«Aydnlanma Deil, Merhamet! (Gogol’un zinde 1) EVEREST YAYINLARI STANBUL Алев Алатлы ПО СЛЕДАМ ГОГОЛЯ Книга 1 НЕ ПРОСВЕЩЕНИЕМ, НО СЕРДЦЕМ Киев Четверта хвиля 2010 УДК 821.512.161-312.1=161.1 ББК 84(5Тур)-44 А 45 Алатлы, ...»

Alev Alatl

Aydnlanma Deil, Merhamet!

(Gogol’un zinde 1)

EVEREST YAYINLARI

STANBUL

Алев Алатлы

ПО СЛЕДАМ ГОГОЛЯ

Книга 1

НЕ ПРОСВЕЩЕНИЕМ, НО СЕРДЦЕМ

Киев

«Четверта хвиля»

2010

УДК 821.512.161-312.1=161.1 ББК 84(5Тур)-44 А 45 Алатлы, Алев.

По следам Гоголя. Кн. 1. Не просвещением, но сердцем / А 45 Алев Алатлы ; пер. с турецк. И. Дриги. – К. : Четверта хвиля, 2010. – 522 с.

ISBN 978-966-529-217-3 Первая книга романа-тетралогии «По следам Гоголя» современной писательницы Алев Алатлы является одним из наиболее читаемых произведений художественной литературы в Турции на протяжении последних десяти лет. Автор пытается выстроить связь между образом Гоголя и героем романа Алексием.

В каком-то смысле Алексий как бы современный Гоголь. События происходят в момент болезненного превращения Советского Союза в современную Россию.

Поиск нею своего настоящего “я” происходит на глазах турецкой девушки, сознательно приехавшей в Россию. В романе причудливо сплетаются реальные события русской и турецкой истории; произведения российских классиков Гоголя, Достоевского, Набокова, Солженицына вместе с публицистикой современников стают неразрывной частью литературного полотна писательницы.

Борьба идей все время ведет к раздвоению России на Россию европеизированную и Русь исконную. Перед нашими глазами проходят язычники и староверы, масоны и коммунисты, диссиденты и новые русские, простые русские люди из глубинки и потомственные аристократы, интеллектуалы и политиканы.

Вся эта сложная, многоликая Россия представлена нам глазами иностранкимусульманки, остро ощущающей ту же проблему: где есть современная Турция?

В исламском прошлом или европейском настоящем? Вывод однозначен: величие исконной Руси и Турции надо искать не в достижениях рассудочного европейского прогресса с его культом потребления, а в духовных началах их культуры, в их сердце, а не в голове.

ББК 84(5Тур)- Издательский грант предоставлен проектом ТЕДА Министерства культуры и туризма Турецкой Республики Перевод с турецкого Ирины Дриги ISBN 978-966-529-217-3 © Алев Алатлы, © Ирина Дрига, перевод, © «Четверта хвиля»,

ОТЗЫВЫ О КНИГЕ

Доц. Др. Ахмет Туран АЛКАН: Тексты, написанные Алев Алатлы, являющиеся чем-то большим, нежели исключительно любовь к писательству и претензия изменить с помощью пера мир, … выстроенный один за другим богатый и поразительный материал, вдобавок – его поражающе насыщенная расстановка – должно быть, все это служит цели устранить и избавиться от привитого рядовому турецкому читателю невежества в отношении России… я вижу в нем великую пользу для реабилитации нашего этноцентрического сознания, трагически зацикленного исключительно на нас самих, – начиная с познания нашего ближайшего соседа… Айтунч АЛТЫНДАЛ: Я поздравляю Алатлы с тем, что она очистила турецкую литературу от царящей в ней дотоле деревенщины и “патетического романтизма” и написала наконец настоящий роман.

Хюлья АРСЛАН: если кто-то из писателей в нашей стране и мог свести лицом к лицу в одном абзаце Гоголя, Солженицына и Набокова, то это произведение доказало: сделать это могла только Алев Алатлы. Очень впечатляет то, как правильно она восприняла русскую культуру, а также ее наблюдения, переданные в реально-исторических умозаключениях. Некогда недостижимая за “железным занавесом” Россия во многих отношениях сегодня наполняет болью душу многих из нас – так же, как заставила страдать душу Алев Алатлы.

~5~ Арслан БУЛУТ: В плане отражения процесса формирования русской культуры Алатлы потрудилась с усердием, способным бросить вызов самим русским мастерам пера… да так, что присущий многим русским писателям сложный стилистический рисунок отразился местами в авторском стиле Алатлы… Проф. Др. Озер ЭРТУНА: Произведение, с тщательностью представляющее материал, способный расширить наши горизонты для того, чтоб смочь понять новосоздаваемый миропорядок и обнаружить собственное простодушие в нем… читая его, вы погружаетесь в богатое море философии и в переживаемых противоречиях находите самих себя.

Проф. Др. Зейнеп ГЮНАЛ: Роман …чрезвычайно насыщен и адресован интеллектуальным кругам... думаю, сами русские, прочтя его, поразятся существованию – И притом где? В Турции! – писателя, столь глубоко знающего их самих… Ирфан КОЧ: Должно быть, по причине милосердия к нам, читателям, роман “По следам Гоголя-1” не оставил ни малейшего шанса нам, читателям, обойти вниманием либо сокрыть это истинное и печальное жизнеописание многострадального народа в самом сердце евразийской территории, породившей в своих глубинах потрясающую по силе культуру и цивилизацию.

Синан ОГАН, директор Центра стратегических исследований Турции: Алев Алатлы, которую я считаю хранительницей интеллектуальной памяти Турции, впервые взвалила на себя столь тяжкое бремя и выдала произведение, прочитанное мною с таким наслаждением. Как человек, проработавший долгие годы в России, могу сказать, что данный труд является лучшим в Турции и выдающимся произведением, которое мне приходилось читать о России… Проф. Др. Серпиль ОППЕРМАН: Очень успешный роман в рамках реалистической традиции, быть может, эпического формата.

Проф. Др. Сюлейман Сейфи ОГЮН: Помимо общепринятого выхода из понятия “мы”, роман… вытягивает из рутины индивидуализма и придает ему диалектический характер. Здесь мы встречаемся с феноменом столкновения лица к лицу… который обращается во все вновь и вновь являющуюся картину встречи “русской души” в ее православных и еретических проявлениях – и “тюркской души” в опять-таки традиционалистской и неканонической типизациях… и сказанное “русской душой” и исповедь перед собою находит отражение в тюркской душе… Проф. ДР. Али Яшар САРЫБАЙ: Книга, основным стержнем которой являются трансформации в России начиная с 1980-х годов, и порождающая свободные ассоциации с Турцией. Перед нами – вид политического романса, прочесть который пришло время и необходимо турецкому обществу, которое не может выказать в обсуждении собственных ценностей толерантность и восприимчивое терпение во время ожидания от Евросоюза даты обсуждения… Тыназ ТИТИЗ: Помимо прекрасного описания обыденного, книга представляет собой экономический анализ положения нашего ближайшего соседа, о котором турецкое общество обладает таким минимумом знаний, – но насколько опоэтизированный анализ! Поэтому не будет преувеличением предположить, что она содержит в себе потенциал, способный создать поворотную точку в развитии двусторонних отношений между нашими странами.

ПРЕДИСЛОВИЕ ПЕРЕВОДЧИКА

Роман-тетралогия “По следам Гоголя” современной турецкой писательницы, философа и психолингвиста Алев Алатлы стал одним из наиболее читаемых произведений художественной литературы в Турции на протяжении последних десяти лет.

До выхода этого романа писательница прославилась благодаря другим произведениям как художественного, так и общегуманитарно-философского характера, оказавшим значительное влияние на формирование модернистского гуманитарного мировоззрения турецкой интеллигенции 1990-2010-х годов. Тексты А. Алатлы сегодня признаны Министерством культуры и туризма Турции одним из лучших произведений современной турецкой литературы, достойных быть представленными в зарубежных переводах и представлять ее литературную традицию. Анализ творчества А. Алатлы вошел в пятитомную фундаментальную “Историю турецкой литературы” профессора Ахмеда Кабаклы, издания Турецкого литературного фонда как пример одного из наиболее успешных турецких авторов ХХ ст. За роман “По следам Гоголя” в 2007 году А. Алатлы была награждена литературной премией и медалью имени М. Шолохова за лучшую литературную разработку шолоховских тем в мировой литературе. Таким образом, тексты А. Алатлы можно считать показательными для понимания современной турецкой языковой и литературно-концептуальной картины мира, и поэтому нам показалось невозможным осознание современных литературных творческих горизонтов Турции без ознакомления русскоязычного читателя с этими романами нашей турецкой современницы.

Наше знакомство с писательницей произошло вполне понятным и типичным для XXI века образом – в Интернете, во время нашей работы в Институте стран Азии и Африки (ИСАА) Московского государственного университета им. М.В. Ломоносова: автор появилась буквально из ниоткуда и, обратив внимание на наше украинское происхождение, предложила ознакомиться с гоголевской темой в турецкой литературе. Мы так до сих пор и не знаем, откуда, как и что привело Алев Алатлы к Ирине Дриге, но бередившее душу всякого украинца имя Н.В. Гоголя не оставляло шансов на раздумья либо сопротивление: Гоголь и пиетет перед ним у турецкого читателя – вот то, что бесконечно укрепит мосты украинско-турецко-российской дружбы и сотрудничества в области литературы. Вы заметите из последующей записки – обращения писательницы к русскоязычному читателю, с каким волнением и преклонением перед великой культурой создавала автор свой труд. Заметим, что мечтою Алев Алатлы было преподнести русский перевод романа одному из прототипов героев романа – писателю А. Солженицыну, как дань за героическую нонконформистскую жизненную позицию последнего. К сожалению, смерть А. Солженицына и объективные причины, по которым русский перевод романа увидел свет лишь годы спустя, не позволили сбыться данной надежде. Надеемся, идеи романа найдут отклик в душах тех, кому были созвучны мысли и идеи российского писателя.

Все более и более сближаясь и стараясь понять автора в процессе наших бесед и работы над текстом, мы, как специалист по тюркобалканистике, обнаруживали множество неслучайных случайностей встречи автора и переводчика: старое балканское, точнее, косоварское происхождение рода А. Алатлы; ее неслучайный интерес к древнему христианству сердца Малой Азии – Каппадокии и, более того, прямо-таки подвижническое участие в развитии культуры и образования Каппадокийского региона; воссоздание в кругу своего общения старого, вытесненного из исторического центра волнами переселенцев в стамбульское предместье традиционно-интеллектуального и космополитичного “прежнего” Стамбула со вкусом забытых османских блюд и чрезвычайной открытостью ко впитыванию новых сюжетов, новой информации, открытию новых регионов… Работа над переводом, “угадывание” нашей действительности сквозь призму взгляда турецкого интеллектуала породила, безусловно, ряд возможных погрешностей, за которые переводчик заранее просит прощения перед читателем и возлагает всю вину на себя. Зачастую они сводились буквально к вынужденно двойному переводу – что касалось перифраза явно русских же речей А. Солженицына, Тулеева, Набокова и иже с ними. Остановимся кратко на особенностях перевода интертекстуальных моментов романа. У автора встречаются также легко узнаваемые русскоязычным читателем цитаты из Библии, произведений классической русской художественной литературы, летописей, а также прецедентных для истории русской культуры текстов средств массовой информации и т. д. Перед переводчиком встал вопрос: разыскивать ли основной текст цитаты и подавать его в виде, до боли известном русскому читателю, или задать ему загадку, которую он с удовольствием разгадывал бы сам, и, кроме того, предложить видение данного интертекста (не всегда стопроцентно точное!) турецкого мастера слова? Мы решили остановиться на втором варианте и донести видение этих текстов автором, для произведений классической русской литературы предлагая текст оригинала в сносках. Оставляем читателю смотреть, искать и сравнивать. Мы со своей стороны старались сгладить коннотативные различия в тех или иных словоупотреблениях, о которых автор просто не могла знать, а также погрешности в транслитерации некоторых реалий, географических названий и личных имен (например, гималайские-амурские тигры). Вместе с тем, мы сочли, что не вправе “раскрывать” авторские криптограммы явно узнаваемых российских и украинских фамилий, отдавая должное претензии на “фантастический” характер сюжетного повествования.

