«Н.В. Комова Русская философия XIX-XX вв. Учебное пособие для студентов медицинских вузов Красноярск 2005 3 ББК - 87, 3 (2) К - 63 Составитель: Действительный член Международной академии наук о природе и обществе, ...»

ГОСУДАРСТВЕННОЕ ОБРАЗОВАТЕЛЬНОЕ УЧРЕЖДЕНИЕ

ВЫСШЕГО ПРОФЕССИОНАЛЬНОГО ОБРАЗОВАНИЯ

КРАСНОЯРСКАЯ ГОСУДАРСТВЕННАЯ МЕДИЦИНСКАЯ АКАДЕМИЯ

МИНИСТРЕРСТВА ЗДРАВООХРАНЕНИЯ РОССИЙСКОЙ ФЕДЕРАЦИИ

Кафедра философии

Н.В. Комова

Русская философия XIX-XX вв.

Учебное пособие для студентов медицинских вузов

Красноярск 2005 3 ББК - 87, 3 (2) К - 63 Составитель:

Действительный член Международной академии наук о природе и обществе, к.ф.н., доцент Комова Надежда Викторовна Комова Н.В. Русская философия XIX – ХХ вв. Учебное пособие для студентов медицинских вузов. Красноярск; КрасГМА, 2005. – 233 с.

Рецензенты:

Ю.М. Хрусталев, д-р философ. н., профессор, зав. кафедрой философии и политологии Московской медицинской академии им. И.М. Сеченова, член научно-методического совета Минобразования России по философии, председатель Координационного совета по гуманитарному образованию в вузах Минздрава России, медицинским вузам.

В.И. Кудашов, д-р философ. н., профессор кафедры философии Сибирского юридического института МВД России, член Президиума Российского философского общества.

В.И. Сороковникова, к. философ. н., доцент кафедры философии Московской академии хорового искусства, член экспертного Совета Минобразования России по обществоведческим наукам.

Рекомендуется Учебно-методическим объединением по медицинскому и фармацевтическому образованию вузов России в качестве учебного пособия для студентов медицинских вузов.

(УМО № 515 от 06.09.2005 г.) ББК - 87, (2) ISBN © Н.В. Комова © Красноярская государственная медицинская академия, Философия есть современная ей эпоха, отраженная в мысли.

Гегель Философия больше, чем жизнь: она есть завершение жизни; а жизнь первее философии: она есть ее источник и предмет.

И.А. Ильин Русская самобытная мысль пробудилась на проблеме историософической. Она глубоко задумалась над тем, что замыслил Творец о России, что есть Россия и какова её судьба.

Н.А. Бердяев

ПОЯСНИТЕЛЬНАЯ ЗАПИСКА

История русской философии – одна из важнейших составляющих частей нашей культуры. Без знания ее невозможно ответить на вопрос о смысле русской истории, понять становление национального самосознания, особенности русского характера, корни многих проблем, являющихся актуальными сегодня.

В последние годы – после почти 80-летнего перерыва – издаются сочинения русских философов, выходит литература о них. Но нет пока работы, которая бы давала целостное изложение философских, исторических, общественно-политических взглядов русских мыслителей и рекомендации к их изучению. Главная цель, поставленная автором данного пособия, состоит в том, чтобы повысить качество самостоятельной работы студентов по изучению русской философии, тем самым способствовать формированию мировоззрения будущих врачей.

Долгие десятилетия русская философия преподавалась только на специальных факультетах в нескольких университетах страны. Студенты остальных вузов имели слабое (или – никакое) представление о богатейшем культурно-философском наследии, поскольку оно сводилось к изучению философии революционных демократов (надо заметить: лишь в том объеме, в рамках тех идей, которые не противоречили официальной идеологии).

В настоящее время русская философия переживает возрождение. Кроме познавательного интереса к запретным не так давно темам, она привлекает общественное сознание созвучностью идей русских мыслителей нашим сегодняшним проблемам. Нестабильность обстановки в обществе, непредсказуемость будущего вызывает повышенный интерес к экзистенциальным проблемам, проблемам личного бытия, личного спасения.

Именно эти проблемы разрабатывались в русской религиозно-идеалистической философии конца XIX– начала ХХ вв. В недалеком прошлом о такой философии говорилось только в негативном плане. С другой стороны, было бы совершенно ошибочно прийти к забвению тех идей, которые недавно так пропагандировались. Студенты философских факультетов получали представление о господстве материализма в русской философии. Студенты других факультетов специально русскую философию не изучали. В «Историко-философском введении» две – три страницы отводились Герцену, Белинскому, Чернышевскому, Добролюбову – их идеи, кстати сказать, имели колоссальное воздействие на общественную мысль второй половины XIX в. и начала ХХ в. В учебниках, тем не менее, говорилось о них далеко не все: к примеру, понятию «персоналистический» (именно так называли желаемый социализм многие вслед за Герценом) не находилось места, т. к. это не соответствовало идеологическим канонам.

Невозможно в полной мере осознать наше прошлое, выхватывая те или иные философские направления, что-то замалчивая, что-то превращая в моду. Что ближе русскому национальному сознанию: материализм или идеализм? Чья философия нам сегодня нужнее: Герцена или Вл. Соловьева? Не только ответ, но сам вопрос не просто некорректен, он недопустим. Русскую философию необходимо рассматривать как целостное явление, как чрезвычайно сложный, дифференцированный, но вместе с тем единый процесс – феномен богатейшей отечественной культуры. Противоположные направления, разные мыслители немыслимы в отдельности, сами по себе. Материалисты, идеалисты, позитивисты, анархисты, религиозные мыслители, славянофилы, западники, философы русского зарубежья – русская философия так многообразна, оригинальна и неповторима – нам есть чем гордиться.

ОБЩАЯ ХАРАКТЕРИСТИКА РУССКОЙ ФИЛОСОФИИ

Как известно, философия есть самосознание эпохи. По мнению исследователей (Бердяева, Зеньковского и др.), именно XIX век – «век мысли и слова, век внутреннего освобождения и напряженных духовных и социальных исканий» (Бердяев) – связан с началом самостоятельной философии в России. Хотя, конечно же, в обществе и в XVIII в., и раньше была потребность в мировоззрении, отличном от религиозного. Идеи радикализма, гуманизма, размышления о союзе между наукой и религией, вольтерианство, вера в прогресс – все это в XIX веке проявилось в зрелой и отчетливой форме. От философии ждали не столько ответов на теоретические вопросы, сколько советов, как изменить жизнь.

В России не было (и нет) философии, отстраненной от реальных проблем человеческого бытия, все мыслители были тесно связаны с общественной жизнью страны.

Изучая философские взгляды Чаадаева, Герцена, Кропоткина, Соловьева, Бердяева, Ильина, Богданова, мы познаем материальные и духовные реальности истории русского народа, его самосознания – свое происхождение и свою судьбу. Когда в обществе все стабильно и благополучно, философия, может, не так уж и нужна. Но нам выпали «другие времена». Потребность переоценить забытые ценности, понять мир, себя и других, вернуть надежду – заставляет нас обратиться к истокам нашей духовности, к нашей отечественной философии.

Отечественная война 1812 года, победа и знакомство с Европой привели к осознанию себя в мире и появлению обществ, в которых – впервые в России – стали обсуждать проекты общественных преобразований. Будущим декабристам стало стыдно, что в России еще существует крепостничество (то есть рабство), что она так отстает от Европы, хотя и победила Наполеона, которому эта Европа покорилась. Русскому дворянству, пишет Бердяев, делает необыкновенную честь то, что в своем аристократическом слое оно создало движение декабристов, первое освободительное движение в России. Чувство стыда очень часто будет побудительным мотивом у русских. Например, народникам было стыдно, что народ отстранен от культуры. Но об этом – позже.

Итак, XIX век начинается с поисков лучшей жизни и «будет весь проникнут стремлением к свободе и социальной правде» (Бердяев) – именно эта тема станет основной в русской философии.

Уже и ХХ век закончился, мы живем в ХХI-м, а проблемы остаются те же. Именно поэтому наблюдается такой взлет интереса к русской философии. Пытаясь осмыслить свое прошлое, общество в нем надеется найти объяснение заблуждений, утопий и утрат нравственных критериев и, в то же время, основания подлинной национальной гордости. Герцен писал: «Последовательно оглядываясь, мы смотрим на прошедшее всякий раз иначе… Полнее сознавая прошедшее, мы уясняем современное; глубже опускаясь в смысл былого, раскрываем смысл будущего; глядя назад – шагаем вперед;

наконец, и для того полезно перетрясти ветошь, чтобы узнать, сколько ее истлело и сколько осталось на костях».

Достоевский назвал главной чертой русского характера «всемирную отзывчивость», восприимчивость к чужой культуре. В XVII веке Россия начинает заимствовать предметы («немецкое влияние»), в XVIII-м – идеи (французское Просвещение, вольтерианство), в XIX-м – немецкую классическую философию. Из неизбежного сопоставления условий русской жизни и европейских стран выросла одна из самых острых проблем общественной мысли – проблема России и Запада, которая, начиная с конца XVIII в., не сходила со страниц русской печати и волновала умы людей, принадлежавших к самым разным направлениям. В 30-е годы XIX в. мыслящая Россия разделилась на два направления – славянофилов и западников. «У нас была одна любовь, но не одинаковая – и мы, как Янус или двуглавый орёл, смотрели в разные стороны в то время, как сердце билось одно» (Герцен).

Первые славянофилы (И. Киреевский, А. Хомяков, К. Аксаков и др.) идеализировали политическое прошлое России и русский национальный характер, высоко ценили самобытность русской культуры. Они утверждали, что русское общество будет развиваться по своему собственному пути, отличному от пути европейских стран. Славянофилы предлагали опираться на православие и собственные традиции.

Первые западники (П. Чаадаев, Т. Грановский, В. Белинский, А. Герцен) были уверены, что России, поскольку она далеко отстает от развитых стран (это, кстати, признавали и славянофилы), необходимо усвоить плоды европейского просвещения, воспользоваться культурным наследием Запада.

Эти две противоположные тенденции имеют место и в настоящее время. Наши великие современники – Андрей Дмитриевич Сахаров и Александр Исаевич Солженицын – были антиподами в решении проблемы будущего России. Первый предлагал конвергенцию, сближение двух систем (социалистической и капиталистической) и усвоение каждой всего лучшего, что есть у другой. Второй ищет решение современных проблем в прошлой истории, в православных традициях, считает влияние Запада вредным.

Все (или почти все) русские мыслители XIX и ХХ вв. были связаны с общественной жизнью страны. Одни были революционеры (Герцен, Бакунин, Кропоткин, Лавров, Михайловский, Ткачёв, Богданов), другие ими не являлись, но противостояли произволу и господствовавшим в обществе идеям (Чаадаев, Вл. Соловьев, Бердяев, философы русского зарубежья). Многие религиозные мыслители – Бердяев, Франк, Федотов, Зеньковский – в юности начинали с радикального материализма, некоторые из них были марксистами. Именно поэтому в русской философии почти совсем отсутствует отвлеченное философствование, другими словами, чистая философия: русским было не до философских категорий, они были слишком обеспокоены проблемами социальными.

И русские мыслители (материалисты, идеалисты, анархисты, народники – все) были в оппозиции к власти. Герцен в XIX веке, Сахаров в конце ХХ-го подвергались преследованиям. Никакие власти, ни в какие времена не прощали инакомыслия.

