«Отечественная история ХХ век Учебное пособие Барнаул–2006 УДК 9(С)2 ББК 63.3(2 Рос) 7я73 О 826 Коллектив авторов: кандидат исторических наук, доцент А.А. Анашкин; доктор исторических наук, профессор Е.В. Демчик; Ю.С. ...»

Министерство образования и науки РФ

федеральное государственное бюджетное образовательное учреждение

высшего профессионального образования

«Алтайский государственный университет»

Исторический факультет

кафедра Отечественной истории

Отечественная история

ХХ век

Учебное пособие

Барнаул–2006 УДК 9(С)2 ББК 63.3(2 Рос) 7я73 О 826 Коллектив авторов:

кандидат исторических наук, доцент А.А. Анашкин;

доктор исторических наук, профессор Е.В. Демчик;

Ю.С. Дьяченко; доктор исторических наук, профессор В.Н. Разгон;

кандидат исторических наук, доцент А.А. Храмков Научный редактор и составитель В.Н. Разгон О 826 Отечественная история. ХХ век : учебное пособие / под ред.

В.Н. Разгона. – Барнаул : Изд-во Алт. ун-та, 2006. – 283 с.

ISBN 5-7904-0542- В учебном пособии излагаются современные подходы к освещению социально-экономического развития, внутренней и внешней политики нашей страны на различных этапах ее истории в XX в.

Для абитуриентов, студентов и всех интересующихся историей.

© В.Н. Разгон, составление, © Алтайский государственный университет, оформление,

ПРЕДИСЛОВИЕ

В отечественной исторической науке происходит процесс пересмотра прежних концепций и схем отечественной истории. С ликвидацией идеологических запретов, введением в научный оборот ранее недоступных источников, отказом от методологического однообразия историки получают возможность для творческого переосмысления многих проблем отечественной истории ХХ в., ликвидации ее «белых пятен», обогащения и расширения проблематики исследований. Появилось немало публикаций материалов дискуссий, очерков, статей и монографий отечественных и зарубежных историков, посвященных наиболее актуальным проблемам советской истории: Октябрьской революции, нэпу, коллективизации, хрущевской «оттепели» и т.д. Вместе с тем появляется необходимость в обобщении новых подходов и результатов исследования отечественной истории XX столетия на уровне учебных пособий.

Предлагаемое вашему вниманию учебное пособие в определенной мере призвано выполнить эту задачу. При этом авторы, однако, не ставили целью изложить исторические события во всех подробностях и деталях, основное внимание уделено освещению современных подходов и оценок главных событий и процессов отечественной истории ХХ в., изложению новых фактических материалов. Далекие от научного единомыслия авторы видят свою задачу в том, чтобы побудить читателей творчески отнестись к изучаемым проблемам, избежать одномерного подхода к оценке исторических явлений и событий.

В написании учебного пособия принимали участие: В.Н. Разгон – темы 1, 7; Е.В. Демчик – темы 2, 3, 14, Ю.С. Дьяченко – темы 4, 6, 12;

хронология, А.А. Храмков – темы 5, 8, 13, А.П. Анашкин – темы 9, 10, 11, 15, 16, 17, 18.

Тема Октябрьская революция 1917 г.:

предпосылки, альтернативы, историческое значение В силу большого влияния, которое оказала Октябрьская революция на мировой исторический процесс, она является объектом пристального научного интереса со стороны отечественных и зарубежных историков.

Марксистская историография рассматривает ее как событие, явившееся результатом действия общих закономерностей развития капиталистического способа производства, перерастания его в заключительную стадию – империализм, когда созревают материальные предпосылки для перехода к социализму в силу резкого обострения основного противоречия капитализма – между общественным характером производства и частнокапиталистической формой присвоения.

В немарксистской исторической науке выделяются два основных подхода в трактовке Октябрьской революции. Одни авторы (А. Гершенкрон, X. Ситон-Уотсон, Л. Шульц) рассматривают Октябрь как историческую случайность, полагая, что после 1861 г. Россия, европеизируясь, уверенно продвигалась по пути социально-экономического прогресса и политической демократизации, и только Первая мировая война, вызвавшая в стране глубокий экономический и политический кризис, толкнула Россию в пучину революции. Эта оптимистическая оценка возможностей развития России по европейскому образцу оспаривается другой группой исследователей (Л. Хаимсон, Р. Мэннинг, Т. Лауэ и др.).

Рассматривая развитие России после отмены крепостного права как процесс ее «модернизации» (т.е. переход от традиционного аграрного к современному индустриальному обществу), эти авторы считают, что в отличие от подобного процесса в западноевропейских странах модернизация России сопровождалась не сглаживанием, а нарастанием глубоких социальных и политических противоречий в российском обществе, что в конечном итоге привело страну к Февральской, а затем и Октябрьской революциям 1917 г. Основными проявлениями этих противоречий были нараставшее недовольство своим экономическим и политическим положением городских рабочих, углубление традиционного антагонизма между крестьянством и поместным дворянством, расширяющийся конфликт между сторонниками реформаторского обновления страны и реакционными элементами в бюрократическом аппарате и придворной аристократии и пр. Конфликтный характер российской модели модернизации, ее высокая «социальная цена» объясняются этими авторами тем, что Россия в силу особенностей своего исторического развития отстававшая от западных стран была вынуждена пойти на «догоняющий» вариант модернизации, при котором этот процесс осуществляется в исторически сжатом временном пространстве, что было чревато (в особенности при искусственном сохранении многих пережитков феодальной эпохи) возможностью крупных социальных потрясений.

К вышеозначенному подходу в трактовке причин Октябрьской революции близки представители так называемого «нового направления» в исследовании предыстории Октября, возникшего в 60-е гг. в советской историографии как реакция на господствовавшее в ней схоластическидоктринерское представление об Октябрьской революции как результате действия общих закономерностей мирового развития, перехода от капиталистической к социалистической общественно-экономической формации. «Новое» направление связывало объективные предпосылки Октябрьской революции с такой особенностью российской экономики, как ее резко выраженная многоукладность и конфликтный характер разрешения противоречий между различными социальноэкономическими укладами, обострявшихся по мере углубления буржуазных преобразований.

Поиск предпосылок Октябрьской революции в особенностях капиталистического развития России является плодотворным, поскольку позволяет ответить на вопрос, почему именно в России, а не в других капиталистических странах, произошла социалистическая революция, толкнувшая страну на неизведанный путь социальных экспериментов.

Главной особенностью развития России после отмены крепостного права была ее ускоренная индустриализация. Страна совершила гигантский рывок в своем индустриальном развитии, в 12 раз увеличив объем промышленного производства с 1861 по 1913 г. Темпы роста промышленного производства в России в 1,5 раза превышали общемировые. К началу Первой мировой войны Россия занимала 5-е место в мире по общему объему производства промышленной продукции, а по ряду отраслей и более высокое: 4-е – по объему машиностроительной продукции и выплавке стали, 3-е – по потреблению хлопка, 2-е – по добыче нефти. Хотя отставание от США, Англии и Германии было еще значительным, Россия вплотную приблизилась по абсолютному объему промышленного производства к Франции, а по такому показателю, как объем промышленного производства на душу населения, находилась на уровне Италии, Японии, Испании.

Ускоренный индустриальный рост был обусловлен не только более поздним вступлением России на путь капиталистического развития и появившейся в силу этого возможностью использования техникоэкономического опыта передовых капиталистических стран, но и прямым поощрением индустриального роста со стороны царского самодержавия. Протекционизм, широкомасштабная система государственных заказов, невиданные в мире роль и масштабы Государственного банка по финансированию частных банков, железнодорожного и промышленного строительства, громадное казенное хозяйство (около военных заводов, 2/3 железнодорожной системы страны), активная политика по привлечению иностранного капитала – таков далеко не полный перечень проявлений государственного капитализма в России второй половины XIX – начала XX в. Политика активного содействия индустриальному развитию была обусловлена стремлением царизма сохранить статус России как великой державы, с чем в свою очередь самодержавием связывались главные надежды на собственное выживание в новых исторических условиях.

Интенсивно проводившаяся индустриализация «сверху» позволила российскому капитализму за 3–4 десятилетия преодолеть тот путь, на который западные цивилизации затрачивали столетия. Однако тип капиталистической эволюции, при котором система крупного промышленного производства создавалась в исторически сжатые сроки и при активном государственном вмешательстве, деформировал социальноэкономическую структуру российского общества, что негативно сказалось на уровне его социально-политической устойчивости, было чревато социальными катаклизмами. В чем это проявлялось?

Во-первых, из-за наличия громадного государственного сектора в экономике и проведения политики широкого привлечения иностранного капитала (к 1913 г. иностранцам принадлежало более 1/3 всех капиталовложений в действовавшие в России акционерные предприятия) рост отечественной буржуазии не был адекватен темпам и уровню развития индустрии. Относительная слабость российской буржуазии (в сравнении со странами, где капитализм развивался более естественным путем) снижала возможности выполнения ею своей исторической миссии, ее шансы на успешное противостояние как реакционно-консервативным, так и радикально-революционным элементам в периоды политических кризисов.

Во-вторых, проведение индустриализации в исторически сжатые сроки, сопровождавшееся развитием целого ряда отраслей промышленности (машиностроения, металлургии и др.) почти исключительно в виде крупного фабрично-заводского производства без прохождения исторически предшествующих ступеней мелкого товарного производства и мануфактуры, суживало возможности для распространения мелкого и среднего предпринимательства в России, формирования в стране среднего класса. Между тем именно средний класс является главным гарантом стабильности в любом обществе.

В-третьих, ускоренная индустриализация создавала ситуацию, когда рост рабочего класса в России осуществлялся не столько за счет формирования потомственного пролетариата, сколько за счет выходцев из деревни, которые в конце XIX – начале XX вв. составляли 50–60% всего нового пополнения рабочих крупной промышленности (а в мелкой промышленности этот процент был еще выше). Недавние выходцы из деревни составляли в рабочем классе маргинальную среду, не имевшую устойчивого социального статуса и достаточного уровня материального обеспечения из-за низкой профессиональной квалификации, способную в случае ухудшения экономического положения и усиления политической нестабильности в обществе стать катализатором социального напряжения и носителем психологии разрушения существовавшего жизненного уклада. Особое значение этому фактору придавала имевшая место в российской промышленности самая высокая в мире концентрация рабочих на крупных предприятиях (накануне Первой мировой войны на предприятиях с числом рабочих более 500 в Европейской России было занято около 57% всего фабрично-заводского пролетариата, а в самой развитой стране капиталистического мира США – 1/3), так как в случае социально-классового конфликта в него втягивались крупные рабочие коллективы, и революционные настроения распространялись в широкой рабочей среде.

