«Ениосова Н.В., Пушкина Т.А. НАХОДКИ ВИЗАНТИЙСКОГО ПРОИСХОЖДЕНИЯ ИЗ РАННЕГОРОДСКОГО ЦЕНТРА ГНЕЗДОВО В СВЕТЕ КОНТАКТОВ МЕЖДУ РУСЬЮ И КОНСТАНТИНОПОЛЕМ В X в.1 О политических и торговых контактах Руси и Византии в X — нач. ...»

Ениосова Н.В., Пушкина Т.А.

НАХОДКИ ВИЗАНТИЙСКОГО ПРОИСХОЖДЕНИЯ

ИЗ РАННЕГОРОДСКОГО ЦЕНТРА ГНЕЗДОВО В СВЕТЕ

КОНТАКТОВ МЕЖДУ РУСЬЮ И КОНСТАНТИНОПОЛЕМ В X в.1

О политических и торговых контактах Руси и Византии в X —

нач. XI столетий свидетельствуют письменные источники и археологические находки: монеты и печати, а также изделия из камня, стекла, глины, кости, шелка и металла, относящиеся к предметам роскоши или христианскому культу. Интенсивность контактов и объем торговли невозможно оценить без тщательного исследования предметов византийского происхождения, обнаруженных в культурном слое поселений, погребениях и кладах эпохи образования Древнерусского государства.

Следует признать, что эта оценка связана со значительными трудностями: отсутствием корпуса находок византийского круга на территории Древней Руси и сопредельных территориях, а также ограниченностью информации о материальной культуре средневекового Константинополя и других городов империи. Известные в настоящее время изделия византийских мастеров связаны, в основном, с элитарной культурой. Изделия из золота, серебра, слоновой кости и шелка в отличие от памятников зодчества и монументальной живописи, могут быть локализованы значительно реже. Устойчивость многих форм и образов, характерная для византийского прикладного искусства, затрудняет их датировку [Банк 1966, с. 14]. Исключение составляют монеты, печати и некоторые типы сосудов из глины и стекла.

Согласно русско-греческим договорам и трактату “Об управлении империей” Константина Багрянородного, Киев играл ключевую роль в дипломатических и торговых отношениях Руси и Константинополя.

Однако византийские импорты не часто встречаются в культурных напластованиях и погребениях столичного города к. IX — X в. [Каргер 1958, с. 215; Сагайдак 1988, с. 140]. Резкое увеличение числа находок, включая произведения художественного ремесла, характерно для XI — п.п. XIII в. [Даркевич 1975, с. 295–297].

На верхнеднепровском участке пути “из варяг в греки” ощутимая концентрация предметов византийского круга зафиксирована в Гнездове. Этот археологический комплекс расположен на берегах Днепра в 12–15 км к западу от Смоленска. По приблизительным подсчетам, его общая площадь составляет не менее 200 га, на которых располагаются несколько курганных групп и два поселения: основное Центральное и расположенное примерно в 2 км западнее его при впадении р. Ольшанки в Днепр — Ольшанское. Не менее 4500 насыпей, возведенных в X — начале XI вв., образовали 7 различающихся разИсследование выполнено при поддержке РФФИ, проект 10–06–00164а “Язычество и христианство древнерусского города в свете историкоархеологических данных: комплексное источниковедение”.

Ениосова Н.В., Пушкина Т.А. Находки византийского происхождения...

мерами курганных групп (рис. 1). Курганы наиболее значительных из них Центральной и Лесной окружают полукольцом Центральное поселение2, расположенное по обоим берегам ручья Свинец, впадающего в Днепр. Пять небольших кладбищ, состоявших из 100–150 курганов, расположены на западе комплекса на значительном удалении от его центральной части и на левом берегу Днепра. Часть этих курганов, расположенных по берегам р. Ольши, связана топографически с Ольшанским поселением, которое остается практически неисследованным.

Благодаря многолетним систематическим работам, раскопано более 1200 погребений в каждой из курганных групп; площадь исследованных участков Центрального поселения комплекса превышает к настоящему времени 7000 кв.м. [Авдусин 1999; Пушкина 2001, с. 4–6].

Рис. 1. Гнездовский археологический комплекс: ЦГ — Центральное городище; ЗС — Западное селище; ВС — Восточное селище; ГС — Северное селище; ПС — селище в пойме Днепра.

Масштаб этого памятника и его роль на раннем этапе формирования Древнерусского государства во многом определялись географическим положением Гнездова на “переломе” водных систем, замыкавшихся на Киев и Новгород. Вместе с тем, из Верхнеднепровского региона открывалась возможность движения как на запад — к Балтике по Западной Двине, так и на восток — к Оке и Волге [Носов 1999, с. 164].

Центральное поселение состоит из городища, занимающего мыс береговой террасы на левом берегу р. Свинец, и обширных селищ, расположенных по его обоим берегам. Площадь Центрального городища около 1 га, общая площадь неукрепленных поселений достигает 30 га. По топографическим признакам их формально подразделяют на Западное, Восточное и Пойменное.

Сугдейский сборник. Вып. V. Изучение вещевого комплекса гнездовских курганов и поселений дает основания полагать, что здесь была сосредоточена большая часть находок скандинавского происхождения, известных на территории Древней Руси [Pushkina 1997, c. 83–91]. Кроме того, в Гнездове обнаружены украшения, основной территорией распространения которых были Верхнее Поднепровье и Подвинье (ареал культуры смоленских длинных курганов); западнославянские земли, Среднее Поднепровье и Волжская Болгария [Eniosova & Murasheva 1999, pp. 1093–1100].

Топография находок на самых ранних участках поселений — в югозападной части Центрального городища и Западного селища свидетельствует, что с самого начала здесь жили скандинавы, славяне и местные кривичи [Авдусин 1991, с. 13–17; Ениосова 2001, с. 207– 219]. Эти наблюдения подтверждаются данными о погребальном обряде, формах оружия и орудий труда и глиняной посуды [Жарнов 1992; Пушкина 1996, с. 21–24].

Некоторые исследователи полагали, что Гнездово — это пункт по обслуживанию и контролю над волоками с Днепра на Двину, “открытое торгово-ремесленное” поселение с колеблющимся составом населения, “приливы и отливы” которого связаны с обслуживанием водной коммуникации: перемещением купцов и воинских отрядов по Днепру, а также с функционированием торжища [Авдусин 1972, с. 165; Булкин, Лебедев 1974, с. 17; Shepard 1995, p. 258].

Согласно другой теории, Гнездово — один из пунктов в общегосударственной сети поселений во главе с Киевом, погост, связанный с административно-фискальной деятельностью дружины великого князя — полюдьем [Петрухин, 1995, c. 155–158]. Обширный некрополь этого памятника интерпретируется в этом случае как дружинное кладбище. Население Гнездова, помимо дружинников, состояло из ремесленников и прочих людей, служивших в княжеских угодьях. Не отрицая огромной роли торговли и ремесла в жизни поселения, сторонники этой идеи полагают, что его кузнечное и ювелирное производство было ориентировано, прежде всего, на потребности дружины и войска, включая изготовление дорогих вещей, призванных украсить быт дружинных верхов [Петрухин 1995, с. 161; Рыбаков 1982, с. 325].

Согласно третьей концепции, Гнездово — раннегородской центр периода становления Древнерусского государства с развитыми ремесленно-торговыми функциями, стабильной демографической структурой (учитывая естественный характер соотношения различных половозрастных групп проживавших здесь людей) и очевидной социальной дифференциацией населения. Судя по материалам курганного некрополя и поселений, гнездовское общество включало в себя группы людей, связанных с воинской службой, дальней и ближней торговлей, ремеслом и сельскохозяйственной деятельностью. В Гнездове существовала аристократическая верхушка — хорошо вооруженные воины в большинстве своем скандинавского происхождения [Жарнов 1992, с. 164–165, 169]. Однако среди “преуспевающих” членов социума могли быть купцы, ювелиры и кузнецы, владельцы Ениосова Н.В., Пушкина Т.А. Находки византийского происхождения...

пахотных участков, лугов и скота, а также представители их семей.

Средние по размерам и обилию инвентаря погребения принадлежали, вероятно, рядовым жителям гнездовских поселений.

Изготовление глиняных сосудов, обработка кости и рога, черная и цветная металлообработка сложились на основе производственных традиций различных этнических групп, населявших Гнездово, и носили стационарный характер. Ювелирные мастерские выпускали продукцию для всех социальных слоев: дорогие, сложные по исполнению украшения из драгоценных металлов и латуни, а также рядовые массовые изделия из сплавов на основе меди, олова и свинца [Ениосова 2002, с. 5–16; Розанова, Пушкина 2001, с. 77–82].

Обработка земли и разведение домашнего скота обеспечивали жизненные потребности людей, населявших Гнездово, хотя, возможно, и не в полной мере. Судя по данным споро-пыльцевого, карпологического и остеологического анализов, возделывание культурных растений и пастбищное хозяйство играли важную роль в экономике поселения. Эти данные подтверждают следы древней пахоты, обнаруженные под насыпями курганов Днепровской группы, и находки сельскохозяйственных орудий на Центральном городище, Восточном, Западном и Пойменном селищах [Кирьянова, Пушкина 2008, с. 171– 177]. Результаты изучения сельскохозяйственных занятий гнездовского населения на протяжении последних 15 лет подтверждают гипотезу, выдвинутую шведским археологом И. Янссоном в 1997 году. Он считает, что помимо центральной части — протогорода в огромную по площади агломерацию поселений входили неукрепленные поселки — сателлиты, вовлеченные в аграрную деятельность, что не исключало участия их разноэтничных жителей в ближней и дальней торговле, ремесле и воинской службе. Обилие находок скандинавского происхождения на различных участках гнездовского комплекса, включая многочисленные женские украшения, дает основание говорить о миграции на эту территорию свободного крестьянского населения из Скандинавии, преимущественно из Средней Швеции [Jansson 1997, pp. 47–51, 53].

Самые поздние погребения Гнездовского некрополя могут быть датированы последней четвертью X — рубежом X — XI в. [Авдусин, Пушкина 1989, с. 203; Жарнов 1992, с. 18]. С принятием христианства на Руси и в Скандинавии произошла трансформация языческой культуры и погребального обряда. В конце X — первой половине XI столетия утрачиваются специфические особенности скандинавского погребального ритуала, в древнерусских материалах резко сокращается количество вещей северного происхождения [Жарнов 1991, с. 220].

На основе анализа керамического материала и других находок был сделан вывод о “затухании” интенсивной жизни в Гнездове в начале XI в. Раскопки в пойменной части дают возможность говорить о том, что характер поселения не меняется, несмотря на сокращение его площади. Судя по находкам, на этом этапе “качество жизни” полиэтничного населения остается прежним [Мурашева, Авдусина 2007, с. 26]. Жизнь непрерывно продолжается и на небольшой Сугдейский сборник. Вып. V. площади центральной части Гнездовского комплекса до рубежа XII — XIII столетий. Вероятно, здесь, в пригороде Смоленска располагалась феодальная усадьба [Каменецкая 1977, с. 12; Пушкина 1996, с. 27].

Как полагают, утрата функций раннегородского центра была связана с постепенным прекращением импорта исламских монет в последней четверти X в. и переходом от эксплуатации внешних источников — дальней торговли и военных походов к освоению внутренних ресурсов [Jansson 1997, p. 25; Noonan 1997, p. 154].

Укрепление власти киевских князей в конце X — начале XI в.

сократило приток скандинавов на Русь и изменило их положение: во времена Владимира и Ярослава они служили воинами-наемниками в дружине великого князя [Noonan 1997, р. 155].

Несмотря на долгую и плодотворную историю исследований Гнездова, остаются дискуссионными многие вопросы, связанные с его хронологией, количеством и характером поселений, их соотношения с курганными группами. Далека от решения проблема определения статуса людей, погребенных в наиболее богатых курганах. Не до конца понятна их роль в организации сети речных и сухопутных коммуникаций, сборе дани, торговых и дипломатических связях с близкими и дальними соседями, Византией и мусульманским миром.

