«ПОЕЗДКИ ЗА ГОРОД ( т. 5 ) Москва 1989 г. 2 0т авторов В пятом томе “Поездок за город” собраны документы акций, проведенных нами в 1987 годах. Так как два проекта акций, предложенные С. Хэнсген, были осуществлены группой ...»

1

А. МОНАСТЫРСКИЙ, Н. ПАНИТКОВ, Г. КИЗЕВАЛЬТЕР, И. МАКАРЕВИЧ,

Е. ЕЛАГИНА, С. РОМАШКО, С. ХЭНСГЕН

ПОЕЗДКИ ЗА ГОРОД

( т. 5 )

Москва 1989 г.

2

0т авторов

В пятом томе “Поездок за город” собраны документы акций, проведенных нами в 1987 годах.

Так как два проекта акций, предложенные С. Хэнсген, были осуществлены группой (акции "Е. Елагиной" и "С. Ромашко"), С. Хэнсген включена в состав ее постоянных членов на данном этапе деятельности КД.

Как и прежде, акции строились по принципу: автор проекта - соавторы коррекций и осуществления.

Мы приносим благодарность зрителям-участникам акций, рассказы и статьи которых помещены в этом томе.

Фото и видеодокументацию осуществляли И. Макаревич, Г. Кизевальтер, С. Хэнсген.

"Коллективные действия"

ПРЕДИСЛОВИЕ

Из двух возможных типов восприятия- созерцательно-действенного и дискурсивнопонимающего - при осуществлении акций мы всегда отдавали предпочтение первому типу. Еще в конце 70-х годов Н.Алексеев очень удачно определил событие акции как пространственновременное переживание.

Возникает вопрос: откуда же возникла огромная масса толкований, наполнившая наши книги-отчеты о проведенных акциях? На мой взгляд, есть две причины. Во-первых, в предисловии к первому тому "Поездок" было заявлено, что событие акции строится таким образом, чтобы зрители во время проведения акции- неправильно понимали ее значение. Таким образом изначально была задана провокация на якобы правильное понимание происходивших событий. Этим пониманием и занялись как и мы сами, так и наши зрители- в различных статьях, комментариях, рассказах, обсуждениях и т.п.

Вторая причина менее очевидна, но и о ней тоже хотелось бы сказать. Она коренится в социально-топографических особенностях нашего региона.

Известно, что подавляющая и наиболее активная часть нашего населения при столкновении с произведением искусства любого вида (может быть, за исключением пейзажа) прежде всего задает вопрос: а что это значит? в чем здесь смысл? Активный зритель искусства в нашей стране - прежде всего семиолог-любитель. Объяснить этот феномен не так трудно. Огромная масса наших горожан в недавнем прошлом- сельские жители. Думается, что для того, чтобы вжиться в топографию города, сельскому жителю требуется не один десяток лет. Городская топография, в отличие от сельской топография по преимуществу знаковая. Привыкнуть к сложности коммуникационных структур города, а главное - натурализоваться в них- дело непростое. Возьмем самый наглядный примердорожные знаки. Городскому жителю нужно точно знать, что обозначает, какой смысл заложен в том или ином дорожном знаке. Это знание для него жизненно важное. Естественно, что аналогию с дорожными знаками можно распространить и на другие системы городских коммуникаций. Во всяком случае, в процессе городской натурализации напряжение познавательных механизмов сознания столь велико, что по инерции оно распространяется и на нефункциональные сигналы, каковыми по своей природе являются произведения искусства. Искусство ставится в один ряд с дорожными знаками и от него начинают требовать "объяснений". В этот процесс втягиваются и зрители, и авторы. Скорее всего, именно так возникает феномен "вертикального"(модернистского) искусства. В отличие от дорожных знаков, указывающих "по горизонтали" (как и от стремящегося к тому же самому "постмодернизму" с его подчеркнутым историзмом) модернизм "вступает в объяснения" с возбужденными вопрошателями значений и обе стороны этого "диалога" совместными усилиями выстраивают различные "небесные" или "инфернальные" иерархии тех "ментальных слоев" (попросту говоря- измененных психических состояний урбанизуемого сознания), на которые как бы и "указывают" произведения "вертикального" искусства.

Можно было бы и подробнее остановиться на социо-топографическом обосновании некоторых "гносеологических эффектов" (как в сфере теологии, так и философии), но сказанного здесь достаточно для того, чтобы хоть как-то понять, почему смыслополагание по отношению к произведениям искусства так актуально в нашем регионе.

Тотальная семиологичность как характерная черта нашей этнолингвистической ментальности обязательно порождает и тоталитарные пространства. Слово "сема" (с учетом однокоренных слов вроде "семя", "семья") в своем значении "знак", "смысл" может быть расшифровано как "знание множества" (в слове "смысл" не трудно увидеть и местоимение "мы").

Шизоаналитический метод (чем-то схожий с "народной этимологией" опять же как со "знанием множества", "знанием народа") с легкостью транспонирует звукосочетание "ceма" на цифру "семь".

Пользуясь приемом ассоциативного автоматизма (что вполне в традициях шизоаналитического метода текстообразования) можно вспомнить, что под номером "семь" в И Цзине стоит гексаграмма "Boйско", то есть та же самая "множественность". В структурном отношении всякое тоталитарное пространство - это в той или иной степени анонимное множество, построенное вокруг некоего сакрального центра. В палестинском каноне - в его историко-текстовой перфектности - таким сакральным центром является "седьмой день творения". В этот день, как известно, творец мира (во всяком случае- творец-персонаж этой текстовой традиции) "почил от всех своих дел". То есть возникло некое "пустое место" для творцов других миров. То, что это место очень легко занять в семиологически-напряженной атмосфере "крестьян в городах", лучше всего продемонстрировал Сталин именно как творец "нового мира". Он создал вокруг себя пространство тотального именования, онейроидная атмосфера которого является важнейшим "наполнителем" тоталитарного пространства.

В этой атмосфере каждый акт именования (а бог живет по преимуществу именно в этом акте, ибо в том же текстовом каноне сказано, что Бог- это Слово) есть эквивалент произнесения слова "Аллилуйя" ("слава"). Без этого постоянного "аллилуевания" нельзя удержаться в сакральном центре тоталитарного пространства. На "аллилуевании" строится взаимообусловленность анонимного "множества" и именуемого центра, самой этой структуры. Синергетика именно таким образом построенной структуры, по происхождению своему чисто языковой, вероятно, определила и женитьбу Сталина на Аллилуевой. Если раньше монархи женились на фамилиях других царствующих домов, то Сталин как бы женился на своей собственной славе. Этот брак, разумеется, следует рассматривать как один из замечательных шедевров "вертикального" искусства.

Можно было бы и дальше продолжить эти достаточно комичные рассуждения о тоталитарном пространстве, но ведь речь здесь должна идти о деятельности КД. Сначала я хотел ограничиться некоторыми рассуждениями или даже просто впечатлениями об акциях, представленных в этом томе. Но раз уж речь зашла о тоталитарных пространствах (а всякая словесная деятельность тоталитарна в той или иной степени, особенно групповая), то следует сказать и о тоталитарном пространстве КД.

Лично я никогда не скрывал в своих "программных" текстах догматизма "общей линии" КД (против которой активно выступал Н.Алексеев). Догмат "шуньи" как пустого сакрального центра aкций всегда был для меня важным. Такие эстетические категории как "пустое действие", "полоса неразличения", "невидимость" и т.д., на которые я опирался во внутригрупповом дискурсе КД, как раз и описывали эту "шунью", пустой сакральный центр как тоталитарное пространство, пусть и со знаком минус. У меня и сейчас сохранился догматико-иерархический взгляд на любой вид пластической деятельности (снизу вверх): постоянно ускользающая дорецептивная телесность(1) ментальная доминанта (или незафиксированная ментальность)(2) - эстетический дискурс(3) артистический жест(4) - физическая акциденция(5). Причем на всю эту стратиграфию (за исключением первого слоя) я смотрю как на вполне поддающуюся каталогизированию и рыночнокоммерческому обращению.

Рассматривая "общую линию" КД с идеологической точки зрения, в акте ее навязчивого отстаивания (прежде всего с моей стороны) не трудно увидеть иконоборческие мотивы, своего рода "холодную войну”, которую мы вели с остатками окружающего нас семиологически-напряженного тоталитарного пространства. На идеологическом горизонте рассмотрения нашей деятельности, так оно, конечно, и есть. Но любопытнее посмотреть на комическую сторону всего этого дела.

В эссе "Земляные работы" (оно помещено в 4 томе "Поездок за город") я писал о взаимодействиях экспозиционных и демонстрационных знаковых полей концептуалистов через механизм "инспираторов". Под "инспираторами" я имел в виду вполне реальные вещи, имеющие пространственно-временную и изменяющуюся телесность- канализационный колодец, дом, проспект и т.п. Инспиратор - это своего рода архитектурный дискурс тоталитарности. Причем он может как определять акциденции этой тоталитарности, так и определяться ею.

Как я уже писал, экспозиционными инспираторами нашей тоталитарно-демонстрационной деятельности был много лет строящийся около к/т "Космос" канализационный колодец, затем ВДНХ, и, вероятно, Институт кормов имени Вильямса, рядом с которым, на поле (возможно, ему и принадлежащем) мы много лет проводили свои акции.

В коммунальной синергетике взаимодействия двух знаковых полей естественно было бы ждать появления "ответного" архитектурного дискурса на экспозиционном знаковом поле, возникшего в результате нашей демонстрационной деятельности. То есть что-то вроде тоталитарного инспиратора-памятника. Во время проведения последних акций в окрестностях Института кормов мое внимание стал привлекать металлический ангар, верхушку которого можно было видеть с поля. Он находится уже за пределами поля, на северо-западе, почти в лесу. Раньше, в 70-x и начале 80-x в том месте виднелись только деревянные строения и оттуда часто доносился лай собак. Мы думали, что там какая-то маленькая деревушка.

И вот совсем недавно, где-то в середине ноября, мы с Гогой Кизевальтером отважились подойти к этому ангару и сфотографировать его. Там оказалось два ангара, довольно больших, сделанных в виде горизонтально лежащих на земле полуцилиндров из гофрированного серебристого металла. На территории, где располагаются эти ангары, есть и другие строения- деревянные сараи, одноэтажные бетонные гаражи (или склады), там же стоят старые грузовики и т.д. Все это производит впечатление то ли склада, то ли автохозяйства. Во всяком случае один из этих гигантских амбаров был забит листами коричневого картона. Никакой вывески с обозначением, что это такое, мы нигде не обнаружили. Но скорее всего металлические ангары представляют собой складские помещения. Мы все сфотографировали и фотографии этих строений можно увидеть в этой книге.

Конечно, следовало бы спросить у людей, которые изредка появлялись там, когда были построены ангары. Но у нас не хватило мужества подойти и спросить, мы боялись. И, думаю, что причина страха- не в последнюю очередь некий подсознательный священный трепет перед этой территорией, ангарами как перед сакрально-тоталитарными инспираторами нашей деятельности на этом поле. Пусть даже эти ангары - и пост-архитектурный дискурс, пост-тоталитарные инспираторы.

Но ведь в каком-то смысле это еще более неприятно, более противно и безобразно: "Пустота высвободилась!” - как закричал один оборотень из романа У Чен Эня "Путешествие на запад" Поимка удрала!". То есть шунья, которую мы так добросовестно взращивали на поле, трансгрессировала (пусть только и в нашем сознании!) во что-то телесное, наглядно-архитектурное, более того, В СВОЕЙ АРХИТЕКТУРЕ ПОДОЗРИТЕЛЬНО НАПОМИНАЮЩЕЕ ОДИН ИЗ ТАК

НАЗЫВАЕМЫХ "НЕСТАНДАРТНЫХ” ХРАМОВ ПАГАНА (БИРМА) - ШИНБИНТАЛЬЯУН. Этот

храм, построенный в ХI веке, заключает в себе статую лежащего Будды размером 21 метр и по своему внешнему виду очень напоминает вышеописанный ангар. Лежащий Будда символизирует нирвану, а нирвана и шунья - очень близкие понятия, они относятся друг к другу как цель (нирвана) и средство (шунья). Правда, в нашем случае обнаружилось два таких ангара, и внутри одного из них лежит не Будда, а огромное количество картона.

