«Никто моей души не знает, кроме Бога. Махачкала 2010 ББК УДК Благотворительный фонд Путь Руководитель проекта Любимая книга - Патимат Гамзатова Ответственный за выпуск - Ахмад Магомедов Редактор - ...»

Благотворительный фонд «Путь»

Никто моей души

не знает, кроме Бога...

Махачкала 2010

ББК

УДК

Благотворительный фонд «Путь»

www.islamdag.ru

Руководитель проекта «Любимая книга» - Патимат Гамзатова

Ответственный за выпуск - Ахмад Магомедов

Редактор - Хаджи-Мурат Раджабов

Корректор - Айна Леон

Дизайн и вёрстка - Хадиджа Баймурзаева Никто моей души не знает, кроме Бога. – Махачкала, 2010. – 163 с.

Весь «золотой век» русской поэзии и литературы – XIX век – осенен пальмами Арабского Востока, пронизан мелодиями татарских и кавказских песен, колокольчиками верблюжьих караванов среди палаток и пыльных селений под жарким южным солнцем...

Книга одобрена Экспертным советом Духовного Управления Мусульман Дагестана Регистрационный номер _ от _ сентября 2010 г.

Ответственный эксперт:

ISBN © Благотворительный фонд «Путь»

Ислам и мусульмане в русской литературе XIX века ушкин, Лермонтов, Тютчев, Достоевский, Толстой – имена этих великих русских поэтов и писателей известны всему миру. Их произведения – золотой фонд мировой классической литературы. Но, наверно, не все почитатели их таланта знают, что эти люди уделяли большое внимание в своем творчестве Исламу и мусульманам.

Русско-турецкая война 1829 г. завершилась Адрианопольским миром и канун 1500-летия переноса Константином Великим столицы из Рима и Византию. Накануне 8 августа русские без боя вошли в Адрианополь, остановившись перед незащищенным Стамбулом.

Участниками этих событий оказались два великих поэта и дипломата – Пушкин и Тютчев. Пушкин с войсками генерала Паскевича вошел в Арзрум, Тютчев представлял русскую дипломатию в Европе. Отход русских от незащищенного Стамбула Пушкин связал с походом князя Олега на Царьград в IX в. Стихотворение «Олегов щит» – предупреждение государю и потомкам:

,,,.

,.

;

;

,,,,.

« »:

«! !

!

!

– ! …»

« !

!, !»

! !

… - – Великие поэты взывали к Аллаху и памяти вождя русских Олега, предупреждая горячие головы по обе стороны Черного моря о пагубной мечте завоевания Стамбула-Константинополя и о гибельности движения Османской империи за Черное море на Россию. С утратой веры и традиций связывает Пушкин оживление возмутителей равновесия между Турцией и Россией (1830):

Появились «Подражания Корану» А. Ротчева (1828), «смелые» подражания Пушкину по форме. Его произведение посвящено созданию Творцом «небес и человека»; ниспосланию Пророку Мухаммаду «созданья тайны» и «благого слова»; вере в судьбу и «Судный день», «Всесильности Творца» и «строптивости богача».

Пишущим о Священных Писаниях и пророках, помимо «внимательности и старания», отмечают улемы, нужна, прежде всего, вера в душе. Так Пророк Мухаммад передал слова Всевышнего о себе первым мусульманам и потомкам: «Скажи: «О люди! Я всего лишь простой человек, предостерегающий вас»». Прекрасно знающий Пушкина, как говорил автор нижеследующих строк Ф.Ф. Вигель, то ли не знал вышеприведенный аят и такого же содержания хадисы, то ли был неверующим Фомой, пишет в поэме «Мухаммад»:

Здесь арабское имя Пророка Мухаммада, имена его матери Эмины (Амины) и дяди Муталиба. Но последняя строка этой песни не отвечает ни Священному Корану, ни пятой части цикла Пушкина, в которой приводится одно из основных положений Ислама.

Сура 112 (смысл):

Скажи: Он – Аллах – Един, Аллах Вечный; не родил и не был рождён, инее был Ему равным ни один!

Может быть, не случайно прервалось давнее знакомство автора с Пушкиным и его кругом после неуважительных слов, высказанных им о государе Николае в присутствии Пушкина.

Знакомый Пушкина А.Ф. Вельтман публикует стихотворение «Мухаммад», посвященное жизненному пути Пророка. В нем звучат слова о грядущем Рае:

В историю вошли слова Вельтмана, которые он сначала произнес Пушкину и его знакомым, навестившим его больного в Кишиневе, а потом отдал записку с теми же словами о Пушкине, «плащ которого накроет всю Россию». Может быть, Пушкин вспомнил аят Священного Корана, обращенный к Пророку Мухаммаду : «О ты, завернувшийся в плащ свой! Встань и увещевай!»

Лермонтов рано вошел в мир Ислама с пушкинским «Кавказским пленником». Его с детства покорил Кавказ, открывший ему Восток: «Начал учиться потатарски, язык, который здесь необходим, как французский в Европе... Я многому научился у азиатов, и мне бы хотелось проникнуть и таинства азиатского миросозерцания, зачатки которого для нас мало понятны. Но поверь мне, там на Востоке, тайник новых откровений». Одно из них, предсказанное Пророком Мухаммадом, что после него будет три века движения и десять веков отступления, а затем нового движения (XXI в.), угаданы в его песне «Споре», где сказано:

Восточная песня «Измаил-Бей» одна из самых ранних Лермонтова. Она создана в 1832 г., когда имамом Чечни стал Шамиль, воевавший с русскими. Измаил принял новую веру, но, не считаясь с нравами русских, он ушел назад. С радостью его встречает брат и вождь Росламбек:

Лермонтов чудесно пересказал турецкую сказку «Ашик-Кериб». Она о любви дочери богатого тифлисзкого купца и поэта Ашик-Кериба, кому «Пророк не дал ничего, кроме высокого сердца и дара песен». Поэт клялся, что за семь лет странствий соберет калым на свадьбу. В Халафе он пел во дворе правителя, и забыл родителей и невесту Мигуль. Она искала его всюду, и за три дня до истечения семи лет ее купец нашел его.

Когда от бешеной гонки скончался его скакун, он воскликнул: «Аллах Всемогущий, если Ты уже мне не помогаешь, то мне нечего на земле делать». Он хотел броситься с высокого утеса, но увидел грозного всадника на белом коне. То был Харлиаз (св. Георгий), посланный Аллахом.

Ашик-Кериб очутился в день свадьбы Магуль дома, взял свой сааз (турецкая балалайка) и запел на свадьбе песню: «Утренний намаз творил я в Арзиньянской долине, полуденный намаз в городе Арзруме; перед заходом солнца творил в городе Карсе, а вечерний намаз в Тифлизе. Аллах дал мне крылья, и я прилетел сюда; дай Бог, чтобы я стал жертвою белого коня, он скакал быстро, как плясун по канату, с горы в ущелье, из ущелья в гору; Маулем (Создатель) дал Ашику крылья, и он прилетел на свадьбу Магуль – Мегери». Песня покорила всех. Жених, так же семь лет ждавший Магуль, сказал: «Что написано у человека на лбу при его рождении, того он не минует». В сказке изложены столпы веры мусульман: вера в Единого Аллаха, время и количество намазов, вера в пророков, ангелов, в судьбу. О вечности Творца в его обращении к «Казбеку» (1841):

О веротерпимости стихи Лермонтова «Я к вам пишу случайно …» (1840):

На войне нет атеистов, на войне часто говорят о судьбе и смерти, о том, что иным дано угадать смерть человека. О том рассказ Лермонтова «Фаталист»: «Рассуждали о том, что мусульманское поверье, будто судьба человека написана на небесах, находит и между ними христианами, много поклонников». Поручик Вулич на пари выстрелил себе в лоб, пистолет дал осечку. Проигравший пари Печорин сказал Вуличу:

«Отчего мне казалось, будто вы непременно должны нынче умереть». Так и случилось: ночью Вулича разрубил саблей пьяный вахмистр.

В «Подражаниях Корану» пушкинские слова «молитву смиренно твори» относятся к Пророку Мухаммаду, потом он напишет о «молитве» своей няни, Арины Родионовны, у Лермонтова – к каждому из «следующих пророку». Слова «не поднимая глаз» – это азбука искренне верующего. Лермонтова, «быть может», «невольно сблизили» с Исламом «небеса Востока», а Пушкина прапрадед «Ибрахим» Ганнибал или полный поэзии «небесный Коран».

В «Сияющем Коране» и первой части «Подражаний Корану» Пушкина звучат клятвы Бога. Лермонтов создал «Демона. Восточную повесть». Для обольщения дочери Синодала Тамары Демон лишил жизни ее жениха, дал лицемерные клятвы:

Здесь вера в Судный день, где правда восторжествует над позором преступленья.

Ф.М. Достоевский говорил о проникновении Пушкина в дух Корана, может быть, первого из поэтов, назвавшего Ислам мировой религией, а не созданной Пророком Мухаммадом.

Владимир Соловьев, автор книги «Магомет: Его жизнь и религиозное учение», пораженный любовью Пушкина к Пророку Мухаммаду, сказал: «Ведь Мухаммад в «Подражаниях Корану» говорит гораздо ярче и историчнее Пророка». «Ярче Пророка» – это сравнение с переводами Священного Корана на русский язык и не более. Не каждому дано слышать Священный Коран, как Пушкину, Лермонтову, Тютчеву... Гоголь читал лекции студентам об идеальном правителе «АльМамуне, говорил об «огненных словах Корана».

«Историчнее Пророка», может быть, только Священный Коран и сунна Пророка Мухаммада. Пушкин, говоривший, что «история принадлежит поэту», в одно и то же время автор «Подражаний Корану» и Пророку Мухаммаду, подражаний арабскому («Отрок милый, отрок нежный...»), подражаний итальянскому («Как с древа сорвался предатель ученик...»), подражаний древним. История, к созданию которой стремились и будут стремиться летописцы, историографы, археологи..., написана Творцом задолго до создания Земли и «множества миров».

стреча с поэмой «Подражания Корану» А.С.

Пушкина – всегда открытие. Она – поклонение Всевышнему и Пророку Мухаммаду.

О такой исповеди Творцу и любви к Его Пророку может только мечтать благоверный мусульманин. Поведать дух Священного Корана Пушкину было дано свыше.

Встреча поэта с миром Ислама произошла во время его путешествия по Северном Кавказу, Крыму и Бессарабии. Он видел памятники мусульман, вслушивался в молитвы, наблюдал и размышлял о мусульманах. Отсюда его поэмы «Кавказский пленник» и «Бахчисарайский фонтан», вылившиеся в «Подражания Корану».

Светлое отношение Пушкина к Востоку, Исламу и Пророку Мухаммаду удивило современников.

«Слог восточный был для меня образцом, – писал Пушкин поэту Денису Давыдову, – сколько возможно нам, благоразумным, холодным европейцам». Друзья и знакомые называли его «апостолом Мухаммада», писали об его арабских предках Ганнибалах. Само название поэмы – «Кавказский пленник» – предвидение прискорбных событий в Чечне, настоящих «кавказских пленников». Концовка «Черкесской песни»

– «Чеченец ходит за рекой» – вошла в поговорку, означающую любую опасность для человека. Оправдалась и его «печаль» о нынешней Грузии. Одноименные произведения создали, воевавшие на Кавказе, М. Лермонтов и Л. Толстой. Оба гения в разной форме повторяли мысль Пушкина о необходимости понимания, что «нельзя вечно жить вооруженным, в постоянной тревоге набегов, этому должно положить конец. Но придет время, и мы заживем мирно и дружно».