В-четвертых, политика ускоренной индустриализации диктовала необходимость использования подавляющей части вновь создаваемого национального дохода на наращивание капиталовложений, а не повышение жизненного уровня народных масс. Это приводило к тому, что индустриальный рост не сопровождался адекватным улучшением условий труда и жизни рабочих. Индустриальное развитие России и в начале XX в. было сопряжено с явлениями, характерными для раннего экстенсивного этапа развития капитализма: высоким уровнем производственного травматизма, примитивным жилищным обеспечением, низкой правовой защищенностью от варварских методов эксплуатации. Несмотря на то, что среднегодовая заработная плата рабочих фабричнозаводской промышленности России выросла с 207 руб. в 1900 г. до руб. в 1913 г., ее уровень значительно уступал уровню заработной платы рабочих в передовых капиталистических странах. Так, заработок американского рабочего был в 4 раза выше. Продолжительным был и рабочий день: от 9 до 11 часов. В целом степень эксплуатации большей части российских рабочих многие исследователи определяют понятием «чрезмерный труд» – когда уровень жизни и условия труда не обеспечивали нормального воспроизводства рабочей силы. Низкий жизненный уровень был важной причиной нарастания недовольства рабочих и мощного подъема рабочего движения в начале XX столетия. Распространению радикальных революционных настроений среди рабочих способствовала и узость слоя так называемой рабочей аристократии в России. Удельный вес рабочих, получавших заработную плату, превышавшую среднюю стоимость воспроизводства рабочей силы (свыше руб. в год), составлял менее 4% от общей численности рабочих фабрично-заводской промышленности России. Узость прослойки рабочей аристократии обусловила слабость тред-юнионистской и реформистской идеологии в российском рабочем движении, ее неспособность противостоять революционно-радикальной тенденции.

В-пятых, ускоренные темпы индустриализации достигались во многом за счет перекачки средств из сельского хозяйства. По подсчетам А.Л. Вайнштейна, налоги и рента в совокупности поглощали до 19% чистого крестьянского дохода. Неблагоприятным для сельского хозяйства было соотношение цен: российские цены на сельскохозяйственную продукцию в среднем были на 46% ниже, а на промышленные товары – на 40% выше уровня мировых цен. Налоговый и ценовой пресс на деревню препятствовал развитию производительных сил в сельском хозяйстве и росту благосостояния крестьянства, что негативно сказывалось на социально-политической обстановке в российской деревне, было одной из важных причин роста крестьянских выступлений.

Противоречия, порожденные ускоренным индустриальным развитием, были не единственным фактором роста социальной напряженности в российском обществе в начале XX столетия. Не меньшее воздействие в этом направлении оказывали сохранявшиеся феодальные пережитки:

самодержавный политический строй, помещичье землевладение, община и надельное крестьянское землепользование.

Самодержавие, рассматривая дворянство в качестве своей главной социальной опоры, удовлетворяло экономические интересы буржуазии и потребности капиталистического развития лишь в той мере, в какой они не затрагивали коренных позиций помещиков. Поэтому экономическая политика царизма носила двойственный, противоречивый характер: с одной стороны, самодержавный режим, стремясь приспособиться к новой исторической эпохе, способствовал капиталистическому предпринимательству, а с другой, одновременно задерживал его развитие (консервировались пережитки крепостничества в сельском хозяйстве, сужавшие рынок товаров и рабочей силы для капиталистической промышленности; царским правительством сохранялась устаревшая «разрешительная» система акционерного учредительства в отличие от распространенной на Западе явочной системы; развитие горнозаводской промышленности тормозилось установлением права собственности владельцев имений на недра земли; сохранялись ограничения на предпринимательство еврейской буржуазии и т.д.). Громадные суммы отвлекались от производительного инвестирования и тратились самодержавием на поддержку отжившего свой век помещичьего землевладения. Такая политика самодержавия усиливала противоречивость экономического развития России, подводила страну к неминуемым политическим и социальным потрясениям.

Наиболее важным и острым вопросом общественно-политической и экономической жизни страны являлся аграрный. В деревне к 1917 г.

проживало 130 из 166 млн чел. населения страны, а сельское хозяйство давало 43% национального дохода, тогда как промышленность – только 25%. Хотя капиталистические отношения в сельскохозяйственном производстве получили значительное развитие, аграрный строй России к началу XX в. сохранил многие пережитки старой феодальной эпохи:

общину, казенное и помещичье землевладение с их неизбежными спутниками – крестьянским малоземельем и отработками. Наиболее контрастно сущность аграрного вопроса выражает следующее отношение:

на одном полюсе российской деревни находилось 10,5 млн крестьянских дворов с 75 млн десятин земли, а на другом – 30 тыс. семей крупных землевладельцев с 70 млн дес. Существование пережитков крепостничества в сельском хозяйстве направило развитие капитализма в российской деревне преимущественно по «прусскому пути», чреватому стагнацией крестьянского хозяйства и обнищанием широких крестьянских масс. Не изменила радикальным образом производственные отношения в сельском хозяйстве и столыпинская аграрная реформа, направленная на разрушение общины и создание класса мелких земельных собственников (а не кулачества, как утверждалось традиционно в советской историографии), поскольку она не затронула главного пережитка крепостничества в российской деревне – помещичьего землевладения и тем самым не решила радикальным образом проблему крестьянского малоземелья в Европейской России. Столыпину не удалось преодолеть сопротивление реакционных дворянских кругов и дополнить земельную реформу разработанной им реформой местного самоуправления, по которой увеличивалось представительство в нем крестьян-собственников.

Носившая половинчатый характер аграрная реформа Столыпина имела результатом не смягчение, а рост социальной напряженности в российской деревне, так как, не устранив коренного противоречия между крестьянством и помещиками, привела к усилению противоречий между различными слоями внутри крестьянства.

Реформистскими средствами самодержавию не удалось преодолеть разрыв между капиталистически организованной промышленностью и «дикой деревней» с ее полуфеодальным укладом. Общественноэкономическая система страны и в начале XX столетия продолжала оставаться многоукладной, отличаясь пестротой хозяйственноэкономических форм и социальных отношений. При господствующем положении, которое занял капиталистический способ производства в ключевых сферах общественного хозяйства, сохранялись полуфеодальный, мелкотоварный и даже полупатриархальный уклады. Под воздействием капиталистических отношений сфера действия укладов, сформировавшихся в рамках традиционного общества, сужалась. Однако и традиционные уклады в свою очередь воздействовали на капиталистический уклад, придавали ему полуфеодальные черты, что приводило к образованию промежуточных социальных слоев в российском обществе (кулака-мироеда вместо фермера, «батрака с наделом» вместо сельскохозяйственного рабочего, «октябристского капитала» с его ориентацией на торгово-ростовщическую эксплуатацию мелкого товаропроизводителя вместо цивилизованного бизнесмена и т.п.). Противоречия, возникавшие при взаимодействии укладов, накладываясь на противоречия и социальные конфликты чисто капиталистического свойства, усиливали социальную напряженность в российском обществе, резко сужали перспективы для его эволюционного развития по реформистскому пути.

Роль детонатора взрыва противоречий, порожденных ускоренной индустриализацией и феодальными пережитками, сыграла мировая война. Невиданной силы экономический и политический кризис, порожденный ею, вызвал Февральскую революцию 1917 г., опрокинувшую самодержавие. Поскольку Февраль не остановил сползание страны к экономическому и политическому коллапсу, произошел новый революционный взрыв в Октябре 1917 г., в результате чего к власти пришли представители самой радикальной части революционного лагеря – большевики и левые эсеры.

Октябрьскую революцию, таким образом, нельзя искусственно противопоставлять Февральской, как это делалось прежде советской историографией. Октябрь стал следствием того же экономического и политического кризиса, который породил Февральскую революцию и не был ею остановлен. О том, что Октябрьская революция была своеобразным продолжением революционного процесса, начатого Февралем, свидетельствует и то обстоятельство, что большевиками был осуществлен ряд буржуазно-демократических по своему характеру преобразований, которые не успело или не смогло провести в жизнь Временное правительство. Наиболее ярким примером этого является Декрет о земле, по которому ликвидировался главный пережиток феодализма в сфере аграрных отношений – помещичье землевладение.

Вместе с тем Февральская и Октябрьская революции были разными по своему политическому и социально-экономическому содержанию явлениями. Февральская революция была нацелена на демократические преобразования в политической сфере. Октябрь же с самого начала проявил тоталитарные тенденции (роспуск Учредительного собрания и пр.).

Противоположными в конечном счете были и целевые установки в области социально-экономических преобразований: Февраль был направлен на сохранение и укрепление господствовавших капиталистических производственных отношений, после Октябрьской революции же начался демонтаж буржуазных хозяйственно-экономических отношений на основе широкого развития рабочего контроля и национализации.

Объективная возможность выхода революционного процесса в России за буржуазно-демократические рамки была заложена в тех особенностях ее политического и социально-экономического развития, о которых шла речь выше: относительной неразвитости средних слоев и класса предпринимателей, маргинализации и люмпенизации значительной части населения, резкой поляризации социальных и общественных сил.

Однако была ли Октябрьская революция фатальной неизбежностью или существовали другие альтернативные варианты развития событий?

Некоторые историки и публицисты, объясняя приход к власти большевиков в октябре 1917 г. углублением экономического и политического кризиса, усматривают возможность альтернативного развития в событиях 1917 г. и, в частности, связывают ее с установлением в стране после Февральской революции буржуазно-парламентарного строя. При этом в качестве главной причины неудачи либеральнодемократического варианта развития рассматриваются ошибки, допущенные Временным правительством в решении неотложных задач буржуазно-демократического переустройства страны: ликвидации помещичьего землевладения и наделения крестьян землей, своевременного созыва Учредительного собрания и др. Однако зачастую упускается из виду историческая обусловленность «ошибок» Временного правительства. Пришедшая к власти в результате победы Февральской революции российская буржуазия, сформировавшаяся в условиях длительного господства самодержавно-помещичьего строя, была мало подготовлена к самостоятельному историческому действию. Характерными чертами ее социально-политического облика были политическая неопытность, консерватизм, приверженность авторитарным методам правления, тесные экономические связи с помещичьим землевладением. Так, затяжка с решением аграрного вопроса, имевшая место со стороны Временного правительства, была не случайной, если учесть, что значительная часть помещичьих земель была заложена в банках (задолженность помещиков акционерным поземельным банкам составляла 1 млрд руб., частным лицам – 0,5 млрд руб.). Ликвидация помещичьего землевладения поэтому требовала, чтобы предварительно был решен вопрос о компенсации банкирам убытков от потери залогов и упущенной выгоды от получения процентов по ссудам. Российской буржуазии была невыгодна и такая радикальная мера, которой сопровождались некоторые буржуазные революции на Западе, как национализация земли, так как многие капиталисты (в особенности горнозаводчики Урала и сахарозаводчики Украины) были крупными земельными собственниками, а в целом в личной собственности купцов и почетных граждан, по данным за 1905 г., состояло около 13 млн десятин, что составляло 13% от всех частных земель в России. К тому же проведение аграрной реформы было чревато усилением недовольства по отношению к Временному правительству со стороны высших военных кругов, преимущественно дворянских по своему составу. В армейской верхушке и без того зрела оппозиция политике Временного правительства, вынашивались и осуществлялись попытки установления военной диктатуры («корниловщина»). Все эти факторы ставили аграрный вопрос в разряд трудноразрешимых в рамках буржуазно-демократической революции.

