ошейнике Румы. Промерив пальцами расстояние между сигналами на экране, Айт удовлетворенно хмыкнул, уселся на срезе шлюза, свесив ноги наружу. Ни в какой профилактике флай, разумеется, не нуждался.

Все, что произошло дальше, сложилось в общую картину много позже, когда ничего уже нельзя было поправить. Да и: тогда, пожалуй, догадки в значительной степени заменили Айту истину. Ибо, во-первых, из точки в ромбике невозможно в принципе уследить за остальными объектами связи.

Во-вторых, Айт из деликатности и не следил… — Печет, — сказала Ляна, останавливаясь под цветущим деревом на самом берегу озера.

Крупные цветы нижних ветвей плавали в воде, в них плескались длинноперые рыбки.

— Ага, — находчиво ответил Илько.

Девушка стряхнула с ног лодочки и таким гибким неуловимым движением выскользнула из платья, что Илье показалось, оно само собой повисло без опоры в воздухе и чуть ли не само же себя потом медленно перекинуло через ветку. Оранжевый свет Хильдуса и апельсиновый купальник подкрасили Лянину кожу червонными бликами. Губы, на которые Илья старался не смотреть, налились вишневым.

Он молча раздернул молнию комбинезона, сбросил кеды.

И чуть не полетел в воду: коварная девица поймала момент, когда он скакал на одной ноге, поддела ступней под лодыжку и толкнула плечом. Хорошо, автоматизм мышц сработал у Ильи не до конца. Парируя, он успел с приседа развернуться, пальцами свободной ноги подсек привставшую на носок Ляну и продолжил вырыв её вверх, через себя, резким перекатом подставленного бедра. Но тут же опомнился. Вышел из наработанного боевого приема. И не припечатал противника (противника! ха!) к земле, не замкнул в глухой замок захваченные конечности, а завершил оборот, принял на грудь полет легкого Ляниного тела и, броском над собой ослабив удар девушки о воду, вместе с нею полого прянул в озеро… — Капли будто увеличительные стеклышки, — говорила через четверть часа Ляна, обирая горстью водяные дорожки с Илькиного плеча. — Попадут под луч — и прожгут до костей. Не боишься?

— Не-а, — ответил Илья, шевеля лопатками. Он лежал на песке лицом вниз, и ему было хорошо.

— Будешь весь в оранжевую крапинку, как божья коровка. — Девушка посверлила тонким пальчиком вздувшийся бугор мышц. — А я накрою тебя вот так, двумя ладошками, и спою: «Божья коровка, улети на небо. Там твои детки кушают конфетки». Страшно?

— Не-а, — блаженно выдохнул в песок Илья.

О берег бился игрушечный прибой.

Вдруг разом замолкли птицы. Словно газированное, зашипело и заволновалось озеро.

Вода хлынула на поляну, с головой накрыла Илью, достала Ляне до подмышек.

— Что за шутки? — вскричал Илья, приподнимаясь. И застыл в безмолвии.

Неведомая сила подхватывала песчинки, листья, мелких пичужек, насекомых, закручивала в медленный смерч вокруг центра поляны. В том же направлении протянули ветви деревья, наклонились кусты, потекла вставшая стеной вода.

Зашумело в ушах, жар бросился в лицо будто при внезапной перегрузке.

Держась за руки, Илья и Ляна вскочили — и остались под наклоном, потому что хоть земля, на взгляд, и не сгорбилась, все же странным образом накренилась под ногами, выгнулась невидимой чашей, стараясь объять смерч.

А по оси смерча на поляну беззвучно опускалась летающая тарелка. И чем ниже опускалась, тем ощутимее делался крен земли… Этот крен ощутил и Грегори Сотт, честно повернувший в противоположную от парочки сторону. Ориентиром для путешествия Сотт наметил пушистый розовый зонтик в вышине, на кончике прозрачной лианы. За Соттом увязалась шестикрылая стрекоза-серафимка, похожая на спортивный значок планеристов.

Стрекоза зигзагами стригла воздух, отлетала, застывала, кидалась навстречу и резко взмывала ввысь, ни разу не задев ни волосинки в растрепанной Соттовой шевелюре. Рума по пути обегала кусты, вынюхивала лазы и норы, отмечала на свой собачий манер приметные камешки. Время от времени останавливалась и требовательным лаем гнала от хозяина нахальную серафимку.

В пышных кронах деревьев плели шалаши новоиспеченные семьи приматов. На толстом, отставленном в сторону суку восседала молоденькая самочка, а перед ней пыжился статный абориген в перламутровой брачной расцветке.

«Невеста» таращила глаза, кокетливо била в ладоши, дула вытянутыми трубочкой губами. «Жених» горбил мускулы живота и рук, тряс плечами в лазоревых эполетах, скалил ровные голубоватые зубы и скрипуче дудел. Сотт уже знал, что брачную окраску приобретают весной все взрослые самцы, но такую яркую и выразительную имеют лишь вступающие в совершеннолетие перволюбы… «Бииббью, бииббью, кох, кох», — квохтал, пританцовывая, ухажер.

— Чуешь, Рума? — восхитился Сотт, свистнув собаке. Ни самец, ни самка на свист не прореагировали, а Рума насторожила уши и преданно поглядела на Сотта. — Вот бы у кого нашему Ильюшке поучиться, а?

Именно в этот момент грунт под ногами начал вспучиваться с одного бока и поворачивать тело в пространстве, как часовую стрелку по циферблату.

Возникло странное ощущение, что левая нога короче правой. Стрекозу со всеми её крыльями подхватило, поволокло и с маху вмазало в ствол. Рума затряслась и жалобно завыла.

Грегори с трудом развернулся лицом под воображаемый уклон, медленно поднял голову.

На деревья опускалось что-то крупное, круглое, похожее на шляпу с лентами или коробку фруктового торта с развязанными тесемками. Сотт мгновенно сообразил: вот оно, долгожданное рандеву с иным Разумом!

С неуклюжестью Пизанской башни, если бы ей вздумалось припустить по неотложным делам, кренясь к земле, крича слова приветствий, Грег кинулся навстречу. Не будь дурацкого крена, бежать было бы легко — тело само скатывалось по несуществующему склону. Корабль садился в угнетающем, непривычном безмолвии. Тем круче в небе выпирал за спиной воображаемый горизонт, острее становился угол, под которым держалось тело.

Чувства сошли с ума. Глаза заверяли, что карабкаешься в гору. Ноги и вестибулярный аппарат — что стремительно несешься вниз, к подножию. Подскуливая на бегу и поджимая хвост, рядом семенила Рума.

Кольнуло локоть. Грег скосил глаза — эйгис мерцанием предупреждал, что расстояние до запретного парного объекта менее километра.

О черт! Значит, этот летающий торт садится как раз в той стороне. И сию минуту накроет Илью с Ляной!

Сотт быстрее заработал ногами. Хотя куда уж быстрее: склон стал чуть не вертикально, Грегори просто не препятствовал телу падать в невидимую пропасть… И вдруг щелчок по ногам. Грунт «лег» в нормальное положение. Тело выпрямилось.

Взору открылись поляна и озеро, неземное сооружение касторового цвета, поодаль, почти на кромке берега, — Ляна в купальнике и Илько в плавках. На дереве машет короткими рукавами белое Лянино платье.

Переступая бахромой ножек-амортизаторов, корабль совершал медленные обороты вокруг оси. То, что Сотт принял за шляпные ленты и что служило, вероятно, антеннами, порыскало над кустами и затрепетало, нацелясь на людей. Под лентами наметилась щель люка, треугольная створка откинулась, пандусом пала в траву.

Рума громко, с подвизгиванием залаяла. Сотт потрепал её вздыбленный загривок. И бочком, дабы не казать пришельцу спины, потрусил дальше.

Ну!!! Какие же вы, братья по Разуму?! Человечество жаждет контактов, ищет иносапиенсов во всех уголках Вселенной. А вот поди ж ты, не научная экспедиция, а примитивная туристская группа встретила вас на планете для прогулок. Может, Ягодка и гостями давно облюбована для той же цели?

Из люка выплыла вереница бурых образований в форме запятых в полчеловеческого роста, с пучками жгутиков на кончиках подогнутых вперед хвостов. Запятые разделились, одним языком обтекли Грегори и отрезали ему путь к отступлению (можно подумать, комунибудь придет в голову отступать!), другим обошли Ляну и Илько, зависли над водой, образовали пульсирующий коридор, недвусмысленную стрелу, обращенную острием в люк корабля. Все новые запятые выплывали из люка, огненным пунктиром разбредались по кустам. Часть вскоре вернулась, конвоируя по одному, по два примата. Приматы не сопротивлялись. Но и радости не проявляли.

Все это Сотту ужасно не понравилось. Нет, он был не прочь познакомиться с существами иной культуры. Но не таким же образом, когда тебя толкают на контакт насильно, когда вовсе не интересуются твоими желаниями! Грегори стал с ребятами плечо к плечу, прикрыл девушку. Рума, исходя лаем, прижалась к его ноге. Ненадежная составилась цепь. Айта бы сюда!

Догадается он поднять флай или нет?

— Невод соорудили, дефективы небесные! — проворчал Сотт. — Плохо же вы человеков знаете!

С боков, со спины дунул приглашающий вихрь, весомо отвердел, сорвал с дерева легкое Лянино одеяние. Ляна поймала его, борясь с хлопающей по воздуху тканью, надела платье, ногами нашла лодочки.

Больше никто из троих не сделал ни движения: давящая пелена ударила в виски, грубая сила неудобно притиснула ребят друг к другу, скомкала собачонку. Парни инстинктивно напряглись, развернулись на ветер, уперлись широко расставленными ступнями в землю и сплели руки, чтобы не смять хрупкие Лянины плечи.

— Подстрахуй, Грег! — прохрипел Илья.

Осторожно, стараясь не разнимать пальцев рук, он пригнулся, подтянул босой ногой кеды. Подкошенный шквальным порывом, не удержал равновесия, рухнул на колени.

Морщась от боли, почти повиснув на Грегори и ослабляя усилие на Лянину руку, подгреб комбинезон. Просунуться в него нечего было и думать.

Илья просто обернул комбинезон вокруг пояса, щелкнул застежкой. Встать было ещё труднее. Но, изгоняя мысли о разбитых коленях (с ума сойти! — в такую минуту ссадить колени!), сантиметр за сантиметром выдавил себя вверх, укрепился вровень с друзьями.

Вихрь ещё более уплотнился и сузился, рвал подол Ляниного платья, бичевал лица, выбивал слезы. Одетому Грегори было легче остальных. Он пошире развернул плечи и локти, принял на себя весь ветер, какой сумел захватить… Запятые угрожающе выпятили хвосты, испустили облачка тумана. В сумятице их метаний что-то показалось знакомым. Так рыбаки смыкают перед выходом на берег горловину бредня. Это уже мало походило на контакт… — За мной! — скомандовал Сотт, кидаясь грудью в загустевшую пелену.

