«ИНСТИТУТ ЕВРОПЫ РАН Ал.А. Громыко ОБРАЗЫ РОССИИ И ВЕЛИКОБРИТАНИИ: РЕАЛЬНОСТЬ И ПРЕДРАССУДКИ МОСКВА 2008 3 Учреждение Российской академии наук Институт Европы РАН Ал.А. Громыко ОБРАЗЫ РОССИИ И ВЕЛИКОБРИТАНИИ: РЕАЛЬНОСТЬ ...»

УЧРЕЖДЕНИЕ

РОССИЙСКОЙ АКАДЕМИИ НАУК

ИНСТИТУТ ЕВРОПЫ РАН

Ал.А. Громыко

ОБРАЗЫ РОССИИ

И ВЕЛИКОБРИТАНИИ:

РЕАЛЬНОСТЬ И ПРЕДРАССУДКИ

МОСКВА 2008

3

Учреждение

Российской академии наук Институт Европы РАН Ал.А. Громыко

ОБРАЗЫ РОССИИ И ВЕЛИКОБРИТАНИИ:

РЕАЛЬНОСТЬ И ПРЕДРАССУДКИ

Монография Москва 2008 4 УДК 327(470:410)(035.3) ББК 66.4(2Рос),9(4Вел), Г Работа выполнена при финансовой поддержке Российского гуманитарного научного фонда (проект № 07-03-02029а) Номер государственной регистрации: № 0120. «Комплексное исследование развития европейских стран на современном этапе»

В подготовке материалов к печати принимала участие Е.В. Дрожжина Громыко, Алексей Анатольевич. Образы России и Великобритании: реальность и предрассудки : монография / Ал.А. Громыко ; Учреждение Росcийской акад. наук, Ин-т Европы РАН – М. : Ин-т Европы РАН :

Русский сувенир, 2008. – 96 с. ISBN После 1991 г. образы России претерпели в Британии значительную трансформацию. Вместе с тем в восприятии англичан на современную Россию распространились многие предрассудки, свойственные предшествующим историческим эпохам. В монографии Ал.А. Громыко рассказывается о путях формирования и изменения стереотипов о России в Соединённом Королевстве, о взгляде англичан на её будущее, о влиянии имперского прошлого на имиджи обоих государств.

© Учреждение Российской академии наук Институт Европы РАН, подготовка текста, © Издательство «Русский сувенир», оформление, ISBN

СОДЕРЖАНИЕ

Введение Глава 1.

Современные образы России: пути формирования Глава 2.

Россия как империя (взгляд из Британии) Глава 3.

Британия как империя (взгляд из России) Глава 4.

Британцы о будущем России

ОБ АВТОРЕ

Громыко Алексей Анатольевич доктор политических наук, руководитель Центра британских исследований, заместитель Директора Института Европы РАН. Специалист в области британских исследований, международных отношений, европейской интеграции.

Автор ряда коллективных и индивидуальных монографий, среди которых «Политический реформизм в Великобритании (1970-1990-е годы)» (Изд. XXI Век – Согласие. М.: 2001), «Модернизация партийной системы Великобритании» (Изд. Весь мир. М.: 2007). Член Учёного и Диссертационного советов Института Европы и Диссертационного совета Дипломатической Академии МИД РФ; редакционной коллегии журнала «Современная Европа». Стипендиат Фонда Сиднея и Беатрисы Веббов 2002 г., Раскин колледж, Оксфордский университет. В 2004 г. избран старшим ассоциированным членом колледжа Св. Антония, Оксфордский университет. Лауреат премии Фонда содействия отечественной науки за 2004 и 2007 г. Участник ежегодного российско-британского Семинара по вопросам безопасности (совместно с Бирмингемским университетом). Соучредитель российского движения «За укрепление демократического мирового правопорядка и в поддержку ОН».

Представитель ИЕ РАН в Фонде «Русский мир».

ВВЕДЕНИЕ

Исследования в сфере общественных наук в Великобритании традиционно отличаются эмпиризмом, склонностью к предметности. Такой уж сложившийся веками менталитет англичан, которые не любят теоретизировать. Особенно неохотно они рассуждают о будущем, если только до него не рукой подать, если оно не вырастает из вчера и сегодня.

Для них строить прогнозы – то же самое, что спекулировать, и к попыткам предсказывать будущее они относятся не намного лучше, чем к шаманству. Это не значит, что у англичанина отсутствует воображение – британская историческая наука полна примеров игры разума, а о любознательности и изобретательности жителей Англии – в прошлом «владычице мерой», о пытливости их ума и говорить нечего. Среди британцев было немало тех, кто умел мастерски заглядывать в будущее. Чего только стоит Уинстон Черчилль, раньше других британских политиков распознавший в нацизме смертельную опасность, а после Второй мировой войны задолго до отцов-основателей ЕЭС призвавший к «объединённой Европе». Однако если британцы и заглядывали в будущее, то не чтобы изменить прошлое и настоящее, а чтобы оградить себя от превратностей судьбы.

Английскому воображению свойственны устремлённость на решение текущих задач и вдохновлённость прошлым. Это не значит, что британцы беспечны и не беспокоятся о будущем, напротив, они серьёзны и не любят неоправданных рисков, тем более, когда ожидания расходятся с конечными результатами. В действительности их кажущееся пренебрежение будущим свидетельствует об уверенности в нём, об уверенности, покоящейся на доверии к прошлому.

Вековые чаяния русского народа о достойной жизни, страстное желание построить, наконец, счастливую жизнь не раз приводили его (или его правителей) в состояние пассионарности, невероятной мобилизации сил. Пассионарность, например, лорда Байрона также не вызывает сомнений, однако за собирательным образом англичанина накрепко закрепились эпитеты «практичный» и «расчётливый». Русскому человеку есть чем гордиться в своей истории, в ней было немало взлётов к подлинному величию. Но так сложна и неоднозначна эта история, что прошлое в массовом сознании россиян не стало отправным пунктом, отталкиваясь от которого взвешивались бы все «за» и «против» необходимости перемен. Одна история не хуже и не лучше другой. История Британии не менее сложна и неоднозначна, чем история российская. И всё же исторических переломов и катаклизмов в ней было существенно меньше, отсюда и бльшая целостность в восприятии англичанами прошлого, более спокойное и однозначное к нему отношение.

Конечно, изменения неизбежны, современная Британия – это не Британия XIX и даже второй половины XX века. Всё меньше англичан находят свою страну привлекательной лишь потому, что у неё богатое прошлое и надёжный фундамент традиций. Современная эпоха жестоко наказывает тех, кто не поспевает за её шагом, и уверенность в завтрашнем дне – привилегия всё меньшего числа людей, в какой бы стране они ни жили.

И всё же ментальность, архетипы, стереотипы массового сознания – вековой продукт, и состав ингредиентов, из которых он сделан, меняется крайне медленно. Именно это и позволяет, рассуждая о массовом сознании, оперировать категориями национальных образов, самоидентификации, представления о «других». Трудно судить, что лучше – жить на базе прошлого, не беспокоясь о будущем, или жить в предвкушении будущего, стремясь изменить прошлое. Но сложилось так, что первое до сих пор характерно для Англии, а второе – для России.

В российской истории противостояние почвенников и неофитов, славянофилов и западников, т.е. ценителей традиции и её ниспровергателей, – обычное явление, как обыденно стремление русского человека «убежать» от своего настоящего и прошлого и в будущем обрести счастье. Для британца настоящее – это продолжение прошлого, для русского – это предтеча будущего. Для одного – это надежда на то, что всё останется как есть, для другого – что всё изменится.

В Великобритании, по крайней мере, до недавнего времени мало кто искал правду за морями, мало кто завидовал иноземцам, рассуждая: вот будет как у них – заживём припеваючи. Напротив, англичанин полагался на свою историю, на традиции и нравы, выработанные веками. Именно поэтому он не горел желанием заглядывать далеко вперёд, да и зачем, если «и так всё устроено», лишь бы развитие не меняло традиционный уклад жизни, лишь бы перемены не нарушали давно заведённый порядок вещей. Для англичанина характерны ностальгия по прошлому и подозрительное отношение к прожектам переустройства жизни с их эфемерными посулами; у русского всё наоборот. «Мой дом – моя крепость», с одной стороны, и желание разрушить старый мир и построить новый – с другой, многократно звучали рефреном в истории двух стран.

История Великобритании полна событий, которые придают англичанину уверенность в завтрашнем дне, основанную на прочном фундаменте традиций. Его предки редко обманывались в своих надеждах. В истории России надежды на изменения к лучшему часто терпели крах, а реформы приносили мёртвые плоды. У любого правила есть свои исключения. Например, мало кто из англичан хотел бы вернуться в стачечные 70-е гг.

прошлого века, когда Англию, которая, потеряв империю, на время потеряла сама себя, называли «больным человеком Европы». Напротив, большинство русских в самой России и за её пределами с ностальгией вспоминают о советском прошлом, которое оборвалась на втором (или третьем) пришествии Смутного времени – лихолетье Перестройки и бандитских 90-х. И всё же в русской истории – в царской, советской и современной – «золотой век» лежит в будущем, а Британская империя – «золотой век» английской истории – навсегда канула в прошлое.

Как складывались образы России в Британии после окончания холодной войны?

Какие были механизмы и пути их формирования? Как британцы воспринимают Россию сквозь призму её имперской истории, и как история Британской империи способствует или мешает пониманию современной Британии россиянами? Каким видится англичанам будущее нашей страны? На следующих страницах даётся попытка найти ответы на эти вопросы.

СОВРЕМЕННЫЕ ОБРАЗЫ РОССИИ: ПУТИ ФОРМИРОВАНИЯ

После окончания холодной войны и развала Советского Союза прошло уже 17 лет.

Для истории России это много с точки зрения быстроты развития событий, их масштабности и значимости. В такие периоды радикальных изменений время словно спрессовано, и те процессы, которые в государстве, развивающемся эволюционно, занимают десятилетия, а то и столетия, происходят за считанные годы там, где случаются социальные катаклизмы. Однозначного ответа на вопрос, хорошо это или плохо, нет. Революции, да и общественные трансформации меньшего масштаба в годы, непосредственно за ними следующие, обычно приводили в странах, где они происходили, к ухудшению жизни населения. Так случилось и в России, где в течение десятилетия после 1991 г. демографические, экономические, социальные, моральные потери были огромны.

Однако уж если резкая смена общественного строя происходит, тем более, если распадается государство, крайне важно обуздать вышедшую за пределы легитимности прежнего режима энергию масс и действия нарождающегося правящего класса, направить их в конструктивное русло. Если сделать это удаётся достаточно быстро, в том числе вовремя учесть совершённые первым поколением «низвергателей старого» ошибки и промахи (а то и преступления), то быстрый темп изменений можно обернуть во благо общества и государства, а последнее имеет шансы совершить в своём развитии рывок вперёд.

