«Г.М. Костюшкина, А.А. Заяц, М.В. Зубец, М.Ю. Карбаинова, Е.П. Пензева, О.А. Саенко, Е.Д.Степанова СЕРИЯ 1 МОНОГРАФИИ Выпуск 4 ФЕДЕРАЛЬНОЕ АГЕНТСТВО ПО ОБРАЗОВАНИЮ ИРКУТСКИЙ ГОСУДАРСТВЕННЫЙ ЛИНГВИСТИЧЕСКИЙ УНИВЕРСИТЕТ ...»

ФЕДЕРАЛЬНОЕ АГЕНТСТВО ПО

ОБРАЗОВАНИЮ

ИРКУТСКОГО ГОСУДАРСТВЕННОГО

ЛИНГВИСТИЧЕСКОГО УНИВЕРСИТЕТА

Г.М. Костюшкина, А.А. Заяц, М.В. Зубец,

М.Ю. Карбаинова, Е.П. Пензева,

О.А. Саенко, Е.Д.Степанова

СЕРИЯ 1

МОНОГРАФИИ

Выпуск 4

ФЕДЕРАЛЬНОЕ АГЕНТСТВО ПО ОБРАЗОВАНИЮ

ИРКУТСКИЙ ГОСУДАРСТВЕННЫЙ ЛИНГВИСТИЧЕСКИЙ

УНИВЕРСИТЕТ

БАЙКАЛЬСКИЙ ГОСУДАРСТВЕННЫЙ УНИВЕРСИТЕТ

ЭКОНОРМИКИ И ПРАВА

Региональная научная лаборатория систематики языка и речевой деятельности Г.М. Костюшкина, А.А.Заяц, М.В.Зубец, М.Ю.Карбаинова, Е.П.Пензева, О.А. Саенко, Е.Д. Степанова

ДИСКУРСИВНЫЙ АСПЕКТ

ЯЗЫКОВЫХ ЕДИНИЦ

СЕРИЯ

МОНОГРАФИИ

Выпуск Иркутск, ББК. 5 – 88267 – 230 - Костюшкина Г.М., Заяц А.А., Зубец М.В., Карбаинова М.Ю., Пензева Е.П., Саенко О.А., Степанова Е.Д. Дискурсивный аспект языковых единиц. – Издательство Иркутского государственного лингвистического университета, 2006. - 549 с.

В монографии рассматриваются проблемы теории дискурса, анализируются языковые явления с учетом стратегического подхода говорящего субъекта.

Книга рассчитана на широкий круг читателей: филологов, занимающихся проблемами теории дискурса, методологией лингвистической науки, аспирантов, преподавателей, студентов специализированных ВУЗов и факультетов иностранных языков.

Научный редактор доктор филологических наук, профессор Костюшкина Г.М.

Рецензенты доктор филологических наук, профессор Ладыгин Ю.А.;

Центр языковой подготовки Иркутского государственного технического университета ISNB 5-88267-218-х © Костюшкина Г.М., Заяц А.А., Зубец М.В., Карбаинова М.Ю., Пензева Е.П., Саенко О.А., Степанова Е.Д.,

ПРЕДИСЛОВИЕ

Дискурсивный подход в лингвистических исследованиях занимает все более прочные позиции. Внимание ученых привлекает живая динамика языка – язык в действии. Изучение процессов коммуникации, речевого взаимодействия и речевого поведения для успешной коммуникации находятся в центре внимания многих наук, в их числе и лингвистическая наука. Практически любое языковое явление может быть проанализировано заново, и исследователь обязательно получит новые результаты, поскольку в данном случае лингвистическая теория обогащается данными многих смежных наук, таких как теория коммуникации, теория познания, психология, медицина, антропология, этнология, культурология, логика и многих других наук.

В исследованиях авторов учитывается стратегический аспект высказывания, лежащий в основе построения определенного типа дискурса, что позволяет говорящему субъекту правильно построить свою речь и путем воздействия на респондента достичь ожидаемого результата. В монографии исследуются языковые явления именно с этих позиций, что имеет большую практическую значимость при речевом взаимодействии. В этом плане возникает необходимость пересмотра нормативных учебников по грамматике различных языков, где в большинстве своем не учитываются ни реальные условия коммуникации, ни реальные коммуниканты.

В настоящей монографии читателю предлагается опыт исследования различных аспектов языка с позиций дискурсивного подхода.

Монография выполнена в рамках проекта Региональной научной лаборатории систематики языка и речевой деятельности. Предисловие, библиографические данные и раздел 1 подготовлены д.ф.н., проф.

Костюшкиной Г.М., раздел 2 – к.ф.н. Заяц А.А., раздел 3 – к.ф.н. Зубец М.В., раздел 4 – к.ф.н. Карбаиновой М.Ю., раздел 5 – к.ф.н. Пензевой Е.П., раздел 6 – к.ф.н. Саенко О.А., раздел 7 – к.ф.н. Степановой Е.Д.

ПРАГМАТИКА И ДИСКУРС

Прагматика, как область лингвистических исследований (прагмалингвистика), прочно завоевывыет свои позиции в современной науке о языке, в большей степени начиная со второй половины прошлого века.

В трактовке Ч.Морриса прагматика определяется как отношение знака к интерпретатору в отличие от отношения знака к предмету (семантика) и к другим знакам (синтактика) (Моррис 1983:42). С. Дик, один из видных представителей амстердамской школы неофункционализма, противопоставляет прагмалингвистику структурной лингвистике. Под прагматикой в узком смысле им понимаются особые, стилистически маркированные способы употребления высказываний, а в широком прагматика понимается как система правил общения, включающих и языковое общение (Dik 1979:4). В одной из работ Л. Хорна выделяются три направления в понимании прагматики – конверсационное (речеактовое), функциональное (риторико-стилистическое) и психолингвистическое (порождение и восприятие речи) (Horn 1988).

Очевидно, что вопрос о сущности лингвистической прагматики является дискуссионным. Так, в прагматическом разделе языкознания оказываются весьма разнородные предметы – пресуппозиции, речевые акты, кросскультурные несовпадения, перформативы, дейксис, стратегии вежливости и аргументации, переключение кодов и др. В работах логического направления к прагматике относят элементы, находящиеся за скобками пропозиции, а именно – показатели времени, места и индексы участников речи (Карасик 2002:110).

В коммуникативной модели языка прагматика занимает приоритетное положение, так как широкое понимание прагматики созвучно психолингвистическим концепциям речевого общения. Одним из направлений лингвопрагматики является изучение постулатов общения, т.е. принципов, или правил успешной человеческой коммуникации.

Коммуникативные постулаты (в терминологии Грайса, максимы) представляют собой правила поведения, касающиеся речи.

Уже стала банальной фраза, что история лингвистики предстаёт как смена научных парадигм, каждая из которых характеризуется своим специфическим набором исходных представлений об объекте исследования и допустимых способах его изучения. Ещё недавно языкознание акцентировало своё внимание на формальном представлении языка, в основном на его статике. Сегодня всё большую популярность приобретают лингвистические работы, исследующие функциональную сторону языка, т.е. язык в действии, в динамике. Выбор объектов данных исследований продиктован изучением функционирования языка через те явления, которые проявляются в речевом взаимодействии.

Проблема речевого общения принадлежит к числу важнейших областей исследования. Интерес лингвистов привлекают те феномены и явления языка, которые раньше находились на периферии лингвистической науки: речевой акт, интенция говорящего, речевое воздействие, проблемы взаимодействия коммуникантов, особенности речевой ситуации, причины коммуникативных неудач, коммуникативные стратегии, тактики, ходы (см. работы Демьянкова 1989; Фёдоровой 1991;

Матвеевой 1994; Седова 1996, 1997; Борисовой 1996; Федосюка 1997; Янко 1999; Бокмельдер 2000; Труфановой 2001; Формановской 2002; Иссерс 2003; Костюшкиной 2003, 2005; Кравченко 2003; Плотниковой 2005;

Brown 1979; Moeschler 1985; Rubattel 1987; Bange 1992; Kerbrat-Orecchionni 1997; Maingueneau 1997; Perelman 2000 и др.).

Характерной особенностью лингвистических исследований на современном этапе является изучение языка как антропологического феномена. Это предполагает рассмотрение многоаспектности человеческого бытия и его отражения в речи. Проводятся исследования не только языка и речи, но и языкового поведения человека, языковой личности и проблем её формирования. В центре внимания оказывается комплексное изучение языковых средств, используемых в определённых коммуникативных ситуациях. Поэтому проблемы межличностного общения и взаимодействия между людьми требуют серьёзного анализа любой формы речевого поведения носителей языка.

Развитие коммуникативно-прагматического подхода к языку, а с ним и антропоцентрических тенденций в современном языкознании, обусловило интерес к многообразию функционирования языка, связанного с реальными субъектами речевой деятельности, условиями и способами ее реализации, а вместе с ним и к феномену познания через речевое взаимодействие.

На протяжении последних десятилетий в гуманитарных исследованиях рассматриваются проблемы языковой личности как многоуровнего, многоаспектного явления, предстающего в различных формах: «Я» («Я» феноменологическое, биологическое, материальное, интерактивное, языковое, идеологическое и др.) (см., например, G.H.

Mead, C.H. Cooley, A.L. Strauss, G.J.McCall, J.L.Simmons, J.H.Turner).

Однако в целом, как утверждает Н.И. Формановская, «парадигмы современного языкознания сосредоточены на поиске того, как человек использует язык в качестве орудия общения, а также того, как в языковых единицах отразился сам человек во всем многообразии своих проявлений» (Формановская 2002: 4). Антропоцентрическая парадигма современного языкознания в центр внимания ставит человека как творца языковой и речевой деятельности. Привнесение в лингвистику человеческого фактора стимулировало большой интерес учёных к изучению не только процесса языковой коммуникации, но и подготовило почву для развития анализа дискурса как новой парадигмы знания, определяющей чертой которой оказывается направленность исследования на комплексное изучение языкового общения. В связи с этим коммуникативную прагматику можно определить и как когнитивную прагматику, поскольку в процессе общения человек говорящий познает мир во взаимодействии с себе подобными.

Использование языка как средства коммуникации основано на универсальном понятии речевой деятельности и конкретизирующих понятиях речевого общения и речевого поведения. В речевом общении проявляется всякий раз по-разному социально-, культурно- и коммуникативно-значимое употребление языка в его ролевом и ситуативном аспектах. Речевое поведение представляет собой реализацию когнитивно-коммуникативных потенций конкретной языковой личности.

Когнитивно-прагматические исследования в лингвистике базируются в некоторой степени на принципах теории речевых актов. Изначально классическая теория речевых актов занималась определением, анализом и систематизацией речевых актов. Однако она не устанавливала связь конкретного речевого акта ни с используемыми речевыми средствами, ни с конкретным говорящим субъектом, т.е. была оторвана от собственно коммуникации. Такой подход не позволил увидеть главного – как цели говорящего реализуются в конкретной ситуации общения. Изучение прагматических установок говорящего, психологических и поведенческих реакций коммуникантов даёт наиболее полное представление о речевой деятельности и об особенностях речевого взаимодействия говорящего и слушающего. Весь этот комплекс задач определяет предмет нового направления когнитивно-коммуникативно-ориентированных исследований – когнитивной прагматики.