Временное правительство всячески оттягивало законодательное установление 8-часового рабочего дня, в результате он был введен рабочими явочным порядком. Не нашел демократического разрешения после Февральской революции и национальный вопрос (была лишь восстановлена автономия Финляндии). Временное правительство, уповавшее на Учредительное собрание как орган, призванный разрешить основные вопросы социально-экономической и политической жизни страны, фактически саботировало его созыв, неоднократно откладывая сроки выборов. При этом буржуазными лидерами двигало вполне резонное опасение, что парламент окажется слишком левым (и действительно, выборы, проведенные в ноябре 1917 г., дали правым партиям лишь 17% голосов избирателей). Поэтому, по словам одного из кадетских деятелей, нужно было вести дело таким образом, чтобы Россия пришла к Учредительному собранию «измученная и обессиленная, растерявшая по пути значительную часть революционных иллюзий».

В конечном итоге такая близорукая политика Временного правительства имела лишь тот результат, что углубила экономический и политический кризис в стране, способствовала большевизации настроений масс, росту влияний самых радикальных революционных партий, что и позволило им захватить власть в октябре 1917 г.

Активно обсуждается в исторической литературе и такой альтернативный Октябрьскому перевороту вариант развития событий, как возможность создания так называемого однородного социалистического правительства, т.е. правительства, состоящего из представителей различных социалистических партий: меньшевиков, эсеров, большевиков.

Возможность образования такого правительства Петроградским Советом рабочих и солдатских депутатов существовала после Февральской революции дважды: в период двоевластия и после подавления корниловского мятежа, когда Петроградский Совет обладал реальной силой (поддержкой солдат и революционно настроенных рабочих) и мог сосредоточить в своих руках всю полноту власти. Однако эсеры и меньшевики, которым принадлежало большинство в Петроградском Совете, выступили за передачу власти буржуазии, сохранив за Советами лишь функцию «контроля» над буржуазной властью. При этом позиция меньшевиков по вопросу о власти основывалась на представлениях об универсальности путей буржуазного развития и буржуазных революций: поскольку Февральская революция была буржуазной по своему характеру, постольку буржуазии и должна принадлежать власть после свержения самодержавия. На опыт и созидательно-организационные способности российской буржуазии они возлагали главные надежды, связанные с перспективой развития страны по пути демократических преобразований в общественно-политической и экономической жизни.

Однако, если бы даже «однородное социалистическое правительство» и было образовано, вряд ли бы оно было жизнеспособным, поскольку образовавшие его партии по-разному представляли перспективы развития страны: меньшевики и фактически поддерживавшие их правые эсеры полагали, что России предстоит длительный период буржуазно-демократических преобразований, а переход к социализму является отдаленной перспективой, поскольку, по выражению одного из главных лидеров и теоретиков меньшевизма Г.В. Плеханова, «русская история еще не смолола той муки, из которой будет испечен пшеничный пирог социализма». Большевики же считали возможным непосредственное перерастание буржуазно-демократической революции в социалистическую, а взятие власти Советами рассматривали как первый шаг на пути к социализму, переход к которому они считали исторически необходимым для вывода страны из социально-политического кризиса и экономической разрухи.

Возможность развития России по реформистскому демократическому пути в случае перехода всей полноты власти к Советам и последующего образования «однородного социалистического правительства»

являлась проблематичной и по той причине, что такой ход событий лишь подхлестнул бы процесс революционных преобразований «снизу»

– по инициативе народных масс, который в условиях отсутствия опыта жизни в условиях демократии неизбежно приобретал малоцивилизованные формы и зачастую имел характер террора и насильственного разрушения существовавших порядков, как то: убийство офицеров и царских чиновников, захват и разрушение помещичьих усадеб, покушение на право предпринимателя в полном объеме реализовать функции собственника и организатора производства путем явочного создания рабочими фабрично-заводских комитетов с целью контроля за производственно-хозяйственной деятельностью предприятий (снабжением топливом и сырьем, вывозом продукции, наймом рабочей силы и пр.).

Неготовность к разумному пользованию возможностями демократии, предоставленными Февральской революцией, продемонстрировали и сами лидеры эсеро-меньшевистского Петроградского Совета рабочих и солдатских депутатов, что особенно наглядно проявилось в утверждении Советом знаменитого приказа №1, серьезным образом подорвавшего боеспособность русской армии.

Таким образом, революционно-демократическая альтернатива Октябрьской революции в форме перехода власти к «однородному социалистическому правительству» вряд ли могла быть реализована из-за противоречий между различными политическими силами, входящими в лагерь революционной демократии, а также отсутствия демократического опыта у основной массы населения страны. К тому же для того, чтобы вывести страну из глубокого экономического и политического кризиса, в котором она оказалась в 1917 г., нужна была сильная власть.

По этому критерию гораздо более серьезной альтернативой Октябрю могла стать военная диктатура, попытка установления которой была предпринята в августе 1917 г. генералом Корниловым. Корниловский мятеж был подавлен, так как соотношение сил на этом этапе революции оказалось не в пользу Корнилова. Однако даже если бы Корнилову сопутствовала удача, и он не ограничился простой реставрацией старого полуфеодального режима, а попытался осуществить умеренные преобразования буржуазного толка (в пользу такой возможности говорит активное участие в организации и идеологическом обеспечении мятежа кадетских деятелей, крупных российских предпринимателей), вряд ли это способствовало бы умиротворению страны. Слишком велик был к этому времени накал противоречий между полярными политическими силами России, резко углубилась присущая российскому бытию пропасть между бедностью и богатством, до крайних пределов дошла ненависть низов к «барам» (к которым традиционный народный менталитет относил и тесно связанную со старыми порядками буржуазию). Скорее всего результатом победы Корнилова в Петрограде стала бы дальнейшая эскалация политических и социальных конфликтов и противоречий в стране, грозившая вылиться в масштабную гражданскую войну (не случайно некоторые исследователи считают корниловский мятеж началом гражданской войны в России).

К осени 1917 г. в России явственные очертания приобрела и новая альтернатива: возможность стихийного анархического бунта, вызванного дальнейшим углублением экономического и политического кризиса, недееспособностью Временного правительства.

В ситуации глубокого кризиса, резкого размежевания социальных и политических сил шансы на реформистское развитие страны упали фактически до нулевой отметки. В этой обстановке организованное большевикам вооруженное восстание упредило возможность установления новой военной диктатуры или стихийного взрыва анархии. Однако большевики пришли к власти, не имея общенациональной поддержки (на выборах в Учредительное собрание они получили лишь 22% голосов избирателей), что таило в себе опасность гражданской войны, превратившейся в реальность после того, как они не остановились на этапе буржуазно-демократических преобразований, которые получили поддержку народных масс (декреты о земле, о мире и др.), а приступили, полагаясь на помощь мировой революции, к осуществлению демонтажа буржуазных хозяйственно-экономических отношений.

Таким образом, приведенный выше анализ различных вариантов возможного развития событий после Февральской революции показывает, что шансы на мирное реформистское развитие России по демократическому пути были невелики: глубина и острота противоречий, практически полное отсутствие у политиков и населения опыта демократического разрешения проблем и конфликтов, их авторитарный менталитет обрекли страну на кровавую гражданскую войну и последующее длительное испытание коммунистическим тоталитаризмом.

Некоторые историки считают, что Россия упустила свой исторический шанс на демократическое развитие не в 1917 г., когда такой возможности практически уже не было, а гораздо раньше – в эпоху реформ 60–70-х гг. XIX столетия. Если бы наряду с отменой крепостного права царь-освободитель Александр II ввел конституцию, то в России медленно, но неотвратимо начал бы осуществляться процесс превращения самодержавия в конституционную монархию, и страна получила бы достаточное историческое пространство, чтобы вырваться из революционной колеи. Другие историки полагают, что шанс на реформистское демократическое развитие мог реализоваться в период первой российской революции 1905–1907 гг., если бы осуществилась вынашиваемая рядом царских чиновников-реформаторов идея создания коалиционного правительства, состоящего из царских бюрократов и либеральных общественных деятелей, а также была принята программа наделения крестьян землей за счет отчуждения части помещичьих земель, разработанная по поручению С. Витте министром земледелия Н. Кутлером и созвучная во многих своих положениях с аграрной программой самой крупной в стране либеральной партии – кадетов.

Вместе с тем не лишены оснований суждения тех историков, которые считают, что реализация этих альтернатив была блокирована не только субъективными решениями политиков, но и объективно действовавшими обстоятельствами: соотношением сил между реформаторами и консерваторами, «феодальным мышлением» царствующих правителей России, которое включало в качестве важнейшего неотъемлемого компонента идею неограниченной власти монарха, являющегося покровителем всех подданных империи. Заслуживает внимания и высказанное известным историком А. Аврехом суждение, о том, что царь Николай II хотел, но не мог проводить реформы, опасаясь, что они вызовут не умиротворение страны, а дадут новый толчок революционному движению «снизу» за дальнейшую демократизацию, что в конечном итоге привело бы к самоупразднению власти царя.

Разрабатываемые реформаторски настроенными чиновниками и общественными деятелями конституционные проекты отвергались царизмом также из-за вполне обоснованного опасения, что демократизация общественной жизни вызовет рост национализма, центробежных тенденций, что приведет к распаду складывавшейся столетиями отнюдь не только по добровольному принципу многонациональной империи. Так, царь-реформатор Александр II заявил на заседании Совета министров в июне 1862 г., что «противится установлению конституции не потому, что дорожит властью, но потому что убежден, что это было бы несчастьем России и привело бы к ее распаду». Историкам известны подобные же суждения, высказываемые Николаем II. Имперское мышление, присущее правителям дореволюционной России, вполне объяснимо с точки зрения господствовавшей тогда в российском обществе системы ценностей, а также объяснялось международным положением России, которое давало ей шанс на успешное противоборство со своими внешнеполитическими противниками в Европе и Азии только в случае сохранения статуса великой державы.