Но не менее верно и то, что для истории современной России, несмотря на стремительный темп изменений, прошедшие 17 лет – срок небольшой. После 1991 г. в стране изменился не только политический и социально-экономический строй, но и она сама стала другой – с новыми границами, новыми соседями, изменившимся мироощущением. В результате её внешний и внутренний образы претерпели глубокую трансформацию. Кроме того, на фундаментальные задачи развития, поставленные перед Россией развалом СССР, наложились дополнительные проблемы, вызванные бездарным руководством государства в 90-е годы. По всей видимости, пройдёт ещё немало лет, прежде чем Россия окончательно оправится от этих двух выпавших на её долю испытаний.

Такие эпохальные перемены, как события 1991 г., обычно сопровождаются изменением ценностей людей, нередко сменой их самоидентификации, представления не только о других, но и о себе. Иными словами, происходит отторжение или модификация традиционных ценностей, внутренних и внешних образов. Однако обновлённые или новые образы, отношение к «своим» и «чужим», не формируются мгновенно, на это требуется время. Они могут долго оставаться неустойчивыми и не раз смениться, прежде чем в общественном сознании утвердятся новые ценностные ориентиры применительно к собственной жизни и новое отношение к внешним соседям, а за рубежом о стране сложится устойчивая система представлений и новый набор стереотипов.

В данном анализе предлагаем различать понятия «имидж» и «образ», в то время как «образ» и «стереотип», т.е. устойчивые представления о стране и её жителях, можно рассматривать как синонимы. Имидж является частью образа, но образ не исчерпывается имиджем, более того, они могут противоречить друг другу. Образ формируется большей частью стихийно, подспудно, неуправляемо, а имидж, в нашей интерпретации, – продукт сознательных государственных усилий, которые именуются пропагандой или информационной политикой. Имидж может скрывать недостатки образа или, напротив, делать акцент на его привлекательных сторонах. Но если имидж страны, проецируемый на внутренний и внешний мир, слишком сильно расходится с действительностью, то это негативно сказывается на её образе и может лишь навредить: доверие обывателя к таким пиар-акциям падает, а имиджмейкеры превращаются в третируемых всеми «пиарщиков» и «спиндокторов»1.

Работа над имиджем страны – обязанность именно государства. Наивно надеяться на то, что пущенный на самотёк процесс формирования имиджа даст больший эффект в отсутствии государственной поддержки (главным образом финансовой, а не кадровой или цензурной). У каждого народа есть чем гордиться в своей истории, но есть и чего стыдиться. Не подменяя многоликий образ народа созданием искусственного и упрощённого имиджа, государство должно заниматься пропагандой в том смысле, в каком компания в рыночной экономике занимается рекламой и продвижением своей продукции. Конечно, в каждой рекламе есть элемент приукрашивания, но он должен иметь определённые пределы, которые отличают добропорядочного рекламодателя от того, кто вводит потребителя в заблуждение.

Государство не только может, но и должно способствовать складыванию привлекательного образа страны на её собственных просторах и за рубежом. Но одно дело бороться с искажёнными стереотипами или заведомо ложной информацией (в изощрённости пропагандисткой войны в биполярную эпоху Советский Союз уступал Западу), пропагандировать свою культуру, язык, конкурентные преимущества (российские власти в последние годы поняли важность этого), и совсем другое – строить с помощью административного ресурса потёмкинские деревни для укрепления позиций той или иной политической силы. Россия до сих пор не научилась по-настоящему осуществлять первое (систематичеОт англ. – «spin doctor», буквально – «специалист по раскрутке», т.е. манипулятор СМИ.

ски продвигать привлекательные стороны своего образа) и избегать второго (путать защиту государственных интересов с защитой интересов отдельных групп политического истеблишмента), хотя в последние годы здесь произошли положительные сдвиги (например, удачная пиар-кампания в период председательства России в «большой восьмёрке»).

Отмеченные новизна, обновление лица страны и во многом её сути не означают, что после 1991 г. Россия стала жить с чистого лица. Она явилась миру обновлённой и ещё не имеющей чёткого представления о своей новой международной роли. Но это не было государство без корней, традиций и наследия. За прошедшие с тех пор годы рождался сплав старого и нового, истории царской, советской и современной. После лихолетья 90-х гг. оказалось, что банальный афоризм «у кого нет прошлого, у того нет будущего» попрежнему злободневен, и обновлённое российское самосознание не сложится без опоры на многовековой исторический опыт страны. Без такой саморефлексии невозможно наладить дела в своём собственном доме, не говоря уже о выстраивании эффективной стратегии отношений с внешним миром.

Такой непростой и многослойный внутрироссийский процесс поиска новой самоидентификации имел своим зеркальным отражением крайне противоречивую картину о России, которая складывалась в голове западного обывателя. На старые укоренившиеся стереотипы накладывались новые, образуя причудливые образы нашей страны, которые сопровождались смешанными чувствами враждебности и дружелюбия, любопытства и настороженности. Дело осложнялось тем, что за короткий период своего существования демократическая (или протодемократическая) Россия успела пройти несколько этапов в своём развитии, соответственно трансформировался её образ как внутри страны, так и за рубежом. Этот процесс не был односторонним. В России на уровне общественной, политической элит и на уровне обывателя представление о других государствах также менялось в зависимости от изменения внутренней ситуации и её местоположения и роли в международной системе.

Одним из парадоксов истекшего с 1991 г. времени стало то, что уход в прошлое жёсткого идеологического клинча эпохи холодной войны, изменение в нашей стране общественного строя не стали факторами, сблизившими на новой принципиальной основе Россию и западные страны. Конечно, о ядерном, да и в целом о военном противостоянии речь уже не идёт, но оказалось, что серьёзные геополитические разногласия между ними сохранились. Со временем они дали повод падким на сенсацию журналистам и ангажированным экспертам на Западе утверждать, что впереди маячит новая холодная война.

Для других стран, в том числе для Великобритании, прошедшие 17 лет были также крайне богаты на события. В 1991 г. там ещё безраздельно правили консерваторы (во главе с Джоном Мейджором), лейбористы (под руководством Нила Киннока) стояли на пороге четвёртого кряду поражения на всеобщих выборах, а Тони Блэр не помышлял не только о должности премьер-министра, но и о посте лидера партии. Однако уже в те годы Британия вышла на ту прямую экономического и политического развития, которая обеспечила ей беспрецедентный период роста благополучия в следующие полтора десятилетия. Переломным моментом в истории Британии последней четверти XX века стали 80-е гг., для России же свет в конце тоннеля забрезжил только в начале нового тысячелетия.

Среди опорных представлений, которые влияют на формирование образа России в Великобритании, связка СССР – Россия занимает видное место. К СССР политический класс Британии относился враждебно, но прагматично. Идеологическая трескотня часто была вуалью, за которой английские политики выстраивали планы развития отношений с Советским Союзом, исходя из национальных интересов своей страны. Ни одно государство в XX в. не оказало такой жизненно важной услуги Великобритании, как вступление Советского Союза во Вторую мировую войну 22 июня 1941 г. В тот день Уинстон Черчилль испытал, пожалуй, самое большое облегчение в своей жизни. Для поддержания своего престижа на международной арене Лондон в 1950–60-е гг. стремился играть роль связующего звена между Москвой и Вашингтоном. В 80-е гг. Маргарет Тэтчер опередила других западных лидеров в налаживании отношений с «прорабами перестройки», чем, несомненно, укрепила свою репутацию тяжеловеса на международной арене. С 1999 г. Тони Блэр повторил этот опыт, на несколько лет став наиболее близким новому российскому президенту западным политиком.

В годы холодной войны отношение Британии к Советскому Союзу было замешено на смеси враждебности и прагматизма; в 90-е гг. им на смену пришли снисходительность и настороженность, чтобы в последние годы смениться на неприязнь и всё тот же прагматизм. Однако даже в годы холодной войны в своём отношении к советской России британцы делились не только на врагов и прагматиков. Среди них всегда было немало друзей России, особенно в профсоюзной среде, на левом фланге Лейбористской партии и в других левых политических движениях страны, среди творческой интеллигенции. В этой связи можно вспомнить имена Сиднея и Беатрисы Уэббов, Бернарда Шоу, Герберта Уэллса и др.

В Британии слой высокообразованных людей довольно многочисленен, поэтому до 1991 г., несмотря на идеологические и политические разногласия между государствами, уважение к русской науке и культуре помогало поддерживать симпатии британцев к русским на уровне человеческого общения. Что касается британских политиков и дипломатов, то многие из них восприняли современную Россию как наследницу СССР не только в смысле перехода к ней международных обязательств бывшей сверхдержавы, но и с точки зрения её геополитической роли, т.е. как противовеса США (а значит и Великобритании) на международной арене.

В обыденном сознании британцев, в представлениях «человека с улицы» современные образы России крайне размыты. С одной стороны, на мнение простого британца большое влияние оказывают средства массовой информации, а британские СМИ отличаются особой предвзятостью в изображении России. С другой – англичане с большой осторожностью, порой цинизмом относятся к собственным политикам и пишущей братии.

Массовое разочарование в Тони Блэре, особенно в связи с войной в Ираке, ряд скандалов и сомнительных ситуаций, в которые были вовлечены сам премьер и другие министры, утвердили британцев в мысли, что политикам доверять нельзя. И когда последние критикуют власти другой страны, то эффект от этого в общественном мнении может быть прямо противоположным, что и проявилось в отношении даже такого политизированного события, как отравление Литвиненко осенью 2006 г. Знакомясь с мнением британцев на сайте Би-би-си о действиях Лондона, выславшего российских дипломатов, бросается в глаза, сколь многие критикуют собственные власти за двойные стандарты.

Что касается отношения к современной России британских деловых кругов, то оно остаётся таким же, каким было в царское и советское время – сугубо прагматичным. Британский бизнес, особенно частный, всегда приветствовал помощь правительства в лоббировании его интересов за рубежом, но раздражённо воспринимал попытки властей политизировать сферу экономических связей. В последние годы, отмеченные охлаждением в российско-британских отношениях, британские предприниматели активно выступали против того, чтобы политическая конъюнктура ставила под угрозу позиции британского предпринимательства в России.

На складывание образа современной России в Великобритании большое влияние оказали события перестройки и их последствия. Горбачёв пользовался в Британии большой популярностью, так же, как Тэтчер в СССР. Жители Англии с большим интересом наблюдали за тем, что происходит в Советском Союзе. Особенно им импонировали разрядка напряжённости между странами в военной сфере и проведение демократизации политической системы СССР. В те годы произошёл новый всплеск интереса к нашей стране.

Однако длилось это не долго.