На этом, собственно, можно и закончить описание комического аспекта тоталитарного пространства КД.

Перед тем как поместить сюда схему "Местоположение зрителей во время акций, проведенных на Киевогорском поле" (и в качестве обоснования ее помещения в предисловие) следует сказать об основной особенности акций пятого тома. Большинство из них - вторичны по отношению к предшествующим акциям. Некоторые из них являются просто ментальнотопографическими "повторами/продолжениями” самых ранних акций.

Вот, например, как возник сюжет акции "Палатка-2". После того, как была сделана акция "Перемещение зрителей", я нарисовал схему, на которой изображены позиции (и движения) зрителей во время акций, проведенных на Киевогорском поле. По этой схеме видно, что в механическом смысле акция "Перемещение зрителей" как бы продолжает акцию "Время действия" (1978): группа зрителей с наблюдательной позиции акции "Время действия" перемещается (а само перемещение здесь и есть предмет изображения акции) в то место (в лесу, на опушке), откуда вытягивалась семикилометровая веревка в I978 году. То есть перемещается приблизительно туда, где висела катушка с этой веревкой. Если опять же чисто механически двигаться "дальше" (одновременно и по возвратной ментально-хронологической топографии наших акций), двигаться в глубину леса по прямой от того места, где оказались зрители в конце акции "Перемещение зрителей", то они должны наткнуться на то место, где в 1976 году мы оставили "Палатку".

Так, на основании схемы, на механике движения, возник сюжет следующей акции- "ПалаткаЗрители как бы "пошли дальше" (не важно, что место проведения акции - не поле или лес возле Института кормов, а парк Сокольники) и наткнулись на "палатку".

Здесь существенно еще и то, что через этот жест раскрывалась анонимность зрителей первой "палатки" (ведь мы оставили ее тогда в лесу, рассчитывая на встречу с ней случайного зрителя).

Разгерметизация анонимности (как важнейшей составляющей сакрально-тоталитарного пространства),вероятно, одна из интенций акций этого тома "Поездок за город". Действительно, анонимный зритель- важнейший структурный элемент эстетического пространства КД как тоталитарного пространства (на анонимного, случайного зрителя были рассчитаны многие акции, включая и некоторые из этого тома). Причем в наших акциях анонимность присутствует в двух видах: целевая анонимность, когда только члены группы КД создают какой-то объект для случайного зрителя (например, серия " Лозунгов"), и "остаточная” анонимность, когда объект продолжает "работать" и после того, как приглашенные зрители покинули место действия (например, "Либлих").

В "Палатке-2" произошла разгерметизация целевой анонимности первой "палатки", однако "остаточная" анонимность сохранилась (поскольку "палатка" действовала еще какое-то время после того, как зрители и участники разошлись). Но уже в следующей работе- "Прогуливающиеся люди вдали- лишний элемент акции", которая совершенно очевидно корреспондирует с акцией "Либлих", произошла разгерметизация и "остаточной" анонимности. Если в "Либлихе" звонок под снегом был только структурным элементом акции, то в "Прогуливающихся людях вдали" звонки были одновременно и фактографией, розданной в конце акции зрителям. На поле ничего не осталось, кроме небольшой ямы, в которой лежали звонки. Говорить же о яме как о семантически наполненном элементе для анонимного зрителя невозможно, поскольку во всех акциях ямы использовались нами исключительно как технический элемент, имеющий техническое же значение только во время действия той или иной акции.

Таким образом на горизонте дискурса схемы оказалось возможным аннигилировать некоторые элементы нашего собственного тоталитарного пространства. Поэтому она (схема) здесь и помещается.

В заключение еще раз хотелось бы повторить, что в своих акциях мы отдавали предпочтение созерцательно-действенному, а не понимающему восприятию, то есть семантике жеста предпочитали механику жеста. Конечно, я не могу так категорично заявлять об этом предпочтении по отношению к акции "Звонок в Германию", поскольку я узнал о ее проведении только после возвращения из Германии. Но что касается двух предпоследних акций - "Палатка-2" и "Прогуливающихся людей вдали", то их семантическая коматозность для меня очевидна. "Палаткаопять же в исторической перспективе КД -была построена приблизительно в том же самом месте (на параллельной аллее), где в I983 году состоялась "ступорообразная” акция "Остановка". Зрители "Остановки" - как семантическое множество - просто остановились в парке, и их механическая остановка на парковой аллее и была предметом изображения акции. В "Палатке-2", когда иссяк ток в батарейках, остановились ездящие по кругу механические машинки и погас фонарь, то есть произошла "остановка" большинства составляющих семантики мифа КД как некоего сакрального центра.

Ту же самую аннигиляцию семантики мифа КД не трудно обнаружить и в акции "Прогуливающиеся люди вдали - лишний элемент акции", но уже на жанровом уровне: акция - это акция, а прогулка - это прогулка. Две разные вещи! (совершенно противоположное этому заявление любопытный читатель может обнаружить в моем предисловии к третьему тому "Поездок за город").

ПРОИЗВЕДЕНИЕ ИЗОБРАЗИТЕЛЬНОГО ИСКУССТВА - КАРТИНА

Девять (из 16 приехавших) зрителей были расставлены на 9 позициях вдоль края поля примерно на расстоянии 40 м друг от друга. Зрителям было предложено встать лицом к полю и первому из них (Барабанову) вручили включенный магнитофон (фонограмма представляла собой запись фрагмента рассказа Кабакова об акции "Третий вариант" - 1978). Девять раз повторенная запись этого фрагмента сопровождалась инструкцией: "Теперь, после того, как вы прослушали эту запись и во время звучания электрического звонка перейдите, пожалуйста, к зрителю, стоящему перед вами и отдайте ему магнитофон". Этот текст инструкции был одинаков для Барабанова и Захарова. Для Ануфриева (стоящего на третьей позиции) на фонограмме в конце инструкции было добавление: "Передав магнитофон следующему зрителю, отойдите в поле метров на 30-40 вместе с теми, кто уже прослушал запись". Таким образом, передав магнитофон Кабакову (4 позиция), Барабанов, Захаров и Ануфриев оказались в поле перед рядом зрителей, еще не прослушавших запись. Затем к ним присоединился Кабаков, предварительно передавший магнитофон Филиппову (5 позиция), за Кабаковым - Филиппов, за Филипповым- Н.Осипова (6 позиция), за Осиповой А.Аникеев (7 позиция),за Аникеевым - Бакштейн. Таким образом восемь зрителей оказались стоящими в поле перед последним зрителем - М.Рыклиным (9 позиция), для которого, после записи фрагмента рассказа Кабакова не было никакой инструкции, а вместо нее была записана фаза:

"ПРЕДМЕТОМ ИЗОБРАЖЕНИЯ АКЦИИ ЯВЛЯЕТСЯ ГРУППА ЗРИТЕЛЕЙ, СТОЯЩАЯ ПЕРЕД

BAМИ В ПОЛЕ".

Затем девяти зрителям, а также семи зрителям, находящимся на позиции свободных наблюдателей, было предложено подойти к картине (худ. И.Макаревич и М.Константинова; картина представляла собой живописную копию - 130 х I80 см - слайда акции "Третий вариант" и была установлена еще до начала акции у края леса, напротив 9-ой позиции, то есть за спиной М.Рыклина).

Девяти зрителям-участникам были вручены девять "картинок", представляющих собой наклеенные на небольшие географические карты (Бразилия - 2 шт., Египет, Индокитай - 2 шт., Ирландия, Исландия, Израиль, Индонезия) одинаковые цветные фотографии (меньше размера карт), изображающие часть зрителей акции "Третий вариант". После того, как зрители были сфотографированы на фоне картины, акция для них закончилась.

Однако еще до того, как появились зрители, в глубине поля, напротив картины (на расстоянии 200 м от нее) на надувные матрасы легли В.Сорокин (не знавший сюжета акции) и А.Монастырский, о чем остальные зрители, участвовавшие в акции, не знали, так как В.Сорокин и А.Монастырский не были видны со зрительских позиций и покинули они свою позицию только после того, как зрители ушли с места действия.

Во время своего лежания в поле (оно длилось около двух часов) В.Сорокин и А.Монастырский записали фонограмму разговора.

Таким образом, в координатах трех зрительских позиций (I- свободные наблюдатели, 2 девять действующих зрителей, 3- лежащий в глубине поля и невидимый другим зрителям Сорокин) было осуществлено (на уровне эстетического акта) наблюдение группы зрителей одним из этих зрителей - М.Рыклиным. Это наблюдение можно было осуществлять, начиная и с четвертой зрительской позиции, после того, как Барабанов, Захаров и Ануфриев отошли в поле, передав магнитофон Кабакову, но не в рамках "эстетического акта", заданной инструкцией Рыклину, а просто исходя из наличия группы людей, собравшихся с этого момента в поле.

Моск. обл., Савел.ж.-д., Киевогорское поле И.Макаревич, А.Монастырский, М.К., Е.Елагина, Г.Кизевальтер, Н.Панитков, Н.Козлов.

Вдоль кольцевой дороги г. Москвы (МКАД), в районе "Лосиного острова", от места, где была заложена в снег последняя карта акции "ЗА КД" (см.4 том "Поездок за город"), и до Ярославского шоссе (расстояние - 1,5 км) участниками акции были воткнуты в снег под деревьями (вплотную к ним) 10 тростей с наклеенными на каждой из них (картинкой внутрь) эмблемой, представляющей собой графическое изображение скульптуры В.Мухиной "Рабочий и колхозница" (оригинал этой скульптуры установлен напротив ВДНX СССР, на проспекте Мира, который переходит в Ярославское шоссе).

Верхние части тростей (рукоятка и наклеенная под ней эмблема) были накрыты полиэтиленовыми пакетами. Трости расставлялись под деревьями на расстоянии от I00 до метров друг от друга и от IO до 40 метров от внешней (по отношению к Москве) обочине кольцевой дороги.

Акция делалась с тем расчетом, что весной, когда растает снег, трости упадут на землю.

(Из двух найденных весной тростей и аналогичного данному описательному тексту листа с наклеенной на него (изображением внутрь) картинкой-эмблемой был составлен объект, выставленный А.М. на второй выставке "Клуба авангардистов" на Автозаводской. В поисках тростей принимала участие М.Чуйкова).

I6 января 1988 года.

А.Монастырский, Н.Панитков, И.Макаревич, М.Тупицына, И.Нахова.

В.НЕКРАСОВУ До прихода В.Некрасова на место действия, вокруг небольшой полянки в лесу были развешены на деревьях I0 коричневых картонов (I00 х 67 см). Диаметр окружности, как бы пунктирно по лесу намеченной этими картонами, составлял приблизительно 100-I50 метров.

Картоны были развешены таким образом, что Некрасов не мог их заметить ни по дороге к месту действия, ни с самой полянки, куда он был приведен двумя участниками акции.

На месте действия, на пне, была установлена пишущая машинка и рядом с ней кресло. Сев в кресло, Некрасов прочитал следующую инструкцию:

“Для осуществления акции "В.Некрасову" Вам предлагается заполнить на машинке 10 листов бумаги. Время - неограниченно. На каждом листе может быть напечатано от одного слова до любого количества слов. Текст- по Вашему усмотрению: стихотворный, прозаический, импровизация или цитатный текст из уже написанного - и т.д. Заранее благодарим Вас за участие в организации акции "В.Некрасову". А.Монастырский, Н.Панитков, И.Макаревич, Н.Осипова.”.