Вместе с тем в современной историографии обозначилось перспективное исследовательское направление (А.С. Ахиезер, В.П. Булдаков, Б.Н. Земцов и др.), считающее, что объяснение феномена «Красного Октября» нужно искать не в экономических процессах и политических конфликтах, а главным образом в психологии масс. Глубинной основой социально-политических потрясений 1917–1920 гг. являлся конфликт модернизаторских устремлений правящей бюрократии с традиционной народной культурой и ментальностью, отторгавшей индустриальную модернизацию, которая подрывала устоявшиеся формы хозяйствования и основы бытия (общину, патернализм и пр.). Социальные издержки модернизации были восприняты массами с такой нетерпимостью, поскольку они усугублялись системным кризисом империи, в исторической ретроспективе начавшимся задолго до событий 1917 г. и значительно ускоренным внешним вызовом, связанным с участием России в Первой мировой войне. Для российских масс, чье общественное сознание в качестве важнейшего элемента включало патерналистские представления о верховной власти, важнейшее психологическое значение имел факт ее падения в результате Февральской революции 1917 г. В условиях обвала власти после Февраля 1917 г. логика дальнейшего развития событий определялась не столько борьбой политических партий, сколько социальной борьбой низов за выживание. «Большевистский»

Октябрь, хотя внешне и выглядел как успех маргиналов, получил поддержку масс, поскольку в их представлении означал начало «собирания» власти и возрождения государственности. По логике психосоциальной истории, большевики вовсе не разрушали империю ради интернациональной утопии («мировой революции»), а напротив, возрождали и перестраивали ее на новых основаниях, с использованием псевдособорных форм самоорганизации снизу (в виде Советов). Тем самым соединялась политическая традиция, отражавшаяся в сознании и психологии народа в виде представлений о патерналистском и соборном началах российского имперства, и социальный радикализм масс, неизбежно проявивший себя в условиях политической смуты 1917–1920 гг.

Значение Октябрьской революции. В ходе Октябрьской революции было осуществлено демократическое решение аграрного вопроса, долгие годы бывшего самым острым и больным в жизни страны. В результате ликвидации помещичьего землевладения и передачи помещичьих земель крестьянству последнее смогло на четверть увеличить свое землепользование. Однако в дальнейшем демократические начала в аграрных преобразованиях были свернуты в результате проведения политики военного коммунизма, а в последующем – коллективизации сельского хозяйства. Нереализованным оказалось и провозглашенное Октябрем демократическое решение такого важного для России вопроса, как национальный.

Хотя созданный после Октябрьской революции тоталитарный большевистский режим и уничтожил многие здоровые начала российской национальной жизни, все же в определенном смысле олицетворял историческую преемственность в развитии России, осуществляя хотя и на иной социально-производственной основе политику ускоренной индустриализации, имевшую характер приоритета и у дореволюционных правителей России. В эпоху мировых войн и господства силы в международных отношениях это было необходимым условием сохранения не только великодержавного статуса России, но и ее независимости и территориальной целостности.

Октябрьская революция стала своеобразным вызовом всей капиталистической системе хозяйствования и заставила тем самым правительства западных стран видоизменить свою экономическую политику с тем, чтобы повысить социальную направленность развития экономики и избежать угрозы социальных потрясений (тем более что попытки осуществления пролетарских революций имели место и в некоторых европейских странах – Венгрии, Германии, Болгарии).

Последовавшее после победы Октябрьской революции социалистическое строительство в СССР, сопровождавшееся трагическими последствиями для значительной части населения (насильственная коллективизация, массовые политические репрессии и пр.), значительно уменьшило количество потенциальных последователей коммунистической идеи в остальном мире, что, возможно, уберегло многие народы от перспективы оказаться в тупиковой ветви истории, встать на путь опасных идеалистических экспериментов, грозящих потрясением основ цивилизации.

1. Анатомия революции. 1917 год в России: массы, партии, власть. СПб., 1994.

2. Булдаков В.П. Октябрьская революция как социокультурный феномен // Россия в ХХ в. Историки мира спорят. М., 1994.

3. Октябрь 1917 г.: величайшее событие века или социальная катастрофа? М., 1991.

4. Рабинович А. Большевики приходят к власти. М., 1989.

5. Степун Ф. Бывшее и несбывшееся. М., 1991.

6. Суханов Н.Н. Записки о революции. Т. 1–3. М., 1991–1992.

Россия в 1918–1920 гг.: Гражданская война Полные драматизма события Гражданской войны вызывают и по сей день неоднозначные суждения и оценки исследователей. Среди дискуссионных проблем, обсуждаемых историками, вопросы о хронологических рамках Гражданской войны, ее причинах и виновниках, красном и белом терроре, роли интервенции, причинах поражения антибольшевистского движения.

Формальный лишь на первый взгляд вопрос о периодизации гражданской войны имеет принципиальное значение для понимания ее сути.

Ряд исследователей полагает, что Гражданская война, начавшаяся массовыми поджогами помещичьих усадеб, самочинными захватами земли крестьянами, расправами над неугодными офицерами и владельцами заводов зимой-летом 1917 г., завершилась в 1922 г., когда были погашены последние очаги вооруженного противоборства. В основе подобных суждений – понимание войны как затяжного массового и глубинного конфликта, способы разрешения которого имеют свою динамику и не всегда связаны с широкомасштабным вооруженным противостоянием сторон. Другие убеждены, что гражданская война началась в октябре 1917 г. и причины ее напрямую связаны с насильственным свержением Временного правительства, утверждением большевистской диктатуры и установлением советской власти. Тем самым исключительно большевики определяются главными и единственными виновниками кровавых событий. При этом игнорируется массовая поддержка большевистских лозунгов населением, а со сторонников «белых» снимается всякая ответственность за предшествовавшую революции антинародную политику, толкавшую Россию к кровавой развязке. Высказываются и другие точки зрения. Однако все без исключения историки согласны с утверждением, что война в полном смысле этого слова, когда главным занятием значительной части населения страны является участие в военных действиях, причем в рядах противоборствующих регулярных армий, продолжалась с середины 1918 г. по конец 1920 г.

Противостояние различных социальных сил в обществе к весне-лету 1918 г. достигло крайнего предела. Предотвратить кровавую войну могло бы образование «однородного социалистического правительства», объединившего представителей различных политических партий, программные установки которых были нацелены на социалистическую перспективу и предполагали проведение широких и последовательных демократических преобразований в обществе. Однако из-за острых разногласий по самым коренным вопросам о путях, методах и темпах дальнейших преобразований, дополненных взаимными личными амбициями, компромисс даже между близкими по духу левыми эсерами, меньшевиками-интернационалистами и большевиками оказался недолговечным. Как свидетельствуют мемуары меньшевиков, их лидер Ю.

Мартов «понимал умом» необходимость соглашения с «умеренными элементами большевизма», но «моралист в нем одерживал верх над интеллектуальными выводами». Столь же призрачной оказалась демократическая перспектива, связанная с Учредительным собранием, которое в реальной обстановке января 1918 г. не сумело составить альтернативу большевистскому курсу.

Знание настроений масс, умелый подбор лозунгов, крайний радикализм собственной программы помогли большевикам оказаться на гребне мощной волны народной ненависти против многовековой нищеты и бесправия, усугубленных тяготами Первой мировой войны. Поэтому причины Гражданской войны следует искать, очевидно, не во взятии власти Советами и ее узурпации большевиками, а в беспрецедентном выходе жгучей ненависти той вечно угнетаемой «черно-серой гущи», которая, по словам монархиста В. Шульгина, имела одно «гнуснодьявольски-злобное лицо», которая в силу своего участия в военных действиях потеряла ощущение ценности человеческой жизни и которой нечего было терять, а приобрести хотелось счастливое и безбедное будущее для себя и своих потомков.

Основной костяк противоборствующих сил составили, с одной стороны, большевики, опиравшиеся на рабочих промышленных центров и беднейшие слои сельского и городского населения, с другой – бывшие «имущие» слои общества – городская и сельская буржуазия, большая часть казачества, бывшие военачальники царской армии, поддержанные правительствами иностранных государств. Однако было бы неправомерно сводить это противостояние только к борьбе «красных» и «белых». На стороне и тех, и других в разное время сражались по разным причинам множество людей, разделенных преградами непримиримых убеждений или сложившихся обстоятельств.

Масштабность Гражданской войны определялась прежде всего участием в ней крестьянства, менявшего свою позицию по отношению и к «красным», и к «белым». Политика большевистского правительства по установлению продовольственной диктатуры в отношении крестьян весной-летом 1918 г., действия продовольственных отрядов и комитетов бедноты временно лишили большевиков опоры в крестьянской среде.

Так, даже председатель Высшей военной инспекции Н. Подвойский признавал, что белочехи, свергнувшие власть большевиков на территории от Поволжья до Дальнего Востока, тем самым «сумели снискать к себе большое сочувствие среди крестьянского и мещанского населения». Проводимая большевиками политика расказачивания толкнула в «белый» лагерь большинство жителей казацких станиц, а применение института заложников и «красного» террора лишило большевиков симпатий среди широких слоев революционно настроенной интеллигенции.

Состав противоборствующих сил в целом был неоднороден и подвижен: случалось, что на стороне большевиков сражались бывшие офицеры, представители интеллигенции и даже высших слоев российского общества, а под знаменем белого движения воевали рабочие и крестьяне-бедняки, оказавшиеся на контролируемой белыми территории.

Основным содержанием отечественной истории весны-лета 1918 г. – осени 1920 г. стали военные действия между регулярными частями Красной Армии и «белой» гвардией. Историки выделяют четыре основных этапа гражданской войны: 1) лето-осень 1918 г. (антибольшевистское выступление чехословацкого корпуса, захват интервентами северных и дальневосточных территорий, Средней Азии, Баку, оккупация германскими войсками Прибалтики, Украины, Белоруссии, Донской области, Крыма и Грузии); 2) осень 1918 – весна 1919 г. (наступление интервентов на южном направлении при поддержке войск А. Деникина и П. Краснова); 3) весна 1919 – весна 1920 г. (ожесточенные бои Красной Армии с военными формированиями А. Колчака на востоке, А. Деникина – на юге, войсками Польши – на западе, при наступлении Н. Юденича на Петроград и поддержке «белых» внешней контрреволюцией); 4) весна-осень 1920 г. (советско-польская война, сражения Красной Армии в Крыму с войсками П. Врангеля).

Ядром вооруженных сил «белого» движения стали Донская, Кубанская и Добровольческая армии, которые к лету 1919 г. насчитывали соответственно около 50 тыс., 20 тыс. и свыше 50 тыс. чел. Наиболее многочисленной явилась армия А. Колчака – около 400 тыс. чел. Основной контингент этих формирований составляли офицеры бывшей царской армии, зажиточное казачество, представители городской и сельской буржуазии. Широко применялись для пополнения «белых» армий и принудительные массовые мобилизации местного населения. Во главе «белых» армий стояли крупные военачальники, цвет российского офицерства, имевшие многолетний опыт службы в царской армии: бывший Верховный главнокомандующий русской армией Л.Г. Корнилов, бывший начальник штаба Верховного главнокомандующего императора Николая II М.В. Алексеев, бывший главнокомандующий Юго-Западным фронтом А.И. Деникин, бывший командующий Черноморским флотом А.В. Колчак.

