Академическая коммуникация традиционно уподобляется беседе. Обычно эту беседу
представляют себе как встречу разделенных временем и пространством умов, неспешно дарящих друг другу радость познания. Иконоборцы от социальных исследований науки получали особое удовольствие, демонстрируя, что эта привлекательная картина насквозь фальшива. В реальности ученые судорожно заканчивают свои реплики в этом разговоре — статьи и книги — в ночь перед отправкой в печать, а журналы и полки новых поступлений в библиотеках проглядывают с ревнивым страхом обнаружить, что кто-то сказал все то же самое раньше них или что ими недополучены причитающиеся ссылки (например, [Traweek 1988]).
Сравнение с разговором, однако, можно Михаил Михайлович Соколов проводить и ради иных коннотаций, котоЕвропейский университет в Санкт-Петербурге рые оно подразумевает, и мы последуем [email protected] именно этим путем. Мы будем опираться на социологический анализ речевой коммуниКирилл Дмитриевич Титаев Европейский университет кации, в особенности в традиции Гоффмана в Санкт-Петербурге / [Goffman 1963; 1981] и Сакса [Sacks 1992], Национальный учащей нас, что всякий разговор должен исследовательский университет «Высшая школа экономики», пониматься как нетривиальное социальное Санкт-Петербург достижение. Беседа возможна, когда все [email protected] № 19
А Н Т Р О П О Л О Г И Ч Е С К И Й ФОРУМ
стороны соблюдают строгий набор правил1, руководящих, например, чередованием реплик или сменами темы. Небольшого неповиновения им достаточно, чтобы превратить любую коммуникацию в хаос. В свою очередь, следование этим правилам подразумевает следование другим, более общим, руководящим решением таких поведенческих задач, как распределение внимания, которое особенно занимало Гоффмана и будет особенно интересовать нас в этой статье. Далее, необходимость решения этих задач и их точные условия вытекают из более широкого определения социальной ситуации, в которой происходит разговор.
Взрослые в нашем обществе несут обязательства поддерживать определенный уровень бодрствования по отношению к окружающим, гарантирующим своевременную реакцию на поступающие от тех сигналы. Вариациям в социальных отношениях соответствуют вариации в уровне бдительности. Повсеместно от стоящих ниже ожидается, что они проявят больше внимания к стоящим выше, чем те к ним; стоящие ближе друг к другу в социальном смысле обладают правом и обязанностью интересоваться друг другом больше, чем стоящие дальше; вовлеченные в одно коллективное действие мысленно следят друг за другом, в отличие от тех, кто в этом действии не участвует. Распределение внимания, о котором свидетельствует поведение индивида, тем самым обнажает его определение ситуации — считает ли он себя стоящим выше или ниже других, ближе к ним или дальше, участником того же дела или нет. Ограничившись единственным примером, любого рода социальные узы, какого бы еще рода обязательства они ни содержали в себе, подразумевают поддержание осведомленности о том, когда исполнение этих обязательств понадобится. Поддерживаемый индивидом фокус внимания есть недвусмысленный сигнал о том, какие обязательства он готов выполнять. Никто не поверит, что взрослый, не интересующийся местонахождением своих детей, может быть хорошим родителем.
Поддержание разговора требует определенной концентрации внимания на его ходе. В свою очередь, всякий разговор служит какой-то цели, задаваемой ситуацией, в которой он развертывается. Те, кто систематически нарушают правила поддержания разговора, не уделяя ему достаточного внимания, вскоре обнаруживают, что они исключены из класса разговоропригодных. Это значит, что они выводятся за скобки ситуаций, Правомерность использования в этом контексте термина «правило» может вернуть нас к неизбывным дебатам о том, можно ли считать конверсационный анализ разновидностью этнометодологии.
Тех, кто верит, что ответ на этот вопрос утвердительный, мы просим читать слово «правило» как [правило].
241 ИССЛЕДОВАНИЯ Михаил Соколов, Кирилл Титаев. Провинциальная и туземная наука частью которых разговор является; если они физически присутствуют в них, то становятся его частью лишь в качестве пассивного предмета обсуждения. Выведение за скобки не обязательно является чем-то универсально социально неодобряемым — оно становится таковым, лишь если существует какое-то более общее определение ситуации, диктующее моральную или практическую необходимость участия.
