«ОСОБЕННОСТИ ФУНКЦИОНИРОВАНИЯ ПРЕЦЕДЕНТНЫХ ФЕНОМЕНОВ В ДЕТЕКТИВНОМ ДИСКУРСЕ (на материале английского и русского языков) ...»

Министерство образования и наук

и Российской Федерации

Федеральное государственное бюджетное образовательное учреждение

высшего профессионального образования

«КЕМЕРОВСКИЙ ГОСУДАРСТВЕННЫЙ УНИВЕРСИТЕТ»

На правах рукописи

ЗАВЬЯЛОВА ГАЛИНА АЛЕКСАНДРОВНА

ОСОБЕННОСТИ ФУНКЦИОНИРОВАНИЯ ПРЕЦЕДЕНТНЫХ

ФЕНОМЕНОВ В ДЕТЕКТИВНОМ ДИСКУРСЕ

(на материале английского и русского языков) Специальность 10.02.19 – теория языка Диссертация на соискание ученой степени кандидата филологических наук

Научный руководитель:

кандидат филологических наук, доцент Л. П. Прохорова Кемерово

ОГЛАВЛЕНИЕ

ВВЕДЕНИЕ.………………………………………………………………………….

ГЛАВА I. ОСНОВЫ ТЕОРИИ ПРЕЦЕДЕНТНОСТИ

И ТИПЫПРЕЦЕДЕНТНЫХ ФЕНОМЕНОВ …………………………………… 1.1. Теоретические предпосылки возникновения теории прецедентности…. 1.2. К разграничению категорий интертекстуальности и прецедентности…. 1.3. Исследование категории прецедентности в рамках лингвокультурологического подхода …………………………………….. 1.4. Способы классификации прецедентных феноменов ……………………. 1.4.1.Прецедентный текст как эталон восприятия других текстов……... 1.4.2. Прецедентное высказывание как особая единица дискурса……… 1.4.3.Прецедентное имя как один из важнейших ядерных элементов когнитивной базы…………………………………………………………... 1.4.4. Прецедентная ситуация как собственно когнитивный феномен…. ВЫВОДЫ ПО ГЛАВЕ I…………………………………………………………….

ГЛАВА II. ОТ ДЕТЕКТИВНОГО ЖАНРА К ДЕТЕКТИВНОМУ

ДИСКУРСУ………………………………………………………………………… 2.1. Развитие и становление детективного жанра…………………………….. 2.2. Композиционные особенности детективного жанра ……………..……... 2.3. Способы типологизации детективных текстов…………………………... 2.4. Детектив как когнитивно-артикулированный дискурс………………….. 2.4.1. О разграничении понятий «детективный жанр»

и «детективный дискурс»……………………………………………………..... 2.4.2. Когнитивные модели в детективном дискурсе………………………… ВЫВОДЫ ПО ГЛАВЕ II……………………………………………………….…...

ГЛАВА III. СПОСОБЫ АКТУАЛИЗАЦИИ ПРЕЦЕДЕНТНЫХ ФЕНОМЕНОВ

В ДЕТЕКТИВНОМ ДИСКУРСЕ....……………………………………………….. 3.1. Специфика источников прецедентности в детективном дискурсе……….... 3.2. Прецедентный текст как основа сценарного контура детективного дискурса……………………………………………………………... 3.3. Прецедентное имя и прецедентная ситуация в создании персонажного контура детективного дискурса…………………………………. 3.4. Реализация когнитивной игровой стратегии в детективном дискурсе…… 3.5. Роль прецедентных феноменов в построении тайны и загадки в детективном дискурсе………………………………………...………………… 3.6. Трансформация прототипической модели в постмодернистском детективе…………………………………………………………………………... 3.7. Актуализация концептов прецедентных жанров в детективе……………... 3.8. Культуроспецифическое функционирование прецедентных феноменов в детективном дискурсе…………………………………………………………... ВЫВОДЫ ПО ГЛАВЕ III………………………………………………………… ЗАКЛЮЧЕНИЕ

СПИСОК ИСПОЛЬЗОВАННОЙ ЛИТЕРАТУРЫ……………………………… СПИСОК ИСПОЛЬЗОВАННЫХ СЛОВАРЕЙ………………………………..... СПИСОК ИСТОЧНИКОВ ПРИМЕРОВ…………………………………….…...

ВВЕДЕНИЕ

Согласно семиотической теории культуры, тексты функционируют в текстовом пространстве (семиосфере), находясь в постоянном взаимодействии. На определнном этапе своего «существования» некоторые тексты приобретают сверхличностную значимость, становятся актуальными для того или иного социума, постоянно возобновляются в дискурсе членов данного сообщества, реинтерпретируются в различных знаковых системах. Такие тексты приобретают статус прецедентных и, став эталонными для данной лингвокультуры, задают алгоритм восприятия других текстов.

Теория прецедентности текстов культуры в рамках лингвокультурологического подхода разрабатывается в двух направлениях – коммуникативнопрагматическом, в котором анализируется функционирование прецедентных феноменов в речи носителей языка [Бурвикова, 1994, 1996; Караулов, 1987, 1999; Костомаров, 1994, 1996 и др.], и в когнитивном, рассматривающем прецедентные феномены с позиции их восприятия и интерпретации коммуникантами в процессе общения [Гудков, 1996, 1997, 1998, 2000; Захаренко, 1997; Красных, 1998, 2002, 2003; Слышкин, 2000, 2004 и др.].

Введение в дискурс прецедентных текстов, по утверждению Ю. Н. Караулова, будучи всегда выходом за рамки ординарности в использовании языка, выявляет «глубинные свойства языковой личности, обусловленные либо доминирующими целями, мотивами, установками, либо ситуативными интенциональностями» [Караулов, 1987, c. 241].

Исследованию феномена прецедентности посвящено значительное количество научных работ. Рассматриваются функции прецедентных феноменов в формировании когнитивных моделей этнических ситуаций в публицистическом тексте [Немирова, 2006], в сопоставительном аспекте исследуются закономерности употребления прецедентных феноменов в дискурсе российских и американских президентских выборов [Ворожцова 2007], изучается прагматический потенциал прецедентных феноменов в рекламном дискурсе [Чащина, 2008]. А.В. Кремнева исследует функционирование библейских прецедентных феноменов в пространстве художественного текста с позиции лингвистики текста и психолингвистики [Кремнева, 1999], типологические свойства библейского текста как прецедентного феномена в когнитивном и лингвокультурологическом аспектах рассматриваются Н. М. Орловой [Орлова, 2010]. Прецедентный интекст анализируется с точки зрения межъязыковой эквивалентности перевода на русский и немецкий языки [Саксонова, 2001]. Выявляются языковые, психологические и лингвокультурные факторы, влияющие на функционирование прецедентных феноменов в художественном дискурсе разных лингвокультурных сообществ, описывается инвариантная часть русского и английского когнитивных пространств [Банникова, 2004]. Рассматривается механизм функционирования прецедентности в постмодернистском дискурсе [Попова, 2012].

Детективный текст, детективный жанр и детективный дискурс также находятся в фокусе внимания исследователей [Ватолина, 2006, 2011; Дудина, 2008; Лесков, 2005; Петрова, 2004; Филистова, 2007]. Так, в рамках когнитивной лингвистики и нарратологии изучается концептуально-структурное пространство детективных рассказов [Филистова, 2007], в рамках когнитивно-дискурсивной парадигмы анализируются лексические и структурнокомпозиционные особенности детектива [Лесков, 2005], дискурсивное пространство детективного текста [Дудина, 2008], в рамках прагмалингвистики исследуется речевое поведение авторов детективов и речевая деятельность носителей языка [Петрова, 2004].

Актуальность данной работы обусловлена интересом современной лингвистической науки к явлению прецедентности и прецедентным феноменам, исследуемым в функциональном и когнитивном аспектах. Прецедентные феномены связаны с коллективными инвариантными представлениями «культурных предметов», их национально детерминированными минимизированными представлениями. Данное исследование выполнено в рамках комплексного подхода, сочетающего элементы когнитивно-дискурсивного, лингвостилистического и лингвокультурологического направлений.

Объектомработы является дискурсивное пространство детективного текста, рассматриваемое как поле функционирования прецедентных феноменов, использование которых способствует реализации текстуальных стратегий в детективе.

Предметом исследованияявляются типы прецедентных феноменов, их источники и модели их функционирования в детективном дискурсе.

Гипотеза работызаключается в том, что специфика детективного дискурса обусловливает особенности функционирования прецедентных феноменов в данном дискурсе. Характер функционирования прецедентных феноменов в когнитивной модели детектива определяется типом детектива. Включения в текст детектива прецедентных феноменов приводят к его трансформациям как на уровне структуры, так и на уровне смысла, создавая различные уровни восприятия.

Целью работы является анализ взаимосвязи прецедентных феноменов с основными элементами когнитивной модели детективного дискурса. Для достижения этой цели необходимо решить ряд задач:

1. Проанализировать понятийно-терминологический аппарат современных исследований в области теории прецедентности, детективного жанра и детективного дискурса.

2. Уточнить статус и раскрыть характер отношений соположенных понятий «детективный жанр» и «детективный дискурс».

3. Изучить способы актуализации прецедентных феноменов в детективном дискурсе, для этого:

а) определить источники прецедентности в детективном дискурсе;

б) выделить и описать основные типы прецедентных феноменов, предпочтительных для детективного дискурса;

в) проанализировать прецедентные феномены, связанные с основными элементами когнитивной модели детективного дискурса – сценарным и персонажным контурами;

г) определить национально-культурную обусловленность использования прецедентных феноменов в детективном дискурсе.

Материалом исследования послужили детективные тексты английских авторов – А. Кристи «One, Two, BuckleMyShoe» («Раз, два, три, туфлю застегни»), «TenLittleNiggers» («Десять негритят»), «TheMysteryoftheSpanishChest» («Тайна испанского сундука»), «Five Little Pigs» («Пять поросят») «APocketFullofRye»

«TheBlueCross» («Сапфировый крест»), «TheArrowofHeaven» («Небесная стрела»), «TheSignoftheBrokenSword» («Сломанная шпага»), «TheDoomofDarnways» («Злой рок семьи Дарнуэй»), «ThePurpleWig» («Лиловый парик»), а также русского автора Б. Акунина «Ф.М.», «Чайка», «Гамлет», «Смерть Ахиллеса», «Алтын-Толобас», «Алмазная колесница» общим объмом страницы.

Выбор материала обусловлен тем, что в данных текстах представлены два типа детективов, отражающих две контрастные модели: классический детектив (аналитический детектив, или детектив-загадка) и постмодернистский детектив. Во всех анализируемых текстах этих разновидностей присутствуют отсылки к прецедентным феноменам, при этом, в каждом случае авторские стратегии реализуются по-разному.