Некрасов напечатал на машинке один текст, в содержании которого указана причина нежелания выполнить целиком условия инструкции:

"Дорогая Осипова Дорогой Монастырский Дорогой Макаревич Дорогой Панитков прекрасная погода чудесная природа соответственное общество но много комаров пошли домой по этой причине (подпись) 4.У1.88 г.".

Этот текст был принесен Н.Оcиповой А.Монастырскому и Н.Паниткову к одному из картонов, где они находились с самого начала акции (Некрасов их не видел и не знал об их присутствии). Текст Некрасова оказался состоящим из 10 строк. Поэтому решено было разрезать лист с текстом таким образом, чтобы на каждый картон наклеить одну строку этого текста. Что и было сделано участниками акции после того, как Некрасов покинул место действия.

Спустя некоторое время Некрасов и Осипова (остальные участники к этому времени уже уехали) вернулись к месту действия и нашли 2 из 10 оставленных в лесу картонов с наклеенными на них строчками текста В.Некрасова.

Моск.обл.,Киевское шоссе, поворот на д.Крекшино.

А.Монастырский, Н.Панитков, Н.Осипова, И.Макаревич, С.Хэнсген.

ВТОРАЯ КАРТИНА

Зрители были приведены на берег реки Клязьмы несколько выше (по течению) того места, где в 1977 году мы спустили в воду "Шар" (см. 1 том "Поездок за город").

Как только зрители появились, Г.Кизевальтер, находящийся на противоположном берегу реки, вышел из-за кустов, разделся, спустил на воду запакованную в целлофан картину (185 х см), положил на нее, как на плот, свои вещи, и, толкая ее перед собой, переплыл реку.

Три других участника акции взяли у него картину и установили ее на небольшом пригорке, между рекой и зрителями - лицом к ним. После того, как с картины был снят целлофан, стало видно, что она представляет собой увеличенную живописную копию (худ. Кизевальтер) цветного слайда А.Абрамова "Шар в лесу", сделанного во время акции "Шар".

Картина была тут же демонтирована: холст снят с подрамника и свернут в рулон, подрамник разобран.

17 (из 30) зрителей получили фактографический материал акции: лист черно-белого ксерокса с фотоотпечатка того же слайда.

Кроме того, еще до прихода зрителей, вдали и слева от них, на пригорке, в небольшой голубой ящик был положен и включен электрический звонок, работающий от батарейки. С места, где находились зрители, нельзя было услышать не только звука звонка, но довольно трудно было различить на фоне ландшафта или как-то соотнести с действием и сам ящик: он выглядел как маленькое голубое пятно вдали.

Моск.обл., Горьковск.ж.-д., ст."Назарьево" А.Монастырский, Г.Кизевальтер, Н.Панитков, Е.Елагина, И.Макаревич, М.Чуйкова, Штеффен Андре.

ПРОМЕЖУТКИ

В лесу, недалеко от подмосковного парка "Абрамцево", над лесной тропой на высоте метров от земли и на расстоянии 5 метров друг от друга мы повесили в ряд 10 картонов (100 х см), выкрашенных в зеленый цвет, предварительно вырезав из них (тут же, на тропе) круги диаметром 57 см каждый.

Сразу же после развески картонов, доехав на машине до МКАД и свернув на нее с Ярославского шоссе, мы положили на внешний край проезжей части кольцевой дороги первый круг, вырезанный нами в лесу. Затем, по заранее размеченной нами карте, мы разложили на кольцевой дороге (108 км) - приблизительно на равном расстоянии друг от друга - и остальные 9 кругов.

Таким образом, общий размер (длина) инсталляции, осуществление которой заняло 7 часов, составил приблизительно 18О км.

Моск.обл., Ярославское шоссе, “Абрамцево” - МКАД.

Н.Панитков, Е.Елагина, А.Монастырский, Г.Кизевальтер, С.Хэнсген.

И.МАКАРЕВИЧУ

(метеоритная музыка) До прихода Макаревича на место действия в центре заснеженного поля был установлен черный ящик (202 х 67 х 55 см) с круглым отверстием (диаметром 2I см) на верхней крышке.

Основание ящика с прикрепленными к нему лыжами было засыпано снегом. Внутри ящика на зажженном примусе разогревался чайник со свистком. На расстоянии IO метров от ящика стояло кресло.

Подойдя к месту действия, Макаревич сел в кресло (см. инструкцию №1 в разделе "Документация"). Через 20 минут чайник закипел, раздался свист и из отверстия в крышке ящика повалил пар.

Еще через 15 минут вода в чайнике выкипела и свист прекратился. Макаревич подошел к ящику (см. инструкцию №2) и открыл его (см. инструкцию №3). Затем нашел веревку, прикрепленную к передней стенке ящика и увез его с места действия.

На протяжении всей акции из магнитофона, спрятанного на расстоянии 15-20 метров от того места, где сидел Макаревич (за его спиной), раздавался лай собаки.

Перед акцией на краю поля между деревьями был подвешен невидимый с места действия большой ком черной бумаги с наклеенными на него кусками серебряной и золотой фольги.

А.Монастырский, Г.Кизевальтер, Е.Елагина, С.Ромашко, Н.Панитков, С.Хэнсген.

Е.ЕЛАГИНОЙ (место съемки) С фотографии Е.Елагиной, изображающей городской пейзаж у Сретенских ворот (см. А.М.

"Земляные работы", фото № 13; 4 том "Поездок за город") С.Хэнсген была сделана черно-белая лазерная ксерокопия (168 х 120 см), состоящая из 16 кусков (размер каждого куска- 42 х 30 см).

В начале акции Е.Елагиной, на том месте бульвара, где она в 1987 году фотографировала пейзаж, была передана закрытая папка с листами ксерокса. Затем группа организаторов акции вместе с Елагиной выехали за город на машине в район с.Успенское.

Недалеко от шоссе, в лесу, в процессе акции были расставлены под деревьями 16 черных щитов из оргалита (I23 х 68,5 см), на которые (см. инструкцию) Елагиной было предложено наклеить I6 частей ксерокса, что она и сделала.

После наклейки щиты были собраны, принесены к шоссе и размещены на нем в виде одного большого щита (492 х 274 см), состоящего из 16 кусков. Таким образом ксерокс оказался составлен в одну картину, но каждый фрагмент этой картины был отделен от другого черными полями щитов.

Затем организаторы акции сели в машину (за рулем была Елагина), переехали щит и вернулись в Москву.

Москва - Моск.обл., возле дер.Маслово по Белорусской ж.-д.

С.Хэнсген, А.Монастырский, Н.Панитков, Г.Кизевальтер, И.Макаревич.

Перед акцией, в мастерской И.Макаревича, на видеокассету был записан сюжет, где с помощью больших схем, нарисованных на бумаге, рассказывалось о том, как следует пользоваться видеокамерой (запись, воспроизведение и т.п.). В конце этих записанных на видеокассету объяснений Ромашко предлагалось самостоятельно снять три сюжета: электрическую игрушку, "людей вдали" и самого себя, рассказывающего об акции.

Организаторы акции, встретив Ромашко на поле, вручили ему видеокамеру и предложили через видоискатель просмотреть предварительно записанный сюжет с объяснениями, что ему следует делать. Как только начался просмотр, организаторы акции удалились на край поля (для того, чтобы он смог выполнить второе задание, т.е. снять группу "люди вдали”), где и ждали окончания акции.

С.Хэнсген, А.Монастырский, И.Макаревич, Е.Елагина, Г.Кизевальтер.

Со слайда, сделанного в 1985 году для акции "Бочка" и изображающего щит-объявление Московского финансового института, С.Хэнсген был сделан цветной лазерный ксерокс (III х I64 см) по размеру приблизительно совпадающий с размером щита.

В отсутствие и без ведома С.Хэнсген ксерокс был наклеен на оргалит и покрыт лаком. Затем изготовленный щит был повешен на том же самом месте (Москва, проспект Миpa в районе ВДНХ), где в l985 году висел оригинал этого рекламного щита.

А.Монастырский, Г.Кизевальтер, Е.Елагина, И.Нахова.

ПЕРЕМЕЩЕНИЕ ЗРИТЕЛЕЙ

До прихода зрителей на место действия, на краю Киевогорского поля была установлена конструкция, представляющая собой вертикально укрепленное металлическое кольцо (диаметром см), в боковых стенках которого предварительно были просверлены две дырки (диаметром 1,5 см каждая). Затем на поле в виде эллипса устроители акции выложили красную веревку (длиной прибл.

500 м), два конца которой пропустили с внутренней стороны кольца сквозь дырки. По всей длине к веревке в разных ее местах были привязаны металлические бирки с бумажными этикетками. На одной стороне бирки была надпись: КД. ПЕРЕМЕЩЕНИЕ ЗРИТЕЛЕЙ. На другой стороне - "Киевы горки _час. _ мин. 11.6.I989 г."

Встреченные Н.Панитковым и А.Монастырским зрители (20 человек) пришли на середину поля и им было предложено занять позицию прямо напротив невидимого для них кольца (до него было приблизительно 200 метров). Внешний край веревочного эллипса находился от зрителей примерно метрах в 5-6. С этого расстояния зрители могли разглядеть веревку, так как трава на поле была невысокая (однако бирки они разглядеть не могли).

Панитков и Монастырский, попросив зрителей оставаться на месте, отделились от группы и, включив по дороге магнитофон (он стоял в поле слева метрах в 10 от зрителей; его фонограмма представляла собой запись пролетающих самолетов: над полем также иногда на небольшой высоте пролетали самолеты), направились через поле к металлическому кольцу.

Подойдя к кольцу, Панитков и Монастырский взяли в руки концы веревки и, двигаясь в разные стороны вдоль леса, начали протаскивать веревку сквозь кольцо. В процессе протягивания веревки сквозь дырки в кольце металлические бирки, привязанные к веревке, достигнув кольца, упирались в его внутреннюю стенку, отрывались от веревки и падали на землю.

После того, как Монастырский и Панитков скрылись в лесу (соответственно слева и справа от зрителей), протянув всю веревку сквозь кольцо (когда веревка вытянулась внутри кольца по его диаметру, она была разрезана ножницами И.Макаревичем), каждый из них подтянул к себе свою часть веревки и уложил ее на земле в виде мотка.

Как только эта часть акции завершилась, Е.Елагина, находящаяся среди зрителей, выключила магнитофон и предложила зрителям пересечь поле и подойти к тому месту, где находилось кольцо.

За кольцом, на расстоянии 2 метров от него, расположился С.Ромашко с видеокамерой, и -сквозь кольцо - сделал видеозапись перемещения зрителей с их первоначальной позиции - на середине поля - к месту, где было укреплено кольцо с лежащими около него на земле бирками.

Подошедшим к кольцу зрителям было предложено взять себе эти бирки (17 штук) в качестве фактографии акции.

После того, как бирки были разобраны, Елагина вписала в каждую бирку время подхода зрителей к кольцу (15 час.20 мин.).

Через некоторое время к группе зрителей (с разных сторон) по-дошли Панитков и Монастырский, каждый со своим мотком веревки, протащенной ими сквозь кольцо.

Н.Панитков, А.Монастырский, С.Ромашко, Е.Елагина, И.Макаревич, Г.Кизевальтер, М.К.

(Н.Алексееву) Приглашенные зрители (II человек) собрались у станции метро "Щербаковская" в 10 часов вечера. Затем организаторы вместе со зрителями направились к месту действия, причем зрителям было предложено идти друг за другом, соблюдая между собой определенную дистанцию.

Двигаясь таким образом, организаторы и зрители пошли по проспекту Мира, свернули в Графский переулок, прошли вдоль железнодорожного полотна, перешли через мост над станцией "Москва-3" и вошли в парк Сокольники.