В работах Гоффмана по социологии психиатрии многократно повторяется утверждение о том, что сами симптомы, приводящие к заключению в лечебницу, становятся таковыми не в силу того, что являются каким-то специфичным поведенческим паттерном, а в силу того, что они возникают в контексте неподходящих для них отношений. Многие из таких симптомов становятся симптомами именно постольку, поскольку напрямую нарушают разделяемые окружающими правила распределения внимания в ситуации. Пациент, ничем не показывающий, что слышит обращенные к нему реплики лечащего врача, считается кататоническим шизофреником. Девушка среднего класса, ничем не показывающая, что слышит обращенные к ней реплики малолетних париев, считается хорошо воспитанной [Goffman 1967: 137–148]. Разница между ними состоит не в поведенческом паттерне как таковом, а в том, что большинство членов нашего общества предполагают, что разумный пациент будет стремиться сотрудничать с доктором, а приличной девушке не приходится ждать ничего хорошего от авансов со стороны молодых людей определенного сорта.
Большинство типов разговора требует как минимум некоторой оперативной новизны реплик. Предполагается, что они ведутся, чтобы сообщить нечто новое1. Требование может быть более или менее жестким в зависимости от того, к какой разновидности принадлежит беседа. Здесь на одном полюсе находится салонная болтовня, требующая лишь, чтобы в течение одного вечера реплики не повторялись в точности перед одним и тем же кругом слушателей, а на противоположном — академическая коммуникация, в которой каждое высказывание содержит претензию на то, что никто и никогда не говорил этого раньше2. Как минимум отчасти, задачи распределения внимаЧто, разумеется, не всегда так. Большая часть разговоров в действительности поддерживается не в целях передачи информации, которая как будто циркулирует между его участниками (кто говорит о погоде, чтобы узнать что-то о погоде?). Практически никакой разговор, однако, не допускает прямого признания этого факта. Академические разговоры тут ничем не отличаются от всех прочих.
Лишь в некоторых регистрах. Мы не будем разбирать подробно контексты, в которых противоположное терпится или даже приветствуется, но отметим их существование. Например, некоторые академические церемониалы не только допускают, но и требуют практически идентичного повторения одних и тех же ритуальных фраз (обращение соискателя к диссертационному совету). Более глубоко, в академическом мире идеи, которые выдвигает индивид, никогда не должны слишком № 19
А Н Т Р О П О Л О Г И Ч Е С К И Й ФОРУМ
ния вытекают из необходимости соответствовать этим требованиям. Для того чтобы знать, что не повторяешь кого-то, надо быть уверенным, что слышал всех, кого следовало слушать.
В отношении правил, определяющих, кого следовало слушать, случае круг тех, кого следует держать в поле зрения, определяется тем, кого держит в поле зрения аудитория реплики. Чтобы не оказаться человеком, рассказавшим один и тот же анекдот дважды за вечер, надо знать, какие анекдоты в этот вечер уже слышали собравшиеся. В случае разговоров ex ante, круг тех, кого индивид обязан слышать, определяется заранее по какимто внешним критериям. Надо знать, кто из определенного круга людей рассказывал, а кто слышал какие анекдоты, даже если этот круг никогда не собирается вместе. То, что их не слышал никто из встретившейся сегодня части этого круга, вообще говоря, не будет достаточным оправданием, если впоследствии выяснится, что их слышал кто-то из отсутствующих.