Существующие подходы к изучению языка ориентированы в основном на два его существенных момента:

1. как средство выражения мысли, система, передающая концептуальное представление (или информацию) в 2. как средство коммуникации между говорящими субъектами.

Эти два, казалось бы, противоположных подхода не всегда оказываются в оппозиции друг к другу. Так, при рассмотрении языка как 3. нструмента для передачи сообщения между говорящим и реципиентом различие между первым и вторым подходами квазиматериальной довербальной реальностью. Со стороны говорящего и слушающего наблюдается две чисто механические операции кодирования и декодирования (кодирование информации языковое сообщение и наоборот). При таком подходе, часто используемом в сообщений, согласно коду языка, могут изучаться независимо от деятельности кодирования и декодирования.

Однако данная упрощённая концепция искусственно разделяет элементы, которые участвуют в коммуникативном акте. В самом деле, значение высказывания не предшествует акту высказывания, оно заставляет взаимодействовать говорящего и реципиента, каждый из которых асимметрично вовлечён в построение смысла высказывания.

Коммуникация как процесс взаимодействия партнеров по коммуникации все чаще оказывается в центре внимания лингвистов (см., например, Dubois e.a. 1994: 94 – 97; Vion 1992). Анализ коммуникативного акта при таком подходе сосредоточен главным образом на категории субъекта и категориях межкультурного и культурно-социального планов. К данным категориям необходимо добавить временные параметры между моментом коммуникативного акта и моментом высказывания (продуктом коммуникативного акта), а также пространственные отношения между субъектом и объектами высказывания (присутствующими или отсутствующими, близкими или удаленными).

Для иллюстрации взаимодействия между высказыванием как продуктом и самим актом высказывания можно привести схему коммуникации Р. Якобсона (Jakobson, 1963: 209, sq.), где выделяются факторов:

говорящий2……сообщение6……слушающий Сообщение, отправляемое говорящим слушающему, отсылает к референту; оно ставит в некоторое соотношение двух протагонистов (канал связи) и код, общий для них. Каждый из этих факторов играет определённую роль, оставляет свой след или окрашивает высказывание;

это то, что Р. Якобсон называет «функциями» языка, среди которых можно выделить 6 основных.

1. Референционная функция, её ещё можно назвать денотативной, или когнитивной, которая означает видение референта (vise du rfrent). Здесь речь идёт о чисто информативном аспекте языка, соответствующем наивному представлению.

2. Эмотивная функция, или экспрессивная, она соответствует следу, оставленному говорящим в своём высказывании. В принципе, любое высказывание, произведённое говорящим, несёт его отпечаток в соответствии с его эмотивным или эмоциональным состоянием, вскрывающим глубину его мысли.

Каждый человек знает по своему опыту важность этого феномена.

означающему «делать усилие»), она означает ориентацию по отношению к слушающему. Здесь важно подчеркнуть, что обращаться к кому-то - это всегда спрашивать что-то у кого-то, независимо от того, идёт ли речь эксплицитно или имплицитно заставить кого-то сделать что-то, произвести какое-то впечатление или просто быть признанным.

коммуникации. Типичный пример тому слово ”allo”, единственным значением которого является удостовериться в установлении контакта.

5. Металингвистическая функция отображает сознание того, что говорящий имеет от своего кода, которое может проявляться, например, когда мы говорим: “si j'emploie tel mot, c'est au sens de 6. Поэтическая функция, которая определяетcя как ударение (акцент), поставленное на сообщении для своей определенной Очень сложно в чистом виде выделить какую-то отдельную функцию, обычно они оказываются во взаимодействии. Ю.М. Лотман среди важнейших функций языка называет еще творческую (креативную) функцию, которая отличает естественный язык от искусственных семиотических систем (см. Лотман 1999: 14 – 15).

1.2.2. Схема коммуникации К. Кербрат-Ореккиони К. Кербрат–Ореккиони подвергает критическому анализу схему Р.

Якобсона в том плане, что коммуникация между, по крайней мере, двумя протагонистами предполагает существование не одного общего для них кода, а двух идиолектов. Само сообщение раздваивается со стороны означаемого:

(см. Kerbrat-Orecchioni 1997: 16) В итоге схема коммуникации К. Кербрат–Ореккиони выглядит следующим образом:

В данной схеме (Kerbrat-Orecchioni 1997: 19) выделены модели речепроизводства, речепорождения высказывания (Modle de production) и его интерпретации (Modle d'interprtation). Здесь лингвистическая и паралингвистическая (мимика, жесты) составляющие (компетенции) представлены в комплексе, поскольку особенно в устной речи коммуникация является многоканальной. Для передачи информации используются фонематические и паралингвистические средства.

По мнению учёных (Borelle et Nespoulous 1975: 103), говорить - это, прежде всего, перейти к выбору разумных категорий, имеющих формальные опоры в коммуникации (язык, жест, мимика…). Такая операция не ставит себе целью предпочитать одну из семиотических систем в ущерб другим. Часто наблюдается взаимодействие различных систем в кадре дискурса, например: языковое сообщение + жест + мимика. В другом случае эти разные элементы могут чередоваться, жест может заменить слово или даже целую синтагму.

Универсум речи представляет сложную и гетерогенную систему, которая охватывает:

данные ситуации, в частности письменный или устный характер пространства; эти данные существуют в форме образов репрезентаций, построенных говорящими индивидами, согласно их культурной компетенции, которые можно свести в 4 класса:

I А (А) (Образ А для А): «кто я, чтобы с ним говорить так?»

I А (В) (Образ В для А): «кто он, чтобы я с ним говорил так?»

I В (В) «кто я, чтобы он говорил со мной так?»

I В (А) «кто он, чтобы он говорил со мной так?» (см.Pcheux, 1969);

тематико-риторические условия, которые детерминируют формирующиеся сообщения.

Приведённая презентация коммуникации отражает некоторые особенности вербальной коммуникации, позволяющие противопоставить её другим типам семиотических коммуникаций, а именно:

рефлексивность: передатчик сообщения является в то же время симметрия: вербальное сообщение обычно вызывает ответ, т.е.

потенциальный передатчик (это свойство характеризует главным образом устное сообщение, хотя некоторые из них исключают право на ответ: некоторые типы процессора, театральный дискурс, при этом публика может ответить некоторым вербальным или мимико-жестуальным поведением, однако симметрия требует, чтобы ответ совершался посредством того же Схема Р. Якобсона предполагает, что, когда один человек говорит, то другой слушает молча и наоборот, т.е. оба собеседника меняются ролями:

говорящего (передатчика) и слушающего (приёмника). Такое упрощение (поскольку часто случается, что участники разговора говорят одновременно), годится для собственно вербального поведения. Однако подобная ситуация недопустима, когда речь идёт о паравербальном поведении. В связи с этим схема, по мнению К. Кербрат-Ореккиони, должна быть усовершенствована следующим образом:

со стороны говорящего вступает в действие:

его вербальная компетенция кодирования;

его паравербальная компетенция кодирования и декодирования (при активном поведении слушающего);

со стороны слушающего:

его вербальная компетенция декодирования (при пассивном его паравербальная компетенция декодирования и некоторые элементы его компетенции кодирования (единицы с фатической транзитивность, состоящая в том, что если говорящий передаёт слушающему определенную информацию i, то имеется возможность передать в свою очередь эту информацию (i) лицу Z.

Такое функциональное свойство позволяет человеческому языку (в отличие, например, от языка пчёл) функционировать как привилегированный инструмент передачи знания.

Кроме того, представленная Р. Якобсоном схема рассчитана лишь на самый простой тип коммуникации (tte--tte) вдвоём. Это литературный дискурс, в котором моменты отправления и приёма информации оказываются дублированными (автор/рассказчик, с одной стороны, читатель/интерпретатор - с другой), и многочисленные случаи обычной коммуникации. В связи с этим возникает необходимость установления типологии иллокутивных ситуаций в зависимости от количества и статуса партнёров вербального обмена.

Со стороны посылающего сообщение многие уровни акта высказывания могут оказаться наложенными друг на друга (проблема соотнесённой речи, транскодирования и др.) Так, например, когда заказчик заказывает агентству рекламу, схема коммуникации усложняется:

(агентство в свою очередь включает различные роли передатчиков:

управляющего рекламой, редактора фотографий, художника и т.д.).

В другом примере театральная коммуникация требует допустить существование серии передатчиков; автор оттесняется на задний план целой серией других ролей – интерпретаторов (режиссёр, декоратор, инженер по свету и т.д.).

Со стороны реципиента (принимающего сообщение) необходимо ввести некоторое количество различительных признаков. К. КербратОреккиони выделяет, по меньшей мере, три типа слушающих:

(1) cобственно реципиент, или слушающий, который может быть одним или несколькими лицами, действительными или анонимными (фиктивными), определяется тем, что он эксплицитно называется говорящим (употребление местоимения второго лица и/или направление взгляда) как его партнёр в коммуникативном акте;

(2) говорящий в акте коммуникации может принимать во внимание присутствие косвенных участников (слушающих), которые, не принимая прямого участия в коммуникации, фигурируют как «свидетели» вербального обмена и иногда оказывают на него решающее влияние (примеры политического дискурса, докладов при защите диссертаций и т.д.);

(3) наконец, для любого сообщения необходимо допустить существование дополнительных и случайных слушающих, статус которых говорящий не может предвидеть, в связи с этим и способ их интерпретации приведённого сообщения. Так, письмо может попасть в другие руки, а не в руки того, кому оно предназначалось, или же лекция может быть услышана у двери случайным, проходившим мимо слушателем, на которого говорящий не может никак воздействовать, чтобы проверить действие своего сообщения.

Для каждой из этих трёх категорий слушающих количество элементов, которые они могут понять, варьируется, и соответственно варьируются внутренние свойства сообщения.

Прямые и косвенные реципиенты (для кого предназначается сообщение) могут физически присутствовать или отсутствовать в коммуникативной ситуации.

Они могут иметь или не иметь возможности ответить (коммуникация симметричная/односторонняя). Ответ может быть немедленным или нет, как в эпистолярном обмене, отсюда возможность выявления следующих пар партнеров по коммуникации:

присутствующий + говорящий (повседневный устный обмен);

присутствующий + неговорящий (лекция);

отсутствующий + говорящий (телефонная коммуникация);

отсутствующий + неговорящий (большинство письменных коммуникаций).

В некоторых сложных случаях коммуникации получатели (слушающие) распределяются на множество «слоёв» получения, не имеющих одинакового статуса в ситуации высказывания. В качестве примеров можно привести следующие случаи.