Под утроенным натиском бредень то ли истончился, то ли выгнулся. Первой в брешь бросилась Рума, с рыком вцепилась в вибрирующий хвост чужака.

Запятая рванулась. И неожиданно взорвалась темно-бурыми бликами. Лайка, визжа и тряся мордой, кубарем откатилась к дереву. Грег с разворота долбанул пяткой в середину головы или брюха инопланетянина, Илья врезал собранными в щепоть пальцами. Обе запятые с сухим хлопком развалились. Не сговариваясь, парни подхватили Ляну под руки, швырнули вперед, сквозь расплывающиеся электрические блики. Сами же, уводя нападение, кромсая полувидимые, но твердые и гибкие плети вихря, кинулись в противоположную сторону. И прорвались. Почти прорвались. Но подоспели новые запятые, собрались в рой, накрыли чем-то непроницаемо-белесым, сладковато-удушливым, от чего человеческие тела мгновенно обмякли.

И сразу же наступили темнота и тишина.

Когда ни с того ни с сего резанул шквальный ветер, Айт первым делом глянул на экран и возмутился: невзирая на запрет, Грег и Рума мчались к Илье с Ляной, причем Рума отставала.

— Не будь я Айт Лунгу, в просторечии Луна, если не отомщу балаболу! — воскликнул Айт, соскакивая наземь и театрально вздымая руки к небу.

В поле зрения вошел чужой корабль. Безмолвно и гордо приземлялся он, почти уже касаясь вершин деревьев в том самом секторе, где уединились сестра с другом и куда теперь спешил Сотт.

В мгновение ока Айт выкатил из кормового отсека скуд, заблокировал флай голосовым кодом, на ходу впрыгнул в открытую кабину, задал программу пути.

Юркий двухместный вездеход лавировал между деревьями, мантия воздушной подушки хлопала на выступающих из земли корневищах. Перед лобовым стеклом прыгали сплошные заросли, каким-то чудом успевающие в последнюю секунду расступиться. На экране горели кучкой три зеленых огонька плюс розовая искра, в углу пульсировал белый размытый сгусток. Множество светящихся, беспорядочно плавающих черточек выстроились в цепочку, захлестнувшую землян. Айт вызывал ребят по связи. Но слышал лишь шершавый треск.

«Невезуха какая, а? — Айт сжал кулаки. — Встретить первых инопланетян — и наткнуться на агрессора!» Мысль мелькнула и ушла — некогда было злиться и рассуждать.

От нетерпения Айт подпрыгивал на сиденье, но что поделаешь с автоматами? Они выжимали из двигателей только то, что умели… Скуд вынесся на поляну. По касательной скользнул к тому месту, которое на экране обозначалось кучкой огоньков. Там клубились клочья тумана, ватно, как в бане, мельтешили бурые тени, клокотал невнятный гул. Боднув туман овальным бампером, скуд резко тормознул.

— Я сейчас, сейчас, ребята, — бормотал юноша, выскакивая в гул и мельтешение. — Продержитесь ещё чуток… Туман прогнулся перед ним. И быстро втянулся в корабль всеми своими рваными щупальцами. Бурые тени метнулись прочь, таща что-то тяжелое, оставляющее в песке неровные борозды… Высветился под деревом силуэт белого Ляниного платья. Рума фыркала и остервенело терла лапами обожженный чужим запахом нос.

Прокричав что-то гневное, Ляна вскочила одной ногой на бампер скуда. И, не влезая в кабину, дернула рычаг. Айт успел вцепиться руками в борт:

— Куда ты, сумасшедшая?

Машину рвануло. Просквозило через поляну. Припечатало точнехонько на треугольник начавшего подыматься пандуса. Инерция швырнула девушку в проем люка. Лишенному приличной опоры Айту повезло меньше, его развернуло головой в обшивку. В последний миг он успел сгруппироваться, нырнуть вниз, принимая удар на плечо. Но все равно удар был страшный — несмотря даже на скафандр и шлем. В глазах потемнело, перехватило дыхание. Айт разинул рот и судорожно проталкивал внутрь застрявший в горле воздух.

Раздался всхлипывающий звук. Треугольная створка рывками, как живая, выпросталась из-под скуда. Захлопнулась. Гибкие складки поглотили щель.

Корабль приподнялся, медленно, без толчка, всплыл. На Айта навалилась дурнота.

Нежный циклон приподнял невесомое тело, погнал по спирали вслед за кувыркающимся скудом. В круговорот включились листья, цветочные лепестки, пушинки местных одуванчиков, уставшая от чудес собачонка. Все же Айт настиг вездеход, развернул его горизонтально, втянулся в открытую кабину и задействовал двигатели. Подушка зашипела, выровняла аппарат.

Человек и машина приняли на борт Руму. Покинули спираль. И устремились к флаю. На каком-то отрезке прямой пересекли неширокую зону перегрузок.

Особенно болезненно увеличение веса и тряска отдались в шее и плече.

Круглый корабль пришельцев не угадывался к этому времени даже точкой в небе.

Корабль с пленными. Ляна. Илья. Сотт. Именно пленные, а пленных всегда можно освободить. Пленные — и никаких гвоздей. Думать по-другому — чистый сволочизм.

Эх, знать бы! Не тащиться на поляну в скуде, а сразу поднять флай. Может, уже бы настиг. Так ведь не знал. И тащился. И потому теперь, аварийно задраив люки, одновременно выцеливал антенной курс чужака, прогревал реактор и реставрировал опухшее плечо. Запущенный под скафандр хобот медикона послойно морозил мышцы. По коже сновал щуп инъектора, остро пахло анадзатом. Шея не поворачивалась и ныла, но Айт не стал терять времени, ограничился обезболивающим пластырем. Инфра-сирену, нарушая инструкцию, врубил сразу до предела. Страшно представить, как разбегается от посадочного пятачка живность, как, растеряв солидность, улепетывают по деревьям приматы. Но на этой мысли Айт не дал себе сосредоточиться. Флай взревел. И, сковав пилота и собаку противоперегрузочными коконами, выстрелился за атмосферу.

Курс чужака на экране выглядел дрожащей бледной ниточкой. Весьма приблизительной, надо сказать, ниточкой — двигатели корабля-агрессора не раскаляли за кормой воздуха Ягодки, не разбавляли по пути межпланетную пыль выхлопными газами из дюз. Хорошо, Айт догадался включить гравиметры и поймал-таки инверсионный след… Из реактора пилот выжимал все, что тот мог дать. Через много часов бешеной, изнуряющей гонки на пятнадцати «же» (чуть больше двух внутри кокона!) выяснилось, что след ведет к первой внутренней планете Хильдуса.

В наведенной медиконом дремоте Айт не заметил, как пересек пояс астероидов. Да и мудрено заметить: чужак резал пояс поперек, чуть ли не по лучу. Проигрывая инопланетянину в скорости и экономя время, Айт волей-неволей поставил флай в кильватер. Антигравитаторы чужака растолкали метеоритную мелочь, отодвинули с трассы камни покрупнее, одни ускорили, другие, наоборот, притормозили. Так что путь флая пролег в натуральной пустоте. Компьютер в режиме преследования сам просчитывал виражи, сам форсировал двигатели, сам же по сигналу медикона гасил скорость, снимал кокон, подкармливая пилота или сменяя на плече пневмофиксатор. Тем не менее, флай безнадежно отставал. Как ни стыдно признаться, земная техника явно уступала неземной.

— Вот так, юнга! — обращаясь к собаке, выговорил непослушными губами Айт. — Щелкнули пришельцы землян по носу. Здорово щелкнули!

Рума понимающе моргнула и, наверно, попыталась вильнуть хвостом там, внутри своего маленького кокона. Дышала она неровно, набрякший язык был как рана поперек пасти.

Нельзя сказать, чтобы и Айт чувствовал себя уютно.

Но больше неуюта, больше всех физических неудобств донимали мысли.

Капитан необитаемого корабля, командир без экипажа — что мог сделать он на малоизученной планете против превосходящих сил противника? Задача стояла яснее ясной:

отбить своих. Но пути её решения Айт не видел ни одного. Ни од-но-го!

Базовая планета пришельцев выросла чуть не в пол-экрана. Компьютер доложил о готовности к торможению.

Просыпаться было трудно и почему-то больно. Горела кожа, гудела голова, ныли мышцы, болело все, что могло и не могло болеть. Например, подбородок.

Как после нокаута. Грегори Сотт непроизвольно застонал. И, испугавшись собственного голоса — чужого, царапающего горло, нелегко справляясь с непривычной ломотой тела, прикусив губу, чтобы не застонать ещё раз, рывком сел.

Вначале показалось, он с головой укутан в пластиковый, надутый воздухом мешок, вроде комбинезона для младенцев или свободно сидящего, целиком запаянного скафандра, в который он, Человек Свободного Мира, всунут, как рука в перчатку. Дышать мешок не мешал (надолго ли?), думать тоже.

Оболочку его образовывало множество гибких шевелящихся отростков. Вокруг был вязкий мрак. Ладонь, забранная противным живым пластиком, проникала в него с трудом.

То, на чем полулежал Грег, тоже не было твердью, хотя поддерживало тело упруго и уверенно.

Преодолевая сопротивление, Грег медленно поднял руку к лицу, надавил.

Давления не почувствовал. Подышал перед собой, как дышат на замерзшее стекло, — пара дыхания не обнаружил. Руки внутри глухого рукава были бесполезны, словно их вовсе не было, словно вместо надежных человеческих рук судьба приставила к плечам тряпичные кукольные махалки с прошитыми, набитыми ватой ладонями. Впрочем, и всей-то свободы у человека было не больше, чем у обыкновенной куклы!

«Спокойно, не суетись!» — приказал себе Грег. И продекламировал вслух:

— Умбара-цтек! Умбара-умбара-умбара-цтек!

Ключевой набор звуков подействовал, как заклинание, пробудил систему взрывной самонастройки. Тело и сознание привычно подчинились ключу. От сердца и от основания шеи одновременно покатились две волны тепла, омыли суставы, без остатка растворили напряжение и ломоту, родили в голове звенящую ясность мысли.

Кто похитил? С какой целью? Вот, пожалуй, самые важные и самые бессмысленные на свете вопросы.

Значит, так. «Кто» и «зачем» — это мы пока отбросим. Но почему именно меня?

Меня?

Ох, эгоист! О себе, дорогом, заботишься? Об одном себе, да?

Грег повернул голову, сколько позволял пластик, и со страхом заглянул в щель между оболочкой и плечом. Фу, отлегло. Не догадались содрать. Пока эйгис на месте, не будем торопиться с похоронами: рано или поздно спасатели запеленгуют. Без эйгиса в космосе — все равно что на Земле без всех пяти органов чувств разом. Даже хуже. Там любой, увидев беспомощного, возьмет тебя за руку, вызовет «скорую помощь» и отвезет к медикам. А здесь ни руки, ни случайного прохожего… Эйгис — это связь, питание, энергия, защита. И, кроме всего прочего, кусочек родины. Правда, с человека легче кожу содрать, чем эйгис, но мало ли что умеют эти пришельцы, эти электрические духи!