Когда к началу 90-х гг. социально-экономическая ситуация в Советском Союзе резко ухудшилась, а советский блок в Восточной Европе фактически развалился, помимо любопытства у западного обывателя возникло чувство тревоги и озабоченности. Одно дело наблюдать, как мощная держава реформируется и избавляется от образа врага, и другое – когда она разваливается и превращается из уважаемого государство в слабое, неспособное контролировать даже свою собственную территорию. Распад Советского Союза сильно повлиял на представления британцев о результатах окончания холодной войны. Россия превратилась из равнозначного партнёра, сыгравшего ключевую роль в её окончании, в проигравшую сторону, с интересами которой можно не считаться. Появилось ощущение превосходства. Особенно сильно эти настроения распространились в политическом классе Британии.

Образ поверженной и ослабевшей державы был основным рефреном отношения англичан (да и Запада в целом) к России в 90-е гг. Однако произошло не просто снижение интереса к России и её сползание в сознании британцев в категорию второразрядных государств. Позорная внутренняя социально-экономическая политика, проводимая Ельциным и его окружением, сюрреалистический расстрел российского парламента в 1993 г., провальная военная кампания на территории Чечни в 1994–95 гг., банкротство государства в 1998 г., разгул криминала в стране и другие «прелести» постсоветской России добавили к восприятию проигравшей державы чувства пренебрежения и даже презрения. Они же возродили к жизни и усилили стереотипы, сложившиеся на Западе, в том числе в Англии, в отношении к России ещё столетия назад – представления о России, как о стране варварской, отсталой, неевропейской, чужой. Участившиеся случаи недостойного поведения главы российского государства на публичных мероприятиях способствовали тому, что Россию стали не просто жалеть или третировать, но и смеяться над ней. Появление класса российских нуворишей привело к появлению ещё одного крайне невыгодного для страны феномена – «новых русских», неожиданно обогатившихся, малокультурных людей подчас с криминальным прошлым, а то и настоящим.

В меньшей степени на массовое сознание англичан, в большей степени на сознание британской политической элиты продолжала влиять инерция мышления не только периода холодной войны, но и стереотипы, уходящие корнями в историю. Несмотря на то что Британская империя рухнула уже полвека назад, историческая память о противостоянии её с российской империей по-прежнему жива. В XX в. британский истеблишмент испытал двойное унижение и приобрёл соответствующий комплекс неполноценности – после Первой мировой войны Британия быстро сдавала позиции мирового лидерства в пользу США, а после Второй – была окончательно оттеснена с командных высот мировой политики тандемом СССР – Соединённые Штаты.

Больше, чем в какой-либо другой стране помимо США, Советский Союз воспринимался в Англии как Российская империя в новом обличии, и тем болезненнее было осознавать, что противоборство двух империй, начавшееся в XVIII в., закончилось победой противника. В 1940–50-е гг. британские политики сумели «наступить на горло собственной песне» и признали первенство США на мировой арене, но сделать то же самое в отношении советской России было неприемлемо. В середине XX столетия британцы тяжело переживали потерю статуса империи, а затем временно – и статуса великой державы. Тем с большим удовлетворением политический класс Великобритании воспринял развал СССР, и с тем большей настойчивостью в 90-е гг. и с особым постоянством в последнее время на страницах британской прессы и экспертных изданий муссируется тема неоимпериализма во внешней политике современной России. Это обстоятельство вызывает ответную реакцию, подпитывая российские стереотипы о Британии, как о коварном (или вероломном) Альбионе, где русофобия – в крови местных политиков.

Помимо разногласий между двумя странами, касающихся войны в Ираке и проблем в двухсторонних отношениях, косвенным образом их напряжённости способствовала ведущая роль Британии на пространстве Евросоюза в качестве государства, ратующего за приоритет расширения европейской интеграции над приоритетом её углубления. То же справедливо и в отношении роли Британии в экспансии НАТО. Ряд «младоевропейцев», впопыхах принятых в Евросоюз в 2004 и 2007 гг., как и ряд новоиспечённых и потенциальных членов НАТО, находятся с Россией в сложных отношениях и используют эти международные организации для сведения с ней исторических счётов. Лондон же больше, чем какая-либо из ведущих европейских столиц, выступал за скорейший приём в Евросоюз и в Североатлантический альянс и бывших восточноевропейских сателлитов Советского Союза, как и бывших советских республик. Не стоит сомневаться, что Британия и впредь будет поддерживать линию США на включение в НАТО новых членов, включая Грузию и Украину, а в ЕС будет продолжать лоббировать заявки новых претендентов на вступление в его ряды.

Выше говорилось о фундаментальных образах России, которые формируются и остаются почти неизменными веками (то же относится и к образу других стран). Их формирование или трансформация – процесс крайне медленный. Но существуют и образы иного порядка. Их жизнь по историческим меркам значительно короче и измеряется десятилетиями, а то и годами, они отражают не столько долговременные тренды истории, сколько приходящие или поворотные моменты в её течении, локальные эпизоды. Кумулятивный эффект таких образов укрепляет образы-архетипы, но может и постепенно их размывать.

Набор таких образов-архетипов о России, укоренившихся в Великобритании и на Западе в целом, как широкая русская душа (и сопровождающие её стереотипы-бренды русского гостеприимства, русского застолья, цыган и медведей, водки и матрёшки), великодержавность, авторитаризм, бедность, леность и др., пережили и Октябрьскую революцию, и развал Советского Союза. Приходящие образы менялись, но не влияли на базовые представления. Например, в XIX в. в Англии царская Россия считалась бастионом правой реакции, защитницей статус-кво, а в XX в. её опасались за прямо противоположное – левый радикализм идеологический и социально-экономический. Однако в обоих случаях образ России как источника опасности сохранялся. Крушение СССР на время изменило представление о качестве опасности, исходящей от России: если раньше угрозой была её сила, то теперь – немощь. Однако в начале XXI в. источником опасности вновь стало укрепление российской державы.

Россия на время превращалась в партнёра и даже союзника Англии и Запада (в годы наполеоновских войн, во Вторую мировую войну, во время войны в Заливе в 1991 г. и афганской войны 2001 г.), но затем всё возвращалось на круги своя: Россия воспринималась как противник Британии. В зависимости от перипетий британской истории, англичане испытывали к России то чувство превосходства, например, после Крымской войны или после развала Советского Союза, то комплекс неполноценности, например, в годы Второй мировой войны или после развала Британской империи.

В других случаях новоиспечённые образы, рождающиеся в результате новых исторических событий, могли укореняться и видоизменять образы-архетипы. Так, достижения русской культуры в XIX – начале XX века в области литературы, театра, живописи, балета навсегда изменили представление о России, как о стране варварской и полуграмотной.

Образы крестьянской, лапотной России навсегда ушли в прошлое с индустриализацией 1930-х гг. Роль нашей страны во Второй мировой войне, достижения советской науки, в первую очередь в сфере космических исследований и фундаментальной науки, заставили британцев, пожалуй, впервые после вступления русских войск в Париж в 1812 г. и после окончания иностранной интервенции в 1919 г. уважать Россию.

Что касается образов бедности и экономической отсталости, то россиян могут обнадёжить примеры Японии и других «азиатских тигров», Италии или самой Британии, которых в разные периоды истории преследовала репутация государств с неэффективной экономикой и товарами низкого качества. Свои образы в положительную сторону меняли не только отдельные страны, но и целые цивилизации. Так, образ западноевропейской части европейской цивилизации долгое время был связан с бесконечными междоусобицами и войнами, апофеоз которых – две мировые бойни XX в. Однако со времени, прошедшего с 1945 г., Западная Европа смогла переломить эту тенденцию и к началу XXI в. обрести образ миролюбивого пространства, навсегда отказавшегося от ставки на грубую силу.

Любопытно, что образы-архетипы часто взаимоисключают друг друга, и, тем не менее, уживаются в общей картине представлений о стране. Так, в Англии, как и на Западе в целом, общепризнанны достижения русской культуры, и всё же на Россию многие продолжали и продолжают смотреть как на нецивилизованную страну. То же можно сказать и о её науке, добившейся в XX в. грандиозных успехов, при том что Советский Союз западный обыватель рассматривал как отсталое государство. Квинтэссенцией такого противоречия в понятиях может служить, например, такой оксиморон, как изображение в голливудских фильмах российской космической станции, на борту которой – подвыпивший и неотёсанный мужик в валенках. Русская армия в западных СМИ и изобразительном искусстве, за редким исключением, непременно изображалась как плохо обученная и с допотопным оружием (военные победы русских традиционно объяснялись фактором «русской зимы»), но военной мощи России, несмотря на это, всегда боялись.

Эти парадоксы западного сознания – яркий пример того, что возникновение и бытование образов народа и стереотипов о нём среди иностранцев – процесс с большой долей иррациональности, в котором подсознание, эмоции играют большую роль, в котором знание и понимание не столь важно. Стереотипы могут одновременно быть укоренившимися и иметь мало общего с реальностью, т.е. превращаться в миф. Образованный западный человек, овладевший рациональным мышлением, конечно, согласится, что Россия несколько раз только за последние два века подвергалась экзистенциональной угрозе с Запада (поход Наполеона, две мировые войны), но даже в его подсознании Россия всё равно остаётся и в своей царской, и советской, и нынешней ипостаси источником опасности.

Образы Великобритании в России также представляют собой довольно сложную картину. Среди устоявшихся наиболее распространёнными является представление об Англии как о колыбели парламентской демократии, как о «туманном», и в то же время «коварном Альбионе», как о стране многовековых традиций, об англичанах, как о людях прагматичных, консервативных, высокомерных, чурающихся иностранцев. Среди других устойчивых стереотипов: «мой дом – моя крепость», «слово джентльмена», «бремя белого человека». В русском сознание англичанин отсутствует как враг, что, несмотря на долгую историю противостояния Российской и Британской империй, вполне объяснимо: Крымская война 1853–1856 гг. была единственным полноценным военным столкновением между двумя странами, а память о ней потускнела на фоне союзнических отношений между Россией и Британией в Первую и Вторую мировые войны. Английская классическая литература не менее популярна в России, чем русская в Англии, и даже больше, чем во многих странах Западной Европы. Джеймс Бонд стал мировым брендом в том числе в России.

Многие россияне внимательно следят за жизнью британской королевской семьи. Англия в последние годы – Мекка для российских бизнесменов.

Как в Британии, так и в России всегда существовали не только симпатии к другой стороне, но и сильные антипатии. В России никогда не было недостатка как в англофилах, так и в англофобах. Связано это было в первую очередь со столкновениями государств в политической сфере, а их в XIX и особенно в XX веке было множество. Это уже упомянутая Крымская война, Большая игра двух империй в Средней Азии, союз Англии с Японией в начале XX в., иностранная интервенция в России с участием Англии в 1918–1919 гг., оттягивание Лондоном до 1944 г. открытия Второго фронта, речь Черчилля в Фултоне в 1946 г. и т.д. Помимо американских политиков второй половины прошлого столетия, пожалуй, больше нигде не было таких последовательных противников усиления влияния российского государства, как в Великобритании. В XIX в. лавры борца с «русской угрозой» снискал себе в Европе либерал лорд Пальмерстон, а в XX в. – консерваторы Стенли Болдуин, Уинстон Черчилль и Маргарет Тэтчер. По их стопам с июля 2007 г. пошли лейбористы Гордон Браун и Дэвид Милебенд.