Особую сложность составила попытка оставить русскоязычному читателю “загадку” российских же, в турецком оригинале ставших экзотизмами, реалий. Здесь следует объяснить присутствующие в русском тексте слова на турецком языке, русский перевод которых дан в сносках внизу страницы. Автор объясняет или переводит турецкому читателю смысл русских реалий и оставляет оригинал слова на русском. Это привлекает внимание читателя, выделяет коннотацию слова в окружении турецкого предложения. Нам показалось, что оставленное в русском переводе слово на русском языке теряет свою коннотативную нагрузку. Посоветовавшись с автором, мы решили рискнуть сыграть с русским читателем в ту же игру и дать эти реалии “в турецком исполнении”. Получилось ли привлечь Ваше внимание к маркерам нашей собственной культуры – судите сами.

Следует упомянуть и о понятии Русь и Россия, применяемом автором и используемом в переводе. Дело в том, что Алев Алатлы говорит о Руси и русском мире в том понимании, в котором ее привыкли рассматривать “дальние русской культуре” иноземцы (в данном случае современные турки) – без разделения на русских, украинцев и пр. Поэтому, прекрасно осознавая, что искусственно подменять этноним будет неверным, мы в языке перевода старались по возможности ограничить политическим дискурсом употребление термина Россия, в немаркированных же политическим контекстом случаях мы старались передать истинную мысль автора, говорящего о Руси в целом, словом Русь. Можно сказать, что автор создала себе свою вожделенную, “мечтательную” Русь – и Русь эта понимается в рамках старой, киево-русской ойкумены, в которой выросли мы с вами все, и большая часть населения, слава Богу, еще растит так своих детей. Это – ойкумена и творческое пространство Гоголя, и поэтому мы считали святым долгом переводчика – чтоб книга Алев Алатлы была издана в Украине, дав нашему читателю почувствовать, что в Руси любит турок-интеллектуал, что будет давать гордость всему славянству.

В заключение скажем несколько слов о стилистическом мастерстве писательницы. Алев Алатлы можно, безусловно, назвать мастером слова. Богатство турецкого языка в романе, необычайная креативность в словотворении подкреплена у турецкой писательницы еще и мастерским владением использованным в романе материалом. Можно поэтому, на наш взгляд, говорить о появлении еще одного способного зарубежного, на этот раз турецкого, русиста.

Насколько она конкурентноспособна – судить Вам, уважаемый читатель, однако не стоит забывать, что предлагаемый Вашему вниманию текст – не исследовательский труд по России, но художественная книга – фантастика, почти утопия.

Итак, текст Алев Алатлы предоставляет возможность знакомому с классической и современной русской действительностью читателю взглянуть на себя иными глазами и со стороны – увидеть созданный для иностранца русский карнавал – и с удивленьем обнаружить в нем зазеркалье – экзотический карнавал турецкий, ставший благодаря неожиданно найденным русским параллелям до того близким, знакомым и родным, моментами банальным, что “чужесть”, “инакость” турецкой литературы вдруг как бы растворяется, исчезает. А на ее месте возникает также вдруг глубокое, уважительное понимание близкой, соседней, идущей на протяжении многих лет истории плечом к плечу культуры.

ОТ АВТОРА

В нашем романе-тетралогии “По следам Гоголя” мы постарались выстроить связь между образом Гоголя и русским героем романов Алексием. В каком-то смысле Алексий – это как бы современный Гоголь. Это персонаж, который постоянно вопрошает себя и мир, в котором он живет, и подвергает оценке тот вклад, который он сам и его род сделали в образование этого мира.

Род Алексия корнями уходит к семье Столыпиных, сам Столыпин приходится старшим дядюшкой его матери, к его же роду относится также и Софья Перовская, первая в России женщина из народников 1872 года, казненная за покушение на Александра ІІ.

Отсюда берет начало и получает продолжение история Софьи, а затем и Алексия – представителей русской интеллигенции.

Матерью Алексия является госпожа Зеленская – научный работник и эзотерик, отцом – пресловуто известный биолог Лысенко, положивший начало истории осушения Аральского моря.

Основной принцип писательской работы Алев Алатлы – строишь идеал, фантазию, и по этому идеалу стараешься обустроить мир. Роман, в котором причудливо сплетаются реальные события русской и турецкой истории, построенный на профессионально изученных доктором философии университета Калифорния, психолингвистом Алев Алатлы произведениях и публицистике таких классиков русской литературы, как Достоевский, Гоголь, Солженицын, Набоков … В основе романа лежит идея-ирония невозможности жертвенности, которую вы не можете оказать для мира, который человек созидал со столь великой верой и идеализмом. Вы отваживаетесь на какое-то дело. Это дело не находит соответствия в том мире, в котором оно было сделано. То же, что миру соответствует, – и делом-то называться не достойно! И это открытие – в то же время есть открытие Эйнштейна. Математика, когда она берется толковать мир, – не точна и относительна. Когда же она точна – она не истолковывает мир! Это понятие Эйншейна – собственно, понятие, полагающее начало квантовой физике. Об этом идет речь в прежних двух романах писательницы, объединенных названием “Кот Шредингера”.

Мать главного героя Зеленского – это женщина, бросившая Лысенко во время беременности его ребенком. Ребенка воспитывает другой отец, потому-то ему и дана фамилия Зеленский.

Он никогда не знал родного отца. События в романе строятся вокруг Зеленского и старой Московской городской интеллигенции, круг которой достаточно широк. С одной стороны, это старые коммунисты, какими являются “старый порох в пороховницах” Галина и ее муж; с другой – такая аналитического склада ума женщина и в то же время врач – специалист по психокинезу, как мать Зеленского… Продолжая перечислять круг героев романа, следует назвать двоюродного брата Алексия – православного священника; господина Рабиновича, работающего под началом одного из богатейших людей России 90-х годов, еврея ультралиберальных взглядов. Упомянем также подругу Зеленского Терезу, которая влилась в ряды армии хлынувших сразу после перестройки в Россию из Америки ученых, Терезу и людей ее круга, прибывших из лучших и наиболее известных американских университетов, большинство из которых составляли дети эмигрантов из России во втором поколении.

Кроме того, среди них всех выделяются также, как алые проблески, и американские краснокожие со своими детьми. Все они – люди, которые приехали после перестройки в Россию посмотреть, что же с нею произошло, и обладающие каждый своим взглядом на происходящее. История каждого из этих героев привносит в роман новое истолкование социо-политической жизни России. Как видно из романа, Алексий находится среди всех этих людей, они знают его как инженера по вопросам противопожарной безопасности. Его история, как и истории каждого из героев, – аутентичны (основаны на реальных жизнеописаниях) и пребывают в тесной связи одна с другой и с историческими событиями, происходившими в последние сто пятьдесят лет в России. Все истории, рассказанные Галиной и ее супругом – полковником-артиллеристом в отставке – не вымышленные, а реальные истории жизни.

Метафора уподобления Алексия Гоголю, соединившему в себе русскость и украинство, заложена в развертывании характеров этих двух очень различных героев – интеллигентов, живших “на Руси великой” с промежутком в 150 лет. Собственно, они похожи совершенным ими вкладом в жизнь общества. Это герои, вопрошающие о себе и своей ответственности за то современное состояние общества, в котором оно очутилось, душа которых не позволяет им отойти и отказаться от дела их жизни.

Гоголь совершил самоубийство, Алексий вошел в огонь. Собственно, все четыре тома романа – это история удивительной этической борьбы. В русле этой этической борьбы на арену событий выходит, с одной стороны, русское масонство от Радищева и до Набокова, с другой стороны, староверы. Герой романа Перовский – специалист по русской архитектуре – прилагает усилия к возрождению исконной веры Киевской Руси – язычества, обращаясь к истокам русского паганизма, перуническому культу. Все эти герои выстраиваются перед нами, чтоб тем или иным образом представить соответственно основной цели романа исконно русскую душу.

Центральным женским персонажем тетралогии является турчанка Гюльоя Гюрелли (в имени – игра слов, апеллирующая к старинной тюркской песне и традиционному виду резьбы по дереву в виде цветка. – Примеч. пер.). Она – биолог-ботаник и эколог, считает себя плохой и грешной мусульманкой. Верит в то, что мусульманство является религией, которая, как завещает Коран, несет на себе груз ответственности за все живое на Земле. Прежде всего, в силу того, что человек есть венец творения Божьего и, следовательно, ответственен за все в этом мире. Она верит, что планета вскоре не выдержит этой гонки потребления и производства. Это тип героя, который заявляет о том, что если эта беспрерывная цепь потреблять – производить – потреблять – производить… будет продолжаться и далее, мир за тысячу лет под влиянием сероводорода уничтожит сам себя, и причиной этого самоубийства станет венец всего сущего – человек.

Что касается личной линии повествования, то, как можно увидеть, героиня Гюльоя влюблена со школьных времен в турецкого архитектора по имени Айтунч, который поистине гениален как архитектор, получивший авторский патент на строительство уникальных, устойчивых к самым сильным землетрясениям зданий в самых сложных районах. Однако в момент нашего знакомства с романом Айтунч обладает непомерно большим капиталом, за который и продает себя этически и морально. Поклонившись ценностным ориентирам и суждениям расхожего мейнстрима, Айтунч вместе с тем приходит к стадии разрыва с Гюльоей. Причина разрыва – Гюльоя в этом отношении несет скорее философию староверов. С Айтунчем же со временем становится понятно, что он прочно усвоил взгляд на жизнь и образ жизни “новых русских” – капитал и этические жертвы во имя капитала… Последним подтверждением духовной деградации Айтунча в глазах Гюльои становится его вполне по-турецки традиционный брак с подходящей ему во всех отношениях, безмолвной и безропотной девушкой – ревностной мусульманкой, которая сидит дома и окружает мужа самым что ни есть традиционным и патриархальным укладом. С этого переломного момента передовой интеллигент Айтунч деградирует, начинает совершать совершенно противоположные, консервативные и даже ренегатские поступки.

Гюльоя вдруг, в один момент, обнаруживает, что она попрана, низведена и дезавуирована как личность и человек. Она чувствует себя, будто никогда не было ни одной из определяющих ее жизнь ценностей и идеалов, будто она вовсе никогда и не жила. Цивилизация, верования, ценности, – все будто разом взяло и исчезло. Как же могут выживать люди перед угрозой такого тотального попрания и уничтожения? – этот вопрос остается единственным, который занимает все сознание Гюльои.