«К примеру, наводить помехи!» — явственно произнес кто-то посторонний в голове Сотта. И Сотт испугался. И снова прибегнул к спасительной умбара-цтек.

Много бы стоили сейчас земные приборы, срабатывай они от кнопок. То-то достучался бы он до эйгиса ни на что не пригодной культей. Через двойную пластиковую броню достучишься, как же! Грег облизал губы. И сказал ровным голосом:

«Скрытую», — поспешно добавил он, уверенный, что поступает разумно. В принципе, эйгис включается и мысленно. Однако деловой, без постыдных срывов голос тоже своего рода заклинание.

Скрытая связь передает мнимое изображение непосредственно зрительному нерву.

Изображение отличается легкой размытостью и радужной каймой — фокусировка у этого метода так себе… Зато никаких внешних эффектов — световых объемов, прирученных шаровых молний и прочих привлекающих внимание явлений природы. Кто знает, что там, по ту сторону непроницаемого мрака?

Илья на вызов ответил не сразу. Смазанная, раздутая, неестественная человеческая фигурка проявилась перед внутренним взором Сотта. Проявилась.

Откликнулась. Вошла в контакт.

Мысленный диалог при скрытой связи обычно краток. Кто. спрашивает, кто отвечает — не разобрать.

«Цел! Почти. Помощь нужна? Обойдусь. Что произошло? Понять бы… Значит, Айт все же не успел… У Ляны порядок?» Недоговоренная, недодуманная фраза оборвалась на неопределенной ноте. Оба надеялись, что продолжения не последует, оба ясно припомнили, как под локотки вытолкали девушку за цепь негуманоидов, как дружно, не сговариваясь, увели нападение за собой. Но слишком сильным, видимо, оказался всплеск озабоченности, — эйгис воспринял его как запрос. Перед взором побежали цветные полосы поиска. Сложилось реальное, не мнимое изображение. Похоже, девчонке здорово досталось.

Глаза закрыты, в уголке рта запеклась кровь. На сигнал вызова отреагировала полуосознанно, ещё не отдавая себе отчета, где она и что с ней.

«Затемнись!» Она поняла предупреждение. Но столько сил требовалось услышать. И ещё больше — принять меры. Ляна стиснула зубы, почему-то ощутив при этом боль в скулах. И послала в эйгис мысленный приказ.

Что же это было? Отчего такая пустая и такая тяжелая голова? Все ведь складывалось удачно. Вот скуд врезается в проем люка. Вот она, вдребезги разнося снующих в шлюзе стражей корабля, обгоняет вереницу влекомых запятыми приматов, среди которых надо отыскать приравненных к приматам людей. Вот минует прикрытое толстой вибрирующей створкой сужение. Вот влетает в неправильной формы зал, где стенки тоже вибрируют, морщатся, щетинятся бахромой, а пол неравномерными содроганиями сортирует добычу. По пути добыча приняла вид плотно сомкнутых веретенообразных коконов, внутри которых с трудом угадываются силуэты усыпленных обитателей (или гостей?) Ягодки. По росту ли, по весу, по запаху или по иным признакам, однако пленников как-то различали, группировали кучками, приклеивали друг к дружке, пеленали полотнищами мгновенно уплощающихся запятых… Внезапным появлением в зале девушка внесла сумятицу в налаженный процесс.

Запятые кинулись к ней, но она успела поставить блок. Белесые щупальца тумана хищно бились в воздвигнутую эйгисом силовую преграду. Заострив защиту спереди клином, Ляна протаранила строй стражей, подмяла краем купола ближайшую вязанку веретен, вскрыла первое, второе… Примат. Опять примат. В третьем снова примат в эффектной брачной расцветке… Растягивая и неизбежно истончая защиту, Ляна отодвигала за спину спящих аборигенов, а сама шла насквозь, скусывала полем вершину веретена и тут же поворотом корпуса распарывала во всю длину сизую оболочку. Ей повезло: очередной силуэт не был, кажется, ни белым, ни лазоревым… Именно в этот момент на неё и навалились сзади.

Отключилась она не сразу. Ух, как её трепало и корежило вместе с защитой. И все же она держалась. И держала кого-то неопознанного из своих… Постепенно за закрытыми глазами Ляны проявились Илья и Грег. По радужной кайме девушка осознала, что эйгис выполнил приказ, что связь скрытая и мнимые изображения рождены прямо в мозгу. Она вскочила. Вернее, думала, что вскочила: на самом деле лишь переломилась в поясе, приспустила ноги.

Привычные домашние выражения не отвечали истине. «Приспустить» можно с кровати или с дивана. Здесь же не было ничего похожего. Лежала она на сгустке мрака. Ноги просто утонули во мраке, не достав пола или что там служило нижним пределом оболочки.

Несколько минут или секунд она тяжело раскачивалась, с трудом разлепляла веки. Илья и Грег встрои-лись в её биоритм, деля на троих и гася её слабость. Потеплела кожа под эйгисом, вступил в действие личный медикон, теплые токи побежали по всему телу.

Вскоре Ляна соображала вполне сносно, чувствовала себя более или менее удовлетворительно.

И сразу же мысленно крикнула Илье:

«Где мы? Зачем нас похитили?» «Бесконечный космос! Да неужели мы кому-нибудь нужны?» Вопрос был общий, хоть в слова его и облек Грег.

«Не торопись, узнаешь», — угрюмо пообещал Илья. — Он и не подозревал, до чего близко к исполнению его пророчество. Еще звучала в мозгу непроизнесенная фраза, а то, что представлялось глыбой мрака, вдруг пронизали тускло мерцающие жилы. Ищуще шевеля корешками, жилы ветвились, прорастали, как морозные кристаллы на стекле: на секунду отведешь глаза — и уже выброшен новый побег, уже проколола свободную зону стремительная ледяная игла… Что побудило оболочку к активности? Прошло запланированное время и щелкнуло реле? Бесполезно гадать. Чужие правила игры. Хотя какая игра? «Худые песни соловью в когтях у кошки»… Грег включил аварийное освещение — оно ничего нового не осветило. Попробовал защиту — защита действовала. Робко увеличил радиус. Под давлением силового поля оболочка напряглась, отодвинулась от тела, смяла ростки жил. Грег продолжал раздвигать границы своего мира, пока не почувствовал, что может встать, развести в стороны руки. Из пластиковой перчатки, из полой куклы мир переродился в хрустальное… нет, скорее в золотое яйцо с густым кружевом отростков на внутренней поверхности скорлупы. Отростки сочились туманом и не проявляли агрессивности.

— Илья, ты сказки любишь? — задумчиво спросил Грег открытым текстом, не таясь.

— Какие сказки? — Илья так удивился, что тоже не подумал закрыться.

— Всякие. Скажем, Курочку Рябу.

— Да так… Снесла, понимаешь, курочка яичко. Не простое, а золотое… Сотт похлопал ладонью по скорлупе. Тук-тук. Как цыпленок клювом. Вогнутая, поддающаяся изнутри и несокрушимая снаружи поверхность силового поля слегка продавливалась. Признавать себя цыпленком резона не было.

Восемнадцать лет назад Грега уже произвели на свет, образец, судя по всему, получился удачным — зачем же возвращаться к пройденному? Вот годиков этак через полтораста можно и ещё разок рискнуть, пройти биоинверсор и вылупиться повторно, новеньким — аки из инкубатора. Так ведь это ж через полтораста, никак не сейчас… — Дед бил-бил, не разбил, — продолжал бормотать Грегори, разглаживая пальцами ямку в оболочке. — Баба била-била, не разбила. Мышка бежала… Края вмятины морщились. Грег заострил складку защитного поля и срезал тонкий слой оболочки вместе с проростками жил. Волосовидные проростки осыпались, оболочка болезненно вздрогнула.

— Ага, не нравится! — с издевкой прогнусавив Грегори Сотт. — А думаешь, нам нравится? Явились незваными, зацапали не спросись. Дружба, Мир… И это, по-вашему, контакт?.. О, черт!

Плоская резаная рана запульсировала кровью. Густой, алой. Почти как у земных существ.

— Перестань, Грег! — вскрикнула Ляна.

Вот тебе и «мышка бежала»! Это ж, выходит, мы внутри живого существа?

Выходит, кому-то на корм заготовлены? Ну, спасибо. Дожили!

Грег ужал и уплотнил защиту — все ж таки кто знает, что за «желудочный сок» у этого безумца? Вдруг и силовое поле растворит?

Всерьез в новую версию Сотт пока не верил. Еще храбрился, зубоскалил, прикидывал, как они похихикают друг над дружкой в салоне флая. Однако приличного объяснения тому, что случилось, не находил. Живое… Растущее… А главное — на кой ляд?

Увы, вопросов было в несколько раз больше, чем ответов.

Кто с детства не мечтает о приключениях? Об островах сокровищ. О подвигах трех мушкетеров. Об освоении планет и мужественной разведке в стане врагов человечества. О спасении верных друзей. Будущий зодчий (по первой специальности) Айт Лунгу не был исключением. Он тоже играл в пиратов, грезил кладами, сочинял бесконечные головокружительные истории. И все же никогда не помышлял о том, чтобы его «мечты»

исполнились. Да ещё так нелепо, скопом, как раз в ту минуту, когда меньше всего этого хочешь.

Неподвижное «висение» внутри противоперегрузочного кокона (только нос наружу!) изматывало не меньше неизвестности. Ослабление перегрузки Айт воспринял с облегчением. Еще большее облегчение испытал, когда ускорение начало падать, путы ослабли, тело получило частичную свободу — ну как, скажем, в скафандре под водой:

двинешь рукой — и чувствуешь сопротивление среды, движение растягивается на секунды… Рума воспользовалась передышкой, уползла с головой в кокон, шумно чесалась и искала несуществующих блох. Она была собакой тренированной и помнила: на участке торможения её снова скует приспособленное под её рост кресло.

Торможение ударило внезапно. Айта бросило вперед, сколько позволил мгновенно очерствевший кокон. Тело словно сквозь смолу продрало, разворачивая и фиксируя в нужной позе. Автоматика сработала точно. А вот на экране творилось черт-те что: с планеты навстречу флаю взлетал гусиный караван. Векторы полета каравана и флая пересекались. Бортовой компьютер срочно обсчитывал, как две прямые разомкнуть: во времени или в пространстве?

Айт взял управление на себя, то есть отнял у компьютера целых тринадцать процентов самостоятельности. Через полтора часа ткнемся в атмосферу. Имени первой планете исследователи не дали, назовем её для приличия… ммм… А хотя бы по первому, пришедшему в голову звукосочетанию — Куздра. Итак, пойдем по спирали вниз, пропуская под собой виток за витком всю поверхность планеты, прочесывая её локатором, вылизывая лучом направленной связи. И если только ребята тут (а где же еще?!), он их найдет. Будь там целая база летающей посуды, упрячь захватчики землян в шахту, накрой тремя ангарами, все равно против направленной связи не устоять. Связь — она свое дело знает, она высветит, она укажет, почему это отмалчиваются ребятишки, почему не пробиваются навстречу, почему не разнесут все в клочья своими защитными полями… Теперь с гусями. Как и следовало ожидать, никакие они не гуси, а скорее гусеницы, потому что ни туловищ, ни крыльев, сплошные шеи. Клин, правда, натуральный гусиный.