Подозрительное отношение правящих кругов к философии выразил министр просвещения кн. П. А. Ширинский-Шихматов: «Польза от философии не доказана, а вред возможен». В университетах философия подвергалась гонениям, часто ее просто запрещали. Поэтому философия искала выхода в публицистике, литературной критике, в искусстве, тесно переплетаясь особенно с литературой. По словам Герцена, «у народа, лишенного общественной свободы, литература – единственная трибуна, с высоты которой он заставляет услышать крик своего возмущения и своей совести». И действительно, очень многие русские мыслители были журналистами или литераторами.

Большинство философских сочинений принадлежит авторам, одновременно являющимся мыслителями и общественными деятелями. Взять хотя бы Герцена, которого большинство исследователей зачисляют в разряд самобытных философов европейского масштаба. Он внес значительный вклад в русскую литературу и первым культивировал в России жанр философской повести. Кто он в большей степени – мыслитель, революционер, писатель? Этим же вопросом задаемся, говоря о Богданове: ученый-энциклопедист, писатель, философ, революционер, врач – так много успел один человек за непродолжительную жизнь.

К основным особенностям русской философии относятся:

– антропоцентричность ;

– социальные проблемы;

– проблемы историософии, или философии истории, т. е. постоянная обращенность русской мысли к вопросам о смысле и целях истории;

и главная, объединяющая все ранее названные, черта – н е р а з р ы в н о с т ь т е о р и и и п ра к т и к и, философии и жизни.

Поскольку русские мыслители адресовали свои идеи широкому читателю, их сочинения написаны в доступной форме, литературным языком, читать их – наслаждение.

Забываешь, что это – философия, сливаешься с ней, как с жизнью. И не имеет значения, в каком веке это написано, потому что темы вечные: человек и мир, личность и общество, поиски смысла жизни, судьба России.

Русская философия – часть философии мировой, в этом смысле она не хуже и не лучше – решает или пытается решить онтологические, гносеологические или историософические проблемы, отвечает на «вечные» общечеловеческие вопросы: о человеке и мире человека. Но она одновременно часть и целое – национально-своеобразная, единственная и неповторимая, со своей уникальной судьбой. Отечественная философия, как и любая другая, есть схваченная в мыслях эпоха. Мы знаем свою историю: XIX век и ХХ век насыщены событиями, переворотами и т. п. – русские мыслители отразили это в своих сочинениях.

ОСНОВНЫЕ ТЕМЫ И ПРОБЛЕМЫ РУССКОЙ ФИЛОСОФИИ XIX – XX ВВ.

Проблема сознания: происхождение, природа и структура сознания; сознание – продукт социального развития, сознание как отражение, сознание и мышление (Чаадаев, Герцен, Вл. Соловьев).

Проблема познания: научные методы, философия как методология естествознания, диалектика процесса познания, противодействие узкому сциентизму, кастовости в науке, полузнанию и дилетантизму (Герцен, Лавров) – сегодня это так же актуально, как в позапрошлом веке.

Проблема прогресса: философы разных направлений искали пути к лучшим формам человеческого общежития. Царство Божие в философии Чаадаева, Богочеловечество у Вл. Соловьева и Бердяева, «русский социализм» Герцена и народников, анархический коммунизм Бакунина и Кропоткина, социализм и коммунизм последователей Маркса и Ленина. К теме прогресса примыкает социально-экономический и нравственно-культурный анализ природы и исторических судеб общины (Герцен, Лавров, Бакунин, Михайловский, Ткачёв).

Проблема человека, решаемая русскими мыслителями большей частью в социально-политическом и нравственно-философском ключе. Индивид и личность, личность и общество. Признание общечеловеческих ценностей, противодействие дроблению рода человеческого по сословным, профессиональным, национально-религиозным и др. признакам (Чаадаев, Герцен, Михайловский, Лавров, Вл. Соловьев, Бакунин, Кропоткин, Богданов, Сахаров).

Проблема культуры: место русской культуры в системе культур Запада и Востока, единство и различие культуры и цивилизации, научно-технический прогресс и его последствия (техницизм мышления, экологические бедствия) – эта проблема сегодня одна из самых актуальных, поскольку связана с судьбой человечества (Чаадаев, Лавров, Бердяев, Богданов, Сахаров).

Проблема поиска смысла жизни, нравственных ориентиров: большинство русских мыслителей единодушны – смысл жизни в добре, правде и справедливости;

многие связывают нравственность с Богом (Чаадаев, Вл. Соловьев, Бердяев, философы зарубежья).

Наконец главная тема – Россия: русская идея, русский национальный характер, обсуждение альтернатив исторического развития, соотношение общечеловеческого и национально-неповторимого, социальное и духовное взаимодействие с Западной Европой и Америкой (Чаадаев, Герцен, Бакунин, Михайловский, Хомяков, Лавров, Ткачёв, Вл. Соловьев, Бердяев, Сахаров).

Русская философия отличается высокой гражданственностью и гуманистичностью, её роль в изучении, понимании, оценке и переоценке отечественной истории бесценна.

Русская философия не лучше и не хуже других, она ближе, дороже и роднее – родина нашего самосознания, предмет нашей гордости.

С самосознанием какой эпохи связана философия в России?

Особенности русской философии, ее отличие от западной и др.

Почему мыслящее общество в России разделилось на славянофилов и западников?

ЛИТЕРАТУРА

Галактионов А.А., Никандров П.Ф. Русская философия IX–XIX вв.–Л., 1989.–744 с.

Евлампиев И.И. История русской философии.– М., 2002.– 583 с.

Зеньковский В. В. История русской философии. В 2-х т.– Ростов-н-Д, 2004.– 544с., Лосский Н. О. История русской философии.–М., 2000.– 493 с.

Русская философия. Малый энциклопедический словарь.– М., 1995.– 624 с.

Русская философия: Словарь.– М., 1995.– 655 с.

Солнцев Н.В. Русская философия. Имена. Ученья. Тексты. Учебное пособие.– М., Бердяев Н. А. Русская идея.– М., 1997.– 220 с.

Введенский А. И., Лосев А. Ф., Радлов Э. Л., Шпет Г. Г.: Очерки истории русской философии.– Свердловск, 1991.– 592 с.

Вехи. Сборник статей о русской интеллигенции.– М., 1991.– 206 с.

В раздумьях о России (XIX век).– М., 1996.– 444 с.

Данилевский Н. Я. Россия и Европа.– М., 1991.– 574 с.

Гулыга А. В. Русская идея и ее творцы.– М., 1995.– 310с.

Зеньковский В. В. Русские мыслители и Европа.– М., 1997.– 368 с.

На переломе. Философские дискуссии 20-х годов: Философия и мировоззрение.– М., 1990.– 528 с.

Образ будущего в русской социально-экономической мысли XIX–начала ХХ века.– М., 1994.– 416 с.

Русская идея.– М., 1992. – 496 с.

Русская философия: Конец XIX – начало ХХ века: Антология. Учебное пособие.– СПб., 1993.– 592 с.

Русские философы (Конец XIX – середина ХХ века): Антология. Вып. 1 – 3 – М., 1993–1996.– 368с., 424с., 324с.

Русское общество 30-х годов XIX в. Люди и идеи: Мемуары современников. М., 1989.– 446с.

Смысл жизни: Антология.– М., 1994.– 592 с.

Человек: Мыслители прошлого и настоящего о его жизни, смерти и бессмертии.

XIX век.– М., 1995.– С. 367–489.

Шпет Г. Г. Очерк развития русской философии // Г. Г. Шпет. Сочинения.– М.:

Правда, 1989.– С. 9–342.

Громов М. Н. Вечные ценности русской культуры: к интеграции отечественной философии // Вопр. филос. 1994. № 1.

Ермишин О. Т. О двух концепциях русской философии // Филос. науки. 2004. № 2.

Ермишин О. Т. Экзистенциальная трактовка русской мысли // Там же. № 5.

Ермишин О. Т. Историко-философская традиция в русской и западной философии // Там же. № 6.

Жуков В. Н. О некоторых особенностях русской философии // Там же. № 12.

Контор В. К. Западничество как проблема «русского пути» // Вопр. филос. 1993. № 4.

Лосев А. Ф. Основные особенности русской философии // Студенческий меридиан.

1990. № 9.

Смирнова З. В. Русская мысль первой половины XIX в. и проблема исторической традиции // Вопр. филос. 1995. № 9.

Щукин В. Г. На заре русского западничества // Там же. 1994. № 7–8.

В «Родословной книге князей и дворян российских и выезжих», называемой также «Бархатной книгой», записано: «Чаадаевы. Выехали из Литвы. Название получили от одного из потомков, выехавшего и прозывавшегося Чаадай, но почему, неизвестно».

ПРОИСХОЖДЕНИЕ. ВОСПИТАНИЕ. УНИВЕРСИТЕТ. Иван Иванович, прапрадед Петра Яковлевича Чаадаева, один из значительных и многосторонних деятелей второй половины XYII века, проявил себя и как справедливый воевода, и как искусный дипломат. Яков Петрович, отец Петра Яковлевича Чаадаева, в составе лейб-гвардии Семеновского полка участвовал в Шведской кампании и получил Георгиевский крест.

Когда Яков Петрович женился на Наталье Михайловне Щербатовой, род Чаадаевых соединился с одной из древнейших русских фамилий. Среди представителей этой фамилии были и государственные деятели, и офицеры, и монахи.

Дед Петра Яковлевича, князь Михаил Михайлович Щербатов, известный русский историк (им написана «История российская с древнейших времен» в 18 книгах), был человеком многосторонне образованным. Екатерина II, недолюбливавшая многознающего князя, вместе с тем испытывала уважение к его учености, присвоила ему титул историографа (он был также почетным членом Академии наук, сенатором и президентом коммерц-коллегии) и поручила разбор бумаг Петра I.

Наталья Михайловна Щербатова, выйдя замуж за Якова Петровича Чаадаева, родила ему двух сыновей – 24 октября 1792 года Михаила и 27 мая 1974 года Петра. Отец умер, когда Петру не исполнилось и года. А через два года скончалась и мать.

Опекун сирот, родной брат их матери, князь Дмитрий Михайлович Щербатов, взял на себя заботу об их имущественных делах. Воспитанием же их занялась тетка, княжна Анна Михайловна Щербатова. Она, как могла, старалась заменить сиротам мать. Когда дело дошло до учителей, пишет племянник и биограф П. Я. Чаадаева Жихарев, кн.

Д. М. Щербатов своим детям и обоим мальчикам дал совершенно необыкновенное, столь дорогое, блистательное и дельное домашнее образование, что для того, чтобы найти ему равное, должно подняться на самые высокие ступени общественных положений. Не говоря об отличнейших представителях московской учености,– между наставниками в его доме встречались два или три имени, известные европейскому ученому миру.

В 15 лет Чаадаев поступает в Московский университет на словесное отделение. В это же время становится известным всей Москве библиофилом. По словам биографа, ни одна из областей человеческого знания не была ему совершенно неизвестною. Огромное энциклопедическое образование не исключало некоторых весьма обширных специальных познаний. Его исторические и богословские познания равнялись одним познаниям специалистов, естественные и точные науки составили предмет его очень раннего знакомства. Замечательное знание философских систем. Его сведения в области чистой литературы были изумительно глубоки и разнообразны (Жихарев).