Среди актуальных задач — изучение топографии находок, свидетельствующих о распределении престижных импортов на различных участках Гнездовского археологического комплекса.

Целью данной работы является выявление и анализ различных категорий изделий, оказавшихся в Верхнем Поднепровье в результате прямых или опосредованных контактов с Византийской империей. Некоторые находки из Гнездова, такие как амфора с кириллической надписью из кургана Л-13, раскопанного Д.А. Авдусиным в 1949 г., или золотая монета-подвеска Феофила из другого богатого погребения — кургана Лшироко известны [Авдусин 1951, с. 77; Авдусин 1952, с. 101, рис. 28: 1].

Недавно опубликована статья, посвященная византийским импортам из пойменной части поселения [Мурашева и др. 2010, с. 512–536]. Однако значительная часть находок, свидетельствующих о византийских связях Гнездова, до сих пор не введена в научный оборот. Среди них монеты и свинцовые печати, целые и фрагментированные амфоры, белоглиняная поливная посуда, фрагменты стеклянных сосудов и украшений, текстиль и золотные нити, изделия из кости и рога, энколпионы, украшения и утилитарные предметы из цветных металлов.

Монетные находки. По последним подсчетам в Гнездове найдено 39 монет византийской чеканки (таблица 1).3 Двадцать шесть из них происходят с территории поселений, наиболее ранняя — фоллис Юстина I (518–527 гг.), выпущенная в Херсоне, обнаружена в яме второй четверти X на “производственном” участке в пойме Днепра Византийские монеты из Гнездова в разное время были определены М.А.

Тихановой (Ленинград), В.В. Кропоткиным, В.Л. Яниным, Н.А. Фроловой, А.А. Молчановым и В.В. Зайцевым (Москва).

Ениосова Н.В., Пушкина Т.А. Находки византийского происхождения...

[Мурашева и др. 2010, с. 513–514, рис.1: 1–2]. Самая поздняя относится к анонимному чекану последней четверти X — первой четверти XI в. и может оказаться фоллисом эпохи правления Василия II и Константина VIII (976–1025). Десять монет были выпущены в Константинополе и Херсоне в IX в., пять из них относится ко времени правления Феофила (829–842 гг.).

монетный двор Херсон Константин (629–630), Константинополь Константинополь Македонянин (867– 886), Константинополь Македонянин (867– 869), Херсон Константин (870–879), Константинополь 912), Константинополь (908–912), Константинополь Константин VII (912– 913), Константинополь Роман I (920–944), Константинополь (931–944), Константинополь II (945–959), Константинополь Багрянородный (913– 959), Константинополь Сугдейский сборник. Вып. V. (последняя четверть X — первая четв. XIв.

ВСЕГО Монеты IX — X вв. найдены как в погребениях, так и на разных участках поселений. Среди них доминируют фоллисы, относящиеся к интервалу между 908 до 959 гг. В целом медных монет происходят из культурного слоя Центрального городища и селищ (таблица 2).

Приблизительно треть от общего числа медных монет и все экземпляры из драгоценных металлов переделаны в подвески. Они встречены в погребениях (6), на поселениях (6) и в кладе 1940 г. (2).

Из девяти серебряных и золотых монет-подвесок только одна (милиарисий Льва VI) обнаружена в слое поселения.

Таблица 2. Распределение находок византийских монет на территории Гнездовского X — первая четверть XI в.

В гнездовской выборке преобладают медные монеты (31 из 39), хотя за пределами империи они не являлись платежным средством, а ценность их металла была невысока. Несмотря на то, что фоллисы не участвовали в монетном обращении раннегородских центров ВосточВ скобках — монеты, превращенные в подвески.

Ениосова Н.В., Пушкина Т.А. Находки византийского происхождения...

ной и Северной Европы, они находили там различное применение.

Прежде всего, в местных мастерских их могли использовать как ювелирное сырье, расплавив в тигле. Не исключено, что монетный металл, независимо от происхождения, из-за относительно стабильного веса и хорошего качества, имел некоторую привлекательность для ювелиров. Об этом свидетельствуют, например, три римские монеты II — IV вв., обнаруженные в производственной постройке VIII в. датского города Рибе [Feveile 2006, s. 284–285]. По предположению Х. Нильсoна, изучавшего римские монеты из шведской Бирки, они могли использоваться и для малых взвешиваний, выполняя функцию разновесок. Этот вывод сделан на основе материала из англосаксонских погребений VI в., где римские монеты встречены в комплексах с весами и гирьками [Nilson X. 1995, p. 79–80]. Кроме того, в результате несложных операций — пробивки отверстия и приклепывания ушка, монета превращалась в подвеску с престижными христианскими символами. Треть гнездовских фоллисов украшали женские ожерелья.

По мнению М. Мак-Кормика, какая-то часть медных монет, найденных за пределами Византии, была утеряна людьми, посещавшими византийские города, где их использовали в качестве платежного средства [McCormick М. 2001, р. 381–382]. В “Книге Эпарха” — уникальном правовом памятнике начала X в. отдельная глава посвящена трапезитам — менялам, которые представляли частную корпорацию, выполняющую некоторые общественные функции, связанные с регулированием денежного обращения. Они играли значительную роль на византийском рынке из-за трудностей в обмене золотых монет на серебряные и медные. Для покупок на потребительском рынке самыми ходовыми монетами были фоллисы, на которые по установленному курсу разменивали милиарисии (24 фоллиса за 1 милиарисий), однако соотношение между ними колебалось, а разменных монет было мало [Сюзюмов 2006, с. 369, 372–374]. Вероятно, “резервные” медные монеты путешественники приберегали для будущих мелких трат на рынках Константинополя и других греческих городов.

В восьми одиночных женских и парных гнездовских погребениях обнаружена одна золотая, четыре серебряных и четыре медные монеты (табл. 2). Судя по богатству инвентаря, это погребения преуспевающих жителей Гнездова. Сам факт помещения золотой монеты в погребение свидетельствует об особом статусе ее владельца.

В Византии золото — самый ценный металл и основа денежновесовой системы. Вывоз золота за пределы империи был строго ограничен, о чем свидетельствует II глава “Книги эпарха”. Несмотря на то, что ограничения не касались серебра, этот металл в виде монеты с изображением императора был значительно дороже, чем в слитке. Милиарисии, выпущенные правительством, независимо от их веса и пробы принимались менялами [Сюзюмов 2006, с. 271, 274, 291–293].

Сугдейский сборник. Вып. V. Серебряные монеты выступают в качестве официальных даров во время приема Ольги при дворе императора. Благодаря сочинению “О церемониях византийского двора” Константина Багрянородного, мы можем судить о статусе людей, погребенных с византийскими монетами.

Огромная свита княгини, состоящая из ее родственников и приближенных, послов, представляющих Святослава и других князей, купцов и 3 переводчиков, получила посольское содержание — от 3 до 30 милиарисиев в зависимости от ранга.5 В соответствии со своим статусом, Ольга получила 500 серебряных монет на золотом блюде и “дары многи” [Литаврин 1981, с. 42–44]. Вероятно, часть этих монет была истрачена в Константинополе, но на территории Руси они теряли платежные функции. Номисмы, милиарисии и, в редких случаях, фоллисы попадали в клады и погребения, служили в качестве украшений, свидетельствующих о богатстве и славе владельцев [Кропоткин 1962, с. 11–13].

Византийские монеты достаточно редко встречаются в СевероЗападной Руси, даже в таких крупных центрах, связанных с дальней торговлей, как Старая Ладога, Рюриково городище и Новгород. Относительно небольшое количество греческих монет найдено в составе кладов, сокрытых в Европейской части России и Прибалтике в конце IX — п.п. XI в. Отдельные экземпляры, чеканенные в VIII — IX вв., обнаружены вместе с восточными монетами в кладах IX в. Византийские монеты, выпущенные в обращение во второй декаде X в., известны наряду с восточными и западноевропейскими в составе 35 кладов на территории Северо-Западной Руси и Эстонии [Кропоткин 1962, с. 16–18].

Необходимо подчеркнуть, что византийские монеты до сих пор не были обнаружены ни в одном из 11 достоверных гнёздовских кладов. В известной сводке находок византийских монет, опубликованной В.В. Кропоткиным в 1962 году и не утратившей своего значения по сей день, упомянут клад 1867 года. Автор, ссылаясь на все предшествующие публикации материалов этой находки, указывает в ее составе монету Константина VI (780–797) [Кропоткин 1962, с. 28]. Однако принадлежность названной монеты кладу крайне сомнительна, поскольку, как показали исследования архивных документов, сведения о составе находки достаточно противоречивы и сам комплекс, присланный в Императорскую Археологическую комиссию, в значительной мере был сформирован чиновниками [Пушкина 1998, с. 371–373].

К числу кладов, вероятно, относится комплекс женских золотых украшений, обнаруженный раскопками 1940 года на Центральном городище и интерпретированный, как инвентарь неполного трупосожжения [Андреев, Милонов 1945, с. 27]. Среди этих украшений оказалась превращенная в подвеску номисма Александра I и Константина VII [Тиханова 1945, с. 28–30]. Вторая такая же монета, 12 милиарисиев составляли одну номисму [Grierson 1999, pl. 44: II].

Ениосова Н.В., Пушкина Т.А. Находки византийского происхождения...

дополненная ушком, была обнаружена в 2008 году Смоленской археологической экспедицией МГУ на соседнем с раскопом 1940 года участке при разборке его отвалов (рис. 2).

Рис. 2. Номисма Александра и Константина VII, 912–913 гг., Константинополь (диаметр 21 мм).

Характер слоя и условия залегания первой находки, описания которых содержатся в отчете, дополненные современными данными о стратиграфии городища, а так же необычайная концентрация драгоценных украшений, среди которых исключительно редкие скандинавские золотые подвески, не исключает интерпретации этого комплекса как клада [Ениосова 2007, с. 310–311]. М.А. Тиханова, определившая и опубликовавшая первую находку, отмечала ее чрезвычайную редкость.

Действительно, эмиссия золотых монет Александра и Константина VII, согласно сводке С. Моррисон, была весьма ограниченной из-за короткого периода правления Александра. В нумизматических коллекциях известно чуть более десятка золотых монет, чеканенных при этом императоре [Morrison 1992, p. 401–402, fig. 310].

Т.В. Равдина подсчитала, что в 603 погребениях на территории Древней Руси найдено 1318 монет, среди которых абсолютно преобладают монеты, чеканенные в Халифате, Западной Европе и на Руси. К 1988 году из погребальных комплексов X–XI вв. происходило 48 монет византийского происхождения, среди которых доминируют серебряные экземпляры, переделанные в подвески, а почти половина из них отчеканена не ранее середины X в. [Равдина 1988, с. 134, 145]. За прошедшие годы после выхода работы Т.В. Равдиной количество находок увеличилось до 54. К прежнему списку следует добавить 2 подвескимилиарисия из камерного погребения I, обнаруженного в Старовознесенском могильнике г. Пскова в 2003 г. (Роман I, 920–945, Константин VII и Роман II, 945–959) [Яковлева 2005, с. 72]. Четыре херсоноСугдейский сборник. Вып. V. византийских фоллиса происходят из мужского камерного погребения, исследованного в центральной части Киева в 2002 г. Они выпущены в годы правления императоров Василия I (867–886), Льва VI (886–912), Льва VI и Александра (900–912), Константина VII и Елены (920). Все монеты были помещены в кожаный кошелек, декорированный металлическими накладками [Movchan 2007, p. 222–223].

Самые ранние византийские монеты из погребений Среднего Поднепровья относятся к правлению Василия I (869–886) (херсоновизантийские фоллисы, серебряное подражание, 2 номисмы) и Льва VI (886–912) (3 фоллиса). Наиболее поздние монеты — это милиарисии Константина Багрянородного (931–959) [Равдина 1988, с. 72–74, 125, 130]. В гнездовских курганах найдены 3 серебряные и две медные монеты, принадлежащие Льву VI, а также серебряный милиарисий императоров Василия I и Константина VII и золотая монета императора Феофила (829–842). Самая поздняя монета из гнёздовских погребальных комплексов — фоллис-подвеска Романа I Лакапина (931–944) [Равдина 1988, с. 41–47; 72–74].