Теоретической базой работы послужили исследования, посвящнные анализу дискурса (Т. А. ван Дейк, В. Б. Кашкин и др.), работы в области исследования детективного жанра (С. Бавин, Н. Н. Вольский, С. С. Ван Дайн, Р. Нокс, Т. Кестхейи, Я. Маркулан и др.), интертекстуальности (Р. Барт, Л. П. Прохорова, Н. А. Фатеева, Н. А. Кузьмина) и лингвокультурологии (Н. Д. Арутюнова, В.В. Воробьев, В. Г. Костомаров, В. А. Маслова, Г. Г. Слышкин, С. И. Сметанина, Ю. А. Сорокин, А. Е. Супрун), в том числе теории прецедентных феноменов, рассматриваемых с точки зрения лингвокогнитивного и функционального аспектов (Д. В. Багаева, Д. Б. Гудков, И. В. Захаренко, В. В. Красных).

Методы исследования. Для достижения поставленной цели в ходе работы использована комплексная методика, включающая методику когнитивно-дискурсивного анализа (моделирование, контекстуальный, интерпретативный анализ), а также элементы лингвокультурологического, интертекстуального, лингвостилистического и литературоведческого анализа.

Научная новизна. В работе впервые исследуются функции прецедентных феноменов в когнитивной модели детективного дискурса. Предложена методика анализа взаимосвязи типов прецедентных феноменов с основными элементами когнитивной модели детективного дискурса – сценарным и персонажным контурами.

Положения, выносимые на защиту:

1. Прецедентные феномены выступают в качестве заложенных в тексте механизмов, детерминирующих структуру и интерпретацию детективного текста читателем.

2. В когнитивной модели классического детектива прецедентные феномены выступают в качестве опорных точек либо персонажного, либо сценарного когнитивных контуров, в то время как в постмодернистском детективе прецедентные феномены не только участвуют в построении когнитивных контуров, но и способствуют реализации таких постмодернистских примов, как принцип двойного кодирования и смена семиотического кода. Это приводит к визуализации текста, к его восприятию читателем как открытого текста, предполагающего множественность интерпретаций, а следовательно, к усложнению и размыванию когнитивной модели.

3. Прецедентные феномены выполняют функцию создания игрового элемента в детективе, при этом, если в классическом детективе элемент игры связан с детективной загадкой, то в постмодернистском детективе игровая модальность пронизывает все уровни организации текста.

4. Прецедентные феномены играют важную роль в создании эффекта обманутого ожидания и характеризуют персонажей с позиции функции, выполняемой ими в детективном дискурсе.

Теоретическая значимость. Исследование расширяет представления о прецедентности как о ключевом феномене современной лингвокультурной парадигмы. В работе вносятся уточнения в разграничение категорий интертекстуальности и прецедентности, подчеркивается, что в фокусе внимания теории интертекстуальности находятся межтекстовые отношения, в то время как прецедентность отражает отношения между текстом и сознанием языковой личности.

Практическая значимостьисследования обусловлена возможностью применения его результатов в когнитивно-дискурсивном, лингвокультурологическом, а также лингвостилистическом анализе художественных текстов разных жанров. Предложенная комплексная методика может быть применена для выявления связи типов прецедентных феноменов с основными элементами различных жанров.

Апробация работы. Основные положения работы были представленыв докладах на научном семинаре кафедры английской филологии № 2 Кемеровского государственного университета. Результаты исследования на различных его этапах излагались на II Международной конференции «Изменяющаяся Россия и славянский мир: новые парадигмы и новые решения в когнитивной лингвистике» (Кемерово, 2009 г.), на IX ежегодной Международной научной конференции «Языки в современном мире» (Томск, 2010 г.), на XXI Международной научной конференции «Язык и культура» (Томск, 2010 г.), на IV и V Международных научных конференциях «Концепт и Культура» (Кемерово, 2010 г., 2012 г.), на I Международной научной конференции «Функционально-когнитивный анализ языковых единиц и его аппликативный потенциал» (Барнаул, 5-7 октября 2011 г.) и нашли отражение в публикациях, в том числе в 3 публикациях в научных журналах «Сибирский филологический журнал», «Вестник КемГУ» и «Вестник ЧелГУ», включнных в перечень ВАК РФ.

Структура работы. Диссертация состоит из введения, трх глав, заключения, списка использованной литературы, списка использованных словарей и списка источников примеров.

Во Введенииобосновываются выбор темы, е актуальность и научная новизна, определяются объект, предмет и задачи исследования, выдвигается гипотеза диссертации, перечисляются применнные методы и примы, устанавливаются исходные теоретические позиции, формулируются положения, выносимые на защиту, характеризуется анализируемый материал, датся краткий обзор научных позиций лингвистов, определяющих современные подходы к проблемам прецедентности, к проблемам взаимоотношений детективного дискурса и детективного жанра.

В первой главе диссертации излагаются теории, посвящнные прецедентности как лингвокультурному феномену, в основе которого лежат интертекстуальные связи, рассматриваются различные типы прецедентных феноменов и их функции.

Во второй главе рассматривается специфика взаимоотношений между детективным жанром и детективным дискурсом, анализируются структурные особенности и когнитивные модели детективного дискурса.

В третьей главе выделяются основные типы прецедентных феноменов, предпочтительные для детективного дискурса; рассматриваются источники прецедентности в детективе; исследуется функционирование прецедентных феноменов в персонажном и сценарном когнитивных контурах детективного дискурса, а также связь типов прецедентных феноменов с основными характеристиками детектива; определяется национальнокультурная обусловленность использования прецедентных феноменов в детективном дискурсе.

В заключенииподводятся итоги проделаннойработы и намечаются перспективы для дальнейшего исследования.

ГЛАВА I. ОСНОВЫ ТЕОРИИ ПРЕЦЕДЕНТНОСТИ

И ТИПЫ ПРЕЦЕДЕНТНЫХ ФЕНОМЕНОВ

1.1. Теоретические предпосылки возникновения Изучением проблемы текста занимались многие отечественные и зарубежные учные: И. В. Арнольд [Арнольд, 1992, 1993, 1995], Р. Барт [Барт, 1989], М. М. Бахтин [Бахтин, 1986], Ж. Деррида [Деррида, 1967], Ж. Женетт [Женетт, 1998], Ю. Кристева [Кристева, 1995], Ю. М. Лотман [Лотман, 1981, 1984, 1992], В. Н. Топоров [Топоров, 1983] и др.

М. М. Бахтин понимал текст как включнное в речевое общение высказывание, своеобразную монаду, отражающую в себе все тексты в пределе данной смысловой сферы [Бахтин, 2000]. Описывая отношения текста с другими текстами, учный говорит о событии жизни текста, которое реализуется на границе двух сознаний и представляет собой диалог текста как предмета изучения и создаваемого обрамляющего, реагирующего контекста [Бахтин, 2000, c. 303].

Исследования текста в рамках структурно-семиотического направления представлены работами Р. Барта, Ж. Женетта, Ю. Кристевой, Ю. М. Лотмана, Ц. Тодорова.

Р. Барт подчркивал многомерный характер текста, «где сочетаются и спорят друг с другом различные виды письма, ни один из которых не является исходным» [Барт, 1989, c. 388-389]. Текст динамичен, он постоянно развивается и, обладая множественностью смыслов, движется сквозь них. Он не поддатся классифицированию, делению на жанры, т.к. способен «взламывать старые рубрики». При этом, в отличие от произведения, текст не материален, он существует только в дискурсе [Barthes, 1984].

Семиотическая теория представляет культуру как «сложно устроенный текст, распадающийся на иерархию «текстов в текстах» и образующий сложные переплетения текстов» [Лотман, 1992, c. 160]. Эти тексты постоянно взаимодействуют между собой, образуя «текстовое пространство» – множество вербальных и невербальных текстов.

Создав учение о семиосфере, Ю. М. Лотман расширил понятие текста.

Текст, по утверждению Ю. М. Лотмана, это «сложное устройство, хранящее многообразные коды, способное трансформировать получаемые сообщения и порождать новые, как информационный генератор, обладающий чертами интеллектуальной личности» [Там же,с. 132]. Однако в изоляции любое мыслящее устройство работать не может, следовательно, текст представляется мыслящим устройством, приводимым в движение другим, поступающим извне текстом [Там же, с. 27-28]. Вводимый в структурное поле текста внешний текст создат новое сообщение, при этом изменению подвергается как сам вводимый текст, так и «вся семиотическая ситуация внутри текстового мира, в который он вводится» [Там же, с. 153].

В. Н. Топоровым. Мифопоэтическая Вселенная представляется учным как «широкое, развртывающееся вовне, открытое, свободное» пространство, поддающееся членению (анализу) и соединению (синтезу) [Топоров, 1983, c.

240]. Процесс собирания изначально «разбросанного» пространства как иерархизованной структуры соподчиннных целому смыслов осуществляется через мир вещей и человека. Текст имеет сходство с пространством, он «пространствен» и, следовательно, открыт, свободен. Текст может быть образом самого пространства, и тогда он выступает как пространство, описывающее само себя, часть, говорящая о целом, к которому она принадлежит. Подобный метонимический перенос, понимаемый в «спациальном» ракурсе, подразумевает «соотнесение части пространства со своей собственной частью или смежной частью того же пространства» [Топоров, 1983, c. 241].

Описывая отношения текста и пространства как части и целого, В. Н. Топоров говорит о пространстве мифопоэтическом и о сакральных, космогонических текстах, однако основные элементы мифопоэтического пространства – центр и путь – могут быть обнаружены и при анализе других текстов, например, сказки, восходящей к тем же мифам, а также детектива, исследуемого в данной работе. Так, среди двух видов горизонтального пути («пути к сакральному центру» и «пути к чужой и страшной периферии») второй путь, по утверждению самого автора, «реализуется в текстах, типичным примером которых могут служить заговоры или некоторые виды сказок, в которых изображается возрастание энтропии и ужаса по мере развертывания пути: домдворполелес, болото, теснинаяма, дыра, колодец, пещераиное царство» [Топоров, 1983, c. 262]. Обретение сакральных ценностей происходит в данном случае не при постепенном приближении к ним, а, наоборот, при удалении, а затем – при внезапном поединке со злом.

На основе анализа концепции диалогизма М. М. Бахтина Ю. Кристевой был введн термин «интертекстуальность», обозначающий онтологическое свойство текста, в силу которого текст порождается как интертекст и может быть понят только в связи с другими текстами [Кристева, 1967]. Текст рассматривается как мозаика цитат, т.к. создатся в сформированной до него текстовой среде.

Последователь Р. Барта Л. Женни видит в интертекстуальности новый способ чтения, «взрывающий» линейность текста, при этом каждая интертекстуальная отсылка предоставляет читателю выбор: продолжать чтение, не отличая отсылку от других фрагментов текста, или же вернуться к текстуисточнику. Словарь языка, на котором «говорит» интертекст, образован всей совокупностью существующих текстов [Jenny, 1976].

М. Риффатерром было введено понятие «текстуальной интерпретанты»

как промежуточного знака между знаком (текстом) и объектом (интертекстом) [Riffaterre, 1979]. Учный говорит о несводимости отношений текста и интертекста к отношениям «донора» и «реципиента», речь идет о взаимной трансформации смыслов текстов, вступающих во взаимодействие.

Поскольку письмо принципиально невозможно вне наслаивающихся интертекстуальных семантик, базовым понятием постмодернистской концепции интертекстуальности выступает переосмысленное Ж. Женеттом понятие палимпсеста, согласно которому текст интерпретируется как пишущийся поверх других текстов, проступающих сквозь его семантику.

