«Кениг Александр Владимирович ЭТНОАРХЕОЛОГИЯ КАК МЕТОД АРХЕОЛОГИЧЕСКИХ РЕКОНСТРУКЦИЙ (на примере тазовских селькупов) Екатеринбург–Ханты-Мансийск 2010 УДК 930.26+39 ББК 63.48.(253.3)+63.521(253.3)+63.521(=667) К 35 ...»

Автономное учреждение Ханты-Мансийского автономного округа – Югры

«Центр охраны культурного наследия»

Институт археологии и этнографии Сибирского отделения РАН

Сургутский государственный педагогический университет

Кениг Александр Владимирович

ЭТНОАРХЕОЛОГИЯ

КАК МЕТОД

АРХЕОЛОГИЧЕСКИХ РЕКОНСТРУКЦИЙ

(на примере тазовских селькупов) Екатеринбург–Ханты-Мансийск 2010 УДК 930.26+39 ББК 63.48.(253.3)+63.521(253.3)+63.521(=667) К 35 Ответственный редактор д. и. н. И. Г. Глушков Руководитель издательского проекта к. и. н. А. Я. Труфанов Издание осуществлено на средства ООО НПЦ «Югра-Терра»

Кениг А. В.

Этноархеология как метод археологических реконструкций К (на примере тазовских селькупов). – Екатеринбург– ХантыМансийск: издательство АМБ, 2010. – 128 с.

УДК 930.26+ ББК 63.48.(253.3)+63.521(253.3)+63.521(=667) ISBN 978-5-8057-0730-9 © А. В. Кениг, © Оформление АМБ,

ОГЛАВЛЕНИЕ

ВВеДение

гЛАВА 1. ПРОБЛеМЫ АРХеОЛОгО-ЭТнОгРАФиЧеСКиХ ПАРАЛЛеЛеЙ и МеТОДЫ иСТОРиЧеСКиХ РеКОнСТРУКЦиЙ В АРХеОЛОгии

ОТЕЧЕСТВЕННАЯ АРХЕОЛОГИЯ

1.1. Состояние проблемы в русской дореволюционной археологии (середина XIX – первая четверть ХХ вв.)

1.2. Археологические дискуссии конца 20-х – первой половины 30-х годов ХХ века и проблема исторических реконструкций

1.3. Методы реконструкции образа жизни в советской археологии (40–80-е гг. XX в.)

АНГЛО-АМЕРИКАНСКАЯ АРХЕОЛОГИЯ

1.4. «Археология как антропология»

1.5. Из истории развития «процессуальной археологии»

гЛАВА 2. ЭТнОАРХеОЛОгиЯ КАК МеТОД ЭКСПеРиМенТАЛЬнОгО МОДеЛиРОВАниЯ В АРХеОЛОгии

2.1. Экспериментальные исследования в археологии

2.2. Теория этноархеологического эксперимента

2.3. Этнографические аналогии и этноархеологические модели.................. гЛАВА 3. ЭТнОАРХеОЛОгиЧеСКие МОДеЛи РеКОнСТРУКЦии (на примере тазовских селькупов)

3.1. Историко-географическая характеристика тазовских селькупов........... 3.2. Этноархеологические модели летних и зимних поселений

3.3. Модели археологизации вещественных комплексов

ЗАКЛЮЧение

СПиСОК иЛЛЮСТРАЦиЙ и ТАБЛиЦ

иЛЛЮСТРАЦии и ТАБЛиЦЫ

СПиСОК ЛиТеРАТУРЫ

СПиСОК СОКРАЩениЙ

Памяти научного руководителя Игоря Геннадьевича Глушкова

ВВЕДЕНИЕ

Археология, как и любая историческая дисциплина, ориентирована, прежде всего, на реконструкцию прошлой исторической действительности. Однако археологические факты состоят не из символов, слов или концепций, а из фрагментов материальной культуры, которые слишком отрывочны, чтобы в полной мере и доказательно представить прошлую реальность. Для извлечения информации из вещественного источника археология разрабатывает свои специфические методы, привлекая самый разнообразный материал, выходящий за рамки собственно археологии. В последнее время в отечественной археологии стали активно развиваться направления, занимающиеся анализом собственно вещественного материала. Большую популярность приобрели методы трасологического и экспериментального исследования с массовым привлечением данных естественных наук и средств математического анализа. Вместе с тем, для создания полноценной археологической реконструкции у исследователей отсутствует самое главное – знание механизмов и закономерностей, которые влияют на преобразование «живой» культуры в культуру «мертвую», реальной деятельности – в остатки и следы этой деятельности.

В поисках необходимых механизмов археологи уже в течение многих лет обращаются к этнографии. Однако на различных этапах развития науки это обращение осуществлялось по-разному. В конце XIX века, благодаря развитию эволюционной теории, археологические материалы интерпретировались путем прямых этнографических аналогий, без какого-либо критического анализа. В 30–50 годы XX века советские археологи обратились к поиску более корректных механизмов применения этнографических параллелей и вышли на уровень этногенетического использования этнографии. Тем не менее, на протяжении длительного времени для отечественной археологии было характерно включение этнографических данных в качестве иллюстративного материала, оживляющего археологические факты. В 60–70-е годы XX века с целью более эффективного использования этнографии для археологических реконструкций отечественная наука стала нарабатывать опыт культурно-хозяйственных и экологических критериев в археолого-этнографических исследованиях, продолжая углублять этногенетическое направление.

В настоящее время совершенно очевиден недостаток методологических критериев применения этнографических моделей для археологических реконструкций. Эти модели оказываются слабо адаптированными к археологическим источникам и слабо увязываются со спецификой археологического исследования. Для того чтобы понять смысл, заложенный в вещественных остатках, необходимо знать механизмы, благодаря которым эти вещи приобрели статус источника: какие факторы повлияли на их изменение и как сложились характерные признаки, которые археологи наблюдают в настоящем. Для ответа на эти вопросы необходимо особое направление, развивающееся в рамках общей археологической теории.

ВВЕДЕНИЕ

Этнографические модели функционирования «живой» культуры, представляющие традиционные стереотипы поведения неиндустриальных сообществ, являются только первым шагом на пути к созданию полноценной археологической реконструкции. На этом этапе исследователь получает лишь первые ассоциативные впечатления, которые способствуют возникновению эмпирических идей, основанных на интуиции автора. Следующим этапом должна стать разработка методологических приемов, обеспечивающих проверку этих идей и оценку их реальности. Только после этого они могут быть использованы как полноценные источники археологических реконструкций. В этом смысле представляет особый интерес англо-американская археология, которая в 60-е годы XX века, выходя на уровень социально-экономической реконструкции первобытности, обратилась к культурной антропологии и этнологии через такие субдисциплины, как «этноархеология», «археология действия» и «живая археология», акцентируя внимание на анализе механизмов археологизации «живой»

культуры.

В советской историографии это направление заслужило лишь несколько критических замечаний, появившихся в 70–80-е годы XX века. Недостаток внимания со стороны отечественных коллег к бурным дискуссиям по проблемам развития и выработки новой методологической базы археологических реконструкций, проходивших на Западе, объясняется многими причинами. По мнению советских исследователей, отечественная наука уже разработала основные теоретические принципы еще в 1920–1930-е годы. Единственным отличием «новой» американской археологии от отечественных теорий признавалось то, что их фундаментальные концепции носили социокультурную направленность, поскольку представители «нового» направления оперировали категорией «культура», в то время как для советской науки основным критерием являлось марксистское учение об общественно-экномических формациях.

К настоящему времени, когда значительно выросла источниковая база археологических исследований и утратила свою теоретическую значимость унифицированная марксистская концепция, отечественная наука переживает серьезный методологический кризис, связанный, прежде всего, со слабой разработанностью механизмов интерпретации накопленного материала и построения культурно-исторических моделей.

В этой связи большое значение приобретают работы, в которых затрагиваются проблемы интеграции данных в археологии и этнографии. Все чаще в названиях работ появляется термин «этноархеология». Возникают даже попытки создать отдельную науку «этноархеологию», наделив ее особыми полномочиями в изучении социокультурных явлений [Томилов, 1995. – С. 179].

Актуальность темы настоящей работы очевидна – в отечественной археологии отсутствует сколько-нибудь обобщенный опыт этноархеологических исследований, как в историографическом, так и в археолого-этнографическом плане. Отсюда вытекают основные задачи данного исследования:

1. Историографический анализ археолого-этнографических исследований в отечественной и зарубежной археологии.

2. Разработка теоретических аспектов этноархеологического моделирования в русле методологии экспериментальной археологии.

3. Классификация археолого-этнографических исследований разного уровня.

А. В. Кениг. ЭтНоархЕологИя как мЕтоД архЕологИчЕскИх рЕкоНструкцИй 4. Разработка конкретных археолого-этнографических моделей на примере поселений и жилищ тазовских селькупов.

Цель работы мы видим в теоретико-методологическом обосновании этноархеологии как метода экспериментального моделирования, связанного с построением научно обоснованных версий для археологических реконструкций на примере традиционной культуры тазовских селькупов.

В целом придерживаясь взгляда на этноархеологию как дисциплину, не ограниченную исследованиями «примитивных» обществ, а выходящую на уровень поиска кросскультурных связей и закономерностей, мы, тем не менее, выбрали в качестве объекта этноархеологического исследования традиционную культуру селькупов. Это обусловлено тем, что часть коренных этносов Западной Сибири до настоящего времени сохранила многие черты архаичного образа жизни, отражающего отдельные элементы социально-экономического и бытового уклада, характерного для обществ с присваивающим типом хозяйства. Наличие этого фактора в определенной степени повышает значимость полученных результатов для археологических реконструкций, по крайней мере, в пределах таежной зоны Западной Сибири.

В ходе осуществленных этноархеологических исследований особое внимание было уделено проблеме сезонной направленности поселений и жилищ через анализ вещественных комплексов. При этом решались другие задачи, связанные с различиями пространственно-временного размещения предметов материальной культуры на летних и зимних поселениях тазовских селькупов. Кроме того, проведен анализ функциональной направленности вещественных остатков и определены закономерности распределения различных категорий предметов относительно сезонного характера поселков. Наряду с этим в работе рассматриваются процессы археологизации «живых» поселений, выраженные в особенностях накопления и образования культурного слоя и процессах утилизации вещественных комплексов.

Полученные результаты позволяют лучше понять процессы формирования археологического памятника и по-иному взглянуть на методы археологических реконструкций. В ходе исследований, наряду со специальными археологическими и этнографическими методами в получении и обработке источников, использованы статистические и математические методы анализа, а также методы теории информации.

В работе представлена нетрадиционная для отечественной археологии постановка проблемы этноархеологического моделирования и использования этнографии тазовских селькупов в качестве источников для таких моделей. В отечественной науке и в сибирской археологии опыт подобных работ отсутствует.