Сравнивая хронологическое распределение византийских монет на Севере и Юге Древней Руси, можно заметить, что наиболее ранние монеты, выпущенные в VI — IX и первых двух десятилетиях X столетий, найдены в погребениях и культурном слое всего двух поселений в Среднем и Верхнем Поднепровье. Несмотря на то, что в Новгороде, Пскове, Владимире, на Рюриковом городище и на селище Пужбол в округе Ростова Великого известны единичные находки ранних монет, на Севере Руси преобладают милиарисии, выпущенные в Византии после 945 г. [Кропоткин 1962, с. 166–189; Леонтьев 2008. С.

75; Мусин, 2010, с. 35–45]. На эти территории серебряные византийские монеты могли попадать разными путями, в том числе и через Польшу, Прибалтику и Скандинавию [Кропоткин 1962, с. 17]. Нельзя исключить, что монеты в погребениях, совершенных в конце X — начале XI вв., оказались здесь и в результате участия местного населения в походах Владимира на Византию в 80-е годы X столетия. С большой долей уверенности можно считать, что их использовали как подвески с христианскими символами [Богуславский 1995, с. 90–91].

Находки византийских монет в погребениях, кладах и на поселениях иногда пытаются связать напрямую с сообщениями письменных источников. Заманчивым выглядит предположение С.С. Ширинского об участии погребенного в гнездовском кургане Л-47 человека в посольстве императора Феофила ко двору франкского императора Людовика Благочестивого в 839 г., о котором сообщают “Бертинским анналам” [Ширинский 1997, с. 198–199]. Эта точка зрения подкрепляется, по мнению автора, находкой в кургане золотой монеты-подвески, чеканенной в правление Феофила.

Д. Шепард полагает, что монеты Льва VI, обнаруженные в Киеве, Шестовице и Гнездове, связаны с началом прямого торгового обмена между Русью и Константинополем на рубеже IX —X вв., оформленного в виде договоров с греками 907 и 911 гг. [Shepard 1995, р. 258]. Трудно избежать соблазна трактовать находки золотых монет, выпущенных в Ениосова Н.В., Пушкина Т.А. Находки византийского происхождения...

короткий период правления императора Александра в качестве даров, полученных русскими послами в Константинополе после заключения договора 911 г. [Тиханова 1945, с. 30; Галанин 2004, с. 45].

Тем не менее, даты археологических находок редко соотносятся с известными историческими событиями. Как показывает анализ комплексов гнездовских погребений Л-47 и Ц-208, ранние монеты Феофила и Льва VI встречены в них вместе с раннекруговой керамикой. Появление гончарного круга в Гнездове относят к 20–30 гг. либо к середине X века [Каменецкая, 1977, с. 27; Жарнов 1992, с. 131–132]. Следовательно, монеты не могли оказаться в этих погребениях раньше второй четверти названного столетия.

Первой половиной X в. датируют погребение с херсоно-византийскими фоллисами из Киева [Movchan 2007, p. 223]. Однако, за исключением младшей монеты 920 г. остальной погребальный инвентарь этой камеры — меч с наконечником ножен и поясная гарнитура с учетом ряда аналогий скорее относится ко второй пол. X столетия. Напомним также о находке двух золотых монет Василия I и Константина (869–877) в кургане Черная Могила, погребение которого не может быть датировано временем ранее 50–60 гг. X в. из-за присутствия в составе инвентаря половинки милиарисия Константина VII и Романа II (945–959) [Равдина 1988, с. 125].

Значительный разрыв между временем выпуска и депозицией мы наблюдаем на примере двух ранних византийских монет, обнаруженных в производственной зоне пойменной части гнездовского поселения. Фоллисы Юстина I (518–527) и Василия I (867–869) происходят из ям, датированных второй четвертью X в. — здесь минимальный разрыв почти в 60 лет [Мурашева и др., с. 513–514]. Медные монеты Василия I херсоновизантийской чеканки вообще не могут считаться надежными хронологическими индикаторами, так как встречаются и во второй половине X в., например, в зольнике Сугдеи [Майко 2010, с. 121]. Около 30 лет отделяет время выпуска фоллисов Романа I и Христофора (921–934) и Стефана и Константина VII (931–944), найденных в Киеве в слоях, имеющих дендродату 972–975 гг. [Зоценко 1991, с. 75, таблица]. Еще один пример — фоллис Василия I, чеканенный в Константинополе в 868–870 гг., происходит из слоя поселения “Черная Земля” в Бирке, датированного 940–950/60 гг. X в. [Rispling 2004, pp.26–60]. Эти факты опровергают высказанное недавно мнение о небольшом разрыве между датой чеканки византийских монет и временем их попадания в культурный слой поселений на территории Древней Руси [Мусин 2010, с. 39–41].

Свинцовые печати. Четыре свинцовые печати были найдены в последнее десятилетие на Центральном городище (3) и в восточной части селища (1). К сожалению, очевиден контекст только двух находок. Предварительное заключение по первым сфрагистическим материалам Гнездова было сделано Е.В. Степановой6. Сохранность металла позволила определить 3 печати с разной степенью точности Авторы выражают глубочайшую признательность Е.В. Степановой (Отдел Востока, Государственный Эрмитаж) за определение гнездовских свинцовых печатей и разрешение использовать предварительные результаты.

Сугдейский сборник. Вып. V. и отнести их к X в. Один из определимых экземпляров происходит из непотревоженного заполнения углубленной части постройки вт. пол.

X — п.п. XI в., исследованной на юго-западном участке городища.

Несмотря на то, что печать пострадала от коррозии и разломана пополам вдоль канала, на ней читаются поясные изображение Богоматери или святого с одной стороны и Христа (?) — с другой. По краям находки пробиты два круглых отверстия. Вероятно, они говорят о вторичном использовании моливдовула (рис. 3: 1). Помимо печати на византийские “связи” исследованного сооружения указывают крупные фрагменты обнаруженной в этом же слое амфоры.

Самая интересная и информативная печать найдена случайно в пределах юго-западного участка городища на верхней границе культурного слоя X в. Моливдовул сохранился целиком, хотя вторично пробитое отверстие в центре уничтожило часть надписи и изображения. На лицевой стороне читаются процветший крест на трех ступенях и фрагменты круговой надписи: “Господи, помоги рабу своему”.

На обороте помещена шестистрочная надпись, из которой следует, что владелец печати был патрикием, христотриклинитом и, вероятно, императорским сакелларием (рис. 3: 2). По особенностям оформления печать датирована второй половиной X в. Третья находка происходит с территории восточной части селища. Сохранилась половина печати, на одной стороне которой изображен патриарший процветший крест и следы круговой надписи, на другой — пятистрочная надпись.

Рис. 3. Свинцовые моливдовулы с Центрального городища: 1 – плохо сохранившаяся печать (диаметр 24,5 мм) с поясным изображением Богоматери; 2 – печать с вторично пробитым отверстием с процветшим крестом на лицевой стороне и шестистрочной надписью на обороте.

Главная функция печати — подтверждение подлинности подписи частных и публичных документов. В Византийской империи свинцовые буллы применяли во многих сферах жизни — от официальных документов императоров, высших церковных иерархов, государственных гражданских, церковных и военных чиновников всех рангов до писем рядовых торговцев и ремесленников [Nesbitt J. 2008, p. 150– 151]. Официальные титулы, перечисленные на второй гнездовской печати, свидетельствуют о принадлежности ее владельца к сановникам высокого ранга, относящимся к финансовому ведомству [История Ениосова Н.В., Пушкина Т.А. Находки византийского происхождения...

Византии. Т.2. 1967, с. 159–166]. Находка этого моливдовула позволяет предположить, что по каким-то причинам были установлены дипломатические или торговые контакты между имперским чиновником высокого статуса с раннегородским центром на Верхнем Днепре, удаленном от Константинополя на тысячи километров.

Византийские печати IX — п.п. XI вв. — исключительно редкие находки для Древней Руси и Скандинавии. Три идентичные печати протоспафария Феодосия — главы посольства, отправленного императором Феофилом в Европу для рекрутирования наемников и закупки железа для византийской армии, терпевшей поражения от арабов в 837–838 гг., были найдены в Хедебю, Рибе и Тиссё [Jrgensen 2003, p. 203]. А.Е. Мусин связывает находки этих печатей с сообщением “Бертинских анналов” о визите посла императора, сопровождаемого русами, в Ингельгейм в 839 году [Мусин 2010, с. 43]. В эту версию хорошо вписывается предполагаемая находка с Рюрикового городища — печать, принадлежащая военному чиновнику Леону.

В.И. Булгакова, опубликовавшая этот моливдовул, не исключает, что ее владелец также искал наемников, именуемых греками “рос” на воинскую службу в империи [Булгакова 2010, с. 25–27]. Находки печати и трех монет Феофила (1) и Василия I (2) свидетельствуют, по мнению упомянутых выше авторов, о налаженных военных и экономических контактах Городища с Византией уже в середине IX в.

Печати X в. представлены, помимо Гнездова и Рюрикова городища7, находками из Киева и Шестовицы. Моливдовулы с именами византийских чиновников высокого ранга (3 экземпляра) происходят с территории Старокиевской горы и “города Владимира”, локализовать третий экземпляр в пределах Киева невозможно [Bulgakova 2004, 49–51; 69–70; 173–174].

Две свинцовые печати и печатка-штамп из медного сплава для оттиска в воске известны в Шестовице. Одна из них найдена во время раскопок 2005 в жилище X в. и пока не определена [Коваленко 2006, с. 90]. Другая принадлежала логофету геникона Льву (900–912), хотя найдена в жилище XII в., исследованном на городище Коровель. По мнению В.И. Булгаковой, этот чиновник относился к высшему рангу и был связан с фискальными функциями. Не исключено, что данная печать свидетельствует об экономической активности русов в Причерноморье после заключения договоров с греками в 907 и 911 гг. [Булгакова 1999, 109–117, рис.1].

Бронзовый штамп пирамидальной формы с ушком для подвешивания и погрудным изображением Христа был найден в камерном погребении 61/1 вместе с дирхемами 909–910 и 935–936 гг. чеканки [Блiфельд 1977, с. 151, рис. 29]. В Византийской империи бронзовые, серебряные и каменные печатки различной формы широко использовали для получения оттиска в воске и других мягких материалах. С С Рюрикова городища происходит печать Феофилактоса, протофасфария и стратега Никополиса (конец X — начало XI вв.), находку которой мы в данном случае учитываем [Bulgakova 2004, S. 74–75].

Сугдейский сборник. Вып. V. помощью воска опечатывали множество утилитарных объектов — от дверей в домах до писем [Nesbitt J. 2008, p. 150]. Находки печаток, датируемых VI — XIII вв. известны на территории Восточного Средиземноморья, Малой Азии, Сирии, Болгарии и Сербии [Die Welt von Byzanz 2004, S. 344–345]. Д. Шепард, основываясь на иконографических особенностях изображения Христа на шестовицком экземпляре, датировал его 950–980 гг. [Shepard J. 1986, p. 271–272]. Этот экземпляр, в отличие от свинцовых моливдовулов, нельзя связывать с дипломатическими или военными контактами. Вероятнее всего, бытовой объект был привезен из Византии или Болгарии в качестве сувенира с изображением престижного христианского символа и помещен в погребение ребенка, принадлежащего к высшему аристократическому слою населения Шестовицы.

Несмотря на то, что византийские печати IX — X вв. представлены на территории Древней Руси единичными находками, они являются важнейшими свидетельствами прямых контактов протогородских поселений — Киева, Шестовицы, Рюрикова городища и Гнездова с византийскими чиновниками или их представителями, путешествующими из империи на Север по речным и сухопутным коммуникациям. Их интересы были связаны с рекрутированием воинов-наемников, торговыми и дипломатическими отношениями.

Независимо от того, были ли они послами, чиновниками или миссионерами, высокий статус этих людей предполагал наличие свиты, охраны и слуг, ранг которых был значительно ниже [Mac-Cormick 2001, p. 226].