Типы взаимодействия текстов учный классифицирует следующим образом: 1) собственно интертекстуальность как присутствие одного текста в другом (цитата, аллюзия и т.д.); 2) паратекстуальность как отношение текста к своей части (эпиграфу, заглавию); 3) метатекстуальность как транстекстуальная связь, объединяющая комментарий и текст, т.е. текст и предшествующие ему тексты; 4) гипертекстуальность как пародийное соотношение текста с профанируемыми им иными текстами; 5) архитекстуальность как жанровые связи текстов [Женетт, 1998, c. 338-340].

Таким образом, Женетт сужает понятие интертекстуальности, исключая из него реминисценции и отношения производимости, которые могут возникнуть между двумя текстами, при этом исследователя интересует не сам интертекст, а характер связи, возникающей между текстом и его интертекстом.

Поскольку текст – это всегда диалог, диалог текста с текстомпервоисточником, диалог автора и читателя, и знание о предшествующих текстах является необходимым условием для понимания текста, в теории интертекстуальности особое значение приобретает личность читателя. Так, «сам будучи не чем иным, как дискурсом, получатель также включен в дискурсивный универсум книги. Он, стало быть, сливается с тем другим текстом (другой книгой), по отношению к которому писатель пишет свой собственный текст, так что горизонтальная ось (субъект – получатель) и вертикальная ось (текст – контекст) в конце концов совпадают, обнаруживая главное: всякое слово (текст) есть такое пересечение двух слов (текстов), где можно прочесть по меньшей мере ещ одно слово (текст)» [Кристева, 1995, c. 99].

Свойство воспринимающего сознания (Я) читателя приспособляться к меняющемуся внешнему миру, данному в виде текста (сообщения), свидетельствует о единстве Я и внешнего мира (текста), о том, что «в распознающем и интерпретирующем устройстве потребителя текста есть то, что есть и в самом тексте» [Топоров, 1983, c. 228].

Так как текст, как любое сообщение, ориентирован на определнного адресата, автор должен не только предвидеть, предугадать потенциального читателя, но и создавать его, формируя его компетенцию [Eco, 1979].Уровень понимания текста читателем зависит от уровня его компетенции. В концепции «образцового читателя» У. Эко читатель как активное действующее лицо является частью процесса текстопорождения. При этом текст понимается как «некое синтактико-семантико-прагматическое устройство, чья предвидимая интерпретация есть часть самого процесса его создания» [Ibid. P. 11]. Однако интерпретация текста детерминируется определнными структурными механизмами, заложенными в тексте, следовательно, читатель не свободен интерпретировать текст по своему желанию. Автор – это текстуальные стратегии, система предписаний, адресованная читателю.

Теория интертекстуальности разрабатывается в рамках стилистики декодирования [Арнольд, 1995], анализа художественных текстов [Баева, 2007;

Денисова, 2003; Лушникова, 1995, 2008; Прохорова; 2003], текстов научного [Баженова, 2010;Чернявская, 1998, 1999, 2000]и рекламного дискурса [Терских, 2003; Прохорова, 2006].

Интертекстуальность является изначально присущим свойством текста, так как любой текст существует в сформировавшейся до него текстовой среде. В зависимости от парадигмы исследования интертекстуальности данное явление может пониматься в узком (вербальные тексты) и широком смысле (тексты, построенные средствами иных, нежели естественный язык, знаковых систем), изучаться с точки зрения внешней или внутренней интертекстуальности, с позиции автора или читателя.

Несмотря на существенные разногласия в трактовке интертекстуальности, учные в целом сходятся в понимании е как присутствия текста в тексте, текстовой коммуникации, осуществляемой посредством апелляции к тексту-источнику. В качестве источников интертекстуальности выступают общеизвестные тексты, понимаемые в широком и узком смысле. Таким образом, интертекстуальность находит сво выражение в использовании прецедентных текстов.

1.2. К разграничению категорий интертекстуальности Ю. Н. Караулову, который определяет прецедентные тексты как тексты, обладающие познавательной и эмоциональной значимостью для языковой личности, имеющие сверхличностный характер и постоянно возобновляемые в дискурсе данной языковой личности [Караулов, 1987]. Это готовые интеллектуально-эмоциональные блоки, используемые языковой личностью в качестве инструмента, облегчающего и ускоряющего переключение из «фактологического» контекста мысли в «ментальный» [Там же, с. 220]. Определение, данное Ю. Н. Карауловым прецедентным текстам, сторонники когнитивного подхода предлагают распространить на прецедентные феномены в целом.

Так, В. В. Красных понимает под прецедентными феноменами феномены, которые хорошо известны всем представителям национальнолингвокультурного сообщества, актуальны в когнитивном плане и постоянно возобновляются в речи представителей данного лингвокультурного сообщества [Красных, 1997б].

Исходя из вышесказанного, мы понимаем под прецедентностью такие свойства феноменов как общеизвестность, их когнитивную значимость для той или иной языковой личности или социума, постоянную возобновляемость в речи и реинтерпретируемость в других (невербальных) знаковых системах.

Упомянутая выше проблема соотношения текста и пространства представляется нам релевантной для теории прецедентности, поскольку автор уделяет особое внимание «усиленным» или «сильным» текстам, под которыми понимаются художественные и некоторые виды религиозно-философских и мистических текстов и прежде всего тексты, описывающие мифопоэтическое пространство [Топоров, 1983]. В. Н. Топоров, таким образом, рассматривает тексты, которые мы относим к прецедентным, однако, как можно заметить, в фокусе данного исследования находится достаточно ограниченная группа текстов, поскольку сильные тексты – это ядерная, центральная часть универсально-прецедентных текстов.

Г. В. Денисова также отдат предпочтение термину «сильные тексты», при этом отмечает, что, «разрабатывая теорию прецедентных текстов, Ю. Н. Караулов фактически обращается к «сильным текстам», хотя этого термина не употребляет» [Денисова, 2003, c. 128]. Г. В. Денисова определяет «сильные тексты» как «постоянно востребуемые тексты, получившие статус значимых в культуре в определнный исторический момент» [Там же].

Наряду с «сильными текстами» существуют и «слабые тексты», которые отражают мифы, имеющие слабый, нейтральный заряд. И в этом случае под мифами понимаются не сакральные тексты о сотворении Вселенной (как у В. Н. Топорова), а феномены сознания. Исходя из теории «лингвистической относительности» Сепира-Уорфа, И. В. Захаренко справедливо утверждает, что восприятие мира языковой личностью обусловлено языковыми нормами, принятыми в национальном сообществе, к которому она принадлежит [Захаренко, 1997]. Г. В. Денисова также отмечает, что «общение на определнном языке возможно только при условии знания неизбежно закреплнных в знаках культурных феноменов» и делает вывод, что входящие в лингвоментальный комплекс тексты при одновременном усвоении естественного языка оказывают влияние на мышление и восприятие окружающего мира, формируют систему ценностей и норм, определяют поведение [Денисова, 2003, c. 18].

Таким образом, «сильные тексты», с которыми знакомится языковая личность на этапе освоения языка, формируют в ее сознании коллективные мифы изменяющие, в свою очередь, окружающую действительность. Принадлежность текста к «сильным» или «слабым» зависит главным образом от сочетания трх факторов: успешной реализации стратегий успеха автора, авторитетности референтной группы, к которой он принадлежит и / или к которой апеллирует, и, наконец, от свойства самого текста [Денисова, 2003, c. 125-129]. Исследователь подчркивает обратимость этого явления: «любой текст может стать сильным в какой-то фазе своего развития, причм совершенно непредсказуемо, какой именно текст станет «общим местом памяти», а какой будет забыт» [Там же, c. 129].

Сходство теорий интертекста и прецедентности В. В. Красных видит в понимании текста не как структуры, а как «постоянного процесса означивания», при этом интерпретации зависят от объма знаний и воображения интерпретирующего. Принципиальное же различие между теорией интертекстуальности и теорией прецедентности, по мнению В. В. Красных, заключается в объекте исследования:первая изучает художественные тексты, тогда как вторая – тексты, порождаемые в процессе естественной коммуникации – речевые, спонтанные, импровизационные [Красных, 2003, c. 228]. Теория прецедентности возникла на базе лингвокультурологии, изучающей связь языка и культуры и функционирование языковых феноменов в речи носителей языка, в связи с чем основное внимание учные уделяли анализу прецедентных феноменов в речи. Однако необходимо отметить, что в настоящее время функционирование прецедентных феноменов исследуется и на материале художественных текстов [Кремнева, 1999; Саксонова, 2001; Банникова, 2004].

Так, А. В. Кремнева исследует характер функционирования библейского мифа в произведениях Джона Стейнбека, рассматривая миф как разновидность конвенционального стереотипа и как один из наиболее частотных прецедентных текстов [Кремнева, 1999].

Ю. Ю. Саксонова на материале англоязычных романов анализирует прецедентный интекст в сопоставительном аспекте – с точки зрения межъязыковой эквивалентности его перевода на русский и немецкий языки. Автор определяет признаки сохранения прецедентности интекста при художественном переводе, выявляет факторы, влияющие на предпочтение того или иного способа передачи прецедентных интекстов при переводе, устанавливает модели межъязыковой эквивалентности прецедентных интекстов [Саксонова, 2001].

В работе С. В. Банниковой, посвящнной исследованию лингвокогнитивного аспекта прецедентных феноменов в русской и английской культурах, выявляются языковые, психологические и культурные факторы, влияющие на функционирование прецедентных феноменов в художественном дискурсе разных лингвокультурных сообществ, описывается инвариантная часть русского и английского когнитивных пространств [Банникова, 2004].

В рамках исследования медиадискурса Н. А. Кузьмина разграничивает когнитивные категории интертекстуальности и прецедентности следующим образом: интертекстуальность представляет собой вневременную категорию, характеризующуюся эстетической и культурной значимостью, в то время как прецедентность, по мнению Н. А. Кузьминой, – явление преходящее, обладающее ценностью в определенный момент времени: «интертекстуальность – это транслируемый код культуры как системы традиционных для человечества ценностей материального и духовного характера, прецедентность – явление жизни, которое может стать или не стать фактом культуры» [Кузьмина, 2011]. На наш взгляд, при разграничении категорий прецедентности и интертекстуальности важно подчеркнуть, что, во-первых, интертекстуальность отражает межтекстовые отношения, а прецедентность – отношения между текстом и сознанием языковой личности, при этом исследуются главным образом когнитивные механизмы функционирования прецедентных феноменов.

Во-вторых, ценностная и культурная значимость является главной составляющей прецедентного феномена, так называемым инвариантом, а уровень и срок прецедентности могут варьировать в зависимости от конкретного феномена. Так, по утверждению Н. А. Кузьминой, романы Э. М. Ремарка, будучи феноменами интертекстуальными, по крайней мере два раза проходили фазу прецедентности: сначала в 40-е годы ХХ в. в Германии и, далее, во всем мире, а затем – в 90-х годах ХХ в. в России. Однако здесь, на наш взгляд, речь идт о присущей каждой исторической эпохе коллективной культурной памяти. Пользуясь собственными кодами памяти, каждое новое поколение носителей культуры отбирает тексты, актуальные для него в данный момент, в связи с чем те или иные тексты могут становиться востребованными, а затем подвергаться забвению, возможно, и не один раз [Денисова, 2003].