Эпиграфом к «Бахчисарайскому фонтану» Пушкин взял слова персидского поэта Саади: «Многие, как и я, посещали сей фонтан, но иных уж нет, а другие странствуют далече». В «Татарской песне» поэмы звучат «Святые заповеди Корана» – о совершении хаджа в Мекку, о Рае – награде погибшему воину:

В первой части «Подражаний Корану» – строки о ниспослании Пророку Мухаммаду Сияющего Корана, о могуществе Творца, милости и любви Бога к Пророку и верующим в Судный день и Рай.

Слова «Люби сирот» навеяны сурой «Подаяние».

Это память о заботе Пророка Мухаммада о детях погибших мусульман – пример следования вере. Слова «Мой Коран» вновь подчёркивают характер ниспосланности Священного Корана Пророку Мухаммаду Всевышним.

Вторая часть «Подражаний» посвящена жёнам и жизни Пророка Мухаммада.

«Жены пророка! Вы не то, что все другие жены; если вы богобоязненны, то не будьте слишком ласковы в словах ваших, чтобы в том, у кого в сердце болезнь, не было желания на вас; говорите разговором хорошим»,– сказано в Коране. Первая жена Пророка Мухаммада, вдова Хадиджа, была старше его на пятнадцати лет.

Она первой уверовала в его пророческую миссию, став первой мусульманкой. При ней Пророк Мухаммад не брал себе других жен. После её смерти его жёнами были дочь превого халифа Абу Бакра, Айша, запомнившая более тысячи хадисов о том, как поступал Пророк в том или ином случае, что он говорил по тому или иному поводу, вдовы погибших братьев, сестра одного из могущественных его противников, впоследствии принявшего Ислам.

В основу третьей части «Подражаний» положены суры «Нахмурился», «Хадж», «Падающие»... Она начинается с явления слепого человека:

Последние два четверостишия навеяны многими аятами, например (смысл): «В тот день, как вы его увидите, каждая кормящая забудет того, кого кормила, а каждая обладательница ноши сложит свою ношу. И увидишь ты людей пьяными, но они не пьяны. Но наказание Аллаха – сильно» (Коран, 22:2).

Четвертая часть перелагает аят (смысл): «Разве ты не видел того, кто препирался с Ибрахимом о Господе его за то, что Аллах дал ему власть? Вот сказал Ибрахим: «Господь мой, Который оживляет и умерщвляет». Сказал Он: «Я оживляю и умерщвляю». Сказал Ибрахим: «Вот Аллах выводит солнце с востока, выведи же его с запада». И смущен был тот, который не верил: Аллах ведь не ведет прямо людей неправедных!»

Первые два четверостишия пятой части «Подражаний» посвящены Творцу и Его могуществу:

Пушкинский эпитет «Сияющий Коран» дополняет известные определения Последнего Писания: «Ясный, Благородный, Славный, Мудрый». Слова «небесный Коран» содержат ответ противникам Ислама, отрицающим ниспослание Священного Корана Пророку Мухаммаду. Слова «да притечём и мы ко свету» отражают идею мирной сущности Ислама. Слово «притечём» повторяет слово второго стиха «стекаясь».

«Притечём!». Как реки впадают в моря, так и люди вливаются в умму мусульман из среды иудеев, христиан, атеистов и язычников. «Притечем», чтоб «пал с очей туман». А слово «Свет» является и именем Аллаха и названием суры, содержащей следующие слова (смысл): «Аллах – Свет небес и земли... Свет на свете!

Ведет Аллах к Своему свету, кого пожелает...» Вытекает эта песня из суры «Ибрахим» (смысл): «Я Аллах – Видящий. Книга, которую Мы ниспослали тебе, дабы мог ты вывести по соизволению их Господа из тьмы на свет, на путь Могущественного, Достохвального».

Шестая часть поэмы посвящена погибшим на поле брани с язычниками и идолопоклонниками. В ней – о Рае, ожидающем погибших.

В седьмом части Пушкин перелагает суру Корана «Семейство Имрана». Она начинается с обращения к Пророку – «Восстань!» Да, к Пророку Мухаммаду, родившемуся в Мекке, где с незапамятных времен живут язычники, иудеи, христиане, проповедовать новую религию – значит восстать:

«В пещере твоей» – в пещере горы Хира, где долгое время молился Пророк Мухаммад, ночью 24 числа месяца рамадана 610 г. по воле Аллаха явился ему ангел Джибраил с «Небесной Книгой», о чем слова суры «Ночь Свершения».

Как и Пророк Мухаммад, как и старцыпустынники, говорившие, «когда один – я с Богом», Пушкин чтил «студенческую келью» Лицея, «маленький грот» в Гурзуфе, «большой серый грот» в Каменке, хранил «внутренюю келью своего сердца», в пещере со «святой лампадой» в имении Михайловском явились Пушкину «Подражания Корану» и стихи:

Восьмая часть поэмы – это молитва на слова «люби сирот», приведенные в первом стихе, о чем звучат аяты многих сур, например, «Подаяния»:

Сиротство коснулось пророков Мусу (Моисея) и Мухаммада. «В откровении матери Мусы Мы сказали: вскорми его и, тогда ты убоишься за него, кинь его в море; не бойся, не печалься. Мы возвратим его к тебе и сделаем его посланником». Отец Пророка Мухаммада умер еще до его рождения; шестимесячным ребенком он был взят на воспитание в племя кочевников; в шесть лет он потерял мать.

Закят или подаяние – не милостыня и не любезность для сирот и бедных, это налог братства. Закят связан с правами бедных и слабых на часть имущества богатых.

Имущество человека – достояние Аллаха : «...Если знаете в них доброе; наделите их чем-нибудь из своего имущества, каким наделил вас Бог». Милостыня – это доброе слово, сочувствие в горе, любая помощь и услуга. «Поэтому у бедняка не меньше возможностей подавать милостыню, чем у богача, и в этом отношении они равны».

Последняя, девятая часть «Подражаний» навеяна сурой «Корова» (Коран, 2:261). В ней о слабости путника, «роптавшем на Бога»; о милосердии к нему «Владыки небес и земли»:

Долгое время после пушкинского стихотворения «Талисман», в Крыму были в ходу аналогичные талисманы или лубочные картинки изображающие «красивую татарскую девочку в нарядной национальной одежде, передающей в дар своей подруге кольцо талисман»:

Язычники Мекки утверждали, что Коран якобы представляет собой стихи, сочиненные Мухаммадом. К ним и их последователям обращены слова Творца (смысл): «Да, они говорят: он – путаница сновидений. Он выдумал его; он поэт», и слова Пушкина:

Тема Ислама осталась с Пушкиным. Не раз в Коране и хадисах Пророка Мухаммада звучат слова о том, что словам и деяниям предшествуют «намеренья» человека. Отсюда пушкинские слова («Борис Годунов»):

В рукописи «Евгения Онегина» были слова:

В конце стихотворения «Памятник» звучит: «И не оспоривай глупца». Вспомним строки «Пророка»:

Эта идея навеяна Кораном (смысл): «Разве не расширили Мы тебе грудь твою и не избавили тебя от ноши твоей?», хадисом о Пророке Мухаммаде, кому ангелы раскрыли грудь, вынули и очистили сердце снегом и, вложив его в грудь, удалились. Завершающие слова исповеди автора и призыва Бога «Восстань, Пророк...» повторяют слова молитвы, обращенные к Пророку Мухаммаду в начале седьмой части поэмы «Восстань боязливый...».

Пушкин называл себя «угадчиком», ибо Пророк Мухаммад был последним Посланцем ко всем народам.

аже само сопоставление двух понятий «мир Достоевского» и «мир Ислама» может шокировать тех, кто привык воспринимать наследие Федора Михайловича как «русскую идею»

по преимуществу, как убежденность в «исключительности спасительного православия». Но опыт великого русского писателя и мыслителя, оказывается, шире.

Да, он переживал за Россию и мечтал о ее величии. Да, он был христианином. Но при этом, оказывается, личное общение с искренними мусульманами и осмысление духовного опыта Пророка Мухаммада были очень важны для него. Более того, он понимал глубинное единство авраамических религий. И его наблюдения не утратили актуальности и в наши дни. Об этом мне довелось поговорить с доцентом кафедры русской литературы Башкирского государственного университета Валентиной Васильевной Борисовой.

Как вы считаете, насколько справедливо привычное восприятие Достоевского как «почвенника»? И действительно ли он глубоко интересовался Исламом?

– Внутренний мир Достоевского шире узких школьных штампов и сложившихся представлений о нем. Его мысль всегда находилась в поиске, а пережитый личный жизненный опыт был огромен. Напомню, он испытал мгновения, когда приговоренных к смертной казни внезапно помиловали, он познал российскую каторгу, общался как с падшими, униженными и оскорбленными, так и с мудрецами и властителями своего времени.

А Исламом он интересовался очень глубоко, поскольку имел живой опыт общения с мусульманами.

Не нужно забывать, что молодой Достоевский 9 лет прожил в Азии: сначала в Омске на каторге, затем года в Семипалатинске. И самым близким и дорогим для Федора Михайловича в последние годы пребывания в Азии стал известный и тогда, и сейчас востоковед, замечательный человек Чокан Чингисович Валиханов. Как известно, он был моложе Федора Михайловича, но, тем не менее, именно он много рассказал писателю о культуре Ислама, о других восточных религиях, в частности, о буддизме. Память о дружбе двух великих людей, классиков русской и казахской литературы, по сей день чтят в Казахстане, где в Семипалатинске открыт литературно-мемориальный музей Достоевского.

Не нужно забывать, что у Достоевского был опыт живого общения и с другими мусульманами. Напомню детали его знаменитого каторжного романа «Записки из Мертвого дома». Там есть замечательные страницы, рассказывающие о том, как писатель общался с молодым дагестанским татарином, мусульманином Алеем, какие долгие разговоры проходили между ними.

Есть один удивительный момент, который заставляет осознать, что Достоевский выступал тогда не только в роли учителя молодого мусульманина, своеобразного «миссионера» или «проповедника» православной веры.

Он и сам многому научился от него. Вот смотрите Алей, слушая рассказы Достоевского о Иисусе, воскликнул: «Иса – Божий человек! Иса хорошие слова говорил!

Ведь то же самое и в нашей Книге, в Коране, написано».

Может быть, именно тогда Федор Михайлович впервые почувствовал эту «перекличку» между христианством и Исламом, понял, что Коран и Библия, Коран и Евангелие – это родственные Книги. На мой взгляд, Достоевский еще тогда пришел к пониманию генетического родства, близости двух великих мировых религий.

«, Ф. М. Достоевский из «Записок из Мёртвого дома»

Да, люди часто воспринимают тюремные испытания лишь как тяжкое наказание. Но на жизненном пути Достоевского, по воле Всевышнего, появились некнижные, живые мусульмане, как просвещенный ученый Валиханов, так и простые братья из Дагестана.

Вряд ли, оставшись жить в Петербурге, он смог бы сблизиться с такими новыми для него людьми. Но Достоевский не только описывал встретившихся ему людей, но и пытался осмыслить образы далекого прошлого.

Несомненно, его волновала личность Пророка Мухаммада. В романе «Преступление и наказание»

звучат слова Раскольникова о Пророке Мухаммаде :

,, ». Нетрудно заметить, что в сознании Раскольникова возникает образ жестокого лидера – но может ли мусульманин согласиться с таким взглядом? Конечно, нет. Ведь для мусульман Магомет (как говорили в России в XIX в..

хотя Достоевский знал, как по-настоящему звучит имя – Мухаммад) – такой же совершенный человек, как Иисус Христос для христиан. Здесь литературный герой искажает образ Пророка. Он совершает грубую религиозную ошибку. Автор ее исправляет.

– Каким же образом?

– Он не соглашается со своим героем, трагически ошибающимся в том, что Христос и Мухаммад – это противопоставленные друг другу идеалы. Такая оппозиция – только в сознании Раскольникова.