Всего на российской территории в разное время существовало 18 небольшевистских правительств, весьма отличавшихся друг от друга по своим программным установкам. «Левый» фланг антибольшевистских сил занимала существовавшая с мая по ноябрь 1918 г. так называемая демократическая контрреволюция, объединявшая в своих рядах сторонников меньшевистско-эсеровского пути обновления России без большевистского радикализма и без насилия над крестьянством. Идеологам умеренных социалистических партий большевики казались не менее опасной силой, чем приверженцы старого строя. Будущее, считали они, принадлежит «демократии и социализму», а большевизм – «вульгарная пародия» марксизма, которая наносит социализму не менее тяжелый вред, чем открытая реакция. Типичным представителем сил «демократической контрреволюции» являлся самарский Комуч – комитет членов Учредительного собрания, состоявший в основном из эсеров – депутатов Учредительного собрания и считавший себя его законным преемником. В области социальной политики Комуч придерживался незыблемости законов Всероссийского Учредительного собрания об уничтожении частной собственности на землю, об охране труда и прав рабочих, запрещении локаутов, свободе коалиций и т.п. У комитета отношения с крестьянством складывались лучше, чем у большевиков. Им были отменены твердые цены на хлеб и введен государственно-торговый регулятор: основная масса продовольствия поступала через кооперативы и продовольственную управу. Впоследствии Красная Армия обнаружила на самарском элеваторе несколько сот тысяч пудов хлеба, закупленных по цене 30 руб. за пуд, тогда как большевики тратили на сбор хлеба до 600 руб. за пуд, включая стоимость содержания всех конфискационных органов. Однако после объединения с другими, более консервативными, политическими группами, комитетами, министерствами Сибири, Урала, Севера Комуч начал терять одну за другой свои демократические программные позиции и, в конечном счете, как и другие представители сил «демократической контрреволюции», признал единоличную диктатуру А. Колчака.

Несмотря на различия в понимании предназначения «белого» движения, его содержания и конкретных программ деятельности, все его руководители сходились в главном: основную свою цель «белые» видели в борьбе с большевиками до полного уничтожения большевистской власти и физического истребления самих большевиков. В период достижения этой цели предполагалось установить жесткую военную диктатуру, действуя по принципу: «сначала успокоение, затем реформы». В этом проявилась еще одна характерная черта белого движения – «непредрешенчество», когда вожди не «предрешали», т.е. не провозглашали заранее и не навязывали народу свою позицию по ключевым вопросам о будущей форме государственности России и ее социальноэкономическом строе. По словам А.И. Деникина, «непредрешенчество»

давало возможность различным силам, участвовавшим в белом движении, «сохранять плохой мир и идти одной дорогой, хотя и вперебой, подозрительно оглядываясь друг на друга, враждуя и тая в сердце: одни – республику, другие – монархию; одни – Учредительное собрание, другие – Земский собор, третьи – «законопреемственность». Большинство же «белых» правительств выступали за свободную неделимую Россию, созыв Учредительного собрания, восстановление антигерманского фронта для ликвидации Брестского мира, доведение совместно с союзниками борьбы с прусским милитаризмом до победного конца.

Осознавая, что в конечном счете победа или поражение в борьбе с большевизмом будет зависеть от того, на чьей стороне выступит крестьянская масса, «белые» правительства особое внимание в своей внутренней политике на контролируемых территориях уделяли аграрному вопросу. Однако главный для крестьян вопрос – о земле – был уже радикальным образом решен большевиками. «Белые» правительства либо могли признать это как свершившийся факт, либо повернуть вспять, что в конце концов и было сделано. Так, весной 1919 г. правительство А. Колчака издало Декларацию по земельному вопросу, в которой объявлялось о праве крестьян, обработавших полученные по Декрету о земле наделы, снять с них урожай. Давая в дальнейшем ряд обещаний о наделении землей безземельных и малоземельных крестьян, правительство заявляло, что «в окончательном виде вековой земельный вопрос будет решен национальным собранием». Подобная программа решения земельного вопроса равнодушно была воспринята крестьянской массой, поскольку чрезвычайно напоминала политику «топтания на месте», проводимую еще Временным правительством. Правительство юга России, возглавляемое генералом А. Деникиным, в еще меньшей степени могло удовлетворить крестьянство своей земельной политикой, потребовав предоставить помещикам – бывшим владельцам захваченных крестьянами земель – треть всего урожая. Генерал П.Н. Врангель, стремившийся учесть печальный опыт социально-экономической политики А.И. Деникина и А.В. Колчака, издал в мае 1920 г. «Закон о земле», по которому за прежними владельцами сохранялось до 600 десятин, а превышавшая эту норму земля могла отойти крестьянам, но за выкуп и с обретением права собственности через 25 лет. Другой земельной политики сложно было ожидать от «белых» правительств в силу их социально-классовой природы.

В отношении рабочего класса политика «белых» в теории не шла дальше туманных обещаний, а на практике выражалась в репрессиях:

разгроме рабочих организаций, подавлении профсоюзного движения.

Контрреволюционные правительства существовали преимущественно на окраинах бывшей Российской империи, поэтому пытались использовать в своих интересах национальный фактор. Однако национальную мелкую буржуазию и городскую интеллигенцию, первоначально их поддержавших, оттолкнул лозунг «единой и неделимой России».

Разгром большевизма требовал создания сильной, боеспособной армии. Ограниченные возможности «белых» в содержании и боевом оснащении собственной армии сделали неизбежным их обращение за помощью к правительствам иностранных государств, что в свою очередь обусловило корректировку собственных программ и действий в угоду представителей других стран. В январе 1919 г. Верховный правитель России А.В. Колчак подписал соглашение, обязывавшее «высшее русское командование согласовывать ведение операций с общими директивами, сообщаемыми генералом Жаненом», представителем высшего международного командования, который, кроме того, получил право «производить общий контроль как на фронте, так и в тылу».

Постепенно власть «белых» эволюционировала в разных вариантах в сторону генеральских диктатур, опиравшихся на зарубежную помощь.

Основными побудительными мотивами оказания помощи силам российской контрреволюции со стороны правительств иностранных государств явились: желание использовать потенциал ослабленной России в собственных целях, в том числе странами Антанты для возобновления военных действий против Германии; надежды на уплату долгов в случае установления в России буржуазной власти; небезосновательные опасения на распространение «большевистской заразы» на собственные территории. К весне 1919 г. – моменту наибольшего сосредоточения сил интервентов на территории бывшей Российской империи, когда У. Черчилль объявил о «походе 14 держав» против Советов – на Северном фронте действовало до 50 тыс. чел. смешанных иностранных войск, на Южном фронте, северном побережье Черного моря и в Бессарабии находилось около трех дивизий франко-румынских войск; на Востоке и в Сибири действовали три японские пехотные дивизии, около 7 тыс.

американских и несколько меньше английских солдат, 40-тысячный чехословацкий корпус, Закавказье оккупировали небольшие отряды английских войск. Граничившие с Советской Россией Финляндия, Эстония, Латвия, Литва, Польша также включились в военные действия против Красной Армии.

В первые месяцы военных сражений антибольшевистские силы превосходили Красную Армию по своему кадровому составу, общей численности и количеству боевой техники. Однако переход в мае 1918 г. от добровольного принципа комплектования Красной Армии к обязательной воинской повинности привел к быстрому росту вооруженных сил Советской республики: с 200 тыс. чел. пехоты и 10–12 тыс. сабель летом 1918 г. до 1 млн чел. к концу 1918 г. К концу же 1920 г. на военном снабжении Советской республики числилось 5,3 млн чел. Комплектование кадрового состава Красной Армии осуществлялось как через систему всеобщего военного обучения, так и путем привлечения к службе бывших офицеров старой армии. Из 250-тысячного офицерского корпуса царской армии 8 тыс. офицеров и генералов перешли на службу в Красную Армию в период ее комплектования по добровольному принципу, 48409 бывших офицеров были призваны по мобилизации. Из 1,5тысячного корпуса офицеров Генерального штаба царской армии бывших офицеров находились в составе Генерального штаба РККА.

Среди них такие выдающиеся военачальники, как Н.Е. Какурин, С.С. Каменев, М.Н. Тухачевский, И.П. Уборевич, Б.М. Шапошников и др. Создавались и новые командные кадры – военачальниками стали профессиональные революционеры М.В. Фрунзе и К.Е. Ворошилов, партизанские командиры С.М. Буденный и В.И. Чапаев.

Функции управления всеми вооруженными силами были возложены на образованный в сентябре 1918 г. Революционный Военный Совет (РВС) Республики под председательством Л. Троцкого. Молниеносно перемещавшийся на своем бронепоезде по фронтам, Л. Троцкий своей железной хваткой и властной жесткостью добивался безоговорочной дисциплины в войсках, а своей энергией и преданностью революционным идеалам буквально заряжал красноармейцев уверенностью в будущей победе. Главнокомандующим Вооруженными Силами был назначен И. Вацетис, а затем С. Каменев. В РВС в разное время входили также Э. Склянский, А. Рыков, С. Гусев, И. Смилга, Ф. Раскольников, К. Мехоношин и др. В ноябре 1918 г. в целях объединения и мобилизации всех имевшихся человеческих и материальных ресурсов для победы над противником был создан Совет Рабочей и Крестьянской обороны во главе с председателем Совнаркома В.И. Лениным.

Эти две огромные противоборствующие силы – военные подразделения Красной Армии и «белые» войска, полные взаимной ненависти, в течение более чем двух лет вели ожесточенные военные действия. По словам М. Горького, «война обнажила зверские инстинкты», сопровождалась безудержным насилием и террором. «Белый» террор особенно широкий размах принял на Дону, Кубани, в Поволжье, Оренбургской губернии, в Сибири – там, где была большая прослойка кулаков, зажиточного казачества, где скопилось немало боевых офицеров. В казачьих областях были убиты сотни и тысячи «иногородних» крестьян, в деревнях – коммунисты и советские работники, рабочие-продотрядники. На контролируемую Красной Армией территорию для устрашения сторонников советской власти «белые» направляли «баржи смерти» и «вагоны смерти» – баржи и железнодорожные вагоны, заполненные изуродованными трупами красноармейцев и сочувствующих им. По далеко неполным данным народного комиссариата внутренних дел РСФСР, за июньдекабрь 1918 г. только на территории 13 губерний белогвардейцы расстреляли 22780 чел., в деревнях погибло 4,5 тыс. продотрядников.