Амфоры. Массовый ввоз византийских товаров в амфорах на древнерусскую территорию происходит в XII — п.п. XIII в. Для XI в.

фрагменты амфорной тары фиксируются в Киеве, Новгороде, Пскове и других крупных городах. Считается, что в X столетии на Русь проникали лишь единичные экземпляры амфор византийского культурного круга, фрагменты которых известны по раскопкам поселений и погребений [Коваль 2003, с. 351]. Интенсивные раскопки на различных участках гнездовских поселений значительно пополнили коллекцию отдельных фрагментов и определимых форм амфорной тары начального этапа русско-византийской торговли.

Самая известная амфора X века была найдена в 1949 г. в кургане 13 Лесной группы (рис. 4: 1) [Авдусин 1951, с. 79]. В верхней части тулова сосуда, разбитого во время погребальной церемонии, обнаружена кириллическая надпись-граффито — мужское славянское имя Горун в родительном падеже, обозначающее владельца амфоры [Медынцева 1998, 186–189]. Амфора принадлежит к редкой разновидности красноглиняных “причерноморских” амфор с коротким горлом и ручками, прикреплявшимися к горловине под венчиком (тип V по В.Ю. Ковалю), датируемых VIII — X вв. Их производили в Крыму и других районах Причерноморья, хотя сосуды близкого типа могли быть продукцией мастерских и на территории метрополии.

Обломки “причерноморских” амфор относятся к редким находкам:

они известны на ряде городищ роменской культуры и в Среднем Ениосова Н.В., Пушкина Т.А. Находки византийского происхождения...

Поднепровье на поселениях IX — X вв., а также на Тимеревском селище в Ярославском Поволжье [Коваль 2003, 350].

Датировка кургана Л-13 варьирует в различных публикациях от первого десятилетия до середины X столетия. После тщательного изучения вещевого комплекса кургана с сожжением в ладье, в котором погребены мужчина, две женщины и лошадь, время его сооружения относят ко второй четверти — середине X в., вероятно, не ранее 930 гг. По некоторым чертам погребального обряда и присутствию таких вещей как меч, железная гривна с молоточками Тора, овальная фибула и фигурное навершие туалетного пинцета курган можно отнести к скандинавской культурной традиции. В момент археологизации амфора принадлежала не славянину, а скандинаву [Mhle 1988, 377– 378; Нефёдов 2001, 64–67]. Судя по особенностям погребального ритуала и богатству сопровождавших мужчину и женщин вещей, он обладал высоким социальным статусом и, вероятно, участвовал в военных и торговых походах в Византию. Помимо амфоры об этом свидетельствует помещенный в нее при погребении миниатюрный белоглиняный поливной кувшин и ручка стеклянной лампы [Нефёдов 2001, с. 66].

Более 50 фрагментов амфор обнаружено в последнее десятилетие на Центральном городище, восточном и пойменном участках селища.

На раскопе вблизи берега древнего русла Днепра был найден полный развал красноглиняной амфоры, позволяющий полностью реконструировать ее форму (рис. 4: 2) [Мурашева и др. 2010, с. 514–515, 527, рис. 4]. Она принадлежит к классу I по классификации турецкой исследовательницы Н. Гюнсенин или типу I, вид 1 по В.Ю. Ковалю. Это невысокий сосуд (37 см) с грушевидным туловом, покрытым рифлением, и округлыми в сечении ручками, прикрепленными к короткому горлу ниже венчика, не поднимаясь выше уровня его края [Gnsenin 1990, р. 269–271; Коваль 2003, 347]. Судя по цвету и составу теста, толщине стенок и другим визуальным признакам, к этому типу принадлежит большинство фрагментов, найденных на различных участках гнездовского поселения в слоях вт. пол. X — нач. XI в. (рис. 4: 3, 4).

В исследованиях, посвященных амфорной таре, называют три возможных района производства грушевидных амфор в IX — XII вв.:

мастерские в Ганосе на побережье Мраморного моря в Анатолии, монастырские мастерские в Константинополе, третий центр — южнопонтийский был расположен в окрестностях Трапезунда [Dark 2001, р. 85; Коваль 2003, с. 349; Gnsenin 2009, рр. 145–149]. На территории Древней Руси амфоры встречаются со вт. пол. X до п.п. XII в. Сосуды этой группы, датирующиеся вт. пол X — п.п. XI в., известны по находкам фрагментов на городище Коровель в Шестовице, а также на сельских поселениях между Шестовицей и Любечем — Лесковое и Криница [Веремейчик, Коваль 2005, с. 47–50; Коваленко 2006, с. 92].

Единичные фрагменты амфор I типа обнаружены также в слоях X в.

в Киеве и на Рюриковом городище, в горизонте Д Старой Ладоги (930–970) и Новгороде (960-е) [Коваль 2003, с. 353; Станкевич 1951, с. 239; Рыбина 2001, с. 68–70]. Интересно, что обломки амфор чрезвыСугдейский сборник. Вып. V. чайно редко встречаются в Скандинавии эпохи викингов. Единственный экземпляр зафиксирован среди 100000 фрагментов керамики, обнаруженных при раскопках крупнейшего раннегородского центра Хедебю на территории Северной Германии [Helm 1997, 185–188].

Рис. 4. Византийские амфоры из Гнездова: 1 – красноглиняная «причерноморская» амфора с кириллической надписью из кургана Л-13 (тип V по В.Ю. Ковалю); 2 – полный профиль амфоры (тип I, вид 1 по В.Ю. Ковалю) из прибрежной зоны Пойменного селища [Мурашова 2010, с. 527, рис. 4]; 3 – амфора (тип I, вид 1), Восточное селище; 4 – амфора (тип I, вид 1) Центральное городище.

Ениосова Н.В., Пушкина Т.А. Находки византийского происхождения...

Находки византийских амфор принято рассматривать как важнейшее свидетельство экономического обмена между Византией и Русью. Эти сосуды — удобная тара стандартного объема для транспортировки и торговли социально престижными пищевыми продуктами — вином, маслом, пряностями. Попав на Русь, амфоры, вероятно, использовались вторично для хранения и перемещения продуктов или других товаров, например мелких бусин [Коваль 2003, 343–344]. Относительная редкость находок на памятниках X — п.п.

XI в., свидетельствует, вероятно, о достаточно узком круге потребителей дорогих продуктов, проживавших преимущественно в раннегородских центрах и княжеских резиденциях. На высокий престиж амфорной тары указывает и помещение сосуда в одно из самых богатых погребений гнездовского некрополя. Вместе с тем, рост числа обломков амфор в культурном слое городища, на восточном и пойменном селищах показывает, что качество жизни на различных участках поселения во вт. пол. X в. было достаточно высоким. Несмотря на то, что находки амфор чаще всего отражают перемещение археологически “невидимых” товаров, в отмывках культурного слоя из двух ям конца X в., исследованных в восточной части селища, обнаружены виноградные косточки, попавшие сюда, вероятнее всего, вместе с греческим вином [Кирьянова 2007, с. 140].

Белоглиняная поливная керамика. В X — XI столетиях — начальном этапе импорта византийской глазурованной керамики на Русь попадают отдельные образцы поливной посуды, без сомнения, относящиеся к наиболее ценным произведениям византийского гончарного ремесла. По подсчетам В.Ю. Коваля, на этот период приходится 21 находка такой керамики из Киева (9 фрагментов), Вышгорода (2), Гнездова (4), Новгорода (5) и старой Рязани (1) [Коваль 2005, 164–165]. Еще три фрагмента известны по раскопкам селищ Автуничи и Лесковое в округе Чернигова [Коваленко 2006, с. 95–96].

Помимо хорошо известных по публикациям Т.И. Макаровой и В.Ю. Коваля находок поливной керамики из Гнездова, сейчас в коллекции этого памятника выявлено еще 6 фрагментов, обнаруженных при раскопках курганов и поселения [Макарова 1967, табл. II, 1, 5–7;

Коваль 2005, с. 167–169]. Таким образом, наибольшая концентрация глазурованной керамики X — нач. XI в. на территории Древней Руси, зафиксирована в Гнездове. Эта коллекция состоит из блюд на низком поддоне (3), кружек (4) и миниатюрных кувшинов (3).

По морфологическим и технологическим признакам поливная посуда из Гнездова относится к двум группам. Целый кувшинчик из кургана Л-13, ручка кружки из кургана Ц-317 и два фрагмента из раскопок пойменной части поселения и Центрального городища относятся к группе полумайолики с монохромной (зеленой или желтокоричневой) глазурью. Глазурь может покрывать сосуд целиком либо его отдельные части. Так, например, светло-зеленая полива прослеживается только на горле и верхней части кувшинчика из кургана Лрис. 5: 1). Внутри сосуда и на ручке ее нет [Коваль 2005, 167].

Сугдейский сборник. Вып. V. Другая находка — это ручка овального сечения с выступающим гребешком в месте соединения с венчиком, которая принадлежала, вероятно, плоской кружке-чаше на кольцевом поддоне (рис. 5: 2).

Подобный сосуд, относящийся к средневизантийскому периоду, найден в Коринфе [Dark 2001, colour plates, fig.11].

Рис. 5. Поливная монохромная керамика из Гнездова: 1 – кувшинчик со светло-зеленой поливой из кургана Л-13 (высота 84 мм); 2 – ручка сосуда (чаши) с желтой поливой из кургана Ц-317.

Ениосова Н.В., Пушкина Т.А. Находки византийского происхождения...

Белоглиняная поливная монохромная керамика производилась из формовочной массы с ощутимой примесью мелкого песка. При обжиге она становилась белой или розоватой из-за высокого естественного содержания кальция. Месторождения белой глины и свидетельства производства белоглиняной керамики обнаружены в Никее, Никомедии, восточной части Пелопонесса и Болгарии (Преслав).

Классическая монохромная глазурованная керамика различных форм вошла в обиход в VII в., но ее продолжали производить и использовать до конца XI в.[Armstrong 2008, 432–433]. На территории Византийской империи поливные одноцветные сосуды употребляли как повседневную столовую посуду, но, попав на Русь, они превращались в престижный предмет. Следует напомнить, что кувшинчик с зеленой поливой найден в одном кургане с причерноморской амфорой и стеклянной лампой, сопровождавших богатого скандинава и свидетельствующих о его участии в военных и торговых походах в Херсонес или Константинополь во второй четверти-середине X в.

Инвентарь женского трупосожжения 317, раскопанного в Центральной группе курганов значительно скромнее. На кострище помимо фрагмента поливного сосуда обнаружены поясной крючок, подковообразная фибула, серебряное перстнеобразное височное кольцо с завитком на конце, обломки рогового гребня, две бусины-пронизки, нож и четыре сосуда — три из которых круговых; два из них — погребальные урны. Наличие круговой керамики не позволяет датировать этот комплекс ранее 20–30-х гг. и даже сер. X в., а находка височного кольца и отсутствие находок скандинавского круга, свидетельствует о славянской принадлежности погребенной в нем женщины [Жарнов 1992, с. 195].

Вторая группа византийской поливной керамики, обнаруженной в Гнездове — полумайолика с полихромной росписью, выполнявшейся непосредственно по белой поверхности сосуда под бесцветной свинцовой глазурью [Коваль 2005, 165169]. Она производилась из такой же глины, что и поливная монохромная, но ее тонкоотмученное тесто не содержало грубых примесей. Полихромная керамика представлена ограниченным набором форм — это плоские блюда и чаши и небольшие по размерам кружки с одной ручкой. Применение комбинации глазурей зеленого, желтого, красного и бирюзового цвета для создания полихромного узора, а также геометрические и растительные орнаментальные мотивы свидетельствуют об исламских истоках производства полихромной керамики. Искусно выполненные сосуды производились индивидуально с нач. X по вт. четв. XII столетия [Armstrong 2008, 433]. Они принадлежат к наиболее редким и дорогим типам византийской керамики: за время раскопок одного из районов Константинополя — Сарачхане среди 20000 белоглиняных поливных фрагментов обнаружено всего 175 полихромных (1:99).

Столичное производство этих сосудов подтверждается анализом химического состава теста и белых глин, обнаруженных в непосредственной близости от Константинополя [Mason & Mango 1995, p. 322–331].