Единство этого пророческого ряда: Христос, потом Мухаммад –восстанавливается в конце романа.

В эпилоге «Преступления и наказания» есть упоминание об Аврааме или, как говорят, используя арабский – Ибрахиме. Раскольников сидит на берегу сибирской реки (это Иртыш, конечно), и вот он всматривается в далекую киргизскую степь. Перед ним – широкая панорама залитой солнцем золотой степи. Казахи сказали бы, что это «сары арка» – золотая, желтая степь. Он вглядывается, и какая-то тоска волнует его и мучает. Конечно, это тоска по идеалу.

Ему казалось, что «не прошли еще века Авраама и стад его». Причудливым образом вот эта киргизская, казахская степь представилась ему как бы древней Палестиной, по которой когда-то и бродил Авраам, общий предок, родоначальник тех семитских народов, в том числе иудеев и арабов. И Авраам – «общий человек». Это библейский общий человек, одинаково почитаемый как иудеями, так и христианами, так же и мусульманами. Это упоминание об Аврааме эмблематично. Оно указывает на духовный исток, к которому возвращается Раскольников, стремясь утолить свою духовную нравственную жажду.

На самом деле, опыт переживания и осмысления Достоевским исламских ценностей уникален для его времени. Не стоит забывать, что тогда даже образованные люди, воспитанные русской культурой, как и другие европейцы, просто не имели прямой информации об Исламе – переводы Корана делались немусульманами и с «имперско-миссионерскими» целями, сунна и жизнеописание Пророка Мухаммада переведены не были, равно как и классические труды по шариату и истории мусульман. По сути, только сейчас, на рубеже нового тысячелетия на наших глазах растет фундамент знаний об Исламе для читающих и мыслящих по-русски. А тогда большинство было уверено, что «спящий Восток» хранит лишь волшебные сказки да затейливые «арабески», а его религиозная жизнь полна предрассудков и рутины.

И удивительно, насколько Достоевский сумел опередить свое время в понимании преемственности пророков Единобожия и в личном сочувствии к Пророку Мухаммаду !

ворческое наследие классиков литературы можно уподобить многогранному кристаллу, а наше читательское восприятие – взгляду. И поскольку мы не можем смотреть одновременно на все грани кристалла,то выделяем лишь то, что в данный момент нам ближе и понятнее. Потом, правда, забываем (или не догадываемся), что существуют и другие грани.

Вот так и с Иванов Алексеевичем Буниным (1870который прочно вошел в память современников сначала как прекрасный стилист, поэт любви и живописец всего «самого русского», а также непревзойденный переводчик «Песни о Гайавате» Лонгфелло, первооткрывателя «индейской темы». За все это он был награжден российской Пушкинской премией в 1903 г. А в 1933 г. распорядители всемирно известной Нобелевской премии оценили его «за правдивый артистический талант, с которым он воссоздал в художественной прозе типичный русский характер» в романе «Жизнь Арсеньева». В советское время он был «запрещенным писателем», но во время «оттепели» Бунина стали выборочно печатать. Почему? Не только, потому, что был он дворянин и эмигрант: боялись его антисоветской дневниковой книги «Окаянные дни», где представлена картина российского революционного хаоса. А когда началась перестройка, то именно эта книга стала сенсацией. И при этом до сих пор для большинства читателей остаются в тени или вовсе неведомы иные грани его наследия: цикл образцовых переводов из европейской поэзии, литературное открытие Цейлона и... проникновение в поэтический строй Ислама.

Да, можно сказать, что он не был «первопроходцем» в загадочный для России исламский Восток. Да, Бунин последовал туда вслед за автором «Подражаний Корану» – за Пушкиным. Но все-таки он смог открыть много, нового, о чем его великий предшественник и не смел мечтать. Во-первых, спустя почти век после Пушкина было переведено немало восточной поэзии и книг по истории. Во-вторых, отношение общества, особенно интеллигенции, к мусульманам смягчилось – европейцы боролись за утверждение принципов свободы совести, а Российская империя была вынуждена принять 17 апреля 1905 года (впервые в своей истории!) «Закон о веротерпимости», в Петербурге была построена роскошная мечеть «а-ля Самарканд».

Но главное, у Бунина со временем накопился собственный опыт пребывания в исламском мире и живого общения с людьми, представлявшими разные национальные традиции исламской цивилизации.

На карте его путешествий – Турция в 1903 г., Египет.

Сирия, Палестина в 1906г., Алжир, Сахара и Тунис в 1910 г. А скольких мусульман он встретил во время путешествия по Индийскому океану к Цейлону, а затем в тяжкие дни бегства от большевиков через Стамбул!

О бунинском «погружении в Ислам» мы можем прочесть в воспоминаниях жены поэта Веры Муромцевой. Очевидно, ему открылись как светлые, так и теневые стороны. Какой же след они оставили в его стихах?

Исламский мир в поэзии Бунина запечатлелся неоднозначно. С одной стороны, он увидел нединамичную, сонную цивилизацию, полную грез о былой творческой мощи.

– пишет он о тюрках, которые превратили Константинополь в Стамбул.

Иначе говоря, огромная энергия, толкнувшая тюркские племена из Южной Сибири, с Алтая до Средиземного моря, сила, породившая Османскую империю, уже иссякла. Подобную усталость цивилизации он наблюдал практически у всех народов, исповедовавших Ислам. И мы знаем, что это была горькая правда – к концу XIX столетия почти все исламские народы подпали под колониальный гнет европейцев, а некогда великая Османская держава закоснела и подошла к краю гибели. Позднее, параллельно с большевистской революцией в России, свершилась и революция Ататюрка, разрушившего последнюю исламскую государственную систему. Предавшись, «как сытый лев, покою», мусульмане утратили наследие Халифата.

Стихотворение Бунина, «Потомкам Пророка» обращено не только к сейидам – «исторической семье прямых наследников» Пророка Мухаммада, но и образно ко всем мусульманам того времени.

Как горько и гордо звучали эти слова тогда, и как они по-прежнему актуальны! «Нам не нужны подачки англичан...» – и в XXI веке мусульманские страны тяготятся гнетом за-падных «доброжелателей и просветителей».

Однако, если бы Бунин лишь зафиксировал давно известный образ «сонного, униженного Востока», он не был оригинален и, тем более, не издал бы первый и единственный (!) в истории русской поэзии сборник «Ислам». Он долго копил впечатления, публиковал отдельные стихи, но лишь после принятия «Закона о веротерпимости» осмелился выпустить сборник со столь вызывающим (для, того времени и русской литературной традиции) названием. Соратникилитераторы встретили его с изумлением, но в целом доброжелательно. Так, Блок писал, что «истинное проникновение в знойную тайну Востока – в стихотворении «Зеленый стяг»:

Итак, в центре внимания Бунина – не тот ложный «покой» и не восточная экзотика, которые он наблюдал сам. Ему искренне нравилось мысленно погружаться в таинственный мир знаков и смыслов Священной Книги. Лучшие его «Восточные стихи» – продолжение пушкинской попытки «Подражания Корану». Важно, кстати, что он не посмел назвать эти стихи, как Пушкин, очевидно, понимая внелитературный источник происхождения Книги. Ведь подражать может поэт поэту, художник художнику. Но у Корана – Великий и Таинственный Автор, Творец миров. Пророк Мухаммад – вовсе не «автор», как казалось (и кажется сейчас) многим европейцам. Он – слушатель и передатчик слов, сошедших к нему свыше.

Одно из лучших стихотворений о Коране названо поэтом «Тайна». Центральный его образ – до сих пор не разгаданные и вызывающие споры буквы арабского-алфавита, которыми открываются 28 сур Священного Корана: то ли это буквышифры, то ли некие сочетания, смысл которых либо утерян;

либо сознательно скрыт. Именно эти слова стоят в эпиграфе:

Элиф, Лам, Мим. Коран, 29:1; 30:1, 31:1, 32: Очень важно, что в таких «коранических» стихах Бунин сознательно вместо слова «Аллах» использовал «Бог», «Господь». Таким образом, снимался внешний, национально-арабский колорит, а на первое место выходил смысл. Ведь даже сейчас для большинства говорящих по-русски слово «Аллах» – нечто чуждое, заграничное, иноверное, а «Бог» – родное, привычное.

Снять с Ислама арабское покрывало значит выявить его наднациональную сущность.

Вот, к примеру, песня «Нищий»: эпиграф из Корана, но образный строй вполне русский, включая «ивовый плетень» и идиому «Божий день»:

Возноси хвалы при уходе звезд. Смысл, Коран, 52: Исламские реалии здесь как бы спрятаны: и предутренняя молитва, и приветствие «Ас-саляму алейкум!». Единственное, что говорит о «привязке к местности» – название «Гермон», русифицированное Джебель-аль-Шейх (горный массив Большой Гермон, за которым в Сирии начинается рассвет и с вершин которого, как говорят, можно даже видеть Мекку).

Скрытым является и еще один очень важный образ – мусульманское понимание природы Иисуса в сонете «Источник звёзды». Автор здесь не только использует кораническое имя Иисуса, звучащее по-арабски как Иса, но называет его «святым, возлюбленным Бога», по-арабски «вали», а вовсе не «богочеловеком», как привыкли христиане вслед за некоторыми богословами ранней Церкви.

Очень личностно переживает Бунин и арабское предание о том, как облачко, следующее за караваном и спасающее его тенью, защищало юного Мухаммада во время летнего перехода в Сирию: оно уподоблялось тени от крыльев ангелов. Так и стихотворение названо – «Белые крылья».

Здесь лирический герой отождествляет себя с Пророком – «и я в пути, и я пустыне... держу к заветной цели путь». Это сказано и о поэте, и о Мухаммаде, и...

о каждом из нас, кто читает и сопереживает.

Целе-устремленность Пророка становится стержнем и нашей жизни, точнее говоря, должна стать таковым. Но почему указан путь на Медину, а не на Мекку? Здесь явно говорится о Хиджре – переселении из враждебной Исламу торговой столицы в город единомышленников, где будет создано братство единоверцев – умма. Это путь, полный испытаний, но благословенный.

О том же стихотворение «Магомет в изгнании» – о преодолении неизбежной слабости на пути к цели:

Проникновенны стихотворения Бунина – вариации на темы конкретных сур Корана.

Мы дали тебе Ковсерь. Смысл, Коран,108: «Ковсерь», или «Аль-Каусар», означает по-арабски «Обильный» – это райский источник, река. «Джиннат», или «аль-Джанна», – Сад, сады Рая. «Сакар» – одно из названий пламени в Аду.

Еще одна знаменитая сура посвящена Ночи Предопределении и Могущества.

«В эту ночь ангелы сходят с неба». Смысл, Коран, 97: И вновь мы видим лирического героя – «святого пилигрима»: это открытый образ, в котором и автор, и каждый из читающих. Еще на одну деталь стоит обратить внимание: Бунин верно передает арабское звучание в слове «муэззин», в то время как большинство и тогда, и по сей день пишет почему-то жесткое «муэдзин».

Наконец, Бунин создал подлинный гимн Корану, его таинственности и красоте, его предназначенности для избранных. Стихотворение «Завеса» вдохновлено началом суры «Аль-Бакара» (смысл): «Воистину, тем, что не уверовали, все равно, предостерег ты их или не предостерег, – уверовать не дано им. Запечатал Аллах сердца их и уши, и на очах их завеса. Уготованы им великие мучения!» (2:6-7).

наши дни существуют две крайности: на многих исламских сайтах цитируется фраза великого русского писателя Льва Толстого:

«Прошу считать меня магометанином», и он причисляется к правоверным. А на сайтах литературных и музейных об этом не упоминается вообще, будто Толстой Ислама не замечал и вовсе! Молчат об этом и школьноинститутские учебники. Внимание акцентируется лишь на его попытках постичь личность и учение Иисуса переложить Евангелие для современников. Всем известно, что в 1901 г. он был отлучён от православной церкви. Также никто не скрывает, что возникшее ещё при его жизни всероссийское движение «толстовства», почти разгромленное в годы советского атеизма, ныне возрождается и относится религиоведами к одной из форм протестантизма. Так можно ли отнести Толстого к мусульманам или нет? Каков был окончательный духовный выбор гения русской и всемирной литературы?