С не меньшей жестокостью проводился и «красный» террор, направленный не только против активных контрреволюционеров, но зачастую и против «бывших» классов в целом. Так, председатель ЧК Восточного фронта Лацис советовал не искать в делах задержанных обвинительных улик: «Восстал ли он против Советов с оружием или на словах. Первым долгом вы должны его спросить, к какому классу он принадлежит, какого он происхождения, какое у него образование и какова его профессия.

Вот эти вопросы и должны разрешить судьбу обвиняемого». В число «обвиняемых» попали и целые казацкие станицы, в которых ЦК РКП(б) считал необходимым «провести массовый террор против богатых казаков, истребив их поголовно». Предусматривалось также полное разоружение казачества и переселение бедняков из других регионов на казачьи земли. Одним из самых безнравственных проявлений «красного» террора явился активно применяемый институт заложников, когда за поступки одних людей приходилось ценой своей собственной жизни расплачиваться другим людям. Так, только в ответ на убийство председателя Петроградской ЧК Урицкого было расстреляно 500 заложников.

Зачастую карательные меры как на территории «белых», так и на территории «красных», выходили из-под контроля командования и превращались в массовые кровавые расправы и погромы. Противоборствующие стороны, таким образом, несут равную долю ответственности за развязанный ими разгул террора.

«Историческим чудом» назвал впоследствии В.И. Ленин победу Красной Армии над внутренней и внешней контрреволюцией. Однако в основе этого «чуда» лежали совершенно реальные внутренние и внешние факторы. К внешним причинам победы Красной Армии, очевидно, следует отнести отсутствие единства и согласованности действий между странами, осуществлявшими интервенцию, а также массовые выступления трудящихся этих стран под лозунгом «Руки прочь от Советской России!». Простые люди всей планеты воспринимали страну Советов как «общую родину социализма», появление которой, по их убеждению, означало начало новой, более справедливой эры мировой истории.

Внутренние причины поражения довольно мощного, опиравшегося на серьезную военную и материальную помощь из-за рубежа антибольшевистского движения определялись прежде всего отсутствием организационного и идейного единства среди его участников. Кроме того, лидеры «белых», будучи талантливыми военными стратегами, оказались весьма слабыми политиками и управленцами. Их программы не соответствовали интересам большинства населения, а бесконечные поборы, мобилизации, реквизиции, порки, сам стиль и методы руководства на контролируемых территориях очень напоминали возращение старых, ненавистных для многих дореволюционных порядков. Широкая крестьянская волна, качнувшаяся в 1918 г. в сторону «белой» власти, испытав на себе все ее «диктаторские» проявления, сделала в последующем свой выбор в пользу большевиков. В крестьянском сознании прочно утвердилось понимание того, что с помощью большевиков они землю получили, а с победой «белых» у них эту землю отнимут. Большинство россиян именно с большевиками связывали реализацию своих стремлений к социальной справедливости, надежду на лучшую долю для себя и своих потомков.

Нравственное неприятие «белых» определялось и «продажностью» в глазах населения «белых» генералов иностранцам. С пренебрежением солдаты армии А. Колчака распевали о своем «верховном правителе», что у него «погон российский, а фасон английский».

Большую роль в достижении победы сыграла и сама Красная Армия, к 1920 г. значительно численно превосходившая противника, талант ряда ее командиров, проявившийся как в проведении боевых операций, так и в использовании временных союзников. Именно такой союз был заключен с Н. Махно на Украине. Приказом Екатеринославского ревкома от 30 декабря 1918 г. Махно был назначен главнокомандующим Советской революционной рабоче-крестьянской армией Екатеринославского района. До июля 1919 г. «батька» объективно действовал в интересах Красной Армии: успешно руководил партизанской войной с немцами и австрийцами, оккупировавшими Украину, громил войска Скоропадского, Петлюры, Деникина, отправил в Петроград «голодающему пролетариату – от батьки Махно» несколько эшелонов хлеба.

К числу факторов, обеспечивающих победу Красной Армии в гражданской войне, следует отнести также и успешную военную и политическую деятельность партии большевиков, которая сумела защитить взятую ею власть. Мобилизовав в Красную Армию часть населения России, Совет рабочей и крестьянской обороны и другие специально созданные большевиками чрезвычайные органы власти сумели подчинить нуждам фронта жизнедеятельность остальной части населения, умело использовать потенциал находившихся на территории Советской России промышленных предприятий. В отличие от «белых», «красные»

сумели даже в сложных условиях непрекращавшихся военных действий обеспечить необходимый порядок на контролируемых ими территориях, выстроить вертикаль управления регионами и обеспечить тем самым единство фронта и тыла, ни на минуту не забывая при этом о массовой пропагандистской работе среди населения. В основе этого приспособления страны к военным условиям лежала особая политика, впоследствии названная политикой «военного коммунизма».

В области промышленного производства политика «военного коммунизма» сводилась к ускоренной массовой национализации промышленности и концентрации управления ею в руках государства. Согласно Декрету Совнаркома от 28 июня 1918 г. о национализации крупных и частично средних промышленных предприятий, к концу 1918 г. было обобществлено 35% от всей численности предприятий. Однако местные совнархозы и Советы по различным причинам (для увеличения выпуска продукции, борьбы с саботажем, предотвращения разбазаривания продукции и спекуляции) явочным порядком принимали решения об экспроприации средних и мелких предприятий без санкции ВСНХ. Декретом Совнаркома от 7 сентября 1920 г. этот процесс был узаконен, а Постановлением ВСНХ от 29 ноября 1920 г. устанавливалась обязательная национализация всех частных предприятий с числом работающих больше 10. В результате реализации этих решений из 91 тыс. промышленных предприятий, в которых применялся наемный труд, 37 тыс. было национализировано.

Полнее всего национализация была проведена на транспорте, в машиностроении, электротехнической, химической, текстильной и бумажной отраслях промышленности. Жесткая система централизации национализированной промышленности обеспечивалась объединением каждой отрасли в отдельный «трест» под эгидой своего «главка», который был подотчетен ВСНХ. Осенью 1918 г. насчитывалось 18 таких главков, в конце 1920 г. – 52. Они определяли задания и планы предприятий, занимались их снабжением, финансированием. Промышленные предприятия фактически были лишены всякой самостоятельности.

Такая централизация управления производством позволила сконцентрировать средства на наиболее крупных и оснащенных оборудованием предприятиях и обеспечить их бесперебойную работу. Государство получило возможность оперативно распоряжаться ограниченными ресурсами сырья, топлива, рабочей силы, сосредотачивая их там, где этого требовали интересы обороны. Существовала даже Чрезвычайная комиссия по заготовке и распределению лаптей – Чекволап, ставшая своеобразным символом «главкизма» как складывавшейся в годы войны системы управления.

Диктаторские права по материально-техническому обеспечению фронта получила Чрезвычайная комиссия по снабжению армии – Чусоснабарм. Чрезвычайный уполномоченный этой комиссии председатель ВСНХ А.И. Рыков был наделен правами использования любого аппарата, смещения и ареста должностных лиц, реорганизации и переподчинения учреждений, изъятия и реквизиции товаров со складов и у населения под предлогом «военной спешности». В его подчинение были переданы все заводы, работавшие на оборону.

Характерной приметой времени стала милитаризация труда: привлечение населения, независимо от постоянной работы, к разовому или периодическому выполнению различных трудовых повинностей (заготовка дров, рытье окопов и т.п.); использование частей Красной Армии в качестве трудовых армий; насильственное привлечение к общественно-полезному труду так называемых нетрудовых элементов. В апреле 1919 г. появились и новые источники рабочей силы – исправительнотрудовые и концентрационные лагеря, заключенные которых направлялись на работы «по запросам советских учреждений».

Необходимость снабжения Красной Армии и населения городов продовольствием вызвала введение жесткой продовольственной диктатуры в отношении крестьянства. В первые месяцы активного ведения военных действий конфискации хлеба осуществлялись силами комитетов бедноты и продовольственных отрядов. Состав «бедноты», организованной в комитеты, был крайне пестрым. Зачастую в них попадали пришлые элементы из потребляющих губерний, рабочие, спешившие покинуть голодающие города. В задачи комбедов входило не только вести наступление на зажиточные элементы деревни, но и выискивать хлеб, доносить на того, кто его прятал, независимо от того, кулак он или нет. В результате зачастую весь хлеб изымался и у середняков. Подобным же образом строилась деятельность и продовольственных отрядов.

Поэтому, вопреки сложившемуся мнению, разверстка, введенная с января 1919 г., явилась не ужесточением продовольственной диктатуры, а ее формальным ослаблением. Она предполагала полную определенность государственных требований, тем самым пресекая самодеятельные поборы местных органов. Однако и продразверстка ложилась тяжелым бременем на крестьянское хозяйство: изымалось все произведенное, за исключением «потребительской нормы» и «воспроизводственного фонда». Отказавшихся сдавать хлеб считали кулаками, к которым применялись суровые меры вплоть до расстрела.

Осуществление жесткой продовольственной диктатуры и сверхцентрализация промышленного производства обусловили дальнейшую натурализацию хозяйственных отношений. По декретам от 2 апреля и 21 ноября 1918 г. торговля продуктами питания, а фактически и всеми товарами широкого потребления, стала государственной монополией.

Частные торговые оптовые склады, торговые фирмы, частная розничная торговля подлежали национализации, заменялись планомерным, организованным в общегосударственном масштабе распределением продуктов. Товарообменные операции должна была осуществлять кооперация под контролем ВСНХ и наркомата продовольствия. Все граждане приписывались к определенным кооперативным лавкам, где должны были получать продукты питания по твердым низким государственным расценкам, согласно принадлежности к одной из категорий. Рабочие тяжелого физического труда имели абсолютный приоритет над другими категориями граждан: их паек был в четыре раза больше, чем у отнесенных к третьей категории представителей бывшей буржуазии. «Натуральная» часть заработной платы рабочих в 1918 г. составляла около 50%, а в 1919 г. – около 80% всей причитавшейся суммы. В конце – начале 1921 г. для работавших и нетрудоспособных была отменена даже символическая плата за предоставляемые государством по карточкам продукты питания, а также за производственную одежду и обувь. В январе 1920 г. было решено создать «бесплатные общественные» столовые для обслуживания рабочих и служащих Москвы и Петрограда. Становятся бесплатными также почта, телеграф, телефон, водопровод, канализация, электричество, жилые помещения, топливо, проезд в транспорте и т.п.