Вот он разворачивается и… Стоп! Это же они с ребра узкие, а плоскости — полнопрофильные кругляши. Летающие тарелки. Штурмовой отряд имени Галактической Империи. Выходит, на Куздре у них база. Притом с недавних пор. Не могли же разведчики, исследователи, а вслед за ними ТФ-монтажники не заметить аборигенов?! На Ягодке ведь приматов заметили, наладили дружбу, внесли планету в прогулочный маршрут. Кто бы на это рискнул, столкнись они тогда с агрессорами? Значит, агрессора тут не было.

Никого тогда не было. Явились свеженькие, как Лянкин школьный аттестат.

Вылетели из своей звездной системы, скрытно приземлились, произвели разведку боем и — как это?.. — захватили «языка». По идее, надо сворачивать манатки и мчаться за специалистами. Но разве бросишь друзей?

Гусиный клин ещё раз дружно развернулся (черти! как на воздушном параде!) и лег прямиком на Хильдус. Если даже инопланетные гуси приговорили себя к самосожжению, мешать им Айт не намерен. Лишь бы среди них не оказалось землян. Качнул антенной — нет, сигналов нет. Будь ребята там, будь они даже без сознания, мигалки эйгиса непременно дадут знать. Тем более если без сознания… Вообще-то мигалки должны работать во всех случаях. Для направленной передачи это все — не расстояния. Не выстроили же тарелочники на планете пункт нуль-транспортировки, не отправили же пленников в иные миры?

Клин продолжал удаляться, но режима торможения Айт не ослабил.

— Ничего, Румочка, потерпим, — приговаривал он больше для себя, чем для собаки. — Полакай соленой водички, лизни витамин. А больше ни-ни. И не скули. Хорошие собачки понимают, когда чего можно. А ты ведь у нас хорошая собачка, ты ведь у нас собачка корабельная, да?

Назад, на три пустых кресла, он старался не смотреть. Да и кокон не позволял.

У границы атмосферы Айта ждал сюрприз: шестерка вражеских кораблей вынырнула цепочкой из-за горизонта и развернулась во фронт.

Айт стиснул зубы. Прекратил торможение. Врубил импульс предельной скорости вперед. И мысленным усилием, бессознательно откидываясь в кресле, поднял нос флая над горизонтом планеты. Конечно, телесные движения непосредственно в управлении не участвуют — где им поспеть за мыслью? Но это как в сложном гимнастическом упражнении, когда помогаешь себе губами, бровями, кончиком языка. Из-за этого, кстати, Айта не выпускают на главные соревнования: неэстетично, мол, выглядишь, дорогой товарищ!

Куздра и тарелки рывком ушли под нижний срез экрана. На миг Айт сжался, ощущая себя в перекрестье прицелов, ожидая залпа в незащищенный бок корабля. Залпа не последовало. Айт нащупал утерянный при рывке след чужака. Снова торможение — всеми дюзами, всей мощью. Перегрузка внутри кокона возросла до трех «же». Рев разрываемой атмосферы перекрыл рев двигателей. Ничего, Румочка, терпи. Теперь скоро.

В поле экрана одна за другой вползли шесть летающих тарелок. Айт решил было, что это новый патрульный отряд. Но компьютер опознал старых знакомых. Успели перестроиться и догоняли, уверенно захватывая флай в шестигранный пакет. Живьем нацелились взять. Судя по маневру, автоматы — существу из плоти и крови таких виражей не выдержать! Что ж, граждане автоматы, пеняйте на себя. Я вас ни о чем не просил. Держись, псина!

Все девять тормозных парашютов, включая экстренные и аварийные, одновременно выстрелили из кормового отсека. Пружинящие стропы рванули флай вверх. Вражеские перехватчики — все, кроме одного, — пронеслись мимо и неминуемо должны были столкнуться между собой в той точке, в которую так и не прибыл земной корабль. Но они красиво и дружно развернулись. И пятью устремленными в небо пальцами снова легли на курс преследования. Что же касается шестого, то ему не повезло: полотнище парашюта перекрыло половину его сектора. Он увильнул, но зацепил за край, запутался в стропах и трепыхался, беспорядочно двигая манипуляторами, дергаясь, раскачивая флай.

Из опасения запутать всю тормозную систему Айт отстрелил ущербный строп и дал команду втянуть в отсек остальные парашюты. Не исключено, полный их выброс придется повторить.

Ощетиня теплоотдающую чешую, завывая дюзами, флай падал почти вертикально, с умеренной стабилизированной скоростью. Из-под чешуи интенсивно парил охладитель — неописуемое зрелище, когда в столбе пара и пламени на планету рушится врезающийся в атмосферу на полном тормозном режиме космический корабль! Ох, и натура была бы верующим предкам для картины Судного дня!

Пять тарелок перестроились для новой атаки. Сбоку наплывали ещё шесть.

Лайка в своем коконе тоскливо взвыла.

— Что, Румочка, плохо наше дело? Охраняют Куздру, как личную собственность! Ладно, не трусь. Хотели бы уничтожить, давно б уж чем-нибудь шарахнули!

Тарелки уравняли скорость и падали вместе с флаем, на том же уровне, не выше, не ниже. Кольцо замкнулось.

Айт отключил тормозные дюзы. Гром уплотненного кораблем воздуха перешел в режущий уши свист. Тарелки отстали лишь на долю мгновенья, тут же догнали, заняли горизонт. Пилот тормознул и выбросил парашюты. Но инопланетян не обманул. Без малейшего усилия, действуя как хорошо отлаженный механизм, они «подождали», вновь изнизались на сигару корабля. Диаметр кольца сузился.

И тогда пилот пошел на таран. Втянув парашюты, дав пусковую команду на противометеоритную пушку, Айт внезапно «положил» флай на экваториальный виток, благо высота ещё позволяла. Дважды коротко пролаяла пушка. Но оказавшаяся по курсу тарелка взмыла за миг до залпа, проглотила разделяющее корабли расстояние и зависла буквально в метре над рубкой.

Айту стало неуютно, он кожей почувствовал, какая хрупкая скорлупа отделяет его от чужой бездумной и бездушной машины, от вакуума. Любая неточность — и корабли швырнет друг в дружку, броня флая сомнется от удара. Боясь шелохнуться, он насторожил эйгис, загерметизировал силовой скафандр на Руме. Экран показал ещё шесть тарелок.

«Семнадцать планетян на сундук мертвеца!» — мысленно выругался Айт. Теперь они с Румой точно бессильны.

Придется убираться восвояси.

Но он не успел. Пришельцы так же неожиданно, как и первая тарелка, со всех сторон одновременно прыгнули к флаю, сжали в невидимых тисках. Нет, обшивка корабля не лопнула, не заскрипела, не промялась внутрь. Просто флай взял да и потерял скорость.

Разом. Всю, какую имел. Стих гром и свист атмосферы. Тело охватила невесомость.

Перестал вращаться далеко внизу шар планеты, поверхность её начала неестественно медленно надвигаться.

Интуитивно Айт глянул на индикатор гравитационного поля. Гравитации не было!

Семнадцать двигателей инопланетян размыли след похитителя, превратили его в обширное туманное пятно. Но компьютер «не забыл» прежнего направления, держал линию четко и прямо. Стражи Куздры просто-напросто уводили флай с маршрута, ни больше, ни меньше!

Облепив флай, как муравьи гусеницу, и все же не касаясь его, уравновесив его массу, они плавно приземляли незваного гостя — спасибо, совсем не выставили! — на каменистой безжизненной местности, окруженной цепями гор. След же похитителя, если не обманывал индикатор, упирался в горную лощину южнее точки предстоящего приземления флая. Айт дал предельное увеличение. Лощина источала желтые дымы, полыхала извержениями вулканов, вбирала в себя и сама рождала лавовые потоки. В общем, уютной её назвать трудно.

Последний раз пилот попытался вырваться без объявления войны. За кормой тарелок не было, и он ударил всей мощью планетарных двигателей. Плененный флай сиганул, как сумасшедший. Но тарелок не стряхнул. У одной, правда, попал под выхлоп манипулятор, и она отлипла, пошла вертикально вверх, тряся на лету выпущенными амортизаторами, скручивая и распрямляя длиннющие гибкие штанги или ленты. Но и шестнадцати хватило, чтобы нейтрализовать ходовую мощность флая. Флай увяз, как муха в паутине: приборы показали, что ревущие во все дюзы могучие двигатели, с помощью которых человек покорил уже десятки миров, не в силах одолеть бесшумную гравитационную технику инопланетян.

Сначала флай приостановился. А потом снова потек туда, куда влекла его летающая посуда, эти чертовы блюдечки с голубой каемкой! Айт покорился судьбе. Дюзы всхлипнули и захлебнулись.

В нескольких метрах от поверхности тарелки застыли, стравили свой груз вниз. Айт выставил амортизаторы, сбалансировал крен. Почва была твердая, прочная — мечта космонавта!

Вокруг, насколько хватало локаторных «глаз», видны были обожженные валуны.

Небольшие, с пилотское кресло. И крупные, с земной небоскреб. Мелочь, вроде речной гальки, тоже была окатана и обожжена. На это бескрайнее поле, похоже, доставляют падающие на Куздру метеориты. Патрульные отряды перехватывают их в полете. И волокут сюда. На свалку. Или на хранение.

Особенно тщательно оберегают вулканическую лощину.

— Нас с тобой, Румочка, тоже приняли за метеорит. — Айт высвободился, ослабил кокон лайки. — Как думаешь, хорошо это или плохо?

Рума благодарно лизнула ему руку и ничего не ответила. Тарелки, покачав флай и убедившись, что он установлен надежно, с веселым гомоном разлетелись… Про гомон Айт, разумеется, досочинил: переговоров или хотя бы шелеста гравитаторов звукоуловители не фиксировали.

И ещё непривычное: в основании приземлившегося корабля не дымила расплавленная выхлопами дюз почва, не потрескивал, остывая, спеченный в камень песок.

Грегори Сотт считал себя везучим человеком. Причину этого везения он находил, главным образом, в своем легком нраве. Зачем судьбе обрушивать на индивидуума неприятности, если индивидуум на подобные штучки не реагирует, а улыбается ещё лучезарнее, ещё беззаботнее спит? В борьбе с ним судьба сдалась первой. И если все-таки кое-что изредка выкидывала, то, скорей всего, по ошибке, ибо всем известно: старуха слепа, как гранитный валун, как ухоногий прилипала с планеты Бэт-Нуар.

Профессию биотехника Грег выбрал по собственной воле, вполне осознанно и без раздумий. Родители подарили ребенку к десятилетию набор «Юный генетик». Ребенок раскрыл коробку — и весь неживой мир перестал для него существовать, поскольку живой предстал таким многообразным, таким переменчивым и таким несовершенным, что так и хотелось немедленно его переделать.