Уже достаточно стемнело, когда группа остановилась в начале одной из сокольнических аллей. Здесь зрителям предложили некоторое время подождать.

Перед тем, как отделиться от зрителей, организаторы акции попросили И.Бакштейна надеть очки-бинокль и наблюдать за дальним концом аллеи: ему было предложено попросить зрителей двинуться вперед по аллее сразу после того, как он увидит вдали мигающий красный фонарь.

Отойдя от зрителей метров на 200, организаторы акции натянули поперек аллеи веревку, привязав ее к двум деревьями на высоте около двух метров над землей. К веревке, по центру, был прикреплен большой сигнальный фонарь рефлектором вниз. Под фонарем на земле был положен круг из картона (диаметром 75 см), с помощью гвоздей его огородили невысоким заборчиком из картона (высота - 4,5 см). Затем на веревку была наброшена прозрачная полиэтиленовая пленка и укреплена в виде палатки (фонарь и круг оказались внутри нее). После чего внутрь палатки, на картонный круг были положены две детские электрические машинки: при движении они натыкались на заборчик и друг на друга, совершая по кругу хаотические движения. Одновременно с пуском машинок организаторы включили рефлектор фонаря, осветивший круг с двигающимися на нем машинками, и боковую сигнальную лампу фонаря (красного цвета).

Увидев красные вспышки в глубине темной аллеи, Бакштейн предложил зрителям двинуться по направлению к источнику света. Подойдя к палатке и осмотрев ее, зрители присоединились к ждущим их недалеко от аллеи организаторам акции.

Затем организаторы и зрители покинули парк, оставив в аллее палатку с моргающим красным фонарем и движущимися машинками (неизвестно, сколько времени работали фонарь и машинки - до тех ли пор, пока не истощилась энергия в батарейках, или до первoгo случайного прохожего, захотевшего взять их себе).

Москва, парк "Сокольники" А.Монастырский, Н.Панитков, С.Хэнсген, Г.Кизевальтер.

ПРОГУЛИВАЮЩИЕСЯ ЛЮДИ ВДАЛИ ЛИШНИЙ ЭЛЕМЕНТ АКЦИИ

Приглашенных зрителей (I5 человек) один из организаторов акции привел к неглубокой прямоугольной яме, вырытой в поле. На дне ямы в два ряда были разложены электрические звонки в конвертах (12 штук, размер конвертов -I8 х 25 см), работающие от батареек. К моменту подхода зрителей к яме они были уже включены другими организаторами акции (включив звонки, они отошли от ямы на расстояние 50-60 метров).

На каждом из I2 конвертов, внутри которого находился звонок, была наклеена этикетка с одним и тем же текстом: "Прогуливающиеся люди вдали - лишний элемент акции".

Зрителям было предложено подождать, пока звонки перестанут звенеть (иссякнет ток в батарейках) и затем разобрать конверты со звонками в качестве фактографии акции.

А.Монастырский, Г.Кизевальтер, С.Ромашко, Е.Елагина, Н.Панитков, И.Юрно

ЗВОНОК В ГЕРМАНИЮ

(А.Монастырскому) Приглашенные зрители (около l0 человек) были приведены на середину поля к лежащим на земле двум концам несвязанной веревки, пересекающей поле с севера на юг. Рядом с веревкой стоял магнитофон.

Когда зрители подходили к магнитофону и веревке, из леса напротив (200 м от зрителей) появился С.Ромашко, приблизился к зрителям и включил магнитофон. На фонограмме был записан текст послания КД А.Монастырскому на немецком языке. Во время звучания фонограммы (около минут) С.Ромашко связал концы лежащих на земле веревок.

Когда фонограмма закончилась, стоявший на опушке леса за пригорком Н.Козлов, не видимый зрителям, стал подтягивать к себе веревку. Примерно через минуту после начала движения веревки мимо зрителей, с северной стороны, проволочилась по земле привязанная к концу веревки тыква, за которой и последовали вместе С.Ромашко и зрители.

Придя на опушку леса, куда была вытянута тыква, зрители увидели небольшое сооружение (типа парника) из полиэтиленовой пленки (200 х I00 х 75 см.), внутри которого лежала карта ФРГ с выделенным на ней районом г.Мюнхена, и звенел электрический звонок. После осмотра объекта зрителям были розданы конверты с наклеенным на каждый конверт фрагментом плана г.Мюнхена, где синей точкой было обозначено предположительное местонахождение А.Монастырского в момент "звонка". Внутри конвертов лежали ксерокопированные коллажи, состоявшие из текста послания А.М. на немецком языке и почти полностью закрывающей его картой Европы, на которой Москва и Мюнхен соединялись прямой линией.

Сооружение из полиэтиленовой пленки и веревка с тыквой были оставлены на поле.

30.9.I989.

Е.Елагина, Г.Кизевальтер, С.Ромашко, Н.Козлов.

АНГАРЫ

СЕВЕРО-ЗАПАДЕ

РАССКАЗЫ И КОММЕНТАРИИ УЧАСТНИКОВ

(об акции "Произведение изобразительного искусства - картина") Мы вышли из автобуса и пошли по дороге, ведущей в поле. Перед полем была небольшая роща. Я оказалась в ней одной из первых. Оставалось только выйти из-за деревьев на открытое пространство и направиться к человеку, который виднелся вдали. Однако мне не хотелось это делать первой (сыграло роль, вероятно, то, что я много читала об акциях на этом поле, и моя боязнь перед выходом на него была сродни страху перед выходом на сцену). Я подождала остальных и вместе с ними пошла через поле к человеку, которого я издали приняла за Андрея. На нашем пути лежала узкая белая лента, вырезанная из бумаги.

Ожидавший нас человек оказался Гогой Кизевальтером. Рядом с ним стоял раскладной стул с двумя магнитофонами. Он роздал участникам номерки и попросил их занять свои места вдоль дороги. Остальные, и я в том числе, были направлены к цветному щиту, на другом конце дороги.

Щит оказался большой картиной с изображением Коли Паниткова и фигуры в фиолетовом с красным воздушным шаром вместо головы. Сам Коля стоял на опушке леса вместе с Колей Козловым, Машей Константиновой и Леной Елагиной и наблюдал за нашим приближением. Меня удивило, что с ними не было Монастырского и Сорокина. Когда я спросила у Маши, где Андрей, она ответила, что он "появится в самом конце".

Тем временем участники акции заняли свои места и довольно долго стояли там без всякого движения. Это разочаровывало, и я стала смотреть вокруг: на дорогу, поле, лес. Кажется, только в этот момент я увидела, что деревья покрыты инеем (впервые за эту осень), что рядом с ними на земле желтые листья. Это был легкий серебристо-золотой лес, а перед ним довольно большое пространство еще совсем зеленой травы. В центре этой почти эфемерной картины - вспаханное коричневое поле.

Среди участников в это время началось какое-то смутное движение, фигуры начали перемещаться, впрочем, издали было почти неразличимо, кто куда направился. Неожиданно на дороге появился газик и медленно стал продвигаться вперед. Я взяла бинокль и наблюдала, как участники при приближении машины выдергивают колышки с номерами. Машина остановилась недалеко от нашей опушки, из нее вышли двое. "Можно полюбопытствовать, что это у вас за мероприятие, товарищи?", - спросил один, осклабясь. "Пикник" - вяло ответил Панитков. "А почему эти товарищи" - человек махнул рукой в сторону дороги, - "там стоят?" "Выполняют инструкцию"объяснил Коля. После этого они ушли в лес. Все стали вспоминать черную волгу, которая появилась во время одного из перформансов.

Тем временем участники акции собрались в одном месте, неподалеку от опушки и повернулись лицом к картине и к стоявшему напротив нее Мише Рыклину. Эта ситуация не продолжалась долго, Миша жестом позвал их к себе и все тронулись в сторону картины. Здесь участники акции получили подарки: наклеенные на картон географические карты с фотографиями перформанса "Третий вариант", сфотографировались рядом с картиной, и акция была объявлена законченной. Странно было, что Андрей так и не появился. Кто-то сказал, что он сидит где-нибудь рядом, в кустах, утверждали также, что он ожидает всех на станции Лобня. У меня же, пока я находилась на поле, постоянно было ощущение присутствия постороннего наблюдателя, соглядатая или третьего глаза. Это ощущение прошло как только я вместе с другими покинула поле. Подходя к лесу, я отметила, что белая лента исчезла...

("Зашухерил". Об акции "Произведение изобразительного искусства Субботним днем, в середине осени, я стал одним из немногих свидетелей новой акции группы "Коллективные действия", проведенной, как и предыдущие акции, на загородном поле, где рос клевер или простиралась до горизонта вспаханная земля. Акция называлась: "Произведение изобразительного искусства - картина". Описание этого события содержится в V-м томе "Поездок за город".

На следующий день после проведения акции я стал пытаться понять, что произошло.

Сначала мне показалось, что ничего особенного. Например, нельзя сказать, что это событие могло кого-либо ошеломить - удручающая вторичность смысла, назойливость никому не интересных реминисценций, яркая фактура, нарушающая спокойную реальность осенних полей - все это явно недостаточное для человека, ждущего ошеломления, но избыточное для сторонника радикального аскетизма, раздражало, заставляя искать подводные течения, обусловившие действие и независимые от внешних факторов. Иначе говоря, необходимо было прожевать и выплюнуть кожуру и мякоть, чтобы обнаружить алмазную сердцевину.

Прежде всего, я знал, что построение многих акций "Коллективных действий" обусловлено требованием - "сохранить пустоту в чистоте и неприкосновенности", для чего необходимо создать видимость значимости происходящего, но так, чтобы она не становилась самодостаточной, а собственной неполноценностью подталкивала к обнаружению пустоты внутри, как бы указывала на "ничего", ничем, в тоже время, не артикулируя это указывание. Ведь если "ничего" показать в неприкрытом, голом виде, оно исчезнет, будучи названным и определенным. Скажут - "ничего не было", и настоящая пустота превратится в скучное понятие, элемент языка.

Поэтому лишь посредством условного "чего-либо" можно приблизиться к безусловному "ничего".

Лишь преодолев умозрительные события и яркие понятия, можно пережить Главное Отсутствие.

Для наглядности этих идей А.Монастырский (А.М.) однажды прибег к метафоре (материалом которой послужило описание из Дж.Свифта). Когда в море кит преследует корабль, чтобы проглотить его, моряки выкатывают из трюма самую большую бочку и сбрасывают ее в море. Кит принимает бочку за корабль и проглатывает ее, а корабль спасен.

На последней акции я чувствовал себя опытным китом, хорошо знавшим про обман, и поэтому очередная проглоченная бочка вызвала у меня лишь раздражение, с которым я и смотрел вслед удалявшемуся судну.

Однако через два дня я узнал нечто, что поразило меня и обрадовало, но вместе с тем и озадачило. Оказывается, во время акции А.М. и В.Сорокин (В.С.) лежали в яме, специально для этого выкопанной посреди поля, далеко от участников и зрителей, невидимые никому, и покинули яму только после окончания действия, когда все зрители удалились с поля.

Меня с самого начала насторожило их отсутствие, так как оно происходило впервые. Я догадывался, что это неспроста, но во время действия мне не могло прийти в голову, что они где-то рядом. И поэтому они не были обнаружены.

Единственным свидетелем их лежания в яме был магнитофон, и я внимательно выслушал этого свидетеля. Но оказалось, что ничего особенного у них не происходило. Они просто лежали на надувных матрасах, изредка перебрасываясь обыденными фразами, вроде: "Сколько на твоих?" или "Поссать захотелось...", слушали гул пролетающих в небе самолетов, рассказывали друг другу идиотские истории, или скромно молчали. Т.е. "ничего не было". Тайна, столь тщательно скрытая от всех, обернулась явной пустотой, еще менее удовлетворительной, чем то, что происходило на поле у остальных. Но для чего же тогда было лежать в яме?