Внедрение в повседневную жизнь псевдокоммунистических порядков сопровождалось соответствующей идеологической обработкой и массовой пропагандой азов коммунизма. Для этой политической работы большевики мобилизовали целую армию работников культуры, призванных через художественные образы внедрять в массовое сознание идеалы революционного романтизма, проповедовать ненависть к «буржуям», «попам», «генералам», беззаветную преданность делу революции, необходимость жертвенности во имя светлого завтра. Внедряются в общественное сознание идеи бесплатного, коллективного, сознательного труда: широкое распространение получают так называемые коммунистические субботники – бесплатная работа по заготовке топлива, расчистке железнодорожных путей, благоустройству городов и поселков, прочно вошедшая в последующем в советскую повседневность.

Осуществленные в Советском государстве весной-летом 1918 – марте 1921 гг. чрезвычайные меры регулирования экономики по форме напоминали комплекс мер любой из воюющих стран, прежде всего Германии, но отличались от них по содержанию. Насаждение «товарищеских» форм землепользования взамен единоличных, продолжавшаяся после ликвидации непосредственной военной опасности сплошная национализация средних и мелких промышленных предприятий, натурализация хозяйственных отношений, проекты замены денег «тредами», идеологическая окраска этих чрезвычайных мер свидетельствуют, что политика «военного коммунизма» стала результатом как созданных многолетними военными действиями чрезвычайных обстоятельств, так и реализацией большевиками на практике некоторых постулатов марксистской доктрины. «Военный коммунизм», рожденный войной и разрухой, стихией национализации, стал первым широкомасштабным коммунистическим экспериментом.

Россия вышла из кровавых сражений Гражданской войны истерзанной и ожесточенной. Общие материальные потери, по самым заниженным подсчетам, превысили 50 млрд золотых рублей. Почти полностью было нарушено транспортное сообщение, оскудело крестьянское хозяйство, колоссально выросли диспропорции между развивавшимися оборонными и остальными отраслями промышленности, разрушенными и погрязшими в рутине. Промышленное производство упало до 4–20% от уровня 1913 г., вдвое сократилось сельскохозяйственное производство.

В боях, от голода, болезней, «белого» и «красного» террора погибло млн чел., а с учетом резкого спада рождаемости страна потеряла к 1923 г., по сравнению с 1917 г., 23 млн человеческих жизней. Около 2 млн чел. – почти вся политическая, финансово-промышленная, в меньшей степени научно-художественная элита дореволюционной России – вынуждены были эмигрировать.

Жертвы войны исчислялись не только и не столько количеством погибших «белых» и «красных» российских граждан, сколько коренной ломкой массовой психологии оставшихся в живых. Преобладавший в прошлом тип труженика в большинстве своем сменился типом грубого воина или чванливого бюрократа. Из кровавого месива Гражданской войны вышло целое поколение будущих сталинских «винтиков» государственной машины. Долгое участие в военных действиях сделало для них беспрекословное подчинение приказу образом жизни, а человеческую смерть – привычкой.

Победа в Гражданской войне, последовавшая за Октябрьской революцией, породила особую психологию – «психологию победителей», основанную на «забегании вперед» и жажде стремительных темпов революционных преобразований.

Начиная с весны 1918 г. произошел и фактический отказ от советской организации государственного управления, начался интенсивный процесс создания эффективного централизованного аппарата власти по партийным каналам. Губернские и уездные партийные комитеты стали определять состав исполкомов, издавать распоряжения, обязательные для местных Советов. Зачастую партийные организации распускали беспартийные исполкомы и комбеды, требовали выбирать в новый состав только бедняков и большевиков. Так, 12 февраля 1919 г. ЦК РКП(б) в письме Козмодемьянскому уездному комитету РКП(б) писал:

«В отчете о партийной работе вашего комитета партии говорится, что в декабре от имени комитета было издано постановление: "Всем советским служащим под угрозой увольнения без расчета записаться в партию"». В ряде мест партаппарат заменил Советы, выполнял административные функции, занимался хозяйственной деятельностью, сборами налогов, контрибуций. В Тамбовской губернии, например, съезд партии в сентябре 1918 г. принял решение: «Обнародовать в пределах Тамбовской губернии верховную диктатуру РКП(б) и комбедов и ходатайствовать перед ВЦИК об объявлении верховной диктатуры РКП(б) по всей территории РСФСР».

Осуждая эти явления, ЦК большевистской партии в то же время сам толкал местные партийные организации на этот путь. В партийных документах того времени все чаще встречались формулировки: «правящая партия», «Российская Коммунистическая партия, стоящая у власти и держащая в своих руках весь советский аппарат» и т.п. Членство в большевистской партии и в еще большей степени – принадлежность к ее номенклатуре становились гарантией дальнейшего безбедного существования, что обусловливало приток в РКП(б) разного рода дельцов. К началу 1920 г. «партия рабочего класса» насчитывала в своих рядах тыс. чел., среди которых лишь приблизительно 180 тыс. были рабочими.

Таким образом, еще одним печальным для всей последующей истории следствием событий этого периода отечественной истории явилось становление будущего господствующего класса советского общества – партийной номенклатуры. Победа Красной Армии в Гражданской войне явилась определенным гарантом сохранения власти партийной номенклатуры и движения России по пути, этой властью определяемому.

Гражданская война в России: перекресток мнений. М., 1994.

Деникин А.И. Очерки русской смуты. М., 1991.

Какурин Н.Е. Как сражалась революция : в 2 т. 2-е изд. М., 1990.

Махутина И.В. Польско-советская война. М., 1994.

Мельгунов С.П. Красный террор в России. 1917–1924 гг. М., 1990.

Павлюченков С.А. Военный коммунизм в России. Власть и массы. М., 1997.

Цветков В.Ж. Белое движение в России. 1917–1922 годы // Вопросы истории. 2000. №7.

Многовариантность 1920-х гг., отличия новой экономической политики как от недавнего «военно-коммунистического» прошлого, так и от будущей советской действительности позволяют говорить о целой эпохе нэпа в российской истории. Неослабевающий интерес исследователей к этому периоду определяется наличием имевшихся в нэповских реалиях альтернатив развития, необходимостью анализа опыта функционирования экономики смешанного типа, которая в иных исторических условиях продолжает и поныне существовать во многих странах мира.

В современной историографии присутствует широкий спектр оценок нэпа – от восторженных до негативных. Одни рисуют нэп радужными красками, называют «золотым веком» советской истории и пытаются найти в нем готовые ответы на вопросы современности. Другие, причем сторонники как либерализма, так и коммунизма, видят лишь противоречия и кризисы нэпа, считают его по разным причинам весьма неудачным экономическим экспериментом. Обсуждаются и вопросы о самой сущности нэпа: была ли эта политика результатом реализации хорошо продуманной программы мер или складывалась спонтанно как реакция на кризисные процессы; стал ли нэп действительно новой политикой или означал лишь возрождение старых порядков? Задачей дальнейшего изучения нэпа является его разносторонний анализ и концептуальное осмысление.

Переход к новым методам управления экономикой состоялся на фоне широкомасштабного системного социально-экономического и политического кризиса. В конце 1920 г., несмотря на то, что военные действия на территории бывшей Российской империи приобрели преимущественно локальный характер, в относительно мирных условиях продолжала развиваться система мер «военного коммунизма»: усугублялась централизация и огосударствление экономики, натурализация хозяйственных отношений, продовольственная диктатура в отношении крестьянства. Пользующиеся бесплатными пайками, жильем и транспортом рабочие чувствовали себя, однако, гораздо дальше от коммунистического будущего, чем до революции. По подсчетам работника Госплана 20-х гг. С. Струмилина, реальная заработная плата рабочего к 1922 г. составляла 30% средней зарплаты рабочего в 1913 г. Квалифицированные рабочие теряли всякий интерес к труду: работай – не работай, денег не получишь, главное – принадлежность к определенной категории и в соответствии с ней – паек. Низкий жизненный уровень обусловил массовое бегство рабочих в деревню, где легче и сытнее можно было прожить. Оставшиеся же у станков из-за постоянной нехватки самого необходимо испытывали настроения разочарования, уныния, апатии. Наметилась чрезвычайно опасная для большевистского руководства тенденция размывания, деклассирования пролетариата, который, как известно, составлял главную опору большевистской власти. Общая численность рабочих к концу 1920 г. составила меньше половины довоенной. В то же время стремительно росло число государственных структур и занятых в них работников. Если в 1913 г. на одного служащего приходилось 15 рабочих, то в 1920 г. – всего 7.

В промышленности сырьевой, топливный и транспортный кризисы дополняли и усугубляли друг друга. К концу 1920 г. общий объем промышленного производства составил лишь 10–12% к уровню 1913 г. Изза отсутствия топлива и сырья простаивало большинство заводов, да и на тех, которые вроде бы оставались в строю, жизнь едва теплилась.

Многие железнодорожные пути были разрушены. Паровозы стояли на запасных путях и ржавели. Вагоны и составы пришли в негодность.

Редкие поезда останавливались на полпути, и кочегары отправлялись в лес за дровами для паровозов. В городах жгли деревянные тротуары, а потом принялись за ветхие дома, которых только в Москве было сожжено более 7 тыс. Практически не работали почта и связь.

Миллионы людей кочевали по стране и промышляли кто чем может:

от «мешочничества» и «кустарничества» до воровства и прямых грабежей. Несмотря на усилия ЧК и милиции преступный мир буквально терроризировал население. Морально-нравственные устои в обществе оказались полностью размытыми. Распад семей, массовая гибель людей, нищета вызвали небывалое распространение детской беспризорности. К 1922 г. насчитывалось 7 млн детей, обитавших на улицах, что вело к еще большему росту преступности.

Единственным местом в городах, где можно было достать хоть какую-нибудь пищу, стали «черные» рынки. Подобно Сухаревской площади в Москве, где толпились подпольные торговцы и их клиенты, в каждом городе стихийно возникали такого же рода нелегальные «сухаревки», на которых предметы первой необходимости продавались по ценам, в 40–50 раз превышавшим установленные правительством. Время от времени милиция проводила рейды по этим базарам, но в конце концов вынуждена была смириться с ними как с неизбежностью.

Государственная политика в отношении крестьянского хозяйства продолжала носить конфискационный характер. Ответом на нее стали сокращение крестьянских посевов до потребительских размеров, а также охватившие Сибирь, Саратовскую, Тамбовскую и другие губернии крестьянские восстания. Главной причиной одного из самых крупных антибольшевистских крестьянских выступлений – «антоновщины»

участник его подавления прямо назвал деятельность «военнонаезднических банд», в которые к тому времени превратились забиравшие у крестьян хлеб продотряды. Массовое антибольшевистское крестьянское движение было поддержано рабочими и солдатами. В начале 1921 г. забастовки охватили Москву и Петроград. Конференция рабочих-металлистов Москвы и Московской области потребовала положить конец реквизициям в деревне. 10 марта десятитысячное собрание Путиловского завода по инициативе «левых» эсеров при 22 против и 4 воздержавшихся приняло резолюцию, в которой большевики обвинялись в измене заветам Октябрьской революции, в установлении самодержавия ЦК партии, правящей с помощью террора. Восстание гарнизона крепости Кронштадт и экипажей некоторых кораблей Балтийского флота явилось продолжением волнений и забастовок, охвативших петроградские заводы.