В подобном положении в мире очутились две страны. Одна из них – Палестина, другая – Россия. В Палестине люди умирают, чтоб выжить, а женщины непрестанно рожают, находясь будто в единственном усилии своим собственным способом воскресить собственные гены: “мать рожает шестерых: двоих – чтоб быть раздавленными танком, двоих – чтоб добывали пропитание, достаточное только, чтоб не умереть с голоду, и еще двоих – про запас”… Вторая страна – Россия: по иронии судьбы Гюльоя наблюдает, как в Стамбуле выпускницы факультетов атомной физики – россиянки вынуждены зарабатывать на миску супа самым святым и первобытным, что есть у человека, – телом, и понимает, что это тоже – генетическое, первобытное стремление народа выжить. Русские женщины продолжают цепляться за жизнь, будто специально для того, чтоб не дать погибнуть генам.

Эти женщины также попраны и низведены, их человеческая суть уничтожена: в один момент исчезли оконченные ими университеты, очарование и жертвенность святых минут в жизни, величие жизненных испытаний. Все заключено в куске хлеба, за который эти красавицы продают свое самое первобытное сокровище – свои тела.

Гюльоя старается понять: что же это за мир такой? Поскольку в начале 90-х годов она не может получить разрешение на въезд в Палестину, то с легкостью получает русскую визу, и, собственно, приезжает в Россию, чтоб в ней затеряться и потерять себя.

Приезжает в Россию, чтоб затеряться и исчезнуть совсем.

По странной случайности в московском самолете она оказывается рядом с американкой и говорящей на английском болгаркой, занимающейся челночной торговлей в районе Лалели в Стамбуле. Американка летит в Россию на день рожденья своего русского бойфренда. В руках у женщины – книга Гоголя “Вечера на хуторе близ Диканьки”… они выходят из аэропорта, наша героиня останавливается в отеле “Россия” – в других просто не было места. И в тот же вечер с мужского балета начинается цепь преследующих ее случайных совпадений и странностей:

Совершенно неожиданно оказывается, что день рождения Алексия отмечают именно в том же отеле. Женщины из самолета встречаются вновь – прием по случаю дня рожденья дает та самая американка. Все вышеупомянутые герои в тот вечер один за другим появляются на приеме.

Наша героиня вдруг обнаруживает себя в окружении избранной интеллигенции города. Собственно, все четыре тома рассказывают затем о том, как героиня воспринимает социальнополитические направления и взгляды, которые представляют эти люди. Результат и мысль, к которой она приходит, – выражение Тютчева 1850-х годов: умом Россию не объять, в Россию можно только верить. Она понимает это сравнительно за короткое время, и с этим начинается самая великая в ее жизни любовь – любовь к русскому народу.

Добро и зло, нищета и роскошь – сражаются и неотступно присутствуют в романе. Что еще более странно, – действующая двойка героев – Алексий символизирует силу умственных построений и прозрений в духе Достоевского, Гюльоя же – личность – маргинальную европейскую представительницу традиционалистской мусульманской страны; и в то же время – своим практицизмом напоминающая китаянку. Эта странная комбинация двух главных героев заново открывает не только духовную суть православия, но и, через связь между ними, собственную идентичность и корни. Героиня строит свой собственный образ России, и в этом образе – держава, включающая в себя русских писателей начиная с 1700-х годов, и комбинация русской политической мысли особенно после 50-х годов ХХ века.

Все эти события едва помещаются в 4 томах романа. страниц, разделенных на 4 книги, описывают события, начинающиеся в наши дни и flash back-образом отбрасывающие читателя все глубже и глубже в историю.

Собственно, самое главное, что постаралась сказать в своем романе писательница, – это поклон и глубочайшее уважение перед русской интеллигенцией, которую она всегда полагала чрезвычайно высокой и самой достойной.

Этот роман – дань почету, восхищению и поклонению.

Автор встает и склоняется в поклоне… И уж, совсем по-турецки, – “представляете, и этому суждено пройти…”… Аннотация составлена автором совместно с переводчиком на русский язык и главой Фонда турецкой демократии господином Муратом Шенгюль.

Правда является более удивительной, нежели фантазия, ибо фантазии должно наблюдать за тем, что может возникнуть, – Если бы пришлось мне выразить одним словом явление, называемое мною “высокомерие превращения в интеллигента”, – это или дезавуировать”. Дезавуировать людей, все, что люди пережили, их идеалы, все накопленные знания и верования, нивелировать и разрушить до основания всё, инспирированное верховенством технологий, многознание и велемудрость, приблизительность, поверхностность и легкомысленность.

ЯЗЫКИ АЛОГО ПЛАМЕНИ

– Николай Гоголь, наиболее странный писатель и художник слова, которого когда-либо взращивала Россия, скончался в Москве, утром в четверг четвертого дня месяца марта году 1852-го, за несколько минут до того, как часы пробили восемь, в возрасте без малого сорока трех лет. Возраст сорока трех лет, если сравнить его с совсем недлинным веком, отведенным на долю иных великих русских писателей – представителей прекрасного, современного Гоголю, поколения – должно бы полагать достаточным сроком кончины жизненного пути. Его болезненная меланхолия, сердцем устремясь к Иблису, ввергла его в голодовку и вызванное нею физическое истощение; это донельзя обескровило мозг Гоголя и только ускорило смерть организма, который и без того ослабили в смертельных масштабах малярия и нездоровое питание. Двое вдохновленных дьявольскою энергией врачей настаивали на лечении Гоголя как обыкновенного умалишенного и дружно взялись лечить его сумасшествие, вместо того чтобы усиливать и поддерживать последние проблески здоровья в теле писателя. Впрочем, и лечение, которое около 15 лет тому назад эти люди применяли к Пушкину, которому пуля разорвала внутренности, было всего лишь лечением, способным излечить ребенка от кишечного расстройства. В то время не существовало еще великолепной научной школы русских врачей, и все было отдано в руки второразрядным немецким и французским лекарям.

Дмитрий Владимирович Набоков остановился, оглянулся вокруг, будто бы говоря: вот так-то! – и продолжал:

– Вместе с тем, когда Мольер посреди многолюдной сцены вдруг начал харкать кровью и распростерся наземь, эти окружившие мнимого больного доктора с огромными брюхами и своей дилетантской латынью оказались горше, нежели в смешном положении!

И увидев, что нам сложно уследить за цепью его размышлений, пояснил:

– Его настоящее имя – Жан-Батист Поклен. Во время исполнения последней своей пьесы “Мнимый больной” он начал на сцене харкать кровью, упал и тою же ночью в десять часов скончался. 17 февраля 1673 года. Поскольку, когда он умирал, рядом с ним не оказалось священника, то церковь отказала ему в церковном обряде погребения!

Он усмехнулся, нет, скорее осклабился.

Да, осклабился!

1 Ангел смерти у мусульман. – Примеч. пер.

Он осклабился, и мне показалось, что это именно я схлопотала пощечину! Жгучий, как лава, гнев вырвался откуда-то из глубин моего нутра, распух, увеличился и схватил меня за горло! Я, видимо, задрожала; и даже страшно подумать, каким в этот момент было у меня выражение лица.

– Какая чушь!

Это был звук, средний меж стоном и шипеньем, так что я сама себя не узнала. Это было чувство глубокой безысходности перед лицом грубой, кричащей несправедливости.

“Даже соотечественники не почтят его своим присутствием!

Они никогда не поймут, что он умер, дабы оградить их самих!” – Я вскользь взглянула на Солженицына, в надежде, что тот вмешается, но поймала его убегающий взгляд.

Солженицын был практически единственным авторитетным интеллигентом, продолжавшим защищать культурные ценности своей страны в постсоветской России, в которую он вернулся спустя двадцать лет после ссылки. Я была уверена, что у него было что сказать сыну автора “Лолиты”, однако казалось, что ему более по душе наблюдать за последними лучами майского солнца. Этого семидесятилетнего претендента на трон, тело которого светилось здоровьем, – тот бахвалился, что может по утрам и вечерам играть в теннис, – он никогда бы не взял в собеседники!

У избранников России есть такой взгляд, которым стремятся они подавить свое нетерпение, когда приходится им обращаться к крестьянам, которые не способны составить сколь-либо логического умозаключения. Вот и Набоков-младший, заметив, что я еще жду помощи от Солженицына, вооружившись таким взглядом, заметил с несколько преувеличенной снисходительностью:

– Обращаю Ваше внимание на схожесть меж др. Шарко в пьесе Мольера и врачами, пользовавшими Гоголя. В самом деле ужасно читать, что в то время, как несчастному хотелось лишь, чтоб его оставили в покое, тело его подвергалось истязаниям!

Кто бы там ни был – Др. Увер, либо др. Говард, – они погружали Гоголя в горячую воду в манере, сильно напоминавшей методы др. Шарко, а когда тело его содрогалось от обжигающей воды, голову его пользовали холодною водой. Когда он терял сознание, его клали на постель, и уже в этот раз ставили ему на нос полдюжины пиявок. Пиявок, представляете? Когда же несчастный приходил в себя, то издавал вопли и стоны! Бедное тело – он был так худ, что, прикоснувшись к его животу, рука ощущала позвоночник… Он пальпирующим движением погрузил пальцы в живот:

– Вот так… и даже в таком состоянии Гоголь, когда тащили его к деревянной ванной, упирался и пробовал сопротивляться!

После обжигающей ванны его, совершенно нагого, клали на постель, а он дрожал от холода. Пиявки, свисающие с его носа, набивались ему в рот. “Уберите эту гадость!” – умолял он. Он вовсю мотал головою, стремясь освободиться от пиявок, но Увертовы, или Говертовы, как их там? – держиморды-помощники были тут как тут и привязывали его руки к кровати.

Дмитрий Владимирович Набоков читал главы из биографии “Николай Гоголь” своего известного отца. Читал из принципа.

И я не выдержала:

– Неполноценные людишки!

Я полагала, что слова вылетели из моих уст, словно плевок – в лицо не Уверу либо Говарду, а в лица их самих, друзейфрейдистов Алексия, но они, и прежде всего Набоков-сын, были не оттуда.

– Безвкусная сцена, – продолжил он. – Безвкусная, однако, я должен признать, что в ней есть некая человечность.

– Человечность?! – я было попыталась иронизировать. Да что вы!

– И все же, дабы акцентировать странность физиологии гения Гоголя, я расскажу вам еще нечто. Смотрите, “пуп” в рассказах Гоголя представляется красивой девушкой, “нос” же – собственно парень. Выходит, что желудок, “наиболее знатный орган” нашего героя, практически полностью сведен на нет, и с носа его свисают черти. В месяцы, предшествующие его смерти, он так изводил себя голодом, что объем его огромного желудка, о котором он некогда думал как о благодеянии, – нет иного такого, кто бы, будучи столь худым, как Гоголь, поглощал такое количество макарон и клубничного торта! – катастрофически сократился.

Он взглянул как-то очень осведомленно.

– А это напоминает мне его повесть “Ревизор”. В этой повести он счел нужным наделить хилых Добчинского и Бобчинского “маленькими пухлыми животиками”. Его собственный нос был так велик, остер, долог и подвижен, что, можете себе представить, в молодости он мог нижнею губой коснуться кончика носа! Следует полагать, что этот нос был наиважнейшим и почетнейшим наружным органом тела нашего героя. Он был так остер и так долог, что мог без помощи рук проникнуть в табакерку с нюхательным табаком. Именно он и стал лейтмотивом его рассказов “с носом”. Трудно найти иного писателя, который бы так, как Гоголь, смог описать все запахи, чиханья и похрапывания!