(1) В ходе радиофонических интервью политических или научных деятелей известно, что обращения не употребительны. Это значит, что, кроме обычных конативной и фатической функций, они служат для информирования слушающих, количество которых не перестаёт обновляться в ходе передачи. Таким образом, дать адекватное описание функционирования данных (обращательную) и дезинативную функции, возможно лишь при учёте наличия двух различных и гетерогенных уровней (2) В театральной коммуникации актёр вступает в диалог с другими актёрами, присутствующими на сцене и имеющими возможность давать реплики, а также, когда на другом уровне, равным образом с присутствующей публикой, находящейся в тени и молчащей.

Таким образом, актёр может, в зависимости от обстоятельств, предпочесть внутрисценические отношения или отношения с Слушающий может быть реальным, виртуальным или фиктивным. В определение слушающего необходимо ввести социальное и эмоциональное отношение, в которое он вступает с говорящим лицом. Такое отношение само определяется исходя из различных параметров (степень близости, существующая между партнёрами вербального обмена, природа иерархических отношений, которые, очевидно, их разделяют, социальный контракт, который их связывает).

Возвращаясь к схеме коммуникативного акта К. Кербрат-Ореккиони, следует отметить, что до сих пор главным объектом исследований остаётся лингвистическая компетенция. Другие элементы схемы совсем не исследованы или почти не исследованы.

1.2.3. Кодовая, инференционная и интеракционная модели Среди теоретических моделей коммуникации различают:

информационно-кодовую модель, инференционную и интеракционную модели. М.Л. Макаров, обобщая теоретические исследования, посвященные данному вопросу, проанализировал данные три основные модели коммуникации.

Кодовая модель коммуникации обрела свою реализацию в кибернетической модели Шеннона и Уивера (см. Макаров 2003: 33).

Модель включает пять элементов: источник информации, передатчик, канал передачи, приемник и конечную цель, расположенные в линейной последовательности (линейная модель). В дальнейшем модель пересматривалась с тем, чтобы удовлетворить потребности других областей исследования, связанных с другими видами коммуникации.

Пересмотренная модель включала шесть компонентов: источник, кодирующее устройство, сообщение, канал, декодирующее устройство и приемник. Эти термины, с переменным успехом, применялись метафорически и в других коммуникативных системах.

интерсубъективности (термин Макарова М.Л.), предполагает большую роль коллективного опыта, включающего идентичные языковые знания и предшествующие коммуникации. По мнению М.Л. Макарова, ее слабость более всего сказывается на семантико-прагматическом уровне, так как ее эвристическая ценность ограничена семиотическими подходами к изучению языка (Макаров 2003: 35).

Инференционная модель коммуникации была предложена Гербертом Полом Грайсом (Грайс 1985). В отличие от кодовой модели, эта модель опирается на принцип выводимости знания. Процесс общения инициируется не желанием человека передать «мысль» или информацию, а его желанием сделать свои «интенции» понятными другим. Код в данной модели трактуется как набор конвенций, общий для говорящих и слушающих, которые выводят сообщение из знания конвенций, сигнала, контекста. Ограниченность данной модели, по мнению М.Л. Макарова, проявляется в том случае, когда в фокусе оказывается живой язык, поскольку языковые репрезентации не всегда концептуальны, а отношения между ними не всегда основаны на выводимости (Макаров 2003: 37).

Анализируя данные модели, ученый сделал вывод, что ни информационно-кодовая, ни инференционная модель, отдельно взятые, не могут объяснить феномена языкового общения. Из трех этих моделей дискурсивной онтологии, по его мнению, полнее соответствует третья модель - интеракционная модель коммуникации, которая предполагает анализ речевого взаимодействия с учетом социально-культурных условий коммуникации. Общение, с точки зрения данной модели, может состояться независимо от того, намерен ли говорящий это сделать, и рассчитано ли данное высказывание на восприятие слушающим. Оно происходит не как трансляция информации и манифестация намерения, но как демонстрация смыслов, не обязательно предназначенных для распознания и интерпретации реципиентом (Макаров 2003:38).

Критерием успешности и главным предназначением коммуникации в данной модели является интерпретация. Эта модель предполагает «фоновые знания», конвенциональные по своей природе, что позволяет считать ее ведущей моделью общения. Опираясь на опыт своих предшественников, Л.М. Макаров отмечает так называемый им «дискурсивный переворот» в науке о языке. В новой дискурсивной онтологии приоритетная роль отводится речевым актам и дискурсу, «локализованным в социально-психологическом, «человеческом» мире, а не в физическом пространстве и времени» (Макаров 2003: 49). В рамках такого подхода модель коммуникации носит именно интеракционный характер. Она является основополагающим фактором социального процесса, отличаясь тем самым от кодовой и логико-инференционной модели.

Составляющими коммуникативного акта в теории П. Шародо являются следующие компоненты:

говорящий (независимо от того, говорит он или пишет), субъект, находящийся в некотором отношении со своим собеседником коммуникативная ситуация, одновременно физического и ментального характера, в которой находятся партнеры языкового обмена, детерминированные общностью (психологической, социальной) и объединенные контрактом коммуникации;

способы организации дискурса, образующие принципы организации дискурса лингвистически, которые зависят от коммуникативной цели говорящего (высказать, описать, рассказать, аргументировать);

язык, образующий вербальный материал, структурированный в языковых категориях, представляющих одновременно форму и содержание (смысл);

коммуникативного акта и свидетельствующий о сознательном (бессознательном) выборе говорящим категорий языка и способов организации дискурса в рамках условий ситуации.

Таким образом, общение является более сложным феноменом, чем о нем говорится в специальных работах по коммуникации. Речь не идет лишь о передаче информации.

В коммуникации заложена идея, датируемая всеобщими грамматиками 17-го века, подхваченная философией и логикой 19-го века и, наконец, закрепленная школой 20-го века: «Язык есть отражение мысли». Итак, достаточно было бы «ясно воспринимать» (мысль), чтобы выразиться ясно» (язык). В настоящее время известно, что процессы восприятия и понимания тесно связаны с процессами речепроизводства.

Мысль и язык находятся в отношении взаимообусловленности.

Однако вышеперечисленные составляющие коммуникативного акта нельзя смешивать между собой.

Коммуникативная ситуация психосоциального порядка, внешняя по отношению к языку, образует место построения контракта языкового обмена (по установлению идентичности партнеров и коммуникативного намерения говорящего). Эта составляющая не смешивается с дискурсом.

Способы организации дискурса имеют языковой характер. Они включают средства (procds de mise en scne) реализации коммуникативного акта, соответствующие определенным целям (описать, рассказать, аргументировать). Эта составляющая, являющаяся дискурсивной категорией, не смешивается ни с предыдущей, более внешней по отношению к языку, ни с категориями языка.

Категории языка имеют строго языковой характер в том плане, что они организуют знаки в формальные системы. Эта составляющая не может быть смешана с предыдущей составляющей. Она образует материал, на основе которого будет построен текст.

Текст это продукт-результат коммуникативного акта. Он создан языком и речью, но он имеет иную природу. Текст зависит напрямую от контракта коммуникативной ситуации и замысла речи говорящего. Итак, тексты являют собой объект категоризации по типам текстов (публицистические, научные, информационные, образовательные и т.д.), которые нельзя смешивать с типами дискурсов, поскольку один и тот же тип текста может быть результатом одного или нескольких способов организации дискурса и применения многих категорий языка. В качестве примеров можно привести следующие случаи.

1. Текст объявления о найме на работу, представляющего тип текста, использующего в основном Дескриптивный и Нарративный способы организации:

ans minimum, ayant une exprience de gestion, sachant animer une quipe, possdant une bonne matrise de l’anglais».

Аргументативный способ организации:

«Si vous tes excellent vendeur vous pouvez, en un an, vous crer une situation indpendante».

2. Коммуникативная цель (например, просьба) может быть заключена в различных типах текстов: административное письмо, личное письмо, вопрос на улице (спросить время), опрос (анкетирование) и может быть реализована при помощи или Дескриптивного способа организации дискурса или 3. Такой способ организации дискурса, как Аргументативный, может присутствовать в различных пропорциях в различного рода текстах: статье или научной работе, школьном учебнике, редакторской статье или комментарии в прессе, рекламе, дискуссии-споре или дискуссии-разговоре.

Что касается категорий языка, они не могут образовывать принцип классификации дискурсов-текстов, поскольку они могут находиться во всех видах текстов.

Понятие ситуации и контекста часто смешивают. В работах по лингвистике или дидактике можно встретить термин «лингвистический контекст», «дискурсивный контекст», «языковая ситуация» и «дискурсивная ситуация», которые, на первый взгляд, обозначают все, что окружает рассматриваемое высказывание. По мнению П.Шародо, контекст входит составной частью в акт речевой деятельности и всегда определенным образом выражен (вербальный текст, образ, графики и т.д.), тогда как ситуация является внешней по отношению к акту речевой деятельности, образуя условия его реализации.

Более того, всегда можно различить лингвистический контекст и дискурсивный контекст. Лингвистический контекст означает вербальное окружение рассматриваемой единицы любого объема. Дискурсивный контекст означает существующие языковые акты, уже произведенные в данном обществе и служащие для производства, понимания интерпретируемого текста. Например, чтобы понять в 90е годы название газеты «У подножия стены» («Au pied du mur»), необходимо прибегнуть к речевым актам, касающимся «падения берлинской стены».

Прагматика общения в значительной мере определяется спецификой жанра. По мнению В.И. Карасика, владение речевым жанром есть одна из статусных характеристик личности, поскольку речевой жанр представляет собой (с точки зрения социолингвистики) ситуативный стандарт. Попадая в стандартные условия общения, люди вырабатывают оптимальные для этих условий способы общения. В речевом жанре неизбежно отражается статус участников общения. В этом смысле жанр зависит от людей, вовлеченных в ситуацию общения. Но вместе с тем участники общения непременно включаются в выработанные обществом каноны общения применительно к определенным ситуациям, и в этом смысле люди оказываются зависимыми от жанра (Карасик 2002:134). В качестве критериев выделения языковых жанров выступают цель коммуникации, количество партнеров и психологическая установка речи.

Всякий говорящий находится в центре коммуникативной ситуации, образующей пространство обмена с партнером по коммуникации.

Отношение говорящего с партнером определяется исходя из следующих характеристик.

Физические характеристики [партнеры]:

присутствуют ли они физически, один и другой или нет?

единичны ли они или множественны?

близки они или далеки друг от друга и как они расположены один по отношению к другому?

Канал передачи:

устный или письменный?

прямой или косвенный (телефон, медиа)?

какой другой семиологический код используется (образ, график, сигналы, жесты и т.д.).

Характерные признаки партнеров:

социальные (возраст, раса, класс, …), социально-профессиональные (врач, писатель, публицист, служащий, политический деятель, …), психологические (беспокойный человек, нервный, ясно мыслящий, холодный, непредсказуемый, агрессивный, любезный, наивный, относительные характеристики (партнеры вступают в контакт впервые или нет; они друг друга знают или нет и т. д.).