ПРОБЛЕМЫ АРХЕОЛОГО-ЭТНОГРАФИЧЕСКИХ

ПАРАЛЛЕЛЕЙ И МЕТОДЫ ИСТОРИЧЕСКИХ

РЕКОНСТРУКЦИЙ В АРХЕОЛОГИИ

В настоящее время, когда отечественная археология разрабатывает новые концепции теоретико-методического арсенала, апробирует иные (не только марксистские) подходы к реализации своей основной задачи – восстановления прошлого в самом широком смысле, – появляется насущная необходимость в глубоком анализе существующих методов реконструкции, как в отечественной, так и в зарубежной археологии. Такой анализ поможет лучше осознать возможности и область применения различных методик, что, в свою очередь, обеспечит корректную постановку многих задач и реализацию разных подходов в области реконструкции на современном этапе развития науки.

1.1. Состояние проблемы в русской дореволюционной археологии (середина XIX – первая четверть ХХ вв.) В середине XIX века русская археология предпринимала лишь первые шаги по пути становления профессиональной науки. Ее основу составляли археологилюбители, а первое общество археологов складывалось на «семейно-домашней»

основе [Глушков, 1996. – С. 5]. Исследователи XIX века в определении задач и методов археологии, как правило, лишь косвенно указывали на возможные способы реконструкции общественного быта и отношений на основе ископаемого материала.

И. П. Сахаров один из первых обратил внимание на археологию как науку, восстанавливающую историю. В первом томе «Записок Отделения русской и славянской археологии русского археологического общества» он писал, что «археология исчезнувших народов отыскивает следы древних идей и народных верований, составляет его историю... из обломков протекших веков» [Сахаров, 1851. – С. 4]. Этой цели она может добиться, используя, наряду с вещественными, письменные источники.

Несмотря на наивную прямолинейность подобных взглядов, сам факт, что автор не ограничивал задачи науки только источниковым анализом, имел для археологической теории того времени большое значение.

В 1874 году на III Археологическом съезде, состоявшемся в Киеве, аналогичную точку зрения отстаивали многие исследователи. В целом, историчность всегда была А. В. Кениг. ЭтНоархЕологИя как мЕтоД архЕологИчЕскИх рЕкоНструкцИй свойственна русской науке. Даже тот факт, что археология включена в структуру исторического образования, уже указывает на осознание некой общности задач этих двух наук. Лидер русской археологии второй половины XIX века граф А. С. Уваров, не отделяя предмет археологии от предмета истории, считал, что они обе суть отрасли одной и той же общей науки «бытоописания народов» [Уваров, 1878. – С. 30].

Археологию, писал Уваров, следует понимать как «науку, изучающую древний быт народов по всем памятникам какого бы то ни было рода, оставшимся от древней жизни каждого народа» [Уваров, 1878. – С. 21]. В этом его поддерживал Д. И. Иловайский, отмечавший, однако, что необходимо уточнение, «какие именно стороны быта археология призвана определить» [Иловайский, 1878. – С. 21]. Указывая на единый предмет истории и археологии, А. С. Уваров попытался выделить самостоятельный «археологический метод», при помощи которого наука достигнет поставленных целей. «Археологический метод, – писал А. С. Уваров, – обращает внимание не столько на вещественные памятники по преимуществу, сколько отыскивает во всяком источнике, как письменном, так и устном, ту детальную его сторону, которая раскрывает нам подробности, хотя и мелкие, но иногда так же нам важные, что они кажутся как бы еще живые остатки древнего быта» [Уваров, 1878. – С. 31].

В этом определении акцентирована идея методической значимости приемов извлечения информации из источников, хотя различные виды источников еще не дифференцированы в должной степени, не определен особый статус вещественных источников. Археологический метод здесь понимается не как особый метод особой науки, а как особый метод извлечения информации об историческом прошлом. Это была первая и единственная робкая попытка определить самостоятельный метод в археологии. Даже по прошествии времени эта мысль А. С. Уварова не кажется достоянием только историографии. Особенность современной археологии состоит в том, что все используемые (заимствованные) методы адаптированы к одной задаче – извлечению археологической и исторической информации. Они составляют суть археологической методики или археологического метода, то есть метода извлечения исторической информации.

Однако не только на решение исторических задач в целом была нацелена археология в представлении ученых XIX века. В центре ее внимания находился и человек – в самом широком контексте его взаимоотношений с окружающим миром.

Здесь нельзя не отметить точку зрения И. Е. Забелина. Хотя его взгляды выражены менее определенно, чем у А. С. Уварова, но в них также можно обнаружить моменты, связанные с проблемой образа жизни в прошлом. По мнению И. Е. Забелина, все науки являются науками о «творчестве жизни», а центральное место среди всех наук занимает антропология. С одной стороны, она изучает человека как часть природного мира, что сближает ее с естественными науками. С другой стороны, антропология исследует человеческое творчество во всех его видах. Особое место в этой науке занимает история культуры, которая, как считает автор, «в сущности, есть археология». Человеческое творчество И. Е. Забелин разделяет на «единичное» и «родовое».

Археология изучает «единичное творчество человека в бесчисленных разнородных памятниках, вещественных и духовных», в то время как история воссоздает «творчество общественное». Для И. Е. Забелина задача археологии заключается «в раскрытии и объяснении законов единичного творчества, в раскрытии и объяснении путей, по которым единичное творчество воссоздает творчество родовое или общественное, то есть историческое, в раскрытии и объяснении той живой, неразрывной связи, в какой постоянно находятся между собой творчество единицы и творчество целого рода или народа» [Забелин, 1878. – С. 17]. На подобные понятия «единичного и родового творчества» опирались В. В. Никольский и Н. В. Покровский.

Следует отметить, что, несмотря на вполне отчетливое осознание многими исследователями середины XIX века специфики археологического источника и методов его использования, всех их объединяет постановка задачи археологии как науки, способной раскрывать те или иные стороны общественного бытия в прошлом, хотя и сформулированы они недостаточно строго и определенно – «бытоописание древних народов», «законы единичного творчества» и т. п.

Во второй половине XIX века в развитии наук о прошлом человечества происходят серьезные изменения, связанные с выходом работ Ч. Дарвина, признанием истории человека как части природной истории и проникновением эволюционной теории во все сферы научного познания.

Археологию многие стали рассматривать как естественно-историческую дисциплину, а исследованием древней истории человечества занялись антропологи, биологи, географы и др., активно внедряя методы своих наук в археологию (особенно это относится к археологии каменного века). Так, в археологии появляются два основных метода: типологический и сравнительный [Городцов, 1908. – С. 11]. Последний сыграл важную роль в реконструкции общественных отношений в прошлом. Он базировался на идеях американского этнолога Л. Моргана и английского – Э. Тайлора, основоположников эволюционной теории в первобытной истории.

Будучи сторонником поступательного развития человеческого общества от «дикости» к «цивилизации», Л. Морган в одном из своих фундаментальных трудов «Древнее общество» писал: «Следует заметить, что развитие человечества шло повсюду почти одинаково, что человеческие потребности при аналогичных условиях были по существу одинаковы и что проявления умственной деятельности, в силу видовой тождественности мозга всех человеческих рас, были однородны» [Морган, 1934. – С. 8]. Продолжая далее развивать свою мысль, Морган предлагал для облегчения исследования различных категорий фактов установить так называемые «этнические периоды», каждый из которых представляет определенное состояние общества и отличается свойственным данному периоду образом жизни [Морган, 1934. – С. 8].

Все человечество проходит одни и те же стадии развития культуры, независимо от каких-либо внешних факторов. «Прогресс оказывается, по существу, одинаковым в своем содержании у племен и наций, живших на различных и даже разобщенных континентах и находившихся на одной и той же ступени» [Морган, 1934. – С. 13].

Будучи автором «метода пережитков», Э. Тайлор считал, что «отсталые народы»

являются наиболее удачным вариантом реконструкции первобытной истории. Он отмечал, что между свидетельствами, помогающими проследить действительный ход цивилизации, существует обширный класс фактов, в которые входят обряды, обычаи, воззрения и прочее (то есть все то, что составляет образ жизни. – А. К.), будучи перенесенными из одной стадии культуры (которой они действительно свойственны) в другую, более позднюю, они остаются живым свидетельством прошлого [Тайлор, 1989. – С. 28].

А. В. Кениг. ЭтНоархЕологИя как мЕтоД архЕологИчЕскИх рЕкоНструкцИй Таким образом, эволюционная теория открывала широкие возможности для обоснования сравнительного метода в археологии. В частности, она позволяла использовать обширный этнографический материал для археологических реконструкций практически без всякого критического анализа. Так, например, Б. С. Жуков считал одним из успехов русской науки «уничтожение формальных граней между погребенными и современными народами при их интерпретации, осознание существования различий лишь в методике собирания материала по этим культурам, в частности, в методах полевого анализа фактов в момент их обнаружения» [Жуков, 1927. – С. 15].

По мнению Б. С. Жукова, основными критериями сравнительного метода являются типичные и количественные признаки [Жуков, 1929. – С. 34].

Обосновывая значение сравнительного метода для археологии, В. А. Городцов подчеркивал, что наибольшую значимость этот метод приобретает именно в той части археологии, где речь идет о реконструкции прошлых событий [Городцов, 1923. – С. 19]. В лекциях по первобытной археологии в 1908 году В. А. Городцов писал, что сравнительный метод применяется, «когда требуется разгадать смысл и назначение непонятных памятников... Этот метод требует сравнения древних памятников или с предметами культуры современных первобытных народов, или с пережитками в культуре современных цивилизованных народов» [Городцов, 1908. – С. 11, 12]. Однако позднее, в 1923 году, в одном из своих фундаментальных трудов «Археология»

В. А. Городцов на основании выдвинутого им закона индустриальной эволюции и причинности отмечал, что сравнительный метод заключается в сравнении схожих явлений и в разъяснении причин сходства и различия их происхождения и назначения. Главной целью метода в археологии является «выяснение культурных течений и влияний одних племен и народов на другие. Путем этого метода сравниваются древние культурные явления или соответствующие одновременные им явления культур современных народов» [Городцов, 1923. – С. 15]. Основу сравнительного метода, по В. А. Городцову, составляют количественные признаки. Для получения более объективной информации, считал автор, необходимо привлечение огромного материала «из всех культур земного шара и со всех времен их существования» [Городцов, 1923. – С. 20].

В целом следует признать, что в дореволюционной русской археологии в силу, выражаясь словами классиков 1920–1930-х годов, господства «сугубого эмпиризма и вещеведения» методы реконструкции древних социокультурных систем были разработаны крайне слабо или же не были разработаны совсем. Между тем, в ряде работ были обозначены некоторые принципы сопоставления археологического и этнографического материалов: Б. С. Жуков и В. А. Городцов указывали на то, что сравниваемые признаки должны быть типичными и количественными, то есть мерными и фиксируемыми.