Наука является крайним примером разговора ex ante. Основное императивное требование в отношении ученых состоит в том, что они обязаны поддерживать осведомленность о релевантных новостях в своей области, что значит, что они должны следить за работой всех остальных специалистов в ней. Есть глубокие причины, по которым правильному распределению внимания придается почти сакральное значение. Основной легитимационный миф науки, поднимающий ее в глазах самих ученых над другими сферами социальной жизни, — это кумулятивность, позволяющая каждому внести свой вклад в возведение общего строения и в этом смысле дающая ему бессмертие [Соколов 2009а]. Кумулятивность, однако, не возникает сама собой. Как и все остальные разновидности смысла в социальной жизни, она не открывается, а создается. Для того чтобы она существовала, нужно, чтобы все вели себя по правилам: держали в поле зрения все, что имеет отношение к их области, и фиксировали все значимые события в ней, а также своевременно оповещали остальных о своей работе. Те, кто пренебрегает этим, ставят под сомнение смысл жизни многих отличаться от идей его предшественников и тех, которые он сам высказывал раньше [Поланьи (1958)]. Разные коммуникативные регистры в разной степени терпимы и требовательны к сочетанию традиции и инновации, и некоторые особенно поощряют преемственность. Дежурный апологет качественных методов в социологии может получать приглашение за приглашением выразить в торжественной обстановке свое презрение к количественным, желательно примерно в тех же самых особенно удачных выражениях, что и прежде. Тем не менее регистры, в которых сообщение содержит большую долю новизны, считаются конститутивными для академической профессии.
А также легитимность всего научного предприятия в глазах не ученых, что может повлечь за собой самые тяжелые экономические и политические последствия.
Михаил Соколов, Кирилл Титаев. Провинциальная и туземная наука Неудивительно, что собирание вместе «пространств внимания» или «сцен», позволяющих охватывать свою область единым взглядом (организация конференций и издание журналов, говоря, является основным критерием, по которому Х признается достойным того, чтобы его услышали. Большая часть статей отклоняется рецензируемыми журналами из-за недостаточности обзора литературы; вступительные экзамены на
А Н Т Р О П О Л О Г И Ч Е С К И Й ФОРУМ
академическую область — никогда не удается выдержать в полном соответствии с нормативными рамками, особенно в социальных науках. Мы рассмотрим три: демографическую, тематическую и инфраструктурную.
Демографические проблемы. Прежде всего, как и в повседневном разговоре, в академической дискуссии есть естественные ограничения на число тех, кто может в ней участвовать. При той частоте реплик, которой требуют, в частности, современные меры публикационной производительности, это число составляет несколько десятков человек. Пятьдесят может быть вполне правдоподобной оценкой верхней границы числа тех, за чьей работой индивид может пристально следить1. Группа ученых, превышающая это число, уже не будет соответствовать идеалу «все слушают всех». Когда пороговая численность превышена, события могут пойти по одному из нескольких сценариев, которые можно отобразить графически.
Если мы нарисуем отношения поддержания внимания к работе друг друга внутри популяции ученых в виде стрелок, то получим один из графов, хорошо известных по учебникам социально-сетевого анализа (например, [Hanneman, Riddle 2005]). Три вариации здесь наиболее распространены. Ученые могут разбиться на группы по 50 человек, образовав изолированные монады, внутри которых все читают всех, но никто не знает, что происходит во внешнем мире. Они могут разбиться на немного меньшие группы (скажем, по 49 человек), поручив каждому из инсайдеров следить за тем, что происходит в одной из внешних групп, и сообщать им новости (это называется «small-world модели»). Они могут образовать значительно большее по численности скопление, у которого будет, однако, ядро все той же численности примерно в 50 человек и неограниченных размеров периферия. Члены ядра будут реагировать друг на друга и не будут обращать внимания на членов периферии. Члены периферии станут также следить за теми, кто принадлежит к ядру, хотя это внимание не будет обоюдным, и игнорировать других членов периферии.