Контактные характеристики:

находятся ли партнеры в отношениях фамильярности или нет, обмен\не обмен (контакт допускает взаимный вербальный обмен как в разговорах и диалогах, так и в повседневной жизни или, напротив, не допускает обмена, как на лекции, по крайней мере, в части «доклад лектора»; дебаты и рабочие собрания часто строятся вокруг моментов обмена и не обмена. Обычно контракт обмена влечет за собой интерлокутивную коммуникативную ситуацию, контракт не обмена – монолокутивную ситуацию) – 4. Ритуалы общения (rituels d’abordage) образуют границы обязательства или просто условия вступления в контакт с партнером. В интерлокутивной коммуникативной ситуации речь идет о приветствиях, обменах вежливости, прощениях и т.

д., а в монолокутивной письменной ситуации – о зачинах и концовках писем, названиях газет или трудов, лозунгах рекламы, предисловиях, уведомлениях и т.д 5. Что касается ролей коммуникации, то речь идет о дискурсивном поведении партнеров вербального обмена, о факте контракта, который их объединяет. Например, в ситуации школьного класса от преподавателя ждут определенного количества ролей: чтобы он спрашивал, объяснял, давал предписания, оживлял работу в классе и т.д., таким образом, от ученика ждут, чтобы он отвечал на вопросы, выполнял определенную работу и т.д. Или же в телевизионном дебате от ведущего ждут, чтобы он представлял приглашенных, задавал вопросы, представлял слово и т.д.

Очевидно, речь идет лишь об ожидаемых ролях, которые строго зависят от типа ситуации.

Кроме того, следует заметить, что нет четкой оппозиции между разговорным и письменным языками. Различия детерминированы особой комбинацией составляющих для каждой коммуникативной ситуации:

находятся ли в присутствии друг друга партнеры;

является ли канал передачи устным или письменным;

разрешен обмен или нет.

Затем можно констатировать последствия той или иной комбинации по языковому поведению участников коммуникации и по организации вербальной информации. Следует вести речь скорее об интерлокутивной и монолокутивной ситуациях.

Интерлокутивная ситуация. Когда партнеры физически присутствуют, контракт разрешает обмен, канал передачи устный и когда физическое окружение воспринимаемо обоими партнерами, говорящий оказывается в такой ситуации, где он может непосредственно наблюдать реакцию слушающего. Он оказывается определенным образом зависимым от последнего, что заставляет его сопротивляться тому, что он хочет сказать, колебаться, ретироваться или дополнять себя. С одной стороны, он может опереться на физическое окружение для обозначения объектов, с другой стороны, использовать интонацию, жесты и мимику для усиления своего выражения. Эти характеристики объясняют, что вербальная конфигурация содержит некоторые особенности:

так называемый аффективный порядок слов, с выходом на первый план самых важных для говорящего элементов информации;

сегментированная конструкция последовательности слов почти без логических связей;

чередование членов, имеющих то генерический смысл, то специфический, что соответствует ходу мысли.

Эти особенности участвуют в построении вербальной прогрессивной конфигурации, например:

«Je l’ai range / la voiture / Papa / au garage?»

вынос на первый план Je (=Papa), l’ (=voiture), а range (=action sur quoi porte la question);

сегментированная конструкция с нарушением когезии группы чередование членов с генерической значимостью (Je l’) и специфической (voiture, Papa, garage).

Монолокутивная ситуация. Когда физически партнеры не присутствуют, контракт не разрешает обмена, канал передачи устный или письменный, говорящий оказывается в ситуации, когда он не может непосредственно наблюдать реакцию слушающего (он может лишь представить ее). Он не зависит от последнего и может организовать то, что он хочет сказать логично и последовательно. Вербальная конфигурация, соответствующая этой ситуации, включает особенности, противоположные предыдущей ситуации:

прогрессивный порядок слов;

иерархизованная конструкция;

последовательность членов, смысл которых иерархизован;

необходимое объяснение того, что могла бы означать интонация и Говорящий, в зависимости от коммуникативной ситуации, использует некоторые языковые категории, которые он структурирует в актах коммуникации для построения смысла через форму текста. Для говорящего говорить – это дело стратегии, как, если бы он себя спрашивал:

«Как я поживаю / должен ли я говорить (или писать), учитывая то, что я воспринимаю от собеседника, что я воображаю, что он воспринимает и ждет от меня, знания, которыми он и я обладаем вместе, и роли, которые он и я должны играть?». Иначе говоря, при говорении (письме) высказывание организуется говорящим для своей собственной идентификации образа слушающего и того, что уже сказано. Для достижения речевого эффекта можно собеседнику «приказать» («Apportezmoi un stylо pour signer!»), попросить его, задавая ему вопрос («Est-ce que vous pourriez m’apporter un stylo pour signer?»), констатировать с удивлением («Tiens, je n’ai pas de stylo pour signer … »), «рассказать»

историю или анекдот, чтобы побудить его к действию («Il tait une fois un chef d’entreprise qui n’avait pas de stylo pour signer … »).

Ситуация коммуникации обусловливает не только социальную и психологическую идентификацию говорящих, но и их чисто языковую идентификацию в процессе общения. Эти два вида идентификации необходимо различать, в связи с этим выделяют cледующие компоненты.

А. Партнеры речевого акта, социальные и психологические субъекты, внешние по отношению к акту, но вписывающиеся в идентифицирующих признаков, значимость которых зависит от конкретного акта коммуникации. Один из этих партнеров – говорящий–передатчик, производящий коммуникативный акт.

Другой – собеседник–приемник, получающий текст говорящего, интерпретирующий его и реагирующий в свою очередь на него.

Б. Протагонисты высказывания, субъекты речи, внутренние по отношению к речевому акту и которые определяются через их коммуникативное поведение. Один из этих протагонистов говорящий–высказывающийся (Enonciateur), который реализует речевые интенции. Другой – собеседник–реципиент (Destinataire), которому говорящий отводит некоторое место внутри своего дискурса. Не существует одинакового отношения между Pеципиентом (Destinataire) и Приемником (Rcepteur), с одной интерлокутивной коммуникативной ситуации (Emetteur, Enonciateur/Destinataire, Rcepteur находятся в одной ситуации речи) с монолокутивной письменной ситуацией (Emetteur, Enonciateur/ Destinataire находятся в одной ситуации речи, тогда как Rcepteur находится в последующей речевой ситуации).

Такую расстановку в речевом акте можно представить схемой П.

Шародо:

DISPOSITIF DE MISE EN SCENE DU LANGAGE

СТРУКТУРА РЕЧЕВОГО АКТА

АДРЕСАНТ АДРЕСАТ

Например, «иронический» коммуникативный акт может быть объяснен лишь при существовании всех четырех субъектов.

Действительно, для того, чтобы высказывание “Je te flicite”(я тебя поздравляю), брошенное лицу, которое только что совершило глупость, было понято как «критика» или как «упрек», необходимо, чтобы:

говорящий (Locuteur–Emetteur) думал: «негативное суждение»;

высказывающийся (Enonciateur) сказал: «позитивное суждение»;

реципиент (Rcepteur) воспринял, благодаря средству, выбранному говорящим, что за сказанным имеется «обратное собеседник (Interlocuteur–Rcepteur) был в состоянии восприинять этот индекс (средство).

Показывая взаимодействие схемы (см. выше) К. Кербрат-Ореккиони намечает в теории коммуникации ряд возникающих проблем.

1. Говорящий и слушающий в схеме противопоставлены друг другу. На самом деле, они взаимодействуют в процессе вербального обмена таким образом, что каждый моделирует в определённых пропорциях свой собственный код для слушающего. Некоторые генеративисты вводят концепцию стандарта «идеальный слушающий» и говорят о коммуникационной компетенции или мета-компетенции (Wunderlich 1972, 47) 1. Всякий речевой акт требует определённой затраты энергии для того, чтобы поставить себя на место другого (доказательством тому служит использование дейктических слов, что оказывается в большей степени важным для слушающего, чем для говорящего). По мнению А. Кюльоли (Culioli 1973, 87), коммуникация основана на более или менее удачном приведении в коммуникативного акта.

2. Существует также проблема идеологической компетенции, состоящей из системы автономных содержаний и способная проявляться во всех видах семиологического поведения.* 3. Статус референта является также сложным. С одной стороны, он находится вне сообщения и окружает коммуникацию. Но в то же время он вклинивается в него так, что часть этого референта присутствует и воспринимаема в коммуникационном пространстве (обычно это то, что понимается как ситуация речи), другая часть (которая может частично совпадать в «дискурсе ситуации» с * "Fait galement partie de la comptence linguistique une sorte de mta-comptence, savoir la capacit de rorganiser une grammaire dj intriorise, de modifier des rgles existantes de production de phrases et de perception linguistique, d'admettre de nouveaux lments dans le lexique, etc. Ceci se produit chaque fois qu'un auditeur [ il conviendrait d'ajouter: "et qu'un metteur"] accepte la comptence linguistique diffrente de l'un de ses partenaires en communication et essaie de l'assimiler.

предыдущей частью) этого референта конвертируется в содержание сообщения; или, наконец, он мыслится в «идеологической и культурной компетенции» говорящих, то есть в совокупности знаний, которыми они обладают, и созданных ими представлений.

Таким образом, их место вклинивания оказывается многоликим.

4. Канал связи это, прежде всего, опора означающих, являющихся в свою очередь опорой для значения. Но он функционирует также как дополнительный фильтр, поскольку природа канала (устного, письменного) влияет на выбор языковых средств.

5. Что касается «универсума дискурса», он интегрирует одновременно ситуационные данные и родовые границы (contraintes de genre). Ибо и внутренние и внешние границы подвижны, поскольку риторические границы частично определяются ситуационными данными. Можно допустить, что говорящий и слушающий являются составной частью коммуникационной ситуации. Наконец, ситуация включает часть референта. Но какого? То, что видят говорящий и слушающий? То, что они могут видеть, изменяя их поле зрения без перемещения? Перемещаясь? Тогда где остановить референт Представленная схема К. Кербрат-Ореккиони поднимет эти и другие проблемы, которые должна решить лингвистика «второго поколения».

Необходимо исследование, ориентированное на поиск того, как взаимодействуют между собой различные компетенции; как действует при кодировании и при декодировании этот сложный фильтр, которым является универсум дискурса; как осуществляется в определённой ситуации референция вербального сообщения; попытаться, наконец, построить модель производства и интерпретации, позволяющие конверсию (перевод) языка в речь.

Современные лингвистические исследования характеризуются, как мы уже неоднократно отмечали, анализом комплекса факторов, которые не только управляют речевой деятельностью человека, но и обусловливают процесс актуализации высказываний. Критический анализ трудов, посвящённых проблеме коммуникации, показывает, что развитие коммуникативной лингвистики привело к появлению новых подходов к изучению языковых явлений. В связи с тем, что общение протекает в форме высказываний, которые создают определённую совокупность в диалоге между партнёрами, коммуникативная лингвистика исследует языковые единицы в их функционировании. Это даёт возможность подойти к анализу языковых явлений, выйдя за рамки текста, и исследовать их как результат интерактивной деятельности участников дискурса.