В начале ХХ века при разработке В. А. Городцовым курса лекций по археологии все сведения о методах археологического исследования уместились на двух страницах [Генинг, 1983. – С. 47]. Среди этих методов к реконструкции образа жизни косвенное отношение имел лишь сравнительный метод, а все остальные были связаны либо с методикой полевых археологических исследований, либо с систематизацией и классификацией материала. На уровне реконструкции исследователей больше волновали задачи определения хронологических стадий и периодов, типологических рядов, производимых в духе эволюционизма. Подход к задачам археологии сопровождался определенными недостатками, которые отражались и на выработке процедуры исследования. По оценке В. Ф. Генинга, археология делала только первые шаги в выработке своего предмета и объекта, методов и научного языка познания, поэтому вполне естественно, что ученых больше волновали проблемы накопления и систематизации материала, а также хотя бы приблизительное определение функционального назначения предметов [Генинг, 1983. – С. 53, 54].

В противовес эмпиризму, господствовавшему в русской дореволюционной археологии, молодые археологи марксистской школы во второй четверти ХХ века, внедряя новую материалистическую методологию в археологию, поставили задачу реконструкции общественных отношений на первое место.

1.2. Археологические дискуссии конца 20-х – первой половины 30-х годов ХХ века и проблема исторических реконструкций Период второй половины 20-х – начала 30-х годов XX века отмечают как «всплеск»

теоретической мысли в советской археологии, связанный с широкомасштабным внедрением методологии диалектического и исторического материализма в общественные науки [Глушков, 1983. – С. 3; Пряхин, 1986. – С. 108; Генинг, 1982. – С. 98]. В советской историографии это время определено тем, что «в стране рождается вооруженная концепциями диалектического и исторического материализма археология, выступающая как неотъемлемое звено исторической науки» [Пряхин, 1986. – С. 109].

Новый марксистско-ленинский фундамент определил дальнейшее развитие теории и методологии археологического познания. Многие исследования стали диктоваться идеологической направленностью, поскольку археология активно включилась в борьбу с буржуазными историческими концепциями [Пряхин, 1986. – С. 109].

Вместе с тем, внедрение марксизма и всеобщая социологизация исторических наук, как ни парадоксально, сыграли положительную роль в повороте археологии от «чистого вещеведения» в сторону социально-экономических реконструкций. По словам А. В. Арциховского, «археология имеет право на существование только лишь в том случае, если ее задачей является восстановление по памятникам материальной культуры общественно-экономических формаций. Систематика ради систематики никому не нужна» [Арциховский, 1929. – С. 137].

В рамках этого историографического этапа можно выделить два направления, разрабатывавших методы реконструкции древних общественных отношений. Эти направления развивались в рамках двух научных центров того времени – Института материальной культуры в Москве и Государственной академии материальной культуры в Ленинграде.

Первое направление получило в современной историографии название «новое направление» [Глушков, 1989. – С. 32]. Его представляли молодые московские археологи, ученики В. А. Городцова – А. В. Арциховский, А. Я. Брюсов, С. В. Киселев и А. П. Смирнов. В 1928 году они выступили на заседании «Общества историков марксистов» с докладом «Новые методы в археологии», в котором изложили идеи и методы восстановления общественно-экономической формации на основе археологического материала.

А. В. Кениг. ЭтНоархЕологИя как мЕтоД архЕологИчЕскИх рЕкоНструкцИй Исходя из главной задачи археологии: восстановление социально-экономических формаций на основе орудий труда – представители «новой археологии» выработали метод, получивший название «метод восхождения» [Арциховский, 1929. – С. 37].

По мнению А. Я. Брюсова, «восхождение от орудий труда и вообще материальных памятников к общественно-экономическим формациям должно корректироваться обратным заключением от последних к первым» [Брюсов, 1928. – С. 14].

Взяв за основу марксистскую теорию зависимости производственных отношений от производительных сил и орудий труда, представители «нового направления» свели предмет археологии к восстановлению общественно-экономической формации. По заявлению А. В. Арциховского, археология может «восстановить... древнюю систему производительных сил. Но если так, то отсюда мы можем восходить к системе производственных отношений, поскольку зависимость производительных сил и производственных отношений установлена марксизмом» [Арциховский, 1929. – С. 137, 138]. Марксистская социологическая схема здесь выступает в качестве аксиомы в доказательности предлагаемых реконструкций.

Существенное влияние на развитие «метода восхождения» оказали идеи В. А. Городцова, в частности, его закон индустриальной причинности: «...орудия труда являются настоящими рычагами, посредством которых человек двигает культуру вперед к большему совершенству. Чем разумнее соображены рычаги, тем выше поднимается культура. Отсюда можно сделать вывод, что улучшение орудий труда позднего времени является положительным признаком улучшения всего быта, улучшения в приготовлении жилищ, одежды и пищи, а все это вместе связывается с усовершенствованием разума и культивированием всей духовной деятельности вообще» [Городцов, 1923. – С. 148].

Все эти теоретические принципы позволили авторам «нового направления» сделать вывод о том, что, поскольку археология имеет дело с орудиями производства, которые определяют производительные силы, по орудиям и продуктам производства можно судить о приеме и масштабе трудовой деятельности. Далее, по количеству и качеству земледельческих орудий, а также по остаткам культурных злаков мы можем восстановить систему земледелия и его роль в хозяйстве [Арциховский, 1929. – С. 137]. Такой же путь предлагался и в отношении реконструкции скотоводства на основе анализа остеологического материала. В свою очередь, остеологический материал и разнообразие оружия, по мнению авторов, позволяют восстановить стадии и формы охоты. Продвигаясь дальше и анализируя материалы жилищ, поселений, шахт и т. д., разделяя их по типам (разовые жилища, мастерские, промысловая стоянка, город и т. д.), а также исследуя типы погребений, предлагалось установить количество людей, занятых в производстве [Арциховский, 1929. – С. 137]. При помощи такой процедуры по археологическому материалу сторонники «нового направления»

предполагали восстановить древнюю систему производительных сил, а затем реконструировать систему производственных отношений. Для того чтобы реконструкции выглядели наиболее убедительно, авторы предлагали брать технику широких общественных групп, а не одного или нескольких однородных пунктов, определяемых термином «культура» [Арциховский, 1929. – С. 138]. Другими словами, сторонников «метода восхождения», так же, как и эволюционистов, интересовали общие «формационные» закономерности, а не детали и своеобразие культуры отдельных групп.

В докладе А. В. Арциховского отчетливо прозвучала мысль о том, что культуры необходимо изучать не разрознено, а в совокупности, используя типологические аналогии и диффузию [Арциховский, 1929. – С. 139].

Следует отметить своеобразие понимания сторонниками «нового направления»

термина «общественно-экономическая формация». По мнению И. Г. Глушкова, они вели речь не о «философской абстракции», как это сформулировано в марксизме, а либо о быте, либо о хозяйственном строе [Глушков,1983. – С. 5, 6], что в полной мере отражает понятие образа жизни. Пытаясь совместить марксистскую социологию и «философию археологии В. А. Городцова», молодые исследователи сделали попытку переосмыслить наследие дореволюционной археологии и выработать теоретические основы советской археологии, где «верное определение предмета археологии нашло неверное отражение в методах реконструкции» [Глушков, 1983. – С. 7]. Тем не менее, как отмечал В. М. Массон, идеи московских ученых имели важное значение в понимании возможностей археологических источников давать информацию о хозяйстве и общественном устройстве древнего населения [Массон, 1980. – С. 19].

Будучи сторонниками идеи о самостоятельности археологической науки, способной своими средствами реконструировать прошлое, «новые археологи» совершенно исключали возможность использования данных этнографии в археологических исследованиях. «Наложение этнографических конкретностей в археологии мы отрицаем, – заявлял А. В. Арциховский, – это главная опасность в нашей науке» [Арциховский, 1929. – С. 14]. Вместо этнографии авторы предлагали обратиться к социологии.

По оценке С. В. Киселева, примеры из этнографии могут быть лишь гипотетическими иллюстрациями, по сравнению с социологией они имеют слишком частный характер. На практике такой подход был применен автором в работе «Разложение рода на Енисее» [1933], где С. В. Киселев проанализировал весь археологический материал с точки зрения социологии. Однако, по оценке современной историографии, «жесткое ограничение содержания основных методов только археологией, с одной стороны, и только социологией – с другой, без привлечения данных других наук, делает этот метод порочным» [Глушков, 1983. – С. 9].

Злоупотребление социологическими схемами в археологии 1930-х годов не раз отмечалось отечественными исследователями [Генинг, 1982. – С. 190–196; Пряхин, 1986. – С. 134, 135]. Некоторые ученые рассматривают социологический схематизм как закономерный процесс реакции на буржуазную, вещеведческую науку и утверждение единой и стройной марксистской концепции в истории [Генинг, 1982. – С. 180].

В ходе развернувшейся в начале 1930-х годов дискуссии по проблемам археологии подобные взгляды были подвергнуты жесткой критике со стороны представителей ленинградской школы. Основной удар был направлен на тезис о самостоятельности археологической науки и отрицание использования данных других наук. Итогом этих дискуссий стало признание сторонниками «метода восхождения» археологии как части исторической науки. В 1932 году на страницах сборника ГАИМК появилась статья, где авторы раскаивались в допущенных ошибках «нового направления» и признавали, что недооценили значение лингвистического и этнографического материалов для исторической реконструкции [Арциховский, Киселев, Смирнов, 1932. – С. 47].

Второе направление, развивавшееся в Ленинграде в стенах Государственной академии истории материальной культуры, связано с именем лингвиста академика А. В. Кениг. ЭтНоархЕологИя как мЕтоД архЕологИчЕскИх рЕкоНструкцИй Н. Я. Марра. Его идея «стадиальности» оказала серьезное влияние на таких ученых, как В. И. Равдоникас, И. И. Смирнов, И. И. Мещанинов и др. Заняв господствующее положение в археологии того времени, ленинградская школа умело спекулировала идеологической конъюнктурой в науке. Многие методологические и теоретические разработки не столько строились на научной логике, сколько определялись социальнополитическим заказом. По оценке Г. С. Лебедева, «утверждение новой методологии проходило в условиях острой и неравной, развернувшейся далеко за пределами археологии, идеологической борьбы» [Лебедев Г. С., 1992. – С. 429]. Эта борьба доходила до такой крайности, что многие идеи марксизма приходилось навязывать насильно.

«Для тех, кто марксистски мыслить не может, – писал С. Н. Быковский, – должны быть применены методы воздействия более сильные, чем разъяснение и убеждение»

[Быковский, 1931. – С. 21].