Сугдейский сборник. Вып. V. Рис. 6. Поливная полихромная керамика из Гнездова: 1 – блюдо с Сэнмурвом из кургана Ц-20;

2 – кружка (высота 88 мм), случайная находка; 3 – фрагмент кружки из кургана Оль-30.

Полихромные сосуды из Гнездова не имеют близких аналогий среди известных образцов этой редкой группы, происходящих из Константинополя, Коринфа, Болгарии и Крыма [Talbot Rice 1965, p.

194–236; Kostova 2009, p. 97–117; Якобсон 1959, с. 357–358].

Наиболее необычным является небольшое блюдо с изображением сэнмурва — мифического существа с головой собаки, телом льва и крыльями (рис. 6: 1). В сасанидской традиции сэнмурв выступал в качестве символа царской власти и божественного покровителя.

Ениосова Н.В., Пушкина Т.А. Находки византийского происхождения...

Ближневосточные мотивы появляются в византийском прикладном искусстве с VII в. и характерны, прежде всего, для изготовления шелковых тканей, образцы которых сохранились в церковных сокровищницах Западной Европы и скальном могильнике IX в. Мощевая Балка на Северном Кавказе [Gonosova 1997, 224, fig. 148].

Полихромные блюда происходят из больших и богатых погребальных сооружений Гнездова. Одна находка происходит из кургана 20 — трупосожжения вт. пол. X в., раскопанного В.И. Сизовым в 1885 г. в Центральной группе курганов. Другая — это фрагмент, обнаруженный в частично разрушенном трупоположении 18(86), исследованном С.И. Сергеевым в той же курганной группе в 1901 г.

[Жарнов 1991, с. 223; Maкарова 1967, с. 63]. Кроме того, маленький фрагмент блюда, на внутренней поверхности которого сохранилась роспись в виде “шахматного” рисунка с желтовато-коричневой подцветкой “клеток”, найден на пойменном участке поселения [Коваль 2005, с. 167, рис. 2, 5].

Полихромная кружка с геометрическим орнаментом и кольцевидной ручкой происходит из любительских раскопок конца XIX в., контекст этой находки установить невозможно [Maкарова 1967, табл.

III, 1]. На дне этого сосуда отчетливо виден равноконечный крест (рис. 6: 2). Несколько фрагментов другой белоглиняной поливной кружки обнаружено в богатом камерном погребении в Ольшанской группе, расположенной в западной части Гнездовского археологического комплекса (рис. 9: 2). Абсолютно идентичный фрагмент керамики происходит из раскопок в западной части селища. Можно уверенно говорить, таким образом, о находке двух одинаковых кружек. В декоре этих сосудов сочетаются растительные мотивы и изображения “мальтийских” крестов. По предположению В.Н. Залесской, белоглиняные полихромные кружки и киликовидные чашки с изображениями крестов, заполненные молоком и медом, могли использоваться при обряде крещения византийскими миссионерами взрослых варваров. Помимо Гнездова, литургическая кружка с крестом обнаружена в Новгороде в слое к. X в. [Залесская 1984, с. 217–223].

Белоглиняная полихромная керамика, без сомнения, относится к предметам роскоши. Эти хрупкие дорогие сосуды, произведенные в мастерских Константинополя, оказались в гнездовских погребениях, принадлежащих высшему слою аристократии эпохи формирования древнерусского государства. Вероятно, они попали за пределы Византии скорее как дипломатические дары, а не как предметы торговли.

Не исключено, что определенную роль в их распространении играли христианские символы.

Ткани и одежда. Несмотря на плохую сохранность органики в гнездовских курганах, сооруженных из аллювиального песка, шесть богатых женских и мужских гнездовских ингумаций содержали остатки шелка, в восьми погребениях обнаружены золотные и серебряные нити, а также круглая пуговица, изготовленная из тонкой проволоки, накрученной на органическую основу (рис. 7: 1).

Сугдейский сборник. Вып. V. Рис. 7. Фрагменты шелковых тканей из Гнездова: 1 – лента-тесьма, вышитая золотными нитями из кургана Ц-198 (ширина 16 мм); 2 – деталь кафтана с бронзовыми пуговицами из кургана Польпозумент из золотной нити и пуговица из тонкой проволоки, накрученной на органическую Фрагмент обгоревшей шелковой плиссированной ткани и обрывки золотных нитей были найдены в слое вт. пол. X в. при раскопках Центрального городища. Предварительные результаты изучения технологии изготовления и декора сохранившихся фрагментов шелка М.В. Фехнер и О.В. Орфинской показывают, что в гнездовской коллекции присутствуют ткани китайского, среднеазиатского, иранского и византийского происхождения [Фехнер 1999, Ениосова Н.В., Пушкина Т.А. Находки византийского происхождения...

с. 8–10].8 Так, например, технологические особенности изготовления ткани, фасоны платьев и орнамент позволяют отнести фрагменты двух шелковых женских нарядов из камерного погребения Ц-301 к продукции шелкоткацких мастерских Китая. К изделиям византийского происхождения относятся фрагменты ленты-тесьмы, вышитой серебряными и золотными нитями. Такая лента украшала головной убор женщины из камерного погребения 198 в Центральной группе курганов (рис. 7: 2). Обрывки шелковой тесьмы, сплетенной на дощечках, обнаружены в камерных мужских погребениях Поль-62 и Дн-4 в западной части гнездовского некрополя. Присутствие бронзовых пуговиц в обеих камерах (10 и 24 соответственно), а также петли, пришитые к тесьме, показывают, что погребенные в них люди были одеты в распашную одежду — кафтаны (рис. 7: 3). Этот вид придворного костюма распространился при дворе византийского императора c к. IX в. [Kondakov 1924, p. 7–49]. Для изготовления петелек застежки на лицевой стороне кафтана погребенного в камере Дн-4 воина использовали византийский шелк, уже находившийся в употреблении. Комплекс находок и дендродата (975 г.), полученная для этого погребения, позволяют датировать его последней четвертью X в. [Aвдусин, Пушкина 1989, с. 197–200, 203]. К этому же времени относятся погребения с остатками женской шелковой одежды из Киева, Шестовицы, Чернигова и Пскова [Ivakin 2007, р.

186–190; Зубкова, Орфинская 2008, с. 59–74; Михайлов 2010, с. 266].

Золотные нити и позументы встречаются чаще, чем шелк и свидетельствуют о присутствии несохранившегося привозного текстиля в погребениях или культурном слое поселений. Согласно публикации К.А. Михайлова, ранние образцы золотных нитей обнаружены помимо Гнездова в Киеве, Пскове, Черной Могиле, шести богатых курганах Шестовицкого некрополя и пяти погребениях могильника Тимерево. Пряденые золотные нити найдены также в культурных напластованиях Старой Ладоги и Рюрикова Городища вт. пол. X в.

Расшитая золотными нитями тесьма и позументы из золотой и серебряной проволоки украшали головные уборы, обрамляли края парадной верхней одежды — туники, рубахи, кафтана, плаща или фартука [Михайлов 2010, с. 267–272]. Близкие параллели гнездовским золотным нитям и позументам происходят из богатых погребений Бирки (329, 520, 561 и 944) и других аристократических захоронений Швеции и Норвегии [Geijer 1938, S.103–104, Taf. 26,4; 28,9, 13; 29,1;

Михайлов 2010, с. 274–275]. Остатки драгоценного текстиля, включая золотные и серебряные нити, встречены в 22 датских курганах, сооруженных в сер. VI — сер. XI в. [Krag 2003, S. 64–65].

консультации.

Доклад О.В. Орфинской на семинаре “История древних производств” (кафедра археологии, истфак МГУ).

Сугдейский сборник. Вып. V. В составе некоторых погребений из Гнездова (Ц-198, 301, 306, Дн-4), Шестовицы (78), Киева (камера 49 на территории Михайловского Златоверхнего монастыря), Пскова (камеры 1 и 3 Старовознесенского II раскопа) шелк и золотные нити соседствуют с атрибутами христианской веры — серебряными крестиками или свечами [Авдусин, Пушкина 1989, с. 190–205; Блiфельд 1977, с. 160–163; Ивакин 2005, с. 288–289; Яковлева 2006, с. 66–78; Орфинская, Зубкова 2008, с. 294–308]. Эти находки свидетельствуют о распространении христианства до официального крещения Руси среди представителей аристократии, поддерживающих прямые дипломатические и торговые контакты с Византией [Мусин 2002, с. 64].

Влияние новой религии прослеживается и в находках текстиля в составе богатых погребений X в. на территории Дании, Северной Германии, могильников Бирки и Вальсгерде в Средней Швеции [Geijer 1938, 76–90, Taf. 15, 18, 19; 20, 3; 23, 1; Lindblom 2000, 17–24;

Hgg 2003, 15–27; Krag 2007, 239–242].

Для русов, посещавших Константинополь в X в., шелк, ценимый наравне с золотом, был наиболее желанным продуктом “мастерских великолепия”. Согласно “Книге Эпарха” выделка и продажа шелка контролировались государством, которое гарантировало его высокое качество [Сюзюмов 2006, 377–381]. Стоимость драгоценного текстиля, разрешенного к вывозу из империи, не должна была превышать номисм. По договору 944 г. устанавливался официальный имперский контроль над вывозом шелка: ткани осматривались и пломбировались специальными печатями государственного чиновника [ПВЛ 1950, 233].

Однако, несмотря на строгие ограничения, в X в. поступление шелка в Европу последовательно возрастает [McCormick 2001, pp. 722–723].

Помимо торговых операций, русы получали шелк в качестве дипломатических даров и дани. В качестве императорского дара шелк был важнейшим элементом византийской внешней политики. В летописном рассказе о крещении Ольги, княгиня получает от императора золото, серебро, шелк и сосуды [ПВЛ 1950, с. 241–242].

Необычная находка, свидетельствующая об одном из видов парадного костюма, происходит из погребения Оль-30, исследованного в 1988 г. На основе сохранившейся органики и погребального инвентаря установлено, что в этой большой камере, относящейся ко вт. пол. X в., были похоронены два мужчины, две женщины и две лошади. Среди многочисленных находок особый интерес для нашей темы представляют миниатюрные разноцветные стеклянные пластины (около экземпляров) квадратной, прямоугольной и листовидной формы, вырезанные из обломков сосудов и оконного стекла, о происхождении которого трудно говорить без данных о его химическом составе (рис. 8).

Судя по компактному расположению пластин в погребальной камере, они украшали несохранившиеся изделие из органики, сложенное в несколько слоев. Накладки, вероятно, нашивались на текстиль с помощью шелковых или золотных нитей, обрывки которых также зафиксированы в обсуждаемом погребении [Жарнов 1992, с. 107].

Ениосова Н.В., Пушкина Т.А. Находки византийского происхождения...

Возможный путь реконструкции этой погребальной одежды дает мраморная икона св. Евдокии из монастыря Липс в Константинополе, датируемая нач. X в.10 Выполненная из разноцветного мрамора фигура женщины в полный рост инкрустирована прямоугольными вставками из стекла тех же цветов, что и гнездовские экземпляры — красного, зеленого, синего и бирюзового (рис. 9).

Очевидно, мастер стремился отобразить богатство одеяния, соответствующего ее императорскому статусу. Ценность византийского официального костюма составляли не только шелк и золотное шитье, но и значительное количество драгоценных и полудрагоценных камей, нашитых на текстильную основу. [Maguire 1997, p.

184–191]. Чем выше был ранг чиноника, тем больше камней помещали на его одежду, и тем труднее ему было перемещаться [Gerstel 1997, 42–43]. Подражая облачению византийских импера- Рис. 9. Мраморная икона с изображением торов, короли франков носили Святой Евдокии (6622 см) со стеклянными парадную одежду, украшенную вставками. Начало X в. [Gerstel 1997, p. 42, 8b].

Святая Евдокия стала женой императора Феодосия II в 421 г.