Итак, в фокусе теории прецедентности находятся отношения между текстом и сознанием языковой личности. Функционирование прецедентных феноменов исследуется как на материале текстов, порождаемых в процессе коммуникации (например, текстов СМИ, дискурса носителей языка), так и художественных текстов.

1.3. Исследование категории прецедентности в рамках лингвокультурологического подхода Теория прецедентных феноменов сформировалась в русле лингвокультурологии, объектом исследования которой является взаимодействие языка и сознания. Язык связан с культурным сознанием этноса, а инварианты восприятия прецедентных феноменов, входящие в когнитивную базу представителей того или иного лингвокультурного сообщества, являются для них общими. В связи с этим, прецедентные феномены относятся многими исследователями к лингвокультурным единицам [Банникова, 2004; Дюжева, 2009;

Петрова, 2008]. Прецедентность как феномен, представляющий собой «непосредственный синтез языка и культуры», играет ключевую роль в современной лингвокультурной парадигме [Дюжева, URL].

В отечественной лингвистике в рамках лингвокультурологического подхода теория прецедентных феноменов разрабатывается в коммуникативно-прагматическом и когнитивном аспектах. Сторонники коммуникативнопрагматического подхода [Бурвикова, 1994, 1996; Валгина, 2003; Караулов, 1987; Костомаров, 1994, 1996] анализируют функционирование прецедентных феноменов в речи носителей языка. Ю. Н. Караулов исследует прецедентные тексты, выделяя четыре способа ввода данных текстов в дискурс языковой личности: заглавие, цитату, имя персонажа и имя автора [Караулов, 1987]. Учныйвыделяет три уровня в структуре языковой личности: лексикон, тезаурус и прагматикон. Лексикон – это вербально-семантический уровень, включающий также фонд грамматических знаний личности; тезаурус – лингво-когнитивный уровень, отражающий систему знаний о мире. Прагматикон относится к высшему уровню в структуре языковой личности – мотивационному, или уровню деятельностно-коммуникативных потребностей, и, таким образом, представляет систему целей, установок, мотивов и интенциональностей. Проведнные Ю. Н. Карауловым ассоциативные эксперименты по исследованию индивидуального лексикона языковой личности показали, что образы прецедентных текстов являются частью прагматикона каждой языковой личности [Там же].

Сторонники когнитивного подхода [Багаева,1997; Гудков, 1996, 1997, 1998, 2000; Захаренко, 1997; Красных, 1997, 1998, 2000, 2003] изучают прецедентные феномены с позиции их восприятия и интерпретации коммуникантами в процессе общения. Согласно этой теории, прецедентные феномены – это феномены (лингвистические или экстралингвистические), которые хорошо известны членам того или иного социума и входят в коллективное когнитивное пространство коммуникантов [Красных, Гудков, Захаренко и др., Ю. Н. Карауловым прецедентным текстам.

Г. Г. Слышкина «Лингвокультурные концепты и метаконцепты» [Слышкин, 2004], в которой автор развивает идеи, изложенные в монографии «От текста к символу: лингвокультурные концепты прецедентных текстов» [Слышкин, 2000]. Постепенное сближение дисциплин, анализирующих соотношения языка и культуры и языка и сознания, обусловило появление лингвокультурной концептологии, объектом которой является трихотомия «язык – сознание – культура». Кроме ярко выраженной тенденции к междисциплинарности в лингвистике, что обусловлено сменой лингвистического системоцентризма антропоцентризмом, предпосылками возникновения лингвокультурологической концептологии стал, по утверждению Г. Г. Слышкина, общий поворот к культурологическим исследованиям в методологии гуманитарных наук, а также осознание «не абсолютной константности ментальной природы человека во времени и пространстве» [Слышкин, 2004, c. 109]. Концепты прецедентных феноменов – это особый тип концептов, порождаемый сознанием с целью обеспечения наглядности и иллюстративности мышления и коммуникации, и способствующий утверждению уникальности определнного объекта культуры [Там же, с. 113].

Исследователь различает концепты единичных прецедентных феноменов (личности, события, артефакты, географические объекты, животные) и концепты прецедентных миров. Учным подробно рассматриваются концепты прецедентных личностей и концепты прецедентных миров. Концептуализация личности происходит на трх уровнях. На уровне внеличностной концептуализации «насыщение» концепта языковыми единицами происходит независимо от присущих человеку индивидуальных характеристик. Уровень самоконцептуализации включает в себя юридическую смену имени или фамилии, ономастическую мимикрию и псевдоним.Наконец, уровень социальной концептуализации является показателем прецедентности данной личности для социума в целом или для определнной микрогруппы.

К концептам прецедентных миров Г. Г. Слышкин относит концепты реконструируемых (исторических) миров и метаконцепты воображаемых (художественных) миров. Опираясь на предложенное В. И. Карасиком понятие концепта как ментальной единицы, включающей образный, понятийный и ценностный компоненты с преобладанием последнего, Г. Г. Слышкин выделяет в ценностном компоненте аспекты оценочности и актуальности. Наличие оценочной составляющей в денотате языковой единицы, являющейся именем концепта, оценочные коннотации, свойственные этой единице, а также сочетаемость данной единицы с оценочными эпитетами – все это является выражением аспекта оценочности. Реализация аспекта актуальности наблюдается «в количестве языковых единиц, являющихся входами в данный концепт, в частотности их употребления в реальной коммуникации, в способности данных единиц становиться источником метафорического переноса» [Там же, с. 139].

Актуальность прецедентных миров измеряется количественными показателями: количество вошедших в концепт прецедентного мира персонажей данного текста или эпохи (персонажная актуальность), событий и ситуаций (событийная) и цитат из текста или высказываний известных личностей данной эпохи (цитатная актуальность) [Слышкин, 2004].

ны»Г. Г. Слышкин рассматривает четыре уровня актуальности текста: актуальность текста как коммуникативного целого, актуальность языковой формы, характерологическая актуальность, сюжетная актуальность [Слышкин, 2004, c. 140]. Указанные уровни характеризуют влияние данного текста на сознание эпохи. Так, актуальность текста как коммуникативного целого раскрывается в воспроизводимости текста, перечитываемости его (или пересматриваемости). Актуальность языковой формы текста проявляется в значительном количестве крылатых языковых единиц, источником которых он стал. Использование имн персонажей текста для описания свойств людей, находящихся за его пределами, представляет характерологическую актуальность, в то время как соотнесение коммуникантами элементов внутритекстового действия с внетекстовой действительностью говорит о сюжетной актуальности исследуемого текста [Там же].

Поскольку именно ценностная значимость обусловливает способность прецедентных феноменов создавать концепты, то выделяемые Г.Г. Слышкиным аспекты оценочности и актуальности концептов представляются существенными для теории прецедентности в целом.

Одним из факторов, влияющих на адекватность понимания коммуникантами друг друга, является когнитивное пространство. Индивидуальное когнитивное пространство (ИКП) – это определнным образом структурированная совокупность знаний и представлений каждой языковой личности. В ИКП, в свою очередь, входят коллективные когнитивные пространства (ККП) – структурированные совокупности знаний и представлений социумов, к которым принадлежит языковая личность, а также когнитивная база (КБ), представляющая собой совокупность знаний и представлений того лингвокультурного сообщества, членом которого является данная языковая личность. Ядро когнитивного пространства образовано так называемыми «культурными предметами», в то время как ядро когнитивной базы составляют прецедентные феномены [Красных, 1997а, с. 129-130]. Когнитивные пространства и когнитивная база состоят из когнитивных структур – лингвистических и феноменологических. Лингвистические структуры лежат в основе языковой компетенции и формируют совокупность знаний индивида о языке, тогда как феноменологические когнитивные структуры образуют «совокупность знаний и представлений о феноменах экстралингвистической и собственно лингвистической природы» [Красных, Гудков, Захаренко и др., 1997б, с. 63]. Понимание коммуникантами друг друга невозможно без наличия у них общих когнитивных структур.

Особый интерес для нашего исследования представляет утверждение Д. Б. Гудкова о том, что при сопоставлении когнитивных баз различных лингвокультурных сообществ выделяются различия в составе формирующих их единиц и так называемые квази-совпадения [Гудков, 1997, c. 118-119]. В первом случае речь идт о лакунах – единицах, присутствующих в одной когнитивной базе и отсутствующих в другой. Лакуны являются предметом изучения этнопсихолингвистики и теории перевода. Во втором случае в разных когнитивных базах присутствуют одни и те же единицы, но различаются структуры стоящих за ними национально-детерминированных минимизированных представлений, место данных единиц в самой КБ, а также закреплнная за этим феноменом в той или иной культуре оценка. Таким образом, «коммуниканты, оперируя одними знаками, обращаются при этом к разным представлениям, различия в структуре которых не осознаются, несовпадения же проявляются прежде всего в противоположных оценках одного и того же феномена» [Там же, с. 119]. Одну из основных причин этого явления учный видит в различиях в алгоритме минимизации явлений действительности – любой феномен существует в национальном культурном сознании в редуцированном виде, т.е. в виде инварианта, обладающего набором признаков, релевантных именно для данной лингвокультурной общности. И в каждой лингвокультурной общности имеется свой принцип деления признаков феномена на существенные / несущественные. В качестве иллюстрации Д. Б. Гудков приводит прецедентную ситуацию Хиросимы, которая в русской культуре воспринимается как жестокая, бессмысленная и бесчеловечная акция, тогда как в американском сознании представляется как событие, приблизившее конец войны и предотвратившее гибель сотен тысяч американцев и японцев [Там же].

Д. Б. Гудков отмечает способность прецедентных феноменов определять культурную парадигму общества, тем самым влияя на его развитие. При попытке сменить парадигму происходит изменение корпуса прецедентных феноменов: некоторые из них выходят из когнитивной базы, другие появляются в ней, при этом, чаще всего серьзные изменения касаются периферийной зоны когнитивной базы, а ее ядерная часть затрагивается слабо. Однако в период глубоких социальных потрясений трансформируется и центральная часть когнитивной базы. Что касается алгоритма минимизации явлений, то он в целом остается неизменным; трансформация его возможна только при кардинальном изменении корпуса входящих в когнитивную базу прецедентных феноменов, что может привести к распаду единой культуры сообщества и даже к распаду самого лингвокультурного сообщества [Там же, с. 126-127].