Давайте разберёмся.

Во-первых, уточним, пересекалась ли как-то жизнь Толстого с мусульманами и что он знал об Исламе?

Оказывается, личных контактов с мусульманами и знаний о мусульманской религии у него было, пожалуй, больше, чем у любого иного классика русской литературы. Когда ему было 13 лет, семья переехала в Казань, где ранее его дед Илья Андреевич был губернатором с 1815 по 1820гг. и где, кстати, и поныне сохранилась его могила на Кизическом некрополе. В 1844г. Толстой поступил в Казанский университет на отделение восточных языков философского факультета (затем, правда, перевелся на юридический, где проучился неполных два года). Пусть недолго, но он изучал арабский и тюркские языки под руководством крупного ученого Мирзы Казимбека (1802-1870 гг.), одного из основателей российского востоковедения, В 1851 г. старший брат Николай уговорил его поехать на Кавказ, где почти три года Толстой жил в казачьей станице на берегу Терека, выезжая в Кизляр, Тифлис, Владикавказ и участвуя в военных действиях (сначала добровольно, а потом на службе). Не только величественная природа, знания о быте и нравах воюющих сторон, но и постижение характеров, сформированных Исламом, воплотились в автобиографической повести «Казаки», рассказах «Набег», «Рубка леса», а также в поздней повести «Хаджи-Мурат». Вернувшись в Россию, Толстой записал в дневнике, что полюбил этот «край дикий, в котором так странно и поэтически соединяются две самые противоположные вещи – война и свобода».

До конца дней он пронес память о друзьях-кунаках из кавказцев: так, однажды, молодой граф проигрался в карты, и ему грозила долговая яма, но его спас чеченец Садо Мисербиев, полностью отыгравший его проигрыш. Через всю жизнь пронес он и впечатления об учении суфийского шейха Кунта-хаджи Кишиева, призывавшего к примирению и ненасилию.

Его знаменитые «Севастопольские рассказы» написаны в Крымскую войну, где в осажденном Севастополе Толстой командовал артиллерийской батареей, проявив редкую личную храбрость, за что был награжден орденом Анны и медалями. В Крыму он познал не только героику и трагизм войны, но и нравы крымских татар, коренного исламского населения края. Более того, часть важнейших замыслов, появившихся в те годы, позволяют угадывать в молодом офицере позднего Толстого-проповедника: он мечтал об «основании новой религии» – очищенной и практической религии Иисуса.

Позднее он вел переписку с муфтием Египта Мухаммадом Абдо, известным реформатором Ислама, переписывался и лично общался со многими татарами, как сторонниками традиционного мусульманства, так и обновителями. Одним словом, Толстой, не имея исламского образования и не будучи ученым, обладал знаниями и опытом сопереживания, уникальными для человека высшего света тогдашней европоцентричной России.

Как известно, честные духовные поиски привели его к переосмыслению значения церкви: «Мир делал все что хотел, предоставляя церкви, как она умеет, поспевать за ним в своих объяснениях смысла жизни.

Мир учреждал свою, во всем противную учению Христа жизнь, а церковь придумывала иносказания, по которым бы выходило, что люди, живя противно закону Христа, живут согласно с ним. И кончилось тем, что мир стал жить жизнью, которая стала хуже языческой жизни, и церковь стала не только оправдывать эту жизнь, но утверждать, что в этом-то состоит учение Христа» – писал Толстой в Ясной Поляне в марте 1909г. В итоге из под его пера вышло немало обличительных статей о церкви, изменившей Иисусу (они до сих пор являются классикой русского протестантизма). И, естественно, за этим последовало его официальное «отлучение от церкви» – по-гречески «анафема», которая была провозглашена в храмах России. Это было потрясением для всей страны. С замиранием духа – кто с отвращением, кто с надеж-дой – россияне следили за тем, что же позитивного обретет этот великий писатель-мыслитель? А он трудился над новым переводом, точнее говоря, над собственным переложением Евангелий, издал книгу «В чем моя вера?», множество статей о вере и трезвом образе жизни, вел активную переписку со многими богоискателями, причем не только в России, но и за рубежом. В дни мучительных поисков, окруженный непониманием, он писал в одном из писем: «Я бы очень рад был, если бы вы были бы одной веры со мной.

Вы вникните немножко в мою жизнь. Всякие успехи жизни – богатства, почестей, славы – всего этого у меня нет. Друзья мои, семейные даже, отворачиваются от меня. Одни – либералы и эстеты – считают меня сумасшедшим или слабоумным вроде Гоголя; другие – революционеры и радикалы – считают меня мистиком, болтуном: правительственные люди считают меня зловредным революционером; православные считают меня дьяволом. Признаюсь, что это тяжело мне...

И потому, пожалуйста, смотрите на меня, как на доброго магометанина, тогда все будет прекрасно». Вот из этих слов, казалось бы, можно сделать вывод – но не все так однозначно... Во-первых, писатель не принял Ислам открыто и ясно, не имел мусульманской практики. Нельзя забывать, что одновременно с поиском правды об Иисусе, признанием себя «добрым магометанином», он в не меньшей степени был восхищен Буддой и Конфуцием. И вел интенсивную переписку с ревнителями разных духовных традиций, к примеру, с Махатмой Ганди, включал их тексты в знаменитый рекомендательный список чтения на каждый день. Наконец, бросив дом в последние дни жизни, он отправился сначала к сестре Марии, инокине Шамординского монастыря, а затем к старцам Оптиной пустыни. Православные историки пытаются на основании этого порыва, этих бесед, а также того, что для примирения с церковью из Оптиной вслед за ним был отправлен старец Варсонофий, сделать вывод, что Толстой готов был раскаяться и вернуться в лоно церкви. Одни говорят, что его нужно простить и вернуть ортодоксальному христианству, другие строго указывают, что для того нет оснований, и Толстой ушел из жизни, оставшись непримиримым. На сайте московского музея Толстого можно прочитать, что ныне учение Толстого вовсе не отталкивает, а, наоборот, помогает прийти к церкви – это уж полный абсурд и, увы, яркая примета нашего времени, жаждущего примирить «красное и белое».

Вот как это было. 6 (19) ноября 1910 г. Толстой произнес последние слова, обращенные к близким, собравшимся у его постели: «...Пропасть народу, кроме Льва Толстого, а вы смотрите на одного Льва... Мужики так не умирают...» И уже в полузабытьи: «Люблю истину...» Потрясающая сцена и удивительные слова! Не стоит уподобляться тем, кто неблагоговейно относится к тайне веры, к тайне личности и перехода в мир иной великого мыслителя и писателя. Скажем прямо, Аллаху алим – это ведомо лишь Всевышнему ! И не будем искать определенного ответа на вопрос, с каким вероубеждением пересек Лев Николаевич последнюю черту.

Единственно, что можно сказать с определенностью;

он многое понимал и ценил в Исламе, знал правоверных разных национальностей, дружил и переписывался с ними. И оставил нам как высоко художественные образы мусульман, особенно кавказцев, так и не всегда бесспорные, но глубокие и волнующие мысли об Исламе. Вдохновленное им массовое религиозное движение «толстовцев» не двигалось в сторону Ислама. Будучи во многих чертах быта и веры близкими мусульманам, толстовцы развивались и остаются в русле христианства.

И всё же есть у Толстого такие «исламские страницы», острота и ценность которых не утрачены и по сей день. Русская женщина, вышедшая замуж за мусульманина, Елена Ефимовна Векилова, писала Толстому, что ее сыновья желают принять Ислам, и спрашивала совета, как быть. Он отвечал: «Что касается до самого предпочтения магометанства православию..., я могу только всей душой сочувствовать такому переходу.

Как ни странно это сказать, для меня, ставящего выше христианские идеалы и христианское учение в его истинном смысле, для меня не может быть никакого сомнения в том, что магометанство по своим внешним формам стоит несравненно выше церковного православия. Так что, если человеку поставлено только два выбора: держаться церковного православия или магометанства, то для всякого разумного человека не может быть сомнения в выборе, и всякий предпочтет магометанство с признанием одного догмата.

Единого Бога и Его Пророка, вместо того сложного и непонятного в богословии – Троицы, искупления, таинств, святых и их изображений и сложных богослужений... Ясная Поляна, 15 марта 1909г.». Написано прямо, будто для нашего времени, не правда ли?

одиночестве вселенной...

– Последнее интервью поэта – Расул Гамзатович, с какими чувствами вы встречаете свой восьмидесятилетний юбилей?

– Юбилей я вообще не встречаю, юбилей приходит ко мне. Юбилей – это преувеличение заслуг. Мне это противопоказано. Я чувствую себя теленком. Велика радость рождения теленка, но из-за нее не надо быка резать. А так, по-человечески, мне приятно, что меня издают, с читателями встречаюсь, меня награждают, дают ордена, хотя может быть, вызывает чувство несправедливости этого дела. Неужели только в юбилейные дни человек бывает правдивый и храбрый? В остальное время он не человек, что ли? Юбилей – это праздник нечитающей публики.

Если бы они хорошо меня знали, они бы так не хвалили меня, но я знаю себя лучше.

– Вы прожили долгую и славную жизнь, считаете ли вы себя счастливым человеком? Жалеете ли о чем-нибудь в своей жизни?

– Счастливый человек, на мой взгляд, – это тот, кто умеет избегать несчастья. Я отношусь к такой категории людей. Меня считают везучим человеком.

Про меня говорят, что при всех правителях я себя хорошо чувствовал – и при Сталине, и при Хрущеве, и при Брежневе, и сейчас хорошо. И в Дагестане при Даниялове, при Умаханове и при нынешних руководителях. Везучих писателей не бывает. Я принимаю боль и страдания дагестанского народа в себя. У меня нет большой биографии, даже раны военного времени нет. Но все же я прожил три возраста, но четвертого возраста нет. Четвертый возраст на том свете. Я прожил четыре времен года восемьдесят раз. Я счастлив.

Мое детство благодаря родителям, аулу, аранинской школе и аварскому педучилищу прошло болееменее благополучно. Я был доверчивым, доверял многим догмам того времени. Я ошибался и уши-бался.

Мне дали молодость. Но ровесники мои погибли, не дожив даже до молодости. Мне жалко де-тей, погибших при пожаре махачкалинской школы. Может быть, среди них были Сулейман Стальский, Шамиль.

Еще 27 миллионов людей погибли на поле боя, может быть, и среди них были Пушкины, Лермонтовы.

А меня даже рана военная не трогала. Москва, Литинститут, мои учителя, мои врачи, – это все у меня было.

Я прошел молодость, многим из моего поколения не удалось дожить до старости. Я же иду по последнему кругу старости. Счастливых людей нет, а если есть, то я один из них.

О чем жалею? Жалею о том, что я написал то, что можно было не писать. Не написал то, что нужно было написать. Жалею за речи на трибунах, которые можно было не произносить. У меня украдено время.

– Легко ли быть знаменитым поэтом Расулом Гамзатовым?

– «Быть знаменитым некрасиво», Пастернак сказал. «Мы свои люди – сочтемся славой», Маяковский сказал. «Большое видится на расстоянии», Есенин говорил.

Я жив, по мне судить еще не надо. Но я доволен жизнью. Хоть восемьдесят лет прожил, я прошу еще год жизни. Потому что много черновиков у меня незаконченных, да и вся жизнь моя – как черновик.