О просветительском характере его интересов в молодости свидетельствует состав его первой библиотеки, которую он начал собирать в юности. До 30-летнего возраста Чаадаев был сторонником декабристских идеологов.

СЛУЖБА. УЧАСТИЕ В ВОЙНЕ 1812 Г. СВЯЗЬ C ДЕКАБРИСТАМИ. По окончании университета переезд в Петербург. Служба в Семёновском полку. В 1816 г. Чаадаев познакомился с Пушкиным и стал, до конца его жизни, одним из самых близких его друзей. «Любви, надежды, тихой славы…» – эти стихи, посвященные Чаадаеву, помнят все из школы.

«В эти годы он с своими репутацией, успехами, знакомствами, умом, красотою, модной обстановкой, библиотекой, значащим участием в масонских ложах, был неоспоримо, положительно и без всякого сравнения самым видным, самым заметным и самым блистательным из всех молодых людей в Петербурге» (Жихарев).

Восемнадцатилетний Чаадаев отправился в армию – воевать с Наполеоном. Oн участвовал во многих сражениях, в том числе и в Бородинском, дошел до Парижа.

Вернувшись домой, Чаадаев продолжал военную службу, ему предстояла блестящая карьера (его прочили в адъютанты к царю). Однако он вышел в отставку, вступил при содействии своего давнего товарища И. Д. Якушкина в тайное общество декабристов, но в восстании не участвовал, так как в 1823 г. уехал в заграничное путешествие.

П. Я. Чаадаев внимательно изучал историю и культуру Запада. Главной его целью было понять историю, состояние и перспективы развития своей родины.

ЕВРОПЕЙСКОЕ ПУТЕШЕСТВИЕ. ИЗУЧЕНИЕ ИСТОРИИ. «Путешествовал больше других в области книг»– Пушкин о Чаадаеве. Зная европейские языки, свободно читая по гречески и латыни, он выписывает и покупает литературу по математике и физике, астрономии и геологии, политической экономии и законодательству, истории, философии, богословию.

Когда Чаадаев путешествовал по Западной Европе, зародился, а в 1829–1830 гг., когда он писал свой трактат, оформился новый, религиозный, философскоисторический взгляд на мир. Поражение декабристов и последующие поиски путей общественного развития отразились в его мировоззрении.

«Когда Чаадаев возвратился,– вспоминал Герцен,– он застал в России другое общество и другой тон. … высшее общество пало и стало грязнее, раболепнее с воцарением Николая. Аристократическая независимость, гвардейская удаль александровских времен – все это исчезло с 1826 годом… Друзья его были на каторжной работе». «Первые годы, последовавшие за 1825-м, были ужасны. Понадобилось не менее десятка лет, чтобы человек мог опомниться в своем горестном полож ении порабощенного и гонимого существа».

Неожиданно для многих Чаадаев изменил отношение к выступлению на Сенатской площади: он выражает мнение, что неудавшиеся революции являются причиной длинной полосы жестокой реакции.

Глубоки и многообразны связи Чаадаева с различными направлениями русской, да и не только русской, культуры. Мощный взлет русской литературы, светлые надежды предреформенной действительности, Отечественная война 1812 г. и Крымская кампания 1853–1856 гг., европейские революции 30–40-х гг., православие и католичество, масонство и декабризм, славянофильство и западничество, социалистические и коммунистические идеи – все эти события, течения и повороты в духовной жизни и истории XIX века так или иначе нашли свое отражение в творчестве Чаадаева. Без его имени нельзя понять развитие национального самосознания в этот период, трудно понастоящему оценить многие важные образы, темы и мотивы в произведениях Грибоедова, Пушкина, Лермонтова, Гоголя, Тютчева, Тургенева, Достоевского. Не только все крупные писатели, но и мыслители, литераторы, ученые вынуждены были с тем или иным знаком реагировать на личность и философско-публицистическую деятельность Чаадаева, остро и самобытно поставившего вопрос об особенностях исторического развития России и Европы в их взаимосоотнесенности.

Его философия заключает в себе зародыш основной проблематики последующей русской философии.

«ФИЛОСОФИЧЕСКИЕ ПИСЬМА» (1829–1831) – являются началом последующей полемики о судьбах России и являются первой философией отечественной истории. Публикация Письма первого (1836) в журнале «Телескоп». Реакция общества и императора. Цензор, ректор Московского университета А. В. Болдырев, отрешен от всех должностей, редактор «Телескопа» Н. И. Надеждин сослан. Упоминать в печати о Письме было запрещено. Сам Чаадаев указом императора объявлен сумасшедшим.

Письмо Чаадаева потрясло всю мыслящую Россию. Он вслух сказал то, о чем другие боялись подумать: прошлое России пусто, настоящее невыносимо, а будущего у нее – ввиду отсутствия исторической преемственности – вовсе нет. В это же самое время официальная концепция (выраженная Бекендорфом) гласила: «прошедшее России было удивительно, ее настоящее белее чем великолепно», а будущее «выше всего, что может нарисовать себе самое смелое воображение».

Никогда с тех пор, как в России стали писать и читать, с тех пор, как завелась в ней книжная и грамотная деятельность, пишет Жихарев, никакое литературное или ученое событие, ни после, ни прежде этого (не исключая даже и смерти Пушкина) – не производило такого огромного влияния и такого обширного действия, не разносилось с такой скоростью и с таким неизмеримым шумом. Около м есяца среди целой Москвы не было дома, в котором не говорили бы про «чаадаевскую статью». Круглые неучи, барыни, по степени интеллектуального развития мало чем разнившиеся от своих кухарок и прихвостниц, подьячие и чиновники, увязшие и потонувшие в казнокрадстве и взяточничестве, молодые отчизнолюбцы и старые патриоты – все соединилось в одном общем вопле проклятия и презрения человеку, дерзнувшему оскорбить Россию.

«Философические письма» являются главным трудом жизни Чаадаева. Его влияние, его значение в истории русской общественной мысли определено, главным образом, воздействием именно этого сочинения, особенно единственного прижизненно опубликованного первого письма. В нем он говорит, главным образом, о России, затрагивая в этой связи и проблемы философии истории. Таинственный смысл исторического процесса, роль отдельных стран, в частности России, в судьбах всего человечества – главные идеи первого философического письма.

Письмо Чаадаева вызвало большой шум в обществе. Разгром «Телескопа» особенно обострил интерес к нему. Стали говорить, почти поголовно, о непонятной, неизъяснимой статье, помещенной в «Телескопе», будто бы извергавшей страшную хулу на Россию, будто бы отрицавшей в ней какую бы то ни было историческую жизнь, какое бы то ни было разумное существование, будто бы именовавшей ее прошедшее ничтожным, ее настоящее презренным, ее будущее несуществующим и немыслимым.

(Жихарев). В безжалостном анализе он прямо и неуклонно указывал тому причины, и в их числе главною полагал недостаточность религиозного направления и развития, неправду греческого православия, по милости которого считал Россию страною, находящеюся вне европейского христианского единения.

Даже студенты Московского университета, посетив своего попечителя (и председателя Московского цензурного комитета) графа Строганова, изъявили готовность «с оружием в руках вступиться за оскорбленную Россию!»

Большинство называло статью антинациональною, невежественною и вздорною, не стоящею никакого внимания. «На автора восстало все и все с небывалым до того ожесточением»,– рассказывает современник. Просвещенное меньшинство находило статью высоко замечательною.

Герцен, находившийся в это время в ссылке, описал свое впечатление от «Философического письма» в мемуарах «Былое и думы». « «Письмо» Чаадаева было своего рода последнее слово, рубеж. Это был выстрел, раздавшийся в темную ночь; тонуло ли что и возвещало свою гибель, был ли это сигнал, зов на помощь, весть об утре или о том, что его не будет,– все равно, надобно было проснуться».

Что, кажется, значат два-три листа, помещенных в ежемесячном обозрении? А между тем такова сила речи сказанной, такова мощь слова в стране, молчащей и не привыкнувшей к независимому говору, что «Письмо» Чаадаева потрясло всю мыслящую Россию. Она имело полное право на это. После «Горя от ума» не было ни одного литературного произведения, которое сделало бы такое сильное впечатление. Между ними – десятилетнее молчание, 14 декабря, виселицы, каторга, Николай… Пустое место, оставленное сильными людьми, сосланными в Сибирь, не замещалось.

Каждый чувствовал гнет, у каждого было что-то на сердце, и все-таки все молчали; наконец пришел человек, который по-своему сказал что. Он сказал только про боль, светлого ничего нет в его словах, да нет ничего и во взгляде.

«Письмо» Чаадаева – безжалостный крик боли и упрека петровской России, она имела право на него: разве эта среда жалела, щадила автора или кого-нибудь?»

Немногие, как Герцен и его друзья, поддержали Чаадаева. Молодой Герцен, политический ссыльный, рукоплескал потому, что услыхал в письме Чаадаева «мрачный обвинительный акт против России, протест личности, которая за все вынесенное хочет высказать часть накопившегося на сердце».

Напротив, Вигель пришел в негодование и поспешил с доносом потому, что «многочисленнейший народ в мире, в течение веков существовавший, препрославленный, поруган им, унижен до невероятности». Татищев был возмущен статьею потому, что «под прикрытием проповеди в пользу папизма автор излил на свое собственное отечество такую ужасную ненависть, что она могла быть внушена ему только адскими силами».

Пушкин вполне соглашается с Чаадаевым во всем, что относится к характеристике современного русского общества. Но он высказывается против того, что автор находит нашу историю незначительною. Александр Сергеевич напоминает ему войны Олега и Святослава, татарское нашествие, «обоих Иванов». «А Петр Великий, который один есть целая всемирная история! А Екатерина II, которая поставила Россию на пороге Европы? А Александр, который привел нас в Париж? И (положа руку на сердце) разве не находите вы чего-то значительного в теперешнем положении России, чего-то такого, что поразит будущего историка?»

«Клянусь честью,– писал Пушкин,– что ни за что на свете я не хотел бы иметь другую историю…». Да ведь и Чаадаев не собирался менять родину. Он лишь требовал для себя права быть патриотом по своему разумению. «Я думаю, что время слепых влюбленностей прошло, что теперь мы прежде всего обязаны родине истиной… Мне чужд этот блаженный патриотизм, который приспосабливается все видеть в розовом свете». Это – из «Апологии сумасшедшего». Там же – о тех особенных свойствах русского народа, которые позволяют надеяться на его великое будущее. Но Пушкин «Апологию» прочитать не успел, его убили за несколько дней до появления «Апологии».

Из «Былого и дум» узнаем, как высказывался Белинский: «Что за обидчивость такая! Палками бьют – не обижаемся, в Сибирь посылают – не обижаемся, а тут Чаадаев, видите, зацепил народную честь – не смей говорить… Отчего же в странах больше образованных, где, кажется, чувствительность тоже должна быть развитие, чем в Костроме да Калуге, не обижаются словами?»

И сам Герцен: «Автора упрекали в жестокости, но она-то и является его наибольшей заслугой. Не надобно нас щадить: мы слишком привыкли развлекаться в тюремных стенах».

Проблема России, т. е. характеристика ее настоящего, осознание истории и уяснение будущего, была для Чаадаева главной темой. Все другие проблемы – из области философии истории, гносеологии, онтологии, истории философии он рассматривал в связи с этой главной темой.