Просто так этого не могло быть!

Неожиданно я почувствовал (почему, не знаю), что оказался в роли следователя, подошедшего на городской окраине к бандитской малине.

Я точно знаю, что тут малина, знаю, что на ней сидят отъявленные негодяи, но как зашухерить, не знаю. Оснований для шмона нет. Прицепиться не к чему: на окнах – кружевные занавесочки и горшки с геранью, на стенах – фотографии бабушек и генералов, коврики с оленями у водопоя, на этажерках – фарфоровые кошечки; на кроватях с пуховыми перинами – горки подушечек и ребята лежат, с понтом фраера, в потолок глядят. У ребят документы в порядке, на столе самовар блестит, за занавесочкой - пусто.

Моей задачей было доказать, что их лежание – это не просто так, разгадать тайный замысел, истинную подоплеку. И я занялся разгадкой.

Почему они это делали? В основе каждого поступка лежат побудительные причины, благодаря которым поступок осуществляется. С другой стороны, поступок всегда направлен на достижение какой-либо цели. Цели могут логически вытекать из причин, но могут быть совершенно иными, никак с причиной не связанными.

Например, спрятаться от воров, забравшихся в дом,- поступок, продиктованный желанием спасти себя и совершенный с этой же целью. Здесь побудительный мотив и цель совпадают.

Начать стрелять в этих воров - поступок, продиктованный желанием спасти имущество, но совершенный с целью убить. Здесь цель вытекает логически из побудительного мотива.

Наконец, можно появиться перед грабителями, но, в последний момент испугавшись, пожелать им "спокойной ночи!" - поступок, продиктованный желанием помешать ограблению, но совершенный с целью сделать вид, что ничего особенного не происходит, и связи между целью и побудительным мотивом нет.

Но все эти химеры оказались бесполезными, так как выявить причины и цели поведения А.М. и В.С. принципиально невозможно.

Если они не хотели участвовать, то почему? Если хотели участвовать, но тайно, то почему ничего не делали?

Если хотели манифестировать свое бездействие, то почему спрятались ото всех?

Пытаясь разгадать тайный смысл их лежания, я все время думал об этом и как-то ночью увидел странный сон. Из одного большого города в другой отправился поезд. Он проезжал мимо каких-то полустанков, и в это время началась война. Тот город, откуда выехал поезд, и тот, куда он направлялся, были сметены с лица земли страшными бомбежками. Таким образом, продолжать свой путь, равно как и возвращаться назад, было уже бессмысленно.

Узнав об этом, начальник поезда отдал распоряжение остановить состав.

И вот он стоит в середине пути, теперь уже из ниоткуда в никуда, пассажиры его разбежались, двигатели молчат и поезд, никому не нужный, не имеет теперь никакого значения.

Проснувшись, я неожиданно понял, что лежание в яме А.М. и В.С. как раз и было таким поездом, если побудительные мотивы принять за исходный пункт, а цель - за конечный пункт следования. Т.е. мы наблюдаем остановленное движение при отсутствии двух пунктов, причем сознательном отсутствии.

Внезапно я вспомнил притчи Чжуан Чжоу о бесполезном дереве, о свойствах коней и материалов, об изначальных качествах людей и т.п.

По-видимому, стоящий на рельсах пустой поезд является персонажем одной из его притч, возобновляющим свои естественные свойства, неизвестные нам, видящим в нем лишь функцию.

И оценивать этот поезд надо не снаружи, а изнутри, исходя из его собственных качеств.

Современное искусство переносит акцент с одной частности на другую, заостряя то элементы изобразительного языка, что ведет к появлению новых форм, то структуры и знаки, т.е.

первоэлементы любого языка вообще, что приводит к появлению новых значений, то контекст, что вызывает появление новых смыслов.

Но сосредоточиться на произведении как таковом, абстрагировать его целиком от задач, функций, а главное, от деспотической воли и капризов автора, обратиться к произведению как к чему-то самостоятельному, независимому от нас и обладающему естественными свойствами - вот принципиально новая задача, решать которую нелегко, поскольку это требует строгого самоконтроля и контроля над эстетической автономией работы.

Такие вещи, как стояние, хождение, лежание - как они могут быть оценены с прежних точек зрения на роль и задачи искусства? Как видно, их значение самостоятельно и невыразимо с помощью языка и вне традиций, непосредственно, прямым взглядом.

Итак, я раскрыл замысел преступников, и теперь они в моих руках.

Удивительно! Ведь все происходило прямо у меня на глазах, а я ничего не увидел!

Но теперь, благодаря соединению интуитивного и логического методов, преступление блестяще раскрыто! Все улики, казавшиеся отсутствием улик, и все факты, казавшиеся отсутствием фактов, теперь налицо.

Ведь произошло нарушение очень важных законов - закона об авторской ответственности и закона о целях и задачах произведения.

Понесут А.М. и В.С. наказание или нет – для меня уже неважно, поскольку меня, как настоящего следователя, прежде всего интересуют методы раскрытия преступления.

Важно не уничтожить малины - важно зашухерить!

("Воспоминание". Об акции "Произведение изобразительного искусства - картина") Мои заметки о последней по времени акции КД я назвал "Воспоминание" по нескольким причинам. Во-первых, со дня акции прошло уже довольно много времени и всякую попытку ее анализа иначе как воспоминанием не назовешь, иначе было бы просто нечестно.

Во-вторых, пытаясь описать происшедшее, я не могу опираться на непосредственное чувственное восприятие и на свои в собственном смысле слова аналитические способности, поскольку эти способности имеют своим предметом сами непосредственные впечатления. Их они расчленяют, тематизируют, приводят в соответствие с прошлым опытом, как он дан нам в переживаниях.

И чувства мои и мой рассудок сегодня молчат. Ну не буквально молчат, они что-то бормочут, что-то невнятное - то, что нельзя описать ясно и отчетливо.

И мне остается только моя память, мои воспоминания, а это совсем другая материя, нежели рассудок и чувства: предмет моих воспоминаний, даже если это воспоминания об акции, - я сам.

Итак, что я могу сказать о себе в тот день. Настроение было отвратительное, я легко оделся и ожидал, что буду мерзнуть. Ожидания мои оправдались.

Так как все члены КД уже были в Киевых Горках, я был назначен диспетчером по доставке зрителей на поле. Я отношусь к таким поручениям спокойно. Во-первых, потому что роль диспетчера наиболее маргинальная из всех ролей, которые исполняют сами члены КД. А мне всегда что-то мешало принимать более активное участие в акциях. Возможно мне казалось, что моя роль комментатора несовместима с ролью участника. Но это сомнения довольно двусмысленного толка, поскольку все участники и все зрители акций КД являются одновременно и комментаторами.

Правда, я постепенно осознал - постепенно, то есть по мере увеличения количества "участий" в акциях КД, что мои комментарии, моя комментаторская позиция отличается от других позиций.

Мне всегда была важна уверенность в уникальности моей точки зрения на события, уникальности жизненно-биографической, теоретической и культурной. Я полагал, что многое в моей жизни сложилось так, что только я могу "правильно", т.е. наиболее сбалансированно, эстетически корректно изложить смысл происходящего. И когда я пытался до конца осознать, какие же мои навыки и качества позволяют мне достичь этого эффекта, я понимал, что главное из этих качеств и навыков - это стремление к обладанию максимально возможным числом степеней свободы.

Свободы и экзистенциальной, и интеллектуальной. Другое дело, что это стремление часто оставалось только стремлением, и я видел, что многие мои, казалось бы, творческие проблемы происходят оттого, что мне недоставало "мужества быть", как сказал бы философ, что мелкие повседневные социальные обязательства, некий "гул событий" заглушает основную мыслительную интонацию.

С другой стороны, абсолютизация комментаторской позиции привела к тому, что я стал сознательно табуировать свои собственные попытки художественных изобретений, выдвижения предметных идей. Именно предметных, а не теоретических. То есть я как бы устранялся из плана реальных художественных событий, оставаясь только в плане наблюдателя. Но это было и остается по сей день очень странным чувством, ибо такая двойственность, такая дифференциация, конечно, по своему продуктивна. Двойственность сохраняется за счет того, что полностью устраниться из актуального плана невозможно, полностью погасить предметную продуктивность немыслимо.

Возникает двойственное мерцание: между уровнями актуального существования - творческого и действенного (планирования очередности действий) и между актуалитетом и епископатом (от слова:

"епископ" - наблюдатель, т.е. епископат - наблюдательство как единство надзирательства и оценивания). Усилия по расчерчиванию этого пространства и являются своего рода инобытием по отношению к речевому пространству и пространству текстов.

Итак, я был назначен диспетчером. Как я уже сказал, я отношусь к этой роли спокойно еще и потому, что у меня есть инстинкт овчарки, т.е. инстинкт собирания всех разбредающихся зрителей в одну группу. Я, конечно, волнуюсь, не знаю точно, кто именно еще должен подойти, отправляю всех в заранее назначенный вагон заранее назначенного поезда, а сам остаюсь до последнего момента в назначенном месте, чтобы дождаться опаздывающих.

Уже многие писали, и зрители этой акции не исключение, что благодаря очень энергичному мифу, созданному группой КД, все, что происходит в связи с акцией и тем более тогда, когда таймер уже запущен - а ожидание на Савеловском вокзале есть действие с внутренним временем КД, - все это является эстетическими событиями. Мы имеем здесь дело с очень мощной индукцией, наводкой в сознании зрителей.

В поезде моя нервозность спала и я стал вяло прислушиваться к переводу статьи про парижскую ярмарку искусств, который делал М.Рыклин. И.Кабаков с большой заинтересованностью внимал М.Рыклину. Было понятно, что где-то идет большая жизнь, делятся большие деньги, но я к этому не имею отношения. И от этого становилось и грустно и легко: не нужно думать о помещении капитала, но если вдруг кто-нибудь что-нибудь подарит, или денежки сами собой притопают, то тоже неплохо. Сколько проблем сразу можно решить.

Приехали в Лобню, дождались автобуса; многие стали покупать всякую еду на маленьком рынке у станции. Едем в автобусе, я, нервничая, смотрю в окно, боюсь пропустить остановку. Где-то недалеко М.Рыклин. Присутствие нового человека среди зрителей, при том, что ты его уже неплохо знаешь, оказывает существенное воздействие на восприятие. Все видишь как бы его глазами, и это мешает, не можешь расслабиться и с максимально возможной непосредственностью отнестись к происходящему. И это при том, что уже давно ничего непосредственного, интуитивно постигаемого не осталось у постоянного зрителя акций КД. Но все-таки, человеческая эмоциональность, восприимчивость, пусть даже наслоенная на многомерный прошлый опыт, неистребима, раз так действует присутствие нового человека. К тому же сказывается, видимо, еще и то, что складывается среди группы постоянных зрителей устойчивая система ролей, и всякий новичок эту систему ломает.

К тому же, в данном случае этому новичку предназначалась особая роль. Это мне сразу стало понятно по явной неслучайности того, что Рыклин получил последний номер. Это было неспроста.

Остальное было достаточно традиционно и привычно. Расстановка зрителей-участников вдоль дороги, очередность прослушивания завораживающего голоса А.Монастырского, перемещения прослушавших свой кусок пленки по полю... все было узнаваемо. Общий замысел акции предвосхищался. Картина указывала на возможную точку ее рассматривания. Сбор всех, кто был на поле, у опушки леса и костра задавал ритм событий. А когда на вопрос о том, где А.Монастырский (или В.Сорокин - не помню) И.Макаревич с какой-то зловещей усмешкой сказал, что он сейчас "гдето" мучается, все стало окончательно прорисовываться. Я, конечно, не мог угадать, что Андрей и Володя лежат в поле и смотрят на нас. Но система "смотровых площадок" угадывалась, структурные и ритмические рамки акции обозначились.