При рассмотрении многогранности взаимодействия российско-британских образов и имиджей важно учитывать то, что на представления о другом государстве, складывающиеся на страновом уровне, влияют процессы образоформирования не только на низовом уровне человеческого общения, но и на региональном, блоковом и т.п. Так, на образ России в Великобритании влияет образ России, складывающийся на уровне наднациональной западноевропейской элиты. Он может как входить в резонанс с образами, существующими на страновом уровне, так и противоречить им. Однако приходится констатировать, что между образами России в Британии и в Евросоюзе становится всё меньше принципиальных различий. В этой связи важно противодействовать стремлению политического класса Англии навязать свои представления о России, учитывая наличие в них большого негатива, другим государствам-членам и наднациональным структурам ЕС. Ярким примером стала попытка Лондона в связи с делом Литвиненко использовать Евросоюз для европеизации проблем, касающихся сугубо двухсторонних отношений с Россией.

На пути партнёрства между Россией и ЕС стоит ряд мифов, которым необходимо противодействовать так же решительно, как и мифам в сфере российско-британских отношений. Одни из наиболее пресловутых – о «неоимперских амбициях» Москвы и о свёртывании демократии в России. Со своей стороны, России важно понимать, что ЕС – это не новое издание «концерта великих держав», а наднациональное образование нового типа, рудименты «реалполитик» в политике которого отходят на второй план, уступая место наднациональным подходам.

Важно не отдавать явного предпочтения ни двустороннему формату отношений со странами-членами ЕС, ни отношениям с его руководящими органами, а маневрировать между этими двумя подходами, активно взаимодействуя с симпатизирующими России политиками и структурами. Так, в последнем докладе Комитета Палаты общин по международным делам, посвящённом России, содержится рекомендация британскому правительству выступить против разработки и подписания нового соглашения о сотрудничестве между Россией и ЕС. В этой ситуации Москве, которая в таком соглашении заинтересована, необходимо не допустить того, чтобы точка зрения одного из государств-членов стала доминирующей, а для этого надо всецело использовать весь спектр институциональных связей между Россией и ЕС.

Россия сталкивается со множеством трудностей и сильным противодействием в деле улучшения своего образа в мире. Однако для большинства других стран и регионов устойчивые стереотипы, искажающие реальность, – не меньшая проблема. Причём деятельность по навязыванию общественному мнению искажённых образов ведётся не только против потенциальных противников или заведомых врагов, но и часто против партнёров, и относиться к ней надо как к неотъемлемой части политической культуры Запада. Так, уже много лет идёт перетягивание каната между сторонниками «европейского социального рынка» и «англосаксонской» модели развития, причём в 1990-е гг. американцы в этом споре были явными фаворитами. Однако ничто не вечно под луной, и в последние годы идёт переосмысление мифов в отношении американской и европейской моделей развития.

Усилиями западноевропейской интеллектуальной элиты практически уже развеян миф о том, что американская модель развития – наиболее передовая и эффективная, а европейская, в том числе социальный рынок, механизмы социальной защиты, социального диалога, принадлежит прошлому, склеротична, закостенела и проигрывает по всем показателям американской.

Однако на основе серьёзных исследований эта картина была принципиально скорректирована. Оказалось, что в начале XXI в. США не вошли даже в первую двадцатку самых благополучных стран по показателю неравенства доходов и находились на 17 месте по пропорции бедного населения. До середины XX в. производительность труда в США росла быстрее, чем в Европе. В 1960 г. она почти в два раза превосходила показатели Франции и Германии. Однако с 1950 г. Западная Европа обгоняла США по темпам её роста. В 2002 г. производительность труда в ЕС составляла более 90% от уровня США, а в шести европейских странах, включая Германию и Францию, превосходила его. Доходы на душу населения в ЕС, действительно немногим более 70% от показателя США, однако львиная доля этой разницы объясняется тем, что европейцы работают меньше часов, чем американцы. В США вообще нет закона об отпуске, тем более оплачиваемом, и на практике сложился стандарт в две недели – скандальный для Европы показатель. В США нет оплачиваемого отпуска по беременности и по уходу за новорождёнными, в ЕС же он составляет от 14 до 24 недель. Наиболее уязвимый вопрос для Европы – занятость, однако и здесь ситуация не однозначна. В 1992–2000 гг. безработица в США упала с 7,5 до 4%, но к 2003 г. выросла до 6%. Это значительно меньше, чем 10% в ЕС, но необходимо учитывать тот факт, что больше 2 млн американцев не ищут работу, а количество заключённых в США увеличилось с 1980 г. с 0,5 до 2 млн человек. Кроме того, большая часть созданных в 1990-е гг. рабочих мест – временные или на полставки. По ряду подсчётов, реальная безработица в США к началу 2004 г. составила 9%. Наконец, из 140 крупнейших компаний мира – более 60 европейских.

На основании этих фактов европейцы сделали вывод о том, что имманентными преимуществами американская модель развития по сравнению с моделью социального рынка не обладает. Таким образом, задача по борьбе с искажением образа Евросоюза была в значительной степени решена. Для России опыт это-го спора важен, по крайней мере, по трём причинам. Во-первых, нужно быть готовым отстаивать свою точку зрения годами, причём делать это надо настойчиво и систематически. Во-вторых, чтобы добиться успеха, необходимо направлять на решение задачи значительные интеллектуальные и информационные ресурсы. В-третьих, критиковать кого-то – не значит отказываться от самокритики, но в то же время свои собственные достижения и преимущества необходимо всецело пропагандировать.

Следующий важный момент в борьбе за положительный образ: необходимо хорошо представлять себе не только то, что думают о твоей стране жители другого государства, но что они думают о собственной стране. Понять ход мышления другой стороны – значит, увидеть в нём не только отличия, но и общее по сравнению со своим собственным мышлением, что, в свою очередь, ведёт к лучшему взаимопониманию. Многие в России, как и в Британии, считают, что эти две страны чрезвычайно разные и сравнивать их нет смысла. Однако это далеко не так.

Споры между западниками и почвенниками идут в России с разной силой уже три века. Одни считают, что после распада Советского Союза наступил конец Евразии и многовековая эпоха трансконтинентальной державы завершилась. Другие доказывают неизменность евразийской сути страны, называется ли она царской империей, СССР или демократической Россией. Двоякость русского сознания, особость русского пути кажутся многим некой российской исключительностью, отличающей её от западных стран. Но если пристально посмотреть на Западную Европу, то окажется, что проблема идентичности с особой силой затрагивает именно Великобританию.

«Мы веками были достаточно уверены в себе, чтобы обходиться без самоедства, мы знали, кто мы есть, и не капались в себе. Но сейчас, теряя веру в себя, мы в растерянности ищем свою идентичность. Являемся ли мы нацией, территорией, объединены ли мы по языковому, культурному, имперскому признаку или только идеей?» Подобная фраза могла быть произнесена многими русскими мыслителями, но принадлежит она известному современному английскому философу Роджеру Скратону.

Оказывается, у наших двух стран намного больше общего, чем может показаться на первый взгляд. В истории России существует легенда о «призвании варягов», и монархическое генеалогическое древо начинается с пришлых Рюриковичей. В Англии в 1066 г.

англосаксонских королей сменили нормандцы во главе с Вильгельмом Завоевателем. У обоих государств позже сложилось троякое этническое ядро – русские-украинцыбелорусы и англичане-валлийцы-шотландцы. У России и Англии – промежуточное географическое положение; у первой – на стыке между Азией и Европой, у второй – между Европой и Северной Америкой. Обе страны давно озадачены проблемой поиска своей роли в мире. В России и в Англии часто говорят о Европе в третьем лице, тем самым подчёркивая своё своеобразие.

Оба государства поочерёдно испытали стресс от потери своих империй, хотя для Англии это уже перевёрнутая страница истории, а для России всё ещё свежая рана. В обоих государствах остро стоит национальный вопрос, не утихают споры об унитарном, федеративном, региональном устройстве. На состояние национального самосознания сильное влияние оказывает проблема сепаратизма – Северная Ирландия и Чечня. Вот лишь некоторые названия книг, вышедших в Англии в последние годы, авторы которых озабочены вопросом британской самоидентификации: «Смерть Британии», «Ликвидация Британии», «Что значит быть британцем?», «Знаем ли мы, кто мы есть?» и т.д.

В России много говорят о межцивилизационной проблеме в ментальности, имея ввиду азиатскую, восточную и европейскую, западную ипостаси. В Англии это проблема европейской внутрицивилизационной неоднородности. Британские евроскептики, атлантисты – это по сути дела российские западники. Первые бояться, что Британия станет провинцией Европы, а вторые, что Россия скатится в некую азиатчину. Британские евроэнтузиасты опасаются, что их страна станет 51 штатом США, а славянофилы – что Россия превратится в задворки Европы.

У этих течений есть свои более радикальные интерпретации. Если в России сильно панславистское течение, сторонники которого призывают к союзу «братских славянских народов», то еврофобы в Англии давно вынашивают проект англосферы, англосаксонского союза, союза англоязычных наций. Ещё Уинстон Черчилль говорил о возможности единого англо-американского гражданства. Конрад Блэк, одни из последователей этой идеи, пишет: «Британия географически, культурно и политически находится в центре Атлантического сообщества, тогда как по всем этим позициям она на периферии европейского порядка». Его единомышленник Роберт Конкест так говорит об англоязычных государствах: «Мы обладаем физической способностью и моральным престижем сохранить хрупкий мир на международной арене и в перспективе оказаться в её центре, являя пример мировому сообществу». С другой стороны, если в России немало симпатизирующих евразийским идеям в духе Льва Гумилёва, противопоставлявшего Великую степь Европе, то в Англии есть свои еврофедералисты, поддерживающие идею Соединённых Штатов Европы.

Как это часто бывает, кроме этих двух течений существует и усреднённая версия.

Британские интегралисты, схожие с российскими евразийцами-либералами, выступают за сближение страны и с объединяющейся Европой, и с Америкой. Маргарет Тэтчер называла Атлантическое сообщество Европой, расположенной по обе стороны океана, расширяя, таким образом, её границы далеко за пределы их географической константы. В США эти настроения встречают понимание. Патриарх американского политического истэблишмента Генри Киссинджер считает нужным сохранить статус «особых отношений» между Англией и США и поддерживает идею двухскоростной интеграции Европы.