Какое же положение занимает Россия в ряду явлений всемирной истории? Конечно, положение это должно определяться тою долею участия, какую она принимала в общей работе человечества над осуществлением христианского идеала. Но она не играла в этой работе никакой роли, пишет Чаадаев. Почему Россия так сильно отличается от современных западных стран, где, как он полагает, уже заложены основы совершенного общественного устройства – Царства Божьего на земле (хотя он и признает, что не все на Западе хорошо)?

На Западе исторический процесс осуществляется под прямым воздействием католицизма, он – «символ воссоединения». Мы же «стоим как бы вне времени», в стороне от человеческого рода, не затронутые всемирным воспитанием, не имеющие традиций ни Запада, ни Востока. «Провидение… как будто совсем не занималось нашей судьбой». Письмо очень горькое, резкое, читать его больно: «Россия заблудилась на земле», «мы живем одним настоящим… без прошедшего и будущего», «мы составляем как бы исключение среди народов» мы существуем лишь для того, «чтобы преподать великий урок миру».

Россия отстала от Европы, пишет Чаадаев, на два с половиной столетия. Нелепо предполагать, что прогресс, совершившийся в Европе под прямым воздействием нравственной (т. е. религиозной) силы, можно сразу усвоить.

На родине он не находил ни «навыков» повседневного бытия, ни «элементов» и «зародышей» социального прогресса. Западный мир, считает Чаадаев, несмотря на все его несовершенство, содержит в себе элементы и зародыши того, что необходимо для окончательного осуществления Царства Божия на земле. Каковы же эти зародыши и элементы?

Во-первых, разумная, как ее называл Чаадаев, жизнь в эмпирической действительности: бытовой комфорт и благоустроенность, цивильные привычки и правила и т. п. Во-вторых, высокий уровень просвещения и культуры западных народов, которые «постоянно творили, выдумывали, изобретали». В-третьих, наличие отлаженных юридических отношений и развитого правосознания. Поэтому-то атмосферу Запада, «физиологию европейского человека» и составляют «идеи долга, справедливости, права, порядка». Современные европейские успехи в области культуры, науки, права, материального благополучия являлись, по мнению Чаадаева, прямыми и косвенными плодами католицизма как «политической религии».

В процессе построения своей концепции Чаадаев сосредоточивается на многих действительных болезнях и несовершенствах русской жизни: крепостничество, отсутствие основных демократических свобод, устоев, традиций, бескультурье народа, подражательность, поверхностность усвоения культуры западной. Само выявление этого – факт огромной исторической важности для истории русской общественной мысли.

«Темная ночь» – таков образ русской жизни, предложенный для того времени Герценом. Появление первого философического письма в открытой печати было, в сущности, первым гласным общественным протестом такого масштаба после того, как было подавлено декабристское восстание. Несмотря на то, что Чаадаев осудил декабристское восстание как средство общественного преобразования, Письмо было по существу продолжением декабристской критики.

С. С. Уваров, один из главных участников разбирательства чаадаевского дела, считал Письмо отголоском 14 декабря.

Вся русская философия истории будет ответом на вопросы в «Письме» Чаадаева (Бердяев).

Когда в 1989 г., на I-м съезде народных депутатов, Юрий Власов – известный спортсмен, писатель и правозащитник – прочитал отдельные фрагменты из опубликованного после огромного перерыва журналом «Философские науки» Письма Чаадаева, оно потрясло. Многое из написанного не устарело.

«АПОЛОГИЯ СУМАСШЕДШЕГО». В 1835-м году (т. е. до опубликования «Философического письма») Чаадаев пишет А. И. Тургеневу: «Вы знаете, что я держусь взгляда, что Россия призвана к необъятному умственному делу: ее задача – дать в с в о е в р е м я разрешение всем вопросам, возбуждающим споры в Европе.

П о с т а в л е н н а я в н е с т р е м и т е л ь н о г о д в и ж е н и я, которое там (в Европе) уносит умы, она получила в удел задачу дать в свое время разгадку человеческой загадки».

Новые исторические задачи, стоящие перед миром, в частности, разрешение с о ц и а л ь н о й проблемы, мыслятся ныне Чаадаевым как б у д у щ а я з а д а ч а Р о с с и и.

В другом письме Тургеневу (в том же 1835-м году) он пишет: «Россия, если только она у р а з у м е е т с в о е п р и з в а н и е, должна взять на себя инициативу проведения всех великодушных мыслей, ибо она не имеет привязанностей, страстей, идей и интересов Европы… Провидение создало нас слишком великими, чтобы быть эгоистами, Оно поставило нас вне интересов национальностей и поручило нам В 1837 г. Чаадаев напишет «Апологию сумасшедшего». Апология – философский жанр, служивший развернутым ответом на критику предшествующей работы. «Апология» не явилась ни отступлением от «Философических писем», ни компромиссом с властями (некоторые современники упрекали автора в том, что он отказался от своих собственных идей, что он себе противоречит).

Силы русского народа, пишет Чаадаев, не были актуализированы в его истории, они остались в потенциальном состоянии. Отсутствие величия в его истории делаются для Чаадаева залогом возможности великого будущего. Мысли Чаадаева о России в «Апологии» не изменились по сравнению с письмом к Тургеневу 1835 г.

На первом плане три тезиса: 1) прошлое России равно нулю; 2) в настоящем у нее два громадных преимущества пред Западной Европой: незасоренность психики, возможность использовать опыт старших братьев; 3) в будущем ее призвание – указать остальным народам путь к разрешению высших вопросов бытия. Условия для осуществления этой миссии – ясно сознать исключительность своего призвания и в полной мере усвоить умственное богатство Запада. Только вполне отрешившись от нашего прошлого и восприняв своим свежим разумом последнее слово западной цивилизации, мы можем достигнуть предуказанной нам цели.

Центральное место занял вопрос об отношении России к Западной Европе. Чаадаев строго логически вывел из своих посылок такой ответ на этот вопрос: жить на свой манер, не подражая Европе, но непрерывно пользуясь плодами ее долгого опыта, как научил нас Петр Великий; иными словами – твердое сознание нашей национальной самобытности и тесное культурное общение с западными народами.

«… Я не научился любить свою родину с закрытыми глазами, с преклоненной головой, с запертыми устами. Я нахожу, что человек может быть полезен своей стране только в том случае, если ясно видит ее.

Я всегда думал, что общее мнение отнюдь не тождественно с безусловным разумом, что не в людской толпе рождается истина; что ее нельзя выразить числом;

наконец, что во всем своем могуществе и блеске человеческое сознание всегда обнаруживалось только в одиноком уме, который является центром и солнцем его сферы».

Всегда, перечитывая эти строки, вспоминаю Сахарова, выступающего с трибуны съезда народных депутатов, и «агрессивное большинство», мешающее ему… «Я полагаю, что мы пришли после других для того, чтобы делать лучше их, чтобы не впадать в их ошибки, в их заблуждения и суеверия…».

В письме к гр. Орлову (1837): «Ничто так не истощает, ничто так не способствует малодушию, как безумная надежда. … Я думал, что… России выпала величественная задача осуществить раньше всех других стран все обетования христианства… Химеры, мой друг, химеры все это!»

Тот же 1837 год, когда писана Апология, где на Россию возложена миссия первой войти в Царство Божие, проложив путь остальным народам,– и какая перемена!

ФИЛОСОФСКАЯ СИСТЕМА. Чаадаев – автор первой в истории русской мысли системы философии, которая синтезирует в себе религию, философию, историософию и то, что сегодня можно назвать социологией (в широком смысле слова). Идеи Чаадаева, оставаясь в течение долгого времени неизвестными в полном объеме, оказали мощное влияние на славянофилов и западников, консерваторов и либералов. Одним из своих предшественников считали Чаадаева авторы сборника «Вехи» (1909). Многие идеи Чаадаева повторил В. С. Соловьев.

Философская система Чаадаева, кроме философии истории, содержит проблемы онтологии, антропологии, гносеологии и богословскую идею Царства Божия. Все эти части отмечены противоборством двух тенденций – научно-рационалистической и религиозно-иррационалистической.

Онтологические представления Чаадаева характеризуются приверженностью двум принципам – объективности и единства. В основе мира лежит некоторое «великое ВСЕ», объективное и независимое от человека, и потому «во всей совокупности существ имеется абсолютное единство». Эти принципы создают логику причин и следствий. Конкретизацией этих онтологических представлений является концепция двух миров и их параллелизма. «Великое ВСЕ» существует в формах «мира физического» и «мира духовного» (нравственного, исторического). Каждый из них – специфичен, имеет свою структуру, свои элементы, каждый подчинен своим объективным законам, но в то же время они едины и подчинены законам всеобщим.

Представление Чаадаева о мире физическом соответствует ньютонианской картине мира в ее атомистическом варианте. Атомистическую идею Демокрита – Эпикура он считает вполне современной, принимает земную и небесную механику Галилея – Кеплера – Ньютона, ссылается на опыт астрономии, физики, химии, физиологии и других наук.

Материальный мир существует в пространстве и времени. Движение представляется Чаадаеву как механическое, ведет к идее «изначального толчка» и его «последствий».

Аналогична и онтология мира духовного. Он тоже есть совокупность, но элементов духовных – идей, так что и его структура может быть представлена как атомистическая. Аналогия идет и дальше: «интеллект возникает ничуть не более чудесными путями, чем все остальное. Здесь такое же зарождение, как и всякое другое. Один и тот же закон имеет силу при любом воспроизведении, какова бы ни была его природа».

Жизнь мира духовного тоже аналогична жизни природы. Мир духовный есть «мировое сознание, которое соответствует мировой материи и на лоне которого протекают явления духовного порядка подобно тому, как явления порядка физического протекают на лоне материальности… Это не что иное, как совокупность всех идей, которые живут в памяти людей».

И поскольку это так, постольку формирование интеллекта и вообще духовности каждого отдельного человека, личности, есть не что иное, как воспроизведение индивидом определенной ограниченной совокупности («доли», как выражается Чаадаев) всечеловеческого наследства. Идеи передаются из поколения в поколение, «идея становится достоянием всеобщего разума лишь в качестве традиции».

ИСТОРИОСОФИЯ. Идеи, связанные с таинственным смыслом исторического процесса, с ролью отдельных стран в судьбах всего человечества, занимают центральное место в мыслительной деятельности Чаадаева.

Подлинная, философски осмысленная история, считал Чаадаев, должна «признать в ходе вещей план, намерение и разум» и постигнуть человека как нравственное существо, история должна стать составной частью религиозной философии.

Общая нравственно-традиционалистская логика, в границах которой Чаадаев рассматривает ход мировой истории, предполагает выявление у каждого народа его «морального элемента», особенных форм жизни, быта и культуры с учетом значения «христианской истины» в деле вселенского прогресса.

Определяющую роль в формировании европейского культурно-этнографического региона Чаадаев отводит католицизму, в котором его привлекало, прежде всего, соединение религии с политикой, наукой, общественными преобразованиями, другими словами – вдвинутость в историю. «Начало католичества,– писал он,– есть начало деятельное, начало социальное прежде всего». Европейские успехи в области культуры, пауки, права, материального благополучия являлись, по мнению Чаадаева, прямыми и косвенными плодами католицизма как «политической религии».