Сугдейский сборник. Вып. V. камнями. В “Псалтыри Лотаря” (842 г.) есть портрет короля в тунике и плаще, расшитых цветными накладками круглой, овальной и прямоугольной формы (рис. 10). Такими же вставками инкрустированы туфли, ножны меча и основание трона. Очевидно, что художник изображал дорогие камни, подчеркивающие великолепие инсигний власти [Wamers 2005, S.37, Abb. 6].

Стеклянные пластины заменяли, вероятно, драгоценные камни, украшавшие парадную одежду василевса и его приближенных. Можно предположить, что шелковые одеяния, расшитые цветными стеклами, изготавливали в императорских мастерских специально для дипломатических даров. В мире “варваров” их потребителями были архонты и знатные люди, стремившиеся получить парадные облачения представителей константинопольского двора.

Аналогичные накладки только в меньшем количестве найдены в Пскове11 [Ivakin 2007, 186–187].

Судя по малому количеству, они были предназначены для укра- Рис. 10. Портрет короля из “Псалтыри Лотаря” шения круглых очелий-ворот- (842 г.) [Wamers 2005, S.37, Abb. 6].

ников или лоросов, также имеющих прототипы в придворной моде средневизантийского периода [Parani 2008, p. 411, fig.1, 4].

Несколько накладок из слюды, прозрачного и бесцветного стекла на свинцовой основе, имитирующих зеркала, в оправе из золотных и серебряных нитей происходят из женских погребений в Бирке. Они обнаружены около головы (погребение 559), на сумочке с вышивкой (погребение 735) и на шелковой ткани с позументом (погребение 832) [Gejer 1938, S. 118, 120–121, Taf. 31, 4–5; 34, 6; 35, 7a; 36, 4; Hgg 2003, s. 22–23]. Круглые и треугольные подвески из золотных и серебряных нитей с золотыми и стеклянными вставками найдены также в погребении п.п. X в., совершенном в корабле, в Лэдбю на СевероВостоке датского острова Фюн [Srensen 2001, 76].

Как полагают, символическое значение этих украшений связано с библейскими сюжетами: золотые колокольчики (тинтинабулы) и плоды граната (яблока), сплетенные из нитей, украшали подол верхней ризы — одеяния священника “чтобы слышен был звук, когда Камера 6 Старовознесенского II раскопа (2008 г.).

Ениосова Н.В., Пушкина Т.А. Находки византийского происхождения...

он будет входить в святилище перед лицом Господним” (Исход, 28).

Судя по изображениям императоров на знаменитых рельефных пластинах из слоновой кости сер. — вт. пол. X в. — “Коронование Константина VII” (ГМИИ), “Коронование Романа II и Евдокии” (парижская Национальная библиотека) и “Коронование Оттона II и Феофано” (музей Клюни), подвески-тинтинабулы украшали подол туники василевса, подчеркивая божественную природу его власти. Ритуал константинопольского двора, включая особую императорскую одежду, значительно повлиял на придворный костюм Западной и Северной Европы. Так, например, известен шелковый пояс Оттона IV (1198– 1218 гг.) с серебряными подвесками-тинтинабулами [Hgg 2003, s.

20–25; Krag 2007, p. 241; Мишакова 1978, с. 224–236]. По-мнению Инги Хэг, кафтаны, декорированные шелком, золотными нитями, позументами в виде колокольчиков и плодов граната, а также головные украшения из золотных нитей из погребений 524, 561 и 628 в Бирке, принадлежали представителям королевской семьи [Hgg 2003, s. 24].

Несмотря на то, что образцы шелка и золотного шитья известны в Скандинавии с сер VI в., пик их распространения относится к вт.

пол. X в. Исследователи связывают этот факт с начальным этапом распространения христианства среди высшего слоя аристократии.

Поступление драгоценной одежды на территорию Северной Европы было связано как с дипломатической и торговой активностью русов в Константинополе, так и тесными контактами с империей Оттонов [Hgg 1991, s.155–162; Krag 1999, S. 425–444]. Это заключение верно и для материалов, происходящих с территории Древней Руси, в том числе шелка, позументов и золотных нитей из Гнездова.

Энколпионы. В Гнездове представлены предметы личного благочестия первых христиан, живущих на его территории или посещавших раннесредневековый город на Верхнем Днепре: крестытельники и энколпионы. Три известных в настоящий момент реликвария можно отнести к византийскому кругу находок. Они обнаружены в западной и пойменной части селища [Мурашева 2009, с. 169–177; Асташова, Пушкина 2009, с. 126, табл. 1]. Все экземпляры состоят из двух створок, у креста из поймы сохранилось оглавие. В процессе реставрации створки двух энколпионов были раскрыты, а заполнение было подвергнуто исследованию с помощью естественнонаучных методов12. Кроме продуктов коррозии, совпадающих по химическому составу с малахитом, других веществ, Заполнение элколпиона из раскопок пойменной части было исследовано с помощью микроскопии в отраженном неполяризованном свете и в проходящем поляризованном свете [Мурашева 2009, с. 169]. Содержимое мощевика из западной части селища изучено с помощью инфракрасной спектрометрии в НИИ культурного и природного наследия им. Д.С.

Лихачева. Выражаем благодарность научному сотруднику института Б.В.

Жаданову за изучение гнездовского образца.

Сугдейский сборник. Вып. V. включая органику — кость, древесину, текстиль или воск в реликвариях не обнаружено.

Первый по времени находки (в 1970 г.) мощевик с изображением Иоанна-оранта и надписью IOANHC на одной стороне и Богоматери Знамение или Воплощение с младенцем — на другой по технике исполнения и особенностям иконографии относится к группе энколпионов с гравированными изображениями (рис. 11: 1). Они бытовали достаточно широкий промежуток времени с VI по XIV в. в восточных провинциях Византии — Сирии, Палестине и Малой Азии; в Закавказье, на Балканах, в Венгрии, Херсонесе и древнерусских городах.

Энколпион с гравированным изображением Иоанна в позе Оранта обнаружен в комплексе погребения к. IX — нач. X в., исследованном на месте Большого дворца в Константинополе. Их широкое распространение связано с длительным воспроизведением одних и тех же образцов в мастерских, расположенных не только на Ближнем Востоке, но на других территориях Византийской империи, включая БалканоДунайский регион. Гнездовский мощевик, происходящий из пахотного слоя, не имеет строгой стратиграфической привязки и датируется авторами последней публикации вт. пол. X в. Другой аналогичный крест-реликварий с гравированным орнаментом — случайная находка с Рюрикова городища является, по мнению А.А. Песковой, заготовкой створки, произведенной в к. X — нач. XI в. [Асташова, Пушкина 2009, с. 129; Залесская 1988, с. 93–98; Пескова, Егорьков 2010, с. 53–61].

Второй гнездовский энколпион найден, как и первый, на западном участке селища, но не в культурном слое, а случайно (рис. 11: 2). Несмотря на сильную коррозию, авторам публикации удалось установить, что на одной стороне створки сохранилось рельефное изображение распятого Христа, облаченного в длинный колобий. На оборотной стороне — изображение Богоматери Оранты [Асташова, Пушкина 2009, с. 129]. На основании морфологических и иконографических признаков этот тип энколпионов относится к наиболее маленьким и простым мощевикам. Их производили в нескольких центрах на территории Византийской империи, включая территорию Первого Болгарского царства, с IX по XII в.

[Zekos 1997, p.173–174; Пескова 2009, с. 299–300]. Наиболее близкие аналогии гнездовскому экземпляру обнаруживаются на селище Одерци в Добрудже, где выявлены и свидетельства их изготовления в X — нач. XI в. [Асташова, Пушкина 2009, с. 129–130]. Таким образом, верхняя дата гнездовского энколпиона не может выходить за рамки 30-х XI в. — времени гибели болгарского селища во время нашествия печенегов [Дончева-Петкова, 2005, с. 160].

Третий крест-мощевик происходит из хорошо стратифицированных культурных напластований в пойменной части поселения. Он датируется концом X — началом XI вв. и относится к группе рельефных литых энколпионов с изображением Распятия с одной стороны и Богоматери Оранты — с другой. На концах обеих створок — погрудные изображения Предстоящих и святых (рис. 11: 3). Он, как и гравированный крест с Западного селища принадлежит к так называемым Ениосова Н.В., Пушкина Т.А. Находки византийского происхождения...

Рис. 11. Энколпионы из Гнездова: 1 – крест-мощевик с гравированным изображением Иоанна Крестителя, раскопки на Западном селище [Асташова, Пушкина с. 130, рис.1]; 2 – энколпион с изображением Распятия и Богоматери, случайная находка на Западном селище [Асташова, Пушкина 2009, с. 130, рис. 2]; 3 – энколпион Балкано-Дунайского происхождения, раскопки на Сугдейский сборник. Вып. V. “сирийским” крестам, которые были распространены не только в восточных провинциях Византии, но и на территории БалканоДунайского региона. Близкие аналогии гнездовской находке происходят из Болгарии, Румынии, Венгрии, есть они и в средневековом Херсонесе, а также на территории Древней Руси [Мурашева 2009, с. 169–176].

Итак, все три креста-реликвария из Гнездова принадлежат к типам, широко распространенным на территории Византийской империи и Балкано-Дунайского региона. Однако они занимают особое место в истории начальной христианизации Древней Руси, так как принадлежат к небольшой группе наиболее ранних мощевиков на этой территории. В короткий список этих находок входят также гладкий без изображений энколпион из раскопок постройки первой четверти X в. на Варяжской улице в Старой Ладоге, найденный вместе со скорлупой грецких орехов и самшитовым гребнем и, возможно, обломок створки мощевика с Рюрикова городища. Второй половиной X — первой половиной XI в. датируется серебряный реликварий с гравировкой и чернью из культурного слоя Углича [Корзухина, Пескова 2003, с. 56, табл. 9,14; Пескова 2010,с. 53–61]. В конце X — первой половине XI в. было совершено погребение воина в камере могильника Подгорцы из округи летописного Плесненска (Львовская обл.), содержавшего серебряный крестик и бронзовый рельефный энколпион с изображением Распятия и Богоматери Оранты [Liwoch 2007, с. 323–324].

Отсутствие “узких” дат для всех ранних мощевиков, кроме староладожского, не дает возможности определить, когда они попали на Русь — до или после официального крещения в 988/989 г. Корпус христианских древностей из Гнездова включает помимо энколпионов кресты-тельники из листового серебра (Поль-5, 27,38; Дн-4; Ц-301) и литые экземпляры (Ц-198, комплекс 14/VII из раскопок разрушенной камеры в 1899 г.), а также крестики “скандинавского типа” из клада 1993 года и слоя вт. пол. X в. из раскопок в юго-западной части Центрального городища. В четырех погребениях найдены восковые свечи и крестик из воска (Ц-198, 301, 306; Л-148). Своеобразными свидетельствами христианизации могут оказаться 17 золотых, серебряных и медных византийских монет, превращенных в подвески к ожерелью из погребений, слоя поселения и клада 1940 г. По мнению А.Е. Мусина их владельцы рассматривали монеты с христианскими символами как предметы личного благочестия [Мусин 2002, с. 172].

Тем не менее, доля погребений по обряду ингумации в камерах и могильных ямах (120 из 1200 раскопанных в Гнездове курганов), содержащих кресты и свечи, составляет только 7,5%. Половина этих комплексов относится к камерным захоронениям с богатым инвентарем, не позволяющим считать их подлинно христианскими. Вероятно, они могут рассматриваться в качестве погребений людей, принявших “неполное крещение” и отражают ситуацию двоеверия.

Небольшая группа (4 погребения) малоинвентарных ингумаций с Ениосова Н.В., Пушкина Т.А. Находки византийского происхождения...

предметами христианского культа больше соответствует христианским нормам [Жарнов 1998, с. 95, 99–104; Асташова, Пушкина 2009, с. 126, табл.1].

Нельзя отрицать, что небольшая часть гнездовской элиты была вовлечена в процесс начальной христианизации, но в религиозных представлениях социума на всем протяжении существования раннегородского центра, доминировали языческие верования, принесенные сюда выходцами из Скандинавии. Об этом свидетельствует необычайно богатая и разнообразная коллекция скандинавских амулетов, обнаруженных в многочисленных погребениях и на поселениях Гнездова [Новикова 1991, 175–199; Ениосова 2009, 255–271].