Спроецировав учение Н. Я. Марра на археологию, молодые ученые пришли к выводу о том, что археологические культуры отражают те или иные стадии общественного развития, а смена этих культур есть не что иное, как революция, порожденная внутренним развитием общества. В связи с этим отрицались возможности взаимовлияния и миграций культур. Эти понятия вообще изгонялись из археологии. Изменения культуры объяснялись «скачками» общественно-экономического развития [Лебедев Г. С., 1992. – С. 430]. В дискуссиях 1930-х годов теория «стадиальности» приобретала ярко выраженный догматический характер, и в начале 1950-х годов, после выхода работы И. В. Сталина «Марксизм и вопросы языкознания», теория Н. Я. Марра была ниспровергнута [Арциховский,1953. – С. 51–69; Борисковский, Окладников, 1953. – С. 70–93].

Тем не менее, нельзя отрицать то положительное, что внесла эта теория в развитие советской науки вобще и археологии, в частности. Как отмечают некоторые исследователи, «роль Н. Я. Марра в становлении марксистской методологии первобытной истории велика, несмотря на все его ошибки. Требование создания реконструкции первобытного общества с позиции комплексного подхода явилось основной директивой для ленинградских археологов. Это было особенностью ленинградской школы и немало способствовало в дальнейшем развитию истории материальной культуры»

[Глушков, 1983. – С. 13].

Одним из наиболее активных проводников идей Н. Я. Марра в археологии был выдающийся советский археолог В. И. Равдоникас. Будучи сторонником комплексного метода, он призывал к использованию этнографического материала для археологических реконструкций социальных и общественных систем прошлого. «Без этнографии, – пишет он, – вещевой скелет давно умершего общества не облечешь живой плотью общественного целого» [Равдоникас, 1930. – С. 21]. Основное требование комплексного метода, по мнению В. И. Равдоникаса, заключается в применении массового материала, а не в изучении единичных и редкостных вещей. При этом основной единицей историко-археологического исследования выступают так называемые «культурные комплексы», представляющие всю материальную культуру данного конкретного общества в данный момент или отрезок его развития, в ее конкретном своеобразии, во взаимной связанности отдельных элементов культуры друг с другом и со всеми могущими быть учтенными общественными явлениями [Равдоникас, 1930. – С. 30]. Для этого В. И. Равдоникас предлагал использовать самый разнообразный круг данных (материалы могильников, поселений, письменных и этнографических источников). «Внутри установленных таким образом культурных комплексов-разрезов вещевой материал изучается под углом зрения его социальной значимости по группам, объединенным социально-функциональными признаками.

Восстанавливаются все виды существовавших на фоне географической среды производств, выявляются мельчайшие подробности быта, расшифровываются все наличные указания на идеологические представления, реконструируются «отношения по производству» и т. д., пока материально-культурный комплекс не будет понят как именно живая часть живого общественного целого. В этой сложной работе нужно пользоваться разнообразными приемами: и сравнительным методом, и палеонтологией речи и быта, и имманентным истолкованием культурных остатков» [Равдоникас, 1930. – С. 31].

Одним из важных моментов в концепции В. И. Равдоникаса является положение о выявлении закономерностей опредмечивания человеческой деятельности. «Сближение археологии с этнографией,– пишет он, – следует понимать не в смысле этнологизирования археологии, что является ошибочным руководящим принципом современной палеоэтнологии, но в смысле социологизирования. Дело совсем не в том, чтобы давать этнические определения тем или иным комплексам археологических находок, а в следующем. Если между элементами общества, например, между его производительным базисом и надстройкой, существует закономерная связь, то, установив конкретные формы этой связи путем изучения жизни современных отсталых обществ, мы можем отправляться от тех или иных найденных археологических элементов, особенно таких важных, как орудия труда, как техника производства, восстанавливать в главных чертах всю древнюю общественно-экономическую формацию»

[Равдоникас, 1931. – С. 6]. К сожалению, на эту мысль В. И. Равдоникаса в то время не обратили должного внимания. Не получила она развития и в работах самого автора, хотя именно эта идея является наиболее перспективной для развития теории и методологии реконструкций образа жизни в прошлом. По словам И. Г. Глушкова, преимущество такого подхода заключается в конкретизации социологических реконструкций, так как «интерпретация археологических комплексов происходит, с одной стороны, на основе знания общих социологических закономерностей, с другой – на основе закономерностей, установленных этнографией для конкретных обществ»

[Глушков, 1983. – С. 14]. По существу, В. И. Равдоникас предлагал этнографическое моделирование с целью археологической реконструкции, то есть то, чем сегодня занимается этноархеология. К сожалению, этот важный методологический принцип не нашел конкретного методического решения, а, следовательно, остался на уровне простой декларации.

В начале 30-х годов XX века А. В. Шмидт попытался обосновать идею использования этнографических аналогий для археологических реконструкций в русле эволюционной теории. Он определил три критерия археолого-этнографических параллелей. Первый, и наиболее важный с точки зрения автора, – принцип стадиальности. А. В. Шмидт отметил, что прежде, чем привлекать этнографический материал, необходимо определить, соответствует ли он изучаемым памятникам стадиально [Шмидт, 1932. – С. 14].

Это соответствие определялось в рамках общей историко-материалистической концепции эволюции. Второй принцип сравнения – природно-географическое соответствие, А. В. Кениг. ЭтНоархЕологИя как мЕтоД архЕологИчЕскИх рЕкоНструкцИй то есть реконструкции будут наиболее точными, если аналогии брать из схожих экологических условий. В качестве третьего принципа автор предлагает наличие генетической связи между археологической и этнографической культурами.

Мало что изменилось в отечественной науке в плане разработки критериев сопоставления археологического и этнографического материалов. По-прежнему в русле эволюционной теории сопоставляются данные этих наук – единство социальноэкономического уровня, соответствие географических условий и генетическое родство [Матющенко, 1976; Грачева, Хлобыстин, 1981]. Но совершенно очевидно, что данная эволюционная концепция исчерпала свой теоретический потенциал и не способна дать качественный прирост знания. Как бы корректно ни совершалось сопоставление, критерии верификации полученных таким образом моделей отсутствуют.

Вместе с тем, применение комплексного метода в изучении первобытной истории, привлечение данных различных наук, а также определение некоторых критериев соотношения археологического материала и данных этнографии было серьезным шагом вперед на пути построения реконструктивной теории в археологии. Оценивая теоретические дискуссии тех лет с точки зрения современной науки, необходимо отметить, что в целом послужив хорошим толчком для развития археологической науки, определения ее предмета, объекта и методов исследования, историко-материалистическая концепция марксизма, превратившись в орудие политической борьбы, не обеспечила теоретического разнообразия и не позволила развиваться многим плодотворным идеям.

Со второй половины 30-х годов ХХ века отмечается резкий спад теоретической активности в советской археологии и переход к эмпирическим обобщениям [Клейн, 1977. – С. 14; Глушков, 1989. – С. 31–39]. По оценке некоторых исследователей, внешним поводом для этого послужило постановление Совнаркома и ЦК ВКПб от 16 мая 1934 года, которое было направлено против социологизации гражданской истории и серьезным образом сказалось на развитии археологии [Глушков, 1983. – С. 33; Лебедев Г. С., 1992. – С. 141].

Сталинские репрессии, а затем война унесли жизни многих талантливых археологов молодого советского поколения. Во многом изменился и ракурс археологоэтнографических сопоставлений. Результаты археологических исследований подверглись резкой этнологизации, что было связано как с внешними для науки обстоятельствами (социальный заказ), так и с развитием самой археологии (стремление к историзму). Причем этнологизация осуществлялась в русле все той же эволюционной теории с использованием тех же критериев, предложенных А. В. Шмидтом, с той лишь разницей, что в теоретических и практических исследованиях акценты сместились на изучение генетического родства. Это проявилось в интенсивной разработке этногенетической проблематики.

1.3. Методы реконструкции образа жизни в советской археологии (40–80-е гг. XX в.) «Возобновление археологических работ и исторических исследований в послевоенные годы в ответ на требования общественного самосознания, многократно усиленное официальным восхвалением и пропагандой патриотизма, сопровождалось углублением внимания к этнической проблематике, вопросам происхождения и этнической истории народов Союза» [Лебедев Г. С., 1992. – С. 431].

В ходе дискуссий 20-х – первой половины 30-х годов XX века по вопросам теории и методологии науки, проходивших в духе тотального внедрения марксизма в археологию, прочно утвердилась историко-материалистическая концепция общественного развития.

Советская археология стала частью исторической науки. В первом номере журнала «Советская археология» (1936 г.) было дано следующее определение: «Археология есть историческая наука, имеющая своей задачей добывание, оформление и изучение вещественных памятников в качестве исторических источников. Для истории более древней первобытно-коммунистической эпохи, когда еще не существовало фонетической письменности, вещественные памятники часто являются почти единственными видами источников, по которым мы можем с учетом данных этнографии, лингвистики и фольклора реконструировать и изучать исторический процесс» [СА. – № 1. – С. 1].

Задача реконструкции общественных отношений в прошлом стала одной из важнейших для археологии. Однако на деле археологические материалы использовались в качестве иллюстраций социологической теории общественного развития. Точнее, сама теория была изложена системой тщательно отобранных фактов. Интересно, что в археологической литературе этого периода чаще встречается термин «интерпретация», а не «реконструкция».

Тем не менее, несмотря на «монолитное единство» советской археологической науки, в ней можно выделить несколько самостоятельных направлений, авторы которых пытались создать свои методы реконструкции прошлого образа жизни.

Этногенетическое направление Как уже отмечалось, в конце 1930-х – начале 1940-х годов перед советской археологической наукой была поставлена задача борьбы с шовинистическими построениями германских ученых, а также обоснования идеи об исторических закономерностях сложения новой исторической общности «советский народ». В этой связи большую популярность приобрела тема этногенеза и увязки археологических культур с современными этносами и народами. «В успехе нашей науки по этногоническим проблемам, – писал в те годы М. И. Артамонов, – существенную роль сыграла Великая Отечественная война. Перед советской наукой встала задача борьбы с фашистскими «историческими построениями». Этногонические проблемы приобрели острую политическую актуальность» [Артамонов, 1949. – С. 4]. С этого времени многие археологи в понятие «археологическая культура» стали вводить обязательный набор какихлибо этнических признаков. Так, например А. Я. Брюсов писал: «Археологические культуры… отражают в своем единстве своеобразие техники, хозяйства, быта и других сторон жизни определенной этнической группы родственных племен» [Брюсов, 1952. – С. 20]. Еще категоричнее по этому поводу высказался М. Ю. Брайчевский:

«Под археологической культурой мы понимаем такие ассоциации археологических явлений, которым, безусловно, соответствуют определенные этнические единства.

Культуру, которой бы не отвечала одна и только одна этническая общность людей, мы не признаем культурой» [Брайчевский, 1965. – С. 31].