Обособившись от католического Запада в период церковной схизмы, «мы ошиблись насчет настоящего духа религии». Мы стоим «в стороне от общего движения, где развилась и формулировалась социальная идея христианства».

Для того чтобы достичь успехов европейского общества на всех уровнях его развития и участвовать в мировом прогрессе, Чаадаев считал необходимым России не просто слепо и поверхностно усвоить западные формы, но, впитав в кровь и плоть социальную идею католицизма, от начала повторить все преемственные традиции и этапы европейской истории.

Одним из основных законов истории, по Чаадаеву, является движение народа к Царству Божию (общему для человечества) по пути, указанному Провидением. Эта закономерность тесно связана с другой – закономерностью традиционности. Традиция обеспечивает единство людей, воспитание их нравственности, воспитание народа. В России традиции не устанавливались: «Мы же, явившись на свет как незаконнорожденные дети, без наследства, без связи с людьми, предшественниками нашими на земле, не храним в сердцах ничего из поучений, оставленных еще до нашего появления… У нас совсем нет внутреннего развития, естественного прогресса; прежние идеи выметаются новыми, потому что последние не происходят из первых, а появляются у нас неизвестно откуда».

Закономерным для всех народов является «период бурных волнений», «великих свершений», выработка «плодотворных идей»; «мы, напротив, не имели ничего подобного». Народы, развивавшиеся нормально, преодолев «неопределенность первой поры», достигают некоторой общественной упорядоченности и на этом основании – устойчивости личной жизни. Основами этой устойчивости являются мысли о «долге, справедливости, праве, порядке», они составляют «атмосферу Запада», «физиологию европейского человека». Мы же «до сих пор еще в таком положении», что «жизнь не стала… более упорядоченной, более легкой, более приятной», живем «без убеждений и без правил» и потому в делах нельзя «ожидать созревания… зачатков добра».

Чаадаев не приемлет исторический эмпиризм и возражает против утверждений, будто задача современной историографии состоит в овладении все большим количеством фактов. Он имеет в виду не простое историоописание, а осознание общих закономерностей, единства – т. е. выработку «рационального воззрения на историю». В своем желании стоять на уровне современных требований и решать все эти задачи Чаадаев отдает приоритет науке перед религией и богословием, и именно в этом контексте он заявляет, что «пришло время говорить простым языком разума», что надо «говорить с веком языком века, а не устарелым языком догмата», не уповать на слепую «веру» и «сердце», а «обратиться прямо к мысли».

Философия истории должна решить задачу – найти принцип единства истории человечества, ее всеобщий закон. Мир духовный подчинен «общему закону мировому», непререкаемому «порядку» мироздания, «всеобщему закону, управляющему нравственным движением веков», «высшему закону» исторического развития. Закон объективен: ибо «закон только потому и закон, что он не от нас исходит».

АНТРОПОЛОГИЯ. «Жизнь человека, как духовного существа,– писал Чаадаев в одном из «Философических писем»,– обнимает собой два мира. Одной стороной человек принадлежит природе, но другой возвышается над ней».

Высшее начало в человеке формируется благодаря социальной среде. Человек глубочайше связан с обществом бесчисленными нитями, живет одной жизнью с ним. «Способность сливаться с другими людьми – симпатия, любовь, сострадание… – это есть замечательное свойство нашей природы»,– говорит Чаадаев. Без этого «слияния» и общения с другими людьми мы были бы с детства лишены разумности, не отличались бы от животных: «без общения с другими созданиями мы бы мирно щипали траву».

Интеллект и нравственность человека формируются под воздействием того, что накопило человечество за всю историю своего умственного и нравственного развития.

Поэтому человек не есть самодовлеющая индивидуальность, его подлинная сущность – родовая. Духовность человека унаследована от наших предшественников на земле… Родовая сущность человека реализуется прежде всего в той общности людей, которая называется нацией, народом. Хотя проблема нации к концу 20-х годов XIX в. в России уже стояла и обсуждалась – декабристами, любомудрами и другими представителями общественной мысли,– Чаадаеву принадлежит, как и по другим проблемам, заслуга ее рассмотрения в контексте философской системы в целом. «Непременно должен быть, следовательно, особенный круг идей, в пределах которого идет брожение умов. Этот круг идей, эта нравственная сфера неизбежно обусловливают особый образ жизни и особую точку зрения… у разных народов», у них вырабатывается «национальное сознание», «домашняя нравственность, личное чувство, вследствие которого они сознают себя как бы выделенными из остальной части человеческого рода».

Таким образом, ни один человек не принадлежит человечеству вообще. Он принадлежит ему через нацию, и потому для Чаадаева патриотизм – «это общий закон», который он формулирует так: «чтобы воздействовать на людей, надо влиять в домашнем кругу, там, где кто находится, на социальную среду, в которой кто родился;

чтобы явственно говорить роду человеческому, надо обращаться к своему народу:

иначе не будешь услышан и ничего не сделаешь».

И поскольку «народы – существа нравственные, точно так, как и отдельные личности», постольку к пониманию единства истории и, следовательно, своего места в ней ведет «отчетливое понимание всеобщего закона». Законы, которые устанавливают люди, также должны быть соотнесены с высшим, необходимым, объективным нравственным законом, а отсутствие этой связи, этой подчиненности приводит нации и отдельных людей к заблуждениям, ошибкам, к неправедной жизни. Можно сказать поэтому, что нравственность, нравственные законы – основа философии истории Чаадаева. На нравственности основан и прогресс человеческого общества, которое совершенствуется постольку, поскольку человек и нация совершенствуются нравственно.

Индивидуалистическое самоощущение «растерянных» и «заблудившихся» людей неизбежно отделяет их от целого, неумолимо влечет любить самих себя, свое отличие от других. И развитие обособляющего личного начала показывает, что свободная воля в конечном итоге прикована к «земному интересу», ведет к «безумному самодовольству» и «еще более безумному равнодушию ко всему окружающему». Фундаментом, часто невидимым и неосознаваемым, поступков «свободного» человека становится природный эгоцентризм.

В каждой душе, отмечает Чаадаев, живет «смутный инстинкт нравственного блага», без которого люди запутались бы в собственной свободе и который по-разному проявляется у них. Наряду с чувством личной индивидуальности человек ощущает свою связь с семьей, друзьями, отечеством. Симпатия, любовь, сострадание помогают ему понимать заботы окружающих и деятельно участвовать в их разрешении. Постоянно воспитывая в себе подобные качества, подчеркивает Чаадаев, «мы при желании можем до такой степени сродниться с нравственным миром, что все совершающееся в нем и нам известное мы будем переживать как совершающееся с нами».

Развивая «смутный инстинкт нравственного блага» до «глубокой мысли» о всеединстве, солидарности, сотворчестве на пути к высшим целям, человек, по мнению Чаадаева, поднимается на такую высоту, с которой он может осознать себя как нравственное существо, изначально связанное многими невидимыми нитями и очевидными традициями с «абсолютным разумом», «верховной идеей», «Богом», а отнюдь не как «существо обособленное и личное, ограниченное».

Этот «высший синтез», совершенный строй на земле, представлялся Чаадаеву в самом общем виде как «полное обновление нашей природы в данных условиях»– окончательное преодоление всякого индивидуализма и обособленности людей, «уничтожение своего личного бытия и замена его бытием вполне социальным». Предельной точкой нашего прогресса только и может быть полное слияние нашей природы с природой всего мира. Чаадаев говорит о свободе человека и его ответственности за историю, хотя исторический процесс и движется Промыслом.

ГНОСЕОЛОГИЯ. Рациональное содержание гносеологии у Чаадаева обусловлено идеей объективности сознания: «чисто метафизическое рассуждение вполне доказывает непрерывность внешнего воздействия на разум человека».

«В день создания человека Бог беседовал с ним, и человек слушал и внимал ему: таково истинное происхождение человеческого разума». В результате грехопадения в о с п о м и н а н и е о божественных словах не было утеряно, «и этот глагол Бога к человеку, передаваемый от поколения к поколению, вводит человека в мир сознаний и превращает его в мыслящее существо». Таким образом, индивидуальный разум зависит от «всеобщего». «Если не согласиться с тем, что мысль человеческая есть мысль рода человеческого, то нет возможности понять, что она такое». Чаадаев критикует самообольщение «субъективного разума» почитать себя «отдельным»– это «лишь разобщает человека от всего окружающего». «Происхождение» человеческого разума, пишет Чаадаев в одном из Писем, не может быть понято иначе, как только в признании, что социальное начало уже заключает в себе духовное начало, т. е. свет разумности хранится и передается через социальную среду.

С другой стороны, то, что реально входит в человека от общения с людьми, исходит от того, что выше людей – от Бога. «Все силы ума, все средства познания покоятся на покорности человека» этому высшему свету, ибо «в человеческом духе нет никакой истины, кроме той, какую вложил в него Бог». Из этой двойной зависимости человека (от социальной среды, от Бога) происходит не только пробуждение разума в человеке, но здесь же находятся и корни его морального сознания. «Все благо, какое мы совершаем, есть прямое следствие присущей нам способности подчиняться неведомой силе».

И эта сила, «без нашего ведома действующая на нас, никогда не ошибается». «Представленный самому себе, человек всегда шел лишь по пути беспредельного падения».

Для Чаадаева индивидуализм ложен по существу. Назначением человека является осознание себя частью великого духовного целого – «зародыш высшего сознания живет в нас самым явственным образом – оно составляет сущность нашей природы».

Основной гносеологический тезис, который Чаадаев намеревается доказать, гласит:

«нет иного разума, кроме разума подчиненного». Эта подчиненность выявляется уже при анализе того, как постигается мир физический. Постижение осуществляется с помощью естественных средств – опытности, рассуждения и интуиции, которую Чаадаев истолковывает вполне натуралистически – она есть «свойство человеческого разума и является одним из самых деятельных его орудий». Bo всех этих формах познания человек «только повинуется закону, который перед ним раскрывается в самом движении вещей», благодаря чему познание мира достигает «высочайшей достоверности», практической применимости и в силу этого – способности «предвидеть некоторые явления» и «с невероятной силой воздействовать на неодушевленную материю».

Но в гносеологии Чаадаева имеется и противоположная тенденция. Вопреки его же утверждениям о том, что «разум должен уметь опереться на силы, заключенные в нем самом», мы узнаем, что ничего подобного разум предпринять не может. Все рассуждения о познаваемости мира с помощью опыта, логики и интуиции, все заверения в том, что не следует возвращаться к суеверным доктринам повседневного вмешательства бога в дела человеческие в процессе познания мира,– все это отменяется приверженностью именно к этим отвергаемым установкам. «Все движение человеческого духа,– заявляет Чаадаев,– не что иное, как отражение непрерывного действия бога на мир».

«Собственными силами – нам невозможно возвыситься до познания закона, который неизбежно должен относиться к тому и другому миру». Поэтому такой закон «должен быть нам преподан» высшим разумом. Истинный разум действует не по логике Аристотеля; «вся наша аргументация – христианская», и «горделивая наука…»

высоко поднялась только благодаря истинам, «которые она нашла в учении Христа».

Чаадаев уверяет, будто и Ньютон сделал свои открытия по наитию свыше, что вообще «первые идеи, из которых истекают эти (естественнонаучные) истины, даны нам извне». Не только «атеист», но даже человек «хотя бы только равнодушный к религии» не мог бы сделать каких-либо серьезных научных открытий».