Изделия из кости и рога. Одна из самых известных групп изделий византийского художественного ремесла X — XII вв. — ларцы “розеточного” типа с деревянной основой и крепившимися на нее тонкими резными пластинами из слоновой кости или кости домашних животных, различающиеся по форме и сюжетам, представленным на крышке, фронтальных и боковых панелях. Почти все известные экземпляры имеют бордюры из розеток, окаймляющие сюжетные композиции с изображениями античных и библейских персонажей, животных и растений. “Розеточные” ларцы представлены значительным числом экземпляров в коллекциях европейских музеев: среди них есть не только произведения прикладного искусства, выполненные по специальному заказу, но и менее качественные изделия, рельефные пластины для которых заготавливали впрок в расчете на относительно широкого потребителя. Как полагают, ларцы украшали жилища придворных и высших чиновников Византийской империи [Банк 1966, с. 18;

Kalavrezou 1997, р. 221–223].

Приблизительно десять фрагментов тонких резных пластин от ларца были обнаружены в трупосожжении (курган 23), исследованном И.С. Абрамовым в Ольшанской группе [Спицын 1906, с. 190, рис. 20, 23, 25; Пушкина 1993, с. 63]. Среди них — детали бордюра с розетками, заключенными в медальоны, изображения пальмовых листьев, фигурка животного (лев, собака?) и витые миниатюрные полуколонны (рис. 12: 1). На территории Древней Руси накладки от византийских ларцов представлены помимо Гнездова в Смоленске и Новогрудке в слое XI — XII вв. [Даркевич 1975, с. 275–280]. Наиболее близкая параллель гнездовскому экземпляру происходит из Византийского Херсонеса. Здесь были найдены фрагменты ларца с обрамлением из узких пластин в виде витых полуколонн (рис. 12: 2). Не исключено, что в Херсонесе в X веке возникло местное производство ларцов с розеточным орнаментом, основанное на использовании материалов, более дешевых, чем слоновая кость [Византийский Херсон 1991, с. 103, № 102].

Таким образом, ларец из гнездовского трупосожжения мог быть куплен, подарен или захвачен в качестве добычи в Константинополе или Херсонесе. Его последним владельцем был богатый скандинав, похороненный во вт. пол. X в.

Сугдейский сборник. Вып. V. Рис. 12. Ларцы “розеточного типа”: 1 – фрагменты ларца из кургана Оль-23; 2 – фронтальные пластины ларца из Херсона [Византийский Херсон 1991, с. 103 № 102].

Уникальной находкой является и обломок костяной ложки из раскопок Н.П. Милонова и Н.В. Андреева в юго-западной части городища. Уникальной находкой является и обломок костяной ложки из раскопок Н.П. Милонова и Н.В. Андреева в юго-западной части городища в 1940 г. Она вырезана целиком из рога или кости и тщательно обработана. Форма — удлиненно-овальная, с обратной стороны вдоль осевой линии ложку на две половинки делит узкое желобчатое углубление (рис. 13). Ручка изделия не сохранилась, но, судя по фрагменту скульптурной фигурки, у ее основания, между ложкой и рукоятью был крутой перелом [Пушкина 1993, с. 61]. Из погребений эпохи викингов известно 9 экземпляров костяных и серебряных ложек, однако, почти все они плоские и округлые с плавным переходом к широкой массивной рукояти, украшенной геометрическим орнаментом13 [Каргер 1958, табл. XVII; Arbman 1940, taf. 151; Pedersen 1997, 256, fig.8]. Наиболее подходящие для сравнения находки — костяная Киевский некрополь (погребение 110); Бирка (Bj 959, 823, 817, 807, 644);

Сёллерстед, о-в Фюн, Дания.

Ениосова Н.В., Пушкина Т.А. Находки византийского происхождения...

Рис. 13. Ложка из рога или кости, клад (?) на Центральном городище, раскопки 1940 г.

ложка из раскопок Коринфа, относящаяся к средневизантийскому периоду и серебряные ложки из Преславского клада второй половины X в. С гнездовским экземпляром их сближает форма и резкий перелом от емкости к рукояти. Черенки преславских ложек оканчиваются фигурными изображениями водоплавающих птиц [Davidson 1952, pl. 84, 1393–1395; Totev 1993, p. 82–84, fig. 53 a-d].

Форма и материал ложек из Гнездова и Коринфа говорят о том, что они не предназначались для повседневной жизни и вряд ли их использовали для еды. Они также не могут рассматриваться в качестве ложек для причастия, что справедливо отмечала С. Фюглесанг [Fuglesang 1997, р. 39–43]. По мнению А.Е. Мусина, основанному на изучении письменных памятников, ложки уже в V — VII вв.

могли быть паломническими реликвиями [Мусин 2009, с. 251–252].

Однако отсутствие христианских символов исключает гнездовский экземпляр из этого круга находок. Вероятно, искусно выполненную ложку следует считать престижным сувениром, привезенным из Византии. О ценности этого предмета свидетельствует помещение его в один из самых богатых комплексов на территории Восточной Европы — клад (?) из раскопок на городище в 1940 г., содержащий исключительно редкие скандинавские золотые и серебряные украшения, а также византийские золотые монеты.

Камень и стекло. Оправленные камни — кабошоны занимают значительное место в византийском прикладном искусстве. Вставки из искусно обработанных полудрагоценных камней — яшмы, халцедона, оникса и агата украшали ставротеки и книжные переплеты Сугдейский сборник. Вып. V. средневизантийского периода [The glory of Byzantium 1997, р. 78:37;

р. 88:41]. Овальная коническая вставка, выточенная из бело-коричневого агата, была обнаружена при раскопках производственной зоны в восточной части гнездовского селища (рис. 14). Судя по находкам инструментов, сырьевых продуктов, заготовок и неоконченных изделий, в мастерской изготавливали миниатюрные амулеты из железа и медных сплавов и обрабатывали кость. Соотношение лепной (5%) и круговой (95%) керамики, а также датирующие вещи, включая византийскую медную монету Романа I (931–944 гг.) позволяют отнести этот комплекс ко второй половине X — началу XI столетия [Ениосова 1999, с. 156].

Похожие камни в филигранной оправе из золота украшали концы золотых браслетов V — VI вв. из Восточного Средиземноморья [Die Welt von Byzanz 2004, 236, 629]. Трудно судить, какими путями этот красивый экзотический камень попал в Гнездово. Возможно, его извлекли из драгоценного обрамления, которое впоследствии переплавили. Металлическая фурнитура, набивавшаяся на византийские переплеты и ставротеки с вмонтированными в нее полудрагоценными камнями, была обычным объектом для краж [Мокрецова 2003, с. 69]. Края агатовой вставки из Гнездова грубо обколоты, ее неудачно пытались превратить в подвеску, высверлив узкие, не сое- (высота 31 мм) из раскопок Восточного Во вторичном использовании, вероятно, находился и золоченый мозаичный кубик, найденный в юго-западной части Центрального городища в слое вт. пол. X в.

Следует отметить, что для этого участка характерна ощутимая концентрация фрагментов амфор. Здесь же обнаружено 2 обломка поливных сосудов. Изделия из стекла — фрагменты сосудов, стеклянные шашки и украшения — бусы, перстни и браслеты представлены в различных пропорциях в материалах гнездовских курганов и поселений. Несмотря на то, что были предприняты попытки связать происхождение некоторых групп находок из курганов и пойменного селища с Византией, отсутствие четких критериев для морфологического определения сосудов VII — X вв. и трудности в интерпретации химического Находки 2009–2010 гг.

Ениосова Н.В., Пушкина Т.А. Находки византийского происхождения...

состава стекла, делают уязвимыми выводы исследователей [Щапова 1998, с. 136–150; Мурашева и др. 2010, с. 516–523]. Единственный предмет, который может считаться безусловно византийским — браслет из темного стекла с растительно-геометрическим орнаментом, выполненным росписью золотом по стеклу из слоя вт. пол. X в., обнаруженный при раскопках в пойме Днепра [Мурашева и др. 2010, с. 514, рис. 1: 1]. Находки из археологических раскопок показывают, что браслеты с росписью золотом и эмалями производили с IX — X по XIII в. на территории Греции (Коринф), Малой Азии (Амориум, Сардис, Сагалассос) и Болгарии (Старая Загора) [Ristovska 2009, p.

204–209; Veerle et al 2010, p. 145–152].

Среди центров изготовления стеклянных сосудов с росписью называют Константинополь, Кипр и Коринф, но свидетельств их производства нигде кроме Коринфа не обнаружено. Ранее полагали, что мастерская, расположенная на Коринфской агоре относится к XI — XII вв., сейчас эти датировки пересмотрены в сторону омоложения. Вероятнее всего, она функционировала в XIII — XIV столетиях.

[Ristovska 2009, p. 203–205].

Предположение о производстве сосудов в Константинополе основано на общем представлении о столичном элитарном ремесле, обслуживающем потребности императорского двора и богатых горожан. Единственным произведением столичных мастерских X в., относительно которого достигнуто согласие исследователей, остается знаменитая чаша с мифологическими сценами из сокровищницы собора Сан Марко в Венеции. В целом, находки сосудов VII — XI вв., являются редкостью для Малой Азии, Греции и Константинополя. Многие историки византийского стеклоделия игнорируют эту лакуну в несколько веков, используя аналогии из ранневизантийского или поздневизантийского периодов для реконструкции формы и декора изделий средневизантийской эпохи [Keller 2010, p. 6–8; Stern 2010, p.115].

Материальные свидетельства, указывающие на изготовление стекла в Константинополе пока не найдены, производители и продавцы стекла отсутствуют и в “Книге Эпарха”. Лишь в одном источнике — житии IX — X вв. в связи с описанием пожара упоминается столичная стекловаренная мастерская [Henderson & Mango 1995, p.

344–345]. Для этого периода известны остатки мастерских в Фессалониках и в Анатолии (Амориум, Сагалассос и др.), но до обработки и публикации материалов из этих памятников трудно судить об их продукции [Stern 2010, p.114–117].

Химический состав стекла на данном этапе исследований не может обеспечить достоверные выводы о происхождении и хронологии тех или иных изделий. До сих пор не ясно, что отличало византийские сосуды VII — XI вв. от продукции исламских центров стеклоделия этого же времени. Византийскую и исламскую традиции производства и обработки стекла объединяют общие сырьевые источники, технология, форма и декор изделий [Andreescu-Treadgold & Henderson 2009, p. 402–417]. В то же время, нельзя рассматривать все Сугдейский сборник. Вып. V. сосуды, найденные на территории Византии и соседних стран, как импорты из Сирии, Ирана или Леванта. В последнее время большие надежды возлагаются на метод определения происхождения стеклообразующих компонентов — золы растений или соды с помощью изотопного анализа содержащегося в них стронция (Sr) и неодима (Nd), но его применение ограничивается пока единичными случаями [Degryse et al. 2010, 83–93].

Таким образом, проблема происхождения стеклянных сосудов и других изделий из этого материала VII — XI вв., найденных на территории Византии и соседних государств далека от решения.

Только накопление материала и его обработка, включая современные методы анализа, в будущем позволят определить, какие виды сосудов и украшений оказались в раннегородском центре Гнездово в результате торговых и дипломатических контактов с Византией, а также выявить продукцию мастерских исламского Востока.

Украшения и бытовые предметы из металла. Литой перстень из изображением птицы в геральдической позе и точечными отпечатками пуансона по бордюру, входил в состав скромного погребального инвентаря женского трупоположения в Днепровской группе курганов (рис. 15). Пара проволочных височных колец и отсутствие вещей северного облика свидетельствует о славянском происхождении женщины, похороненной во вт. пол. X в. Второй экземпляр перстня с изображением птицы найден в составе финального горизонта (кон. X — нач. XI в.) “производственного” участка пойменного селища. Аналогичные украшения происходят из Коринфа, могильников Болгарии, Словакии и Румынии X — п.п. XI в.