Угроза потери большевиками власти исходила от той народной волны, на гребне которой они пришли к власти в Октябре 1917 г. Теперь этот широкий революционный порыв, во многом стихийный и неуправляемый, направлен был против них. Многочисленные корреспонденты с мест сообщали в то время в ЦК большевистской партии, что обстановка поразительно похожа на ситуацию весны 1918 г., перед началом Гражданской войны.

В этих условиях и входит в жизнь новая экономическая политика, суть которой В.И. Ленин определил так: «максимальный подъем производительных сил и улучшение положения рабочих и крестьян». Для большевиков новая экономическая политика стала способом удержания и укрепления монопольной власти партии в условиях «задержки» мировой революции и преимущественно мелкотоварной экономики страны.

Впоследствии слово «нэп» стало синонимом гибкости и умеренности в осуществлении коммунистической партией своей доктрины строительства социализма. Под нэпом понимают также антикризисную систему мер, где решение задач экономического роста осуществлялось не только командно-административными, но и «рыночными» методами. С этим термином отождествляется и сама реальная многоукладная экономика 20-х гг. с присущими ей особенностями.

Переход к новой экономической политике был совершен большевиками, с одной стороны, резко, как бы прыжком от пропасти, с другой – можно говорить о том, что идеи нэпа витали в воздухе довольно давно.

В 1918–1920 гг. их высказывали лидеры меньшевиков и эсеров, отдельные представители большевистской партии – Ю. Ларин, Л. Троцкий.

В частности, ЦК партии эсеров еще в апреле 1919 г. направил на места декларацию с предложениями локализации капитализма в сферах экономики, где «он проявляет в наибольшей степени свои творческие, и в наименьшей – разрушительные способности». Предполагалось также развитие крестьянского хозяйства на уравнительных началах, постепенное его обобществление снизу. Близкой по содержанию, но более конкретной была программа меньшевиков под характерным названием «Что делать?», принятая летом 1919 г. Она предусматривала замену продовольственной диктатуры закупкой государством хлеба у крестьян по договорным ценам, допущение частного капитала, полный отказ от национализации мелкой промышленности. Как эсеры, так и меньшевики предполагали введение всеобщего избирательного права и равные политические свободы для всех слоев российского населения. В Смоленской и в ряде других губерний летом-осенью 1920 г. был осуществлен «мини-нэп»: крестьянам заблаговременно сообщалось количество продовольствия, подлежащее сдаче государству, остальное объявлялось их собственностью. В результате хлебозаготовительная компания проводилась организованно и успешно, а в информационной сводке ВЧК по Смоленской губернии было зафиксировано, что «отношение крестьянства к Советской власти за последнее время заметно улучшилось, причиной чего является изменение продовольственной политики».

Однако понадобился общественно-политический кризис весны 1921 г., угроза потери власти, чтобы большевистское руководство осознало неизбежность крутого поворота в своей политике, пошло на отказ от полюбившихся быстрых «военно-коммунистических» методов строительства нового общества.

Вопрос о замене разверстки продовольственным налогом рассматривался на седьмой день работы X съезда РКП(б) и был внесен в повестку дня, в отличие от других вопросов, уже в ходе работы съезда. По этому вопросу был заслушан доклад В.И. Ленина и содоклад А. Цюрупы. Задача докладчиков была не из простых: убедить делегатов съезда в необходимости принятия того метода возрождения сельского хозяйства, который всего три месяца назад, на VIII съезде Советов, был отвергнут Лениным в самой категорической форме: «в стране мелкого крестьянства наша главная и основная задача – суметь перейти к государственному принуждению, чтобы крестьянское хозяйство поднять». На Х съезде партии Ленин утверждал обратное: «Нам нужно строить государственную экономику применительно к экономике середняка, которую мы за три года не смогли переделать и еще за десять лет не переделаем». Ленин признал ошибочной сплошную национализацию промышленности и торговли, а также выступил за замену продразверстки продовольственным налогом с разрешением оставшуюся после его уплаты часть продукции свободно реализовывать.

На самом съезде ленинская резолюция была принята беспрепятственно. Во многом это объяснялось непониманием большинством делегатов съезда о чем, собственно, идет речь. Согласившись с идеей продналога, бывшие участники Гражданской войны никак не могли предположить, что эта мера неизбежно приведет к развитию торговли и частичному возрождению капитализма.

Переход к новой экономической политике совершался при сохранении влияния сложившейся в годы Гражданской войны командноадминистративной системы и «военно-коммунистической» идеологии.

Поэтому сопротивление нэпу было колоссальным даже среди ближайших соратников Ленина. Работавший в те годы редактором газеты «Известия ВЦИК» Ю. Стеклов вспоминал: «"Научитесь торговать" – мне казалось, что я скорее губы себе обрежу, а такого лозунга не выкину. С принятием такой директивы нужно целые главы марксизма от нас отрезать».

Для выработки принципов построения нового хозяйственного механизма было создано две специальных комиссии: ЦК РКП(б) и Совнаркома по продналогу под председательством Л. Каменева и финансовая под представительством Е. Преображенского. Первая готовила постановления правительства по переходу к продовольственному налогу и введению начал новой экономической политики в целом, по реорганизации кооперации. Вторая занималась проблемами приспособления к новым условиям кредитной системы, денежного обращения, бюджетного дела и налогового законодательства.

Помимо теоретических разработок необходимо было сразу решать и чисто практические вопросы, связанные с переходом к продналогу: если деревня даст городу в форме налога лишь часть необходимого продовольствия, где взять остальную часть? Встала задача формирования фонда промышленных товаров и налаживания товарообмена с крестьянством. Для этого планировалось широкое развитие концессий, привлечение иностранного капитала, использование золотого фонда страны для закупок товаров широкого потребления.

Однако прямой товарообмен продукции сельского хозяйства на промышленные товары через аппарат Наркомпрода и кооперацию не получился. Он вылился в свободную куплю-продажу. Во многом это произошло из-за провала концессионной политики, недостатка промышленных товаров, продовольственного кризиса, разразившегося в силу того, что при посевах крестьяне еще не учли возможностей нэпа, а также в силу катастрофической засухи 1921 г. Засуха охватила плодородные районы Поволжья и Приуралья, часть Северного Кавказа, Украины и Крыма, в результате урожай был полностью уничтожен более чем на 14 млн десятин. Из запланированной цифры в 240 млн пудов продовольственного налога удалось собрать лишь 150 млн пудов, в то время как общие потребности населения составляли 400 млн пудов. В охваченных голодом районах погибло более 3 млн чел., не спасла положение и помощь из-за границы, оказанная американской администрацией, направившей в Россию более 2 млн пудов продовольствия.

К весне 1922 г. последствия голода удалось преодолеть. Новая посевная кампания стала переломным моментом для осуществления принципов нэпа в деревне. Согласно «Основному закону о трудовом землепользовании», принятому ВЦИК в мае 1922 г., и Земельному кодексу 1922 г., одинаково законными признавались артель, община, мир, изолированные владения в виде отрубов и хуторов; разрешалась сдача земли в наем, ограниченное использование наемного труда. Эти меры стимулировали крестьян к расширению посевов, способствовали повышению производительности труда на селе.

Определяющее влияние на развитие сельскохозяйственного производства имели изменения в налоговой политике. Общие размеры продовольственного налога на 1921–1922 гг. были установленные почти в два раза ниже уровня продразверстки. Тем не менее они продолжали давить тяжелым ярмом на крестьянское хозяйство. По подсчетам экономиста А. Вайнштейна, в 1922–1923 гг. налоговое бремя на крестьянина было в полтора-два раза выше, чем до Первой мировой войны. Введение в г. единого сельскохозяйственного налога, его взимание в денежной форме способствовали денатурализации крестьянского хозяйства. «Рыковский» же сельхозналог 1925–1926 гг., значительно уменьшенный по размеру, дал сельским хозяевам мощный стимул к увеличению хозяйства.

К середине 20-х гг. размер посевных площадей достиг в среднем довоенного уровня, приблизился к довоенному и валовой сбор зерна (в 1913 г. – 765 млн ц, в 1925 г. – 724 млн ц), а урожайность зерна с гектара превысила этот показатель 1913 г. (в 1913 г. – 8,1 ц с га, в 1925 г. – 8,3 ц).

Однако крестьянское хозяйство продолжало оставаться в техническом и культурном отношениях крайне отсталым, а труд крестьян – в основном ручным, тяжелым и малопроизводительным. В 1927 г. на каждый крестьянский двор в среднем приходилось 5–6 едоков, из которых 2–3 были работниками, до 12 десятин земли, включая 4–5 га посевов, лошадь и одна-две коровы. Сельхозинвентарь был представлен, как правило, плугом, деревянной бороной, серпами и косами. Жнейки и другие сельскохозяйственные машины имелись в хозяйствах 15% единоличников, а набором сельхозмашин располагали лишь 1–2% крестьянских хозяйств. Помимо себя самого крестьянин мог прокормить лишь еще одного своего соотечественника. Треть крестьянских хозяйств не имела достаточных средств производства: 28,3% дворов хозяйствовали без рабочего скота, 31,6% – без пахотного инвентаря. Бедняцкие хозяйства в большей степени, середняцкие – в меньшей вынуждены были арендовать инвентарь, рабочий скот, сдавать свою землю в аренду, устраивать членов своих семей в качестве работников в другие хозяйства, поскольку для обработки своего собственного участка земли или не было инвентаря и скота вообще, или его не хватало. В целом по оснащенности инвентарем, постройками, наличию рабочего скота среднее крестьянское хозяйство находилось на уровне 60–80% от показателей 1913 г.

Ведущей социальной тенденцией развития деревни в 1920-е гг. явилось осереднячивание, или, точнее, уравнивание крестьянских хозяйств.

Этот процесс стимулировался государством путем освобождения от уплаты налога бедняцких хозяйств и перекладывания его основной тяжести на зажиточную часть деревни, а также оказания разнообразной материальной помощи беднякам. Абсолютное преобладание середняцких хозяйств над другими группами в деревне привело к тому, что из продавца своей продукции деревня стала превращаться в ее потребителя, что отнюдь не являлось достижением с точки зрения прогрессивного экономического развития государства в целом.

К середине 1920-х гг. около трети крестьянских хозяйств были объединены различными видами кооперации: сельскохозяйственной, потребительской, промысловой. Эти хозяйственные объединения выполняли преимущественно снабженческо-сбытовые и кредитные функции.