Для описания способов реализации прецедентных значений В. В. Красных вводит термин «фрейм-структура сознания», под которой понимается «когнитивная единица, формируемая клише / штампами сознания и представляющая собой «пучок» предсказуемых валентных связей (слотов), векторов направленных ассоциаций» [Красных, 1999, c. 39]. Фреймструктура сознания является формой хранения прецедентных феноменов и стереотипов. Клише и штампы сознания, выделяемые на уровне структурной организации феноменов и фрейм-структур, представляют собой кристаллизацию предсказуемых ассоциативных связей и различаются наличием или отсутствием семантической нагрузки. Так, если функцией клише является кристаллизация связей, относящихся к прецедентному имени, прецедентному тексту, прецедентной ситуации и стереотипам-образам, то функция штампов – связь с прецедентными высказываниями с дефектными парадигмами (высказываниями, в которых отсутствует глубинный смысл – связь с прецедентным феноменом) и стереотипами-ситуациями. На уровне семантики штампы сознания допускают игру с поверхностным значением, с прямым значением составляющих высказывание слов, при этом отмечается тенденция к «фиксации». В качестве примера такого высказывания В. В. Красных приводит цитаты из печатных СМИ: «Пить или не пить», «Тяжела ты, шуба из енота» и др. В отличие от штампов, клише сознания позволяют игру не с формой, а со смыслом, поскольку в данном случае происходит апелляция к фреймструктуре сознания, «представляющей клубок ассоциаций от одной точки к другой». Пример фрейм структуры сознания – «Иуда – 30 сребреников – иудово дерево». Таким образом, если штампы сознания, активизируемые посредством фонетико-звуковой ассоциации, обладают поверхностной, вербальной оболочкой, то клише сознания относятся к более глубинному, когнитивному уровню (семантико-когнитивная ассоциация) [Там же, с. 41].

М. Г. Петрова также прибегает к термину «фрейм» для обозначения хранилища знаний о знаках прецедентных текстов и описывает принцип возвратно-поступательной динамики фрейма, согласно которому фрейм поступает в сознание языковой личности в редуцированном виде и хранится там до определнного момента, а при необходимости развртывается [Петрова, 2008].

Возобновляемость прецедентных феноменов в речи и их реинтерпретируемость в других знаковых системах обусловлена такими их характеристиками, как способность играть роль эталона культуры, функционировать как свернутая метафора и выступать в качестве символа какого-либо феномена или ситуации [Красных, 2002].

Г. Г. Слышкин выделяет следующие функции концептов прецедентных феноменов: экспрессивно-декоративная (прецедентные феномены служат средством украшения речи), экономии речевых средств (способствуют лаконичному выражению мысли), парольно-идентифицирующая (возможность демонстрации общей групповой принадлежности коммуникантов), персуазивная (выступают в роли авторитета или антиавторитета), людическая (основанная на речевой игре, прецедентные феномены снижают напряженность общения путем обмена загадками-реминисценциями), наконец, эвфемистическая (выражают табуизированные или неприятные для собеседника смыслы при помощи иносказания) [Слышкин, 2004].

Прецедентные феномены могут употребляться коммуникантами с целью экономии речевых средств либо как средство для выражения мыслей в оригинальной, нестандартной форме, либо как эвфемизм, если говорящему по какой-либо причине нужно избежать прямой номинации. В последнем случае говорящий «перекладывает» ответственность за сказанное на автора цитируемого текста, на культурную группу, считающую данный текст прецедентным, а также на адресата, извлекающего смысл из высказывания. Характерное для номинативного употребления наличие дополнительных оттенков смысла и подтекстов Г. Г. Слышкин связывает с многообразием ассоциаций, в которые включены концепты в сознании языковой личности. Носитель языка, прибегая к прецедентному феномену, может полемизировать с автором текста-первоисточника, и тогда смысл сказанного будет противоположен смыслу прецедентного текста. Наиболее распространнным типом текстовых реминисценций является цитирование.

Выступая в качестве средства убеждения, прецедентные феномены выполняют персуазивную функцию. Эта функция подчркивает ценностную значимость прецедентных феноменов – ведь именно авторитетность феномена, его эталонность позволяют языковой личности апеллировать к нему с целью убеждения собеседника в своей точке зрения. Г. Г. Слышкин отмечает, что в качестве аргумента могут использоваться как внутритекстовые, так и внетекстовые аспекты прецедентности. Внутритекстовые аспекты актуализируются при апелляции к содержанию текста, когда говорящий выбирает из множества смыслов, заложенных в нем, те, которые могут быть созвучны его коммуникативному намерению, тогда как при использовании внетекстовых аспектов прецедентности феномен воспринимается как культурный артефакт, «созданный и существующий при определенных обстоятельствах» [Слышкин, 2000, c. 94]. Способность языковой личности выбрать концепт текста, соответствующий ситуации общения и ценностным установкам адресата высказывания, демонстрирует его коммуникативную компетенцию [Там же. C. 94-95].

Прецедентные феномены используются и как средство экспрессии, выполняя экспрессивно-декоративную и людическую функции: апеллируя к ним, коммуникант переводит сво сообщение в игровую тональность, при этом цитата придат двуплановость сообщению, становится фоном, на который накладывается актуальное сообщение. Такие текстовые реминисценции, как цитация и квазицитация, Г. Г. Слышкин относит к видам языковой игры.

Ученый связывает использование концепта прецедентного текста с применением скрытых реминисценций, представляющих собой загадки, которые должен разгадать адресат [Слышкин, 2000, c. 97]. Употребление прецедентных феноменов в игровой функции легко распознается членами одного и того же лингвокультурного сообщества. Часто аллюзии на прецедентные феномены выступают как средство развлечения собеседника (или читателя), и в таком случае могут не нести смысловой нагрузки.

Людическая функция может выступать в комбинации с парольной, когда говорящий, апеллируя к прецедентному феномену, ждт от собеседника подтверждения коммуникативной компетенции последнего, чтобы, с одной стороны, классифицировать его как «своего», а с другой – получить удовольствие от совпадения текстовых ассоциаций. Парольная апелляция к прецедентному тексту в дискурсе, по Г. Г. Слышкину, – это текстовая реминисценция, направленная на доказательство или эмфатизацию принадлежности отправителя и адресата речи к одной группе (социальной, политической, возрастной и т.д.) [Слышкин, 2000].

Таким образом, можно провести параллель между характеристиками прецедентных феноменов, предложенными В. В. Красных, и функциями концептов прецедентных феноменов, описываемых Г. Г. Слышкиным: поскольку апелляция к прецедентным феноменам – это, как правило, ссылка на авторитет, то, выступая в качестве культурных эталонов, они выполняют персуазивную функцию; метафоричность данных феноменов соотносится с людической и парольной функциями; и, наконец, будучи символами других феноменов и ситуаций, прецедентные феномены выполняют эвфемистическую, людическую функции и функцию экономии речевых средств.

Кроме того, следует также отметить основную функцию прецедентных феноменов, выделяемую Э. М. Аникиной на основе приведнной выше классификации Г. Г. Слышкина и исследовании функций интертекстов, выделяемых Н. А. Фатеевой – смыслообразующую функцию. По мнению Э. М. Аникиной, все функции могут быть сведены к смыслообразующей функции, так как употребление прецедентных феноменов всегда ведт к возникновению новых смыслов на стыке нескольких текстов, а сама эта функция осуществляется посредством нескольких вторичных функций: выражения авторского отношения, убеждения, ретроспекции и аккумуляции необходимой информации и коммуникации, включающей в себя игру слов и парольное обращение к прецедентному феномену [Аникина, 2004].

Итак, прецедентные феномены функционируют в дискурсе и являются частью когнитивной базы коммуникантов. Формой хранения прецедентных феноменов в сознании языковой личности является фрейм-структура сознания. Лингвокультурологический подход к изучению феномена прецедентности основывается на изучении функционирования прецедентных феноменов в речи носителей языка, а также на анализе восприятия и интерпретации феноменов коммуникантами в процессе общения.

1.4. Способы классификации прецедентных феноменов Многозначность термина «прецедентный текст» обусловлена многозначностью потенциальных интерпретаций, заложенных в термине «текст».

Отнесение к прецедентным текстам таких разноуровневых явлений как «прецедентный текст», «прецедентное имя», «название произведения», «цитата», «прецедентная ситуация» и т.д. вызвало необходимость введения других терминов для описания этого явления: «прецедентный феномен», «логоэпистема», «прецедентный культурный знак», «прецедентная единица».

В процессе коммуникации происходит формализация прецедентного текста, текст редуцируется до размеров знака. Согласно М. Г. Петровой, прецедентные тексты приобретают черты знаков, став неотъемлемой частью актуальной культуры народа [Петрова, 2008]. Под прецедентными знаками исследователь понимает знаки прецедентных текстов, однако, этот термин вполне целесообразно употребить, говоря и о прецедентных феноменах в целом. Прецедентные знаки (или символы, в терминологии И. В. Захаренко, В. В. Красных, Д. Б. Гудкова), которые также исследуются в рамках лингвокультурологического подхода, – это маркеры прецедентности, формы существования прецедентных феноменов в дискурсе.

В структурно-семантическом плане знаки прецедентных феноменов могут быть представлены однокомпонентными единицами (имена собственные), многокомпонентными единицами или предикативными единицами (паремии, цитаты, детские стихи, крылатые слова).

Прецедентные феномены связаны с коллективными инвариантными представлениями «культурных предметов», их национально детерминированными минимизированными представлениями.

Учеными исследуются такие феномены, как прецедентные текстовые реминисценции (Ю. Е. Прохоров), прецедентные тексты (Ю. Н. Караулов, Ю. А. Сорокин, И. М. Михалева), прецедентные имена (Д. Б. Гудков, И. В. Захаренко, В. В. Красных), прецедентные высказывания (В. Г. Костомаров, Н. В. Бурвикова, И. В. Захаренко).

В. В. Красных, Д. Б. Гудков, И. В. Захаренко и Д. В. Багаева выделяют следующие уровни прецедентности: социумно-прецедентные, национальнопрецедентные и универсально-прецедентные феномены [Красных, Гудков и др., 1997б, с. 63]. Социумно-прецедентные феномены хорошо известны представителям того или иного социума (профессионального, конфессионального и т.д.) и входят в коллективное когнитивное пространство. Национальнопрецедентные феномены известны членам национально-культурного сообщества и являются частью их когнитивной базы. Данные феномены являются культурно маркированными. И. В. Захаренко, В. В. Красных и др. исследуют только феномены, относящиеся к национальному уровню прецедентности и характерные именно для русской лингвокультуры. Культурно-специфичным, национально детерминированным является образ, или инвариант восприятия прецедентного феномена, который хранится в когнитивных базах всех представителей лингвокультурного сообщества.

Универсально-прецедентные феномены известны любому среднему современному человеку и входят в «универсальное» коммуникативное пространство [Там же, с. 63]. Е. Н. Степанов справедливо утверждает, что социумно-прецедентные феномены могут одновременно относиться к категории универсально-прецедентных, приводя в качестве примера известный студенческий гимн Gaudeamus – гимн мирового студенчества, который отвечает критериям социумно-прецедентного (студенческое сообщество) и универсально-прецедентного, поскольку он является значимым для студентов всего мира, а не конкретного лингво-культурного сообщества [Степанов 2008].

Д. Б. Гудков выделяет также автопрецеденты, отражающие в сознании индивида некоторые значимые явления окружающего мира, представляющие особое познавательное, эмоциональное и аксиологическое значение для данной личности [Гудков 2003]. Однако Г. Г. Слышкин исключает класс индивидуальных прецедентных текстов. Учный допускает возможность образования индивидуального концепта на основе текста, но утверждает, что текст получает статус прецедентного только в процессе коммуникации, в случае, если носитель концепта добивается включения текста в систему ценностей какой-либо группы [Слышкин, 2000].