Идейное противостояние евроэнтузиастов и евроскептиков в Британии не ограничивается сотрясанием воздуха, а сильно влияет на реальную политику. Поражение консерваторов на парламентских выборах в 1997 г. не было бы таким катастрофическим, если бы тори не были глубоко разделены по оси проевропейцы – атлантисты. Лебедь, рак да щука британского менталитета тянут в разные стороны и идейные предпочтения на уровне гражданского общества. Опросы общественного мнения показывают, что большинство простых граждан считают ЕС главным фактором влияния на жизнь их страны в недалёкой будущем. Однако на вопрос, по крайней мере, до войны в Ираке, кто в случае кризиса будет главным внешнеполитическим союзником Британии, ещё больше людей отдавали пальму первенства США. Англия не избежала двойственного отношения к внешнему миру и в сфере внешней политики. Одни с времён Уинстона Черчилля цепляются за идею «особых отношений» с США, другие видят будущее страны в Европе.

Тони Блэр продолжал балансировать между двумя геополитическими центрами.

«Не попадайтесь в ловушку мифологии о необходимости выбора между ЕС и США, – призывал он. – Наша тесная связь с Европой означает тесную связь с США». На фоне глубоких личных симпатий между Тэтчер и Рейганом, а позже между Блэром и Клинтоном, подобные пожелания казались обоснованными. Однако за годы после прихода в Белый дом Буша-младшего эта аргументация многим в Англии перестала казаться убедительной.

Так, известный британский политический аналитик Хьюго Янг заявил: «Должна быть подведена черта под нашей ролью куклы Вашингтона».

Осознание того, что часто отношение Англии к России становится заложником «особых отношений» с США, не раз проявлял британский парламент. Это продемонстрировал и доклад Комитета по международным делам Палаты общин 2000 г., посвящённый России, и последующий доклад по России 2007 г. В документе 2000 г. говорилось, что Россия имеет глобальные интересы как в Азии, так и в Европе. Правительству рекомендовано сделать всё возможное для максимального вовлечения России в Совет Россия-НАТО, а последняя должна «продемонстрировать желание вступит в искренний диалог с Россией и лучше учитывать последствия своих действий в отношениях с ней». В докладе признавалось, что у России есть причины ставить под сомнение верность НАТО своим обязательством перед Советом в условиях преднамеренной маргинализации её роли в ключевых вопросах европейской безопасности. «США предлагают России такую форму отношений, – говорилось в докладе, – которая во многом связывает действия Москвы на международной арене в отсутствии ответных гарантий безопасности». Также признавалось, что невнимательность к опасениям России по поводу расширения НАТО на восток нанесло отношениям Москвы с Альянсом урон. В Докладе 2007 г. прямо сказано: «Мы пришли к выводу, что на отношения Британии с Россией негативное влияние оказали отношения Британии с Вашингтоном. Мы рекомендуем правительству улучшить отношения с Россией, не ухудшая при этом наши отношения с США».

Наблюдения об общих элементах в российском и английском самосознании, а также наглядный пример двух указанных докладов служат наглядным подтверждением того, что процесс формирования образов России в Великобритании подвержен множеству внутренних и привходящих факторов. Без их понимания и учёта задача по улучшению образа России в Британии трудно решаема.

В последние годы усиливается парадоксальная ситуация, когда экономические отношения между Россией и Британией развиваются семимильными шагами, и с той же скоростью ухудшаются их политические отношения. Происходят процессы сродни раздвоению личности: образ России в Британии становится всё менее цельным, и различные сообщества страны всё более расходятся в своих оценках современной России. Как развивались эти процессы?

Помимо несовпадения позиций по Ираку и отсутствия Тони Блэра на праздновании 60-летия Победы в Москве, острые политические разногласия возникли в связи с предоставлением Великобританией политического убежища беглому олигарху Борису Березовскому, эмиссару чеченских сепаратистов Ахмеду Закаеву и ряду других лиц, включая нескольких бывших сотрудников ЮКОСа. Протест России вызвал показ по британскому телевидению интервью с главарём чеченских боевиков Шамилем Басаевым. Всего за последние годы из Москвы в Лондон был направлен 21 запрос о выдаче российских граждан, однако ни один из них не был удовлетворён. Некоторые из «политэмигрантов» использовали территорию Великобритании для развёртывания антироссийской деятельности. Так, в начале 2006 г. Березовский в выступлении по британскому радио заявил о свом участии в подготовке насильственного захвата власти в России. В конце 2005 г. разгорелся скандал вокруг незаконной деятельности на территории России британских спецслужб. Четыре сотрудника посольства Великобритании были уличены в шпионской деятельности, которая включала использование для связи с агентурой новейшего электронного устройства, закамуфлированного под камень.

Нарастание проблем в российско-британских отношениях отразилось в Обзоре внешней политики России, подготовленным МИД РФ осенью 2006 г. В параграфе, касающемся Великобритании, говорится:

Великобритания остаётся для нас важным, хотя и не простым партнёром. Главный ресурс дальнейшего развития российско-британских связей – торгово-экономическое и инвестиционное сотрудничество, а также совместные наработки в сфере антитеррора, имеющие, однако, ограничители в виде известной позиции Лондона по проблеме т.н.

«новых политэмигрантов». Несмотря на масштабность нашего сотрудничества, двусторонние отношения и взаимодействие на международной арене сдерживаются откровенно мессианским настроем значительной части британской политэлиты, в том числе в отношении внутриполитических процессов в России2.

На примере этого тезиса хорошо просматривается раздражение России по поводу двойного подхода Британии к развитию двухсторонних отношений – одна модель используется для решения экономических задач, и совсем другая – для решения политических.

Обращает на себя внимание и использование термина «мессианский» в отношении настроений британского политического класса – знаковое понятие в образе Британии в России, как и России в Британии.

В 2007 г. отношения между двумя странами ещё больше ухудшились и с тех пор так и остаются на точке замерзания. Это было связано со смертью в ноябре предыдущего года Александра Литвиненко, бывшего сотрудника ФСБ, получившего политическое убежище в Великобритании и работавшего на Б. Березовского. Литвиненко был отравлен в одном из лондонских ресторанов высокорадиоактивным веществом полоний-210. В следующие месяцы российские следственные органы активно сотрудничали со своими британскими коллегами в раскрытии данного преступления. В мае 2007 г. Королевская прокуратура Великобритании предъявила обвинение в предумышленном убийстве Андрею Луговому, также бывшему сотруднику ФСБ, и направило запрос в Россию с требованием его экстрадиции. Генеральная прокуратура России ответила отказом, обосновав своё решение тем, что Статья 61 Конституции РФ запрещает выдавать российских граждан другим странам. Вместе с тем британской стороне предложили рассмотреть вопрос о привлечении Лугового к уголовной ответственности на родине при условии, что Великобритания предоставит российским следователям достаточные доказательства его вины.

Вместо того чтобы согласиться с этим предложением, не нарушающим российское законодательство, Лондон пошёл на политизацию и обострение ситуации. К тому времени http://www.mid.ru/brp_4.nsf/sps/690A2BAF968B1FA4C32572B100304A6E (14.09.2007).

в Великобритании сменилось правительство: в июне 2007 г. премьер-министром страны стал Гордон Браун, занимавший в кабинете Тони Блэра пост министра финансов; Дэвид Милибенд сменил Маргарет Бекетт в должности руководителя Форин-офис. В ответ на отказ России выдавать Лугового британские власти объявили о высылке четырёх российских дипломатов, о приостановке переговоров об облегчении визового режима и о прекращении сотрудничества между разведывательными службами двух стран. В истории двусторонних отношений после окончания холодной войны это был второй случай высылки дипломатов. В 1996 г. девять британцев, уличённых в шпионаже, были объявлены в России персонами нон-грата. Тогда Лондон в качестве ответной меры выслал четырёх россиян. На этот раз МИД РФ прибегнул к «зеркальным» мерам – Москву покинули четыре британские дипломата. Несмотря на провокационные действия руководства Великобритании и на усиление антироссийских настроений в этой стране, власти РФ выразили надежду на то, что здравый смысл и уважение к закону в двусторонних отношениях возобладают.

Совсем по-другому российско-британские отношения развивались в торговоэкономической сфере. В 2000 г. Великобритания располагала второй по масштабу после США государственной программой экономического и технического сотрудничества с Россией (на её реализацию выделялось 50 млн ф.ст. в год). Лондон оказывал содействие в проведении российских реформы в энергетическом секторе, делился опытом решения социальных и экологических вопросов, например, в связи с реструктуризацией угледобывающих предприятий. Реализовывались сельскохозяйственные проекты, планы поддержки малого бизнеса. Товарооборот между Россией и Великобританией составил в 2006 г. порядка 15 млрд долл. Россия имеет положительный баланс в торговле с Соединённым Королевством, но до сих пор основная часть российского экспорта – сырьё и товары первичной переработки.

В то же время количество примеров промышленной кооперации растёт. В России активно действуют британские компании или компании с британским участием, например, «Роллс-Ройс» (в авиационной промышленности), «Кэдберри Швепс» (в пищевой), «Бритиш Америкэн Тобакко» и «Гэллэхэр» (в табач-ной), «Проктор энд Гэмбл» (в фармацевтической). В 2002 г. британский Департамент гарантий экспортных кредитов при Министерстве торговли и промышленности возобновил страхование британских компаний, желающих инвестировать в России.

Наиболее значительные позиции британских инвесторов в топливноэнергетическом комплексе России. Их роль в российской экономике велика в первую очередь благодаря компаниям «Би-Пи» и «Роял Датч – Шелл». 2006–2007 гг. связаны с укреплением позиций российских предпринимателей в совместных проектах с участием британских компаний. Так, «Газпром» выкупил часть акций у «Роял Датч – Шелл» в проекте «Сахалин Энерджи», а позже договорился о приобретении у «ТНК – Би-Пи» акций компании «РУСИА Петролеум», владеющей лицензией на разработку Ковыктинского газоконденсатного месторождения. Российский бизнес активно проявляет себя на Британских островах. «Газпром» намеревается занять к 2015 г. до 20% рынка сбыта газа Соединённого Королевства.

Объём британских инвестиций в Россию в 2006 г. превысил 5,5 млрд долл. Великобритания прочно вошла в число крупнейших зарубежных инвесторов в российскую экономику. За первый квартал 2007 г. прямые инвестиции британского бизнеса в Россию достигли 3 млрд долл. По накопленным инвестициям британские компании также занимают лидирующие позиции: только «Би-Пи» инвестировала в российские активы 9 млрд долл.

В свою очередь, Лондон превратился в одну из ведущих «площадок» для деятельности российских предпринимателей за рубежом. Российские компании – это треть первичных размещений на Лондонской фондовой бирже (ЛФБ). К середине 2007 г. в Великобритании торговались акции более сорока российских компаний, общая капитализация которых превысила 500 млрд долл. В 2006 г. благодаря первичному размещению акций на ЛФБ российский бизнес привлёк 20 млрд долл. В 2007 г. с большим успехом прошло размещение на ЛФБ акций российского Внешторгбанка.