Жизнь моя – это репетиция к большому спектаклю, к которому я готовлюсь. Прожить восемьдесят лет – это большое счастье. Но поэт не бывает счастливым, когда вокруг много несчастий. Не может быть здоровым человек, когда общество болеет, когда время творит насилие.

Быть притчей на устах и ничего не означать в жизни – таких много.

Одни считают, что быть популярным – это слава.

На самом деле популярность и слава – это два разных понятия. Популярность – это временные, эстрадные успехи. А слава – это победа. Непопулярность – это неудача, а неудача – это поражение.

– Как вы оцениваете состояние современной литературы?

– Я сказал президенту Путину, что очень рад тому, что он положил цветы на могилу Бунина. Бунин к нам вернулся – это хорошо, но зачем же Горького ругать, обоим хватит места в литературе. Хорошо, что Булгаков и Набоков вернулись, но зачем говорить про Шолохова, что он плагиат. Так с литературой обращаться нельзя. Раньше литература была слишком присоединена к государству, у нас была государственная, придворная литература, так нельзя было делать. Литература – это всеобщая песня. Теперь эту песню отделили от государства. Тоже неправильно делают. Тем не менее, литература развивается, и мы ждем новых поэтов.

– О чем бы вы хотели поговорить с вашим отцом Гамзатов Цадасой?

– Я чувствую себя должником отца. Я хотел бы немного оправдать доверие. В поэме «Разговор с от-цом»

я написал все, о чем хотел поговорить с отцом. При его жизни много говорили про меня, что отец пишет мне стихи, я хотел бы сказать, что отец до сих пор пишет за меня стихи. Без отца не было бы меня-поэта. У меня много наград, званий и орденов, но самое большое звание – сын поэта Гамзата Цадасы.

Это для меня самое дорогое.

– Что для вас значит Ислам?

– Ислам для меня – предупреждение ошибок и утверждение хорошего, процветание и порядок.

Журналу «Ислам» я желаю быть правдивым, просветительским. Чтобы вы объясняли читателям истинную суть Ислама.

Расул Гамзатович, от всех читателей журнала «Ислам» мы желаем вам здоровья и благополучия, чтобы вы и в дальнейшем радовали людей своими замечательными произведениями. Пусть Всевышний * даст вам много лет жизни.

(посвящается старому аулу Чиркей, который был затоплен, чтобы успешно закончить строительство ГЭС в Дагестане в 60-х годах. Жители переселились в более равнинные места.) Перевод с аварского Я. Козловского Перевод с аварского Я. Козловского Мечеть Шаха Аббаса в Исфагане « ихий дворик в самом центре Москвы. Я захожу в прохладную парадную и поднимаюсь по чистой широкой лестнице.

Женщина в простом платье и с покрытой платком головой открывает мне дверь. В уютной гостиной с камином – ковер, коллекция оригинальных кувшинов, семейные фотографии. На них – известный поэт Расул Гамзатов.

В его семье – три дочери. Зарема и Патимат живут в Москве. Младшая, Салихат, – в Махачкале, работает директором Дагестанского музея изобразительных искусств. У поэта четыре внучки: Шахри сегодня является главным редактором одного из крупных журналов, Мадина – юрист, Таус – фотохудожник, а младшая – Аминат пока студентка, учится на психолога.

Каким же был дагестанец и мусульманин Расул Гамзатов? Как он жил и верил в советском Дагестане?

Об Исламе и любви, о своем отце и поэзии, о семейном укладе и личном опыте веры рассказывает дочь поэта Патимат Гамзатова.

Патимат Расуловна Гамзатова родилась в Махачкале. В 1981 году закончила исторический факультет Московского Государственного Университета им.

М.Ломоносова – отделение истории и теории искусства. Специальность искусствовед. В 1989 году защитила кандидатскую диссертацию. В данный момент работает в Государственном институте искусствознания. Член ученого совета Государственного музея искусств народов Востока. Научная специализация:

этническое, мусульманское и современное ювелирное искусство, мусульманское ковроткачество, народное и современное искусство Дагестана, советское и русское непрофессиональное прикладное искусство.

Была участником и организатором конференций и круглых столов, научным редактором искусствоведческих сборников, куратором и организатором выставок, работала советником по культуре постоянного представительства Республики Дагестан при Президенте Российской Федерации. Имеет более 60 научных публикаций, в том числе 2 монографии.

– У нас была хорошая семья, – вспоминает Патимат. – Если говорить о семейном укладе, то, скорее, его и не было. Был теплый, уютный дом, а у папы всегда много гостей. Это общая черта дагестанцев, но в нашей семье она как-то особенно проявлялась.

Вспоминая о нашем дедушке, Гамзате Цадасе, мой дядя рассказывал, что обнаружил такую его запись:

«Сегодня у меня было 24 человека, и только троих я знаю по имени». Видимо, это и есть наш семейный уклад, который был передан отцу и в какой-то мере нам. Папа был депутатом. Народные поэты, артисты в то время жили своеобразно: к ним приходили люди, которых они не знали, – с просьбами, проблемами.

Поэтому мама и папа, если иметь в виду рутинные каждодневные дела, занимались нами не так уж много. По крайней мере, не помню нудных лекций или особых воспитательных мер. Независимо от потраченного времени, то, что дают тебе родители, очень важно. Бывает, мать много с детьми занимается, а отец меньше, но значение отцовского слова очень весомо и остается на всю жизнь.

– Расскажите подробнее о своем отце, о его человеческих качествах?

– Он был полон любви, любви к миру и людям.

И был удивительно динамичным человеком. Поразительный какой-то жизненный темперамент, которым только Всевышний может одарить человека. Все вокруг это замечали, все чувствовали. Это однозначное «да» и благодарность Всевышнему за то, что Он дал тебе жизнь.

Если папе кто-то делал гадости, он, конечно, чувствовал боль, но внутренняя реакция и духовная установка противостояли вражде. Мне казалось, что об него словно разбивалось все отрицательное.

Однажды мы увидели, как он доброжелательно отнесся к человеку, который старался ему всячески навредить. Мы спрашиваем: «Ну, что же ты, ведь мама на них так обиделась!» А он отвечает: «Я хотел писать и не хотел ругаться. Для того чтобы человек писал что-то очень хорошее, он должен быть совершенно неуязвим пред лицом подлости». От моих родителей я не слышала обсуждения или осуждения плохих людей. Не потому, что они не сталкивались с кознями и недоброжелательностью или не ведали об этом. Просто они всегда занимались чем-то положительным: строили, осуществляли, радовались. Есть люди, которые так чувствуют трагедию жизни, что им иногда не хочется жить. Папа видел эту трагичность, переживал и сострадал, но и остро чувствовал положительную жизненную доминанту, у него была какая-то энергия сердца.

Особое чувство юмора свидетельствует о его характере: его шутки не кололи, не злили, а словно снимали с человека трудности. Он шутит – и твоя печаль, твоя неприятность растворяется. Это вообще свойство юмора – показать явление с другой стороны, так, что оно приобретает иной ракурс.

– Скажите, в чем, на Ваш взгляд, он видел свое предназначение?

– Он однозначно ощущал ценность божественного дара жизни и любви, способности чувствовать и переживать. В этом, возможно, и была какая-то часть его предназначения – в любви к жизни, к женщине.

В Исламе считается, что одно из стремлений шайтана – забрать любовь из социума: люди теряют чувство сострадания друг к другу, взаимоуважение, потом любовь исчезает между родственниками, потом – между родителями и детьми, супругами. То есть разрушаются духовные связи, все, что основано на взаимном притяжении между людьми. Любовь – это самое неуловимое понятие, но если основа любви разрушается, то рассыпается все. У отца много произведений о любви.

Но не просто «про вздохи на скамейках», в его стихах, как и в поэзии вообще, она имеет совершенно особый вес и особый размер. Это дар Божий каждому человеку, то, что внутренне понятно абсолютно всем. Стихи отца чувствуют и любят – они отвечают не то чтобы простым, но главным стремлениям человеческой души.

В папиных стихах особая образность, очень богатая система метафор и ассоциаций, математическая точность в передаче чувств и эмоций, в создании художественного образа. В его творчестве живое переживание становится основой для выстраивания очень значительного обобщения.

– А какое место в Вашей семье, в воспитании занимал Ислам?

– Наши бабушки и дедушки были людьми религиозными. Я хорошо помню, как бабушка молилась.

Мой дедушка, известный и любимый в народе поэт Гамзат Цадаса, хоть и недолго, но был кадием (исламским судьей). В юные годы он остался без родителей, закончил медресе, работал в мечети. Он писал стихи, басни, считается основателем аварской литературной сатиры, очень хорошо знал арабский язык, переводил историческую и художественную литературу.

Когда издавали одну из антологий моего дедушки, нашлись старики, которые помнили стихи, написанные им еще в молодые годы. Дедушки уже не было в живых, а они помнили. Почему? Потому что поэзия распространялась и устно, и письменно, стихи запоминали.

Высокая поэтическая культура вообще характерна для мусульманского общества. В каком-нибудь далеком селении Дагестана или в кишлаке в Средней Азии вам будут читать стихи известного хафиза или поэта – это была часть бытовой культуры обычного мусульманина, а не какой-нибудь особой, «тонкой прослойки»

общества.

Папа рассказывал, что когда он был маленький, то часто брал новые дедушкины стихи, учил их наизусть и потом красиво декламировал их на годекане. Он даже слегка «подрабатывал» этим: ему давали гостинцы за чтение с выражением, он был любимчиком. Мой прадедушка по материнской линии, его звали Кади, был достаточно известным ученым в Дагестане. Мама рассказывала, что он почти не выходил из своей комнаты. Это было помещение, в котором все четыре стены сверху донизу покрывали деревянные полки. На них рядами стояли книги.

Сейчас этнографы часто пишут о дагестанском жилище, описывают его устройство и бытовой уклад.

Но нигде не сказано о том, какое важное место в дагестанском доме занимали книги, что существовал своеобразный горский «кабинет ученого». И даже без такого «кабинета», в самых простых дагестанских домах были специальные ниши для книг. Об этом писали мало — наверное, не разрешалось.

У другого моего прадедушки, хотя он был небогат, тоже имелось небольшое собрание книг, которое он завещал своему родственнику. В Дагестане вообще было много из-вестных библиотек – даже сегодня там находят редкие издания, которые до сих пор разыскивают в арабском мире. В постсоветское время были случаи, когда таможенники пресекали незаконный вывоз старых книг за границу.

Мама говорила, что к прадедушке Кади, как в аспирантуру, приезжали ученики. Это распространенная форма образования в мусульманских странах: сначала ученики ходят в медресе, получают там общее, а не только религиозное образование, а затем, желая «повысить квалификацию», ищут себе учителя. В разных странах были известные учителя, которые специализировались в той или иной области знания – в философии, математике или в литературе.

Мой прадедушка занимался только этой научной деятельностью, а у прабабушки Салихат был свой магазинчик в Хунзахе. Она торговала и помогала мужу:

за уроки ученики, как правило, не платили. И такая ученая традиция была не только в моей семье, это характерно для всего Дагестана.

– Насколько значительное место отводилось Исламу в творчестве Вашего отца?

– Когда мы были с родителями в Саудовской Аравии, на встрече с арабскими писателями отцу сказали:

«Мы прочли ваши стихи, вашу книгу «Мой Дагестан»

и сразу почувствовали, что ее написал мусульманин».

И еще они сказали: «Мы бы очень хотели, чтобы у нас был писатель, который бы так написал о нашей родине, как вы». Чувство своего дома, своей родины, как и чувство любви, – это очень по-Исламски, почеловечески.

Я называю это сохранением базовых антропологических парадигм. Сохранить их – это уже последовать воле Всевышнего. Можно говорить и об экологии человеческой чувственности – способности чувствовать и переживать. Возможно, мы не очень понимаем ценность этого сложного механизма.