Прецедентные феномены могут быть как вербальными (тексты в самом широком смысле), так и невербальными (произведения музыки, живописи, скульптуры, архитектуры и т.д.);последние вербализуются в других текстах.

В нашей работе мы рассматриваем вербальные и вербализуемые прецедентные феномены – прецедентные тексты, прецедентные ситуации, прецедентные имена, прецедентные высказывания, а также более сложные образования – прецедентные жанры.

Знание прецедентных текстов является показателем принадлежности языковой личности к данной эпохе, культуре. Введение в дискурс прецедентных текстов, будучи всегда выходом за рамки ординарности в использовании языка, выявляет «глубинные свойства языковой личности, обусловленные либо доминирующими целями, мотивами, установками, либо ситуативными интенциональностями» [Караулов, 1987, c. 241].

Опираясь на понятие прецедентного текста, сформулированное Ю. Н. Карауловым, Г. Г. Слышкин дает ему более широкое толкование. По Г. Г. Слышкину, прецедентный текст – это «любая характеризующаяся цельностью и связностью последовательность знаковых единиц, обладающая ценностной значимостью для определнной культурной группы» [Слышкин, 2000, c. 28]. Таким образом, в роли прецедентного текста может выступить обладающий вышеперечисленными характеристиками текст любой протяжнности, начиная с пословицы и заканчивая эпическим произведением. Исследователь выделяет также «тексты, прецедентные для узкого круга людей и тексты, становящиеся прецедентными на относительно короткий срок» [Там же, с. 28]. Прецедентные тексты формируют концептосферу определнной культурно-языковой группы, в трансформированном или сокращнном виде включаясь во вновь порождаемые тексты [Там же, с. 27].

В. В. Красных прецедентный текст понимается как «законченный продукт речемыслительной деятельности, (поли)предикативная единица, сложный знак, сумма значений компонентов которого не равна его смыслу»

[Красных, 2000, c. 172].

Особенность прецедентного текста-цитаты В. А. Лукин видит в большей, чем обычно дистанции между текстом-донором и текстом реципиентом, поскольку роль и место цитируемого фрагмента в тексте-источнике не вполне осознается самим цитирующим [Лукин, 2005, c. 120]. «Непосредственное цитирование происходит не из текста-донора, а из «культурного тезауруса»

языковой личности, приобртшей опыт обращения с прецедентным текстом не только по причине знакомства с его исконной текстовой средой, но в результате собственной коммуникативной практики», отмечает исследователь [Там же, с. 120].

Для приобретения статуса прецедентного феномена текст проходит своеобразную «когнитивную обработку» согласно существующему в данной культуре алгоритму восприятия [Красных, 2002, c. 71]. Этот национальнодетерминированный алгоритм, по утверждению В. В. Красных, позволяет выделить основные элементы текста, которые являются значимыми для указанной культуры, обозначив их как положительные или отрицательные. Под алгоритмом восприятия В. В. Красных понимает «деление его характеристик на существенные / несущественные и фиксирование первых при игнорировании вторых» [Там же, с. 72]. Пройдя когнитивную обработку и став единицей когнитивной базы, прецедентный текст уже сам задат алгоритмы восприятия художественных текстов.

В когнитивной базе языковой личности прецедентные тексты хранятся, как правило, в редуцированном виде – в виде инвариантов восприятия прецедентных текстов, и апелляция к ним происходит через связанные с ними прецедентные высказывания или имена [Там же].

Итак, прецедентные тексты обладают ценностной значимостью для языковой личности, использующей их в своем дискурсе и, следовательно, образуют концепты. Показателями ценностного отношения к тексту являются частые отсылки к нему в виде реминисценций в процессе порождения новых текстов [Слышкин, 2000, c. 29]. Таким образом, несмотря на то, что концепты прецедентных текстов являются единицами сознания, и цитирование происходит не напрямую из текста-источника, а из культурного тезауруса языковой личности, связи между прецедентным феноменом и текстомреципиентом имеют интертекстуальный характер.

Исходя из того, что прецедентный текст, в силу своих особенностей, всегда формирует концепт, Г. Г. Слышкин делает вывод, что «любой текст, формирующий коллективный концепт, является прецедентным по определению» [Там же, с. 28]. Важным элементом структуры концепта прецедентного текста являются внутритекстовые (к ним относятся название, имена персонажей) и внетекстовые (время и ситуация создания текста) аспекты прецедентности. Значимость аспектов прецедентности обусловлена частотным несовпадением между данными аспектами в рамках различных культур. Так, на примере универсально-прецедентного текста – Библии – В. И. Жельвис показывает, что некоторые библейские цитаты, перешедшие в разряд прецедентных высказываний в английской лингвокультуре, не получили статуса прецедентности в русской и высказывает предположение, что факт предпочтения той или иной цитаты может быть вызван определнным историческим событием либо определнной чертой национального характера (В. И. Жельвис; цит. по: [Слышкин, 2000, c. 47-48]). Г. Г. Слышкин говорит о необходимости методической основы, дающей возможность выявить состав национального корпуса прецедентных текстов и аспектов прецедентности отдельных текстов [Там же, с. 48].

Сопоставляя типы концептов с типами прецедентных текстов, учный разделяет прецедентные тексты по следующим основаниям: 1) по носителям прецедентности: микрогрупповые, макрогрупповые, национальные, цивилизационные, общечеловеческие прецедентные тексты; 2) по тексту-источнику;

3) по инициатору усвоения: тексты, усвоенные добровольно и принудительно; 4) по степени опосредованности восприятия: тексты, получившие статус прецедентности при непосредственном восприятии, тексты, заимствованные у какой-то другой группы, и тексты-реинтерпретации [Слышкин, 2000, c. 70].

Микрогрупповые (значимые для таких сообществ как семья, круг друзей) и макрогрупповые (ролевые, статусные и т.д.) прецедентные тексты можно отнести к классу социумно-прецедентных феноменов по классификации В. В. Красных, Д. Б. Гудкова, И. В. Захаренко, Д. В. Багаевой, а общечеловеческие прецедентные тексты сопоставимы с универсально-прецедентными.

Средством апелляции к концептам прецедентных текстов служат текстовые реминисценции. Текстовыми реминисценциями называются «осознанные vs. неосознанные, точные vs. преобразованные цитаты или иного рода отсылки к более или менее известным ранее произведнным текстам в составе более позднего текста» [Супрун, 1995, c. 17]. Реминисценции представляют собой ассоциативные стимулы, оживляющие в сознании носителей языка концепты прецедентных текстов.

По Г. Г. Слышкину, осознание адресантом факта совершаемой им отсылки к определнному тексту является одним из обязательных признаков текстовых реминисценций. Кроме того, адресат должен быть знаком с исходным текстом и способен распознать реминисценцию, при этом адресант предполагает знакомство адресата с данным текстом [Слышкин, 2000].

Однако, как показывают исследования, проводимые при составлении ассоциативных словарей, коммуниканты, использующие в своей речи отсылки к прецедентным феноменам, не всегда непосредственно знакомы с ними (особенно в случае прецедентных текстов), т.к. представление о прецедентном тексте в сознании носителя языка часто формируется на основании отзывов, рецензий, различных реинтепретаций.

Говоря о соотношении текстовых реминисценций и прецедентных феноменов В. В. Красных отмечает, что далеко не все текстовые реминисценции в понимании А. Е. Супруна апеллируют к прецедентным феноменам, т.к.

упомянутый исследователь к текстовым реминисценциям относит и случаи денотативного употребления цитат, имн и названий текстов, и отсылки к непрецедентным текстам, таким, как официальные документы. Областью пересечения текстовых реминисценций и прецедентных феноменов В. В. Красных называет прецедентные имена и прецедентные высказывания – прецедентные имена, восходящие к прецедентным текстам или связанные с прецедентными ситуациями, а также прецедентные высказывания, восходящие к прецедентным текстам [Красных, 1997].

Опираясь на указанную выше классификацию концептов прецедентных текстов Г. Г. Слышкина, М. Г. Петрова выделяет в качестве основного признака тексты-источники прецедентности и классифицирует их следующим образом: 1) античная мифология, история и литература, а также западноевропейская мифология; 2) Библия; 3) произведения У. Шекспира; 4) медиатексты (тексты массовой культуры) [Петрова, 2008].

Следует отметить, что М. Г. Петрова исследует тексты, прецедентные именно для англоязычной лингвокультуры, однако, мы считаем данную классификацию приемлемой для любой лингвокультуры, поскольку все упомянутые источники (за исключением медиатекстов, также присутствующих во всех лингвокультурах, но особенных для каждой из них) являются универсально прецедентными. Мифологизмы, представляющие самый древний корпус прецедентных текстов, отличаются наиболее высокой культурологической устойчивостью в силу универсальности такой категории мышления, как миф [Там же]. Действительно, в мифах сконцентрированы так называемые протоэлементы культуры, сохранившие свою универсальную ценность в настоящее время.

Знаки прецедентных текстов Библии, по утверждению М. Г. Петровой, – это универсальный код, т.к. они наиболее доступны для восприятия реципиентами, принадлежащими к разным социальным группам. Библеизмы также обладают высокой устойчивостью и не требуют непосредственного знакомства с текстом-источником.

Тексты Шекспира характеризуются высокой степенью актуальности прецедентных имн, способных порождать ассоциативные метаконцепты, прочно закреплнные за этими именами.

Наиболее кратковременной является прецедентность медиатекстов, или текстов массовой культуры. К ним относятся прежде всего кино- и телетексты, анекдоты и песенные тексты. Особенность медиатекстов, полагает М. Г. Петрова, заключается в том, что они воздействуют на реципиента посредством комбинирования звукового, портретного и лингвистического кодов [Петрова, 2008].

Ю. Л. Шишова предлагает классифицировать тексты, прецедентные для англоязычной культуры, следующим образом:

«– общегерманская мифология и англо-саксонский героический эпос;

– канонические библейские тексты Ветхого и Нового Заветов, жития наиболее известных святых, а также в определнной мере ряд апокрифических сказаний и околоцерковных легенд;

– греческая и римская мифология и произведения античных авторов;

– тексты, существующие в рамках фольклорной традиции;

– произведения классической европейской литературы»

(Ю. Л. Шишова; цит. по: [Прохорова, 2003, с. 28]).

Как видно, в данной классификации отсутствуют медиатексты, которые, несмотря на достаточно короткий срок прецедентности, все-таки представляют определнную ценность для носителей культуры в течение этого периода, тогда как М. Г. Петрова не включает фольклорные тексты и произведения классической европейской литературы в корпус прецедентных текстов англоязычной культуры.

Итак, прецедентный текст представляет собой законченный продукт речемыслительной деятельности, обладающий способностью формировать концептосферу определнной культурно-языковой группы, включаясь во вновь порождаемые тексты в изменнном виде.

Прецедентное высказывание – это «репродуцируемый продукт речемыслительной деятельности; законченная и самодостаточная единица, которая может быть или не быть предикативной; сложный знак, сумма значений компонентов которого не равна его смыслу» [Гудков, Красных, Захаренко и др., 1997, с. 106]. Прецедентные высказывания входят в когнитивную базу носителей языка как таковые и неоднократно воспроизводятся в их речи.