Если предыдущие модели напоминают кружки в салоне, между которыми нет (в первом случае) или есть (во втором) какоето сообщение, то третья модель больше похожа на амфитеатр, в центре которого водружена сцена, на которой происходит Речь идет о социальных науках, где автором реплики обычно является индивид, диада или, самое большее, триада, а не исследовательский коллектив, состоящий из десятков человек, и доминирующей формой публикации является статья, а не, скажем, короткое сообщение. Тем не менее интересно, что в классической литературе по социологии науки обычно даются сходные оценки нормальной численности и для естественно-научных специализаций: [Crane 1969; Whitley Михаил Соколов, Кирилл Титаев. Провинциальная и туземная наука повсеместно считается учеными прискорбным обстоятельством, но еще не подрывает легитимности научной коммуникации в целом. Правило «каждый следит за значимым развитием своей области» может быть соблюдено за счет прогрессирующего сокращения широты областей и, возможно, повышения политологи или теоретических аспектах истории и антропологии. Каждая из этих дисциплин постоянно рискует разделиться на группы, использующие разные определения того, что релевантно, и соглашающиеся рассматривать лишь тех, кто использует только то же определение, как полноценных коллег, границы. Представьте себе молодого антрополога, который изучает семейную организацию определенного племени. Безусловно, вводная часть диссертации должна перечислить все уже написанное по этой узкой теме и продемонстрировать новизну его выводов в этом контексте. Дальше, однако, он, вероятно, захочет прочитать все написанное об этом племени вообще. Это усложнит работу и отложит завершение диссертации на несколько месяцев. Потом дела могут пойти еще хуже:
только содержания хрестоматии с классическими текстами и текущей периодики). Наконец, в качестве последнего аккорда, к ужасу научного руководителя, аспирант может обнаружить, что психоанализ и социология тоже имеют что сказать на эту тему и великие предшественники вроде Эдварда Сэпира и Клода Леви-Строса считали их знание обязательным, а заодно что говорить чтолибо вообще опрометчиво, не освоив философии языка. Значительная часть ориентированных на аспирантов пособий по академическому письму в главах, посвященных составлению обзоров литературы, в действительности учит тому, как побороть панику, остановиться в какой-то момент в этом
А Н Т Р О П О Л О Г И Ч Е С К И Й ФОРУМ
другие с самого начала приняли неверное решение и прожили академическую жизнь, лишенную всякого смысла1.
Такие дискуссии являются, помимо всего прочего, естественными локусами академической солидарности и могут ожесточенно конкурировать между собой за экономические и политические ресурсы. Их представления о релевантности часто отражают конкурирующие философии науки (можно ли заниматься, скажем, историей, не будучи знакомым с последними достижениями эпистемологии или математической статистики?) и обычно легко поддаются экспликации. Однако нечто подобное им может хронически возникать и в иных, менее отчетливо осознаваемых обстоятельствах, в которых по какой-то причине формируется несколько фокусов коммуникации, вроде бы частично тематически перекрывающихся друг другом, но при этом в значительной мере изолированных. Эти обстоятельства принадлежат к тому типу, который выше был назван «инфраструктурным».
Инфраструктурные проблемы. Однако перед тем, как перейти к ним, соотнесем дискуссии в науке с еще одним институтом, который представляет собой социальную драматизацию того же первичного процесса распределения внимания2, — ритуализированным обменом визитами, которые представляли собой способ утверждения статуса во многих разновидностях праздных высших классов. Посещение друг друга было основным (в смысле ощущаемой значимости, если не в смысле уделяемого ему времени) занятием многих аристократий3. Дома, в которые члены семьи получали приглашения, а также список тех, кто принял приглашения посетить их, были основным показателем социальной позиции семьи4. Аналогия легко расРичард Уайтли называет дисциплины, успешно справившиеся с установлением легитимной внутренней классификации, позволяющей выделять все новые внутренние области, «зонтичными», а те, которые не обзавелись таким принципом, — «политеистическими» [Whitley 1976]. Примерно в то время, когда он писал эту статью, социология проделала часть пути в направлении зонтичности за счет освоения словаря «перспектив». Этот словарь, однако, в лучшем случае был паллиативом, поскольку границы между самими перспективами (а) не поддавались сколько-нибудь точному определению;
(б) подразумевали огромные потери в ощущении осмысленности работы (см. далее).
Читатели, склонные к такого рода экзегетике, легко разгадают, что авторы стоят на дюркгеймианской позиции по отношению к социальному порядку, предполагающей, что любая устойчивая его форма строится по модели, знакомой нам по личным соприкосновениям лицом к лицу. «Порядок интеракции» есть подлинный фундамент любого общественного устройства [Durkheim (1912)].Так же как научная коммуникация строится по модели разговора, прочие институты так или иначе эксплуатируют наиболее интимно знакомые нам формы взаимодействия.