Несомненно, есть какие-то базовые чувства, заложенные в человека, и они абсолютно согласуются с волей Всевышнего. И если человек их проигнорирует, он совершит харам (запретное). В сохранении «человечности» – одна из основ Ислама, и для папы это было очень естественно и сильно.

У моего отца не было именно тематически мусульманских стихов. Но его стихи глубоко духовны.

Он передал, и читатель это почувствовал, а следовательно, и понял самые прекрасные интенции нашей души, некую систему переживаний — сильную, динамичную. Ведь, согласно Исламу, каждый рождается мусульманином, т. е. человеком, находящимся в согласии со Всевышним, с Его волей, Его законом.

Человек рождается в этой гармонии, мусульманин покоряется ей и живет в ладу со Всевышним.

– Сегодня, живя в Москве, Вы соблюдаете исламские каноны, читаете намаз, одеваетесь в соответствии с шариатом. Как Вы к этому пришли?

– Мне кажется, что быть неверующим даже как-то глупо. На протяжении всей своей жизни человек чувствует, что мир не ограничивается видимой его оболочкой, ощущает какие-то закономерности своей судьбы, красоту вселенной, чувствует неожиданную помощь.

Даже среди самых (условно) атеистов найдется мало людей, которые хотели бы, чтобы их похоронили как собачку – зарыли, и все.

Как правило, люди хотят, чтобы их хоронили в соответствии с религиозным законом.

Я и раньше считала себя человеком верующим. Но мне было достаточно прочесть иногда какую-нибудь простую молитву.

У меня не было элементарного знания и ощущения, что намаз (молитва) обязателен. Новое знание меня обрадовало. Возникло такое чувство: мне же этого и хотелось всю жизнь! Скорее всего, это чувствует и знает большинство людей: можно очень просто, без всяких трансов, мистификаций и «выходов в астрал» обратиться ко Всевышнему с тем, что на душе, и Он тебя услышит. Начинаешь чувствовать милость Всевышнего и благодарность. У меня лично появилось желание не только совершать намаз, но и носить хиджаб.

Коврик не считается обязательным атрибутом молитвы и может быть заменен куском материи и т.д. Однако в развернутой композиции молитвенного ковра отразились многие мировоззренческие идеи и устремления мусульман, которые присутствуют и подразумеваются при исполнении ритуала вне зависимости от использования самого предмета. Наиболее древние из известных ковры этого типа происходят из оттоманских мастерских XV века. Уже немногочисленные из не изменяющихся ковров XV века имеют вполне сложившуюся иконографию, сохраняющуюся в дальнейшие периоды в мусульманском искусстве. Основа этой композиции – изображение арки различной конфигурации, повторяющей форму михраба-ниши, расположенной в одной из стен мечетей и указывающей направление на Мекку, называемое Киблой, где находится главный храм мусульман аль-Ка'ба. В сторону Киблы расстилается и молитвенный коврик, закрепляя тем самым пространственную ориентацию мусульманина во время молитвы.

Функции молитвенного ковра в культуре Ислама //ГИТИС «Искусство ирелигия». М., Напоминание о мире, к которому стремится приобщиться мусульманин, проступает в декоративных и изобразительных мотивах молитвенных ковров.

Тема Рая реализуется не только в символических элементах, но в самих эстетических качествах ковра:

красоте цветовых и ритмических сочетаний, мягкости шерсти, гладкости, блеске и переливах шелка, сверкании золотых нитей. Эти чудесные предметы более других произведений прикладного искусства соответствуют райским сферам. Может, поэтому, согласно кораническим описаниям, праведники, одетые в зеленые одеяния, возлежат в Раю на расшитых ложах и коврах (Коран 55:54, 76: 56:15: 76:11-22).

Многократное обыгрывание идеи Рая и высших сфер разворачивается как бы на разных уровнях, вступает в череду сложных ассоциаций.

Ковер как предмет в культурной традиции Ислама устойчиво связан с идеей сада, травы, зелени, весны, а в конечном итоге и райских кущ.

Функции молитвенного ковра в культуре Ислама // ГИТИС «Искусство и религия». М., Одна из важнейших функций молитвенного ковра – это выделение молящегося в особую зону, отделение от внешнего обыденного мира. Одновременно он организует человека в этом внешнем вполне реальном пространстве. При этом человек приобщается к определенному духовному миру и оказывается включенным в социум, члены которого обладают едиными духовными основами.

В статье «Концепция пространства в исламском мире» Наджим уд-Дин Баммат так характеризует это общее пространственно-духовное устремление во время молитвы: «Но к чему же обращены эти взгляды?... Здесь нет, собственно, мечети, но это место как бы утверждает существование территории Ислама в его пространственном и историческом измерениях.

Можно сказать, что это символическая мечеть, призванная сплачивать религиозную общину.

Ибо точка отсчета в Мекке – это всего лишь вертикаль, указывающая направление к Всевышнему. Отсюда и принадлежность к общине определяется не занимаемой территорией, не историей и не географией, а в первую очередь отношением к этой вертикальной оси, которая должна напоминать о существовании иного измерения...

// ГИТИС «Искусство и религия». М., В коранической суре «Рахман» (55:46-78) описываются четыре райских сада. В каждом саду находится по источнику. Главным водоемом Рая является Каусар, куда стекаются все небесные реки. Там растут деревья Сидр и так называемый «Сидр крайнего предела» – главное райское дерево (53:13-15). Молитвенный ковер из коллекции храма в Мешхеде полностью следует этой схеме. В арке располагается сад и два перпендикулярных друг другу какала, разделяющие всю площадь на четыре отдельных сада, где среди цветов и деревьев находятся различные птицы. В двух верхних садах, симметрично друг другу растут два кипариса, на вершине и ветвях их сидят птицы.

В месте пересечения каналов находится бассейн с плавающими в нем утками и рыбами. Круг образов, используемых в этом ковре, совпадает с образами-символами, популярными в персидской миниатюре (арка-ворота, сад, пруд с утками, птицы, кипарисы с парой птиц на каждом), столь удачно проанализированные Ш. М. Шукуровым при рассмотрении миниатюры ХV века «Состязание двух мудрецов» к «Сокровищнице тайн» Низами. Так, олицетворением полного омовения, целомудрия и чистоты является утка.

Функции молитвенного ковра в культуре Ислама // ГИТИС «Искусство и религия». М., Одним из наиболее значительных мотивов, используемых в символике ковров Персии, Турции и Малой Азии, была лампа, как правило, изображенная в верхней части арки. В культурной традиции Ислама такие понятия, как лампасвет-любовь-мысль-знание-истина-Бог, связаны воедино. Характер этих связей обусловлен образами суры «ан-Нур» (смысл): «Аллах – светоч небес и земли, свет которого подобен нише, где светильник в стеклянном сосуде как жемчужная звезда. Светильник возожжен от благословенного древа оливы, не восточной и не западной, чье масло освещает, даже если его не коснется огонь. Это светоч на светоче. Аллах ведет к своему свету того, кого пожелает, и приводит людям примеры – ведь Аллах Всемогущ» (24:35).Лампа в нише-арке молитвенного ковра расширяет и дополняет систему характеристик мира духовных устремлений мусульманина. Здесь на символической границе двух миров, у порога-ворот-двери свет представляется наиболее всеобъемлющей и в то же время до конца не познаваемой, неисчерпанной метафорой.

Духовное устремление – это основа правильной организации человека, основа для совершения молитвы. На наш взгляд, не следует, однако, абсолютизировать сугубо интеллектуальную направленность в культуре Ислама. Прекрасный предмет, прекрасная форма, прекрасная вещь – значимы для мусульманина. Прекрасная внешняя форма – свидетельство внутренней сути. Наслаждение, любование реальным миром – одна из основ восточной поэзии, так же, как конкретное, чувственное любование и наслаждение Раем характерны для коранических описаний.

Немаловажно, что, наряду с описанием садов, плодов, водоемов, упоминаются и прекрасные зеленые одежды праведников, украшения, ковры (55: 54,76; 56:15; 76:11-22). Совершенному миру соответствуют совершенные вещи, идеальной форме – идеальная суть. Именно через чувственное, эмоциональное переживание красоты, упорядоченности природных явлений и явлений культуры человек приобщается и ощущает своим сердцем тотальную божественную гармонию, царящую во вселенной.

еловек может поклоняться Аллаху в Ночь Могущества и не увидеть знамений свыше, а может не поклоняться и увидеть знамения. Но тот, кто поклонялся, лучше второго: ведь суть заключается в следовании прямым путём, а не в узрении необычных явлений, которые могут быть как Божьей милостью, так и искушением.

Из предания известно, что Пророк вышел в рамадан к верующим, чтобы сообщить о дате Ночи Могущества, но услышал, как двое мусульман препирались друг с другом об этом, и сказал, что Аллах в этот миг лишил его знания этой даты.

Так лучше для верующих, ибо милость Всевышнего безгранична и не зависит от даты. И получит её не тот, кто знает точную дату Ночи Могущества, а тот, кого эта ночь застанет в искреннем поклонении и благочестии.

...В Большой мечети города Москвы, в один из последних дней рамадана, после молитвы таравих в углу собрались в кружок молодые ребята, чтобы, как обычно побеседовать и поспорить о вере и о жизни. К юношам подсел мужчина средних лет, шейх, уважаемый преподаватель Исламского колледжа, с лёгкой сединой в бороде, в тюбетейке.

– Устаз (учитель – прим. редактора), можно задать вопрос? – спросил молодой человек, чеченец по имени Умар. – Мы хотели узнать мнение алима об ассасинах. До Вашего прихода мы тут спорили между собой и не пришли к единому мнению, кто они? – Одни говорят, что это воины Аллаха, исламские рыцари, а другие – что это смертники-наркоманы (в оригинале по-арабски название «ассасины» звучит «хашашины», оно образовано от слова «хашиш», т. е. находящийся под воздействием гашиша. Французы для обозначения коварных убийц, стали употреблять слово «assassin», а итальянцы – «assasino»).

Один из присутствующих по имени Зелимхан, молодой чеченец в традиционной шапочке с кисточкой, тоже поднял руку:

– Учитель, можно и мне задать вопрос? Мой сосед, дядя Аслан, рассказывал нам, когда мы были ещё детьми, что в Афганистане, где ему пришлось воевать, он видел чудо, как один солдат вывел целую роту из окружения и спас своих товарищей от неминуемой смерти. Я впервые увидел Вас в 1995 году в городе Аргуне, и мой сосед дядя Аслан был с Вами. Вы с ним встретились, обнялись как братья, долго разговаривали, смеялись, шутили и долго не могли расстаться. А потом о чем-то спорили – непримиримо, но по доброму, без злобы. Когда Вы уехали, дядя Аслан нам сказал, что Вы и есть тот самый солдат, который сотворил «солдатское чудо». И сказал, что Вы и есть настоящий воин, с которого они и тогда, и сейчас берут пример, а дядя Аслан у нас на родине в Чечне был очень уважаемым человеком! Когда он говорил, его не смели перебивать ни Дудаев, ни Масхадов, тем более Басаев и Хаттаб. Дядя Аслан погиб в 1998 году и стал шахидом.

Учитель, расскажите пожалуйста о «солдатском чуде»!

Но тут вмешался Умар:

– Мы уже начали обсуждать вопрос об ассасинах, хотелось бы сначала закончить его.

– Я бы хотел послушать вначале ваши мнения, а потом высказать своё, – сказал учитель, присев поудобнее – а затем, иншаАллах (если пожелает Аллах), поговорим и о том, что было в Афганистане. Начинайте.

– Можно я начну? – вызвался юноша по имени Исмаил. – Ассасины – это название, которое придумали европейцы, чтобы дискредитировать мусульман.

Они утверждают, что ассасины – это крупная община мусульман-шиитов, точнее: исмаилитов-низаритов.