В свете дискурсивного подхода многие языковые явления предстают в новом свете (см. Заяц 2006; Зубец 2006; Добеева 2002; Пензева 2005;

Саенко 2006; Степанова 2006 и др.). В лингвистическом анализе на современном этапе недостаточно исследовать только его языковые аспекты, следует принимать во внимание ситуационные факторы в производстве и восприятии высказываний. Дискурсивная деятельность, так или иначе, определяется интерсубъективностью в том плане, что модальное и дискурсивное оформление диктуется интересами собеседника. Речевой обмен – это совместный речевой акт двух участников коммуникации. В этом акте сталкиваются когнитивные, эпистемические, модальные и многие другие системы собеседников как субъектов речевого акта.

Прагмалингвистический подход к описанию дискурса, являясь одним из самых распространённых в современной лингвистике, даёт возможность учитывать психологически, социально и культурно значимые условия и обстоятельства общения. В рамках данного подхода развиваются исследования в области теории речевых актов, логической прагматики, лингвистического анализа текста и другие направления современного языкознания.

Термин «дискурс» появился как таковой в прагматике, оформившейся как направление после 60-х годов 20-го века под влиянием идей Ч. Пирса, З. Харриса, Дж. Остина, Дж. Р. Серля, П. Грайса и других.

Однако статус этого термина и его трактовку до сих пор нельзя признать однозначными. В отечественной лингвистике термин «дискурс»

используется очень широко: почти синоним терминов понятий речи, потока речи, сложного синтаксического целого, сверхфразового единства, текста, определённого вида ментальности, сложного коммуникативного явления, включающего наряду с текстом и неязыковые факторы, которые влияют на его производство и восприятие, речевые жанры (Караулов Петров 1989; Арутюнова 1990а; Борботько 1998; Макаров 1998; Почепцов 1998; Карасик 2000).

Кроме того, термин «дискурс» (фр. discours, англ. discourse, нем.

Diskurs от лат. discursus 'бегание взад-вперед; движение, круговорот;

беседа, разговор') означает «речь, процесс языковой деятельности; способ говорения, диалогическая речь, публичное выступление». Многозначный термин ряда гуманитарных наук, предмет которых прямо или опосредованно предполагает изучение функционирования языка, – лингвистики, литературоведения, семиотики, социологии, философии, этнологии, антропологии, психологии, истории и др. В рамках когнитивнодискурсивной парадигмы, определяющей объекты исследования последних лет, термин «дискурс» является основополагающей категорией, а его различные трактовки в понимании данного термина заставляют исследователя пересмотреть все традиционные представления о речи и языке.

Рассмотрим несколько основных интерпретаций термина «дискурс», которые позволят сделать вывод о его сущности. Так, в лингвистическом энциклопедическом словаре мы находим следующее определение:

«Дискурс – это связный текст в совокупности с экстралингвистическими, прагматическими, социокультурными и другими факторами; текст, взятый в событийном аспекте, речь, рассматриваемая как целенаправленное социальное действие, как компонент, участвующий во взаимодействии людей и механизмах их сознания» (ЛЭС 1990: 136).

Очевидно, что такой подход не учитывает важного компонента дискурса, которое отражено в дефиниции В. В. Красных как вербализованной речемыслительной деятельности, проявляющейся как процесс и как результат (2001: 200).

С. И. Виноградов дал следующее определение дискурса:

«Завершенное коммуникативное событие, заключающееся во взаимодействии участников коммуникации посредством вербальных текстов и/ или других знаковых комплексов в определенной ситуации и определенных социокультурных условиях общения» (Виноградов 1996:

139). В таком понимании субъекты дискурса приобретают первостепенное значение, в отличие от предыдущих интерпретаций, где участники взаимодействия являются лишь пассивным компонентом.

Во французской лингвистике долгое время главной была концепция, восходящая к Э. Бенвенисту: «Дискурс - это такой эмпирический объект, с которым сталкивается лингвист, когда он открывает следы субъекта акта высказывания, формальные элементы, указывающие на присвоение языка говорящим субъектом…». Считается, что для Э. Бенвениста термины «язык» и «дискурс» были четко противопоставлены: это два разных мира, разных, но тесно связанных…(Бенвенист 1974).

Определение, предложенное Э. Бенвенистом, выводит нас к пониманию дискурса как «функционирования языка в живом общении».

Ф. де Соссюр ввел в классическое противопоставление языка и речи некоторый третий член – «нечто в большей степени поддающееся изучению с помощью традиционных лингвистических методов», совокупность формального (языкового) и речевого, что затем обусловило переход от понятия речи к понятию дискурса (Соссюр 1998). Другими словами, дискурс мыслится как речь, вписанная в коммуникативную ситуацию, и в силу этого как категория с более отчетливо выраженным социальным содержанием по сравнению с речевой деятельностью индивида; по афористичному выражению Н.Д. Арутюновой, «дискурс – это речь, погруженная в жизнь» (Арутюнова 1990: 137).

В отечественной лингвистике вопросы, связанные с изучением дискурса, были сведены в общую теорию. Автор теории дискурса М. Л.

Макаров считает что, речь, также как и текст, являются аспектами дискурса, другими словами, дискурс – это «все, что говорится и пишется» (Макаров 1999: 89). Данная точка зрения подчеркивает обобщающий характер понятия «дискурс».

По мнению некоторых исследователей, «дискурс» является конкретным продуктом речевой деятельности человека в определенной ситуации и в сложной цепи социальных, идеологических и психологических понятий. Так, Е.И. Шейгал считает возможным противопоставить дискурс и текст в оппозиции актуальность виртуальность (Шейгал 2005: 11). Дискурс рассматривается как реальное речевое событие, «текущая речевая деятельность в данной сфере»

(Дымарский 1998: 19). Текст лишен жесткой прикрепленности к реальному времени, он представляет собой абстрактный ментальный конструкт, реализующийся в дискурсе (Дейк 1977).

В результате анализа существующих определений дискурса можно обобщить: «дискурс» – это понятие, касающееся речи, актуального речевого действия, т.е. актуальное сообщение. Дискурс как живая речь – во многих своих моментах спонтанен, он рождается, живет и умирает, когда предмет, который обсуждается, теряет свою актуальность, ситуация общения меняется.

Иногда «дискурс» понимается как включающий одновременно два компонента: и динамический процесс языковой деятельности, вписанный в ее социальный контекст, и его результат (т.е. текст); именно такое понимание является чаще всего предпочтительным.

Кроме того, дискурс, как и любой коммуникативный акт, предполагает наличие двух фундаментальных ролей – говорящего (автора) и адресата. При этом роли говорящего и адресата могут поочередно перераспределяться между лицами – участниками дискурса; в этом случае говорят о диалоге. Реальная практика современного дискурсивного анализа сопряжена с исследованием закономерностей движения информации в рамках коммуникативной ситуации, осуществляемого, прежде всего, через обмен репликами; тем самым реально описывается некоторая структура диалогового взаимодействия, что продолжает линию, начало которой было положено З. Харрисом.

Таким образом, этот термин используется для обозначения различных видов речи и речевых произведений, связность и осмысление которых воссоздается с учетом всей совокупности языковых и неязыковых факторов. Положительным моментом в факте существования такого большого количества определений и подходов к пониманию дискурса является то, что перечисленные определения не являются взаимоисключающими, а взаимно дополняют друг друга.

В когнитивном аспекте в понятие дискурса вкладывается совокупность речемыслительных действий коммуникантов, связанная с познанием, осмыслением и презентацией мира говорящим и осмыслением, реконструкцией языковой картины мира реципиентом.

Однако, дискурс, как лингвистическая категория, является многоаспектным и сложным объектом исследования. И эта сложность проистекает из многообразия существующих концепций дискурса – философско-исторической, литературоведческой, лингвистической. Кроме того, исторически сложились параллельно друг другу различные национальные научные школы дискурсивного анализа. Из них можно выделить:

1. англо-американскую школу, которая рассматривает отправителя и получателя сообщения (Э. Щеглофф, Г.

2. школу Т. ван Дейка и его последователей, которую можно отнести к когнитивным исследованиям (Т. ван 3. немецкую школу критического анализа дискурса, представленную работами Р. Водак, П. Хартмана, П.

4. французскую школу, ориентированную на письменный представленную работами М. Пеше, П. Шародо, Ж.-М.

5. российские ученые также вносят вклад в исследования дискурса (см. работы А.Н. Баранова, В.Г. Борботько, В.З. Демьянкова, М.Л. Макарова, В.И. Карасика, Ю.Е.

Прохорова, С.Н. Плотниковой, Г.Г. Слышкина, Ю.С.

Степанова, И.А. Стернина, В.Е. Чернявской, Е.И Во французской лингвистике на дискурс смотрят с разных сторон:

как на сложный, но упорядоченный процесс или результат речепроизводства, как на индивидуальный речевой акт, как на объект интерперсональной коммуникации (Серио 1999; Benveniste 1974; Ducrot 1980; Moeschler 1985; Adam 1992; Charaudeau 1992; Maingueneau 1997).

Во Франции возникновение анализа дискурса как научной дисциплины связывают с выходом в 1969 году специального номера журнала “Langages”, озаглавленного как “L’analyse du discours”.

Исследования французской школы анализа дискурса были связаны в 70-е и 80-е годы с анализом письменных политических текстов монологического характера. По мнению К. Детри, П.Сибло и Б.Верин, в рамках данной школы следует говорить скорее об “анализах дискурсов” во множественном числе (такой заголовок предлагает 117 номер журнала “Langages” (1995), где расширяется спектр исследований с появлением работ по устному и диалогическому типам дискурсов, привлекая прагматический подход при анализе взаимодействий партнеров по коммуникации (см. Dtrie, Siblot, Vrine 2001: 24 – 27).

Праксематический подход в анализе дискурса сосредоточен на текстовом анализе, где основное внимание уделяется операциям смыслопорождения в процессе актуализации различных типов текстов (дискурсов) - письменных и устных (см. Lafont et Gards-Madrey 1976;

Dtrie, Siblot et Vrine 1998).

Идеологический подход к анализу дискурса характеризует работы М.

Пеше и его сторонников (см. сборник «Квадратура смысла» 1999). В данных работах дискурс детерминирован идеологической формацией, и сам он носит наименование дискурсной формации, где субъект высказывания растворяется, и в то же время происходит его становление в зависимости от идеологии социума, к которому он принадлежит (Пеше 1999: 229 – 290; 291 – 301; 302 – 336; Серио 1999: 337 – 383).