К сожалению, негативное влияние политической составляющей в сфере российскобританских отношений значительно перекрыло как в российских, так и в британских СМИ влияние экономической составляющей. Лондон и Москва активно используют в обоюдной пропагандистской войне негативные составляющие образов друг друга. О британском «вкладе» в этот процесс уже говорилось, и к наиболее свежим примерам британских «инвестиций» в стереотипы о России ещё придётся возвращаться не раз. В российской же прессе, особенно активно начиная с 2007 г., реанимированы конспирологические версии, с позиции текущей политической конъюнктуры трактуются факты и тенденции международных отношений, существовавшие в далёком прошлом. И в том и в другом подходе зёрна истины попадаются, но их абсолютизация отнюдь не способствует правильному выстраиванию внешней политики России в начале XXI в.

Так, появились публикации о «теневой империи» дома Виндзоров, рассуждения о лидерстве Британии в неком аристократическом Традиционалистском клубе с масонской подоплёкой, который противопоставляется не только пространству существования России, но и Либеральному клубу во главе с США. На телевидение вышло несколько программ, в которых предпринимается попытка связать события далёкого прошлого в отношениях между Россией и Британией с современной ситуацией. Одним из наиболее заметных телепроектов стал документально-аналитический сериал «Большая игра» с М. Леонтьевым во главе. В восьми сериях подробно рассказывается об истории противостояния Российской и Британской империй в Средней Азии и на Среднем Востоке и проводятся прямые параллели с действиями Англии и США в последние десятилетия и годы в Ираке, Афганистане, Центральной Азии. Суть такого приёма – показать извечность и имманентность противоречий между Россией и Британией, неизбежную враждебность в их взаимоотношениях в качестве доминирующей составляющей последних. Надо сказать, что стремление вынести на свет божий правду о мировом закулисье, где якобы командные высоты занимает Англия, проявляется не только в России, но и на Западе. Так, американский мыслитель Л. Ларуш уже давно пишет о том, что уже после распада Британской империи Англия продолжает править миром посредством контроля над США, в которых она в своё время способствовала победе сторонников свободнорыночной экономики над адептами капитализма рузвельтовского толка3.

Действительно, Соединённое Королевство долго правило морями и над его империей долго не заходило солнце. Оно могло позволить себе проводить политику «блестящей изоляции» и иметь «временных союзников и постоянные интересы». Но после Второй мировой войны звезда Пакс Британика закатилась окончательно. С роковым законом взлёта и падения великих держав не смог тягаться даже британский лев. К 1970-м гг. Англия превратилась в «больного человека Европы». Прощание с империей грозило перерасти в расставание и со статусом великой державы. Однако в последующем Лондон сумел выправить свои внешнеполитические позиции и теперь стабильно входит в десятку наиболее влиятельных государств мира.

Конечно, сегодня многие британцы были бы не прочь, если бы их страна играла роль некой мировой закулисы и дёргала за ниточки политиков даже в Вашингтоне. В свою очередь, конспирологи в других странах не устают подозревать Британию в теневом могуществе. «Коварный Альбион» де продолжает вести Большую игру, только на этот раз не самостоятельно против царской России в Средней Азии, а руками Соединённых Штатов в глобальном масштабе. Подумайте, какая это могла бы быть блестящая мистификация – Более подробно, см. например: Б. Межуев. Империя выходит из тени // журнал Смысл, декабрь 2007.

затаиться в северо-западном углу Европы в образе смирившегося со своей судьбой государства, чтобы продолжать править бал с помощью неотёсанных янки!

Но, увы, реальность более прозаична: новейшая история беспощадно обошлась с былыми британскими амбициями и чувством превосходства. Сегодня в Британии комплекс «маленькой Англии» значительно сильнее, чем неоимперские настроения реванша.

Страна, с точки зрения большинства англичан – не владычица морей, а осаждённая крепость, еле сдерживающая натиск иммигрантов. Действительность такова, что высшие британские военные чины неустанно обвиняют правительство в пренебрежении интересами армии. Сами же британские политики в отчаянии кусают локти, когда американцы относятся к ним свысока и нарушают данные им обещания так же легко, как дают их. Да, Британия самая сильная в Западной Европе военная и финансовая держава, но на кукловода регионального, уж тем более глобального масштаба она явно не тянет.

Британия не волк в овечьей шкуре, но, конечно, и не слабый игрок. Он опытен, профессионален, а когда надо – хитёр и циничен. В его арсенале – постоянное место в Совбезе ООН, ядерный арсенал, самая эффективная в Западной Европе армия, членство в НАТО, ЕС, «большой восьмёрке» и т.д. По-прежнему мало равных Англии в дипломатическим искусстве, правда, когда политики не подминают под себя Форин-офис. Это искусство заключается не в том, чтобы претворяться слабаком, скрывающим свою реальную силу, а чтобы добиваться большего, чем того позволяют ресурсы. «Ударить сильнее своих возможностей» – вот краеугольный камень британской внешней политики. Для достижения этой цели с успехом используются и «особые отношения» с США, и Содружество наций, и жонглирование статусами то «неудобного», то «прагматичного партнёра» Евросоюза, а то и его «сердцевины». России нельзя позволять Британии поучать себя, но поучиться у бывшей империи есть чему.

Отметим ещё две особенности процесса складывания образов государств. Вопервых, образ страны формируется из многих составляющих, его можно сравнить со среднеарифметическим значением. Каждый социум структурирован как по верти-кали, так и по горизонтали, и каждый класс и социальная группа, разделяя некие базовые ценности и черты национального характера, под разным углом зрения смотрят на окружающий мир. В результате их восприятие другой страны может существенно разниться. Представление о другом государстве водителя, искусствоведа, политика, учёного, военного или предпринимателя обязательно будет иметь свои нюансы, а то и принципиальные отличия.

Таким образом, мы имеем дело с множеством «локальных» образов одного и того же объекта восприятия. По-этому нельзя абсолютизировать «среднеарифметическое» представление о другой стране. Нужно, учитывая, конечно, важность таких обобщений, выделять в каждом социальном и профессиональном слое иностранного общества те группы населения, которые на своём «локальном» уровне, «со своей горки» смотрят на Россию с той или иной степенью симпатии, и опираться на них в продвижении привлекательного образа нашей страны. В Великобритании таких людей немало.

Во-вторых, существуют мощные средства формирования и модификации образов, по их унификации – средства массовой информации, включая информационную политику государства. Последнее нередко использует информационное поле для манипуляции общественным мнением в интересах политического класса, особенно его правящей части, а его интересы, как известно, далеко не всегда тождественны интересам остальной части общества. В силу законов функционирования механизма представительной демократии, легитимизирующих власть элиты и предоставляющих широкие возможности по контролю за информационными потоками, и в свете процесса профессионализации ремесла политика в XX в., когда политика превратилась в высокоспециализированную сферу деятельности с изощрённым пропагандистским арсеналом, образы другой страны, складывающиеся у политической элиты данного государства, как правило, доминируют в обществе. Так как интересы государств сталкиваются в политической сфере, пожалуй, чаще, чем в экономической и иных, такое доминирование в периоды напряжённости в межгосударственных отношениях приводит к сильному искривлению образов, их однобокой подаче, упору на негативе.

В то же время в последние десятилетия нарушить монополию политического истеблишмента на формирование образов другого государства помогло распространение Интернета, мобильной связи, развитие транспортных сетей, других средств коммуникации, приведшее к беспрецедентному увеличению количества туристов, путешествующих, мигрантов.

И всё же, несмотря на все разговоры о снижении роли государства в условиях глобализации и уменьшении влияния политики на жизнь общества, обыватель в любой стране, даже высокоразвитой, продолжает находиться под большим влиянием информационной политики государства. Поэтому любая страна для улучшения своей репутации за рубежом должна иметь в своём арсенале образоформирования (имиджмейкерства) все возможные каналы информационной политики, но в то же время стремиться к поиску взаимоприемлемых решений с политическими элитами других стран. Это в полной мере относится и к российско-британским отношениям.

ГЛАВА II

РОССИЯ КАК ИМПЕРИЯ (ВЗГЛЯД ИЗ БРИТАНИИ)

Образ России в глазах общественного мнения, политических элит и интеллектуальных кругов других стран сильно изменился за последние два десятилетия. Степень такого изменения варьируется в зависимости от политических предпочтений, информированности, способности к объективному анализу. Одни видят в нынешней России государство, которое в 1991 г. начало свою историю с чистого листа, другие воспринимают его как преемника Советского Союза со всеми его плюсами и минусами, третьи – как продолжателя российской истории, «прерванной» в 1917 г. На основе каждой из этих интерпретаций или их комбинации, в зависимости от используемого набора фактов, домыслов и стереотипов делаются подчас противоположные или существенно разнящиеся выводы.

История отношений России и Великобритании сложна и противоречива. Две бывшие империи, государства, доминировавшие в разные периоды своей истории в Европе и мире, часто были противниками, хотя не раз – стратегическими союзниками. Их взаимодействие можно представить в виде волнистой кривой, обозначающей смену периодов похолодания и потепления в отношениях. В зависимости от этого менялся и образ другой стороны: российский и британский «человек с улицы», представитель политического класса испытывал к государству по другую сторону европейского континента то симпатии, то неприязнь. Последняя особенно часто брала верх над другими эмоциями в последние полтора века со времён Крымской войны. Негатив во взаимном восприятии был укоренён, несмотря на то что Британия и Россия в трёх крупнейших военных конфликтах XIX–XX вв. – в эпоху наполеоновских войн и во время двух войн мировых – были союзниками.

Одна из тем, которая часто поднимается в беседах с британскими историками и политологами, – параллели, аналогии, сравнения из истории Российской и Британской империй, а что как не история империй – один из мощнейших источников создания образа государства. Нужно отметить, что по ряду вопросов эксперты из разных стран быстрее находят взаимопонимание, если они – граждане бывших метрополий, а, следовательно, лучше понимают феномен империй, не обращаются с этим понятием небрежно, не экстраполируют его вольно на иные исторические периоды. «Существует некое негласное сообщество бывших империй, тех, кто когда-то правил миром, – говорит Нил Фергюсон4. – Мы принадлежим к одному клубу – клубу бывших империй, и именно поэтому британское отношение к России так сильно отличается от американского».

Империя – понятие сильно идеологизированное. В XX в., особенно в годы антиколониальной борьбы, оно приобрело ярко выраженное негативное звучание, да и по сей день заявить, что такая-то страна – империя или что она проводит неоимпериалистическую политику – значит, как правило, подвергнуть её рез-кой критике. Вместе с тем, развивается и противоположная тенденция – ревизия истории империй. В Великобритании спрос на такую ревизию был вызван как внутренними, так и внешними обстоятельствами: в первом случае – концептуальными нововведениями во внешнеполитической доктрине Британии после выдвижения Тони Блэром идеи «гуманитарной интервенции», во втором – стремлением США закрепить за собой доминирующую роль в мире и идеологически обосновать стремление вмешиваться в дела других государств (приукрашенная история Британской империи с этой точки зрения оказалась весьма кстати).