В Европу рассказы о ассасинах принесли крестоносцы и венецианский путешественник Марко Поло в XII веке и напугали ими всех: их стали бояться даже рыцари-«тамплиеры».

Ассасины объявляли приговор любому мыслившему иначе, мешавшему их планам, запугивали его, а чаще просто убивали. Открытый приговор и коварный росчерк клинка – вот грамота ассасинов.

Их имя с древних времён вызывало страх, потому что означало скорую, неминуемую смерть из-за угла.

Одно упоминание о «старце гор» наводило ужас на всех светских правителей: приговор приводил в исполнение смертник, который и не пытался сохранить свою жизнь, поэтому-то и обезопаситься от него было крайне трудно.

– Да вообще невозможно! Спастись от удара ассасинов было невозможно никак, – с жаром продолжил юноша по имени Ахмад, студент колледжа, – покушения готовилось тщательно. Убийцы проникали в свиту будущей жертвы, завоёвывали ее доверие и выжидали месяцами. Полная преданность учеников «старцу гор» и их готовность отправится в самую отдалённую область, чтобы, не колеблясь, отдать свою жизнь, помогала ассасинам уничтожать любого противника.

Все правители Европы и Востока заискивали перед ассасинами и высказывали им своё расположение, чтобы только не стать их жертвой. Так, король Франции послал своего посла к амиру ассасинов Хасану, чтобы тот объявил о дружбе короля со «старцем гор».

Хасан пригласил посла погулять по замку, и во время прогулки посол рассыпался в любезностях и заверял, как Хасана все любят и считают своим другом.

Выслушав его льстивые речи, Хасан пошёл к балкону, с которого открывался великолепный вид на горы и были видны все башни замка. Молча, он подал жест стражнику на башне, и тот через секунду прыгнул и полетел в пропасть без единого звука. Хасан повернулся в другую сторону и взмахнул рукой, и уже другой воин с противоположной башни прыгнул молча в пропасть – как будто погнался за невидимым врагом. Через мгновение Хасан подал жест воину на другой башне, и тот ещё яростнее прыгнул в пропасть, за ним ещё один.

Затем, развернувшись к послу. Хасан спросил:

много ли таких приближённых и воинов у твоего короля? Посол молчал, он был в шоке от увиденного. «У меня таких фидаев несколько десятков тысяч, а у твоего короля не найдётся и столько, сколько у человека есть пальцев. Тогда у меня вопрос – кто он? И для чего мне с ним дружить?»

– Вот это были воины!!! – вскликнул один из студентов по имени Гусман.

– Воины? – с горечью спросил Умар. – Это шакалы, которые убивают из-за угла. Ты, Гусман, восхищаешься, потому что живешь в Татарстане, и у вас не было войны. Я тебе расскажу, кто такие настоящие воины, потом может быть, если ты захочешь. Учитель! – обратился Умар. – Есть и другое мнение, могу я его высказать?

– Говори.

– Секта Хасана, а это именно секта, казалась могучей, потому что он добивался послушания двумя способами. Первый способ держался на том, что его последователи не разбирались не то, что в Исламе, но не знали даже элементарных норм шариата, которые должны соблюдать все мусульмане. Короче, были не мусульмане, а джахили (Джахилия – эпоха доисламского невежества в Аравии. Джахилями в разговорном языке называют людей, не просвещенных Единобожием). Неучёным беднякам, не имевшим проверенного учителя-устаза, самим было не разобраться в богословских толкованиях веры, они видели перед глазами только практическую жизнь, и многих подкупала активная благотворительная деятельность исмаилитов.

Разбирающимся в первичных основах Ислама людям Хасан ибн Саббах предлагал очень оригинальные толкования текстов Корана, смущая их ум и разжигая их любопытство смелыми и далеко идущими выводами, обольщая ложным героическим пафосом и романтикой. Возразить ему при таком методе проповеди было трудно: он не следовал правилам доказательств, а эмоционально выворачивал наизнанку любую истину и переиначивал её, произнося уверенным голосом любую ложь – лишь бы поразить собеседника и убедить, что иначе и быть не может! Хасан был просто фанатиком и не ценил жизнь – ни свою, ни чужую. Вступившему на его путь возврата не было, кроме как в смерть.

Ассасины не подчинялись ни светским авторитетам, ни законам шариата, и в любой стране, где они появлялись, их самих пытались взять под стражу и уничтожить. Но, не взирая ни на что, они упорно шли к своей цели: тщательно скрывали свою веру, чтобы жить неузнанными среди мусульман, пока не получали приказ «старца гор», по которому были готовы прыгнуть в любую бездну, лишив жизни приговорённого ими.

Они – шайтаны. У меня на Родине, в Чечне, такие тоже есть, они не чтут ни законов Аллаха, ни законов наших предков, и, самое главное – они не уважают старших. У нас, если человек не уважает старших – лучше с ним не общаться!

И второй способ. Для того, чтобы ассасины беспрекословно повиновались и готовы были умереть по приказу в любую секунду, будущих «рыцарей кинжала» элементарно пичкали наркотиками, гашишем, и вводили в транс, в котором гипнотизировали, по сути – зомбировали. Их относили в чудесный сад: там произрастали лучшие плоды, в родниках текли вода, мёд и вино. Прекрасные девы и благородные юноши пели, танцевали и играли на музыкальных инструментах. Всё, что могли пожелать будущие убийцы, мигом сбывалось.

Через несколько дней, во время наркотического сна, их уносили из этого сада. Когда они пробуждались, им говорили, что они побывали в Раю и могут тотчас вернуться туда, если убьют врага веры. Вот таким образом и появились эти «фидаи» (– жертвующие собой во имя веры. Прим.ред.) Впрочем, вот наш брат из Казани Рустам лучше изучал этих «шайтанов» и, если вы не против, учитель, он расскажет хронологию развития секты, – закончил Умар.

– Конечно, не против, продолжай. Рустам...

– С удовольствием, мои братья и уважаемый устаз.

Немного истории, – начал он. – Как вы все, наверное, знаете, в середине VII века среди мусульман появились «Шииты» – так стали называть сторонников четвёртого праведного халифа Али, двоюродного брата и зятя Пророка Мухаммада. После убийства халифа Али вокруг шиитов сплотились все недовольные властью. Теперь халифами становились лишь арабы из рода Омейядов, установилась монархия. Их незаконная власть, считали шииты, была главной причиной неурядиц в стране. Однако их не устраивала не сама по себе монархия как доисламский способ власти в родоплеменных обществах, а совсем иное: они считали, что только прямые потомки Пророка должны быть во главе этой монархии.

Вожди шиитов – имамы – являлись потомками Али по прямой линии, и значит, были ближе всего по родству к Пророку, а потому имели право на власть.

В 765 году шиитское движение ждал раскол. Когда умер шестой имам, сменивший Али, его приемником был выбран не старший сын Исмаил, а младший, и некоторые взбунтовались. Они считали, что традиции прямого наследования была нарушена, и остались верны Исмаилу. Их то и назвали исмаилитами.

Затем в X веке исмаилиты основали свой халифат, названный в честь Фатимы, дочери Пророка.

Со временем их власть настолько окрепла, что в 969 году армия Фатимидского халифата, находившаяся в Тунисе, захватила Египет и основала город Каир, новую столицу. В период расцвета этот халифат охватывал Северную Африку, Египет, Сирию, Сицилию, Йемен и священные для мусульман Мекку и Медину.

Мы здесь все едины во мнении, что их цель была одна – во что бы то ни стало разрушить Ислам. С этим согласен даже Гусман (Гусман молчанием подтвердил слова рассказчика.) Теперь, что касается Хасана ибн Саббаха, по некоторым источникам, он родился около 1050 года в персидском городе Кум. Став сторонником исмаилитов, он знал, что выбирает долгую, беспощадную борьбу.

Большое влияние на его дальнейшую судьбу имела встреча с исмаилитским проповедником очень высокого ранга Абдуль-Маликом ибн Атташем.

Он сделал его своим заместителем по проповеди и сказал: «Тебе следует отправиться к его величеству халифу».

Хасан отправился к халифу, но встреча так и не состоялась. Хасан в своих записях отметил: «Но он знал обо мне и несколько раз обо мне спрашивал».

Активная деятельность Хасана вызвала сильную ненависть со стороны сельджукских властей, и визирь Низам аль Мульк лично приказал изловить Хасана. Но некоторые говорят, что Низам аль Мульк, наоборот, помогал Хасану... а Хасан ибн Саббах замыслил сделать именно Персию оплотом исмаилитской веры, чтобы оттуда её сторонники повели борьбу с инакомыслящими: шиитами и суннитами – то есть, с большинством мусульман.

Их называли ещё «низаритами», это одно из течений исмаилитов, образованное в 1094 году приверженцами Абу Мансура Низара, старшего сына фатимидского халифа аль-Мустансира. Его приверженцы во главе с Хасаном ибн Саббахом провозгласили Низара предком грядущего «скрытого имама» и призывали к свержению суннитской Сельджукской династии.

Плацдармом для своих будущих военных успехов Хасан выбрал крепость «Аламут» в горах Эльбруса на южном побережье Каспийского моря. В момент захвата крепость, расположенная на вершине горы, была лишена воды и состояла лишь из нескольких разрушенных домов. Хасан велел провести воду, построить здания мельницы, толчеи для риса, разбить сад. К концу жизни Хасана ибн Саббаха исмаилиты контролировали несколько десятков крепостей в Дамгане, Варе, Хузистане и Мазандаране.

Хасан был строг и суров в делах управления, но он сам и его семья жили очень просто: всё время Хасан проводил дома, занятый постом, молитвой, чтением книг, разработкой учения и разрешением государственных дел. В дни праздников он наносил себе побои. За последние 35 лет своей жизни он ни разу не опустился с Аламутского утёса и только дважды поднялся на крышу своего дома. Следуя примеру своего шейха, исмаилиты вели умеренный аскетический образ жизни: музыка и увеселительные мероприятия исключались, употребление или хранение вина было строжайше запрещено...

– Да, он святой! – воскликнул Гусман. – Учитель, извините, что я прервал, но согласитесь со мной, учитель! У него все признаки святого: он молитвенник, аскет, скромно питался, пил только воду, усмирял свою плоть, не боялся ударов по телу во время праздников – разве я не прав?

Учитель улыбнулся и ответил:

– Лошадь тоже, как аскет живёт в загоне, скромно питается, пьёт только воду, усмиряет плоть и получает удары хлыстом от хозяина, однако она – не более, чем лошадь. Святым не бывает человек, который хочет быть святым.

Рустам продолжал:

– В принципе всё, хотел добавить насчет «святости» Хасана. За нарушение своих законов он казнил одного из своих сыновей, другой его сын был казнён за участие в заговоре. За годы жизни Хасана на «доске почета» казнённых появилось 50 имен: султаны (визири), князья, цари (эмиры), губернаторы, священники, градоначальники, учёные, писатели. Даже богословы, осмелившиеся критиковать их учение, становились жертвами: были убиты пять муфтиев и пять кадиев. Да уж, поистине святой! – съязвил Рустам.

– Глава исмаилитского государства носил титул:

шейх Альджебель («старец гор»). Хасан ибн Саббах умер в Аламуте в 1124 году в возрасте 90 лет. Третий «старец гор» Хасан II отменил многие фундаментальные положения шариата, в том числе пятикратную ежедневную молитву и соблюдение поста, снял запрет с употребления вина, разрешал музыку и танцы. Его внук Хасан III восстановил шариатские нормы и признал верховный авторитет суннитского халифа из династии Аббасидов.

Но его преемник Мухаммад обвинил предшественника в отступничестве.

В XII веке на Востоке появились монголы. Когда они вторглись в Персию, вожди ассасинов, не выдержав осады Аламута, сдались им. Монголы жестоко расправились с последним имамом ассасинов и его свитой. В 1256 году Хулагу, внук Чингисхана, разгромил их. Последние их крепости в Сирии захватил в 1273 году мамлюкский правитель Египта Бейбарс.