Анализ дискурса сталкивается с основной его проблемой – интерпретацией дискурсов, где обнаруживаются две особенности:

— (а) наличие межфразовой анафоры, что свидетельствует о том, что некоторые элементы во фразе не могут быть интерпретированы в ее рамках, а их смысл может быть — (б) интерпретация дискурса не ограничивается суммой интерпретаций его составляющих фраз.

В. Комбет (Combettes 1978), различая на уровне дискурса дискурсивную компетенцию и реализацию, предполагает, что дискурс, как и фраза, должен иметь поверхностную структуру (structure de surface) и глубинную структуру (structure profonde). Последняя тесно связана с тематизацией дискурса, где важным является переход от одной темы к другой, что предполагает актуализацию вышеназванных мета-правил М.

Шароля.

Ж. Куртес выделяет в дискурсе три уровня:

— фигуративный (все то, что может быть соонесено с пятью органами чувств – зрением, слухом, запахом, вкусом и обонянием, т.е. все то, что связано с восприятием человека), — тематический (концептуальный, соотнесенный с внутренним миром человека, образующий ментальный уровень), — аксиологический (состоящий в спонтанном предпочтении одного термина в ущерб другому) – см. Courts 1991; 1993.

Проблемы и методы анализа дискурса до сих пор остаются весьма неопределёнными, поскольку они являются предметом изучения не только лингвистики, но и других наук, таких как социология, психология, философия и т.д.

Дискурс, как специфическая языковая реальность, должен обладать собственными дифференциальными признаками, на выявление которых были напрвлены усилия лингвистов (Charolles 1978; Nevert, Nespoulous et Lecours 1981; Patry 1986).

Специфические признаки дискурса сводятся к следующему.

— Интенциональность (intentionalit) состоит в том, что текстовый дискурс является главным образом говорящий пытается войти во взаимодействие с собеседником через вербальный канал.

— Адекватность (adquation) для текстового дискурса состоит в его соответствии с совокупностью нелингвистических обстоятельств, участвующих в характеристикой, согласно которой текстовый дискурс должен относиться к чему-то, он должен развивать, по крайней мере, одну специфическую, узнаваемую и идентифицируемую собеседником характеристика, согласно которой дискурс должен границам не-текста возможные тавтологические образования, где нет никакого развития информации Двумя неотъемлемыми чертами семантической связности дискурса, обсуждаемыми широко начиная с конца 60-х годов, являются когерентность (cohrence) и когезия (cohsion), которые выступают и как концепты и как методология анализа дискурса. Рассмотрим каждый из них подробнее.

Синтаксис дискурса связан с его основной категорией – когерентностью, которая значит для этого направления примерно то же самое, что грамматичность для фразы. Кроме того, в анализе дискурса исследуются такие категории, как дискурсивная память, дискурсивная анафора, референты дискурса и др., что позволяет рассматривать дискурс как один из объектов изучения в когнитивной лингвистике.

Когерентность выступает категорией, формирующей дискурс.

Последовательность из фраз признается когерентной, если их организация подчиняется дискурсивным правилам. Так, М. Шароль (Charolles 1978) предложил 4 мета-правила когерентности, отвечающие правильному построению (когерентности) дискурсов:

(1) правило повторения (mta-rgle de rptition), касающееся обеспечивающих тематическое развертывание дискурса;

(2) правило прогрессии (mta-rgle de progression), состоящее в постоянно обновляющейся семантической информации;

(3) правило непротиворечия (mta-rgle de non-contradiction), состоящее в невозможности введения семантического элемента, противоречащего содержанию дискурса;

(4) правило связи (mta-rgle de relation), состоящее в связности обозначаемых фактов репрезентируемого мира.

Термин ‘когерентность’ имеет два значения:

— употребляется как синоним термина 'текстуальность' и семантическими отношениями, невыраженными прямо Рассмотрим каждое значение термина детальнее.

1. Когерентность и текстуальность. Когерентность в значении, близком к текстуальности, может быть подвергнута анализу как статичная категория и как динамичная при вербальном взаимодействии. В таком контексте 'когерентность-текстуальность' дискурса может существовать лишь при наличии собеседника. Реализующаяся когерентность – это признание индивидом дискурса другого индивида как коммуникативного.

Речь не идёт заранее о продукте научного анализа, а о санкции на все то, что это может привнести произвольного и незыблемого (intangible).

Отсюда главным образом и происходит непостоянный и беглый характер этого понятия при анализе фактов дискурса и исключительная трудность при выявлении их основных аспектов и инвариантов.

2. Когерентность в техническом значении термина. Этот подход к явлению когерентности подчёркивает особенный аспект дискурсивного объекта изучения, который воспринимается не как последовательность из предложений, а как выражение совокупности фактов или событий. Когерентность выступает как универсальное свойство человеческого сознания, что делает возможным установление индивидом отношений между различными событиями. Дискурсивная когерентность, выражаемая языком, в таком ракурсе является лишь изучением частного случая когнитивной функции человеческой деятельности.

Когезия часто определяется как лексико-грамматический аспект семантической связности. В естественных языках есть слова, обладающие свойством разрешать 'элементам смысла' одного предложения переходить в другое предложение данного высказывания. Обычно о таких словах говорят, что они являются средством эксплицитной пресуппозиции. В качестве примера можно привести местоимение 3-го лица во французском языке:

"Les enfants sont revenus de l'cole. Ils prennent une collation avant de faire leurs travaux".

Когда читатель встречает местоимение Ils во второй фразе, он ищет в предыдущей фразе для него референт, потому что это слово не обладает собственной референцией. Такие слова служат для формирования 'текстуальности' дискурса.

Анализ когезии опирается на 5 постулатов методологического свойства.

1. Область отношений когезии Область установления отношений когезии располагается на уровне фразовой границы.

2. Направленность средств когезии Направленность средств когезии состоит в установлении порядка между средством когезии и его антецедентом при анализе данного отношения. Когезивное отношение может быть анафорическим, когда референт предшествует репризе, и катафорическим, когда референт следует за репризой:

“Il a dvalis une banque la semaine dernire. Pierre ira en prison pour ce mfait».

Следует заметить, что первая (анафорическая) направленность наиболее часто встречается в дискурсе на уровне наблюдаемых фактов, однако в устной речи часто имеет место и катафорическая напрвленность.

3. Природа когезивных отношений Природа когезивных отношений заключается в качестве референта повторяемого термина (репризы). Если последний реализуется в лексической форме в дискурсе, тогда говорят об эндофорическом (endophorique) когезивном отношении. Если же этот референт не реализован лексически в дискурсе, а находится в экстралингвистической реальности ситуационного контекста дискурса, то речь идёт об эгзофорическом (exophorique) когезивном отношении. Например, произнося высказывание:

"Je crois que j'ai mis ce disque l-bas", указывают собеседнику на обозначенное место. Лишь когезивные отношения эндофорического типа участвуют в когезии. 2 Отношения второго типа относятся к прагматике, где они изучаются в разделе дейксиса (Berrendorener 1981; Jarvella et Klein 1982; Levinson 1983).

4. Поле распространённости когезивных отношений Это поле состоит в определении размера референта средства когезии. Здесь можно выделить 3 случая:

— а) средство когезии может повторять лишь одно слово, в таком случае оно может быть квалифицировано как `tie`;

— б) оно может повторять целую фразу и часть её (`textendedtie`);

— в) оно может повторять целый отрывок дискурса, содержащий много фраз (`text-tie`) Гутвински выделяет также категорию отношений, которую он называет "парафорической" (paraphorique), когда референт средства когезии находится в другом дискурсе (случай изречений и косвенной речи (discours rapport) – Gutwinski 1976.

5. Типы средств когезии В лингвистической литературе выделяются единодушно 2 больших класса средств когезии: грамматическая когезия и лексическая когезия.

Рассмотрим детальнее каждую из них.

Грамматическая и лексическая когезия. Грамматическая когезия образует закрытый класс слов, таких как личное местоимение, притяжательное прилагательное или союз. Лексический тип когезии включает лексемы открытых классов грамматических категорий:

существительного, глагола и наречия. Обычно среди средств грамматической когезии во французском языке выделяют: личное местоимение, притяжательное местоимение, указательное местоимение, неопределённое местоимение, притяжательное прилагательное, указательное прилагательное, компаратив, некоторые наречия, эллипс, союз (Nespoulous 1993: 130).

Лексическая когезия является более сложной для анализа. Её проявления не столь очевидны, как в случаях грамматической когезии.

Словарь открытого типа не опирается на 'эксплицитную пресуппозицию', и идентификация первого класса лингвистических средств когезии опирается не на сами слова, а на тот факт, что включающий их дискурс их связывает, как, например, в случаях:

— эксплицитного повтора (ritration explicite):

“Le petit gars regarde son violon.Le violon n’a pas l'air de — не эксплицитного повтора (ritration non explicite):

«Le petit gars est devant le violon. C'est tellement un bel — лексической анафоры (anaphore lexicale):

Второй класс лексических средств когезии реализуется парадигматическими лексико-семантическими отношениями. Такие отношения могут иметь бинарный характер (N=Z):

— ступенчатые (chaud, froid), — дирекционные – не ступенчатые контрасты (prsent, absent), — контрасты (aller, venir), — дополнительные (garon, fille), — конверсивные предикаты (ordonner, obir), и не бинарный характер (N>Z):

— морфологическая деривация (manger, mangeur), — гипонимия (chne, arbre), — синонимия (hair, dtester), — часть–целое (freins, automobile), — часть–часть (menton/bouche), — серии (например, числительные), — циклы (например, дни недели).

Проблема когезии остаётся до сих пор до конца нерешённой. Среди вопросов, волнующих сегодня умы учёных, можно выделить 4 наиболее важных, касающихся следующих факторов: парадигматическая коллокация, синтагматическая коллокация, понятие когезивной силы, когезия и текстуальность. Рассмотрим каждый фактор в отдельности.

Парадигматическая коллокация. Парадигматическая коллокация реализуется через лексико-семантические отношения, о которых говорилось выше (бинарные, небинарные).

Лексико-семантические отношения, действительно, являются формализацией смысловых отношений дефиниционного уровня, разработанной структуралистами в начале века (Lyons 1977) и позднее в работах структурной семантики (Weinreich 1966; Lehrer 1974; Coseriu 1976). Речь идёт о средстве, которое заранее не было предсказано для анализа дискурса, и применение его к данному объекту исследования поднимает две главные проблемы.

Во-первых, применение таких отношений к дискурсу ставит проблему реализации функциональной оппозиции. Бинарные отношения имеют квазинесуществующую реализацию (например, от 0 до 3 случаев для высказывания в 500 слов), в то время как небинарные отношения представляют, как правило, более высокую сочетаемость: гипонимия, часть– целое и часть–часть наиболее частотны.