[Мурашева и др. 2010, с. 514, рис. 1, 6; Davidson 1952, 243, pl.105, 1932– 1933; Дончева-Петкова 2005, 119].

На территории Древней Руси помиРис. 15. Перстень из медного сплава с мо Гнездова известны еще две награвированным изображением птицы из ходки — из раскопок Темиревского селища и Новгорода (НАЭ-86, Троицкий-VII, 18–629 № 45) [Sedyh 2000, 188, fig. 9, 2].

Литой щиток шарнирной пряжки в форме усеченного эллипса найден в верхнем перепаханном слое Центрального городища. На щитке растительный декор, выполненный в технике гравировки, по бортику ступенчатый орнамент, на обороте три петли для крепления к поясу (рис. 16: 1). По классификации М. Шульце-Дёрлам, пряжка Ениосова Н.В., Пушкина Т.А. Находки византийского происхождения...

относится к типу Е35, но с оговорками: совпадают форма, конструкция и оформление бордюра. В каталог немецкой исследовательницы вошли экземпляры с рельефными изображениями животных — грифонов и львов в профиль. Они происходят преимущественно с Сицилии и Сардинии, единичные находки зафиксированы на территории Малой Азии, Украины и Ирана. Датировка — VIII — п.п. IX в.

[Schulze-Drrlamm 2009, S. 107–112, Abb. 52]. Известны такие пряжки и в Коринфе [Davidson 1952, 273, pl. 115, 2200].

Рис. 16. Пряжки из медного сплава: 1 – Гнездовское Центральное городище; 2 – Сицилия, VII в.

В каталоге “Die Welt von Byzanz — Europas stliches Erbe” опубликованы более близкие по декору и технике исполнения щитки пряжек — с гравированным схематичным растительным узором (рис. 16: 2). Они происходят с Сицилии и датируются VII в. [Die Welt von Byzanz 2004, 281, Abb. 451, 456]. Опираясь на датировки в публикациях, мы можем предположить, что этот тип пряжек вышел из употребления задолго до попадания находки в культурный слой Центрального городища. Не исключено, что изделие находилось во вторичном использовании в качестве подвески или было предназначено для переплавки: на юго-восточном участке городища (раскопы 1981–1982 гг., 1986–1987 гг.) обнаружены многочисленные свидетельства ювелирного производства, существовавшего здесь во второй половине X в. [Ениосова 1999, с. 155].

Рис. 17. Бронзовый пинцет, раскопки на Центральном городище.

Возможно, в качестве ювелирного лома следует рассматривать еще две находки из этой производственной зоны. Косметический бронзовый пинцет был сделан искусным мастером, вырезавшим восСугдейский сборник. Вып. V. ковую модель с тонко проработанными деталями (рис. 17). Близкие по форме и оформлению навершия пинцеты известны по раскопкам в Коринфе. В публикации их относят к средневизантийскому периоду [Davidson 1952, pl. 84, 1377–1382].

Вторая находка — традиционная для переплетов византийских манускриптов латунная застежка в виде кинжала с округлой головкой, скреплявшая вместе с кольцом и кожаным ремнем верхнюю и нижнюю крышки (рис. 18). В центре лезвия застежки-кинжала есть круглое отверстие. Считается, что это характерный признак для находок из Херсонеса IX — XI вв. Шпеньки, сохранившиеся в переплетах рукописей XII — XIV вв., таких отверстий не имеют [Мокрецова и др. 2003, с. 68–69, рис. 18].

Трудно представить перемещение массивных византийских рукописных книг в роскошных переплетах по пути “из греков в варяги” в X в. Возможно, шпенек использовали в качестве миниатюрной модели меча, добавив его к связке амулепереплета в виде кинжала, раскопки на тов. Такие наборы известны в Центральном городище.

Скандинавии и на территории Древней Руси. Их носили в составе ожерелья, крепили к поясу, деревянным сундучкам или ларцам. В связке бронзовых амулетов из кургана Ц-170 модель меча насаживалась на кольцо с помощью отверстия, пробитого на лезвии. [Новикова 1991, с. 196–197]. В гнездовских курганах, на поселениях и в кладах найдено 10 наборов и 15 отдельных миниатюр, в том числе и в виде мечей [Ениосова 2010, с. 269, табл. 1].

Можно предположить также, что книжная застежка вместе с пинцетом и щитком пряжки составляли запас ювелирного сырья, поступившего в мастерскую в виде лома. Любопытно, что вместе с вещами византийского круга была найдена подковообразная фибула, характерная для памятников пиктов середины VIII — начала IX столетия на cеверо-востоке Шотландии [Ениосова 2002, с. 127–128, рис. 1]. В тиглях гнездовских ювелиров плавился лом из самых разных источников.

Нельзя исключить, что вышедшие из употребления вещи вместе со слитками попадали в мастерские в результате торговых операций.

Две византийские пряжки из гнездовских кремаций, исследованных С.И. Сергеевым в Центральной группе (1899, Серг.-15(26)) и Д.А. Авдусиным в Лесной (1950, Л-44), украшали пояса, погребенных в курганах мужчин (рис. 19) [Спицын 1905, с. 37, 57, рис. 42; Авдусин 1957, с. 117–118]. Несмотря на то, что оба экземпляра побывали в огне, сохранившиеся изображения шагающих львов на щитках позволяют отнести их к типу G2 по классификации М. Шульце-Дёрлам:

прямоугольные и трапециевидные литые пряжки с рельефными изображениями пегасов, львов, сенмурвов, грифонов, коней, птиц, всадников, возниц, сцен терзания, пальметт — всего 34 мотива. Этот тип Ениосова Н.В., Пушкина Т.А. Находки византийского происхождения...

является самым распространенным среди поясных аксессуаров средневизантийского периода. В последней сводке учтено 174 экземпляра.

Они обнаружены в Малой Азии, Сирии, Палестине, Иордании, Иране, Греции, Италии, Бельгии, Карпатской котловине, Болгарии, Херсонесе [Schulze-Drrlamm 2009, S. 204–253, Abb. 52]. На территории Древней Руси помимо Гнездова пряжка типа G2 с изображением грифона встречена в камерном погребении вт. пол. X в., исследованном в центральной части Киева в 2002 г. [Movchan 2007, p. 221–223, plate 20]. Находки византийских пряжек со львами известны и на территории Волжской Болгарии [Михайлов 2005, с. 212–213, рис. 2: 6].

Рис. 19. Бронзовая пряжка с изображением льва, курган Серг.-15(26) [Спицын 1905, Изображения львов есть также на шелке из гробницы Святого Герберта (1002 г.) в Кёльне с именами императоров Василия II и Константина VIII (976–1025 гг.) [Schulze-Drrlamm 2009, S. 240–241].

У пряжек типа G2 отсутствуют штифты и петли на обороте для крепления к ремню. По мнению К.А. Михайлова, кожаный ремень продевался через прямоугольное отверстие в щитке и фиксировался с помощью сшивания. Такие же конструктивные особенности характерны и для пряжек типа G1: с ажурным щитком, орнаментированным с помощью пуансона с циркульным отпечатком, и прямоугольным отверстием для крепления к ремню. Их ареал не столь обширен как у типа G2: Малая Азия, Константинополь, Пелопоннес, Венгрия, Болгария, Крым. На территории Древней Руси ажурные пряжки известны в Плакунском могильнике (Старая Ладога), Шестовице (погребение 70), а также на Рюриковом городище [Schulze-Drrlamm 2009, S. 200–204, Abb. 86; Михайлов 2005, с. 210–212, рис. 1, 2].

Пряжки типов G1 и G2 могли быть единственным украшением пояса, например, в Шестовицком или Киевском погребениях, но в некоторых случаях в состав поясного набора входили и другие аксессуары. В венгерских могильниках X в. пряжки с изображением льва встречены в комплексах, содержащих поясные накладки и наконечники поясов [The ancient Hungarians 1996, p. 237–238, fig. 3;

p. 292, fig. 1]. В гнездовском кургане Серг. 15(26) помимо пряжки встречена сердцевидная поясная накладка. Погребение нельзя отнести к бедным на основании скромного декора пояса, как полагает К.А. Михайлов. Оно является парным и инвентарь его достаточно Сугдейский сборник. Вып. V. выразителен. Несмотря на разрушительное воздействие огня, здесь представлены бусы — стеклянные и из горного хрусталя, обломок овальной фибулы из медного сплава, наконечники стрел и около десятка неопределимых железных и медных вещей. Находка фибулы позволяет предположить скандинавское происхождение женщины. В погребении Л-44 — сожжении на месте также сохранилось немало вещей, свидетельствующих об относительно высоком статусе погребенного здесь мужчины: стрела, ножны скрамасакса, роговое орнаментированное острие, массивная подковообразная фибула, гирька и другие предметы. Вероятно, что железная подпружная пряжка, пробойчики и ледоходный шип принадлежали снаряжению коня.

Бронзовые обоймицы, обнаруженные в погребении, могли украшать пояс вместе с найденной здесь же византийской пряжкой.

Заключение. Оценивая находки византийского круга из Гнездова, мы можем уверенно говорить, что в настоящее время это самая представительная коллекция для древнерусских памятников X — начала XI в. В 20-ти погребениях Гнездовского некрополя обнаружены предметы, привезенные из метрополии или с территорий, на которых ощущалось ее сильное влияние. Среди них есть дорогие и редкие шелковые одежды, поливная посуда, ларец, амфора, золотая и серебряные монеты, превращенные в подвески. Вместе с тем, в некоторых курганах найдены более скромные вещи — перстень, поясные пряжки и медные монеты-украшения. Одиннадцать из двадцати курганов нашего списка расположены в одной из самых больших и исследованных курганных групп — Центральной, но византийские вещи присутствуют и в погребениях Лесной, Ольшанской, Заольшанской и Днепровской групп.

Большая часть комплексов с находками византийского происхождения относится к наиболее богатым погребениям Гнездовского могильника. Это курганы Ц-20 (Большой Сизовский), Сиз. 1880 (б/н), Серг. 1899 (97), Серг. 18 (86), Ц-198, Ц-208, Ц-306, Оль-23, Оль-30, Л-13, Л-47, Дн-4, Поль-25, Поль-62. Некоторые из них содержат две или три редкие и дорогие вещи из Византии. В кургане Ц-20 обнаружено блюдо с сэнмурвом и золотные нити; в кургане Л-13 амфора, поливной кувшинчик и, возможно, византийский стеклянный сосуд; в кургане Оль-30 полихромная поливная кружка и одежда, расшитая стеклянными накладками. Находки из курганов Ц-15(26), Ц-175, ЦЦ-251, Поль-76, Л-44, Дн-17 менее разнообразны, но и эти погребения нельзя отнести к малоинвентарным. По ряду критериев, используемых традиционно для выявления скандинавских комплексов (сожжение в ладье, трупоположение в камере, наличие оружия и этноопределяющих украшений), к таковым можно отнести 17 из обсуждаемых курганов. В них похоронены мужчины и женщины высокого социального статуса, включая представителей дружинной верхушки [Жарнов 1991, с. 203–211]. Исключение составляют две женские одиночные ингумации со славянскими височными кольцами: в одной найдена ручка поливного сосуда (Ц-317), в другой — Ениосова Н.В., Пушкина Т.А. Находки византийского происхождения...

византийский бронзовый перстень (Дн-17). Отсутствие в этих комплексах вещей северного происхождения позволяет считать их славянскими. В третьем погребении — женском сожжении Ц-251, содержащем византийскую монету-подвеску, также не зафиксировано ничего специфически скандинавского.

Мы можем предположить, что люди, похороненные в гнездовских курганах с вещами византийского происхождения, принадлежали к кругу участников военных походов, торговых и дипломатических миссий. Об их пребывании в Константинополе говорят такие находки как полихромная поливная керамика, одежда из шелка, золотые и серебряные монеты, ларец розеточного типа.

Производство предметов роскоши в Византии предназначалось не для рынка, а для потребностей двора, армии, дипломатических даров, дани и строго контролировалось государством. Нельзя не учитывать и тот факт, что изделия дворцовых мастерских на территории Руси могли менять своих владельцев в результате дарения, грабежа или торговли.