Султан Бейбарс, который в 1273 году отнял у ассасинов последнюю крепость, дозволил им, однако, существовать в качестве секты и сам пользовался ими как орудиями убийства против меракийского князя Варфоломея и против английского принца Эдуарда, воевавшего в то время в Палестине. Такой же политики держались и последующие египетские султаны. Так, ассасины мало-помалу опустились до роли обыкновенных убийц, наёмных киллеров, которые за деньги готовы были лишить жизни, кого угодно.

После гибели последнего имама остался его сын. Он и стал наследником. Современный имам исма-илитов Ага-Хан – прямой потомок этого малыша. Но и покорные ему ассасины давно уже не напоминают коварных фанатиков и убийц, рыскавших по всему мусульманскому миру тысячу лет назад. Теперь это мирные люди.

Учитель посмотрел вокруг и обратил внимание, что в беседе участвуют не только студенты, к их кругу подсело много других мусульман.

– Может, кто-то еще хочет что-то добавить?

– Я хочу, – вызвался немолодой человек лет 45-ти, одетый в пакистанские одежды (балахон, короткие штаны) с бородой, и стал говорить, как на проповеди, громко и явно позируя. – Ассасины уверовали, что явится человек, который исправит безобразии этого мира и станет «спасителем человечества и восстановителем справедливости». Они признали этим спасителем Хасана ибн Сабаха, изобрели государство нового типа. Все прежние государства занимали определённую территорию. Их же владения состояли из отдельных замков и крепостей, их владения были везде и нигде. Они «шахиды» и...

– Извините, как ваше имя уважаемый? – прервал его один из прихожан.

– Это неважно, я из организации «Хизбут-тахрир», мы про...

– Как вам не стыдно? – остановил его прихожанин, считающийся в мечети старейшиной. – Вы пришли к нам в гости, не называете своего имени и хотите, чтобы Вас ещё слушали, у Вас все такие в вашей организации?

– Мечети – это дома Аллаха, а значит, они не могут быть чьими-то и от имени...

– Вот такие «шайтаны» принесли огонь войны на мою родину, – поддержал старейшину прихожанин Зелимхан из Чечни, – Мы просим тебя по-хорошему:

намаз закончился, можешь идти, приходи молиться и слушать проповеди, но не проповедовать, у нас есть свои имамы, которых мы знаем, знаем их семьи, их близких, самое главное – мы уже на протяжении многих лет знаем их взгляды и знаем их образ жизни, и поэтому мы им доверяем. А как мы можем доверять совсем неизвестному человеку? Даже, если он говорит убежденным голосом и не называет своего имени!

– Да, я запрещаю этому человеку распространять тут ересь, – сказал подошедший один из молодых имамов Большой мечети в темно-сером халате и в чалме.

– Устаз, – обратился он к шейху, превосходившему по возрасту имама, – позвольте я добавлю от себя про ассасинов?

– Конечно, хазрат.

– Догматы и принципы этого учения можно лишь описать, но их невозможно сформулировать, так как основным его принципом была ложь! У этой секты, как и у ряда других еретиков от Ислама, действует принцип «такыйи», то есть, разрешённого укрывания правды. Если в традиционном Исламе есть только три общих случая, когда можно скрыть правду или сказать неправду: вынужденно, под угрозой смерти: на войне для победы над врагом и ради сохранения семьи (если речь идёт о разглашении досемейных грехов), то в сектах этого направления ложь разрешается всем и всегда, кроме своего начальства.

Поэтому каждая минута их жизни лжива, вы не можете знать, когда они говорят правду и говорят ли её вообще! В глубине души они отрицают любые законы, кроме своих собственных.

Это слепая преданность руководителю превращает его в последнего и наивысшего «пророка», если даже не в «сотоварища Аллаха »!

Меня возмутило, что для людей, точнее – нелюдей, которые показали своё «ассасинство» в Беслане, Нальчике, Грозном, некоторые используют священное для нас слово «шахид». Шахид – тот, кто хотел жить, хотел выжить, хотел победить, но погиб, а тот, кто сам себя убил, тот – просто самоубийца. А если убил когото, кто убийства не совершал, то ещё и убийца при этом. Аллах, хвала Ему Всевышнему, в Коране приравнивает убийство одного человека к убийству всего человечества. Разве можно называть верующими и богобоязненными людей, которые убивают заведомо невиновных людей: детей, стариков, имамов?

– Устаз, можно мне слово? – руку вновь поднял Умар.

– Говори.

– Я хочу прочитать стихотворение, которое родилось от великой горечи, которую и мне, и всему нашему народу пришлось пережить из-за этих зомбированных убийц. Вот, послушайте:

На минуту в мечети воцарилась тишина. Затем имам обратился к учителю.

– Однако, мы все уже много выступаем, пришла пора и мне, и нашим студентам, и прихожанам послушать нашего уважаемого устаза.

– Братья! Недавно пришлось мне побывать в Узбекистане, в городе Ташкенте. На пятничную молитву я поехал на площадь имама Хаста. Мне показалось, что я нахожусь в сердце мусульманского Ташкента. Слева – медресе Барак-хана, построенное в XVI веке преемником Тимура. Здания украшают цитаты из Корана, а также красивая синяя изразцовая мозаика. Прямо напротив медресе стоит мечеть Тилля-шейх, построенная в том же веке.

После пятничной молитвы мне показали то, что я мечтал увидеть, как только об этом узнал: мне это даже во сне несколько раз снилось. Я оказался в маленькой комнате, недалеко от библиотеки мечети, в которой хранится величайшее её сокровище, в стеклянном ящике лежит, раскинув страницы, подобно крыльям бабочки – Коран Усмана. Это самый старый в мире Коран, это одна из первых копий, сделанных при праведном халифе Усмане, зяте Пророка Мухаммада. Книге уже почти 1400 лет, её страницы из газельей кожи изъедены временем.

Но к нашей истории история этой рукописи Корана тоже имеет некоторое отношение. Как известно, после смерти Пророка Мухаммада в 632 году аяты Корана хранились либо в разрозненных записях, либо целиком в памяти сподвижников Пророка и нескольких тысяч коранхафизов. Именно Усман организовал тогда работу по составлению отдельных записей в единую книгу под руководством коранхафизов, слышавших весь Коран непосредственно из уст Пророка, когда тот читал весь священный текст целиком в Ночь Могущества ангелу Джибраилу, чтобы тот засвидетельствовал правильность.

Этот составленный в единую книгу и записанный в 646 году текст, стали называть потом «Кораном Усмана» по имени праведного халифа, хотя, конечно, каждый из нас знает, что Коран не принадлежит никому из людей, даже Пророку – это вечное и истинное слово Господа миров. Речь идёт о записи.

Первая половина двадцатилетнего правления Усмана была отмечена миром и быстрым ростом уммы. Мир Ислама простирался от Марокко на западе до Афганистана на востоке, а на севере призыв на молитву слышали в Армении и Азербайджане. Но во второй половине его правления было много мятежей.

Не желая проливать кровь мусульман, Усман, не подавлял волнения, хотя имел такую возможность.

17 июня 656 года мятежники ворвались в его дом в Медине и убили халифа, которому было тогда года. Он читал в этот момент суру: «Если они уверуют в то, во что уверовали вы, то последуют прямым путём. Если же они отвернутся, то окажутся в разладе с истиной. Аллах избавит тебя от них, ибо Он – Слышащий, Знающий» (Коран, 2:137).

После убийства Усмана, мусульманское общество раскололось надвое, что привело к соперничеству шиитов и суннитов, и этот аят точно описывает происходившее.

На страницах Корана видны тёмные пятна, библиотекарь шёпотом объясняет: «Это кровь Усмана, ему перерезали горло, когда он читал святую Книгу».

Вот, братья, даже в те времена, когда множество людей помнило Пророка, гордыня обуяла многих настолько, что люди стали считать себя вправе лишить жизни другого человека, даже праведного халифа, зятя и сподвижника Пророка ! Это и были первые «ассасины».

Преемник Усмана взял Коран в Куфу, в Ирак, где Книга пробыла несколько веков. В XIV веке Тимур забрал её, как и много других произведений, когда захватил этот район, и привёз в медресе Нура в Самарканд. Там она пролежала ещё 500 лет, пока в XIX веке не началась «Большая Игра» – смертоносный конфликт между Британией и царской Россией за господство в Центральной Азии. В 1868 году Коран Усмана был доставлен царю Александру II генералом Кауфманом, губернатором Туркестана.

Книга была передана в императорскую библиотеку в Санкт-Петербурге.

Во время революции в XX веке мусульмане Туркестана обратились с петицией к Ленину, и он без колебания принял решения – Коран Усмана прибыл в Ташкент, где провёл почти весь оставшийся XX век в музее истории. В 1989 году он был передан в мечеть Тилля-шейх, где и остается по сей день. «Мадлен Олбрайт, Хиллари Клинтон, Владимир Путин, лидеры Ирана, Турции, Египта и Эмиратов приходили сюда, чтобы полюбоваться Кораном», – констатировал мой гид.

Но библиотекарь показал мне ещё одно чудо, о котором я и хотел Вам рассказать. В другой комнате он показал рукопись на фарси, рассказав, что это произведение было привезено сюда ещё Тимуром, который очень любил её перечитывать, и велел беречь.

Это «История о трёх товарищах» Омара Хайяма. Речь идёт о великом персидском поэте и астрономе Омаре Хайяме, визире Сельджукидов Низаме аль Мульке и Хасане Саббахе – основателе Ордена ассасинов. Все трое были современниками, дружили и, более того – учились в Нишапуре у одного и того же учителя.

В далеком XI веке в городе Нишапур (это современный Иран) был учитель, имам Мовафакка, он очень любил свою профессию и считал, что именно учитель – самая главная профессия на земле. Своё первое занятие для учеников он начинал с рассказа о трёх ангелах: «Человек проживает три жизни, и в каждой из них ему сопутствуют ангелы. Первая жизнь – это в утробе матери, вторая – это земная жизнь, ну, а третья – эта та, которую мы заслужили предыдущей жизнью.

Так вот, однажды, за день до своего рождения, ребенок спросил у Всевышнего :

– Я не знаю, зачем я иду в этот мир. Что мне там делать?

Всевышний ответил ему:

– Я дам тебе ангела, который всегда будет рядом с тобой. Он тебе всё объяснит.

– А как я пойму его, ведь я не знаю его языка?

– Ангел будет учить тебя своему языку, он будет охранять тебя от всех бед.

– Как и когда я должен вернуться к Тебе?

– Твой ангел скажет тебе всё.

– А как зовут моего ангела?

– Ты будешь называть его мамой».

Таким образом, назидал Мовафакка, мама – это и есть первый ангел в земной жизни человека, ибо она – его первый учитель, а поэтому учитель – самая главная профессия на земле.

Хороший учитель должен воспитать такого ученика, который превзойдет его, и вот имам Мовафакка увидел, что среди всех его подопечных выделились трое самых перспективных. По ним уже в юности было видно, что они оставят след в истории: Омар, Хасан и Низам. Все трое были усердными, честолюбивыми, отличались обострённым чувством справедливости.

Они искренне дружили и помогали друг другу.

Учитель Мовафакка из Нишапура заповедал им:

– Всё, о чём мечтаете в юности, несите с собой всю жизнь. Учитесь друг у друга, помните друг друга, помогайте друг другу, пусть ваша вера принесёт добро не только вам! Знайте, чтобы стать человеком, нужно потратить всю жизнь, а чтобы стать отступником – достаточно мгновения. И я твёрдо знаю, что вы, один из вас точно, прославит не только ближних, но и то время, в котором мы живём.