Тема России и империи фигурирует в рассуждениях британских экспертов во всех трёх контекстах: России царской, России советской и России современной. В докладе Трёхсторонней комиссии, соавтор которого – сэр Родерик Лайн, посол Великобритании в РФ в 2000–2004 гг., даются прямолинейные характеристики советского периода российской истории5. Термин «империя» используется больше как пропагандистское клише: вопреки исторической достоверности СССР характеризуется не просто как империя, но как примитивно организованная империя, состоявшая из метрополии и эксплуатируемых коИз личного архива автора. Нил Фергюсон, старший научный исследователь Колледжа Иисуса Оксфордского университета, профессор Гарвардского университета, специалист по истории империй.

59-й доклад Трёхсторонней комиссии США, Англии и Японии (Roderic Lyne, Strobe Talbott, Koji Watanabe.

Engaging with Russia. The Next Phase. A Report to the Trilateral Commission: 59. Washington, Paris, Tokyo, 2006). Доклады комиссии интересны не только потому, что их авторы по традиции – известные политики и учёные, но и тем, что их пишут с привлечением большого числа специалистов, включая высокопоставленных государственных чиновников, и по сути они представляют точку зрения значительной части политического истеблишмента западных стран.

лоний, сатрапий и покорённых народов6. Такая интерпретация государственного строительства в годы советской власти, потоков распределения ресурсов может вызвать улыбку даже у школьников, не поленившихся познакомиться, например, с предметом экономической географии. Даже по отношению к царской России такое описание было бы не вполне правдоподобным; изображение же РСФСР метрополией, а остальных 14 советских республик – колониями относится к области нездоровой фантазии. Если применить логику авторов доклада к британской истории, то Англия окажется метрополией, а Шотландия и Уэльс – колониями (наиболее радикальные националисты в этих британских регионах так и считают).

Однако в большинстве случаев британские эксперты не придерживаются столь предвзятой позиции. Доминик Ливен7, один из ведущих в Великобритании специалистов по истории империй, называет их сложными мировыми системами. Добавим к этому, что одни империи были главными составляющими целых цивилизаций, как, например империя Майя или империя Инков; другие сами представляли собой цивилизации, заключающие в себе множество государственных и полугосударственных образований, как, например Римская империя. В этом случае понятие империи противостоит понятию национального государства. Однако встречаются и противоположные варианты. Так, Китай на протяжении многих веков – не только восточная империя, но в Новейшей истории – и национальное государство.

Какие основные отличительные черты империи? Это огромные территории и ресурсы, региональное, а в отдельных случаях глобальное господство или доминирование, своя система ценностей и идеология, цивилизаторская функция, не только способность, но и желание взять на себя ответственность за судьбу других народов. Существовали импеНапример, см.: Roderic Lyne et al. P. 158.

Из личного архива автора. Доминик Ливен, профессор Лондонской школы экономики и политических исследований, специалист по истории империй, автор книги «Российская империя и её враги с XVI века до наших дней». Изд. Европа, М., 2007.

рии морские, состоявшие из метрополий и колоний, и континентальные, такие как Российская, Австро-Венгерская или Оттоманская. Эти прописные истины показывают всю нелепость попыток характеризовать империю одного типа с помощью характеристик, присущих другому, или обнаружить империю там, где её не было или нет.

Империи прошлых исторических эпох, как правило, отличались территориальной экспансией, широким использованием военной силы для принуждения – характеристики, которые в XX в. потеряли своё значение, что, однако не означает, что вместе с ним ушёл в прошлое и сам феномен империи. Нил Фергюсон выделяет до 17 моделей империй, которые в свою очередь делятся на либеральные и нелиберальные. Последние два типа могут быть присущи одной и той же империи в зависимости от того, какой период её истории рассматривается. Так, до XIX столетия Британская империя, основываясь на рабстве, была «нелиберальной», однако затем под влиянием евангелистского христианства и светского либерализма превратилась в «либеральную», т.е. стала проводить принципы свободной торговли, частной собственности и представительной демократии.

Была ли царская Россия империей? Да, безусловно, была, но империей сухопутной, не менее переселенческой, чем колонизаторской, к которой понятия метрополии и колоний применимы с большими оговорками. Был ли СССР империей? «Если вы хотите назвать Советский Союз империей, – уверен Ливен, – то он был империей в том же смысле, что и Соединённые Штаты, потому что обладал не только огромной властью, огромной территорией, многонациональным государством, но в некотором смысле определял видение цивилизации. Он рассматривал себя так, как рассматривает себя Америка сейчас – пиком цивилизации». Такое определение «Советской империи» имеет мало общего со смыслом, который сегодня вкладывают в этот термин многие западные политики и советологи.

Является ли нынешняя Россия в каком-либо смысле империей? «Я не считаю современную Россию империей, – считает Ливен. – Она не обладает значительной мощью, а чтобы быть настоящей империей, необходимо иметь огромную силу и оказывать несравненное влияние на мировую политику».

Однако дело не только в отсутствии достаточной мощи, хотя нельзя не согласиться с английским учёным, что России, казалось бы, присущи некоторые черты империи – это многонациональная страна, протяжённые территории, большая ответственность за сохранение безопасности во многих регионах мира. Однако рассуждать о ней как об империи, даже вкладывая в это понятие современное нейтральное значение, не имеет особого смысла. Ресурсы и мощь могут обеспечить государству статус великой державы, но не статус империи. По мнению Алекса Правды8: «Говорить о России как о метрополии можно лишь как о своеобразной метрополии, как о постимпериалистическом явлении».

Чтобы продолжать именоваться империей в условиях постмодернистского мира, необходимо нечто большее – то, что выборочно было присуще империям и в прошлом:

мессианизм, культурная, ценностная экспансия, способность и желание брать на себя ответственность за судьбы других народов, т.е. массированное использование, согласно современной терминологии, «мягкого влияния». Задача же максимум для Россия на много лет вперёд – стать достаточно развитой и влиятельной страной для того, чтобы вернуть себе достойные позиции в рамках европейской цивилизации9. Представляется, что в постмодернистском смысле претендовать на статус империи могут лишь три центра силы в мире: США, Евросоюз и Китай. В свою очередь только о Китае можно говорить, как об отдельной цивилизации.

Британские исследователи намного серьёзнее относятся к имперской проблематике, рассуждая о США. В этом случае, как и в случае с Россией, они советуют осторожно Из личного архива автора. Д-р Алекс Правда, преподаватель Оксфордского университета, член Управляющего совета Колледжа Сент-Энтони, специалист в области политической истории СССР и современной России.

В российской и зарубежной печати вместо термина «европейская цивилизация», которая вбирает в себя не только страны Европы, включая Россию, но и бывшие британские доминионы и США, часто ошибочно или намеренно используется штамп «западная» или «евроатлантическая цивилизация». Как правило, это делается для того, чтобы вывести Россию за рамки «цивилизованной общности».

обращаться с термином империя. «Является ли современная Америка империей или нет, зависит от того, какой смысл вы в это вкладываете, – говорит Ливен. – Это своего рода полемический вопрос, ведь почти всегда империя означала отсутствие демократии. В определённом смысле США – империя, потому что она доминирует глобально и распространяет своё влияние во всех сферах – военной, идеологической, экономической, культурной». И он, и Фергюсон считают, что с распадом Британской империи часть её функций перешла Соединённым Штатам. «Соединённые Штаты очень похожи на Британскую империю по своим целям, – считает Фергюсон, – однако отличаются в методах, которые они используют. Например, Америка не желает признавать, что она – империя, – то, что я называю “имперским отрицанием”, тогда как британцы очень гордились своим имперским устройством».

Действительно, в годы холодной войны обе сверхдержавы наклеивали друг на друга ярлык империи, – чего стоит только рейгановская «империя зла». Но в последние годы традиционно негативное для XX в. восприятие понятия «империя» перестало быть общепринятым: популярность стала приобретать идея об Америке как о либеральной империи, которая распространяет по всему миру идеалы демократии и прав человека, и которая в свете своей добродетельности и чистоты помыслов имеет право на принуждение, включая применение военной силы. Однако в Великобритании эта идея так и осталась маргинальной, что не скажешь о США. Например, Рой Аллисон10 так отзывается о ней: «В США идёт спор о либеральной империализме, о котором некоторые мечтают в России. Но идея империи, взятая из прошлого, когда ресурсы добывались за счёт колоний и зависимых государств, не имеет места в современном мире, эта концепция неприменима».

Попытка перенести концепцию либеральной империи из истории Британии XIX в.

в наши дни не срабатывает не только по соображениям этики и морали, но и с утилитарИз личного архива автора. Д-р Рой Аллисон, старший преподаватель Лондонской школы экономики и политических исследований, специалист в области внешней политики и политики безопасности России, Украины, государств Центральной Азии и Закавказья.

ной точки зрения. «США не располагают той степенью влияния на события в других странах, как им приписывают, – уверен Рой Аллисон. – Ирак это хорошо показал. Войска США размещены по всему миру, но по сравнению с положением бывшей Британской империи это не впечатляет». Британские политологи отмечают, что в действительности успехи Британской империи основывались на том, что она не рассматривала силу как основу распространения своего влияния в мире, тем более не навязывала с её помощью свой образ жизни другим народам. Кроме того, у неё был сильный козырь – принцип «разделяй и властвуй», который в современном мире не может принести большую пользу США.

До начала войны в Ираке наибольшей популярностью пользовалась точка зрения о США как о мировом гегемоне, которого ещё не видела история, а концепция многополярности чаще вызывала раздражение, чем поддержку, в том числе в России. Достаточно вспомнить, как в штыки приняли концепцию «треугольника “Россия – Индия – Китай”».

Лишь иракские события заставили многих пересмотреть свои взгляды, увидеть то, на что указывали во второй половине 1990-х гг. лишь немногие – при всём своём могуществе США по своему влиянию не дотягивает ни до уровня, на котором они находились после Второй мировой войны, ни до уровня влияния, которым располагала Британская империя в XIX в. «Говорить об однополярном мире – это шаблонный подход, – отмечает сэр Родрик Брейтвейт11. – Ирак это с наглядностью показал. Некоторые американцы рассчитывали добиться своих целей с помощью военной силы, но из этого ничего не получилось».

Это мнение разделяет и Алекс Правда: «В то время как Клинтон относился к многостороннему подходу всерьёз, Буш всё делал исключительно в интересах Америки и не видел серьёзных преимуществ в согласовании интересов». Вместе с тем, как в России, так и в Британии эксперты отмечают, что американская политика переживает большие изменеИз личного архива автора. Сэр Родрик Брейтвейт, посол Великобритании в СССР и в России в 1988– гг.

ния: «В Ираке амбиции США потерпели крах, – выносит свой вердикт Стюарт Крофт12. – Администрация Белого дома уже не верит в то, что все проблемы решит самостоятельно.

По-этому она и обратилась к содействию ООН, ЕС и НАТО».