Он услышал слабое хихиканье слушателей, и рассмеялся:

– Его герои входят в рассказы с носом, насилу умещающимся в бочку. Например, когда Чичиков в “Мертвых душах” сморкается в носовой платок, он издает трубный звук, схожий со звуком фанфар! Носы чешутся, из носов течет, за нос из любви либо по грубости щипают. Есть даже сцена, в которой один пьяница старается отрезать другому его нос пилою. Сумасшедший в “Записках сумасшедшего” находит, что на луне живут человеческие Носы. И наконец, эта страсть к носу увенчивается написанием рассказа “Нос”. Фрейдисты, должно быть станут отстаивать ту точку зрения, что в гоголевском мире “вверх тормашками” все люди ходят вниз головой, и функция носа там передана иному органу! Однако в 1841 году Гоголь сам объявил, что лекари в Париже установили, что желудок в организме расположен наоборот, то есть там, где положено быть верху, находится низ, а внизу – верх. Сейчас конечно можно сколько угодно задавать вопрос, нос ли породил фантазии, либо фантазии породили нос, однако, по-моему, это не столь важно. Мне кажется, что гораздо лучше было бы забыть о том, что это чрезмерное увлечение Гоголя носами происходило от ненормальной величины его собственного носа, и увидеть в восприимчивости писателя к запахам – и даже в его носу! – литературный прием подражания карнавалам и типично русскому юмору.

Он обернулся ко мне и продолжал пояснять:

– Та известная сцена из “Сирано де Бержерака” кажется ничем в сравнении с сотнями русских пословиц и поговорок на тему носа. Мы в России можем нос повесить, им крутить, держать по ветру и совать. Большие носы становятся мостами через Волгу. Нос, в котором чешется, является предвестником благой вести, чирей на носу приносит весть злую. Стоит кому-нибудь внести нечто новое в описание носа, как он тут же становится известен в России как писатель-юморист! Вот и Гоголь в молодости пошел по этому несложному пути, однако позже он добавил в мотив носа свой собственный и странный гений. Поэтому следует понимать, что с самого начала, как добрая половина всех русских, Гоголь думал о носе как о чем-то смешном: ну вот как, к примеру, о чем-то, в наглую выпирающем наружу...

Рукой он схватил себя за нос и потянул вперед:

–...Нос, как что-то, не принадлежащее его хозяину! Здесь мы вынуждены отдать должное фрейдистам, поскольку нос это действительно смешной и явно имеющий отношение к мужскому достоинству орган.

– Нос! – переспросила я.

– Нос, – ответил он.

Нос и болезненная меланхолия! Неужто это все, что осталось от Алексия? “Нос” Гоголя и болезненная меланхолия?!

В это казалось настолько невозможно поверить, что я захотела удостовериться, что возможность – довольно высокая возможность! – всего того, о чем шла речь, и что я услышала, впоследствии не покажется мне моими же собственными выдумками.

– Гений, как и прежде, повторил Дмитрий Владимирович Набоков, – Алеша был гением!

Хоть сколько бы душа моя ни кипела от гнева на то, что он обращался к Алексию в фамильярно-уменьшительном тоне, Алеша! – но он прибавил:

– Но свершившимся фактом является то, что длинный чувствительный нос Гоголя в литературе открыл новые неведомые запахи. В России мы говорим: у кого нос длиннее, тот и прозорливее. Гоголь – это человек, видящий вместо глаз ноздрями носа. В начале его писательской карьеры этот орган чувствования был карнавальным костюмом, что был им куплен в одной из дешевых народных лавок готовой конфекции. Впоследствии, в расцвете его таланта, нос стал первейшим его союзником. Как только же он своими руками убивает собственный гений, вознамерившись стать монахом, – он теряет свой нос, – так же, как в рассказе “Нос” свой нос утратил Ковалев.

Я в тон ему повторила:

– “Как только он своими руками убивает собственный гений, вознамерившись стать монахом...”. Вы полагаете, что князь Алексий убил свой “гений” посредством того, что постригся в монахи, не так ли?

Набоков пожал плечами:

– Вроде того... Только подумайте о той горькой сцене, когда несчастный пытался на смертном одре спастись от препротивнейших существ, намертво присосавшихся к кончику его носа и пьющих из него кровь! Вы поймете, что чувствовал он тогда, если вспомните, что на протяжении всей своей жизни он питал стойкое отвращение к скользким, страшно изворотливым и коварным тварям! Можно также утверждать, что в основе категорического неприятия Гоголем пиявок лежало религиозное чувство.

– А вот это верно, – подхватила я. Верно то, что Алексий “питал стойкое отвращение к скользким, страшно изворотливым и коварным тварям!”… Он говорил: “Да не оскверните вы себя ни одним из влачащихся на собственном брюхе, передвигающимся на четырех ногах и многоногими!” Я сделала паузу и подчеркнула:

– Из Святого Евангелия.

Но мой собеседник будто не слышал и продолжал:

– Сейчас, конечно, нет еще научной точно установленной карты географических свойств дьявола. По крайней мере, насколько нам известно, нет. Но я могу вам сказать, что дьявол в Гоголе несет все особенности типично русского черта. То есть, это слабосильный чужак – злобный и отвратительный дух – коротышка, тонконогий, как немцы, поляки либо французы, хилый рахитик с трясущейся душонкой и зеленой кровью в жилах. Неописуемо отвратительный, мошенник и подлец – “подленький”! Одержать верх над чертом, с одной стороны, дает огромное удовольствие, с другой – вызывает тошноту. Он настолько склизок, что никакая сила не заставит вас давить его рукой! Даже если вы отважитесь давить его лопатой, то и тогда мерзость его электрическим током пронижет лопату и, пройдя сквозь нее, зацепит и ваше тело. – Он сделал паузу и оглянулся.

– Где у вас самовар?

В России не принято класть в чай молоко, но принято класть в маленькую розетку и есть крошечной ложечкой вприкуску с чаем фруктовую смесь под названием “варенье”. Набоков же пил чай по-английски, с молоком. Самовар, который он искал, был тибетским самоваром, стоящим чуть поодаль на обеденном столе. Я вспомнила, что точно такой же самовар, такие же орнаменты, тот же размер, такие же стеклянные стаканы с металлическими подстаканниками я видывала у товарища по ссылке дядюшки Алексия по матери – Тулеева – в его доме в Воркуте. Глазами я поискала не старого в общем-то старика, который не оставлял Алексия на похоронах и которого тот называл “подарком на память от батюшки Гринго”. Бывшего узника Воркутлага я нашла сидящим с чайным стаканом в руке, опершись на древнее совершенно неудобное кресло по левую руку от стола со снедью и тибетским самоваром. Преодолев три тысячи с гаком километров, с дрожащими руками и опирающийся на трость, Тулеев приехал в Москву, которую он не видал вот уже пятьдесят лет. Пока я думала о том, что никогда в жизни не забуду, как он плакал, говоря:

“Уж хотя б местечко-то известно будет”, как порывался целовать мне руки за то, что мы не оставили не погребенным тело дорогого князя, я обнаружила, как лицо Тулеева, на котором сибирские бураны оставили глубокие отметины, смягчилось каким-то детским восторгом, и как-то вдруг придя в себя, он вернулся в свое прежнее состояние. Он совершенно очевидно обеспокоился тем, что Набоков клал молоко в чай. Я вспомнила, как много лет тому назад он рассказывал, как у них не было термометра, а сколько градусов мороза было на дворе, они определяли по густоте молочного тумана. Я поняла, что мутный от молока чай с тех пор напоминает старому заключенному то смертельное явление природы – молочный туман Воркуты.

Когда родственники тех солдат, которым по той или иной причине помогал мой отец, приходили к нам с визитом признательности, они садились в гостевой комнате моей матери, что находилась в то время по делу в Стамбуле, точно так же, как сидел в кресле-бержерке Солженицына Тулеев: глаза к полу, колени вместе, стыдливы так, как стыдлив послушник-дервиш, впервые представший пред своим шейхом, либо разбойник, которому позволил сесть его главарь. Но Тулеев был схож с ними только на первый взгляд: на самом деле он был как те прославленные русские куклы-матрешки, что по мере раскрытия появляются одна из другой. Я знала, как он держал голову Солженицына в то утро на Новодевичьем кладбище.

– Эй, Саша! – позвал он. – Ну и что, когда еще были закрыты все гулаги? Наш ведь президент собирался, когда придет к власти, вывести на чистую воду всех обманщиков, вернуть все награбленное ими советское имущество?! Лишить депутатов их депутатской неприкосновенности? Ну что, сможешь ты сейчас потребовать ответа за приватизацию? В Хабаровском крае горит семьдесят две тысячи гектаров тайги, а у нас нет специальной техники, чтоб погасить пожар!

Опершись на могилу Гоголя, он спрашивал за все с Солженицына за то, что тот в свое время поддержал Путина. Услышав, что к нему обращаются, Солженицын остановился и поискал глазами того, кто к нему обращался.

– Мой друг, авария на подводной лодке2 показала, что президент не очень-то и открыт для критики. Поживем – увидим.

– Говорят, вчера он принял участие в чествовании памяти Дзержинского, как тебе это?!

2 Авария на подлодке “Курск”, когда Путин вел себя как типичный лидер СССР, раздраженно умалчивая о трагедии. – Примеч. лит. ред.

– Да, вчера он чествовал память Дзержинского3, позавчера встречался с редактором газеты “Завтра”4, еще день тому назад устроил первый в истории Кремля кошерный прием в честь Моше Кацава5, а сегодня вечером он у нас, – отвечал Солженицын, покачивая головою так, будто и сам не мог понять происходящего.

– Володя6 держит свои карты на груди так, что я не могу увидеть его руку!

Об этом писали в Moscow Times, передавали по телевидению, поэтому ни от кого не осталось тайной, что Путин с супругой посетят сегодня вечером Солженицыных в их загородном деревянном доме под Москвой. Это были дни, в которые много говорилось о том, что Путин прилагал усилия к тому, чтоб не отталкивать ни одного из политических либо общественных “актеров”, и эти же дни повергли в разочарование тех любителей окрестить Солженицына как раз одним из таких “актеров”, и зложелателей, полагавших, что писатель, жизнь которого прошла в пытках КГБ, “в конце-концов, был приручен” бывшим главой разведки.

– Если ты хочешь услышать мое мнение, то Путин в момент принятия решения даже не так смел, как Ельцин, – категорически заявил Тулеев. – Он рассыпает звезды всем и каждому.

Должно быть оттого, что предполагает, что если укрепить поддерживающие его силы, то оппозиция ожесточится. Наверное, готовится взять узду в свои руки, а?

Тулеев поддевал Солженицына, прекрасно зная, что тому нечего будет на это ответить. На помощь писателю пришла Галина Алексеевна:

– Друг мой и товарищ, разве до сих пор еще не погашен тот пожар в Хабаровске?!

– Новые очаги возгорания возникли еще в ста пятидесяти трех местах, – ответил Тулеев. Материальные возможности пожарных 3 Феликс Дзержинский – основатель советских карательных органов. – Примеч. пер.

4 “Завтра” – крайне левая газета антисемитской направленности. – Примеч. пер.

5 Моше Кацав – президент Израиля. – Примеч. пер 6 Володя – сокращенное имя Владимира Путина. – Примеч. пер слишком ограничены, чтобы успеть повсюду. Пожар почти достиг нефтепровода Сахалин – Комсомольск (-на-Амуре. – Примеч.

пер.). Горят корабельные леса! Те места населены тиграми, там горят амурские7 тигры!

– Господи Иисусе! – Галина Алексеевна перекрестилась8. – Иисус Спаситель явился предать Россию огню. Сам Святой Дух, оседлав пламя, спускается на землю!

Эти слова Галины заставили Тулеева умолкнуть. Он также быстро перекрестился, позволив Солженицыну уйти с кладбища.