И Грег приступил.

Набор, разумеется, снабжен ограничителями: безрассудным и опасным экспериментам геноконструкторы поставили заслон. Но разве поставишь заслон буйной мальчишеской фантазии? Примерно через неделю на подоконнике Греговой комнаты красовался горшок глазастой герани. То есть «глазастой» в самом натуральном смысле этого слова: вместо листьев к её стебелькам были привиты глаза спаниеля. Жизненные функции растения не нарушились — герань пышно цвела, глаза исправно следили за солнцем, поглощали свет, раскрывались по утрам, закрывались на ночь. Может, о дерзком ботанике-новаторе заговорили бы с восхищением, не будь щенячьи очи такими грустными, не гляди они все разом на людей с немым укором и не лей в жаркие дни после поливки крупные сладкие слезы. Так и так родители долго бы не выдержали. Развязку ускорил тот факт, что ребенок рыдал вместе с геранью ежедневно. Не только тогда, когда подносил к горшку лейку с водой.

Но и тогда, когда кто-то из приятелей забывал на подоконнике разрезанную пополам луковицу. Или когда в любой из многочисленных глаз попадала соринка, и весь букет начинал страдальчески моргать… Кошмар усугубился тем, что ни у кого не поднималась рука «усыпить» растение или, скажем, засушить для гербария. После бурных Греговых клятв никогда-никогда ни за что на свете ни вот настолечко не искалечить ничьей жизни, герань сдали в «Скорую биологическую помощь». Но и несколько лет спустя если в семье Соттов кто-нибудь заговаривал о собаках, наступало молчание, и родителям и мальчику виделись спаниельи очи на зеленых стебельках… Если б не Рума, «собачья» тема так и осталась бы в доме запретной.

Опытов, правда, Грегори не прекратил. И снова его подвела любознательность. «Научная любознательность! — обязательно подчеркивал мальчик. — Священный грех!» Но если уж уточнять, то в неприятность его ввергла излишняя практичность. Грег не любил темноты. И чтоб она ему не докучала, подсадил себе в ногтевые клетки фотофорный ген светлячка.

Сначала на левую руку. Потом, для симметрии, на правую. Пока у Грега тлели холодным зеленым светом только ногти, отец за столом неопределенно хмыкал и закрывался телегазетой. Но беда в том, что вскоре на мальчишке зацвели и стали дыбом волосы. Даже обстриженные наголо, они нежно переливались под кожей, пылали тысячами огненных искр из пор. В темноте фамильный череп Грега напоминал Луну в новолуние и звездный небосвод. Клетки не то заряжались, не то заражались одна от другой, но в один, отнюдь не прекрасный день экспериментатор засиял с головы до ног, как электролампочка. Одежда не скрывала дефекта: чем плотнее бедняга кутался, тем сильнее светился. Грег с успехом сыграл в спектакле привидение, и это было единственной радостью — вслед за сценическим дебютом ему, по настоянию слабонервных зрителей, пришлось даже от кино отказаться. Запас неприятностей этим не исчерпался: свечение дошло до роговицы глаз, собственный её блеск затмил свет внешний. В результате Грегори Сотт, десяти с небольшим лет от роду, практически ослеп.

Лечить страдальца выпало молодому здоровенному парню, вроде Ильи. Парень раздел экспериментатора донага, бесцеремонно пошлепал по разным местам, даже послюнил и потер пальцем светящееся плечо. И вдруг захохотал таким гулким басом, что кожа Грега телевизионно замерцала в такт жутким звукам.

— Самоцвет! Гнилушка! Китайский фонарик! Светофор! — выкрикивал парень, не переставая хохотать, вздувая одновременно изолирующую камеру, обкладывая тело мальчика датчиками, разматывая пучки проводов и шлангов. — Ты, алхимик, на меня не обижайся, я таких чучел сроду не видел… Не жаль будет проститься с боевой раскраской?

К этому времени Грег испугался по-настоящему. Шутка ли, а ну как зрение не вернется?

Поэтому издевательский хохот здоровяка-врача воспринял с облегчением: смеется специалист — значит, верит в успех. Над несчастьями ближнего не смеются.

«Больного» поместили под колпак. Закачали в воздух активаторы. И сказали:

«Терпи, алхимик. Сейчас тебе станет немножко… скучно». Безболезненная сама по себе, процедура лечения оказалась нестерпимо долгой. Даже на ускоренную регенерацию кожного покрова требуется двенадцать дней. А ежели операцию для гарантии повторят трижды? Мучительно тянулись первые две недели: читать нельзя, смотреть видео нельзя, решать задачки и колдовать над колбами тоже нельзя. Волей-неволей Грег проделывал мысленные эксперименты, сочинял программу предстоящей жизни. Очень помогла гипнопедия: упросил врача прописать тройной сон и насыщенное обучение.

Наряду со школьными знаниями впитал начальный курс генетики, основы биотехнологии. Так что когда выкарабкался, вопрос «кем быть?» не возникал.

Насмешливый врач вымыл из организма чужеродные гены. И все же без остаточных явлений не обошлось: едва Грегори Сотт начинает злиться, глаза застилает грозный зеленый блеск, и он слепнет от ярости. Распугав нескольких подружек, Грег понял, что если не хочет прозябать в жалком одиночестве, то обязан сменить нрав. И он сменил. И слывет нынче самым везучим, самым легким, самым беззаботным в общении человеком, желанным в любой компании. Что не помешало ему угодить на обед к неведомому космическому монстру. И не в качестве гостя. А в качестве закуски!

Грег рывком сел, постучал кулаками по подлокотникам ложекресла. Оболочка все больше приспосабливается к формам человеческого тела. Ложекресло вовремя «сгущается», вовремя растекается для сна и отдыха, утапливается, стоит встать, размяться и пнуть его ногой. На передней части оболочки — впадины и рифления, ложекресло опоясывает выступ, клубится жуткое месиво корешков и жил. Сравнение напрашивается неутешительное: так, вероятно, действует желудок удава после заглатывания кролика. Просто удав в данном случае гигантский, вместо кролика попались три барана, и потому пищеварительный процесс затянулся. Кастрюлька отросла, крышка набухает, варганится горчичка и прочие приправы к желудочному соку… Если б не эйгис, маленький охранитель кусочка родины, все бы давно кончилось. Да не иссякнет его энергия, да не истощится ресурс!

Грег облизал губы. Черт те что! Никому не расскажешь. Даже наедине с собой не произнесешь вслух. Славный век космической эры — а тебя и двух твоих друзей чавкнули и пробуют переварить. Лихо, а?

Он повернул голову, шумно подышал себе на предплечье, потер рукавом бездонный зрачок эйгиса. Полезная вещь в хозяйстве. Особенно вдали от дома, в неблагоприятных для человека условиях. Скажем, в этой удивительной среде — живой и переменчивой. Не потому, в частности, что переменчивой. А потому именно, что живой. Ибо только эйгису по силам наладить со средой неразрушающее взаимодействие. Самый как раз важный момент — неразрушающее: какому нормальному индивидууму придет в голову спасать свою шкуру ценой жизни неведомой и чужой? Ни Грег. ни Ляпа, ни Илья не обменялись ни словом. Но и без слов ясно: такой немыслимой цены никто из них не заплатит. С самого начала судьба поставила друзей перед выбором: лезть напролом или ждать. По сути, никакого выбора и нет, чистая видимость.

Сколько ждать — и то неизвестно.

Везунчик! Вот уж поистине. Кто другой может похвастаться, что его элементарно схарчили? Интересно, этому космическому облу, стоглазну-и стозевну, всегда на завтрак влюбленных подавай или он и прочими разумными не побрезгует? А также псевдоразумными? Приматов среди захваченных хватало и в брачной расцветке, и без оной… Тест гордым чадам человеческим!

Какая-то зараза переваривает тебя изо всех своих желудочных сил, а ты не смей и пальцем пошевелить. Три Ионы во чреве кита! Библейский Иона тоже лишь молитвы господу богу возносил. Вот барон Мюнхаузен в той же ситуации — тот не церемонился, тот отплясывал шотландскую джигу, приводя чудо-юдо в неистовство, отчего там и не засиделся. Может, и нам попробовать?

Грег осторожно притопнул ногой. Оболочка заколебалась, однако ответных катаклизмов не последовало. Повторять опыт Грег не рискнул: все же психология у современного путешественника не баронская. Обойдемся без джиги. А без чего не обойдемся? Что предпринять?

Больше всего Грега тревожило молчание Айта. Это могло означать все что угодно. От переброски их парализованной троицы в иной мир, далекий и чуждый, и вплоть до самого худшего — гибели Ляниного брата. Ляна, девчонка, видевшая его последней, прорвалась внутрь летающей тарелки.

Почему же он, дюжий детина, не прорвался, не применил оружие? Хотя какое оружие на скуде? Пучок едучего газа да простейшие резаки. Мелочь, порядочного пришельца не раздразнишь. Но если все-таки раздразнил? И коллапсирован за это антигравитаторами в микроскопическую черную дыру — чем не версия? Они-то трое все вместе, «на прямом проводе». Но трое — это лишь три четверти команды. Не считая собаки. Любые рассуждения хороши ровно до тех пор, пока ни с кем ничего не случилось. А если именно е Айтом и случилось?

Проклятая неизвестность! Наружу не вылезешь, за оболочку не заглянешь — не пробиваются сквозь неё ни направленная связь, ни рентгеновские лучи.

Общаются между собой — и то спасибо. Общий непроницаемый слой… Выходит, на три Ионы один кит? Вот желудков у скотины не меньше трех. По отдельному пищеварительному тракту на брата. А также на сестру.

Бессилие перед обстоятельствами Грег почти целиком относил на свой счет.

Все-таки половину названия его профессии составляет слово «био». Других биологов в их маленьком экипаже нет. Да вот и он, профессионал, ничего серьезного для спасения предложить не может. Задачка типа «как цыпленку вылупиться из яйца, не разбив скорлупы» решения не имеет. Одно утешение: пленники — не цыплята, а обл — не яйцо.

Любой организм рано или поздно исторгает из себя то, что не сумел переварить. Каким бы длительным ни был его жизненный цикл, исторгнет! Постыдно людям сидеть и в ожидании свободы не чирикать. Вдвойне постыдно, пожалуй, получить ее… ммм… таким путем.

Но трижды и четырежды постыднее казниться безнадежной печалью по Айту, которому, может, в эту самую секунду нужна помощь. Знать бы наверняка — Грег бы ни перед чем не остановился. А потом уж, задним числом, придумывал себе оправдание… Так ведь это ж — знать!

— Йеееее! — воскликнул он, делая серию выпадов рукой, ногой и снова рукой и позабыв о неотключающейся связи. — Умбара-цтек!

— С добрым утром, Серебряное Горлышко! — немедленно отозвалась Ляна, без зазрения совести намекая на повышенную эмоциональность его «самовыражения». — Как спалось?