Таким образом, если под археологической культурой понимать обязательный набор этнических признаков, то появляется возможность связать эти культуры с ныне А. В. Кениг. ЭтНоархЕологИя как мЕтоД архЕологИчЕскИх рЕкоНструкцИй живущими этносами по тем же признакам. А это, в свою очередь, дает возможность на основе всего комплекса культуры того или иного этноса реконструировать образ жизни ископаемых культур. Проблема заключалась лишь в том, какие именно признаки способны наиболее убедительно отразить этническую специфику. По этому вопросу среди археологов не было абсолютного единства мнений.

С точки зрения М. Е. Фосс, единственно возможным критерием определения этнической принадлежности археологического комплекса может быть керамическая орнаментация, так как все остальные предметы материальной культуры в большинстве своем отражают не этнические особенности, а географические [Фосс, 1952. – С. 66, 69].

Не соглашаясь с таким категоричным заявлением, А. А. Формозов попытался обосновать идею о том, что каменные орудия также могут служить этнизирующими элементами культуры. Проведя детальный анализ каменных орудий с привлечением обширного этнографического материала, он пришел к выводу, что «хотя на производственном инвентаре каменного века отражается и различие в занятости населения, тем не менее, орудия производства могут служить материалом для изучения этнической истории. Наибольшее значение при этом приобретает изучение деталей орудий, не связанных непосредственно с производством, и выявление орудий-эквивалентов, распространенных в разных районах, но выполняющих одинаковые функции» [Формозов, 1957. – С. 47].

Кроме перечисленных версий, в качестве этнизирующих признаков предлагалось использовать технику выделки керамики [Кожин, 1964. – С. 53–58], устройство жилищ, способы погребения [Третьяков, 1962. – С. 36–44; Артамонов, 1948. – С. 133;

Крупнов, 1957. – С. 69] и так далее.

Вместе с тем М. И. Артамонов указывал на то, что «невозможно указать общий принцип, который следует положить в основу отбора этнографических признаков в археологических данных» [Артамонов, 1949. – С. 11]. В каждом отдельном случае археолог должен сам решать, насколько признаки, находящиеся в его распоряжении, могут служить для этнической интерпретации. «Важно количество и качество наблюдений, – пишет М. И. Артамонов, – все дело только в том, чтобы их (признаки – А. К.) заметить и учесть» [Артамонов, 1949. – С. 12]. Таким образом, в исследовательскую процедуру привносился крайний субъективизм: выводы становились непроверяемыми, усиливалось значение веры в авторитеты.

Этногенетический принцип, положенный в основу археологических реконструкций, привел к тому, что археологи стали совершать «методологически и методически ничем не оправданный прыжок от археологических культур к этносам» [Глушков, 1993. – С. 63] и наоборот.

Исходя из этих положений, А. П. Окладников еще в 1934–1938 годах предпринял попытку реконструировать хозяйственную и общественную жизнь древнего населения Прибайкалья и Амурского бассейна, основываясь на их связи с современными эвенками, нивхами, ульчами, нанайцами и айнами [Окладников, 1938]. Одним из важнейших оснований для подтверждения генетической связи населения неолита и ранней бронзы с современными этносами послужило антропологическое сходство, установленное Г. Ф. Дебецем и Я. Я. Рогинским [Дебец, 1930; 1941]. Вот классическая для того времени система доказательности этногенетического родства, ставшая основой дальнейших археолого-этнографических сопоставлений.

«Если в культуре современных тунгусских племен, – писал А. П. Окладников, – найдутся какие-либо общие черты с культурой древнего населения Прибайкалья, то при наличии их антропологической близости это будет означать, что факт прямого этногенетического родства между современными тунгусами и неолитическим населением Прибайкалья действительно является «этнографической реальностью», то есть, говоря иными словами, что современные тунгусы и на самом деле устойчиво сохранили как черты характерного физического облика, так и самобытной культуры своих предков, проживавших на этой территории несколько тысяч лет назад» [Окладников, 1950. – С. 40].

Перечисляя таким образом характерные черты хозяйства, материальной культуры, социальной организации, искусства, идеологии современных этносов, автор заключает: «...следует признать, что основные черты этого этнографического комплекса, который характерен для тунгусских племен Прибайкалья, и их антропологический тип уже почти полностью были представлены в пределах этой территории в глазковское время, т. е. около трех-четырех тысяч лет назад» [Окладников, 1950. – С. 44].

Этногенетические исследования вылились в написание «Древних историй»

в русле классической эволюционной (стадиальной) схемы. Работы были написаны В. Н. Чернецовым – «Древняя история Нижнего Приобья», А. Я. Брюсовым – «Очерки по истории племен Европейской части СССР в неолитическую эпоху», М. Е. Фосс – «Древнейшая история Севера Европейской части СССР» и другими исследователями [Чернецов, 1953; Брюсов, 1952; Фосс, 1952; Киселев, 1949; Окладников, 1950а]. Все работы выполнялись по типичной для того времени схеме: описание археологического материала, классификация, хронология, хозяйство, общественное устройство, духовная культура.

Главный недостаток таких работ заключается в отсутствии каких-либо теоретических и методических приемов, доказывающих правомерность этнографических аналогий, за исключением внешнего сходства. Прыжок из археологической культуры в этнос и обратно оправдывался расширением предмета археологии до предмета истории, а также тем, что «в конце 40 – начале 50-х годов система археологических фактов была построена на основе знания общих закономерностей исторического развития, установленных социологией» [Глушков, 1989. – С. 36].

В 1960–1970-е годы политическая актуальность темы этногенеза значительно снизилась. В этот период растет интерес к теоретическому обоснованию этногенетических построений, где главное внимание уделяется проблеме соотношения понятий «археологическая культура» и «этнос» [Захарук, 1964; Монгайт, 1967; Арутюнов, Хазанов, 1979].

Поскольку этногенетическое направление нас интересует в связи с проблемой социокультурных реконструкций, то мы рассмотрим только те работы, которые имеют к этому непосредственное отношение.

Особую актуальность тема этногенетической связи археологических и этнографических культур приобрела в исследованиях по первобытной истории Западной Сибири, поскольку в этом регионе сохраняются этносы, ведущие традиционный архаичный образ жизни. Генетическая связь современных этносов с прошлыми культурами для многих исследователей стала основанием проведения археолого-этнографических параллелей. Проблема комплексных археолого-этнографических исследований не раз А. В. Кениг. ЭтНоархЕологИя как мЕтоД архЕологИчЕскИх рЕкоНструкцИй становилась предметом региональных конференций и совещаний. Однако, несмотря на громкие заявления со стороны археологов и этнографов по поводу более строгого и объективного подхода к использованию этнографической информации в археологических реконструкциях, каких-либо существенных результатов в этой области так и не достигнуто.

По заявлению В. И. Матющенко, сделанном на Томском археолого-этнографическом совещании в 1976 году, «советская археологическая наука, имея своей целью изучение истории первобытного общества, в вопросах реконструкции социальной организации первобытности руководствуется основными методологическими положениями теории марксизма о развитии общества, в частности, о развитии форм общественной организации первобытно-общинной формации» [Матющенко, 1976. – С. 5]. Таким образом, марксистская концепция и в конце 1970-х, и в 1980-е годы продолжала определять общую направленность теоретико-методологических концепций советской археологии.

Формулируя основные принципы этнографических аналогий для археологических реконструкций, Г. Н. Грачева и Л. П. Хлобыстин предлагали следующее: «...во всех случаях для аналогий надо использовать материалы культуры народов: а) обитающих в природных условиях, близких экологической обстановке древнего коллектива, б) находящихся на одном или близком уровне развития производительных сил, в) имеющих возможное происхождение от изучаемого или близкого ему древнего сообщества. Особое внимание следует обращать на традиционные, архаичные черты культуры народа, с которым производится сопоставление» [Грачева, Хлобыстин, 1981. – С. 135]. Такого же мнения придерживались и другие археологи.

Говорить о новизне подобных предложений вряд ли уместно, поскольку те же принципы были сформулированы еще в начале 1930-х годов А. В. Шмидтом. Методологический тупик в таком сопоставлении археологических и этнографических материалов привел к абсолютизации личностных качеств исследователя, его навыков и умений. Основным критерием объективности служили авторитет и профессиональные качества ученого. «Умение находить и объективно осмысливать археологоэтнографические параллели при реконструкции» – одно из важнейших условий, по мнению М. Ф. Косарева, выхода на исторический уровень археологического исследования [Косарев, 1984. – С. 20].

В последние годы разработкой нового направления, находящегося на стыке археологии и этнографии, занимается группа омских археологов и этнографов под руководством Н. А. Томилова [Томилов, 1996]. Исследования проводятся на базе так называемых «этнографо-археологических» или «археолого-этнографических» (ЭАК) комплексов с использованием ретроспективного метода. Основу таких комплексов составляют «этнически определяемые археологические материалы поздних памятников, обогащенные этнографической информацией» [Томилов, 1993. – С. 40]. Помимо этнографической информации в работе широко используются письменные источники. Для увеличения надежности и повышения информативности производимых реконструкций авторы ЭАК предлагают либо расширить пути привлечения возможных этнографических, лингвистических, антропологических и прочих параллелей на больших территориях [Томилов, 1995], либо сузить их до изучения малых этнолокальных групп при расширении круга источников [Мельников, 1996. – С. 26].

В основе этих исследований также находится этногенетический принцип, а оценочный критерий доказательности предлагаемых реконструкций основан на личностных качествах исследователя, на вере в его профессионализм. По словам Н. А. Томилова, «значительный эффект может быть достигнут в том случае, если эта работа выполняется специалистами с достаточно высоким уровнем знаний и опыта работы как в археологии, так и в этнографии» [Томилов, 1993. – С. 38].

Разумеется, опыт, квалификация и научная интуиция играют важную роль в процессе познания, однако вряд ли они могут быть выдвинуты в качестве аргументов доказательности научных реконструкций. Необходимо отыскивать независимые источники проверки предположений о прошлом. Именно на такие исследования следует направить научный поиск в археологии.

Функционально-технологическое направление Ограничение задач археологии источниковедческим анализом, последовавшее после бурных дискуссий 1920-х – первой половины 1930-х годов, способствовало росту эмпиризма в советской археологии [Глушков, 1989]. Реакцией на идеологический детерминизм в археологических реконструкциях стало обращение к более глубокому анализу вещественных источников. По сравнению с дореволюционным «вещеведением», «это были не просто идеографические исследования..., а работы, в которых дана полноценная, добротная критика источников с выходом на его археологическую интерпретацию» [Глушков, 1989. – С. 34].

С первых лет деятельности ГАИМК в ней проводились исследования технологического анализа артефактов с целью установления функционального назначения предметов. Одним из первых такие работы предпринял М. Ф. Фармаковский. В дальнейшем они были продолжены М. П. Грязновым, который разработал «функциональный» метод. Исследования в этом направлении осуществлял С. А. Семенов, предложивший так называемый «трасологический» метод [Лебедев Г. С., 1992. – С. 437]. Авторы ставили перед собой задачи извлечения как можно большего количества информации из археологических источников с целью более объективной реконструкции первобытной истории.