И все же из его уважительных речей после тех тяжелых моментов, которые мы делили с его сыном Женей в Воркуте, я знала, что он был очень счастлив личному знакомству с Солженицыным.

И все же, это был человек, который не бросил читать Солженицына. И ведь литература в России – это не просто некое “излишество”, как у нас, “аксессуар”, сопровождающий основную, жизненно важную деятельность человека, – нет, это образ жизни и способ воспитания русских, к которому привержены они с глубокой страстью. Их отношения с поэзией либо с прозой можно назвать платонической любовью, в основе которой лежит преисполненное кротости уважение, которое чувствуют они ко всякого рода совершенству. У них есть выражение о том, что настоящие творцы – будь то писатель или поэт, музыкант, певец либо мыслитель, сторонник либо противник порядка, приживу либо уж в иных мирах – все они были “созданы из звездной пыли” где-то на небесах. Как Вы знаете, что когда главный редактор известного литературного журнала “Новый мир” Александр Твардовский в полночную пору 1961 года приступил к чтению еще не опубликованного тогда романа Солженицына “Один день из жизни Ивана Денисовича”, и этот роман произвел на него неизгладимое впечатление, он вскочил, надел костюмную пару и повязал галстук, ибо “неуважением было бы читать подобную эпику в пижамах”!

7 В оригинале – “гималайские тигры”, присутствие которых на Амуре весьма сомнительно. – Примеч. пер.

8 В оригинале – вынула крест. Но русские в подобных случаях в пользовании крестом не нуждаются. – Примеч. пер.

Я понимала: то, что мы предали князя Алексия земле на Новодевичьем кладбище, спровоцировало нападение Тулеева на Солженицына. Еще более его ранило то, что на погребении присутствовал мэр Лужков, поэтому он отказался даже возвращаться с нами в дом покойного. Он только промолвил шепотом:

– Пойду я, покуда не заметила меня милиция.

В ответ на что я взмолилась:

– Да ты что, не оставляй меня одну с ними всеми!

Он не смог мне отказать, однако задержался всего на несколько часов. И уходя из моей жизни, чтобы больше никогда в ней не появиться, он заметил:

– Увидеть Москву было все равно, что родиться заново. Тебе покажется ужасным, но я хочу вернуться назад в Воркуту.

Теоретически, я должен быть счастлив, что после пятидесяти лет вновь нахожусь здесь, но здесь уже – не мой мир! Мой мир – там, в Гулаге. С самого первого дня, что я приехал в Москву, каждое утро просыпаюсь с мыслью: “Господи, что я здесь делаю!”. Мне нужно вернуться туда, где я свой. Здесь никто не понимает того, о чем я говорю. Здесь все чужое. И, к тому же, я состарился. Когда я покидал эти места, я был школьником. Сейчас же я пожилой человек, и мне следует ему соответствовать, но я не только этого, но и как мне говорить, либо как мне одеваться-то, толком и не знаю. Ты знаешь, даже когда я сам, я стараюсь есть ножом и вилкой, чтоб не потерять цивилизации. Иначе человек начинает себя чувствовать пещерным питекантропом, дикарем. Мои московские друзья встречали меня цветами. Они сделали все, чтобы меня развлечь. Но я все равно не смог приспособиться к своему новому положению. Я сбежал, когда они потащили меня в кафе есть мороженое. Потому что я не знал, как едят в кафе мороженое!

– Дедушка9, ради Бога, ну что ты такое говоришь. Ну, подумаешь, мороженое, обычная еда! Можешь есть, можешь не есть, вот и все!

– Не-ет, – ответствовал он. – Есть мороженое – не такое-то и легкое дело, как тебе кажется! Я знаю, что в день, когда я смогу 9 В оригинале – русский дедушка. – Примеч. пер.

съесть мороженого, ты будешь счастлива, полагая, что все наконец становится на круги своя, вот, мол, и Тулеев вернулся. Но есть много того, чего я не нашел сил тебе рассказать. Того, от чего ты бы, если бы мог рассказать я тебе, упала и потеряла бы сознание! Но это все – часть моей повседневной жизни, того, что обычные люди, подобно тебе, никогда узнать не смогут. Когда я освобождался из лагеря, мне попытались всучить на подпись документ о неразглашении событий в зоне. Сначала было я отказался, заявив, что не собираюсь молчать и подписывать, расскажу всем обо всем, и если это вас не устраивает, то можете меня не освобождать, вот и все! Но знаешь ли, оказалось, что упорствовал я впустую! Ибо все, что было, даже при желании ты рассказать уже не можешь! И не от страха. Люди поражены так, будто я несу совершеннейшую ложь! Ну да ладно, оставим, моя константинопольская принцесса10! Ложь и насилие царят повсюду. Что ни скажешь – то ложь! Но сердцу обывателя не вынести этой страшной правды, они чувствуют потребность утешить себя, говоря: “Да уж наверняка все не так-то и было плохо”. Но я уже – дедушка. И у меня нет сил ни позабыть, ни прощать. Говорят, что можно найти документы на осужденных в лагерях, хорошо, но дети? Кто подсчитывал убитых, замученных детей? Говорят, что в архивах содержатся документы на четырехлетних детей. Если так, то может ли когда-нибудь измениться система, ведущая отчетность пыток, применяемых к четырехлетним детям? А если изменится, то когда? Скажите мне, что есть такая возможность, то, не говоря уж о том, чтобы увидеть самому эти изменения, хватит ли моей жизни просто на надежду? Оставьте меня, судари, в покое, пускай уж жизнь моя будет такой, какой она есть. Как бы то ни было, она не первая, и не последняя!

– Дай же мне хотя бы надежду! – взмолилась я.

– К сожалению, не могу вас ничем утешить, – отвечал он. – Возвращайся в свою страну! Мы слышали, что Анатолия в этом отношении – медовые реки, кисельные берега. Может, и вправду!

10 В оригинале султан. Поскольку в турецком языке нет различия в роде, мы были вынуждены изменить в эквиваленте перевода слово м.р. – Примеч. пер.

– Это ты, наверное, Палестину имеешь в виду, Борис. И та песня – ‘sweeter than wine’! – так это же из мелодий Голливуда!

– Да уж, ничего хорошего. А так хотелось бы, чтобы это было правдой!

Существует старая русская традиция, по которой, отправляясь в дорогу путник, не выходя за дверь, помолчит сколь-нибудь немного, ожидая, пока душа его, мятущаяся по оставляемому дому, вновь соединится с телом. Вот и Тулеев поступил также, помолчав на дорожку пару минут, а уж потом потянулся к своему потертому пальто. После вышел, словно просочился сквозь дверь, и исчез.

На заднем плане послышался американский голос Набокова:

– Спина тощей черной сгорбленной кошки, либо артерия на шее безобидного пресмыкающегося, или кривые глаза гадателя на костях вызывали у Гоголя ассоциацию с дьяволом. Только… только говорить, что черт Гоголя был чертом русских пропойц, – значит преуменьшать тот духовный опыт, которым обладал он сам и желал передать нам. До Гоголя никак не доходило, что в мире существует множество божеств, столь же безвредных, как и странных по виду, чье тело покрыто чешуей, и даже обладающих копытами.

Стало слышно, как недовольно замычал Красный Уинклер:

– Это еще что такое?

– Еще ребенком он сначала придушил, а потом закопал пугливого голодного кота, – пояснил Набоков. – И не потому, что ему по нраву была жестокость, а оттого, что его потасканное тело подстрекало к неуемному желанию бороться с дьяволом!

Однажды вечером он сказал Пушкину, что наиболее ироничным смыслом из всего, что он видал в жизни, обладает кот, гуляющий по раскаленной крыше горящего дома. Точь-в-точь дьявол, пляшущий на руинах человеческих надежд! Должно быть, это показалось слишком нашему приятелю, так боящемуся адского пламени! Также однажды, когда он собирал розы в доме Аксакова, руки его коснулась черная гусеница, и хладное тело животины стало причиной того, что он бежал в дом, оглашая окрестность истошными воплями. После, бывало, он проводил день, убивая попадавшихся ему выбравшихся погреться на солнечные горные тропы в Швейцарии ящериц. Трость с рукояткой слоновой кости, что он для этого использовал, можно увидеть на моментальном фото, сделанном в 1845 году в Риме. Это действительно была роскошная трость! Он держал ее в правой руке так, как держал и перо. Длинные волосы его были зачесаны набок. Над уродливыми его губами топорщились тоненькие усики, и в соответствии с грубыми чертами лица – большой и острый нос. И темные круги под глазами, напоминающие фотографии бывших кинозвезд, создающие ощущение привидения… Игнат, сын Александра Солженицына, привязался к этому предложению. Вечером его мать, Дмитриевна, готовящаяся встречать в гостях чету Путиных, послала его встретить отца.

Солженицын-младший – известный пианист. В то время он руководил в Америке камерным концертным оркестром солистов Филадельфии. Я заметила, что, как только он показался в дверях, Набоков, который прежде того посылал мне знаки, что хочет cо мною говорить, точнее, подавал невербальные сигналы, как будто хочет спорить со мною, тут же отворотил голову, чтобы не встречаться с ним лицом к лицу, и повернулся к Рабиновичу. Он указывал на дверь, в которую вышел Тулеев:

– О чем ты там говорил?

– Я не стал спорить со стариком, однако я говорил о том, что у меня есть плохие новости для противников вечного капитализма, – отвечал Рабинович. – Со времен Путина как в экономической, так и в законодательной атмосфере в России произошли значительные изменения в лучшую сторону. Мы находимся в гуще событий, поэтому в курсе дела.

Он повысил голос, словно хотел, чтобы его услышал Солженицын:

– Вы только не верьте наивно тем толстоносым ученым, утверждающим, что это временное облегчение, наступившее вследствие роста цен на бензин. Если им верить, то Россия никогда не обгонит даже Португалию. Но ведь это не так. Дума в свое время связала Ельцина по рукам и ногам, но она молится на Путина! Сегодня уже ни в одной промышленно развитой стране мира нет таких законов, направленных на улучшение экономики как в Российской Федерации. Таких законов нет даже в Америке!

Член Конгресса от Техаса Дик Арми, несмотря на его многолетние старания, так и не смог упростить систему налогового законодательства в США. Почему? Ибо ему противостоят адвокаты и бухгалтеры, набивающие себе карманы на запутанном налоговом законодательстве Америки. Что же сделал Путин? Путин заморозил налог на прибыль на 13 процентах и таким образом решил проблему. Конечно, сейчас никто не хочет быть обвиненным в доверии цифрам, предоставляемым правительством, однако благодаря этому произошел достойный упоминания спад количества уклоняющихся от налогов. Налог для предприятий составлял тридцать пять процентов, он был уменьшен до двадцати четырех, был отменен явный маразм под названием “социальный налог”. И все это увеличило наше доверие к нашему президенту.

– И чье это “наше” доверие?

– Наше – деловых кругов Москвы, – ответил Рабинович. – Эти реформы продемонстрировали, что первейшей целью Путина является упорядочение экономики страны. Он изменил торговое законодательство. Если раньше экспортеры были вынуждены семьдесят процентов полученной выручки в валюте конвертировать в рубли, то теперь они конвертируют лишь пятьдесят процентов, а вскоре и эту цифру уменьшат до тридцати процентов. В 2007 же году и вовсе, говорят, отпадет надобность конвертировать валюту в рубли.

– И что, по-вашему, Путин столько продержится?