— Тут утр больше, чем вечеров, засыпаешь чаще, чем просыпаешься! — ответил, не смущаясь, Грег. — Полудремы-полугрезы! Полумыслишь — полуспишь.

Эйгисы, видно, старались облегчить подопечным жизнь — пленников действительно все время клонило ко сну, любое пробуждение поневоле приходилось числить утром. Время потеряло смысл. Оно произвольно ускорялось, так же произвольно переставало течь вовсе.

Может, непроницаемые оболочки пропускали его внутрь с искажениями? Дремота облегчала унизительное ожидание. Но вот мысли об Айте, само это унижение… — Что нам обещают биологические науки? — подчеркнуто бодро поинтересовалась девушка. — Долго ещё нам пребывать в заточении?

— Пока не выйдем! — ответил Грег, пожав плечами. — Эй, Илья-пророк, ты согласен?

Связь передавала отчетливое сопение. Наивная маскировка продолжалась: говорили уже в полный голос, а изображений не зажигали. Похоже, Илья разминается. Приседает на одной ноге. Или балансирует на голове.

— Простите, сэр, не разобрал. Это согласие или возражение? — приставал Грег.

— Междометие! — пропыхтел Илья.

— Прекрасно! Раз части речи освоены, начинаем пресс-конференцию для земных и инопланетных журналистов, — затараторил Грег. — Итак: нарушение облом дипломатической неприкосновенности хомо сапиенса в гастрономических целях.

— Кем-кем? — одновременно удивились влюбленные. Ни двусмысленное положение пленных, ни беспокойство не разрознили их дружного дуэта.

— А помните — «чудище обло, озорно, стозевно и лаяй»? Вот я имечко и позаимствовал… — Быть посему! — Илья, заканчивая разминку, гулко выдохнул. — Вначале всегда было слово. Слов порой бывало так много, что до дела не доходило… Привет, Ляна!

— Привет, Илько! — откликнулась девушка.

— Привет, Иленуца, — повторил Илья взволнованно и протяжно, наполняя свои слова особенным, понятным только им двоим содержанием.

— Спасибо, Илько, — помолчав, сказала девушка. Тоже словно из сокровищницы зачерпнула, согрела в ладонях и подала… Грег почувствовал себя лишним. Сколь бы мало ни говорилось, говорилось не для него.

Как назло, условились связь ни в коем случае не отключать. Ну и обстановочка, если парочке не пошептаться наедине!

— Пресс-конференция продолжается! — напомнил он о своем присутствии, сжимаясь в ложекресле в комочек. Хорошо, никто не видит. — Прошу задавать вопросы.

— Грег, у тебя связь отключается? — невинно спросила Ляна. — Закройся на минутку, — Да вы что ж, думаете, я подслушиваю? — с нарочитым возмущением вскричал третий лишний. — Да очень надо! Секретничайте сколько вам влезет! — Грегори Сотт заблокировал связь. Глаза его застлало слепой зеленой пеленой. «Обл! Питон недожаренный! Обжорный мешок! — шипел он сквозь зубы, щипля и выкручивая упругие подлокотники ложекресла, яростно пиная ногами круговой выступ, ощеренный, как бульдожья челюсть. — Навязался на наши головы!» Эта ярость, эта реакция на извечную человеческую зависимость не облегчила души. Да и не могла облегчить. Потому что минутой раньше Сотт поймал себя на подлой мыслишке: из-за вас, голубята, вляпались! Не потащи их Айт для объяснений на Ягодку — и не было бы этого кокона, этой обвитой алчными прожилками тюрьмы.

Грег сцепил пальцы и несколько секунд не двигал ни одним мускулом. Ярость улетучилась, и это было хорошо. Но как же легко сходят с человека жертвенность и альтруизм, едва его ткнут носом в… в собственное бессилие!

Эйгис покалывающей теплой искоркой возвестил, что принимает сигнал вызова.

Флай — не вездеход, скрытно на нем никуда не подберешься. И все же Айт не рискнул покинуть рубку и отправиться в путь на скуде. Помыслить страшно, если пришельцы отрежут от корабля!

Он засек направление на припрятанную в горах, охраняемую тарелками лощину.

Если сторожа лишь на орбите, то… Стоило попробовать.

Первый импульс реактора перенес флай за двадцать километров, на округлый монолит размером только чуть больше расставленных амортизаторов флая.

Вокруг высились горные кряжи, зона повышенной сейсмичности. Компьютер вычислил впереди более или менее устойчивую площадку, дал команду повторить импульс. Сторожа, или как их там, не появлялись.

Прыжковый режим не назовешь подарком ни для пилота, ни для корабля. Рума тихо поскуливала, царапала изнутри шнуровку. Айту кокон тоже изрядно надоел, но что это за мелочи по сравнению с судьбой похищенных друзей?

Взревывал двигатель. Рубка содрогалась. Бухали в грунт амортизаторы. Со склонов срывались осыпи. И снова взревывал двигатель, содрогалась рубка, бухали в грунт амортизаторы… После седьмого импульса крепкая с виду площадка просела. Флай завалился набок, дюзы выдали корректирующий залп и нанизали корабль на острие хребта. Какие силы природы удерживали флай в равновесии, Айт разбираться не стал: хребет своим отвесным обрывом вдавался прямо в лощину. Там и сям над лощиной кочнами капусты висели дымные клубы.

С противоположного склона, из четырех круглых одинаковых пещер низвергались по дуге лавовые потоки, питающие выпуклое, в огненных просверках озеро. Грязевые и паровые гейзеры трепетали в мутной атмосфере, словно кто-то только что обстрелял лощину с большой высоты стрелами в клочковатом оперении. Большие и маленькие кратеры перебрасывались вулканическими бомбами.

Не очень хотелось лезть в этот ад.

Осторожный всплеск энергии снял флай с хребта и воткнул в берег.

Отскрипели амортизаторы, угасла вибрация, стих непривычный стрекот обычно бесшумного компьютера. Стал слышен ритмичный, пронизывающий небо и землю гул.

Айт распахнул кокон, расшнуровал Руму. Лайка прыгнула к шлюзу, ощерилась, глухо зарычала. Осознавая, что посторонние запахи в рубку не проникают, Айт, тем не менее, ощутил запах серы.

Нервишки, подумал он. Рановато для моего возраста.

Но дело было не в возрасте. Дело было в пропавшей сестре. В ребятах. В пришельцах. А также в таинственной лощине, оберегаемой из космоса и брошенной без охраны здесь, на поверхности Куздры. Случайные ассоциации в первую очередь выдают состояние духа. Судя по ним, состояние это сейчас близко к панике.

— Ты, псина, давай без эмоций. — Айт вскрыл банку фасоли для себя, Руме щедро вывалил на фольгу полбанки тушенки. — За нами Земля. Да неужто мы поддадимся немытой летающей посуде?

Рума ушами показала, мол, нет, не поддадимся.

— Чуешь: нормальные горы, нормальная лощина, вулканы при последнем издыхании. И если только наших закинуло сюда, то тут они и есть, некуда им отсюда деться, разыщем.

Если только здесь! Язык «в свободно подвешенном состоянии» тоже норовит изъясняться намеками.

Есть не хотелось. Но пилот заставил себя. Еда — хорошее средство успокоения. И повод оттянуть решение. Реальность сломала идиллическую прогулку так окончательно и жутко, что пороть горячку не было никакого смысла. Секунды роли не играли, быстрота реакции в данный момент не могла помочь делу. А вот помешать действиями невпопад — ого-го как могла! Собака рядом с человеком вежливо ела, косясь по временам на запертый люк.

Честно разделив с псиной вишневый компот, Айт убрал остатки пиршества, включил экран. Словно большой иллюминатор открылся наружу. Человек и собака приникли к ребру пульта.

Первый же взгляд навел на мысль, которая мелькнула там, на хребте, и которую Айт немедля отогнал. Но чем дольше всматривался, тем явственней кидались в глаза все новые и новые доказательства.

Из четырех одинаковых круглых пещер на стесанном и отполированном выступе склона под давлением бьют струи лавы, не остывая на воздухе и не свешиваясь сосульками с выступа. Лавовые потоки перемешиваются, ходят бурунами по выпуклой поверхности багрового озера с двумя перетяжками, образующими тройной каскад. Излишки лавы вопреки законам тяготения медлительно переплескиваются через высокую кромку берега (так и хочется сказать: парапет) и, размазавшись по стеклянно блестящим желобам, бесследно растворяются. Гейзеры и мелко пыхтящие кратеры разбросаны вблизи озера хаотически. И все же вулканические бомбы с завидной точностью перелетают из жерла в жерло и регулярно, с фонтаном, плюхаются в лаву.

Вздыхают и плюются грязью и паром гейзеры — вентиляционные отдушины архаичного промышленного сооружения. И вообще, весь огнедышащий комплекс производит впечатление отнюдь не природного, а целесообразно задуманного, искусственного, выверенного, как часы, механизма.

Черт возьми, куда же смотрели первооткрыватели? Такое ведь трудно проморгать. И всетаки отчеты безоблачны и беззаботны, будто составляли их не многоопытные разведчики, а завороженные вновь открытым раем зубрилки-третьеклас-сницы. Ни намека, ни предположения, ни хотя бы отголосков элементарного трепа в кают-компании. Заключение сухое и лаконичное: «Жизнь в системе Хильдуса развита только на Ягодке. Имеет место усиление вулканической деятельности на первой планете в момент её сближения с Ягодкой при совпадении их периастров. Периодичность около двадцати одного года. Следов разумной деятельности не наблюдается».

Ничего себе «не наблюдается», а?

Ну и дела, Рума! — Айт мучительно соображал, что же такое знакомое напоминают ему эти неиссякаемые источники лавы и этот аккуратный каскад. — Геенна огненная, пещь адская смердящая для поджаривания грешников! Вот вляпались!

Рума осуждающе зарычала. И была абсолютно права: состояние духа пилота попрежнему оставалось паническим.

Тяжелее других подневольное затворничество переносил Илья. Он и вообще-то никогда не примирялся с бездеятельностью, а едва вспоминал Ляпу… Впрочем, что там «вспоминал», он ни на миг о ней не забывал и потому мучился непрестанно. Правда, непроходящие мысли о девушке спасали от глупостей. Сколько раз он буквально в последнюю минуту удерживался от того, чтобы не сокрушить пульсирующую, в жадных влажных прожилках оболочку. И сокрушил бы. Но едва представлял себе, как раненое животное (он не сомневался, что находится в организме животного!) судорожно дрогнет перистальтикой и начнет перетирать добычу меж мускульных жерновов, так тут же и отступал. Какие у животного способности? Вдруг оно поглощает энергию в любых видах?

Вдруг и эйгис нипочем? Парни ладно, им, как говорится, на роду написано героически погибнуть. Но девчонке-то за что? Из-за нетерпения своего ухажера? А если и не гибнуть, если все трое благополучно выберутся на свет — неужто Ллна одарит его любящим взором возле препарированного изнутри, издыхающего, наверняка уникального, существа, которое по ошибке проглотило не совсем то, что следует?!