Я стал торопиться домой, куда мне должен был в шесть часов позвонить некто по обмену и очень жалел, что не могу пойти к Паниткову на дачу. Вообще, обычные, скоропалительные "побеги" с Киевогорского поля - так почему-то всегда получалось - меня всегда раздражали. Всегда хочется какого-то праздника после заданного действия, праздника как события, где все понятно, где ты предоставлен сам себе и сам определяешь смысл событий, а не поставлен в условия некоей, пусть и художественной запрограммированности, которую ты обречен истолковывать. Видимо реакция на эту запрограммированность побудила меня летом 1987 г. организовать акцию "Пароход", построенную по совершенно иным канонам. Акцию, где каждый ее участник предоставлен сам себе и сам определяет ролевые границы своих взаимодействий.

Соотношения экзистенциальной, профессиональной, дружеской предрасположенности свободно себя устанавливают и получается тот самый праздник, который бывает после Киевогорского поля.

(об акции "Произведение изобразительного искусства - картина) Предварительно надо сказать вот какую вещь. Все нормальное и органическое имеет начало, вершину и конец. И вот когда я приехал, я ловил себя на том, что я ни на секунду не возбужден и не предожидаю хоть какого-нибудь художественного события. Совершенно отгорела вся великая эпоха вот этих шестилетних путешествий, предожиданий и событий. И даже если бы просто ничего не было, было бы все равно ощущение художественности - в то время, когда все это цвело и развивалось. А сейчас я ехал с приятелями, хуй знает куда, проводить время, которое уже... То есть выгорело, выжжено было само место, детское место, на котором что-то должно было завязаться. Вот это я хорошо знаю.

Мы и беседовали так вот, с Иосифом, о совершенно посторонних вещах. Кстати, к этому времени я был возбужден, потому, что пришло интервью с Галери де Франс, там деньги, все это омерзительное, вся эта возбужденная новая ситуация совершенно перекрывала ход вещей. Да я бы даже признался с грустью, что вот эта конъюнктурность сегодняшней выставочной, денежной и прочей чепухи, она затмевает и замещает те духовные полеты и всякие экзальтации, которые сопровождали всю нашу, увы, возможно, прошлую эпоху. В общем, с таким состоянием мы и выползли на это дело, и после краткого объяснения все заняли места на этом стрельбище. Надо сказать, что эта прикованность каждого к своему колу, некоторая такая вот стрельбищная, военизированная запрограммированность была несколько не то, чтобы неприятна, но я к ней уже не относился, потому что, чтобы ни было, если бы даже тебя заставили повесить голову или даже грязью вымазать морду, то как-то так тоже уже, ну, и что, собственно... Вот. Но некоторая военизированность была.

Значит, пошли слева направо: "Слева направо рассчитайсь!". И вот я увидел, что отряд выстроился до опушки, а все лишние - просьба отойти. То есть как бы... Но, конечно, есть момент, что... мне сначала показалось, что это будут как бы расстрелы какие-то... из очень дальних каких-то территорий какие-то снаряды будут летать и вот попадать... Это, конечно, фантазия. Но вот потом, мне даже было интересно, в чем же, собственно, дело. И вот пошло это магнитофонное перемещение слева направо. Оно имело технический один брак, потому что я уже очень хорошо слышал, что произносилось у соседа. Таким образом, я уже не то что заскучал, но, в общем, предчувствовал, что там будет... Я слышал даже свой голос. Не свой голос, а свой текст, который там существовал. Мне казалось, что дальше будет немножко другое, текст другой, что как бы произойдет индивидуация:

каждому из стоящих на посту будет свое сказано: "А ты мудак, пизда засраная! Чего ты стоишь, дурак, тут!" Но потом я увидел, что текст повторяется.

Но тут, конечно, было, к счастью, или... совершенно, я считаю, так же, как снег в предыдущей акции "Ворот"... появилось, наконец, непредвиденное обстоятельство, которое страшно развлекло и придало новый оттенок: это появившийся джип с переодетыми или одетыми мильтонами, который стал двигаться по этому шоссе. Он двигался так, как будто мы были наподобие каких-то галок, которые от пролета этого джипа... все взлетит как бы... Этот хуй пер на меня прямо... не думая, что здесь человек стоит. Он как бы знал, что здесь не должно никого стоять.

А я положил магнитофон на землю, потому что холодно было держать, я едва его подхватил и упрыгнул из-под этих колес. Эта контора, значит, проехала куда-то вдаль и там остановилась.

Конечно, я был страшно возбужден, весь советский страх возбудился. Я понял, что это за нами.

Сейчас, значит... Но как бы - ничего особенного, конечно, паспорт на месте, вроде, ничего уголовного, юридического нет. Но с другой стороны, явно что-то тут не в порядке. Все-таки перестройка, а тут какие-то посторонние люди бегают. Мало ли что, какие дела. Но в общем...

Наконец, джип стал возвращаться. Конечно, я не мог сосредоточиться. Магнитофон, кстати, за это время переполз уже к следующему соседу. Но тут освободившиеся члены, вот как бы отстрелявшиеся, уже отошли в поле и мы, конечно, беседовали о совершенно посторонних вещах. И вообще, отработав, так сказать, эту акцию, мы уже совсем и не думали, что мы тут что-нибудь должны как-то магнетически чувствовать.

Но вот джип поперся совсем в обратную сторону и остановился, к моему ужасу, у человека, который держал в руках магнитофон. Видимо что-то там сказал ему. Мы едва дождались, когда он отдаст магнитофон другому, чтобы он пришел и сказал нам... Это был Филиппов, по-моему, да, Филиппов. Ну что, Филиппов, что все это означает? И вообще что происходит? Филиппов сказал:

его спросили, что вы тут делаете, а он сказал: "Это секрет". Удовлетворенные этим ответом, они уехали куда-то вбок.

За это время уже магнитофон переполз, прошелся по цепи, и мы, конечно, по опыту уже знаем, что конец акции совершен, мы стали двигаться ближе. В конце нас пригласили получить свидетельства, справку о пребывании, а также стояла картина. Очень неплохая картина, которая, в сущности, вместе с этими справками, есть иллюстрация тех воспоминаний. Но я хочу сказать, что связать эту картину с воспоминаниями, с текстом и с новым нашим пребыванием временным никаким образом, при даже необыкновенной фантазии, нельзя было. То есть все эти части: текст, место действия, наш приезд, наше присутствие и картина, висели совершенно отдельно, как, я не знаю, как ошметки в продовольственном магазине, где уже давно ничего нет... Ну, в общем, отдельно, по отдельности все.

Как всегда, все это дело скрасила природа, но, собственно, ничего такого плохого и не было, все было замечательно. Я просто еще раз повторю, что улетучился, совершенно улетучился воздух самого искусства, самой экзистенции, самой памяти и неожиданности, событийности, которая происходила всегда здесь.

(об акции "Произведение изобразительного искусства - картина") В субботу, 24 октября вместе с другими зрителями я приехала на Киевогорское поле.

Направляясь от перелеска к грунтовой дороге, идущей через поле, мы пересекли какую-то границу (ее обозначала бумажная лента, которая извивалась как линия границы на карте) и вышли на дорогу.

Здесь нас встретил Кизевальтер. Он поздоровался со всеми и стал раздавать некоторым зрителям номерки не в случайном, как выяснилось, порядке. Потом те, кто получили номерки, встали у соответствующих колышков, вбитых вдоль дороги вокруг всего поля. На колышках, как шляпка гриба или как фонарик посадочной полосы, был надет бумажный кружок с номером. Всего девять колышков. У меня был шестой номер и я вспомнила, что согласно Андрею, цифра шесть каким-то образом символизирует женское начало. Нас предупредили, что дальнейшие инструкции записаны на магнитофоне, который мы будем передавать по цепочке.

Послышался голос Монастырского и я сначала подумала, что он, наконец, появился, но потом сообразила, что звучит магнитофонная запись. По доносившимся звукам я постепенно догадалась, что текст записи повторяется. Выглядело это так, будто мы, стоящие в поле, каждый представляем свой кусок пространства и слушаем магнитофон, через который КД говорит с нами как Господь Бог (один на один с каждым, но всем одно и то же).

На дороге появился газик и стал довольно быстро приближаться. Тогда я попробовала убрать свой колышек с колеи, но он, оказалось, был крепко вбит. К счастью, водитель притормозил и объехал его.

По дороге с обыденным видом прошел Макаревич и мельком всех сфотографировал.

Затем мимо прошел Кизевальтер и сказал мне что-то ободряющее.

Тем временем, не занятые зрители дошли по дороге до опушки леса, а слева в поле появилась небольшая группа освободившихся зрителей и стала пробираться к центру. Я снова посмотрела направо - два мои ближайшие соседа стояли почти неподвижно, вдалеке Бакштейн, чтобы согреться, бегал около своего колышка кругами. В это время раздался звонок и слева появился человек, который передал мне магнитофон.

Я прослушала текст, который Андрей читал усталым, равнодушным и немного грустным голосом. Это был рассказ Кабакова об акции "Третий вариант". Выяснилось, что КД как-то отказываются воспользоваться своей могущественной позицией. Однако, рекомендация пойти в поле и присоединиться к группе, была сказана уже по-другому, с лукавым, как мне показалось, оттенком. Потому, подумала я, что все-таки приятно заставить людей походить взад вперед по своему усмотрению. Мне совершенно не пришло в голову, что в поле может быть кто-то еще, вероятно потому, что к этому времени я уже решила про себя, что отсутствующий Монастырский остался дома.

Когда я подошла к группе, все молчали. Я сказала: "Добрый день!". Ануфриев заметил, что мы гуляем. И сказал еще, что в 21 веке, видимо, не будут отличать КД от колхозов. И расценят то и другое как полевые работы. Вскоре к нам присоединились остальные трое участников. Мы подошли к опушке леса и увидели картину. На фоне поля, напоминающего наше, были изображены два человека. Один был с усами, у другого вместо головы был нарисован красный шарик. Я почему-то подумала, что мне все ясно.

У картины нам вручили подарки и еще раз сфотографировали. Потом мы подошли к костру и поинтересовались, где Андрей и Сорокин? Маша Константинова сказала сначала, что Андрей страдает за всех, а потом - что его нет потому, что он не знает, что делать с людьми. Кабаков тут же заторопился уходить. Сбоку к костру подошел Панитков и, просунув голову между кустами, вежливо улыбаясь, сказал, что акция закончена. Вскоре Бакштейн, Кабаков и Женя Барабанов поднялись, чтобы идти на станцию и я к ним присоединилась.

На станции, уже в электричке, когда нас догнали Миша и Аня, Кабаков сказал, что чувствует себя, как после акции "Группа-3", когда всем собравшимся объявили, что они свободны! Через некоторое время он закрыл глаза, положил голову на плечо Бакштейна и проспал так всю дорогу.

(об акции "Произведение изобразительного искусства - картина”) Поехал на перформанс в каком-то тревожном настроении. Никаких радостных предчувствий от то ли присутствия, то ли участия в моем первом перформансе КД не было. Проснулся раньше времени и сразу же взялся читать второй том "120 дней Содома", где-то в конце, хотя накануне зарекался сделать перерыв. Вечером 22 - видимо, под воздействием этого чтения, внимательного, с прощупыванием на возможность перевода, мне вдруг впервые явился какой-то юркий получеловек с удлиненным лысым черепом, в остальном анатомически неопределенный, отмеченный лишь взглядом - даже не убийцы, а существа, совершенно безразличного к тому, жив я или мертв, в этом смысле сверхчеловеческого. Тревожность вызывалась "чудовищностью" текста "120 дней", периодической системы копрофагии, сквозь которую я продирался уже дней десять. Кроме того, на меня подействовало то, что накануне вечером в ЦДРИ на вечере Виктора Ерофеева разбушевалась жуткая антилитературная стихия, были истерические сольные выходы, критики, прокурорские вставания и пр. Особенно ему вменяли анатомическое слово "влагалище", мелькнувшее в одном из рассказов, это "влагалище" было как бы вещественным доказательством его литературной вины, им бы с удовольствием бряцали, если бы это было физиологически возможно.