– Мы надеемся, что продержится. Будут произведены изменения в конституции, что вступят в силу в 2004 году, и четырехлетний срок президентского правления будет увеличен до семи лет. Если это произойдет, то глава государства, вооруженный новыми полномочиями, останется на посту до 2011 года. В 2011 году ему будет всего лишь пятьдесят восемь лет. Тогда вступит в силу новая конституция, гарантирующая третий срок подряд президентского правления. И это отсылает нас уже к году 2018… Что, не нравится?!

– Если сопоставить все ваши слова, то получается, что в историю может никогда не войти лидер государства, укрепляющий демократию.

Рабинович пожал плечами:

– Какая в этом разница, покуда его поддерживает народ?

Русские всегда хотели, чтоб страной правила сильная рука владетеля. Хороша или плоха эта идея – это предмет отдельной дискуссии. В России до сих пор есть такая традиция, и она до сих пор господствует. С тем, что я вам говорю, согласится и Солженицын.

Он повернулся в сторону писателя:

– Не так ли, Саша? Если Путин сможет соединить потребности свободной рыночной экономики с реалиями России, разве не войдет он в историю как великий вождь?

Покуда Солженицын не ответил, вмешался Красный Уинклер:

– Даже если он раздарит все резервы алюминия в стране своим приспешникам?

– Видите ли, вы, иностранцы, которые обвиняете президента в том, что он потворствует махинациям, не понимаете одной вещи. Россия не уйдет далеко, покуда будет она душить своих бизнесменов-меркантилистов! Невозможно достичь построения правового государства, приведения законодательной базы в дееспособное состояние, построения прозрачной рыночной экономики и реализации ценностей демократии без принятия во внимания реалий России. Однако вы, иностранцы… – Давид, неужели вам так сложно хотя бы здесь не разглагольствовать на подобные темы? Как вы сами говорили, я иностранка, возвращающаяся по прошествии трех дней в свою страну. И… и я бы хотела отдать должное моей личной скорби.

Набоков зааплодировал:

– Браво!

Сын автора известного романа под названием “Лолита” Владимира Набокова, проживающий в Милане и рожденный в 1934 году, деятель оперы Дмитрий Владимирович. Причиною его нахождения в то время в Москве стало то, что в России вотвот должен был выйти из печати на русском языке последний роман, “Подарок”, его отца, скончавшегося в 1976 году. Говорили, что он исполнял последнюю волю своей матушки, которую он потерял в 1991 году, и это был поступок, который в нормальных условиях я бы встретила с великим почитанием. Однако меня раздражало все в этом человеке, начиная с того, что имя его матери было Вера – оно напоминало мне Назыма Хикмета!11 – и заканчивая тем, что женщина эта была русской еврейкой.

О Вере Набоковой говорили, что это была женщина, “сделавшая Набокова Набоковым”. Говорят, она обладала неординарным интеллектом, позволившим ей еще в трехлетнем возрасте научиться читать газеты, и поэтому стала для писателя равно как его зубастым критиком, так и тою тихою гаванью, за которой он мог укрыться.

По словам Дмитрия, его отец говаривал матери: “Ты моя маска”. Она вышла замуж за Набокова в Берлине в 1925 году. По мере усиления позиций Гитлера они вместе уехали во Францию, а затем оттуда в Америку. Кроме русского, женщина эта, как родным языком, владела и переводила также с французского и английского. Однако наибольшей ее заботой стало отпечатывание на машинке книг ее мужа и редактирование рукописей.

Когда Набоков заболевал, она заменяла его на лекциях в университете, и даже, поскольку он был чрезвычайно рассеян, готовила за него его лекции. Она же представляла его интересы в отношениях с издательствами и прессой и продолжала заниматься тем же после кончины супруга. Для того чтоб быть поближе к Дмитрию, уехавшему получать образование в 1961 году в Милан, супруги перебрались в Швейцарию. Вера за год до смерти еще жила в Швейцарии в отеле под названием “Дворец Монтрё”.

11 Назым Хикмет (1901, Салоники – 1963, Москва) – писатель-коммунист, получивший образование в КУТВ в Москве, получивший в Турции несколько сроков за политические убеждения (последний раз – на 15 и 30 лет). В 1950-е годы эмигрировал из Турции и до конца жизни прожил в Софии, Варшаве и Москве. Автор многочисленных книг стихов, пьес, романов (“Кровь не говорит”, “Собаки лают, караван идет”).

Наибольшее издание – 1980 г. в 8 томах. Последняя жена Хикмета Вера Тулякова написала воспоминания “Разговор с Назымом”. – Примеч. пер.

Набоков сделал себе имя как писатель, наилучшим образом пользующийся русским языком, однако, как мне кажется, он даже не был русским. Аристократ по имени Владимир Дмитриевич Набоков – уроженец Санкт-Петербурга, не посещавший ни одной из русских школ, однако получивший дома частное воспитание у английских и французских учителей. После печальных событий 17-го года семейство Набоковых выбирается из Севастополя и через Стамбул бежит в Лондон. Владимир изучает русский и французский языки в прославленном Тринити колледже при Кембриджском университете в 1919-м. В 1920 году они переезжают в Берлин, и Набоков-старший начинает издавать там газету на русском языке, в газете – первые литературные пробы и переводы своего сына. Критики говорят, что после случайной смерти отца, случившейся во время террористического акта против политика Милюкова, сын исключил из своего словаря слово “Господь”.

Один из критиков, господин Морис Кутюрье, известный как специалист-набоковед и автор трех книг о Набокове, профессор английской и американской литературы в университете Ниццы, говорит следующее: “Лолита”, может быть, один из наиболее расстраивающих нервы романов столетия. Это изначально аморальный рассказ о мужчине средних лет, безумно влюбленном в двенадцатилетнюю девочку, которую он называет “нимфеткой”, и два года находящемся с нею в половых отношениях.

Когда же девочка убегает от него к другому, еще более извращенному мужчине, он пускается за ними в погоню, выясняет, кто это, и исполняет приговор. Лолита же в конце концов выходит замуж за обычного мужчину, уезжает с ним на Аляску и там умирает во время родов. Но что особенно заставляет ваши нервы трепетать – это поистине высокопоэтическое воспевание полового извращения Гумберта и то, что одаренный извращенецрассказчик излагает события в книге, обернувшись сначала и до конца в защитную личину добродетели”.

Набоков прежде пишет роман в 1939 году в Париже как небольшой рассказ под названием “Волшебник”. Эта дата – одна из тех ассоциаций, какие вызывает у меня смазливое пренеприятнейшее лицо его сына. 1939-й. В 1939-м Париж охватывает великий экономический кризис, гражданская война в Испании и Вторая мировая война. Но пусть себе Гитлер сколько ему угодно унижает Австрию – наш автор пишет себе “Лолиту”. Вена на расстоянии рукой подать до Парижа. Пускай себе Гитлер захватывает Польшу, от Варшавы также рукой подать до Парижа. Их называли “Einsatzgruppen” – мобильные единицы смерти, они были совсем рядом. И пускай себе Гитлер как раз в то время убивает в передвижных газовых камерах более чем миллион триста тысяч польских евреев, – наш герой пишет “Лолиту”. В январе Барселона попадает в руки фашистов Франко, в феврале – Каталония, в марте – Валенсия, затем – Мадрид, – писатель все пишет и пишет “Лолиту”. Сто тысяч испанцев просят убежища во Франции – он пишет “Лолиту”. Муссолини оккупирует Албанию, он пишет “Лолиту”. Французская печать в 1997 году документирует в “Черной книге коммунизма” около ста миллионов людей, убитых коммунистическими режимами России, Азии, Средней Европы и третьего мира, – а он пишет “Лолиту”. Почему же пишет писатель, которому и дела нет до целого мира?

В тот день, слушая его сына в том доме с покойником на Фрунзенской набережной, я была Набоковым, находящимся на палубе трансатлантического судна, отправляющегося в НьюЙорк из Франции. На голове у меня была фетровая дымчатосерая шляпа, как в фильме “Касабланка” Хампри Богарта, шпионское пальто с пелериной, и, чтоб зажечь сигарету (бьюсь об заклад, Голуаз), мне следовало повернуться спиной к холодному ветру. Спички – типичные незажигающиеся спички периода экономического кризиса – зажглись только с пятой попытки.

Я направлялась к щебечущим детским садам Нового Мира, прорвав кольцо крови и боли в Европе. После этого я собиралась стать американским писателем. Быть писателем американским – значит быть свободным. Быть писателем американским – означает избавить себя от всех обязанностей по отношению к традиционным законам общества. Быть американским писателем – означает оставить издателю манипулировать законами по своему усмотрению.

Однако так и получилось. Набоков, не смогший найти в Америке издателя – получивший отказ ровно в тридцати издательствах! – Париж ведь известен публикацией порнографических книг, среди которых были напечатаны и такие книги, как “Тропик рака”, “Улисс”, “Его повесть”, – отправился в издательство “Олимпия” и там напечатал свою “Лолиту”. Все остальное было делом рекламы. И когда Грехем Грин, сам известный писатель, сказал: “Это наиболее грязная книга, которую я когдалибо читал, как издателя, так и продавца следует сажать в тюрьму”, – начался период, поставивший “Лолиту” в положение cause clbre12. Министр внутренних дел, прислушивавшийся к мнению Грехема Грина, запретил книгу в Англии, а вернувшись на родину, министр культуры Франции призвал своего коллегу сделать то же самое.

1956-й – год, в который Англия с Францией достигли соглашения в отношении Суэцкого канала, поэтому министр Букановски никак не мог обидеть своего английского коллегу, поэтому он вдруг взял и запретил одним махом двадцать пять книг, в число которых входила и “Лолита” издательского дома “Олимпия”. Издательство “Олимпия”, начавшее испытывать значительные материальные трудности, обратилось во Французский суд, защищая, однако, не Набокова, а “свободу мысли”: “порнография есть результат цензуры, если отменить цензуру, то исчезнет и порнография”. Адвокат, ссылаясь на то, что Франция является светской республикой, в которой церковь отделена от государства, утверждал, что “Лолита” неприемлема для ее противников, ибо она имеет “религиозный подтекст”, и не ссылаясь ни на какие научные данные, продолжал защиту:

– Неоспоримо то, что необходимо охранять нравы детей и молодежи. Однако давайте не будем забывать, что аппетит вызывает именно спрятанная под замок, а не открытая банка варенья. Собственно, главное, что охранит наших детей и молодежь, – это достойное образование, которое даст им общество, понимание, что есть что в этом исполненном зла мире. Там, где 12 Причина популярности. – Примеч. лит. ред.

вступают в действие моральные ценности, законы неуместны.

И также неуместно слепо за них держаться!

В последнем своем предложении он словно хотел сказать:

“Оставьте их, пусть делают что знают”, так, что это прозвучало как типично ультралиберальное высказывание. Таким образом, “Лолита” перестала быть предметом дискуссии о нравах, а вошла в классификацию “преступлений разума”, отмененных Француз-ским Просветительством, и таким образом ее оправдание было гарантировано. Книга открыла путь в Голивуд, позволив Стенли Кубрику заработать миллионы долларов.

Набоков же продолжал:

– А его детство? Детство его совсем неинтересно. Краснуха, ветрянка, свинка. Гоголь, худощавый мальчонка, похожий на дрожащую мышку. С грязными ногтями, сальными волосами и текущими ушами. Давясь, запихивающийся сладостями. Друзья по школе брезгуют прикасаться к его книгам. Когда он, окончив гимназию в Нежине, отправился на поиски работы в СанктПетербург, он перенес страшную простуду. Из-за того, что у него окоченел нос, он не чувствовал даже текущих из носу соплей. Он истратил около трехсот рублей, о чем можно узнать из его покаянных писем матери, и купил себе новое платье.