В 1950–1960-е годы в связи с научно-техническим прогрессом, развитием таких наук, как физика, химия, кибернетика и так далее, значительно расширился диапазон использования естественнонаучных методов в археологии. Вместе с этим значительно увеличилось использование математических и статистико-комбинаторных методов. Появились такие дисциплины, как металлография, дендрохронология, спектрография, петрография и другие.

Функционально-технологический подход, основанный на данных точных и естественных наук, резко противопоставлялся гуманитарной расплывчатости «историкоархеологического» толкования по причине его голого субъективизма [Лебедев Г. С., 1992. – С. 437].

Первая лаборатория исторической технологии была открыта в 1955 году в Ленинградском отделении Института археологии АН СССР. В нее вошли группы радиоуглеродного датирования, химического и спектрального анализов и другие.

Несколько позднее в Москве в Институте археологии и на кафедре археологии Московского университета также образовались группы по внедрению «новых методов»

в археологию [Колчин,1965. – С. 7].

А. В. Кениг. ЭтНоархЕологИя как мЕтоД архЕологИчЕскИх рЕкоНструкцИй Для проведения реконструкции древних социально-экономических отношений результаты технологических исследований анализировались при помощи комплексного историко-теоретического метода. В ходе таких исследований появлялась возможность определить уровень технологического развития того или иного древнего производства (каменной индустрии, металлургии, керамического производства и т. д.), степень специализации, источник сырьевых баз и их связь с ремесленниками. Это, в свою очередь, предоставляло возможность реконструировать производительность труда и уровень развития древнего хозяйства.

Признавая большое значение естественнонаучных методов для археологических реконструкций и положительно оценивая достижения советской археологии в этом отношении, необходимо заметить, что отсутствие общей теории перевода источниковедческой археологической информации на язык исторических реконструкций во многом затрудняет выполнение задач социокультурных построений.

В 1960–1970-е годы эту проблему некоторые археологи пытались решить путем сплошных раскопок древних поселений и могильников на основе комплексного исследования, используя данные как естественных, математических, так и исторических наук.

Классическим примером такого исследования является работа В. М. Массона «Поселение Джейтун» [1971]. В ней автор представил развернутую картину археологической реконструкции с использованием методов палеогеографии, геоморфологии, рекогносцировки, почвоведения, палеоботаники, статистики и других.

При всей положительной оценке таких работ следует отметить их единичный характер, а также то, что вся историческая реконструкция основывалась на общесоциологической схеме материалистического понимания истории первобытного общества. Для более продуктивного использования методов функциональнотехнологического направления необходима развернутая программа с целостной теоретико-методологической базой, «охватывающая кросскультурными исследованиями отдельные категории источников» [Глушков,1996. – С. 3].

Такие работы в период конца 1980-х – первой половины 1990-х годов успешно проводились «Лабораторией экспериментальной археологии» Тобольского государственного педагогического института под руководством И. Г. Глушкова. Опубликованы статьи, монографии, в которых излагаются основные принципы, подходы и методы исследования (напр., Глушков, 1996; Глушков И. Г., Глушкова Т. Н., 1992).

Экологическое направление Об экологической обусловленности формирования и развития культуры в отечественной археологии впервые заговорили в конце XIX – начале ХХ веков представители палеоэтнологического направления. Формирование этих взглядов связано с именем выдающегося русского географа Д. Н. Анучина. Занимаясь вопросами антропологии, он рассматривал географический фактор в неразрывной связи с проблемой развития человеческой деятельности [Генинг, 1982. – С. 78]. Его последователь Б. С. Жуков, лидер московской школы палеоэтнографии 1920-х годов, в целом придерживаясь комплексного метода изучения первобытной истории, также на первое место ставил природный фактор в совокупности с признаками географического ландшафта [Генинг, 1982. – С. 80].

Однако по причине социологизации и марксизации археологической науки в конце 1920-х – начале 1930-х годов идеи палеоэтнологов подверглись жесткой критике и были ниспровергнуты, а вместе с этим утратила свое значение концепция природногеографического фактора. Лишь в последние десятилетия в связи с углублением экологического кризиса и обращением к проблеме взаимодействия человеческой культуры и природной среды значительно выросла популярность экологического подхода.

Этот подход в настоящее время является одним из перспективных в этнологии и археологии именно на реконструктивном и объяснительном уровнях.

Появившись в 50–60-е годы ХХ века в американской антропологии в рамках неоэволюционных идей Л. Уайта и Дж. Стюарда, концепция культуры как целостного адаптивного механизма проникла в отечественную науку благодаря работам Э. С. Маркаряна, который считал «адаптацию» фундаментальным свойством саморегулирующихся систем [Маркарян, 1981. – С. 96]. При этом автор подчеркивает, что рассмотрение общественной жизни в «адаптивной системе отсчета» имеет ряд принципиальных различий между ними и процессами биоэволюции, которые базируются на двух взаимопредполагающих методологических операциях. Во-первых, создание общей интегральной перспективы рассмотрения этих качественно различных путей развития жизни, связанной с нахождением присущих им инвариантов; во-вторых, установление фундаментальных специфических проявлений человеческого общества как адаптивной системы [Маркарян,1981. – С. 97].

Ссылаясь на то, что западная наука, несмотря на длительное использование понятия «адаптация», так и не смогла найти приемлемой формулировки, способной четко определить качественно особый класс человеческого общества как адаптивной системы, Э. С. Маркарян предлагает решить эту проблему с позиции историкоматериалистического мировоззрения. Он относит человеческое общество к особому классу «универсальных адаптивно-адаптирующих систем», где приспособительный эффект достигается не путем генетической перестройки, как это происходит в биоэволюции, а путем материального преобразования природы» [Маркарян, 1981. – С. 98].

В рамках этой теоретической концепции автор выделяет два плана исследований:

«локально-экологический» и «формационно-экологический». Сочетание обоих планов, по мнению Э. С. Маркаряна, позволит не только выявлять конкретные локальные особенности адаптивных систем, но и обеспечит «генерализацию общих черт, присущих различным способам существования людей» [Маркарян, 1981. – С. 105].

Своими идеями Э. С. Маркарян привлек внимание многих отечественных этнологов и отчасти – археологов.

В 1984 году вышла работа М. Ф. Косарева «Западная Сибирь в древности», в которой автор попытался выйти на объяснительный уровень в археологии, используя экологическую концепцию. Подчеркнув явную диспропорцию между источниковедческим и интерпретационным уровнями археологического исследования, М. Ф. Косарев пишет: «Можно без преувеличения сказать, что вне «экологизации» археологической науки нельзя плодотворно разработать такие важные проблемы древней истории Сибири, как факторы изменения форм экономики (в частности, предпосылки становления производящего хозяйства), причины расцветов и упадков древних культур, условия неравномерности исторического развития населения различных районов, региональные особенности материальной и духовной культуры первобытных А. В. Кениг. ЭтНоархЕологИя как мЕтоД архЕологИчЕскИх рЕкоНструкцИй обществ, причины, содержание и социальные последствия древних миграций и так далее» [Косарев, 1984. – С. 25].

К пониманию общественных процессов прошлого М. Ф. Косарев подходит, используя две теоретические посылки. Первая, основанная на экологическом подходе, заключается в существовании общих региональных и эпохальных закономерностей адаптации человеческих коллективов к окружающей среде. Вторая вытекает из наблюдений Л. Бинфорда и, подтвержденная специалистами по экологии, состоит в том, что «первобытным людям не было свойственно стремление к улучшению хозяйства и орудий труда до тех пор, пока их не вынуждали к этому изменения окружающей среды» [Косарев, 1984. – С. 4, 49].

В экологическом подходе к археологическим реконструкциям М. Ф. Косарев выделяет три направления: 1) исследование миграционных процессов, поскольку именно в них наиболее наглядно представлены пути приспособления человеческих коллективов к иному естественно-географическому, социально-экономическому и этнокультурному окружению; 2) исследование переходных историко-археологических эпох;

3) исследование фактов и проявлений неравномерности социально-экономического развития [Косарев, 1988. – С. 4, 7, 9].

Осознавая тот факт, что археологический материал не дает прямой информации о социокультурных отношениях в прошлом, автор предлагает, наряду с экологическим подходом, использовать традиционный палеоэтнографический (этноархеологический) и сравнительно-исторический подходы. Именно эта сторона концепции М. Ф. Косарева представляется наиболее слабой, поскольку в отечественной науке указанные методы остаются методологически не обоснованными. Они опираются на устаревшую историко-эмпирическую концепцию реконструкций, где предпочтение отдается профессиональным качествам и интуиции исследователя, а не независимым фактам проверки предположений о прошлом. «Тактика палеоэтнографического подхода, – пишет М. Ф. Косарев, – заключается в выборе наиболее подходящей этнографической модели реконструированного археологического явления» [Косарев, 1988. – С. 12]. Но автор ничего не говорит о построении самих этнографических моделей, в которых прослеживалась бы связь между деятельностью человека и ее материальным отражением. По его мнению, «любая этнографическая параллель, характеризующая экологическую обусловленность археологического явления, а, следовательно, и его реальность, является одновременно и моделью этого явления, основой его реконструкции» [Косарев, 1988. – С. 13]. Думается, что одной экологической обусловленности явления недостаточно для археологической реконструкции социокультурных процессов древности. Необходима более развернутая программа построения теории опредмечивания человеческой деятельности в любых условиях и на различных уровнях. Эта программа позволит выявить определенные универсальные законы поведения человека, выраженные в свойствах и распределении материальных остатков.

В данном случае вряд ли можно согласиться с М. Ф. Косаревым относительно невозможности создания жестких механизмов археолого-этнографических реконструкций, пользуясь которыми археолог будет приходить к правильным и бесспорным выводам [Косарев, 1984. – С. 21]. Разумеется, вывести формулу для бесспорных реконструкций очень сложно, если вообще возможно, но создать механизмы проверки наших предположений, ограничивающие фантазию и субъективизм исследователя обоснованными фактами, просто необходимо. Работы в этом направлении уже практически 50 лет ведутся зарубежными учеными. В этой связи представляется целесообразным рассмотреть опыт англо-американской археологии.

1.4. «Археология как антропология»

В 40–50-е годы ХХ века начался новый этап в развитии американской и западноевропейской археологии. Он связан с глубокими изменениями, произошедшими в социально-культурной антропологии, и поворотом к эволюционизму.