Было очень интересно и очень угнетающе.

В таком настроении, в обычной на "Новослободской" давке, доехал до Савеловского.

Маленького буколического вокзала не было, пришлось обходить что-то строящееся, белое и квадратное. Нашел группу выезжающих: Илью Кабакова, Барабанова, Бакштейна, Альчук, Осипову, потом подошли другие. Но Сорокина, на которого я думал в поезде перелить, "перекачать", пользуясь языком ассенизаторов, в Володю часть копрофагических сцен, не было; его рассудительный при этом вид рисовался мне почти лекарством, транквилизатором. Но он не пришел ни вчера в ЦДРИ, ни на вокзал. "Видно, заболел!”, - решил я. Вместо вожделенного "переливания" по дороге в Лобню переводил интервью французской галерейщицы из "Монд".

Когда уже подходили к полю, Илья сказал, что неизвестно, как произносится название этой деревни: Киевы Горки, или Кивы Горки. Он привел это просто как курьезную деталь. Но мне неравнозначность этих вариантов казалась в том состоянии внутренне очевидной. "Ну, конечно, Кивы горки" - повторил я про себя (все из-за буквы "", ее наличие давало мне возможность послать какого-то "неопределенного" к (и) ванной матери).

Преодолев лесок, пошли по пахоте, еще влажной, испачкались сапоги. При выходе на поле лежала сложно перекрученная лента. Без энтузиазма принял ее за символ чего-то, возможно, за гексаграмму (потом выяснилось, что ничего подобного, Андрей даже не знал о ее существовании).

Говорю "без энтузиазма", потому что в этот момент мне хотелось просто видеть, а чтобы просто видеть, нужно не видеть символическую сторону вещей. Символы же пусть необходимая, но ложь против того, что с нами происходит и никакой символизации не поддается.

На поле нас встретил Кизевальтер. Он объяснил, кто что будет делать (нас было человек двадцать). Вдоль дороги к дальнему лесу были вбиты девять колышков под номерами. Девять зрителей-участников получили бумажные нумерованные жетоны и должны были встать к своим колышкам. Другие, зрители этих зрителей, должны были пойти к костру на опушке леса по дороге с колышками. Двинулись, понемногу редея. У меня был последний, девятый номер, и я знал, что ко мне по цепочке должен дойти магнитофон с записью, заканчивающейся командой и т.д. В рассеянности я не мог найти свой колышек и дошел с другими зрителями до костра. Спросил у Паниткова. Тот сказал, что это возле самой картины. Подошел к картине, вижу: на ней яркими попартовскими красками выписан Панитков и еще человек с шаром вместо головы (из перформанса "Третий вариант", десятилетнему юбилею которого была посвящена эта "Картина"). "Значит, Панитков послал меня к Паниткову, как же это не Кивы горки". Дополнительный аргумент в пользу моего желания. Колышек все-таки нашелся.

Я стал рядом. Подошел Макаревич, который снимал всю девятку, я перед самым его объективом снял очки и был сфотографирован без очков (тревожность не в состоянии излечить от пижонства).

С появлением на поле возникло еще ощущение из другой нефактуальной сферы. Я знаком с документацией КД, поле для меня семиотически насыщено, это как бы полигон знаков. Тут ничего нового. Ощущение, которое потом, как негатив, крепло, закреплялось, проявлялось- в фотографическом, а не в обычном смысле этих слов - хоть и подготовлено этим, но не это, по природе другое. Это ощущение личной деперсонализации, того, что я сам по логике происходящего становлюсь знаком. Здесь оно только намечается, забиваемое фактуальным рядом, влияя на этот ряд.

Оставшись один, я огляделся. Попытался выжать из себя хоть немного лиризма, но не мог.

Желтеющие березы в инее, пахота, серый промозглый день; нормальный среднерусский, Хотя без влечения к деперсонализации такой роман читать не станешь, существует, видимо, уровень сенсорной возбудимости, за которым какой-то антропоморфный инстинкт посылает на усмирение фантазмы вроде получеловека, готового бог знает на что; организм неохотно уступает своеволию разбушевавшихся органов.

среднестатистический "милый" вид (я благодарен труженикам кисти во главе с Левитаном за то, что они научили его не замечать, смотреть как на нормальную, еще не обрамленную картину). Да, обычной рамы, рампы, как в театре, здесь не было, но ментальная рама была. В театральном пространстве можно быть отмеченным как знак, но стать там знаком нельзя; это закон любого жанра, перформанс в этом отношении не жанр. Предварительно у меня было чувство чего-то среднего между шахматной доской и школьной тетрадью, в которую кем-то- кем?!- прилежно заносятся все действия входящих и исходящих знаков. Вопрос же о качестве меня как знака (какой я знак, какие ходы я могу делать, какие нет) пока не возникал, точнее, затоплялся общим ощущением своей знаковости.

Между тем не замечалось никакого действия. Потом пробежал Гога Кизевальтер, который был распорядителем всего: "Накладочка вышла". Пригляделся и понял, что три первых номера пошли "не в ту степь", им надо было идти вперед, а они пошли в обратном направлении. Но Гога их быстро развернул, и три фигуры двинулись к четвертому номеру. Потом все было нормально. Когда шестой участник, Наташа Осипова (единственная женщина, она стояла на номере 6, что значит женское начало, инь, а я - на 9, что символизирует мужское, так что без "полусимволики" все же не обошлось), присоединилась к группе, я стал слышать отдельные слова - магнитофон был включен на большую громкость, особенно треск в конце каждого обращения Андрея Монастырского. На восьмой позиции я слышал уже почти все. Это был типичный нейтральный текст Андрея.

Начинался он примерно так: "Ну здесь, я, кажется, уже был и ничего особенно интересного тут не заметил" - кончался командой и треском. В промежутке были реминисценции из перформансаюбиляря "Третий вариант": про Паниткова, про балахон, про шар вместо головы, который лопнул и т.д. Текст минуты на четыре, видимо, одинаковый для всех.

На восьмой позиции стоял Бакштейн. Он почему-то не снимал со спины рюкзак. На вопрос о причине нежелания с ним расстаться (когда спрашивал, было странное чувство: я - говорящий знак) он ответил, что рюкзак его согревает. Но, видно, он недостаточно его согревал, потому что Бакштейн все время разминался, подпрыгивал, превращаясь при этом в восклицательный знак. Зато, получив магнитофон, он сразу напрягся, стал вслушиваться. Ничего сенсационного он не услышал и принес трещащий аппарат мне. Сам пошел увеличить число фигур на поле. Как раз перед этим организаторы и часть зрителей подтянулись к картине, у которой я стоял, и Кизевальтер предупредил меня, чтобы, когда кончится запись, я сделал группе знак рукой, чтобы она шла с поля ко мне. Я прослушал тот же текст, но в конце у меня было: "Предметом изображения в перформансе является группа, стоящая перед вами", треска не было. Мне было почему-то приятно, что не надо идти в поле, что группа сразу поняла жест и подошла к месту моего стояния и картине.

После этого все сфотографировались у картины с памятными подарками. Мне досталась карта Египта, наклеенная на картон; на карту была наклеена цветная фотография с перформансаюбиляра: Кабаков, Алексеев и другие на фоне летней зелени.

На этом официальная часть закончилась. Подкрепились у костра, Ануфриев почитал что-то из цитатника партизанской песни (невольный народный концептуализм), посмеялись и в путь.

Еще один эпизод из фактуального ряда, имеющий отношение к перформансу. Уже в Москве, я, расставшись со всеми, поехал на метро в хозяйственный магазин рядом со станцией "Электрозаводская", хотел купить стекла для картин. Стекольный отдел работал, но не было резчика.

Какой-то мужик сам отрезал себе стекло алмазом. Я алмазом никогда не пользовался, и продавец, узнав, что я все-таки хочу попробовать, многозначительно поднес палец к голове. Тут иссяк, лопнул как детский шарик весь созданный перформансом знаковый настрой. Я полностью вывалился из зазеркалья, вошел в метро, вынул "120 дней" и стал читать про то, как граф явился с дочерью к постели больной матери, дочь вертела перед матерью голым задом, они стали предаваться сначала "таинствам Венеры", а потом совсем противоестественным страстям - и все это в присутствии маман - на ее возмущение ответили побоями, а затем и совсем совратили ее с пути истинного, обмочили и пр. Оторвался от чтения на станции "Первомайская". Передо мной сидела женщина в вишневом пальто, отороченном черным кантом (намек для владеющих английским языком). Я увидел на ее пальто, на животе, то самое удлиненное пятно, вибрирующее и агрессивное, которое посетило меня 22 октября в виде получеловека. На этот раз оно было черным, и даже в том месте, где пятно пересекало черный кант, я видел его черноту, я видел черное на черном. Я смотрел на него, т.е. оно смотрело на меня так интенсивно, что женщина машинально стала себя оглядывать, ища, во что это я вглядываюсь. Минуты две это ментальное пятно было совершенно реально опасно для меня. Две минуты символического унижения.

Приехав домой, я приколол к стене карту Египта с фотографией, с одной стороны, фотокопию свидетельства о крещении маркиза де Сада в церкви Страстей Господних в Париже - с другой. Свидетельство отрезало от карты Египта кусок до Александрии.

Вечером я позвонил Сорокину справиться о его здоровье. Каково же было мое удивление, когда от сказал, что здоров, что вместе с Андреем лежал в поле, продрог и только сейчас вылез из горячей ванны. Так значит, были еще два уровня наблюдения: Сорокина, который лежал в поле на матрасе, ничего не знал (как тот человек с шаром вместо головы на картине и в "Третьем варианте") и Монастырского, который видел все, ни на что не смотря (деятельное, несозерцательное видение).

Сорокин был ненаблюдаемым ненаблюдателем, он мог знать лишь о подготовительных действиях. Монастырский был ненаблюдаемым наблюдателем, его участие как бы переросло необходимость физического участия (аутизм, полное трансцендентальное знание). Другие организаторы имели полное техническое знание о перформансе, но их физическая вовлеченность исключала полноту участия. Восемь первых участников имели опыт физического передвижения по полю, опыт группы, не подозревающей о своей "картинности". На мою долю пришлась позиция вовлеченного созерцания: я как бы видел реальный сон, но на самом деле я вместе со своим сном был действующим лицом сна Андрея, я ему снился полагающим-что-вижу-сон. Зрители у костра имели опыт созерцания созерцателей (это есть обычное нормальное видение). Так что было не меньше шести позиций, ни одна из которых не была абсолютной.

Бесфактурности этого перформанса соответствовало становление фактурой самих участников-зрителей, его бессюжетности - превращение их в сюжет. Зная предыдущие работы КД, я ожидал, что мне придется действовать: идти, тянуть веревку, куда-то ложиться, что-то угадывать на расстоянии и пр. (Как в "М", "Времени действия" и т.д.). А если созерцать, то действо или действие (как в "Глядя на водопад"). Я же стоял все сорок минут. Может быть эта особая статичность моего места, места созерцателя классической картины, как бы выполненной в прямой перспективе (ведь только такой зритель недвижим) и побуждает меня к интерпретации, а не к простому рассказусообщению: неподвижность может иметь следствием манию истолкования. Дополнительный юмористический оттенок придавало то, что на мне, номере 9, был разыгран акт созерцания классической картины, наполовину состоящей из художников, как раз противостоящих этому типу организации пространства и смотрения: кроме Кабакова, это были Ануфриев, Захаров и Филиппов.