Когда он постучал в двери Пушкина, его слуга сообщил, что тот еще не проснулся. “Значит, работал всю ночь!” – заключил Гоголь. “Где там! Резался в карты!” – последовало в ответ. Здесь я полагаю нужным сказать несколько слов о его матери. Даже при том, что меня ввергают в болезненное состояние биографии, преуменьшающие влияние матерей на форму произведений их сыновей, не следует, однако, преувеличивать важность того, как матушка Мария Гоголь, эта фантазерка, суеверная и сверхмнительная истеричка, но опять-таки своего рода любимица писателя, привила ему никогда не покидающий его до самой смерти ужас ада. Ибо, собственно говоря, характеры матушки и сына были достойны один другого! Эта “причинная” провинциалка рассказывала, что целый ряд изобретений, начиная от паровых машин до локомотивов, принадлежит ее сыну. Затем она начала объявлять всем, что какой бы ни попадался ей на глаза низкого пошиба роман, все это также написал ее сын. Она была столь безвкусна и даже отвратительна, что Николай, время от времени еще спрашивавший у нее о старинных обычаях провинциальной Украины, и вовсе перестал к ней обращаться, и более ни слова не рассказывал ей о своих произведениях. В годы, кода рос его гений, он практически вовсе не видел матушки. Спустя некоторое время он начал ненавидеть все с нею связанное – отсутствие у нее интеллекта, изменчивость, помещичий образ ведения дел.

Но, опять-таки, не разорвал вовсе с нею отношений, ибо был человеком полурелигиозных взглядов и себялюбив… Он сидел за столом мадам Зеленской и “решал” отношения отсутствующей ныне хозяйки дома с ее сыном самым грубым, неотесанным и безжалостным образом, к тому же, опираясь на отношения парочки Николая – Марии Гоголь! Исходя из того, что Оксана Дмитриевна приобрела широкую славу “ворожеи”, он строил параллели с Марией Гоголь, которую он называл “причинной”, и, фрейдист, очистив от моральных целей тот образ воспитания, окончившийся дорогой Алексия в ад, он устанавливал научные этому обоснования: “удручающее самоубийство, причиною которому стало маниакально-депрессивное состояние организма, спровоцированное гормональной недостаточностью, основанной на образе воспитания!...” – Будь любезен, прекрати, Дмитрий Владимирович! Прекрати уж! Что это за бесконечная месть! Уж и Алексий помер, однако, гляди-ка, муза батюшки еще жива! И совершенно здорова, дьяволица! И стоит вам захотеть, вы снова можете заказать ей новую “Лолиту”!

От боли и ненависти я не знала, что и как мне сказать. Но, конечно, передо мною был не сам Набоков, а лишь его прозападный сыночек, гоняющийся за авторскими правами своего отца. Разве понял бы он меня, даже объясни я ему, что под местью подразумевала я месть гордого Французского Просвещения? И насколько бы понял? Действительно, кроме Александра Солженицына, включая и двоюродного брата Алексия батюшку Андрея Дмитриевича, никто из присутствующих в доме покойного не оказал ни малейшего сопротивления. Единственно только неопределенный проблеск промелькнул в глазах Александра Солженицына, но другие этого блеска не заметили. Однако у меня словно тормоза отказали.

– Не смей! – вырвалось у меня, – Алексий умер благородной смертью дворянина! Я запрещаю тебе так говорить о нем! И не смотри так на меня! Я вас вывела на чистую воду! На меня не действует ваша пышная риторика! Ни риторика “Островов”, ни “Лолиты”, ни сегодняшние речи! Так же, как и не вызывает восторга ваш интеллект!

Увы! Как толпа находит правых и неправых! Душивший меня гнев мешал мне подбирать точные определения, и было неизбежно, что мою выходку воспримут как грубость в суждениях.

Никто не понял, что, говоря “Вы”, я говорила о прозападных “институтчиках”, завоевавших душу России в послегорбачевские времена. Если бы кто-нибудь понял, что я говорила о разрушительной роли власти типажа “новых интеллигентов”, “страшно далеко” находящихся от российских проблем и поэтому от политики, вовсю и нарочито старающихся сделать свою жизнь, как по содержанию, так и по образу существования отличной от жизни простых русских людей, то уж по крайней-то мере не одна Галина Алексеевна стала бы на мою сторону! Они не могли не осознавать не хуже меня, куда заведет Россию типаж тех, кто большее, чем по праву заслуженное, значение придает правилам вежливости, искусным речам, в отличие от своих дедов-большевиков, которые накрепко усвоили удаленное от всех роскошеств житье в монашеской простоте; тех, кто раскрывает двери перед дамами, подает им пальто, целует им ручки и вместо “Приветствую, товарищ!” произносит: “Enchant, Madame!”. Также невозможно было, чтобы они не понимали степени влияния наших местных эквивалентов “усатых иностранцев” типа Рабиновича, которые, чтоб спастись от давления идеологии господствующего режима, удалились в “нейтральные” области типа антропологии, археологии и истории Византии и остались незамеченными современностью.

С другой стороны, я полагаю, что не только Алексий, но даже спустись с небес сам Иисус Христос, на этой трагической ступени в истории этой великой нации доля его так и валялась бы скрючившейся в углу мощеных московских мостовых; замерзшее же его тело заняло бы место среди иных безвестных трупов, которые собирают на грузовик рабочие Лужкова13. Несмотря на это, я не сдержалась:

– Покарай вас Господь!

Мой голос прозвучал громче ожидаемого, и все взглянули на меня. Дмитрий Владимирович, в превосходном настроении, а по-моему препостыдно, рассмеялся:

– Вы слышали, не так ли, принцесса Гюльоя14 из Константинополя вывела нас на чистую воду!

И стараясь, чтоб было похоже на восточный манер, прогнулся в поклоне:

– Просим вас, ваше сиятельство! Сгораем от нетерпения услышать, что же вы выяснили!

И натянутая на тетиве стрела вылетела из лука!

– Вы дезавуировали Алексия, используя Гоголя, а Гоголя – используя мотив “носа”, – начала я. – Ваш отец, говоря о том, что нос Гоголя является карнавальным костюмом, купленным на блошином “народном” рынке, не понимал, что он тем самым раскрыл свое нутро, потому что всегда преуменьшал интеллект своего читателя. И правда, рассказывая о “болезненной меланхолии” Гоголя, он признает тем самым, что сам является неизлечимым психопатом. Да, дорогие мои, “великий” 13 Коммунальные службы Москвы, подбирающие замерзжих бомжей. – Примеч.

лит. ред.

14 Гюльоя (тур. Gl oya) – в имени героини заложен целый ассоциативный ряд – турецкому читателю оно напоминает о мотиве напева Кемаля Низама Бигалы, а также исполняемой Халюком Левентом мелодии одноименного чрезвычайно любимого в народе сериала Кагана Ырмака "Роза вышита на шали", повествующего о тревожных событиях в Турции в 1970-х годах: Роза вышита на шали, не нарадовалась я вдоволь, и состарюсь я в несчастьях, все считая мои дни. Возьми ж меня, жалко мне тебя. Я была алой розой, но завяла, стала белой розе в назиданье, все противясь и противясь осталась тосковать по твоему лицу. Возьми же меня, жалко мне тебя. Буду ждать в глубине двора, жаль всех моих трудов, как устали мои кисти от биенья в барабан. Возьми же меня, пожалей же меня. – Примеч. пер.

писатель Владимир Набоков на самом деле был патологическим любителем маленьких детей! И точно так же как его предшественники – такие великие порнографы, как Стерн, Лоуренс, он также применял изощренные стратегии разума, чтоб построить расстояние меж собою и своими писаниями. Он был вынужден так поступать, ибо для писателя изъявить существование у него низменных желаний равносильно признать свои собственные грехи. Но его благодетель не может позволить себе утратить читателя. Ваш отец предпочел сам унизить своего читателя, унижением его же читателем самое себя. Поэтические заигрывания, напряжение, эротические сцены как раз и возбуждали читателя. Его целью было сделать так, чтобы читатель, ощутив, что он возбудился, сам устыдился себя, почувствовал за собою вину.

И это у него получилось! Притом что его собственные отвратительные желания скрывались под поэтической вуалью, порочность читателя выливалась во всей своей наготе. Если “нос” стал первоочередным помощником Гоголя, то поэтичность стала первоочередным помощником вашего отца! И не только помощником, но и основой существования! Читатель доверился риторике. Он, пусть и на какое-то время, согласился удалиться от моральных ценностей и насладиться искусно выстроенными красивыми словами. Владимир Набоков использовал даже научную фантастику и передовые технологии. Разве могли бы вы нажиться на инцесте Ады и Вана, если бы не было научной фантастики? Ваш папочка определил порнографию вне нашего мира, чтоб не быть пойманным.

Однако, Алексий… Наш дорогой Алексий никогда не унижался до подобных дешевых трюков! Алексий никогда не писал, чтоб развлекать, а чтобы предостерегать своего читателя. Он был князем, постигшим, что родовитость может быть целью!

И он даже глубоко из-под земли будет продолжать клеймить таких, как ваш отец! Он всегда был бльшим человеком, чем такие, как ваш отец! Не более “великим” писателем, а более “великим” человеком! Но на самом деле, то, чем стал в литературе Гоголь, в живописи – Иванов15, в философии – Киреевский16, в развитии передовой мысли России – Новиков17, в человечности таким был Алексий Христофорович Зеленский!

Такие люди, как Алексий, долго не живут! И смерть таких людей, как Алексий, не может наступить в результате несчастного случая. Их смерть невозможно также объяснить ни гормональной недостаточностью, ни радиоактивными излучениями, ни скудным питанием. Причина, по которой они отправляются в могилу смолоду, иная. Как жизнь их не принадлежит им самим, так же и смерть их имперсональна. Такие сильные и альтруистичные души, какою обладал Алексий, разрушаются под гнетом гадостей! Ваших, России и всего человечества!

Я осознавала, что строчу, как пулемет, разбрасываясь словами. И я вовсе не была уверена в том, достигла ли своей цели. Не хватало еще… Не хватало еще, чтобы они подсмеивались: “Что она, ну право, несерьезно! Держится обеими руками за несуществующий мир!” Ведь мы переживали период, когда даже шесть– семь лет тому назад представляемый как “наиболее великий пророк – деятель России” Солженицын был таким образом обесчещен как “выпавшее из Библии видение”. Были и такие, которые пошли дальше, называя его “Русским Аятоллой18, самодержавным ретроградом” и даже обвиняя его в антисемитизме.

Поскольку Солженицын призывал “осознать духовные ценности, сделавшие Россию Россией”, он настроил против себя интеллигенцию у себя на родине, а словами “общество, поставившее на чашу весов единственно букву секулярных законов, недостойно человеческого существования!” – и западную интеллигенцию, и прессу! Я вспомнила, что одна из его последних книг, “Россия в упадке”, была напечатана в количестве около пяти тысяч экземпляров, которое такая страна и особенно писатель 15 Русский художник-неоклассик ХIX в., автор “Явление Христа народу”. – Примеч. лит. ред.

16 Русский философ-славянофил ХIX в. – Примеч. лит. ред.

17 Русский вольнодумец, масон, журналист конца XVIII в. – Примеч. лит. ред.

18 Аятолла Хомейни – лидер ислаской революции в Иране выступал за отказ от прогресса, за возвращение к средневековым традициям, чистым от грехов современности. – Примеч. пер.