В послевоенные годы зарубежная наука переживала серьезный кризис, связанный с отсутствием общей теории. Возрождение эволюционизма явилось своего рода реакцией на полувековое засилье диффузионизма, основанного на эмпиризме и релятивизме и не способного обеспечить теоретическую базу науки. В 1967 году Э. Констас писала: «Когда Франц Боас и его ученики завершили общую критику идей Л. Моргана, его прямолинейная схема общественного развития лежала в развалинах. Однако критиковать теорию легче, чем пытаться улучшить ее, и сторонники Ф. Боаса так и не сумели заменить разрушенное новой концептуальной структурой. В результате стали господствовать научный эмпиризм и релятивизм, которым особенно способствовала манера Боаса трактовать всякую новую теорию как «незрелое обобщение», подчеркивая при этом первоочередную важность задачи сбора возможно большего объема полевого материала в среде быстро вымирающих примитивных обществ. Ф. Боас, Р. Лоуи и другие сделали нечто большее, чем просто отвергли идеи Л. Моргана, они создали теоретический вакуум, который, как предполагал еще А. Кребер, выбивает почву из-под ног антропологии как науки» [Constas, 1967. – P. 459].

В археологии этот кризис проявлялся не в меньшей степени. Отсутствие общей теории, несоответствие старых методов исследования возросшему объему информации, а также оторванность археологии от смежных историко-социальных дисциплин вызвали реакцию со стороны молодых американских археологов (Binford L., Phillips P., Willey G. и др.). В 1950–1960-е годы в американской археологии формируется новое направление, получившее название «процессуальная», или «новая» археология. «Новые археологи» ставили перед собой задачи объяснения процессов, происходящих в прошлом, на основе материальных остатков. Пути решения этой задачи они видели в сближении археологии с антропологией, где в качестве теоретического фундамента должна выступить концепция эволюционизма. По словам лидеров «процессуальной археологии» Г. Уилли и Дж. Саблова, «все подходы в новой археологии возможны только в рамках культурно-эволюционной теории» [Sabloff, Willey, 1974. – P. 183]. С ними соглашались многие представители «нового направления», подчеркивая, что археологической теорией следует считать эволюционную антропологию [Watson, LeBlanc, Redman, 1971. – P. 164].

«Великое возрождение эволюционизма» в американской антропологии связано с историко-философскими концепциями выдающегося американского исследователя Л. Уайта [Аверкиева, 1979. – С. 219].

А. В. Кениг. ЭтНоархЕологИя как мЕтоД архЕологИчЕскИх рЕкоНструкцИй Развивая теорию «культурной эволюции», Л. Уайт полагал, что эволюция – это космический процесс, содержанием которого является концентрация и организация свободной энергии Вселенной. Культуру он определял как надбиологическое средство адаптации человека к постоянно изменяющимся условиям существования.

Основной функцией культуры, по мнению Л. Уайта, является «обуздание» энергии Вселенной и контроль над ней [White, 1949. – P. 367]. Придерживаясь в целом тайлоровского определения культуры как «совокупности орудий, инструментов, утвари, одежды, украшений, обычаев, языка и т. д.», которые образуют независимые друг от друга развивающиеся ряды, Л. Уайт подчеркивал целостность и взаимосвязь ее отдельных элементов. «Культура любого самостоятельного общества людей, – писал он, – образует социокультурную систему» [White, 1949. – P. 328]. Все составные части культурной системы взаимосвязаны и дополняют друг друга. Изменения в одной части влекут за собой изменения во всех частях.

Не меньший интерес вызывали и идеи Дж. Х. Стюарда, автора так называемого «многолинейного эволюционизма». Основу многообразия форм человеческой культуры Дж. Стюард видел в различных способах адаптации. Для их изучения он предложил «метод культурной экологии», основанный на убеждении, что различные аспекты культуры (плотность населения, хозяйственный цикл, характер поведения, система родства и т. д.) обусловлены особенностями деятельности в особых экологических условиях.

Метод включает в себя три важные установки: 1) установление связи между особенностями технологии и природной средой; 2) изучение поведения, направленного на эксплуатацию природной среды; 3) анализ степени влияния этого поведения на другие аспекты культуры [Шнирельман, 1979. – С. 146]. «Культурно-экологическая адаптация, – писал Стюард, – является одним из важнейших созидательных процессов культурного изменения» [Steward, 1955. – P. 13]. По его мнению, характер естественной среды определяет специализацию общества, а последняя, в свою очередь, определяет характер общественных отношений [Аверкиева, 1979а. – С. 234].

Обосновывая связь археологии с антропологией, представители «новой археологии» во многом восприняли идеи Л. Уайта и Дж. Стюарда.

В 1958 году вышла работа Г. Уилли и Ф. Филлипса, в которой авторы отмечают, что археология и социальная антропология исследуют одни и те же процессы социокультурного развития, и разница между ними заключается лишь в том, что антрополог (этнолог) наблюдает сами процессы, в то время как археолог – их результаты, получаемые в виде статичных остатков материальной культуры. Однако на уровне описания (классификация, систематизация, типология) разница между этими дисциплинами уменьшается. Поскольку цель типологии заключается в «максимальном приближении типов к поведенческой реальности», то единицам археологического описания должны соответствовать единицы структуры общественной организации. На следующем этапе, когда возникает необходимость объяснения культурных явлений, археолог не может обойти причины и закономерности общественного развития. На этом уровне практически исчезает грань между археологией и социокультурной антропологией [Willey, Phillips, 1958. – P. 2–4]. Эти рассуждения привели авторов к выводу, ставшему программной установкой «процессуальной археологии»: «американская археология есть либо антропология, либо ничто» [Willey, Phillips, 1958. – P. 2].

Спустя несколько лет вышла статья Льюиса Бинфорда под названием «Археология как антропология» («Archaeology as Anthropology»). В этой работе автор, используя системный подход Л. Уайта, попытался обосновать идею возможности реконструкции всех сторон жизни прошлого человечества на основе материальных остатков. При этом Л. Бинфорд подчеркивал, что археология способна стать объясняющей наукой наряду с социальной и культурной антропологией [Binford, 1962]. Системный подход стал одним из важнейших средств познания в «процессуальной археологии». Вселяя огромный оптимизм в лидеров «нового направления», он стал основным способом обоснования познавательных возможностей археологии. По мнению Л. Бинфорда, используя теорию системного анализа, археолог может получить не меньше информации о социальных институтах прошлого, чем этнограф. Коль скоро изменения, происходящие в каком-либо одном компоненте системы, влекут за собой изменения в других ее компонентах, если знать общие законы внутрисистемных взаимодействий, можно рассчитать и представить реакцию каждой переменной на структурные изменения системы в целом. В частности, Л. Бинфорд писал: «Зачастую предполагается, что мы не можем откопать социальную систему или идеологию. Допускается, что мы не можем «вырыть» родственную терминологию или философию, но мы можем и отыскиваем материальные предметы, которые функционировали вместе с этими более поведенческими элементами внутри соответствующей культурной субсистемы. Формальная структура комплекса всех артефактов вместе с промежуточными элементами родственных связей представляет системную и понятную картину всеобщей исчезнувшей культурной системы» [Binford, 1962. – P. 219]. Исходя из экологической концепции Дж. Стюарда, Л. Бинфорд предлагал объяснять вариации в технологических компонентах археологических комплексов на основе экологической структуры [Binford, 1962. – P. 219].

Таким образом, обосновывая идею связи археологии с антропологией, представители «нового направления» выдвинули в качестве цели археологического познания уровень «процессуальной интерпретации», а в качестве общей теории объяснения социокультурных процессов предложили системный анализ.

В Англии археология была слабее связана с социокультурной антропологией.

Интерес к проблемам объяснения в английской археологии возник благодаря идеям антропогеографического учения. На его основе возникли экологические концепции Р. Гродмана, О. Кроуфорда, К. Фокса, Г. Чайлда и системно-функциональный подход Д. Кларка [Clarke, 1972; Trigger, 1970]. В 60-е годы XX века английская археология восприняла ряд аналитических методов кембриджской школы «новой географии» и стала развиваться по тому же пути, что и американская археология [Renfrew, 1969;

Trigger, 1970].

Возрождение эволюционных идей в англо-американской социокультурной антропологии оказало большое влияние на развитие археологии в этих странах во второй половине ХХ века и вывело эту науку на первое место среди других социальноисторических дисциплин. Таким образом, англо-американская археология после длительного периода сбора и обобщения эмпирических данных развернулась в сторону теоретического объяснения – от изучения отдельных явлений к исследованию социокультурных процессов.

Преимущества, приобретенные археологией, определялись тремя обязательными условиями. Прежде всего, она поровну разделила ответственность с антропологией А. В. Кениг. ЭтНоархЕологИя как мЕтоД архЕологИчЕскИх рЕкоНструкцИй за адекватность и полноту объяснений культурных феноменов. Другими словами, стала «антропологической археологией», или «социоархеологией» [Binford, 1962;

Renfrew, 1969]. Второе преимущество заключалось в том, что, по сравнению с этнологией, археология охватывает более длительные промежутки времени и способна сосредоточиться на долговременных культурных изменениях. Как писали Е. Хиггс и М. Джармен, «большой временной масштаб измерений есть уникальное преимущество археологии» [Higgs, Jarman, 1975]. Третье условие, наиболее важное, заключалось в том, что археология обязана разработать свои собственные способы проверки и обоснования гипотез, объясняющих социокультурные изменения. Это условие стало основой формирования методологических принципов «процессуальной археологии».

1.5. из истории развития «процессуальной археологии»

После выхода в 1962 году статьи Л. Бинфорда «Археология как антропология» появилась серия работ, посвященных методологическому обоснованию «процессуальной археологии» [Binford, 1964; 1965; 1968; Binford L., Binford S., 1966; Flanneri, 1967 и др.].

Тем не менее, в среде сторонников традиционной археологии их идеи воспринимались достаточно скептично. Л. Бинфорд, вспоминая первый семинар в Чикаго, на котором он выступал с докладом «Эволюционная антропология», писал: «Я сел в лужу. Археологи на Национальном собрании слышать ничего не хотели о новых подходах... Антропологи не желали слушать о потенциальном вкладе археологии в антропологию... Расстроенный, сидя в своем кабинете в Уолкеровском музее поздно ночью, я решил, что буду бороться» [Binford, 1972]. Практически в течение целого десятилетия «новые археологи» пробивали себе дорогу к всеобщему признанию. Это был первый этап становления «процессуальной археологии», началом которого можно считать выход работы Уилли и Филипса в 1958 году, а окончанием – появление сборника «Новые перспективы археологии» в 1968 году [Willey, Phillis, 1958; Binford, 1968].

Во время работы Л. Бинфорда в Чикаго вокруг него сложилась команда молодых исследователей, ставших впоследствии лидерами «нового направления». Среди них были такие археологи, как Стюард Стрювер, Билл Лонгакр, Роберт Веллон, Джеймс Хилл, Лесли Фриммен, Джеймс Браун, несколько позднее Ричард Гоулд, Кент Фленери, Салли Скенфилд (Салли Бинфорд). Сам Бинфорд стал признанным лидером и проводником новых идей в американской археологии.