Ну ладно. Это все уже обговорено. Что дальше? Какая-то заторможенность.

Ничего не придумать и ничего не предпринять. Никогда в жизни не попадал в такую глупую ситуацию. Если не считать той, из-за которой поддался уговорам друга и отправился на Планету Белых Приматов. Напрасно друг надеялся, что тут у Ильи развяжется язык.

Тесные, неверные слова, невозможные для произнесения вслух, недостойные того, чтобы ими объясняться в своих чувствах Иленуце, так и не прозвучали… — Доброе утро, Илько! — прозвенел ласковый Лянин голосок. — Не спишь? Чем занят?

— Поедом себя ем! — буркнул Илья.

— Вот и напрасно, зачем людоеду помогать? Обл и один справится! — вмешался Грег, высвечиваясь в полный рост. Тоже устал молчать и пялиться в серую муть.

— Ну-ну, не вешать носы! — Девушка, поколебавшись, высветилась вслед за Грегом, озабоченно сморщила носик, задорно поддернула его пальцем.

Несчастья на ней не отражались. Она была свеженькая розовая — словно только что из бассейна. — Завтракали уже, мальчики?

— Ага. Апельсиновый сок, помидоры по-гречески, масса зелени, кофе и вот такущий кекс! — отбарабанил Грег, демонстративно облизываясь.

В меню, разумеется, ничего из перечисленного не было и в помине.

Рациональная система жизнеобеспечения экономила каждый квант энергии и разносолами не баловала. Завтрак, обед, ужин, а также, по желанию, полдник и ленч были одинаковы: мясной брикет и горячий кисель из трубочки. Или овощной брикет и тот же кисель, только называвшийся суп-пюре. Или бульон.

Или консоме с гренками. По части названий эйгис не повторялся. Но его фантазия не шла ни в какое сравнение с фантазией Грегори Сотта. Каждое «утро» Грег дразнил друзей новым выбором блюд. Память у него была превосходной, он тоже не повторялся. Илья не одобрял и не осуждал наивных попыток друга приукрасить быт. Будь он способен придумывать, он бы тоже позаботился о развлечениях для всей честной компании.

— В таком случае, мальчики, займемся местной планетографией, — предложила Ляна вредным «мальвининым» голосом.

— О нет, лучше сразу в чулан! — заныл Грег. — Я же не скажу Некту, где мы находимся, хоть он дерись!

— Ладно, — миролюбиво согласилась девушка, кладя ладонь на браслет эйгиса.

— Но против музыки, надеюсь, вы не возражаете?

Она охватила чуткими пальцами мыслеулавливающий, обсидиановой черноты, зрачок эйгиса. Слегка прикрыла глаза. Вздохнула. Чуть шевельнула рукой.

Мелодия зародилась нежная, щемящая, примерно та, какою откликаются на вкрадчивый рассветный ветер тонкие ветки пустынной акации. Что-то было в звуках от жалейки, от свирели, от бьющейся в одиночестве гавайской гитары, вернее — от её последней уцелевшей струны. Однако больше всего в этой мелодии было вечной женской тоски, зова босоногой девчонки на берегу, ожидающей появления из-за мыса наполненных бризом алых парусов. Ничего, что моря стали звездными и поглотили берега, разрознив их на островапланеты. Девчонки все те же. И точно так же ждут своих капитанов и своих сказок… Илья сжал кулаки. Ляна сейчас говорила ему то, что должен был сказать ей он, но чего она от него так и не услыхала ни первый раз, в Дэге-Лоо — Лагуне Семи Струй, ни на качелях в земном парке, ни в райских кущах Планеты Белых Приматов. Нет, не случайно Ляна выбрала эту парусную мелодию. Ведь до той регаты в Дэге-Лоо Илья равнодушно относился к девчонкам. Факт существования у Айта младшей сестры никогда его не волновал… В тот раз Айт явил свой лик на экране под вечер, когда лимит неожиданностей на сутки обычно исчерпан. Илья страдал над задачкой о четырех честолюбивых спасателях и трех дрейфующих беспилотниках, в просторечии — задачка о космическом бильярде.

– Представляешь? — сокрушенно закричал Айт «от порога». — Испытания перенесли на завтра. Сам Эмбигри попросил. Не мог я отказать Эмбигри… Согласился.

— Так ведь на завтра! — Глаза Айта округлились.

— Не понимаю. Ты отрегулировал модуль ещё на прошлой неделе. Разладился, что ли?

— При чем тут модуль? С модулем все в порядке. Универсал! Ячейка семьи!

Мобилен, стабилен, изобилен. Лепи на голую скалу и живи отшельником. А соскучился по обществу — вешай в гроздь таких же модулей и общайся на здоровье. Автономное и централизованное снабжение! Многоканальный коммуникатор! Причал! Временные комнаты для гостей! Что я ещё забыл?

— Забыл доложить, в чем загвоздка. Было послезавтра, стало завтра — какая разница?

— Так ведь Лянка будет ждать, понимаешь? Сам Эмбигри попросил — разве я мог отказать? Выручай, больше некому.

— Айт! — Илья вообразил, что на борту подопечного корабля разом полетели все логические схемы, экипаж валяется в бреду и он, командир, обязан разобраться в причинах и принять меры. Ни в коем случае нельзя терять самообладания. Лучше всего обращаться с больным ровно и сухо: — Айт, чего ты наобещал сестре? Пожалуйста, кратко и точно. Без лирических отступлений. И без Эмбигри, ладно?

Айт поморгал, покусал губу:

— У Лянки завтра регата, понял? Я всегда самолично ей паруса настраиваю. Я и в этот раз настроил, там теперь любая свободная от старта пигалица справится. Так сестра ни в какую! Рыдает, отказывается выступать. Без тебя, говорит, последней приду. Или, того хуже, сфальшивлю. Ты у меня талисман… — Айт смущенно хихикнул, исподлобья стрельнул взглядом в друга: не поднимет ли на смех? Но глаза у Ильи оставались серьезными. — Деяние чисто символическое, Ильчик. Побудь завтра при ней, что тебе стоит?

— А она согласится на замену? — Илья независимо подвигал литыми плечами. — Какой из меня талисман?

— Уговорю. Она к тебе неплохо относится. В твоем, говорит, присутствии жюри добрее, вода в море мягче, а волна ниже… Пускай уж, говорит, ты, чем никто. Понимаешь, если б не Эмбигри… — Стоп. Спасибо за доверие. Давай координаты.

Регата, как всегда, проходила в два заезда. По прямой, под природным ветром. И в закрытой лагуне, под искусственным. Пристань гребенкой мостков вдавалась в море. С двух сторон к мосткам притулились сотни эоловых яхт.

Лезвие гибкого киля, похожего на хищный, обращенный в глубину, акулий плавник, невидимо. Поэтому яхта без оснастки просто доска с велосипедным рулем, самокат.

Яхтсмены возились с механизмами, поочередно выщелкивали серповидные стаксели, наугад брали разрозненные аккорды. Гул стоял неумолчный — словно в оркестровой яме.

Ляна выступала в третьей двадцатке. Она сидела на кнехте, в режущем глаза сиреневом купальнике, и безучастно поталкивала босой ногой яхту туда-сюда, туда-сюда. Лицо девушки было обиженным. Уговорить её Айт уговорил. Но в успех без него она не верила.

— Привет, — сказал Илья. Девушка кивнула.

— Мама прислала горячее молоко с корицей, пей! — Он нацедил из термоса в стакан — Какой-то особенный рецепт, мама говорит, нет ничего полезней перед соревнованиями… Мама, мама! «Маменькин сынок»! — неприязненно подумала Ляна. Она хотела отказаться, она перегорела, её уже не волновали ни соревнования, ни брат вместе со своим академиком, ни этот его друг детства с постной физиономией. Небось думает, навязалась на его голову. Молочком пои, утешай в горе, когда проиграет. А она назло ему возьмет и выиграет. И от молока не откажется… Ух, какой запах!

Илья выдернул из кнехта кабель с пробником, воткнул в палубный разъем. По линейке пробника побежали сигналы проверок. Аппаратура и в самом деле настроена прилично.

Сенсоры, ветроуловители, поворот парусов, датчики давления… Молодец Айт, хорошие руки у человека… А вот этот шумок мы уберем, здесь же резерв саморегулировки, грех не воспользоваться. Диапазон почему-то вдвое растянут. И третья октава — надо же? — трижды задублирована. Зато помимо второй втиснута ещё одна, с заниженной тональностью. Ну и намудрил дружок. Илья приглушенно крякнул, тронул контроллер звукоряда. В воздухе рассыпались трели гамм. Девушка с уважением следила за его умелыми, зрячими пальцами.

— А ты классный настройщик… Работал с парусами или сам ходил?

— Доводилось и то и другое.

— Сознался бы заранее… Я бы не так волновалась.

— Не люблю хвастаться. — Илья ещё раз оживил гаммы, на этот раз под камертон. — У вас сознательно вторые октавы разнесены на полтона или недосмотр?

— Не трогай, мне так удобнее! — испугалась Ляна. — Я по некоторым реакциям левша, пришлось здесь смягчить переход.

Илья вымахнул левый и правый кливера, покачал ими, как крыльями, убрал. Он тоже любил латинское парусное вооружение. Вот только цвет, вернее, полное его отсутствие… — Что же вы с братом так бедно снарядились, парусины поярче не нашли? Вон у людей — полный спектр. И алые, и бирюзовые… Он прикусил губу, едва не брякнув: хороша будешь в этом умопомрачительном купальнике под прозрачными парусами! Слава галактикам, не брякнул.

Девчонка и без того с сожалением посмотрела на него, тряхнула челкой:

— Эх ты, мастер! Это же полихром!

К стыду своему, Илья не понял, чем в данном случае полихромная пленка предпочтительнее прочих? Прозрачность — она и есть прозрачность, за какие названия ни прячь. Полихром, помнится, применяют в интерьерах, там, конечно, Айт — король. Но на этот раз, похоже, ошибся. Жаль, девочка узнает об этом слишком поздно… — Третья двадцатка, приготовились! — воззвали динамики на берегу и на пристани.

Илья отсоединил и швырнул в зев кнехта пробник. Ляна вскочила, утвердилась на доске.

Подвигала ступнями в контактных гнездах палубы. Застегнула пояс, быстрым движением ладони оживила пульт, крепко сжала рукоятки руля.

— Ой, мамочки, вся дрожу! Замыкай, Илюша.

Илья насторожил весь десяток спасательных патронов пояса — на практически невозможный случай переворота доски или падения спортсменки в воду. Ляна была тоненькая и угловатая. И отзывчивая, как камертон. Илья вертел её на воде вместе с доской, прокладывал тяжи сенсоров к острым локтям и дальше, до плеч, лепил наколенники, и девушка предугадывала его жест, успевала чуть пригнуться, отвести руку, расслабить или, наоборот, напрячь мышцы.