Вторая проблема возникает при анализе отношений часть-целое, для которых чрезвычайно трудно выработать оперативное определение в анализе дискурса; согласие будет единодушным при рассмотрении лексем "freins/auto" как находящихся в отношении части-целого. Однако, дискурс иногда манифестирует такие отношения между лексемами, которые трудно квалифицировать. Например, является ли лексема "volume" частью целого, которое образует лексема "bibliothque"; или "patron" частью целого "entreprise" (Cruse 1986; Winston, Chaffin et Hermann 1987)? Этот вопрос главным образом упирается в проблему отношения между лексической и дискурсивной семантикой. Первая обусловливает очевидность маргинализации или частичного реформулирования содержания бинарных лексико-семантических отношений для удовлетворения принципов анализа когезии.

Синтагматическая коллокация. Это явление состоит в изучении того, что обычно называют основополагающими отношениями (essential meaning relations) между лексемами, представляющими высокий уровень совместимости в синтагматической цепи (например, "chien/aboyer", "cheveux/blonds"). Особенность этих лексем, которые регулярно сочетаются в синтаксической структуре, состоит в том, что они не независимы одна от другой в семантическом плане. Как и парадигматические лексико-семантические отношения, эти лексемы связаны в самом фундаментальном плане лексической семантики, т.е. на уровне дефиниции, отношением включения (например, "cheveux" составляет часть дефиниции "blonds").

Данный тип отношений не входит ни в одну из признанных рамок когезивных отношений. Однако, они участвуют определённым образом в когезивной динамике дискурса, когда оба употребления пары лексем не находятся в одном и том же предложении:

"Paul sortit les mains de ses poches. Incommod par le froid de plus en plus intense, il enfila ses gants, et poursuivit sa marche vers les limites de la ville".

Это явление должно быть исследовано, отвечая трём основным факторам:

– а) признание этих отношений должно опираться на разработку сетки анализа, – б) определение точных условий, в которых эти употребления создают когезию в дискурсе, и – в) попытку определить, как они интегрируются в когезивную динамику, установленную другими категориями лексической когезии.

Понятие когезивной силы. Когезивные отношения в дискурсе не обладают одинаковой значимостью, что составляет одну из наиболее важных проблем когезивного дискурса.

М.А.К. Хэлидей, Р. Xасан (Нalliday, Hasan 1976), В. Гутвински (Gutwinsky 1976) выдвигают предположение, что чем ближе в тексте расположены соотносящиеся лексемы, тем больше когезивная сила, а также чем частотнее лексема, тем сильнее когезивные отношения и тем они теснее связаны друг с другом в лексической системе. Однако, данная система когезивной силы не является достаточной. Критерии дистанции в дискурсе и близости в лексической системе очень сложно установить.

Кроме того, такой подход к проблеме не учитывает внутренней организации дискурса, в котором данные когезивные отношения реализуются.

Эта проблематика поднимает также очень трудный вопрос о ложных когезивных отношениях, двусмысленных или неполных, имеющих место в устной речи.

Когезия и текстуальность. Лингвистический анализ дискурсивного уровня в настоящее время достаточно разнообразен и богат для того, чтобы показать, что один изолированный уровень анализа не может в достаточной мере объяснить дискурсивный характер, или 'текстуальность' дискурса. Продолжая углублять анализ в различных областях этого нового подхода в лингвистике, необходимо обратиться к не менее важному исследованию взаимодействия между уровнями анализа и попытаться выявить способы такого взаимодействия для создания "текстуальноcти" дискурса.

1.3.2. Семиолингвистический анализ дискурса П.Шародо Семиолингвистический анализ П. Шародо является семиотическим в том плане, что в фокус его внимания попадает объект, рассматриваемый в интертекстуальности, зависимый от говорящих субъектов и нацеленный на выявление возможных означающих, а также лингвистическим в том плане, что в качестве используемого им инструмента для структурной концептуализации являются языковые факты.

П.Шародо отказывается от двух подходов к изучению смысла. С одной стороны, он не принимает точку зрения, согласно которой смысл предшествует языковой деятельности, и что, помимо языка и речи, существует концептуальный, или ноэмический план, возможно, сопоставимый с метаязыком, в котором располагаются архетипические прелингвистические категории (как у Б. Потье – см. Pottier 1992).

С другой стороны, он отбрасывает прагматические ориентации, которые разделяют два типа семантических продуктов, соотносящихся с местом существования смысла, одни в фиксированном и статичном состоянии, вне контекста употребления, другие вариативны согласно обстоятельствам. По мнению П.Шародо, существует лишь одно место изучения формирования смысла, которое должно учитывать условия акта высказывания и два метадискурсивных момента образования смысла.

Лингвистическое кредо П. Шародо состоит в том, что семиолингвистическое поле требует не сложения двух вышеназванных подходов, а их интеграции, поскольку речевая деятельность отмечена как согласованностью, так и рассогласованностью, сосуществование которых оказывается вовлеченным в игру агрессии и согласия участников речевого акта, а также поскольку объектом знания является то, о чем говорится через то, как об этом говорится. Отсюда вытекает, что метод анализа должен быть двояким: рзъясняющим по отношению к «Как» и абстрагирующим по отношению «О чем»:

«[…] nous dirons qu’une analyse smiolinguistique du discours est smiotique en ce qu’elle s’intresse un objet qui ne se constitue que dans une intertextualit, laquelle dpend des sujets du langage, cherchant en dgager des possibles signifiants, et qu’elle est linguistique en ce que l’instrument qu’elle utilise pour interroger cet objet est construit au terme d’ un travail de conceptualisation structurelle des faits langagiers” (Charaudeau Тем самым П. Шародо решительно отказывается от принятия двух путей изучения смысла (ноэмического и прагматического).

В повседневном общении речевому акту менее свойственно экплицитное, вербальное оформление. Смысл часто заключается в имплицитном, подразумеваемом. Цель речевого акта зависит от игры, которая устанавливается для определенного говорящего субъекта между вербальным оформлением и его имплицитным смыслом, зависящим от отношения протагонистов между собой и их отношения с условиями коммуникациями.

По мнению П. Шародо, необходимо признать двойное измерение. С референциальной символизации, результат приведения в действие структурного и различительного механизма языка, управляющего морфосемантическим распознаванием смысла. С другой стороны, имеет место имплицитное измерение, руководящее операцией сигнификации, отсылающей к дискурсивной целостности, внешней по отношению к ней.

Имплицитное измерение не является семиотическим, оно обычно провоцирует коммуникативный акт. Можно привести множество примеров, когда эффективный акт высказывания одной и той же языковой формы приводит к различным пониманиям.

парадигматическую совокупность всякий раз разную, что заставляет отбросить мысль о предшествовании эксплицитного смысла над имплицитным, а, напротив, предположить, что имплицитный смысл управляет эксплицитным для образования значения дискурсивной единицы.

Взаимодействие эксплицитного и имплицитного является свидетельством конфликтного отношения, поскольку феномен речевой деятельности является результатом двойного движения. Одно, эгзоцентрическое, присутствующее в ментальной деятельности, проникает на уровне высказывания и его составляющих в интертекстуальность и игру знаков и отдаляется тем самым от экплицитного контекста. Другое направление, эндоцентрическое, присутствующее в процессе структурации, пытается, напротив, утвердиться в акте десигнации референции и в акте дифференциальной символизации.

Таким образом, речевая деятельность может быть определена как некий конфликтный феномен, в котором операциональная деятельность постоянно приводит в действие процесс структурации для того, чтобы поместить знак в определенное место распознавания смысла. В конечном итоге, всякий продукт речи предстает в семиотически завершенном виде эксплицитного, но семантически неполном, нуждающимся для заполнения лакуны в опоре в форме имплицитного, информации относительно условий порождения/интерпретации или речевых условий (обстоятельств).

П. Шародо соотносит обстоятельства речи с совокупностью знаний протагонистов коммуникативного акта: это одновременно знания о предмете речи и знания друг о друге, действующие как фильтры построения смысла. Автор включает в обстоятельства речи таким образом то, что обычно называют экстралингвистическим контекстом, поскольку последний, называемый иногда также «ситуацией», затрагивает лишь общие, постоянные признаки, знакомые участникам коммуникативного акта.

1.3.3. Способы организации и типология дискурса Средства, состоящие в использовании некоторых языковых категорий в дискурсивных целях акта коммуникации, могут быть сгруппированы, по мнению П.Шародо (1992), по четырем способам организации: Коммуникатив (Enonciatif), Дескриптив, Нарратив, Аргументатив. Каждый из них имеет базовую функцию и принцип организации.

Базовая функция соответствует дискурсивной цели замысла речи говорящего, а именно:

— Что высказать?

— Что рассказать?

— Что аргументировать?

Принцип организации дублируется для Дескриптива, Нарратива и Аргументатива.

В самом деле, каждый из этих способов предлагает одновременно организацию «референциального мира», что приводит к логикам построения этих миров (дескриптивная, нарративная, аргументативная) и к организации его реализации, что приводит к реализациям описания, повествования, аргументации.

Способ организации Коммуникатива, единственный, имеет особый статус организации дискурса. С одной стороны, его особая роль сводится к учету позиции говорящего по отношению к собеседнику, к самому себе и к другим, что приводит к построению коммуникативного аппарата. С другой стороны, он вторгается в реализацию каждого из трех других способов организации дискурса. Вот почему можно сказать, что этот способ подчиняет другие.

Исследование П. Шародо направлено на поиск языковых следов некоторых общих языковых механизмов на уровне речевого акта, на принципы их организации и типы текстов, где они находят своё воплощение. Средства, которые используются в некоторых языковых категориях в дискурсивных целях акта коммуникации, можно, как считает П. Шародо, представить вышеназванными четырьмя способами организации (Нарратив, Дескриптив, Аргументатив, Энонсиатив (в нашей терминологии – Коммуникатив). Каждый из представленных способов организации дискурса имеет свою базовую функцию, которая соответствует дискурсивной цели замысла речи говорящего.

Коммуникатив имеет особый статус организации дискурса. Вопервых, в качестве основных составляющих Коммуникатива выступают:

1) отношение говорящего к собеседнику;

2) отношение говорящего к сказанному (к пропозиции);

3) отношение говорящего к третьему лицу.

Во-вторых, Коммуникатив вторгается в область реализации каждого из трёх других способов организации дискурса, при этом нередко подчиняя себе другие (Костюшкина 2003б).

В лингвистической литературе мы сталкиваемся с анализом не дискурса вообще, а некоего конкретного дискурса – для термина «дискурс» характерно сочетание с агентивным или генеративным определением: публичный дискурс, политический дискурс, дискурс власти, советский дискурс, дискурс оппозиции, дискурс инакомыслия, дискурс террора, дискурс перестройки, дискурс национальной безопасности, патриотический дискурс, дискурс ответственности, мы-дискурс, дискурсы претендентов на власть, дискурс Жириновского, дискурс борьбы, предвыборный дискурс, дискурс предубеждений, секстистский дискурс, расистский дискурс, дискурс об иностранцах, феминистский дискурс, дискурс рынка, дискурс потребительской культуры, дискурс надежды и отчаяния (Шейгал 2004: 15).