В 1963 году в Боудере, штат Колорадо, состоялся съезд общества американских археологов. Вместе с Бинфордом на нем присутствовали С. Стрювер, Б. Лонгакр, Л. Фримен и Дж. Браун. Был сделан доклад о достижениях в работе группы Бинфорда, зачитана статья, которая позднее была опубликована под заглавием «Рассмотрение плана археологического исследования» [Binford, 1964]. Но и в этот раз на «новую археологию» не обратили внимания. Однако энтузиазм исследователей не убавлялся, а напротив, возрастал. В 1964 году Л. Бинфорд выступил на ежегодном собрании археологов с докладом «Археологическая систематика и изучение культурного процесса» [Binford, 1965], в котором продолжил развитие идеи о культуре как совокупности субсистем. В 1966 году вышли две работы Л. Бинфорда и С. Бинфорд, в которых автоглАВА 1. ПроблЕмы архЕолого-ЭтНографИчЕскИх ПараллЕлЕй...

ры подвергли критике традиционные взгляды на «генетическое развитие» каменной индустрии [Binford L., Binford S., 1966].

В ноябре 1965 года в Денвере проходило 64-е ежегодное совещание Американской антропологической ассоциации. Л. Бинфорд решил в рамках этого совещания организовать симпозиум «Социальная организация преисторических обществ».

Именно этот симпозиум стал переломным моментом в судьбе «процессуальной археологии». Как вспоминал сам лидер «нового направления», «зал был переполнен, дела шли прекрасно, статьи принимались с энтузиазмом... Я не помню, как окончил чтение. Первое, что я услышал, были аплодисменты; люди вставали, продолжая аплодировать. Это продолжалось до тех пор, пока я не вернулся на свое место» [Binford, 1972. – P. 12, 13]. В 1968 году был выпущен сборник под названием «Новые перспективы археологии», в него вошли статьи, прочитанные «новыми археологами» на вышеупомянутом симпозиуме. «Вся первоначальная «идея», – писал Л. Бинфорд, – теперь получила свои степени и преподается в университетах по всей стране. «Новая археология» принята серьезно, и археологическая наука находится в состоянии перемен» [Binford, 1972. – P. 13]. По словам Л. С. Клейна, сборником «Новые перспективы археологии» «конституировалось обозначившееся с начала 1960-х годов новое направление в американской археологии, признанным лидером которого является Л. Бинфорд» [Клейн, 1973. – С. 303].

С этого момента начался новый этап в развитии «процессуальной археологии», в ходе которого она распространилась по всей Америке и начала активно развиваться в Европе. В начале 1970-х годов стали появляться первые учебники, написанные представителями «новой археологии», а к 1980-м годам это направление было воспринято большинством археологов США. В 1980 году Уилли и Саблов писали: «Новый дух господствует сейчас в американской археологии – идеи и положения, развивавшиеся в контексте «новоамериканского мышления» с отношением к артефактам как к отражению человеческого поведения, с культурной экологией в широчайшем ее смысле, системным анализом и процессом как центральной концепцией культурной истории изменили и изменяют развитие американской археологии» [Willey, Sabloff, 1980. – P. 246]. Благодаря более широкому и разнообразному набору аналитических методов и процедур, включая сюда широкое использование новых технологических достижений, ЭВМ и так далее, «новая археология» быстро завоевала умы американских и западноевропейских археологов.

Цели и задачи «новой археологии», а также основные методы исследования были сформулированы в программной статье Л. Бинфорда «Перспективы археологии»

[Binford, 1968. – P. 5–32].

Первая задача археологии, по мнению Бинфорда, заключается в реконструкции истории культуры, вторая – в реконструкции образа жизни в прошлом (хозяйства, быта, социальной структуры, идеологии и т. д.), и третья задача – в реконструкции культурного процесса в пространственном и временном измерении. Поскольку реконструкция истории культуры осуществлялась на уровне генетического сходства форм и содержания предметов, образ жизни реконструировался путем прямолинейных этнографических аналогий, а культурный процесс сводился к стадиальной классификации. Подвергнув строгой и конструктивной критике традиционные принципы и методы решения названных задач, которые сводились к эмпирическим обобщениям, Л. Бинфорд А. В. Кениг. ЭтНоархЕологИя как мЕтоД архЕологИчЕскИх рЕкоНструкцИй призвал к поиску научно обоснованных и объективных механизмов реконструкции прошлой действительности, в которых акцент падает не на источник возникновения идей, а на способы их проверки [Клейн, 1973. – С. 305]. «Археолог должен использовать свои данные как документы прошлых условий, переходить к формулировке утверждений относительно прошлого и разрабатывать средства проверки их на археологическом материале. Именно проверка гипотез делает наше знание прошлого более определенным» [Binford, 1968. – P. 14]. Решение этой проблемы Л. Бинфорд видит в использовании, наряду с системным подходом, гипотезно-дедуктивного метода, предполагающего многоэтапную процедуру исследования: наблюдение – обобщение – объяснительные предположения – проверка на археологических фактах [Binford, 1968. – P. 16, 17]. Он заявляет: «Точность нашего знания прошлого может быть измерена; критерий есть степень, по которой предположения о прошлом могут быть подтверждены или опровергнуты посредством проверки гипотез – не путем прохождения обсуждения профессиональных качеств исследователя, выдвигающего эти предположения» [Binford, 1968. – P. 17].

Смысл гипотезно-дедуктивного метода, таким образом, заключается в проверке и ограничении возможных вариантов интерпретации. Метод предполагает выдвижение двух и более гипотез, объясняющих наблюдаемое явление, и выведение (дедуцирование) из этих гипотез нескольких рядов предположений, принципиально проверяемых на том материале, которым непосредственно оперирует археолог. Проверка состоит в сравнении ситуаций, которые описывают эти предположения, с реальными наблюдениями археологических ситуаций. Результатом проверки может быть вывод о соответствии либо не соответствии этих описаний и наблюдаемых данных, поэтому гипотез должно быть не меньше, чем две.

Наличие гипотез необходимо по нескольким причинам. Во-первых, они устанавливают связь между поставленными проблемами и эмпирическими данными, обеспечивая таким образом отбор данных; во-вторых, гипотезы позволяют оценить и проверить правильность выдвигаемых предположений [Binford, 1964].

Подробно структура гипотезно-дедуктивного метода была описана одним из ведущих методологов «процессуальной археологии» Дж. Хиллом в работе «Методологические дискуссии в современной археологии: модель» [Hill, 1972]. В качестве примера автор использует археологические данные, по которым обнаруживается перерыв в заселении юго-западных территорий США в XI–XIV веках.

Особенность созданной Дж. Хиллом модели заключается в том, что если данные, полученные из наблюдений, совпадут с какой-нибудь одной из перечисленных гипотез, то это не будет значить, что именно это событие является причиной ухода населения. Другими словами, доказательство факта не является объяснением. Значение дедуктивной модели, по Дж. Хиллу, заключается в том, чтобы сократить круг возможных предположений, выбрав из них наиболее логичные и доказуемые и отбросив заведомо неверные.

Вместе с тем, гипотезно-дедуктивный метод сам по себе не решал проблему археологической реконструкции. Для проверки гипотез необходимо было выявить те социокультурные и природные процессы, которые в прошлом повлияли на формирование археологического памятника и его современное состояние. Это, в свою очередь, требовало создания совершенной научной методики.

Осознание этой проблемы уже в конце 1960-х годов привело к выделению в рамках «процессуальной археологии» самостоятельного направления, получившего название «исследования среднего уровня».

Термин «теория среднего уровня» (ТСУ) был впервые введен в научный оборот социологом Р. Мертоном. Он использовал его в качестве обобщений, которые поддаются проверке данными наблюдений [Salmon, 1982. – P. 170]. Однако «новые археологи» вкладывали в это понятие несколько иной смысл. По мнению Л. Бинфорда, ТСУ является своего рода теоретическим обоснованием методов, с помощью которых определяется связь между человеческим поведением и вещественными остатками [Binford, 1977. – P. 7, 23, 32]. Поскольку установление такой связи возможно лишь на основе данных, полученных из современных «живых» культур, и последующей их экстраполяции на археологию, то, по своей сути, ТСУ должна стать логическим обоснованием использования этнографических аналогий для археологических реконструкций прошлого образа жизни. Выступая против эмпиризма, царившего в этой области исследования, Л. Бинфорд призывал к подведению теоретической базы под процедуру общественных реконструкций, поскольку, по его словам, «археолог вне рассудочных процедур не может перевести данные наблюдений современных явлений в утверждения, касающиеся прошлого. Точность этого перевода непосредственно зависит от методологии, применяемой для оценки выводов из наших суждений»

[Binford, 1981. – P. 22]. В другой работе он пишет: «Пытаясь понять процессы, ответственные за изменение организационных форм «живых» социокультурных систем, мы создаем общую теорию. Пытаясь понять изменчивость процессов, приводящих к появлению статичных явлений, мы создаем ТСУ. Это развитие общей и средней теории должно производиться параллельно, потому что при отсутствии критериев релевантности мы можем тратить бездну времени на развитие ТСУ, устанавливая определенное динамическое значение статичных фактов, которые впоследствии окажутся нерелевантными нашим идеям, касающихся процессов, детерминировавших изменения в прошлых живых системах» [Binford, 1977. – P. 7].

Таким образом, «исследования среднего уровня» – это своего рода парадигма, создание языка эмпирических описаний, соответствующего процессуальному объяснению, позволяющего достичь однозначности наблюдений [Binford, 1981. – P. 23–30].

Практическое осуществление задач ТСУ в «новой» американской археологии взяли на себя такие субдисциплины, как этноархеология и экспериментальная археология. Их цель заключается в установлении точных связей между «мертвыми» археологическими остатками и различными видами человеческой деятельности, а также процессами природного воздействия, обусловившими современное состояние археологического памятника и объектов, содержащихся в нем.

Термин «этноархеология» (Ethnoarhaeology) впервые был использован американским археологом Дж. Фьюксом в конце XIX века, который попытался проверить устную традицию индейцев пуэбло методами археологии. Однако в то время термин не привился, и на него обратили внимание лишь в середине ХХ века [Шнирельман, 1984. – С. 100]. В 1950-е годы в американской археологии выделяется ряд дисциплин, одна из которых получила название «археология деятельности» (Acting archaeology).

Суть ее изложена в одноименной работе П. Дж. Уотсон и М. Кляйндинста «Археология деятельности: археологические исследования живых обществ» [Kleindienst, А. В. Кениг. ЭтНоархЕологИя как мЕтоД архЕологИчЕскИх рЕкоНструкцИй Watson, 1956]. В это же время появляется еще один термин – «живая археология»