О РЕЛИГИИ. Чаадаев писал, что его религиозность вообще не является канонической, ортодоксальной, ни православной, ни католической, а некоей особой, философской. «Моя религия,– писал он своему другу А. И. Тургеневу в 1835 г.,– не совсем совпадает с религией богословов… это та религия, которая скрыта в умах, а не которая у всех на языке… Если бы в те времена, когда я искал религии, я встретил бы в окружающей меня среде готовую, я, наверное, принял бы ее».

Необходимо подчеркнуть нетрадиционность «христианской философии» Чаадаева, в которой ничего не говорится ни о греховности человека, ни о спасении его души, ни о церковных таинствах, ни о чем-либо подобном. Горделивость натуры, отмечавшаяся многими современниками, а также рационалистический склад ума не позволяли ему примириться с тайнами потустороннего разрешения человеческих судеб. Чаадаев стремился свести небо на землю, утвердить идею совершенного строя именно в исторических пределах. Он представлял христианство как универсальную деятельнонравственную силу, способствующую становлению исторического процесса и его завершению как «Ц а р с т в а Б о ж и я н а з е м л е».

«В христианском мире все должно способствовать – и действительно способствует – установлению совершенного строя на земле – Царства Божия». Христианство исторично по существу, но и само историческое бытие не может быть понято вне христианства. Подлинное единство истории есть религиозное единство. С у б ъ е к т о м всемирной истории, по Чаадаеву, является все человечество, но каждый народ имеет свою судьбу и особые пути – каждый народ есть н р а в с т в е н н а я л и ч н о с т ь. Нравственность как отдельного человека, так и целого народа воспитывается религией. В свою очередь, нравственность – необходимое условие прогресса.

Разделение христианства явилось одной из причин отставания России от передовых европейских стран.

ОТНОШЕНИЕ К СЛАВЯНОФИЛАМ. Что касается двух связанных между собой проблем – истинного патриотизма и критики славянофильства, то они решены Чаадаевым ясно и однозначно. «Истинный патриотизм» для него – это служение истине, как бы ли казалась она горькая. Патриотизм состоит в том, чтобы искоренять пороки своего отечества, от которых ни один народ не может быть гарантирован, и в том, чтобы способствовать развитию истинных достоинств нации.

Чаадаев был одним из первых и наиболее принципиальных критиков славянофильства начиная со времени, когда это течение только еще формировалось (в середине 1830 годов). Считает учение славянофилов «философией своей колокольни». Славянофильской философии истории он противопоставляет свою, пронизанную идеей единства народов, осознавших свою национальную самобытность. Он хочет, чтобы человеческий род стал «народом братьев».

Чаадаев говорит: Россия не дала еще никаких доказательств своего высокого призвания, но, судя по ее нынешнему состоянию, она способна со временем стать во главе человечества, если будет исполнено такое-то условие; славянофилы, напротив, утверждали, что Россия уже – и искони – владеет той силой, которая сумеет освободить род людской (гармоническим сочетанием разума и чувства в противоположность западному рационализму), так что все дело только в одном отрицательном условии; и их условие (отказ от пути, на который вывел Россию Петр Великий) было, как мы знаем, диаметрально противоположно чаадаевскому. Чаадаев скорбит о национальном самообмане, высмеивает ретроспективную утопию славянофилов, их пренебрежительное отношение к Западной Европе.

КУЛЬТУРА. Культура, пишет Чаадаев, представляя собою плод коллективной работы всех предшествующих поколений, достается каждому новому пришельцу даром.

Поэтому счастлив народ, родившийся поздно: он наследует все сокровища, накопленные человечеством; он без труда и страданий приобретает средства материального благосостояния, средства умственного и даже нравственного развития, добытые ценою бесчисленных ошибок и жертв, и даже самые заблуждения прошедших времен могут служить ему полезными уроками. Таково положение России: она во многих отношениях молода по сравнению со старой Европой и может даром наследовать богатства европейской культуры. Притом молодость – возраст, наиболее благоприятствующий и усвоению навыков и знаний, и быстрому развитию собственного духа.

Но в наследстве, которое досталось России, истина смешана с заблуждением. Его нельзя принять без разбора. И здесь-то главное основание нашей патриотической надежды: великая выгода России не только в том, что она может присвоить себе плоды чужих трудов, но в том, что ничто не мешает ей, приняв доброе, отвергнуть дурное. Народы с богатым прошлым лишены этой свободы, ибо прошедшая жизнь народа глубоко влияет на его настоящую жизнь. Пережитые события, страсти, мнения образуют в душе народа могучие пристрастия или наклонности, налагающие печать на все его существование, создающее в нем, так сказать, психическую атмосферу, из которой он не может вырваться даже тогда, когда чувствует ее вред.

Уже более полутора веков прошло со дня выхода в свет первого «Философического письма». Утихли споры (но не обсуждения, они продолжаются) по его поводу, доносы, официальное запрещение. Но до сих пор проблемы, поднятые автором остаются: патриотизм истинный или ложный, место каждого народа в мировой истории, нравственность как условие прогресса, свобода личности, роль религии в обществе, судьба человечества в современном мире. Главной же, занимающей исключительное место во всем наследии Чаадаева, является тема России, перспективы ее развития, ее судьба.

Чаадаев оставил русским мыслителям проблему альтернативности развития России, идею единства всех наций – всечеловечества, протест против национальной ограниченности, вопрос нравственного начала в истории. Сам о себе написал:

Слава Богу, я ни стихами, ни прозой не содействовал совращению своего отечества с верного пути.

Слава Богу, я не произнес ни одного слова, которое могло бы ввести в заблуждение общественное мнение.

Слава Богу, я всегда любил свое отечество в его интересах, а не в своих собственных.

Слава Богу, я не заблуждался относительно нравственных и материальных ресурсов своей страны.

Слава Богу, я не принимал отвлеченных систем и теорий за благо своей родины.

Слава Богу, успехи в салонах и в кружках я не ставил выше того, что считал истинным благом своего отечества.

Слава Богу, я не мирился с предрассудками и суеверием, дабы сохранить блага общественного положения – плода невежественного пристрастия к нескольким модным идеям.

О Чаадаеве пишут и спорят до сих пор. Его любили лучшие люди двух или трех поколений: Якушкин, Муравьевы, Тургенев, Пушкин, Грибоедов, Киреевский, Хомяков и Герцен. Тютчев, споривший с ним до ярости, говорил, что любит его «больше всех».

Баратынский, навестив его раз на Страстной неделе, сказал ему, что «в эти святые дни не находит более достойного употребления времени, как общение с ним».

«Он уважал всякую мысль, потому, что знал цену своей; при такой широкой умственной терпимости ему не трудно было поддерживать самые теплые личные отношения со своими противниками» (Гершензон). «Почти все мы знали Чаадаева,– отмечал А. С. Хомяков после его кончины,– многие его любили… Просвещенный ум, художественное чувство, благородное сердце – таковы те качества, которые всех к нему привлекали; но в такое время, когда, по-видимому, мысль погружалась в тяжкий и невольный сон, он особенно был дорог тем, что и сам бодрствовал, и других побуждал… Он не был ни деятелем-литератором, ни двигателем политической жизни, а между тем имя Чаадаева известно было и в Петербурге, и в бол ьшей части губерний русских почти всем образованным людям, не имевшим даже с ним никакого прямого столкновения». В двадцать первом веке Петр Яковлевич Чаадаев и нам интересен и нужен.

Мне довелось (посчастливилось!) в 1994 г. видеть в Российской государственной библиотеке (бывшая Ленинка, еще раньше – Румянцевский музей) выставку книг из личной библиотеки Чаадаева к 200-летию со дня рождения. Книги на европейских языках: по физике, биологии, астрономии и др. – с пометками на полях, подчеркиваниями и т. п. Душу охватило такое волнение, о нем приятно вспоминать.

«Чаадаев – одна из самых замечательных фигур XIX века. Лицо его не было расплывчатым, как лица многих русских людей, у него был резко очерченный профиль. Это был человек большого ума и больших дарований. Но он, подобно русскому народу, недостаточно себя актуализировал, остался в потенциальном состоянии… Он очень русский человек высшего слоя петровского периода русской истории. Он искал Царства Божьего на земле, ожидая новой эпохи Святого Духа, пришел к вере, что Россия скажет новое слово миру» (Бердяев).

Почему Чаадаев дал такую высокую оценку исторического пути, пройденного Западом?

Почему так негативно Чаадаев оценил историю России?

В чем русский философ видел причину «бесплодного» развития своей страны? Каков, по его мнению, выход из создавшейся ситуации?

Согласны ли Вы с Чаадаевым?

Имеет ли значение «негативный патриотизм» Чаадаева? Если да, то в чем он состоит?

Как относился Чаадаев к прошлому, настоящему и будущему России («Философическое письмо (первое)», «Апология сумасшедшего»)?

Как решает Чаадаев проблему культурно-исторического развития России с точки зрения Что пишет Чаадаев о происхождении разума? нравственности?

Как Чаадаев отноился к славянофилам?

В чем, по Чаадаеву, смысл и назначение истории?

Как понимал патриотизм Чаадаев?

Сочинения Чаадаев П. Я. Сочинения.– М., 1989.– 656 с.

Чаадаев П. Я. Полн. собр. соч. и избран. письма. Т. I-II.– М., 1991.

Чаадаев П. Я. Философические письма // Цена веков. П. Я. Чаадаев.– М., 1991.– С. 30–140.

Чаадаев П. Я. Апология сумасшедшего //Там же. С. 141–160.

Чаадаев П. Я. Философические письма. Письмо первое. //Россия глазами русского: Чаадаев, Леонтьев, Соловьев.– Спб., 1991.– 364 с.

Литература Бердяев Н. А. Русская идея.– М., 1997. Гл. II.

Бессонов Б. Н. Судьба России: Взгляд русских мыслителей. М., 1993.– С.10–18.

Герцен А. И. Былое и думы Гл. ХХХ.

Гершензон М. О. П. Я. Чаадаев. Жизнь и мышление.– СПб., 1908.– 320 с.

Ермичев А.А. Ладья у подножья креста. О проблеме разума у П.Я. Чаадаева // Вопросы философии.2000.№ 12. – С. 171–179.

Жихарев М. И. Докладная записка потомству о Петре Яковлевиче Чаадаеве //Русское общество 30-х годов XIX в. Люди и идеи: Мемуары современников. – М., 1989.– С. 43–119.

Зеньковский В. В. История русской философии. В 2-х т. Т. I.– Ростов-н-Д., 2004.– С.178–202.

Каменский З. А. Парадоксы Чаадаева // Чаадаев П. Я. Полн. собр. соч. и избран.

письма. Т. I-II. Т. I. Вступит. Статья.– М., 1991.– С. 9–85.

Лазарев В. В. Чаадаев.– М., 1986.– 112 с.

Лебедев А. А. Чаадаев.– М., Лосский Н. О. История русской философии. – М., 2000. – 493 с.

Русская философия. Малый энциклопедический словарь.– М., 1995. С.579–581.

Тарасов Б. Н. Чаадаев.– М., 1986.– 448 с.

Хомяков А. С. Несколько слов о философическом письме (напечатанном в 15 книжке «Телескопа») // Хомяков А. С. Сочинения. В двух т. Т. 1.– М., 1994.– С.

449–455.

Щеглова А.В. Радикальный монотеизм в историософии П.Я. Чаадаева // Филос.