Д. Б. Гудков, В. В. Красных, И. В. Захаренко, Д. В. Багаева к числу прецедентных высказываний относят цитаты из различных текстов и пословицы [Красных, Гудков, Захаренко и др., 1997б, с. 65], в то время как Г. Г. Слышкин считает пословицы текстами. Причина такой несогласованности в терминологии, как мы полагаем, заключается в неоднозначности самого понятия «текст» – так, согласно семиотической теории, текстом может быть не только слово, но и одна буква.

Прецедентные высказывания по форме могут быть подразделены на «канонические», т.е. точные, не изменнные цитаты и трансформированные – изменнные, но узнаваемые прецедентные высказывания [Захаренко, 1997].

В первом случае они функционируют в качестве ссылки на авторитетный источник, тогда как во втором служат для генерации новых смыслов.

В. Г. Костомаров и Н. Д. Бурвикова в качестве основного критерия для определения понятия «прецедентное высказывание» выделяют критерий свертывания прецедентного текста до одной фразы, словосочетания или слова, в которых «аккумулируется» прецедентность этого текста и, таким образом, относят к прецедентным высказываниям: 1) заголовок, начальную или конечную фразу из стихотворного текста-источника, ставшие от него независимыми, но ассоциирующиеся с ним; 2) цитату из прозаического текстаисточника, ставшую универсальной; 3) конкретное высказывание, опирающееся на конкретную ситуацию, автор которого известен представителям данной лингвокультуры (В. Г. Костомаров, Н. Д. Бурвикова; цит. по: [Захаренко, 2000]).

В структуре прецедентного высказывания выделяются три уровня значений: 1) поверхностное значение, равное сумме значений компонентов высказывания;2) глубинное значение, являющееся семантическим результатом сочетания компонентов прецедентного высказывания, формирующих его лексико-грамматическую структуру;3) системный смысл – сумма глубинного значения прецедентного высказывания и знания прецедентного феномена, к которому апеллирует высказывание, и связанных с ним коннотаций. Смысл в системе может быть выражен эксплицитно – в случае, если он функционирует в виде коннотаций, или имплицитно – если он оказывает первоочередное влияние на формирование функционального смысла прецедентного высказывания [Захаренко, 1997].

Существенным в функционировании прецедентного высказывания является не столько понимание его значения, сколько знание стоящих за данной единицей экстралингвистических, когнитивных факторов, составляющих системный смысл высказывания. Именно эта особенность дает основание для отнесения прецедентных высказываний к лингвокогнитивным феноменам [Захаренко, Красных, Гудков, 2004].

Отметим, что уровни приведнной выше структуры прецедентного высказывания совпадают с уровнями структуры фразеологизма. В связи с этим, некоторые исследователи относят к прецедентным высказываниям и фразеологизмы, исходя из того, что фразеологизмы представляют собой устойчивые, воспроизводимые единицы языка, употребляющиеся в «готовом виде» [Илюшкина, 2008]. Как и фразеологизмы, прецедентные высказывания могут являться частью предикативной единицы, но могут быть и самостоятельной предикативной единицей; и те, и другие единицы обладают тремя уровнями значений (поверхностное значение, глубинное значение и смысл), и, наконец, компоненты в составе фразеологизмов и прецедентных высказываний обладают свойством сохранения их прямого значения. Однако фразеологизм может быть заменн словом, в то время как прецедентное высказывание представляет собой сложный знак. Будучи подобными слову, фразеологизмы не обладают «прецедентностью» [Красных, Гудков, Захаренко и др., 1997б, с. 69-71].

Автономность или связанность прецедентных высказываний с породившим их текстом приобретает значение в процессе интерпретации. Потеряв связь с прецедентным текстом, прецедентное высказывание может употребляться в значении, близком к афористическому либо фразеологическому.

В первом случае оно имеет вид цитаты или афоризма и в силу этого достаточно легко декодируется. Если же употребление прецедентного высказывания имеет фразеологический характер, поверхностное значение вербальной единицы становится нерелевантным, актуализируется глубинный, метафорический смысл, восприятие высказывания усложняется, поскольку интерпретация требует обращения к первоисточнику [Боярских, 2007].

Таким образом, прецедентное высказывание представляет собой особую единицу дискурса, сложный знак, за которым стоит прецедентный текст или прецедентная ситуация. Между прецедентными феноменами не существует фиксированных границ. Так, прецедентное высказывание, став автономным от породившего его прецедентного текста, начинает функционировать как прецедентный текст, а прецедентный текст, если он выражен несколькими высказываниями, может перейти в разряд прецедентных высказываний.

1.4.3. Прецедентное имя как один из важнейших Прецедентное имя – один из важнейших ядерных элементов когнитивной базы. Это индивидуальное имя, связанное с прецедентным текстом, или прецедентной ситуацией, или имя-символ, указывающее на эталонную совокупность определнных качеств [Красных, 2002]. В роли означаемого прецедентого имени выступает национально детерминированное минимизированное представление «культурного предмета», включающее в себя его дифференциальные признаки, атрибуты и оценку [Гудков, 1998]. Структуру прецедентного имени составляют ядерные и периферийные компоненты, причм к ядерным компонентам относятся такие дифференциальные признаки, как внешность, черты характера или прецедентная ситуация, а периферию составляют атрибуты прецедентного имени. Атрибуты – это элементы, связанные с означаемым прецедентного имени, достаточные, но не необходимые для его обозначения, например, детали внешности или одежды денотата, по которым его можно узнать [Красных, 2002]. Денотат прецедентного имени определяется несколькими группами характеристик: по внешности, по характеру или актуализация прецедентного имени через прецедентную ситуацию.

Исследование функционирования прецедентных имн в русской когнитивной базе,проведенное Д. Б. Гудковым совместно с В. В. Красных, И. В. Захаренко и другими учеными, позволило авторам эксперимента выдвинуть гипотезу о тесной связи прецедентных имн с абстрактными именами, в которых находят отражение ключевые концепты национальной культуры [Гудков, 1998]. По предположению Д. Б. Гудкова, прецедентное имя представляет собой не понятие, а сложный многомерный образ, нуждающийся в конкретизации и редукции. Этот образ конкретизируется в стоящих за прецедентными именами представлениях, выступающих в качестве эталонного воплощения тех или иных абстракций (Плюшкин – скупость, Обломов – лень и др.). На основании данного исследования Д. Б. Гудков делает вывод, что, с одной стороны, корпус прецедентных имн отражает ценностные ориентации лингвокультурной общности, а с другой – сам их формирует [Там же]. Этот вывод, на наш взгляд, справедлив для прецедентных феноменов всех типов, главным образом в силу того, что ценностная значимость является основным признаком любого прецедентного феномена.

Функционируют прецедентные имена либо как имена собственные (т.е., по Д. Б. Гудкову, денотативно или экстенсионально), либо непосредственно как прецедентные имена (коннотативно или интенсионально). В первом случае они называют предмет, указывая непосредственно на денотат, во втором – характеризуют объект. Номинация представляет собой основную функцию прецедентных имн, при этом, как отмечает Ю. Н. Караулов, от обычной номинации прецедентные имена отличаются наличием в данной номинации дополнительного экспрессивного оттенка (например, иронии) [Караулов, 1987]. Учный не использует термин «прецедентное имя», он прибегает к термину «имя автора или персонажа». Обладая явной тенденцией к метафоричности, прецедентные имена становятся «усилительными» средствами, помогающими автору в создании художественного образа, они содержат в себе в сжатом виде богатые возможности для развртывания широкого круга содержащихся в прецедентном тексте познавательно- и эмоционально-оценочных аспектов и являются показателем готовности языковой личности к объективации метафоры [Там же, с. 225].

Н. А. Голубева относит прецедентные имена к логоэпистемам, считая их лингвокультурологическими единицами, порожднными некоторым авторитетным источником и способными в отрыве от него менять первоначальный смысл и стилистическую тональность [Голубева, 2007]). Исследователь вводит понятие прецедентемы – единой понятийно-знаковой и когнитивно-значимой модели. Как и логоэпистема, данная модель реализуется лингво-ментально ценными единицами (словами-понятиями), обладающими прецедентным значением. По утверждению Н. А. Голубевой, функцией данных номинативных единиц является хранение общеизвестных или нестандартных когниций.

Прецедентные имена включаются автором в художественный текст с целью актуализации смысла, эксплицируемого данным именем. Обладая такими свойствами как краткость, мкость и экспрессивная насыщенность, прецедентные имена становятся важным средством создания художественного образа.

Известность источника ассоциаций, содержащихся в прецедентных именах, получает особое значение при передаче аллюзивных реалий, к которым относится ономастическая лексика. Прецедентные имена, имеющие статус универсально-прецедентных феноменов, т.е. феноменов, известных среднему представителю любого лингвокультурного сообщества, являются частью системы культурно маркированных ценностей и представлений, усваиваемых в процессе приобщения к соответствующей лингвокультуре.

1.4.4. Прецедентная ситуация как собственно когнитивный феномен В отличие от прецедентных имн, высказываний и текстов, прецедентная ситуация относится к экстралингвистическим, собственно когнитивным феноменам.

Как и прецедентное имя, прецедентная ситуация является одним из ядерных элементов когнитивной базы. Это определнная «эталонная» ситуация, актуальная в когнитивном плане и связанная с некоторыми коннотациями [Красных, 2002, c. 60]. В когнитивной базе хранится набор дифференциальных признаков прецедентной ситуации, универсальных для всех представителей данного лингвокультурного сообщества – инвариант восприятия прецедентной ситуации. Инвариант восприятия прецедентной ситуации представляет собой некую квинтэссенцию представлений «о добре и зле» и, следовательно, близок к архетипу [Красных, 2002]. В качестве атрибутов прецедентной ситуации выступают субъекты-персонажи или предметы, имеющие отношение к данной ситуации.

Под символом прецедентного феномена понимают «определнным образом оформленное, вербально или невербально выраженное указание на прецедентный феномен: прецедентный текст или прецедентную ситуацию»

[Красных, Гудков, Захаренко и др., 1997б, с. 65].

В связи с тем, что прецедентные ситуации относятся к числу невербальных, но вербализуемых феноменов, их «именование» часто представляет особую сложность, поэтому некоторые прецедентные ситуации обладают атрибутами для их описания, но при этом никак не именуются [Там же, с. 66-67].

Д. Б. Гудков отмечает, что чтко фиксированными дескрипциями обладает меньшинство прецедентных ситуаций (к таким ситуациям относятся, например, Ватерлоо, переход через Альпы и др.). Большая часть прецедентных ситуаций актуализируется через связанные с ними прецедентные имена, прецедентные высказывания, а также через фрагменты прецедентной ситуации. Функционируют прецедентные ситуации как часть сложной метафоры, когда происходит соположение реальной ситуации с прецедентной, выступающей в качестве образца. Интенсивность уподобления ситуаций может варьировать от «отождествления» до «некоторого подобия», более того, может также иметь место противопоставление реальной и прецедентной ситуаций, ведущее к созданию травестийного эффекта [Гудков, 2000].