Боясь причинить боль, он едва касался её талии, хрупких плеч, тонких запястий, и оттого движения его становились неловкими. Один сенсорный тяж съежился и отвалился. Илья потянулся подобрать его, задел на миг щекой Лянино бедро — и замер. Щеку, ухо, шею юноши, даже лопатки обдало жаром.

Ляна ощутила этот жар, залилась ответным румянцем и больше как будто ничем себя не обнаружила. Но заряженная на её ощущения яхта предательски дрогнула. Илья, не поднимая глаз, срастил контакты, постучал пальцем по ветроуловителю. Недра аппаратуры отозвались певуче и нежно.

— Третья двадцатка, на линию! — скомандовали динамики.

— Ни пуха, амазонка! — Илья поднялся в полный рост, осмотрел девушку. — Глотни ещё разок на дорожку.

Ляна покорно приняла стакан, обжигаясь, отпила. Ни вкуса, ни запаха не почувствовала — она уже была там, на старте. Окончательно отдаляясь от Ильи, надвинула на глаза узенький эллипс ветрозащитных очков.

Соединенные белопенной линией, на волнах поодаль одна от другой танцевали двадцать Фрези Грант: притопленных девчонками досок видно не было. Ветер дул ровно и напористо. С берега дали цветовую отмашку. Толпа на трибунах затаила дыхание.

Тишину размыл вступительный, задающий тональность звук. Девчоночий ряд заколебался, распустил гигантские крылья парусов. Паруса вздувались постепенно, так же постепенно наполнялись ветром, вступали в мелодию.

Морской простор расцветился и зазвучал Сонатой Мира — жюри заявило её перед самым стартом, она и в самом деле удивительно подходила сегодняшнему ровному и торжественному ветру. Яхты стронулись с места, величественно поплыли.

Как и боялся Илья, Ляна мгновенно затерялась среди этого праздника красок.

Цветовые сполохи только хаотичностью, может быть, и отличались от переливов полярного сияния. Эх, недогадливые устроители! Разбросать бы участниц по полотну моря этакими чистыми акварельными мазками — то-то было бы зрелище! Но и так тоже красиво.

Мощный хор Сонаты Мира накатывался на побережье, зрители на трибунах вставали и подтягивали голосом.

Инструментованная поющими парусами мелодия ширилась и крепла. Не всякое ухо могло различить в этой слаженности фальшивую ноту. Но неподвластное человеку подвластно технике: на табло замелькали цифры штрафных очков.

Илья поискал глазами сестру Айта. И нашел не сразу. Потому что лишь в первые мгновения девчонка напоминала стрекозу — тоненькое сиреневое тельце меж прозрачных, отсверки-вающих на солнце стрекозиных крыл. По мере наполнения ветром полихромная пленка невидимо напрягалась — и начинала пылать искрометными взрывными переливами.

Пожалуй, девочка чуток зарвалась: она поставила обе пары кливеров, верховой стаксель и по два наполовину зарифленных лиселя. На этой дикой парусности она летела не прямо к финишу, а по длинной обходной дуге, пологими галсами, округляя затяжные виражи плавным махом парусов. Будто многоструйный фонтан бил наискось в небо, будто низка лепестков скользила над волнами. Илья покосился на табло. Поразительно. Штрафных очков возле Ляниного номера не было. Это ж какие надо иметь ритм и слух, как чувствовать всю эту натянутую, поющую громаду!

Два суденышка все-таки сцепились хлыстами рей. Раненой чайкой вскрикнул заполоскавшийся парус. Девчонку в чернильном, озаряемом молниями купальнике подбросило и швырнуло прочь на два десятка метров. Но прежде, чем она коснулась воды в опасной близости от носа следующей за ней яхты, из тучки пал спасательный дельтаплан, подхватил неудачницу и умчал с дистанции. Другая участница столкновения, стремясь отцепиться, накренилась, чиркнула плечом по воде, на целую секунду потеряла мелодию, что стоило ей первого предупредительного балла. И все-таки не растерялась.

Подвела за леер чужую доску. Заклинила. Ступила на неё одной ногой. Взяла полный звуковой аккорд. И рванула напрямую. Завидев и заслышав этот скособоченный, утяжеленный катамаран, прочие яхты поспешно уклонялись в стороны.

Вопреки ожиданиям, Ляна не пришла к финишу ни первой, ни даже третьей.

Однако всего лишь две девочки, кроме нее, ни разу не сфальшивили. Зато её произвольная программа покорила всех. Широким накатом девушка вынеслась на середину идеально круглой Лагуны Семи Струй. Замаскированные сопла давали начало идеально правильному циклону. Тишина тоже была гулкая, идеальная, словно вырубленный в скалах амфитеатр не заполняли тысячи зрителей.

Ляна повела рукой, взвивая справа от себя все парусное вооружение разом, точно привязанное к её ладони. Возник сочный вибрирующий затакт.

Оформилось замедленное вступление. И мелодия чардаша втянула эолову яхту в стремительное скольжение по лагуне. Каждый Лянин жест настолько гармонично соединялся с музыкой, что казалось, именно танец её и рождает. Покорные движениям тела паруса взлетали и опадали, поворачивались, гнулись, ловили ветер — и обретали звук и цвет. И никто уже не думал, что это паруса разгоняют яхту. Просто девочка с крыльями самозабвенно порхала над вызолоченными солнцем волнами.

Взвинтив немыслимый темп, чудом не теряя ветра, сплетя кливера и лисели в огненный полихромный шлейф, она завершила каскад прыжков и переворотов и кометой устремилась к ограждению. Уже, казалось, ничто не спасет её, меньше мига отделяло её от гибели. Но Илье каким-то образом передалось её намерение. Он предугадал финальный аккорд.

Вовремя при-топил секцию парапета. И когда Ляна взлетела над ограждением, подставил плечо. Шлейф парусов мгновенно угас — точно цветной прожектор выключили. Вероятно, так же эффектно, под рев трибун, выдергивает девушку из танца брат. И все же чего-то финалу для отточенности недоставало. Еще не понимая, чего именно, ощущая восторг в теле от кончиков пальцев в мокрых нептунках до вихра на затылке, примятого холодным Ляниным локтем, Илья с девушкой на плече перешагнул парапет и заскользил по лагуне вдоль трибун. Пожалуй, это и оказалось тем самым недостающим, до чего не додумался Айт.

Илья поерзал в ложекресле, пытаясь продлить приятные воспоминания. Но видение круга почета вернуло его в другой круг — в порочный круг мыслей о нынешней ситуации, круг, в котором он бьется столько времени и который не удается разорвать. Впервые в жизни он не знал, что делать. Ибо впервые в жизни пребывал в невычисленной точке Вселенной, в брюхе неведомого животного, страдающего опасным аппетитом.

Вот, опять, опять эти мысли. Ляна продолжала играть, но воспоминания не возвращались.

Местность Руме не нравилась. Отвратительно пахло расплавленным камнем, пеплом, паленым стеклом. Ноздри жгло дымом. В воздухе витало ощущение тревоги. От этого сама собой дыбилась шерсть, хвост то и дело нырял под брюхо. Но Рума упрямо закручивает его кренделем, отфыркивает от пасти чужие запахи. Ей бы отсидеться на корабле, будь он не таким пустым, не исчезни из него Хозяин и другие двое, Нежная и Крепкий. Друг Хозяина приказал: «Ищи!». Рума ищет, честно ищет, хотя человеком здесь не пахнет.

Не пахнет и собакой. Здесь вообще не пахнет живым. Зато ощутимо разит тревогой. И тем гуще, чем ближе к озеру.

Собака послушная и не нервная, Рума не обращает внимания на зонтик над головой, шагающий вместе с ней на восьми паучьих ножках. Невдомек лайке, что легкий собачий скафандр, в который она вдевалась хоть и без радости, но терпеливо, не годится для горячей ядовитой атмосферы Куздры, а тяжелый никакая собака не в силах таскать на себе. Друг Хозяина приладил её скафандр к самоходному силовому блоку. Руме кажется, она бежит куда вздумается. На самом деле, подвешена за спину и лишь перебирает в воздухе лапами.

Паук-силовик улавливает эти движения и покорно следует указаниям острого собачьего нюха. О фильтрах запахов давным-давно позаботился Хозяин. И чутья не потеряешь, и не задохнешься от чрезмерной дозы… Рума приостановилась у граненого столбика, обошла его со всех сторон.

Знакомцы и незнакомцы никогда здесь не оставляли отметин. Зряшная планета.

Перетявкнуться не с кем. Ничего хорошего ни для двуногих, ни для четвероногих… Но приказ есть приказ. Потому она бежит, низко пригнув голову к земле, вынюхивая сквозь фильтры след там, где следов нет. От Друга Хозяина тоже исходит тревога. Но совсем не та, какою пропитаны горы, камень, тягучая огненная жижа озера.

Тоскливо без Хозяина. Молчаливо в голове. Когда Хозяин рядом, во всем теле приятно жужжат его запах, голос, биение его чувств. Только Хозяин умеет взять рукой под морду, заглянуть в глаза, провести большим пальцем над бровью — и в носу начинает щипать, какая-то сила опрокидывает кверху брюхом, начинает чесаться хвост. Свистни Хозяин даже совсем тихо, про себя, одними мыслями, она все равно слышит, и спине под шерстью становится горячо-горячо. Рума любит смотреть, как он сидит, как разговаривает, как возится перед большим экраном — и на экране принимаются пульсировать неживые тени.

Рума напрягается, старается понять, морщит лоб. И Хозяин, заметив, улыбается: «Давайдавай, умница, включай наружные извилины!» Раньше Рума думала: скажет он вот так два раза подряд, и счастье переполнит все её существо, уткнется она ему носом в лодыжку и перестанет дышать. Но оказалось, много счастья вмещается в собачьей душе. И упрятанная под коврик сладкая косточка, выхваченная в последнюю минуту из-под щетки роботауборщика. И теплый медленный фен после купания, потому что самого купания она терпеть не может. И трогательные руки Нежной, которые к чему ни прикоснутся, все откликается — от простой расчески до кухонного комбайна. Вплоть до самой Румы: стоит Нежной мимоходом чиркнуть пальчиком вдоль чувствительного собачьего хребта, и музыка начинает журчать где-то под горлом. Музыка настоящая, без визгливых верхних нот, таких болезненных для тонкого песьего слуха.

Все пропали. И Хозяин. И Нежная. И Крепкий. Только тревога не пропадает. И сгущается Непонятное… Рума рыскнула по берегу. Слева непонятного больше, оно властно зазывает, перебарывает страх. В ядовитых испарениях чудится дыхание чужих цепких псов… Чудится ещё что-то, пронзительно знакомое, что вырывает из пасти глухой рык.

Рума села — так неожиданно, что паук сам себе наступил на ногу. Почесала задней лапой бок… Маломощные процессоры самоходного блока мгновенно засбоили, и паук начал пинать Румин скафандр под брюхо всеми четырьмя правыми ногами… — Фу, Рума, фу! — строго сказал Друг Хозяина. — Здесь тебе не земной парк, не салон корабля!