науки. 2000 № 2.– С. 76-86.

П. Я Чаадаев: pro et contra. Личность и творчество Петра Чаадаева в оценке русских мыслителей и исследователей. – СПб., 1998.– 880 с.

Фрагменты сочинений печатаются по:

I. Чаадаев П. Я. Сочинения – М.: Правда, 1989.

II. Чаадаев П. Я. Полн. собр. соч. и избр. письма. В 2 т.– М.: Наука, 1991.

…мы никогда не шли вместе с другими народами, мы не принадлежим ни к одному из известных семейств человеческого рода, ни к Западу, ни к Востоку, и не имеем традиций ни того, ни другого. Мы стоим как бы вне времени, всемирное воспитание человеческого рода на нас не распространилось. Дивная связь человеческих идей в преемстве поколений и история человеческого духа, приведшие во всем остальном мире к его теперешнему состоянию, на нас не оказали никакого действия.

В домах наших мы как будто в лагере; в семьях мы имеем вид пришельцев; в городах мы похожи на кочевников, хуже кочевников, пасущих стада в наших степях, ибо те более привязаны к своим пустыням, нежели мы – к своим городам.

Окиньте взором все прожитые нами века, все занятые пространства – и вы не найдете ни одного приковывающего к себе воспоминания, ни одного почтенного памятника, который бы говорил о прошедшем с силою и рисовал его живо и картинно. Мы живем лишь в самом ограниченном настоящем, без прошедшего и без будущего, среди плоского застоя.

Народы – существа нравственные, точно так, как и отдельные личности. Их воспитывают века, как людей – годы… Про нас можно сказать, что мы составляем как бы исключение среди народов. Мы принадлежим к тем из них, которые как бы не входят составной частью в человечество, а существуют лишь для того, чтобы преподать великий урок миру. И, конечно, не пройдет без следа то наставление, которое суждено нам дать, но кто знает день, когда мы найдем себя среди человечества, и кто исчислит те бедствия, которые мы испытываем до свершения наших судеб?

… всем нам не хватает какой-то устойчивости, какой-то последовательности в уме, какой-то логики… в нашем взгляде есть что-то до странности неопределенное, холодное, неуверенное, напоминающее обличие народов, стоящих на самых низших ступенях социальной лестницы. В чужих краях, особенно на юге, где лица так одушевлены и выразительны, я столько раз сравнивал лица моих земляков с лицами местных жителей и бывал поражен этой немотой наших выражений.

Я, конечно, не утверждаю, что среди нас одни только пороки, а среди народов Европы одни добродетели, отнюдь нет.

А между тем, раскинувшись между двух великих делений мира, между Востоком и Западом, опираясь одним локтем на Китай, другим – на Германию, мы бы должны были сочетать в себе две великие основы духовной природы – воображение и разум и объединить в своем просвещении исторические судьбы всего земного шара. Не эту роль предоставило нам Провидение. Напротив, оно как будто совсем не занималось нашей судьбой… Наблюдая нас, можно бы сказать, что здесь сведен на нет всеобщий закон человечества. Одинокие в мире, мы миру ничего не дали, ничего у мира не взяли, мы не внесли в массу человеческих идей ни одной мысли, мы ни в чем не содействовали движению вперед человеческого разума, а все, что досталось нам от этого движения, мы исказили.

Одним словом, мы жили и сейчас еще живем лишь для того, чтобы преподать какой-то великий урок отдаленным потомкам, которые поймут его; пока, что бы там ни говорили, мы составляем пробел в порядке разумного существования.

Хотя мы и назывались христианами, но не двигались с места в то время, как христианство совершало свое величественное шествие по стезе, указанной ему божественным Основателем… Словом, новые судьбы человечества совершались не для нac. Мы не дожили до исторического сознания и не сохранили исторических воспоминаний; все прошлое осталось для нас в тумане.

Я вас спрашиваю: не нелепость ли господствующее у нас предположение, будто этот прогресс народов Европы, столь медленно совершившийся и притом под прямым и явным воздействием одной нравственной силы, мы можем себе сразу усвоить, да еще не дав себе ясного отчета в том, как он совершился?

В мире христианском все должно вести непременно к установлению совершенного строя на земле, да и ведет к этому на самом деле. Новый строй – Царство Божие, – который должен наступить благодаря искуплению… В день окончательного завершения дела искупления все сердца и все умы составят одно чувство и одну мысль, и падут все стены, разделяющие народы и вероисповедания.

… та сфера, в которой живут европейцы и которая одна лишь может привести человечество к его конечному назначению, есть результат влияния, произведенного на них религией.., а мы были откинуты к числу народов, которым суждено использовать воздействие христианства во всей силе лишь косвенно и с большим опозданием, то необходимо стремиться всеми способами оживить наши верования и дать нам воистину христианский импульс, ибо там все совершило христианство. Так вот что я имел в виду, говоря о необходимости снова начать у нас воспитание человеческого рода.

Я должен был показаться вам жестоким в отзывах о родине. Однако же я сказал только правду и даже еще не всю правду. Притом христианское сознание не терпит никакого ослепления и менее всех других – предрассудка национального, так как он более всего разделяет людей.

Состояние души нашей, как бы высоко мы ее ни настроили, зависит от окружающей обстановки. Мы живем в стране, столь бедной проявлениями идеального, что если мы не окружим себя в домашней жизни некоторой долей поэзии и хорошего вкуса, то легко можем утратить всякую деликатность чувства, всякое понятие об изящном. Одна из самых поразительных особенностей нашей своеобразной цивилизации заключается в пренебрежении удобствами и радостями жизни. Мы лишь с грехом пополам боремся с ненастьями разных времен года, и это при климате, о котором можно не в шутку спросить себя, был ли он предназначен для жизни разумных существ. Раз мы допустили некогда неосторожность поселиться в этом жестоком климате, то постараемся по крайней мере ныне устроиться в нем так, чтобы можно было несколько забыть его суровость.

… Приучитесь первые часы дня сделать как можно более значительными и торжественными, сразу вознесите душу на всю ту высоту, к какой она способна, устраняйте все, что может слишком на вас повлиять; при такой подготовке вы можете безбоязненно встретить те неблагоприятные впечатления, которые затем вас охватят… Надо избавиться от всякого суетного любопытства, расстраивающего и уродующего жизнь, и первым делом искоренить упорную склонность сердца увлекаться новинками, гоняться за злобами дня и вследствие этого постоянно с жадностью ожидать наступления дня завтрашнего. Иначе вы не обретете ни мира, ни благополучия, а одни только разочарования и отвращения… Я говорю о жизни, отличной от жизни толпы… Чем теснее вы свяжете внешнее с внутренним, видимое с невидимым, тем более приятным будет предстоящий вам путь. Не надо однако скрывать от себя и ожидающие вас трудности. Их в нашей стране так много, что всех и не перечесть. Здесь не торная дорога, где колесо жизни катится по наезженной колее: это тропа, по которой приходится продираться сквозь колючки и тернии, а подчас и сквозь чащу.

Многократно возвращаясь к основному началу нашей духовной деятельности, к движущим силам наших мыслей и наших поступков, невозможно не заметить, что значительная часть их определяется чем-то таким, что нам отнюдь не принадлежит. Все то благо, которое мы совершаем, есть прямое следствие присущей нам способности подчиняться неведомой силе: единственная действительная основа деятельности, исходящей от нас самих, связана с представлением о нашей выгоде в пределах того отрезка времени, который мы зовем жизнью; это не что иное, как инстинкт самосохранения, который присущ нам, как и всем одушевленным существам.

…воображаемое нами отвлеченное благо есть лишь то, чего мы желаем для самих себя, а устранить себя вполне нам никогда не удается: в том, что мы желаем для других, мы всегда учитываем собственное благо. И потому Высший Разум… предписал нам только одно: поступать с другими так, как мы желаем, чтобы поступали с нами.

… Впрочем, не подумайте, что нравственное учение философов не имеет с нашей точки зрения никакой ценности. Но мы знаем также, что истины эти не были выдуманы человеческим разумом, но были ему внушены свыше в различные эпохи общей жизни человечества.

А между тем, философы способны объяснять человека только через человека: они отделяют его от Бога и внушают ему мысль о том, будто он зависит только от себя самого. Считают, что существуют нравственные истины, которые может нам преподать одна только философия: это великое заблуждение. Для христианина все движение человеческого духа не что иное, как отражение непрерывного действия Бога на мир.

… Весь распорядок духовного мира есть следствие удивительного сочетания первоначальных понятий, брошенных самим Богом в нашу душу, с воздействием нашего разума на эти идеи… сохранение этих основ, их передача из века в век, от поколения к поколению определяется особыми законами.

Рассматривая религиозный вопрос в свете чистого умозрения, мы религией лишь завершаем вопрос философский. К тому же, как бы ни была сильна вера, разум должен уметь опираться на силы, заключенные в нем самом.

Нет иного разума, кроме разума подчиненного; это без сомнения так. …понимание того, что существуют две силы: одна – внутри нас находящаяся и несовершенная, другая – вне нас стоящая и совершенная,– само собой проникает в сознание человека.

Так понимаем мы первооснову мира духовного и, как видите, она вполне соответствует первооснове мира физического. Но первооснова мира физического кажется нам непреодолимой силой, которой все неизбежно подчиняется, а другая представляется лишь силой, действующей в сочетании с нашей собственной силой и до некоторой степени видоизменяемой последней.

Отчего, например, ни в одном из своих действий разум не возвышается до такой степени, как в математических исчислениях? Откуда эта чудодейственная мощь анализа в математике? Дело в том, что ум здесь действует в полном подчинении данному правилу. Отчего так много дает наблюдение в физике? Оттого, что оно… ставит разум по отношению к природе в смиренное положение, ему присущее.

Природа представляет собой не только материал для опыта и наблюдения, но также и образец для рассмотрения. Следовательно, сама природа внушает уму метод, которым он должен пользоваться для ее познания; … он только повинуется закону, который перед ним раскрывается в самом движении вещей.

Что касается побуждающего нас действовать начала, которое есть не что иное, как желание собственного блага, то к чему бы пришел род человеческий, если бы понятие об этом благе было одной лишь выдумкой нашего разума?

Как могло бы человечество в целом шествовать вперед в своем беспредельном прогрессе, если бы в сердце человека не было одного мирового понятия о благе, общего временам и всем странам…? В силу чего наши действия становятся нравственными?

Не делает ли их таковыми то повелительное чувство, которое заставляет нас покоряться закону, уважать истину? Но ведь закон только потому и закон, что он не от нас исходит; истина потому и истина, что она не выдумана нами.

Теперь посмотрим, что бы вышло, если бы человек мог довести свою подчиненность до совершенного лишения себя своей свободы. Это было бы высшей ступенью человеческого совершенства. …Один великий гений (Платон – Н. К.), когда-то сказал, что человек обладает воспоминанием о какой-то лучшей жизни; но чего он не сказал – это то, что утраченное и столь прекрасное существование может быть нами вновь обретено, что это всецело зависит от нас и не требует выхода из мира, который нас окружает.

… предельной точкой нашего прогресса только и может быть полное слияние нашей природы с природой всего мира, только таким образом может наш дух вознестись к полному совершенству, а это и есть подлинное выражение высшего разума.