И всё же более сбалансированное отношение к понятию «империя» в западной политологической мысли распространилось, за исключением редких случаев лишь на современные Соединённые Штаты и на историю Британской империи. Деполитизации этого термина в отношении истории СССР или постперестроечной России практически не произошло. СССР – это по-прежнему в большинстве изложений западных ангажированных обозревателей – «империя зла», даже в таких серьёзных материалах, как упомянутый доклад Трёхсторонней комиссии, а оценки внешней политики России по-прежнему пестрят эпитетом «неоимперская», стоит только познакомиться, например с подшивкой, казалось бы, респектабельного британского журнала «Экономист».

Попытки нового прочтение истории Британской империи привели к пересмотру ряда стереотипов, утвердившихся в XX в. и связанных с процессом деколонизации. В то же время более объективный взгляд на неё нередко сопровождается спорными выводами о современной природе международных отношений. Так, Фергюсон утверждает, что необходимо заменить лозунг «бремени белого человека» на лозунг «бремени развитого мира».

«Понятие цивилизаторской миссии сохранилось, несмотря на то что язык Киплинга ушёл в прошлое, – говорит он. – Стремления современных либеральных империалистов в действительности немногим отличаются от киплингского языка столетней давности». На это можно ответить, что стремление изменить мир к лучшему нельзя не приветствовать, но делать это на основе возрождения крайне спорной концепции либерального империализма, а не укрепления системы международного права и существующих международных институтов, недальновидно.

Из личного архива автора. Стюарт Крофт, профессор Бирмингемского университета, специалист в области международных отношений и безопасности.

В то же время большинство британских экспертов едины в том, что США, претендуя на цивилизаторскую миссию, не сделали должных выводов из ошибок английских колонизаторов. «Если посмотреть, как ведут себя Соединённые Штаты, вторгаясь в Афганистан и Ирак и пытаясь навязать свою политическую систему государствам, так отличным от них, – рассуждает Фергюсон, – можно утверждать, что они повторяют негативный опыт Британской империи. Первое, что приказал сделать командующий британской армии, захватившей Багдад в 1917 г., – распространить прокламацию, в которой говорилось:

“Мы пришли к вам не как завоеватели, а как освободители”». Ещё хуже, с точки зрения Фергюсона, обстоит дело в Ираке: «То, что происходит в Ираке очень напоминает события в 1920 г. После окончания Первой мировой войны британцы достаточно легко утвердили свою власть в Ираке, но через некоторое время по всей стране прокатилось восстание. Было несложно предсказать, что тот же сценарий повторится во время ближневосточной кампании США, но они проигнорировали исторические уроки».

Эти оценки в целом совпадают с теми прогнозами и предостережениями, которые делали российские аналитики перед вторжением англо-американских войск в Ирак в марте 2003 г. Почему же Британия дала себя втянуть в иракскую войну, несмотря на то что это бывшая империя с громадным опытом, в том числе глубокими знаниями в отношении региона Ближнего Востока? Алекс Правда считает, и с этим нельзя не согласиться, что Лондон попался в ловушку «особых отношений» с США: «После Второй мировой войны появилась иллюзия, – говорит он, – что Британия может оказывать влияние на США с помощью информации, анализа, рекомендаций и советов, создалась видимость того, что она продолжает играть глобальную роль, используя мощь Соединённых Штатов». С ним солидарен Родрик Брейтвейт. «Это мечта, – характеризует он “особые отношения”. – Американцы могут обходиться без нас. Им удобно иметь такого союзника, но для нас большой пользы в этом нет. Каждый очередной британский премьер-министр утверждает, что нам не надо выбирать между Европой и США, что мы будем представлять Америку в Европе и Европу в Америке. Это, конечно глупо. Когда американцы хотят говорить с немцами, они не делают это через Лондон». С сарказмом о стремлении Лондона «сидеть на двух стульях» между Европой и США отзывается и Доминик Ливен, замечая, что Британия всё время между этими стульями падает.

Беседы с британскими экспертами убеждают в том, что распространённый в России образ Великобритании, как страны монолитно защищающей позиции США на международной арене, не адекватен, особенно в последнее время. До сих пор немало представителей британского политического истеблишмента считают именно так, однако их позиции становятся всё уязвимее, а ряды малочисленнее, и, вероятно, что в скором будущем внешнеполитические приоритеты страны без лишней шумихи будут пересмотрены. Иракская война только ускорила этот процесс. Сейчас трудно найти в Британии специалиста по международным отношениям, который бы не считал, что вторжение в Ирак было грубейшей ошибкой Вашингтона и Лондона, и что «особые отношения» в понимании Тони Блэра исчерпали себя. «Британцы оказались для администрации Джорджа Буша полезными союзниками, – отмечает Доминик Ливен, – но их влияние на Белый дом незначительно. Британия – небольшая страна, а политические процессы в Америке очень жёсткие. Какое дело американским политикам до “маленького” Тони Блэра?»

Судя по всему, идеи о превентивных ударах по другим странам, о «гуманитарных вмешательствах» без широкой международной поддержки, о насаждении демократии силой оказались в глазах большинства британских специалистов полностью несостоятельными. В пользу этого приводится множество аргументов. По мнению одних, британские власти в 2002–2003 гг. намеренно вводили общественность в заблуждение. «Значение нефти и стратегических интересов США на Ближнем Востоке было понятно с самого начала, – считает Алекс Правда, – так же как и лицемерное отношение Запада к ираноиракской войне. Теперь же [перед войной с Ираком в 2003 г.] британское правительство предоставило информацию, которая оказалась ложной, правительство обманывало англичан». (Есть и те, кто, критикуя британские власти, всё же верят в то, что Блэр был искренен в своём восприятии угрозы, исходившей от режима Саддама Хусейна.) Другие отмечают влияния неоконсерватизма на внешнюю политику США. «Некоторые представители американской администрации, – говорит Стюарт Крофт, – публично призывали к нападению на Ирак уже через несколько дней после событий 11 сентября 2001 г., это был шанс [неоконсерваторов реализовать идею демократизации Ближнего Востока – Авт.]». Бесперспективной называет политику «насаждения демократии» лорд Хёрд13: «Ирак научил нас тому, что политические изменения не могут произойти с помощью танков и ракет. Эти страны должны научиться сами находить выходы из тупиков. Перемены должны произрасти на их собственной почве». Серьёзным провалом стала с точки зрения сэра Дэвида Логана14 неспособность соотнести вторжение в Ирак с решением палестинского вопроса.

В то же время, критикуя чрезмерный проамериканизм во внешней политике Тони Блэра последних лет, нельзя забывать о том, что переориентация Лондона с США на Европу – дело далеко не лёгкое. Если политический класс страны в целом созрел для этого, то в общественном мнении до сих пор преобладают настроения евроскептицизма. С одной стороны, сильное недовольство населения зависимостью Британии от США на международной арене должно заставить Лондон активнее включиться в процессы европейской интеграции, но с другой, – то же население однозначно провалило бы референдумы о присоединении Британии к зоне евро или о принятии Евроконституции, будь они проведены.

«Большинство населения не хотело, чтобы Британия участвовала в Иракской войне, – указывает на этот феномен Доминик Ливен. – В этой ситуации можно было бы предвидеть усиление поддержки ЕС как единственной геополитической альтернативы США. Но бриИз личного архива автора. Лорд Хёрд – министр иностранных дел Великобритании в 1989–1995 гг.

Из личного архива автора. Сэр Дэвид Логан – директор Центра изучения проблем безопасности и дипломатии, Бирмингемский университет.

танцы отказываются подчиняться этой логике. Политическая элита понимает, что Британия должна находиться в ЕС, и знает, где лежит главная сфера интересов Британии, но основная масса населения пока другого мнения».

Возвращаясь к образу Российской империи в глазах англичан, отметим, что история векового соперничества двух империй, то, как они воспринимали взаимные и общие угрозы, наложили глубокий отпечаток на их отношения, и он даёт о себе знать до сих пор.

Россия и Британия, даже в периоды наибольшего разлада, воспринимали друг друга на уровне политических элит скорее в качестве соперников, чем врагов (это было уделом идеологической пропаганды). Этому способствовала и их территориальная отдалённость, и обстоятельства, которые делали ту и другую сторону практически неуязвимыми: в одном случае этому способствовало наличие огромных сухопутных расстояний, в другом – островное положение метрополии. В силу географических причин зоны их влияния пересекались незначительно.

Сегодня часто можно услышать среди российских и британских политологов упоминание о «великой игре» в Афганистане и прилегающих территориях, которую Российская и Британская империи вели в Средней Азии в XIX в., и которая якобы в трансформированном виде возвращается в мировую политику. О современной интерпретации некой «великой игры» можно спорить, но её изначальный смысл, превратившись в стереотип, имеет гораздо меньше веса, чем принято думать. В подтверждение этого приведём слова Доминика Ливена: «Вся эта чепуха относительно Индии или Центральной Азии, – говорит он о прошлых противоречиях бывших империй, – это своего рода игра, которой вы забавляетесь, когда больше нечем себя занять». Что касается современного истолкования «великой игры», то Рой Аллисон утверждает: «Эта метафора неуместна, так как сегодня страны региона [Центральной Азии – Авт.] далеко не так зависимы, как в XIX веке. Сейчас они в значительно большей степени определяют свою судьбу».

Если уж и говорить о новом раунде «великой игры», в которой участвуют Россия и Британия сегодня, то речь должна идти о борьбе с терроризмом в регионе Большого Ближнего Востока. Не удивительно, что британские и российские эксперты, т.е. представители тех стран, которые по очереди «наступали на грабли» Афганистана в XIX, а затем в XX в., а Британия имела ещё и отрицательный опыт умиротворения Ирака, с большим скепсисом отнеслись к стратегии США по борьбе с терроризмом с помощью применения крупномасштабной военной силы вкупе с желанием в кротчайшие сроки трансформировать политический и культурный уклад этих стран. «Многие империи пытались “расколоть” Афганистан, – говорит в этой связи Фергюсон. – Эта страна – крепкий орешек. Поэтому неудивительно, что США прекратили попытки преобразовать Афганистан, хотя он и стоял первым в списке государств, которые они планировали перестроить». К этому можно добавить, что, несмотря на риторику, демократизация Ирака с помощью принуждения также оказалась несостоятельной.

Больше, чем в «великой игре», Российская и Британская империи были заинтересованы в недопущении появления между собой мощного центра силы. Если такой и возникал, то теоретически он мог рассчитывать на завоевание одной из них, но никогда – двух сразу, да и первую цель за последние несколько сот лет не удалось достичь никому. Царская Россия и Великобритания в течение длительного исторического периода были своего рода балансирами в раскладе политических сил в Европе, которые обеспечивали относительно равномерное распределение «силовых полей» на субконтиненте. Эти обстоятельства и объясняют ту причудливую смесь неприязни и одновременно признания преимуществ другой стороны, которая и по ныне характеризует отношения политических элит и экспертных сообществ двух государств.