Функцию знаков прецедентных ситуаций, активизирующих в сознании коммуникантов фоновую фабулу, выполняют и так называемые фабульные фразеологизмы. К источникам происхождения данных единиц относятся античная мифология, тексты Священного писания и известные фольклорные и литературные произведения. В качестве примеров М. Г. Петрова приводит следующие фразеологизмы-знаки прецедентных ситуаций: tocuttheGordianknot; toworshipthegoldencalf; Pandora'sbox; Mahometandthemountain; tocastthefirststone и др. [Петрова, 2008].

Соглашаясь с высказанным И. В. Захаренко предположением о том, что, с точки зрения диахронии, за фразеологизмом стоит прецедентная ситуация, В. В. Красных делает вывод, что это дат возможность относить такие единицы, как пословицы, к прецедентным высказываниям, отграничив их от собственно фразеологизмов [Красных, 2002].

Поскольку структура прецедентных ситуаций определяет способы их актуализации и функционирования, Д. Б. Гудков выделяет общефактические и ролевые прецедентные ситуации, понимая под общефактическими ситуации, минимизированное представление которых не включает в себя определнные роли и позиции их участников (например, Чернобыль как катастрофа вообще или Ватерлоо как любое, не обязательно военное поражение). В отличие от них, ролевые прецедентные ситуации образуют структуру взаимосвязанных элементов, каждый из которых занимает в ней определнную позицию. К таким ситуациям Д. Б. Гудков относит прецедентную ситуацию «Отелло – Дездемона», обязательными позициями которой являются роли ревнивца и его возлюбленной, а факультативной – роль Яго – коварного интригана, разрушающего союз Отелло и Дездемоны [Гудков, 2000].

Прецедентные ситуации актуализируются через другие прецедентные феномены, но и сами могут служить для актуализации прецедентного высказывания, в случае, если за последним не стоит прецедентный текст.

ВЫВОДЫ ПО ГЛАВЕ I

Теория прецедентных феноменов зародилась в русле лингвокультурологии, сторонники которой подчркивают когнитивный характер функционирования прецедентных феноменов, при этом в художественном дискурсе связи между прецедентным феноменом и текстом-реципиентом принимают интертекстуальный характер. Понятие текста является принципиально важным для теории прецедентных феноменов, поскольку любой прецедентный знак или символ прецедентного феномена апеллирует к тексту в самом широком смысле данного слова, независимо от того, вербален или невербален данный текст. Поэтому в нашей работе мы опираемся на семиотический подход к толкованию понятия «текст», рассматривая его как сложную семиотическую систему, основной функцией которой является генерация смыслов.

В структурно-семантическом плане прецедентные феномены могут быть представлены однокомпонентными единицами (имена собственные), многокомпонентными единицами (фразеологизмы), а также предикативными или полипредикативными единицами (паремии, цитаты, детские стихи, крылатые слова).

В качестве источников прецедентности выступают мифы, тексты Библии, художественные тексты, детские стихи, тексты в рамках фольклорной традиции, медиатексты.

Прецедентные феномены – это лингвокультурные единицы, связанные с коллективными инвариантными представлениями «культурных предметов», их национально детерминированными минимизированными представлениями.

Несмотря на разнородность прецедентных феноменов, их объединяют следующие признаки: 1) значимость в познавательном и эмоциональном отношениях; 2) сверхличностный характер; 3) постоянная возобновляемость в речи.

Указанными выше особенностями обусловлена способность прецедентных феноменов образовывать концепты. Выделяются концепты единичных прецедентных феноменов (личности, события, артефакты, географические объекты, животные) и концепты прецедентных миров, к которым относятся концепты реконструируемых (исторических) миров и метаконцепты воображаемых (художественных) миров.

Прецедентные феномены входят в когнитивную базу в виде определнного набора совокупности представлений, которые являются общими для всех представителей данного лингвокультурного сообщества. В сознании языковой личности прецедентные феномены хранятся в виде фрейм-структур сознания – формируемых клише / штампами сознания когнитивных единиц, представляющих собой «пучок» предсказуемых валентных связей (слотов), векторов направленных ассоциаций.

В фокусе внимания учных находятся различные уровни и аспекты прецедентности. Исследуются разные типы прецедентных феноменов – прецедентные тексты, ситуации, имена и высказывания.

В процессе функционирования прецедентные феномены проходят двойную обработку – сначала – автором-интерпретатором, задающим определнную установку восприятия создаваемого текста сквозь призму текстадонора, акцентируя внимание читателя на тех или иных аспектах последнего, затем – читателем, который создат в процессе чтения новый текст на основе своих представлений о тексте-первоисточнике и тех установок, которые предлагаются ему автором-интерпретатором.

Различия в алгоритме минимизации явлений действительности в когнитивных базах разных лингвокультурных сообществ приводят к возникновению различий и квази-совпадений в составе формирующих сопоставляемые когнитивные базы единиц.

Будучи постоянно возобновляемыми в речи и реинтерпретируемыми в различных знаковых системах, прецедентные феномены способны играть роль эталонов культуры, функционировать как сврнутая метафора и выступать в качестве символа какого-либо феномена или ситуации.

Все функции прецедентных феноменов могут быть сведены к смыслообразующей, которая актуализируется в нескольких вторичных функциях:

выражении авторского отношения, убеждении, ретроспекции и аккумуляции необходимой информации и коммуникации, включающей в себя игру слов и парольное обращение к прецедентному феномену.

В работе исследуются когнитивные механизмы взаимодействия прецедентных феноменов в детективном дискурсе, трансформации, которым подвергаются прецедентные тексты в процессе создания детективного текста, в связи с чем нам представляются существенными такие факторы, как формы существования прецедентных феноменов в когнитивной базе и способы их актуализации в исследуемом дискурсе.

ГЛАВА II. ОТ ДЕТЕКТИВНОГО ЖАНРА

К ДЕТЕКТИВНОМУ ДИСКУРСУ

В отечественной и зарубежной исследовательской литературе детективу посвящено значительное количество работ. В русле литературоведения детектив рассматривается в работах Г. А. Анджапаридзе [Анджапаридзе, 1999], Х. Л. Борхеса [Борхес, 1978], Буало-Нарсежака [Буало-Нарсежак, 1964], Н. Н. Вольского [Вольский,2006], А. З. Вулиса [Вулис, 1986], Т. Кестхейи [Кестхейи, 1989], Дж. Кэвелти [Кэвелти, 1976], Я. К. Маркулан [Маркулан, 1976], В. Б. Смиренского [Смиренский, 2000], Ц. Тодорова [Тодоров, 1977], Р. О. Фримена [Фримен, 1990], В. Б. Шкловского [Шкловский, 1925] и многих других. Литературоведами выделяются основные характеристики и законы жанра. В лингвистической науке в рамках когнитивной лингвистики и нарратологии изучается концептуально-структурное пространство детективных рассказов [Филистова, 2007], в рамках когнитивнодискурсивной парадигмы анализируются лексические и структурнокомпозиционные особенности детектива [Лесков, 2005], дискурсивное пространство детективного текста [Дудина, 2008], разрабатывается когнитивная модель детективного дискурса [Ватолина (Бянкина), 2011], в рамках прагмалингвистики исследуется речевое поведение авторов детективов и речевая деятельность носителей языка [Петрова, 2004].

В данной работе, выполняемой в русле когнитивно-дискурсивного подхода, дискурсивное пространство детективного текста рассматривается как поле функционирования прецедентных феноменов, использование которых способствует реализации текстуальных стратегий в детективе.

2.1. Развитие и становление детективного жанра Поскольку материалом исследования являются тексты английских и русских детективов, целесообразно обратиться к истории зарождения жанра в английской и русской лингвокультурах.

Истоки детективного романа обнаруживаются исследователями в традициях диккенсовского романа и английского романа ужасов (готического романа), что прослеживается в творчестве многих авторов данного жанра.

Что касается истории детективных сюжетов, то она восходит к ещ более древним источникам: Библии (Каин и Авель, истории о царе Соломоне), сказкам «Тысячи и одной ночи», драмам Софокла («Царь Эдип») и У. Шекспира («Гамлет», «Макбет», «Отелло» и др.). Возможно, отчасти именно поэтому столь ограниченным является число сюжетных линий, мотивов преступления в детективе – они, как правило, уже «разработаны» в первоисточниках: преступления из ревности, из зависти и наиболее распространнный мотив – деньги. Однако тайна как центральный элемент повествования была унаследована детективом именно от готического романа.

Готический роман, «роман тайн и ужасов», пик популярности которого приходится на середину XIX в., отличают «тематика и философия «мирового зла» и изображение сверхъестественного, загадочного, мрачного» [Банникова, 1995]. Основные черты, присущие готическому жанру, – это, прежде всего, жсткая логика в развитии сюжета, клишированность амплуа персонажей и особая пространственная организация произведения. Сюжет романа строится вокруг загадочного происшествия – преступления, имевшего место в прошлом, исчезновения кого-либо из героев и т.д. Герой или героиня оказывается во власти могущественного злодея, которого, после продолжительной борьбы и преследований, наказывает божественное правосудие. Характеры персонажей клишированны и представляют собой набор положительных (преследуемые герои) либо отрицательных черт (преследующий их тиран).

Особое значение в готическом романе имеет хронотоп. Изолированность, замкнутость пространства характерна для событий, описываемых в готическом романе; действие, как правило, происходит в старинном замке, заброшенном монастыре или других таинственных местах. Детектив перенял у своего предшественника загадочное преступление, однако если готический жанр объясняет происходящее мистическими причинами, то в детективном романе все тайны находят разумное материалистическое объяснение.

Изначально сформировались два сюжетных типа детектива – интеллектуальный, восходящий к рассказам Эдгара По, в которых основное внимание уделяется процессу расследования и логическим умозаключениям сыщика, и приключенческий, восходящий к романам Уилки Коллинза, которые строятся на неожиданных поворотах сюжета и нагнетании драматических эпизодов.

Эдгар Аллан По считается создателем детективного жанра, т.к. в его рассказах «Убийство на улице Морг» (1841), «Тайна Мари Роже» (1842), «Похищенное письмо» (1844) были впервые объединены признаки, ставшие затем доминирующими для детективного жанра: таинственность преступления, дедуктивные способности сыщика, увлекательность расследования. Эдгаром По были созданы две традиции, которые впоследствии стали играть значительную роль в детективе: соперничество между профессиональным детективом и детективом-любителем и ведение рассказа от лица приятеля сыщика – человека, обладающего средними умственными способностями и восхищающегося логическими умозаключениями детектива. В новеллах По сюжет строится вокруг загадки, служащей для детектива прекрасным средством демонстрации блестящего владения дедуктивными методами расследования.

Автором первых английских детективов стал Уилки Коллинз, сочетавший в своих романах «Женщина в белом» (1860) и «Лунный камень» (1868) напряжнность повествования с романтическими мотивами. Герои романов Коллинза – это не наброски, не маски, играющие роли, но личности, обладающие как положительными, так и отрицательными чертами. Рассказ ведтся от лица разных персонажей в форме дневников, письменных показаний, писем, в романе пересекается множество сюжетных линий, что делает сюжет более запутанным и увлекательным. Наличие элементов «экзотики», психологических аномалий говорит о влиянии готического романа на творчество автора.

Близок к жанру детектива с элементами готики и незаконченный роман Ч. Диккенса «Тайна Эдвина Друда» (1870), вызвавший множество толкований и вариантов решения загадки.