Как бы ни называли эту нашу удивительную способность сливаться с тем, что происходит вокруг нас,– симпатией, любовью, состраданием – она присуща нашей природе. Мы при желании можем до такой степени сродниться с нравственным миром, что все совершающееся в нем мы будем переживать как происходящее с нами; более того, если даже мировые события нас и не очень заботят, довольно одной уже общей, но глубокой мысли о делах других людей: одного только внутреннего сознания нашей действительной связи с человечеством, чтобы заставить наше сердце сильнее биться в такт с судьбою всего человеческого рода, а все наши мысли и все наши поступки сливать с мыслями и поступками всех людей в одно созвучное целое.

Но так ли протекает жизнь кругом нас? Совсем наоборот. Закон духовной природы обнаруживается в жизни поздно и неясно, но, как вы видите, его вовсе не приходится измышлять, как и закон физический.

Впрочем, хотя нравственный закон пребывает вне нас и независимо от нашего знания его, совершенно так, как и закон физический, есть все же существенное различие между этими двумя законами. Бесчисленное множество людей жило и теперь еще живет без малейшего понятия о вещественных движущих силах природы; Бог восхотел, чтобы человеческий разум открывал их самостоятельно и постепенно. Но каким бы отсталым ни было разумное существо, как бы ни были ограничены его способности, оно всегда имеет некоторое понятие о начале, побуждающем его действовать. Чтобы размышлять, чтобы судить о вещах, необходимо иметь понятие о добре и зле. Отнимите у человека это понятие, и он не будет ни размышлять, ни судить, он не будет существом разумным. Этого понятия Бог не мог лишить нас ни на мгновение; он нас и создал с ним.

Как видите, все положительное наук, называемых точными, исходит из того, что они занимаются предметами ограниченными. Естественно, что ум, имея возможность полностью объять эти предметы, достиг в познании их высочайшей достоверности, ему доступной. Но вы видите также и то, что, как ни значительно прямое наше участие в создании этих истин, мы их все же не из себя извлекаем.

… место его (познанного предмета – Н. К.) в познавательной области должно находиться вне нас. Именно таковы естественные условия достоверности. А в каком положении, исходя из этого, окажемся мы по отношению к предметам в области духовной?

Где совершается моральное действие? В нас самих.

Что делаем мы, когда наблюдаем движение светил на небесном своде или движение жизненных сил в организме: когда занимаемся химией, астрономией, физикой, физиологией? Мы связываем факты, следующие в природе непосредственно друг за другом, и выводим из этого ближайшее заключение. Вот неизбежный путь опытного метода. Но, в порядке нравственном, известно ли вам что-нибудь, что бы совершилось в силу постоянного, неотвратимого закона, по которому вы могли бы делать заключение …и предугадывать последующее на основании предшествующего? Напротив, здесь совершается все лишь в силу свободных актов воли,.. все сводится здесь к действию хотения и свободы человека. К чему бы здесь был метод опытный? Ровно ни к чему.

С первого взгляда кажется, будто все силы природы сводятся к всемирному тяготению… Но есть еще другая сила, без которой тяготение ни к чему бы не привело: это Начальный толчок, или Отталкивание. На идее совокупного действия этих двух сил, как она дается наукой, покоится учение о Параллелизме двух миров: приходится только применить эту идею к сочетанию тех двух сил, которые нами ранее установлены в духовной области, одной – силы, сознаваемой нами,– это наша свободная воля, наше хотение, другой, нами не сознаваемой,– это действие на наше существо некоей вне нас лежащей силы.

Но покоряясь божественной власти, мы не имеем полного сознания этой власти;

поэтому она никогда не может попирать нашей свободы… Если провидение и определило мою судьбу бесповоротно, какое мне до этого дело, раз его власти я не ощущаю? Но с идеей о моей свободе связана другая ужасная идея, страшное, беспощадное следствие ее – злоупотребление моей свободой и зло как его последствие. Предположим, что одна единственная молекула вещества один только раз приняла движение произвольное… Что же при этом произойдет? Не потрясется ли тотчас весь порядок мироздания?

Понимаете ли вы, что это самое делает каждый из нас в каждое мгновение? Мы только и делаем, что вовлекаемся в произвольные действия и всякий раз потрясаем все мироздание. И эти ужасные опустошения в недрах творения мы производим не только внешними действиями, но каждым душевным движением, каждой из сокровеннейших наших мыслей. Таково зрелище, которое мы представляем Всевышнему. Почему же он терпит все это? Почему не выметет из пространства этот мир возмутившихся тварей? И еще удивительнее,– зачем наделил он их этой страшной силой? Он так восхотел. Сотворим человека по нашему образу и подобию, – сказал он. Этот образ Божий, его подобие – это наша свобода. Но сотворив нас столь удивительным образом, он к тому же одарил нас способностью знать, что мы противимся своему Создателю. Если бы не поучал нас Бог, разве мог бы существовать хотя бы мгновение мир, мы сами и что бы то ни было?

Разве все не превратилось бы вновь в хаос?

Подобно тому, как в природе всякая вещь связана со всем, что ей предшествует и что за ней следует, так и всякий отдельный человек и всякая мысль людей связаны со всеми людьми и со всеми человеческими мыслями, предшествующими и последующими.

Главным средством формирования душ без сомнения является слово: без него нельзя себе представить ни происхождения сознания в отдельной личности, ни его развития в человеческом роде.

А что такое мировое сознание? Это не что иное, как совокупность всех идей, которые живут в памяти людей. …идея становится достоянием всеобщего разума лишь в качестве традиции. Таковы всесильные воспоминания, в которых сосредоточен опыт поколений. Твердо установлено, что в каждом племени, всегда находятся некоторые представления о Высшем Существе, о добре и зле, о том, что справедливо и что несправедливо: без этих представлений невозможно было бы существование племени совершенно так же, как и без грубых продуктов земли, которую племя топчет, и деревьев, которые дают ему приют. Откуда эти представления? Никто этого не знает; предания – вот и все; докопаться до их происхождения невозможно: дети восприняли их от отцов и матерей – вот и вся их родословная… Я ручаюсь, что человек, очутившийся без родителей или иного человеческого существа, как только открылись на свет его глаза, если бы он ни разу не ощутил на себе взгляда одного из себе подобных, не услышал бы ни единого звука их голоса и в таком отчуждении вырос до сознательного возраста, ничем не отличался бы от других млекопитающих. Есть в нем, спрашиваю я, какая-нибудь мысль, которая бы не вытекала из небольшого круга понятий, вложенных в его голову матерью, кормилицей или другим человеческим существом в первые дни его бытия? Истинную природу человека составляет то, что из всех существ он один способен просвещаться беспредельно: в этом и состоит его превосходство над всеми созданиями. Но для того, чтобы он мог возвыситься до свойств мыслящего существа, необходимо, чтобы чело его озарилось лучом высшего разума. …в день создания человека Бог с ним беседовал и человек слушал и внимал ему:

таково истинное происхождение человеческого разума. В дальнейшем он частично утратил способность воспринимать голос Бога, это было естественным следствием дара полученной им неограниченной свободы. Но он не потерял воспоминания о первых божественных словах, которые воспринял его слух. Вот этот-то Божественный глагол к первому человеку, передаваемый от поколения к поколению, поражает человека в колыбели, он-то и вводит человека в мир сознаний и превращает его в мыслящее существо.

Таким образом, представление о том, будто человеческое существо является в мир с готовым разумом, не имеет, как вы видите, никакого основания ни в опытных данных, ни в отвлеченных доводах.

Лишенные общения с другими сознаниями, мы щипали бы траву, а не размышляли бы о своей природе. Если не согласиться с тем, что мысль человека есть мысль рода человеческого, то нет возможности понять, что она такое. …все выдающиеся умы составляют лишь части единого обширного разума.

В настоящее время разум, можно сказать, только и находит удовлетворение в истории; он постоянно обращается к прошедшему времени… Всякий народ, ясно воспринимая различные эпохи прошедшей жизни, видел бы в истинном свете и настоящее свое положение и умел бы предвидеть тот путь, который ему надлежит пройти в будущем. У всех народов образовалось бы истинное национальное сознание, состоящее из некоторого числа положительных идей, очевидных истин, выведенных на основе их воспоминаний, из твердых убеждений, которые господствовали бы над всеми умами и направляли бы их к одной и той же цели. И тогда национальности, которые до сих пор лишь разделяли людей, избавившись от ослепления и от страстного преследования своих интересов, объединились бы для достижения согласованного и всеобщего результата… Космополитическое будущее, обещаемое философией, не более, чем химера. Сначала надо заняться выработкой домашней нравственности народов, отличной от их политической морали; им надо сначала научиться знать и оценивать самих себя, как и отдельным личностям; они должны знать свои пороки и свои добродетели; они должны научиться раскаиваться в ошибках и преступлениях, ими совершенных, исправлять совершенное ими зло, упорствовать в добре, по пути которого они идут.

Нельзя не поражаться тому равнодушию, с которым долго относились к новой цивилизации. Между тем, как вы видите, понять ее должным образом и до конца истолковать – значит, до некоторой степени разрешить социальную задачу. В самом деле, разве она не заключает в себе работу всех протекших веков? А будущие века, разве они не будут простым следствием этой цивилизации? Итак, мы положительно наследники всего, что было сказано или совершено людьми, и нет такой точки на всей земле, которая лежала бы вне воздействия наших идей. Но как только произнесли слова о присущем человечеству свойстве идти к совершенству, о прогрессе человеческого ума, думают, что этим все сказано, все объяснено. Можно подумать, будто бы человек во все времена только и делал, что шел вперед, никогда не отступая назад; что в движении разумной природы никогда не было столкновений, поворотов в обратную сторону. …прогресс человеческой природы отнюдь не безграничен, как это воображают: есть предел, которого ему не удается переступить. Поэтому-то общества древнего мира не всегда подвигались вперед,..

…как только удовлетворен интерес материальный, человек не идет вперед, хорошо еще, если он не отступает. Таков факт. Не надо заблуждаться: в Греции, как и в Индостане, в Риме, как и в Японии, в Мексике, как и в Китае, вся умственная работа, как бы она ни была замечательна – в прошлом и настоящем, всегда вела и всегда будет вести к одному и тому же: поэзия, философия, искусство, все это служило и служит одной лишь телесной природе человека.

Одно только христианское общество действительно руководимо интересами мысли и души. В этом и состоит способность к усовершенствованию новых народов, в этом и заключается тайна их цивилизации. … поэтому христианские народы должны постоянно идти вперед. …у нас, наверное, никогда не будет ни китайской неподвижности, ни греческой упадочности, а тем менее – полного крушения нашей цивилизации. Для такого крушения весь земной шар должен быть разрушен до основания.

Если бы даже было целиком поглощено одно из двух полушарий, того, что сохранилось бы от наших дней во втором, хватило бы для восстановления человеческого разума.

Никогда, нет, никогда не остановится и не погибнет мысль, которая должна подчинить себе мир: для этого ее должно было бы поразить свыше особое повеление того, кто вложил ее в душу человека.

День, когда соединятся все христианские вероисповедания, будет днем, когда все отколовшиеся церкви должны будут признать в покаянии и в уничижении и посыпав голову пеплом, что, отделившись от Церкви-матери, они далеко отбросили от себя возвышенную молитву Спасителя: «Отче святый, сохрани их во имя Твое, тех, кого Ты даровал мне, да будут они одно, как мы одно».