Этот вопрос связан с изучением типологии дискурса. В современной науке существуют различные основания для классификации, например:

разграничение устного и письменного дискурса, разграничение по типу носителя информации и т.д. Одним из возможных оснований для классификации видов дискурса является признак институциональности / персональности.

В современной российской лингвистике понятие институционального дискурса развил В.И. Карасик, который определяет его как «образцы вербального поведения, сложившиеся в обществе применительно к закрепленным сферам общения» (Карасик 2000: 190-191).

Рассматривая дискурс в контексте тех институтов, где он появился, мы можем говорить о разных его типах: религиозном, юридическом, публицистическом, рекламном, литературном, политическом, научном и т.д. Говоря о типологии дискурса, имеют чаще всего в виду не способы его организации, а скорее типы.

Часто типологию дискурсов приравнивают к типологии текстов. Так, типология текстов Э. Верлиха основывается на том, что типы текстов коррелируют с формами человеческого познания. Таким образом, выделены пять идеальных базовых типов текстов: дескрипция, наррация, экспозиция, аргументация и инструкция. Дескрипция предполагает восприятие в пространстве, наррация отражает восприятие во времени, экспозиция фиксирует восприятие отношений основных идей посредством анализа или синтеза, иными словами определение или объяснение.

Аргументация представляет оценку отношений между идеями посредством выделения сходств, различий и трансформаций, то есть суждение.

Инструкция отвечает за планирование будущего поведения, рекомендуемого (реклама, рецепты и др.) и навязываемого (законы, контракты и др.). Идеальные типы текстов выражают коммуникативную функцию и существуют лишь в виде прототипа или абстрактной матрицы.

До своего воплощения в языковой материал текст проходит уровень формы текста, на котором выбирается специфический тип текста или жанр (Werlich 1976). Идентификация типа текста с точки зрения трех критериев:

текстуального, контекстуального и когнитивного для лингвистического анализа не всегда подходит по той причине, что тип текста выделяется на основе восприятия некой экстралингвистической ситуации (контекстуальный фокус). По сути один и тот же когнитивный процесс восприятия направлен то на статичные объекты, то на динамичные, а понимание объекта основывается то на определении связи/не связи с другими объектами, то на приписывании отрицательного качества.

Процесс планирования не имеет пары. Из-за специфики исследуемого нами материала представляется более удобным использовать способы организации дискурса, разработанные в теории П. Шародо. При этом способы организации дискурса являются более обобщенными по сравнению с типами текста Э. Верлиха. Так, экспозитивный тип текста входит в аргументативный способ организации дискурса, который включает в себя не только приписывание отрицательных качеств, но и множество других логических операций, а инструктивный тип текста в качестве указания включен в способ организации по типу «Коммуникатив». К тому же инструктивный тип текста, например, рецепт, можно охарактеризовать как описание процесса.

Т. Виртанен расширяет предложенные Э. Верлихом уровни, но концентрируется на устных типах дискурса. Добавляется еще два уровня.

До уровня типа текста по Э. Верлиху появляется некий всеобщий уровень когнитивных процессов. Далее следует уровень функций дискурса, которые позволяют выбрать тип дискурса (наррация, дескрипция, инструкция, экспозиция или аргументация). Следующий уровень предполагает выбор формы текста, которые подразделены на группы:

устный / письменный, формальный / неформальный, художественный / нехудожественный и монологичный / иалогичный. Дополнительный уровень текстовых стратегий, организующих текст, является предпоследним. Он отвечает за выбор грамматического строения и других особенностей оформления текста. Тип текста отличается от типа дискурса как высший по уровню. Тип текста может выражать различные типы дискурса. Так, наррация может служить объяснением, описанием и т.д.

Наррация (повествование) признается основным типом текста (Virtanen 1992 цит. по Fludernik 2000).

Определение Нарратива как главенствующего типа текста характерно для большинства англоязычных исследователей, например, С.

Четмен рассматривает дескрипцию и аргументацию как части Нарратива (Chatman 1990). Этой же точки зрения придерживается и М. Флудерник.

Она рассматривает пять типов дискурсов или макро-жанров. Выделение макро-жанра обосновано его коммуникативной функцией. К описанию, повествованию, аргументации М. Флудерник добавляет разговорный дискурс на основе его специфической черты – интерактивности и рефлексивный дискурс. Рефлексивный дискурс был выделен специально для жанра поэзии, у которого нет четко определяемой коммуникативной цели, тип дискурса или, другими словами, конкретные тексты (Fludernik 2000).

Широко известна теория макроструктур Т.А. ван Дейка. Выявление макроструктур проводилось при исследовании процесса восприятия дискурса. Макроструктуры представляют собой некую глобальную содержательную взаимосвязь пропозиций текста, глобальное значение текста, тему. Они отвечают за способность сократить текст до основной идеи, которая останется в памяти сразу после восприятия текста.

Макроструктуры выявляются с помощью макроправил, основанных на принципе семантической импликации. Макроструктуры связаны как с фреймами, так и с суперструктурами. Фреймы обобщены, а макроструктуры представляют собой конкретное общее содержание конкретного дискурса. Суперструктуры, как схемы, не определяют содержание, но определяют общую форму, например, нарративная структура, аргументативная структура. Они организуют только семантические макроструктуры (Dijk 1980). Можно сказать, что суперструктуры имеют нечто общее с жанрами речи. Однако Т.А. ван Дейк не утверждает, что все типы дискурса обладают суперструктурой. Сами типы также имеют много схожего с жанрами (интервью, рекламные объявления, новости, песня, лекция и т.д.).

Разбирая ментальные процессы, происходящие при восприятии и интерпретации художественных текстов, Т. А. ван Дейк отмечает следующие существенные моменты:

1. если рассматривать работу кратковременной и долговременной памяти при извлечении информации, то не существует разницы между художественным текстом, рекламой, газетной статьей или устным дискурсом;

2. любой художественный текст для читателя является 3. при восприятии текста у каждого читателя существует этнокультурных и психолингвистических факторов, в частности, фреймы, обусловленные социальными моделями поведения и "макроструктуры" текста, художественным текстом, при восприятии которого фреймы и макроструктуры не обязательны, является 4. если при восприятии невымышленных текстов и некоторых художественных нарративов, поверхностные структуры (лексико-грамматические), в отличие от семантических, не запоминаются, в поэтических текстах 5. при восприятии любых видов текстов адекватность зависит от уровня когезии, которая в художественных текстах не всегда выражена нормативно для дискурса в Однако не всегда эти макроструктуры идентифицируются как таковые, поскольку они не поверхностны. Их выделение требует значительных усилий со стороны адресата.

Способы организации дискурса имеют много общего с концепцией суперструктур Т.А. ван Дейка, но дополнительно дают возможность рассмотреть строение текста не только с точки зрения его восприятия, но и строения как такового – с точки зрения интенций автора (сознательных или бессознательных).

Итак, многие современные теории анализа дискурса придают основное значение его устному проявлению и определяют типы текстов на основе когнитивных категорий.

Следует признать, что «чистый» способ организации дискурса встречается довольно редко. В основном, текст характеризуется тем, что содержит основные характеристики того или иного способа, но с присутствием и других способов организации дискурса. Так, например, Дескриптив, как перечисление качеств объекта (во времени и пространстве и от говорящего не зависящих), может быть как частью Нарратива, так и частью Аргументатива. Если же весь текст тяготеет к Дескриптивному способу организации, то в него могут быть включены элементы Нарратива и/или Аргументатива, поскольку сам по себе Дескриптив не имеет внутренней логики.

В испанском языке находим подобную типологию способов организации дискурса (подробнее см. Пензева 2005). Так, Л. Баррера Линарес выделяет Нарратив, Дескриптив, Экспозитив, Аргументатив и Инструктив (la Instruccin) (Barrera Linares 2004).

А. Альварес Муро, вслед за И. Санчес, выделяет два основных способа организации дискурса Нарратив и Экспозитив (la Esposicin) и добавляет, что Дескриптив входит в состав Нарратива, образуя (un suborden del tipo narrativo) «подспособ» нарративного способа организации дискурса, а Аргументатив входит в состав Экспозитива (Alvarez Muro 2004). Кроме того, по мнению лингвиста, отличие способов организации дискурса друг от друга коренится в понятии интертекстуальности по М. М. Бахтину (Бахтин 1986). Так, под Нарративом автор подразумевает монологический дискурс, где участвуют один или несколько говорящих, рассказывающих одну и ту же историю. Экспозитив – это диалогический дискурс, где коммуниканты представляют своё видение мира, иногда противоположное. Именно поэтому нарративный дискурс разворачивается по мере протекания времени, «вне» коммуникативной ситуации, а Экспозитив «внутри»

коммуникативной ситуации. Обязательным условием является присутствие коммуникантов, обладающих коммуникативной компетенцией, умением вести беседу, аргументировать и повествовать о чём-либо. Разницу между Экспозитивом и Аргументативом А. Альварес Муро видит в том, что Экспозитив выполняет эпистемологическую и фатическую функции (сюда относятся также уточнения и обобщения), а Аргументатив - эпистемологическую и аксиологическую функции (выражение мнений, отстаивание определённых позиций автора, которые могут выражаться как эксплицитно, так и имплицитно, в начале дискурса или в его конце) (Alvarez Muro 2004) – подробнее см. Пензева 2006.

Рассмотрев данный вопрос с нескольких позиций, можно заключить, что они имеют как определённые сходства, так и некоторые различия. Так, во всех типологиях присутствует Аргументатив и Нарратив, который, по мнению Л. Баррера Линарес, является наиболее релевантным: «... por encima de otros rdenes tales como la descripcin, la exposicin, la argumentacin y la instruccin, estara el texto narrativo como la forma expresiva ms relevante de la especie» (Barrera Linares 2004: 11). Таким образом, лингвисты единогласно относят Нарратив и Аргументатив к способам организации дискурса.

Дескриптив, как способ организации дискурса, выделяет П. Шародо и Л. Баррера Линарес, А. Альварес Муро считает Дескриптив «подспособом» нарративного способа организации дискурса. Несмотря на то, что существуют тексты, построенные исключительно по Дескриптивному способу организации дискурса, например, инструкции к различным приборам, некоторые типы рекламы, тем не менее, Дескриптив, действительно, часто появляется включённым в Нарратив.

Энонсиатив (Charaudeau 1992), Коммуникатив (Костюшкина 2003) и Экспозитив (Snchez 2003, Barrera Linares 2004, Alvarez Muro 2004) на самом деле подразумевают один и тот же способ организации дискурса, поскольку и тот, и другой обозначают разговорную речь (диалог) и протекают «внутри» коммуникативной ситуации. Кроме того, «французский глагол «noncer»... синонимичен глаголам «exposer», …»

(Костюшкина 2003: 135), сравним, испанский глагол «exponer»

синонимичен глаголу «enunciar» (излагать, высказывать), таким образом, французские лингвисты предпочли термин «Enonciatif», а испанские лингвисты «Exposicin», однако суть у них одна.