Классические социологические описания содержатся в: [Элиас 2002 (1969)] и [Zorbaugh 1929].
Имели значение также, разумеется, форматы мероприятия: некоторые были более демократичны, чем прочие. Так, Зорбо в описании траектории social climber на чикагском «Золотом берегу» 1920-х отмечает, что визиты, в которых родители появлялись как сопровождающие своих детей лица, отличались несравненно большей открытостью, поскольку детям прощалась неразборчивость в социальных связях, которая никогда не сошла бы с рук их родителям [Zorbaugh 1929: 46–69]. Штурм социального Олимпа стоило начинать с детских утренников.
Михаил Соколов, Кирилл Титаев. Провинциальная и туземная наука claims, сколько в том, чтобы подтвердить, что автор осуществил правильный набор визитов, и наоборот, получение цитирований означало, что многие удостоили визитом его (например, [Hargens 2000]).
эксклюзии каждым из них в отдельности, однако, сдерживаются тем, что и его собственный статус определяется правильностью выбора домов для посещения. Не посещать того, кого посетили уже все, — значит выглядеть исключенным из своего Представим себе теперь группу, часть которой отказывает в ответных визитах другой. Дальнейшие события могут идти по одному из двух сценариев. Исключенные могут принять свое место в порядке клевания и радоваться даже небольшому индивидуальному продвижению вверх в иерархии. Они могут объявить
А Н Т Р О П О Л О Г И Ч Е С К И Й ФОРУМ
И здесь мы встречаемся с последним, инфраструктурным, фактором, вмешивающимся в соответствие дискуссии нормативному образцу. Он, в действительности, объединяет три разнородных составляющих — географическую, политическую и социализационную1. Во-первых, то, кто кого слышит в академическом мире, определяется в том числе физической дистанцией. Преодоление пространства требует затрат. Те, кто находится рядом, имеют больше шансов услышать друг друга, причем зависимость тем сильнее, чем жестче ограничен бюджет. Во-вторых, многие финансовые и юридические рамки так или иначе поощряют сотрудничество внутри одного национального государства, а не между ними. Достаточно вспомнить, насколько сложной условия большинства российских грантов делают выплату денег иностранцу. В-третьих, остаются дистанции, которые вытекают не из характера специализации (такие изолируют дискуссии совершенно легитимно), а из различий в естественном языке. Все вместе они создают мощную тенденцию к регионализации и национализации научной коммуникации [Luukkonen et al. 1992; Wagner, Leydesdorff 2003]. В результате, прежде чем начать говорить, ученым приходится выбирать между аудиториями, структурированными не по тематическому, а по инфраструктурному признаку — писать на этом или том языке, публиковаться тут или там — осознавая, что другая, не целевая, аудитория их Как выбирают, в каком разговоре участвовать в этой ситуации?
Здесь есть два соображения: эффективность доступа и легитимность суждения об относительной ценности разговоров.
Если они примерно равноценны, то говорящий может безбоязненно сосредоточиться на том разговоре, к которому он обладает лучшим техническим доступом (то же самое, разумеется, относится к ситуации, когда этот разговор считается внутренне У эффективности доступа, в свою очередь, есть два измерения:
доступ к слушанию и доступ к говорению. Можно искренне желать услышать своих северокорейских коллег, но, учитывая расстояние, издержки политического климата и сложность языка, осознавать, что усилия, потраченные на получение одного бита информации из Страны Утренней Свежести, могли бы дать несколько мегабайт из более доступного источника.
Инфраструктура понимается здесь как совокупность обеспечивающих коммуникацию ресурсов, которые рассматриваются самими коммуницирующими как вспомогательные или служебные и в качестве таковых с легким сердцем оставляются в стороне при всяком «обсуждении по существу». Характерным образом, они по возможности делаются невидимыми — или физически (как трубы или провода в современном городе), или нарративно [Хархордин, Алапуро, Бычкова 2013].
«