Они были частью пространства, которое делает их невозможными: это пространство пользовалось ими как фишками. (Кстати, я понял, что аудитория КД состоит в значительной мере из художниковконцептуалистов неслучайно: опыт становления знаком необходим им профессионально. Именно это не дает перформансам КД стать простым ритуалом групповой связности, хотя эту сторону дела также нельзя сбросить со счетов).

У этого опыта превращения в знак есть эйдетический компонент: увидев все, ты еще ничего не увидел. Этот опыт как бы постоянно должен еще случиться: участие в "Картине" задает только параметры, кубатуру возможных ассоциаций (негатив), письмо промывает и проявляет, но уже чтото другое, обсуждение - третье. Как в калейдоскопе. Неимоверный спектр ассоциаций связан с неопределенностью этого опыта, ни один из уровней которого не является адекватным. Не говоря уже о всеобщности. Этот опыт может быть развит в принципиально разных направлениях и является опытом вне жанров, потому что при всей своей семиотичности это еще и минимальный телесный опыт, поскольку тело является образованием полиморфным, по природе, этот опыт в основе своей оказывается нередуцируемым к интерпретации (может быть еще и поэтому он побуждает к бесконечной интерпретации). С одной стороны, впечатление разыгранности чем-то или кем-то не дает просто рассказывать об этом. С другой стороны, первые самые банальные реакции также несводимы: за вычетом любых истолкований это еще и было. Эта банальность, видимо, есть постоянно пульсирующая точка опыта, продуктивная и непредставимая одновременно. Особенно на фоне нулевого действия, как в "Картине".

В одном эпизоде в этот опыт прямо вторглась внешняя реальность: на поле въехала машина, пришлось вынимать колышки и отходить в сторону. Хотя на этот факт была "правильная" семиотическая реакция. ("Это так задумано?" - в шутку спросил я у Кизевальтера), это событие также несводимо к интерпретации. Весь перформанс состоял только из таких событий, если, как дзенский монах, не принимать во внимание ползучих ощущений, которые незаметно разрастаются до необязательных записей - как эти.

(об акции "Произведение изобразительного искусства - картина") Пожалуй, это первая акция КД, о которой мне захотелось подробно высказаться. Раньше все было ясно, я все понимал и принимал, так что любой дискурс по поводу КД мне казался тавтологией и в обсуждениях я не участвовал. Эта акция стала исключением. Связано это с испытанным мной до, во время и после акции особым психическим состоянием, или точнее сказать - переживанием, которое при всей своей необычности и тотальности оставалось вполне контролируемым мною. Это переживание я назвал бы "НАБЛЮДЕНИЕ ПУСТОТ" - хотя в психиатрии подобные шизофренические феномены вполне укладываются в синдром Котара, то есть в психосоматические переживания идей ипохондрического гигантизма.

Каждая акция КД всегда оставляла большое (больше Киевогорского) поле для интерпретаций, что подтверждают увесистые тома впечатлений участников. На эту акцию тоже можно взглянуть со многих перцептивных площадок, демонстрируя гносеологические монокли той или иной конфигурации.

Мне же ближе всего площадка самоконтролируемого шизофреника. Возможно, это следствие общего упадка культуры, возможно - сегодняшнего состояния моего сознания. Суть не в том.

Главное - такой взгляд сейчас мне наиболее приятен, он доставляет мне наибольшее удовольствие.

С самого начала, когда накануне акции, вечером мы ехали на дачу к Коле в мутном вагоне электрички, мне было приятно сознавать, что все мы - симпатичные, внешне вполне нормальные молодые люди - едем за город, на дачу с продуктами и водкой не за тем, чтобы просто выпить и хорошо провести время, а чтобы заниматься чем-то странным, чему нет названия. И это странное “пустое действие" в такой степени противоречило внешней нормальности и адекватности моих спутников, что вспомнив гегелевскую триаду (тезис, антитезис, синтез) я захотел уравновесить этих молодых людей с той абсолютной пустотой, жрецами которой они собирались (в который уж раз!) стать завтра.

По сути все члены КД должны быть полномочными представителями пустоты, "шуньи", а значит - носить ее в себе.

Постепенно эти мысли стали складываться в стойкое представление о пустотелости моих спутников, об их своеобразной "накаченности" пустотой. Это представление усиливалось с каждым часом, я его сам в себе культивировал и нагнетал, так что через некоторое время, когда мы уже выпивали на даче по случаю дня рождения Андрея, я уже точно знал, что все сидящие за столом люди (исключая меня) - пустые оболочки, внутри которых тьма кромешная и отсутствие всего.

Эти оболочки пили, ели, смеялись, говорили на любые темы, дурачились, топили печку, сохраняя всю функциональность человеческого поведения. Причем делали это они не бездушно, как биороботы, а творчески, с изумительным мастерством. И главное, что я - живой человек - участвовал в этом, так же выпивая, едя, смеясь и даже играя в шахматы с пустотелой куклой по имени Гога, сумевшей у меня выиграть. Наблюдать за поведением этих пустых тел, а попросту - пустышек, было для меня истинным наслаждением, я тоже играл свою роль с подъемом, так что хитрый пустышкаПанитков даже сказал мне, что я несколько возбужден. Только истинный созерцатель пустот вроде меня мог по достоинству оценить эту изумительную реплику! Пустота на выдумки хитра. Ничем, ни единым движением, ни единой фразой они не выдавали своей страшной метафизики.

Наконец, поздней ночью мы (а вернее - они и я) легли спать, чтобы утром приступить к официальной части. С утра мне было холодно, пустышки тоже изо всех сил изображали, что холодно и им. Вместе со мной они пили чай, ели, курили, по очереди ходили в туалет, готовились к акции.

Потом приехал солидный, пожилой пустышка-отец пустышки Паниткова. Держась, как и они все, замечательно естественно, он сразу пошел заниматься дачным хозяйством, предварительно опросив своего пустышку-сына, что мы собираемся делать. Пустышка-Панитков, назвав его "папаней", сказал, что мы идем снимать кино. Мы с пустышкой Андреем стали выносить странную картину, написанную пустышками еще в Москве. На картине, написанной нарочно плохо, изображался пустышка-Панитков рядом с какой-то фигурой, имевшей вместо головы красный шар.

Когда мы проносили эту странную картину мимо пустышки-отца, он заметил своему пустышкесыну: "Ну, Коля, гляди, вам за эту самодеятельность будет". На что пустышка-сын с легкостью соврал: "Ничего, ничего, папаня, мы просто кино на природе снимаем".

Понимая, что все эти сложнейшие поведенческие настроения исполняются только ради меня, я замирал в восторге. Они же все утро готовили меня к "делу". То есть - пустышка-Андрей уговаривал меня полежать с ним рядом в поле часа два на надувном матраце. Мне выделили спальный мешок, советовали "поддеть трико", "взять одеяло на ноги", обещали дать водки. Я согласился и мы двинулись через лес к полю. Пустышки-Панитковы остались на даче, якобы "для слива отопительной системы".

На поле мы укрепили странную картину, потом я и пустышка-Козлов развели костер, возле которого "уселись" другие пустышки. Главная пустышка- Андрей, повел куда-то пустышек Гогу и Лену, они долго маячили на другом конце поля, потом вернулись и стали втыкать в землю какие-то колышки. Пустышка-Андрей параллельно давал какие-то непонятный советы Гоге вроде "здесь будет девятая!”, "там снимешь всех", "тут поставь Рыклина" и тому подобное.

Мне он, естественно, ничего не объяснял, а я не спрашивал, полагая, что так и надо.

Наконец пустышка-Андрей, посмотрев на часы, сказал "Пора, пошли!" И мы пошли на поле.

Там, на противоположном конце, в клевере лежали два надувных матраца. Я упаковался в спальный мешок, Андрей закутал себе ноги одеялом, повесил себе и мне на воротники микрофоны, включил магнитофон и мы залегли. Период нашего лежания в акции пустышек занимал, по-видимому, особое место. Мы лежали под серым небом, был конец октября, дул холодный ветер. Было холодно и неуютно.

Но грандиозная мощь разворачивающейся мистерии завораживала меня и я забыл о холоде.

К тому же мы изредка пили водку из бутылки. Полежав и как следует присмотревшись к окружающему, я стал чувствовать, что не только сам Андрей, но и все кругом, все вещи, вся земля и все небо имеют под своей поверхностью ту самую черную подкладку абсолютной пустоты.

Над нами пролетел самолет с пустотой. Он ревел, как настоящий. Пролетали пустые птицы, крича по-птичьи. Где-то рядом слабо гудели пустые машины с пустыми людьми. Весь видимый мир был накачан пустотой!

И я один живой, теплокровный человек лежал среди этого пустого мира, пил водку и внимал происходящему. Поведение пустышки Андрея было замечательным. Будучи явно жрецом этого пустого мира, он лежал рядом и бормотал что-то обычное, бытовое, вовсе не соответствующее грандиозности происходящего. Эта разверзшаяся кругом черная бездна требовала романтических излияний в духе Байрона и Гейне, а не неряшливого бурчания вроде "ох, птэть, руки мерзнут", "Давай глотнем" или "Соня наверно уже в Берлине". Непонятно, зачем записывал наш разговор на пленку, болтал о пустяках, хихикал, курил, жился, пил водку, задавая вопросы и отвечая на мои.

Втянувшись в этот бессмысленный разговор, я вдруг начал понимать, что со мной совершают некий ритуал, цель которого мне неизвестна. Нечто подобное, наверно, испытал Карлос Кастанеда, наблюдая за "чисто бытовыми" действиями своего бенефактора Дона Хуана.

Но здесь все сводилось не к магии, а к чему-то другому, ускользающему от логического анализа. Лежа, я присматривался к пустышке-Андрею, в надежде хоть где-нибудь (в глубине морщины, между зубов, в зрачках) заметить показавшуюся черную щель пустоты, но увы пустышка был неуловим, подкопаться было не к чему.

Я задумался о происходящем на поле, которое тоже было скрыто от меня. Что там делают?

Андрей мне ничего не говорил, а на мои попытки подсмотреть реагировал увещевательным шиканием, повторяя, что "все должно быть чисто". Я задумался над этой фразой. Для меня она прозвучала как "все должно быть пусто". Угрожающая формулировка. Лежа и думая о происходящем на поле, я вспомнил известную сентенцию агностиков: "Если человек, только что говоривший с вами, вышел в другую комнату, никто не может внеэмпирически доказать вам, что сейчас он действительно там".

Никто не может доказать мне, что на поле что-то происходит. Мы пролежали еще некоторое время и вдруг к нам стал кто-то подходить, шурша травой. Это был пустышка-Макаревич.

Улыбаясь, он щелкал фотоаппаратом и что-то сообщал, - как он доехал, кто был на поле, где остальные. Но из этих отрывков я ничего не понял о самой акции.

Выбравшись из мешка, чувствуя сильное окоченение и позывы к мочеиспусканию, я побежал к лесу. Полив теплой мочой ствол пустой березы, я пошел на другой край поля. Картина исчезла вместе с треножником. Костер был засыпан землей. Возле него сидела пустышка-Маша и с равнодушным видом курила. Я опять поразился виртуозности режиссуры и актерского мастерства.

Воистину спектакль с пустышками был поставлен великим мастером, да и актеры были достойны его. Подхватив вещи, мы пошли на дачу. Там все было по-прежнему - питье чая, слушанье музыки, смех, сборы в дорогу. Картина стояла в комнате. На мои вопросы пустышки отвечали как-то неопределенно, так что я опять ничего не узнал про акцию. Собравшись, мы пошли на поезд через красивый пустоствольный ельник, купили билеты, сели в электричку и поехали. В дороге я заснул, а когда проснулся, то вдруг сразу понял, зачем разыгрывался для меня весь этот спектакль.

Оглянувшись, я убедился, что ничем не отличаюсь от окружающих людей-пустышек, потому что я уже не вижу в них пустышек. Я наивно полагал, что они живые! Но на самом деле просто я сам стал пустышкой и примкнул к этому миру.