его уровня счел бы полным крахом. Даже его соотечественники перестали с ним считаться. Ему было восемьдесят лет, но он никак не сдавался и писал, писал, писал.

Он говорил ранее: “Я знаю, что как писатель, исполняю свой долг под действием обстоятельств и условий. Я достигну большего успеха, лежа в могиле, чем был при жизни, потому что никто не может воспрепятствовать на праведном пути. И я на этом пути – один из тех, кто предусмотрел смерть”.

С тех пор, как он к нам пришел, он не двинулся со своего места, и даже, по-моему, наблюдал, но не видел парка Горького.

Должно быть, почувствовав настойчиво направленный на него взгляд, он повернул голову, и наши взгляды встретились. Я обнаружила, что шепчу: “Мне очень жаль”.

– Мне очень, поверьте, очень жаль!

Я и не надеялась, что он ответит, полагая, что он ушел в собственные мысли, и совершенно не слушает того, что ему говорили, – однако Солженицын произнес “Evil,”, что на английском означало даже не “плохо”, это было более чем плохо, это означало “отвратительно”:

– Покуда человек в сущности своей добродетелен, покуда в мире царит вера в то, что в основе его творения нет зла, до тех пор неизбежно свобода будет покоряться злу. По мере того как на правила всем будет наплевать, и будут шириться секты, будут возрастать и возможности для превозношения до небес тех, кто плюет на эти правила, и даже их совершенной безнаказанности. Против тех же правительств, что отважатся защищать правила, восстанут тысячи адвокатов, обвиняющих их в “попрании прав человека”.

У него затрезвонил телефон, он прервал слова, ответил и усмехнулся сыну Игнату, сообщая, что звонила супруга: “Дмитриевна спрашивает, куда мы делись”. И продолжал:

– Такие “адвокаты”, как Путин, из кожи вон лезут, чтоб придумать оправдание, как бы ободрать Россию. Однако как мораль, так и политика, и искусство должны быть выше законов.

– Сердце мое, сердце мое разрывается, Саша!

Саша – короткое имя от Александр, так же, как Эртугрула мы называем Эрто, а Фирюзана – Фирюз. Алексий обращался к Солженицыну “Саша!”, моей же смелости хватило лишь на то, чтобы только один – и последний! – раз так к нему обратиться, в тот день, когда мы предавали князя земле. Солженицын остался для меня пророком с репутацией, какою наградили его в дни, когда западная интеллигенция еще к нему не охладела.

– Сердце мое, сердце мое разрывается, Саша!

Он задержался, собираясь вставать, протянул руку и коснулся моей руки.

– Бог – это огонь, а человек – железо. Великомученик Иисус – это закалка огнем железа. И душу князя Алексия Христофоровича Зеленского принял огонь и вселил его пламень в тело принцессы Гюльоя. Так же, как передает железу жар.

Я запнулась! У меня комок застрял в горле!

– Вы правда так думаете?

Это была ни с чем не сравнимая хвала, потому что огонь символизировал в русской культуре всенепременное очищение и спасение, более чистое, чем вода. В этой стране боги спускаются на землю, оседлав “языки алого пламени”. И купола русских церквей своею формою уподоблены огню. Их называют “староверами”, тех, кто верит в крещение Иисусом Христом земли огнем. Пред огнем следует появляться после принятия омовения. Огонь зажигают, преисполненными почтения, и также преисполненными почтения его гасят. Возжечь огонь в монастырях представляет собою ритуал, и право это принадлежит исключительно святому иноку-огненосцу19. Все гении России, сделавшие Россию Россией, начиная от “Хованщины” Мусоргского до “Огненной птицы” Стравинского, от Бакунина до Римского-Корсакова были вдохновлены образом огня. И Солженицын, говоря о том, что дух Алексия передал пламень моему телу, разумел, что в меня вселился дух России, и такое данное им определение для меня означало оправдание небесполезности всей моей жизни.

– Огонь – это глава русского дома, семейного очага. Несгибаемый, непреклонный, дающий тепло. Дающий свет. Но для 19 Сакристан – в церковной иерархии отсутствует. – Примеч. пер.

появления огня необходимо обрести свою среду. И, как всякий мужчина, тогда он переживает обновление, становится сильнее.

И освящает своим присутствием все, чего коснется, возвеличивая до седьмых небес.

– Я так вам признательна, сударь, – произнося это, я вдруг начала запинаться. Тут же ощущаемая мною признательность сделала меня ему обязанною, то, что Солженицын знал, что я понимаю, что он хотел сказать, приобрело значение мировой важности; я услышала, как с моих губ сорвались слова: “К Богу идут не со светом, а с теплом”. Я повторяла все, чему научилась у Алексия.

– Не просвещение, но милость! Заслуженный гнев богов – огонь. Он бросает нам в лицо наши же гордыню и обидчивую ранимость.

Я начала плакать:

– Мне его так не хватает, Саша!

Наблюдающий за нами Набоков более не выдержал, точнее, пал жертвой своей гордыни:

– Ой, ой, ой, – провозгласил он, так что все находящиеся в комнате могли его слышать и, прервав разговор, обратили к нам свои взоры:

– Новая Мария Магдалена!

Мать Алексия также называла меня Марией Магдаленой наших дней… И я выкрикнула Набокову то, чего не могла сказать мадам Зеленской:

– Для меня честь быть новой Марией Магдаленой!

Мария Магдалена, одна из последовательниц Иисуса Христа.

Согласно Священной Библии, она была подле Иисуса, когда тот провозглашал благую весть. Она также была подле него, когда того распяли. Так же, она была первой, кто обнаружил, что могила его пуста, она также стала первой, кто увидел его после воскрешения, и провозгласила верующим, что он взошел на небеса. Есть еще одно обстоятельство, говорящее, что она была женщиной из наиближайшего окружения Христа, указывающее на то, что женщина может непосредственно и независимо ни от кого обращаться к Господу, и в результате которого в наши дни прежде всего католички-феминистки смогли обосновать свои принципы. Однако Магдалена занимает также совершенно особенное место в пантеоне Русской православной церкви. Скажем, царь Александр Третий в 1888 году приказал возвести в честь святой в Святой Земле на горе Олив одну из наиболее прекрасных церквей святого града. Святая Земля в то время все еще находится под властью Османской империи, и разрешение на строительство не преминуло поступить от всего честного мира, верующего в святые книги, включая и Абдулхамида Второго, и армян-католиков. Царь приказывает возвести церковь невиданной красоты, о семи куполах-луковках, точнее, языках пламени.

Присутствующая на обряде освящения сестра его жены Елизавета Федоровна Дюшеc говорит о том, что желала бы быть здесь погребенной; и ее завещание исполняют после убиения ее вместе с последними Романовыми в Екатеринбурге; мало того, Русская православная церковь провозглашает ее святой. Причиною такого особого обхождения является то, что она приходится внучкой английской королевы Виктории; после вхождения в династию Романовых она сменила веру.

Когда Набоков-сын назвал меня Марией Магдаленой, я повзрослела до того в России, чтобы понять: он подчеркивал, что я обладаю оставшейся со средневековья анахронистической натурою, либо напоминал об очевидном. Его главной целью, несомненно, был Алексий, о котором он говорил, что тот уничтожал свой гений, стараясь выказаться попом, то есть, понапрасну тратя время на пустые доктрины. Однако, сделав меня Марией Магдаленой, он, с одной стороны, низводил Алексия до умалишенного, полагающего себя пророком, а с другой – провозглашал меня выпавшей из Евангелия ретроградкой, неотступно следующей за призраком.

То, что он был фундаменталистом, неизбежно было такой же исторической ошибкой, каким было маргинальное соглашение мусульманки и православного, выказывавшегося попом! И смехотворность того, что это соглашение могло быть ратифицировано русским Аятоллой.

Я осмелилась озвучить свое ранящее собеседника, как жало, суждение о “Лолите”, суждение о морально-религиозных ценностях, что в России наших дней было интеллектуальным преступлением, более страшным, нежели воспевать хвалу коммунизму. Прежде всего, это причина того, почему снова становится актуальным понятие добродетели. И этого достижения достаточно, чтоб с болью и насмешкой восстали дети миллионов партизан, впустую пожертвовавших собственною жизнью во имя того, чтоб остаться добродетельными. Это же – то, что ввел в научный обиход Фрейд. Психоанализ в этой стране, что живет литературой и платонической любовью, возникает как нечто иное, нежели один из эффективных способов низвести таких писателей, как Солженицын, что возвеличивали добродетель. И с Солженицыным поступают так, как Набоков-отец поступил с Гоголем.

Например, есть такой критик, Д.М. Томас. Он спускается в детский возраст Солженицына и утверждает, что тот, возможно, был одержим гордыней, итак, как будто бы в дни, когда тот заболевал и не ходил в школу, он переживал оттого, что его одноклассники будут лишены его присутствия! Томас на протяжении всей книги называет Солженицына даже не Саша, – нет, Саня, – что похоже, например, на то, как если бы Джемиль Мерич был назван Джемош20! – и говорит, что из-за самовлюбленности Солженицын не принадлежал ни к какой группе, а был заскорузлым оппозиционером. Он идет и далее, относя его к группе имеющих анальную природу, которых Фрейд определяет как тип, отрицающий и подавляющий всевозможные удовольствия.

Он говорит об отсутствии “радости жизни”, именуемой иначе joie de vivre. Когда вы посмотрите в лицо этого пожилого человека, никогда не смеющегося и повесившего нос, на язык просится сказать, что он недополучил своей доли удовольствий.

Правда и то, что в суждениях своих он тверд и строг, но анальная природа? Когда подумать о том, какую жизнь прожил Солженицын, когда подумать о событиях, свидетелем которых 20 Джемиль Мерич – выдающийся современный турецкий историк и философ, выступающий за социо-культурное единение всех тюркских народов. – Примеч. пер.

он был, о роли, которую сыграл единственно он в самые смутные годы недавних времен, то у кого вообще после всего этого осталась бы joie de vivre, не говоря о нем?

Еще одна причина его пристрастия к Фрейду – это усталость от самопожертвования. Путь избежать кого-либо, кто, как Солженицын, требует от соотечественников в плане самокритики битвы за веру, учтивости и даже покаяния, требует обратиться лицом к своему империалистическому прошлому и с потрясающей риторикой даже предлагает просить прощения за совершенные проступки перед нацией, – это намекнуть, что он ненормален. К тому же, у русских осталась привычка еще от большевистских времен объявлять противников режима психиатрическими больными и отправлять их на лечение.

Когда шла речь о Солженицыне либо Алексии, ни Набоков, ни иже с ним зайти так далеко не могли. Однако было успокоительно объяснять добродетели психически мотивированными наклонностями либо дефектным химическим составом секреций организма, так как это освобождало их самих от самоотверженности, необходимой для того, чтобы показать себя добродетельными. Например, они пришли к решению, что насколько огонь пробуждает в русской душе богобоязнь, настолько гормон серотонина, в момент, когда происходит его выброс, соединяется с привлекательностью огня, с оговоркой лишь, что это сеющая ужас, но восполняющая его часть. В подтверждение своих заключений они напоминали, что Алексий был первым и единственным ученым, написавшим в России диссертацию по противопожарной инженерии. Они разглагольствовали о его волнении, кода он моделировал пожар у себя за компьютером. Они отстаивали мысль, что он позволил этой громадной силе очаровать себя, решая проблемы банка данных пожарной охраны либо проблемы широкомасштабных пожаров.

Я помню, как говорила, делая ударение на каждом слове: