«ИНСТИТУТ ФИЛОСОФИИ, ПОЛИТОЛОГИИ И РЕЛИГИОВЕДЕНИЯ КОМИТЕТА НАУКИ МИНИСТЕРСТВА ОБРАЗОВАНИЯ И НАУКИ РЕСПУБЛИКИ КАЗАХСТАН ФИЛОСОФИЯ ПОЗНАНИЯ: ВЕК XXI Алматы 2012 2 Философия познания: век ХХI УДК 1/14 ББК 87.2 Ф 55 ...»

Попробуем обобщить и систематизировать основные характеристики трех типов рациональности и исторических типов философствования.

Рубрикация «Классика – неклассика – постнеклассика» содержательно дифференцируется по следующим параметрам.

1. Классика видит мир в качестве целостности, открытой для рационального когнитивного усилия, а продуктом последнего выступает эксплицитно объективированное знание.

В рамках неклассической философии подобная установка подвергается рефлексивному осмыслению и выступает предметом критики:

неклассическая философия конституирует предмет познания как характеризующийся онтологически заданной и имманентной релятивностью.

Постнеклассическая философия предстает в качестве «философии различия». На смену линейному видению процессуальности приходит опыт нелинейного видения мира, что задает принципиально новые парадигмальные установки, а также новые идеалы познания, основанные на отказе от идеи универсальности «законов бытия».

2. Для философии классического типа характерна довольно четкая дифференциация таких проблемных областей, как онтология, гносеология, философская антропология, философия истории и т. д.

В отличие от этого, философия неклассического типа конституирует свою проблематику именно на стыке данных проблемных областей, размывая границы между ними и делая невозможной их жесткое разграничение.

3. Классику характеризует так называемый логоцентризм, предполагающий существование всепроникающего Логоса, который задает бытию рациональные основания и имманентную логику развития.

Представления о Мироздании, основанные на логоцентризме, – не что иное, как метафизика, утверждающая наличие трансцендентных оснований бытия.

Становление неклассического типа философствования сопряжено с сомнением в метафизическом стиле мышления.

Что же касается стиля мышления, характерного для постнеклассического типа философствования, то он характеризуется радикальным отказом от презумпции логоса (логотомия) и в силу этого – от традиционных понятийных структур, таких, как «смысл», «значение», «сущность» и т. п.

4. Классика характеризуется отчетливой оппозицией субъекта и объекта: в философии классического типа эта оппозиция организовывала все пространство философского мышления.

Применительно к неклассическому типу философствования субъект-объектная оппозиция в значительной степени утрачивает свой основополагающий статус, хотя еще не размыкается окончательно.

Для постнеклассического типа философствования характерно не только тотальное разрушение субъект-объектной оппозиции, но и последовательная деструкция ее составляющих, а именно – концептов «объект» и «субъект» («смерть субъекта»).

5. Для классики был характерен своего рода когнитивизм в интерпретации человека: последний понимался как носитель сознания, познающий субъект.

Для философии неклассического типа типичным оказывается расширение трактовки человека посредством введения в аналитику его бытия проблем, связанных с социокультурной и физиологической основами его существования. Эволюция неклассической философии расшатывает традиционное понимание субъекта как носителя чистой когнитивной рациональности: так, фрейдизм указывает на сложные взаимоотношения «Я», «Оно» и «Сверх-Я»; феноменология акцентирует внимание на интенциональности сознания; структурализм переносит центр тяжести с личного субъекта на безличный текст и т. д.

Развитие этого семантического вектора приводит к тому парадигмальному сдвигу в интерпретации субъекта, который обозначается в философии постмодернизма как «смерть субъекта», находящая свою предметную спецификацию в парадигмах «смерти автора», «смерти Бога», «смерти человека» [4].

К этому достаточно устоявшемуся и общепризнанному пониманию хотелось бы добавить следующее.

Философская классика характеризуется развитием гносеологии (теории познания), тогда как более поздние этапы связаны с развитием эпистемологии (теории знания). Это различие на первый взгляд непринципиально, однако оно свидетельствует о действительном проОсновные теоретико-познавательные модели: щании с классическим периодом истории познания. В современном, информационном обществе возникает реальная потребность в исследовании уже не только закономерностей познания, но и в ясном понимании того, как хранить, передавать и трансформировать само знание, получаемое в ходе познавательного процесса.

При этом эпистемология, как подчеркивает, например, Л.А. Микешина, переживает не самые легкие времена. Дальнейшее ее развитие невозможно без взаимодействия с науками, имеющими непосредственное отношение к информационным технологиям, компьютерным и когнитивным наукам. С развитием информационных технологий возникли, как известно, многие новые науки, среди них – и когнитивная наука, в задачи которой входит исследование феномена знания в аспектах его получения, хранения и переработки, а также выяснение, какими типами знания обладает человек, как репрезентировано его личное знание, как он к нему приходит и использует. Отличие традиционной гносеологии от теорий знания, связанных с компьютерной революцией, состоит в том, что первая концентрируется на процедуре, дескрипции, обращаясь к высказываниям и правилам для получения знания, тогда как «компьютерная» теория познания делает центром своего внимания регуляцию, обращается к нормативным предложениям, использует знания для продуцирования правил. Сегодня разрабатывать теорию знания и познавательной деятельности классическими приемами и средствами недостаточно и не всегда возможно, изменяется инструментарий эпистемолога, требования к его профессиональной подготовке [5].

Нельзя не заметить, что деление этапов истории познания на классический, неклассический и постнеклассический, хотя в этом делении зафиксировано немало верного, тем не менее, само не вполне укладывается в классическое понимание логичного и рационального. Казалось бы, оно должно строиться на основе противопоставления классического и неклассического, однако к этому добавляется противопоставление неклассического и постнеклассического. Тем самым мы имеем здесь случай двойного или даже двойственного основания.

Это довольно знаменательный факт. В современной философии, как и в современной культуре вообще, рациональность становится большой проблемой и подвергается большому сомнению и критическому переосмыслению.

Подробный обзор и обстоятельный анализ этой ситуации по материалам трех всемирных философских конгрессов был дан в свое время П.С. Гуревичем. Он показал, что в современной западной филоФилософия познания: век ХХI софии наметилась отчетливая тенденция к расширительному истолкованию понятия рациональности. Рациональность понимается прежде всего как метод познания действительности, который основывается на разуме. Многими учеными она трактуется также как некая структура, имеющая внутренние законы и особенности. Наконец, рациональность отождествляется с определенным принципом, атрибутивным свойством цивилизации. В структуру рациональности все чаще включаются элементы нерационального. Таким образом осуществляется поиск нового типа рациональности.

Попытки переосмыслить сущность данной категории, продолжает П.С. Гуревич, постоянно преображают трактовку множества философских проблем. Вот почему понятийно-терминологическая экспертиза ставит дополнительные вопросы. Какова мера универсальности этой категории? Что представляют собой ее современные аранжировки?

По мнению П.С. Гуревича, рациональное может рассматриваться как универсальная категория, охватывающая чистую логику в классическом или современном мышлении, диалектику и даже некоторые формы мистического опыта. Разумеется, оговаривается автор, этот тезис о едва ли не всеохватном смысле понятия рациональности требует критического рассмотрения, поскольку можно наметить некоторые типологические подходы к раскрытию философского содержания данной категории, в известной мере противостоящие друг другу.

Во-первых, рациональность понимается как метод познания действительности, основанный на разуме. Это центральное значение восходит к латинскому корню ratio (разум).

Рационализация вообще, выступающая в тех или иных формах, является общечеловеческим свойством, присущим различным сторонам человеческой активности. Она, следовательно, реализуется и в философской рефлексии. В частности, можно говорить о философском учении, точнее, о некоем методическом принципе (аксиоматике), согласно которому, разум служит основой бытия (онтологический рационализм), познания (гносеологический рационализм), морали (этический рационализм). В этом смысле рационализм (рациональное) противостоит иррационализму и сенсуализму.

Во-вторых, продолжает П.С. Гуревич, рациональность трактуется многими учеными как некая структура, имеющая внутренние законы и особенности. В этой направленности рассуждений научное мышление утрачивает свою монополию на «рациональность». Вероятно, и разум перестает в данном случае быть определяющей характеристикой рационального. Речь идет уже о специфической упорядоченности, присущей различным формам духовной деятельности, в том числе и не только научной. Эта особая «организованность», «логичность» противостоит уже бесструктурности, хаотичности, принципиальной «невыразимости». К иррационализму при этом может быть отнесен тот духовный опыт, который не поддается упорядоченности и умопостижению.

В-третьих, рациональность отождествляется с определенным принципом, атрибутивным свойством цивилизации. Предполагается, что культурные особенности народов, развивающих в процессе своей жизнедеятельности аналитические или образно-интуитивные начала, способны выработать определенные цивилизационные признаки. В частности, по мнению К. Ясперса, наука, когда она становится логически и методически осознанной, делает европейскую культуру отличной от культуры других народов. Основываясь на данной интерпретации, К. Г. Юнг разделял цивилизации на «рациональные» и «аффективные».

В этом значении многие философы для анализа различных типов цивилизации предлагали такие характеристики, как «динамичность» и «статичность», «экстравертированность» и «интравертированность», «оптимизм» и «фатализм», «рационализм» и «мистицизм».

Сложившееся еще в философской классике возвеличивание разумного, рационального, «эллинского» начала в противовес аффектированности, стихийности и «эмпиричности» иных культур, а также возникшее позднее стереотипное представление о «технической рациональности», якобы органически присущей европейской цивилизации, активно содействовали формированию различных современных сциентистских иллюзий, подчеркивает П. С. Гуревич. Так, на место мифа философы поставили многозначное понятие «логос», в контексте дискуссий последних всемирных конгрессов понимаемое как рацио.

Современные исследования различных форм духовной деятельности людей показали, что монополия науки и научного мышления на рациональность как будто утрачивается. В каждой из форм духовной деятельности обнаруживается своя рациональность, своя «логика», т. е.

объективная упорядоченность, несводимая к какой-то иной, например, к научной. В этом смысле появляется возможность говорить о различных несводимых друг к другу формах «рациональности», присущих мифу, искусству, морали, религии – образованиям, которые раньше рассматривались как внерациональные.

С другой стороны, обнаруживался еще один процесс, чрезвычайно значимый, по мнению П. С. Гуревича, для понимания рациональности.

Дело в том, что идеал рациональности, который в течение нескольких веков питал философскую рефлексию, стал проходить через серьезные испытания. Военные катастрофы, экономические потрясения, постепенное уничтожение земной природы – всё это не могло не подорвать веру многих мыслителей в разум, в логику и упорядоченность мыслительной деятельности.

Рациональное, на взгляд П.С. Гуревича, может вообще осмысливаться как применительно к самой реальности, так и по отношению к теоретическому познанию. Мир сам по себе не рационален и не внерационален. Абсолютизация представления о его всепроникающей рациональности так же несостоятельна, как и убеждение в его фатальной иррациональности. Первая посылка приводит к телеологической картине, к наивно-прогрессистскому тезису о всеохватной упорядоченности мира. Вторая посылка фактически обезоруживает разум в его познании действительности, обнаружении тенденций, присущих самой реальности.

Дискуссии последних трех философских конгрессов свидетельствуют о том, что тип рациональности, выпестованный европейской традицией на базе культа разума и науки, претерпевает модификации.

Разум только тогда рассматривается в качестве фундамента рациональности, когда он дополняется чувственностью, интуитивно-образным прозрением, всей субъективностью человека [6].

К этому последнему замечанию следует добавить лишь то уточнение, что речь должна идти не просто о субъективности или индивидуальных эмоциональных проявлениях, но о всеобщем значении, какое имеют в человеке духовные (духовно-чувственные) феномены.

Возвращаясь к вопросу о типах рациональности, необходимо подчеркнуть: сегодня останавливаться на констатации множества типов рациональности, многозначности рациональности – не выход, не решение проблемы рациональности (ее силы и ограниченности, ее границ применения), т. е. подход именно нерациональный. Само многообразие типов рациональности говорит о том, что с нею сегодня происходят серьезные трансформации. И новые ее типы – свидетельство попыток расширить, видоизменить понимание рациональности. Но вот в чем, по нашему убеждению, загвоздка. Дело в том, что это видоизменение происходит в рамках всё того же ratio. И, следовательно, речь в этом случае может идти лишь о некоторой нюансировке, акцентуации деталей всё той же рациональности.

Споры о рациональности проистекают из недооценки двойственной архитектоники человека. То, что рационально с точки зрения разума, может быть нерационально с точки зрения ценностно-смысловых ориентиров бытия человека, идеалов духовного (нравственно-пракОсновные теоретико-познавательные модели: тического) развития, и наоборот. А в противном случае, т. е. в случае неразличения духа и разума, получается, что рациональность может быть нерациональной, и наоборот. Отсюда и проистекают рассуждения о «новой рациональности» (Г. Башляр), о «новых типах рациональности» и т. п.

Наиболее характерно и отчетливо феномен кризиса рациональности проявляется в таком культурном феномене, как постмодернизм.

Это – общий культурный знаменатель второй половины XX в., период, в основе которого лежит специфическая парадигмальная установка на восприятие мира в качестве хаоса – «постмодернистская чувствительность». Хаос, энтропия выступает как метафизический, философский код культурной парадигмы постмодернизма.

Зарождение постмодерна проходило в 60-70-е гг. ХХ в., оно связано и логически вытекает из процессов эпохи модерна как реакция на кризис ее идей, а также на так называемую смерть супероснований:

Бога (Ф. Ницше), автора (Р. Барт), человека (гуманитарности). Причем состояние утраты ценностных ориентиров воспринимается теоретиками постмодернизма позитивно. «Вечные ценности», по их мнению, суть тоталитарные и параноидальные идефиксы, которые препятствуют творческой реализации. Истинный идеал постмодернистов – это хаос, именуемый Ж. Делезом «хаосмосом», состоянием «нескованных возможностей».

В постмодернистской парадигме философская мысль оказывается в ситуации индивидуалистического хаоса концепций, подходов, типов рефлексии. В философии постмодерна, так же, как и в культуре в целом, действуют механизмы «деконструкции», ведущие к распаду философской системности и разрушению человеческих ценностей, которые прежде рассматривались как онтологически и этически укорененные.

Классификация теоретико-познавательных программ В понимании познания сегодня, в эпоху постмодернистской деконструкции, нередки познавательные доктрины пессимистического характера, восходящие к античной философии.

Одной из самых древних познавательных программ подобного рода является скептицизм. Его сущность, как известно, состоит в отрицании возможности достижения истинного, т. е. доказательного и всеобщего, знания и в признании того, что относительно любого суждения можно высказать прямо ему противоположное и ничуть не менее обоснованное.

Истоки античного скептицизма можно найти уже у Горгия и Ксениада Коринфского. Однако как самостоятельная философская школа, центрирующаяся на гносеологической проблематике, скептицизм складывается в трудах Пиррона на рубеже ІV–III вв. до н. э. Живой средой и питательной почвой скептической установки сознания являются антидогматизм и борьба с ложными авторитетами. Однако надо разделять последовательную скептическую позицию в духе Д. Юма и методологическое сомнение Р. Декарта. Для первого скептицизм есть общая гносеологическая и даже общемировоззренческая установка, в сущности, саморазрушительная. Для второго принцип сомнения есть только путь к обретению твердых гносеологических оснований философствования. Сомневаться ради самого сомнения и сомневаться ради обретения истинной почвы под ногами – вещи совершенно различные. В этом плане скептицизм хорош лишь как элемент философского мышления, как критическая направленность разума, ничего не склонного принимать на веру.

Любопытно, что последовательный скептицизм не только в познании, но и в жизни есть зачастую как раз слепое принятие на веру каких-то распространенных предрассудков («со-мнение») или следствие глубокого разочарования в каких-то догмах. Недаром говорят, что догматик – это уверовавший скептик, а скептик – разочаровавшийся догматик. Догматизм и скептицизм как две тупиковые крайности всегда подпитывают друг друга, образуя замкнутый круг, обрекающий философскую мысль на бесплодие.

Другая доктрина познания – агностицизм, позиция, отрицающая возможность познания сущности вещей и полагающая границы человеческому познанию. Иногда агностицизм понимают неверно, а именно как позицию, отрицающую возможность познавательной деятельности вообще. Подобных учений в истории философии попросту нет, ибо такая установка в познании еще более двусмысленна, чем скептическая: само суждение «познание невозможно» опровергает его же.

В классической форме агностическая установка выражена И. Кантом, утверждавшим, что мы можем познавать лишь явления (феномены) вещей, поскольку вещи всегда даны нам в формах нашего человеческого опыта. Каковы же вещи per se, вне этой субъективной данности, остается навсегда неизвестным, ибо их данность нам в виде феноменов всегда опосредована априорными формами чувственного восприятия и априорными категориями рассудка. Проще говоря, мы никогда в познании мира не сможем «выпрыгнуть» за границы нашей человеческой субъективности.

Заметим, что агностик не говорит о невозможности познания истины или о равноправии суждения и его отрицания. Скептическая и агностическая установки – не совсем одно и то же. К примеру, Кант как раз и пытается с принципиально новых позиций ответить на краеугольный теоретико-познавательный вопрос: «Как возможны доказательные истины математики, физики и метафизики?», но при этом отрицает возможность достижения истинного знания о сущности вещей самих по себе.

Агностическая позиция – не произвольная выдумка философов, она основывается на вполне реальных особенностях познавательного процесса: во-первых, неустранимости из него субъективной человеческой составляющей даже в таких, казалось бы, точных и высоко абстрактных науках, как логика и математика; во-вторых, бесконечности процесса познания, когда то, что сегодня кажется существенным, завтра обнаруживает производный и феноменальный характер.

Кроме того, существует принципиально бесконечная всеобщая связь вещей. Она также не позволяет «вещи в себе» быть «вещью для нас». Всеобщая связь явлений есть тот барьер, та стена, та пелена, которая застилает нам взор при попытке увидеть вещь саму по себе. Всеобщая связь уводит нас от сущностного узла, центра, от сердцевины вещи, указывает нам на иное, на другие вещи и явления как на значимые, сбивает нас со следа.

Отсюда необходимо сделать вывод о том, что у вещи в себе есть не только несколько сторон, но и несколько уровней глубины, так же как у постижения вещи в себе есть несколько уровней углубления. Вещь в себе – это всё то, что находится вне нашей сознательной компетенции, всё то, что есть «не-я» и на чью точку зрения, следовательно, мы стать не можем в принципе. Потому что вещь в себе есть то, что децентрировано как таковое, рассредоточено в многообразии явлений, в своем инобытии, или бытии-для другого, словно под покрывалом майи, за «мороком явлений», в сфере авидьи. Следовательно, вещь в себе есть то, что скрыто за «мороком явлений» в качестве Единого и Абсолютного.

Агностицизм может принимать различные, в том числе и «мягкие», формы, входя в качестве элемента в состав вполне конструктивных теоретико-познавательных моделей, как у того же Канта, как родоначальника трансцендентализма. Религиозно-философский вариант агностической позиции можно обнаружить в работах С. Л. Франка, где он, подвергая критике позицию Канта о жестком разделении явлений и сущности, сам обнаруживает и глубоко обосновывает моменты принципиальной непостижимости и в бытии мира, и в бытии самого челоФилософия познания: век ХХI века, и в познавательном процессе. Все сущее, по Франку, бесконечно в своих основах, а, стало быть, для человека в нем всегда будет оставаться тайна и «неисследимая темная глубина».

Что касается оптимистических теоретико-познавательных доктрин, то их обзор будет кратким, поскольку мы не ставим своей задачей систематически изложить историю гносеологических идей. Цель в данном случае иная – ввести читателя в наиболее фундаментальные ходы гносеологической мысли, вытекающие из того или иного решения вопроса о сущности знания.

К когнитивным стратегиям оптимистического толка относятся, прежде всего, реалистические доктрины. Они выводят знание из реального, т. е. существующего независимо от нас и на нас активно воздействующего, внешнего мира.

Исторически первой разновидностью этого подхода является позиция наивного реализма, распространенная среди ученых в период господства классической европейской науки и до сих пор являющаяся типичной для естественной установки сознания, не склонного к философским размышлениям. Характерные черты этой позиции заключаются в следующем. Знание есть продукт отражения внешнего мира, наподобие того, как предметы отражаются в зеркале; поэтому познавательный образ в голове человека является более или менее точной копией оригинала. Источником знания являются чувственные данные, которые потом обобщаются и систематизируются интеллектом. Человек познаёт мир как бы один на один, без опосредствующего влияния социума, его культуры, практики и языка (так называемая позиция «гносеологической робинзонады». Сознание человека напрямую связывается с функционированием мозгового субстрата, а иногда, как у вульгарных материалистов, мысль рассматривается как выделение мозга.

В настоящее время позиция наивного реализма является достоянием истории гносеологии. Почти все ее утверждения оказались ошибочными, что стало особенно очевидным в XX столетии, в ходе бурного развития экспериментальных физиологических, психологических и социокультурных методов исследования познавательного процесса. Ее теоретические недостатки были вскрыты еще Дж. Беркли, Д. Юмом и И. Кантом, а фактически – еще элеатами и Платоном, если вспомнить их противопоставление мира знаний, основанного на разуме, миру мнений, основанному на чувственном опыте. Однако общая реалистическая установка, признающая в качестве источника наших знаний существование объективного мира, продолжает отстаиваться и в наше время многими философскими направлениями.

Так, в позиции научного реализма (У. Селларс, X. Патнэм, Дж. Смарт, Дж. Марголис и др.) причиной возникновения знаний в голове человека, в том числе и знаний научно-теоретического характера, признается воздействие внешнего мира. Он первичен по отношению к любым продуктам человеческой практической и познавательной деятельности. Понятиям и законам научных теорий соответствуют реально существующие вещи и процессы, хотя здесь и необходимо учитывать конструктивную деятельность теоретика, а также влияние языка на познавательный процесс. Состояния нашего сознания производны от физико-химических процессов в мозге, хотя и опосредствованы социокультурными влияниями. В целом научный реализм не представляет собой какого-то концептуально целостного и организационно оформленного движения, а является, скорее, философским отражением и обоснованием стихийной и массовой веры ученых в то, что они познают законы реально существующего мира и что научное знание вовсе не продукт их субъективного творческого произвола.

С известными оговорками к современным модификациям общей реалистической установки в понимании природы знания можно отнести также целый спектр натуралистических и праксеологических доктрин.

К натуралистическим теориям познания могут быть причислены те модели, которые не сомневаются в существовании объективного внешнего мира, но рассматривают знание как нечто производное от природных процессов и, соответственно, считают возможным понимание сущности знания на основе познанных природных законов.

Характерными чертами всех разновидностей натурализма являются редукционизм (попытка свести сложные закономерности к более простым), апелляция к данным естественных наук как надежной базе вынесения истинных суждений и общий (скрытый или явный) антиметафизический пафос, т. е. вера в возможность решить фундаментальные проблемы теории познания, не прибегая к философскому языку, философским методам анализа и к историко-философской традиции.

Физикам принадлежит попытка решить теоретико-познавательные проблемы, переведя их на язык фундаментальных физических теорий и опираясь на установленные физические законы. Сами по себе попытки привлечь достижения физики как фундаментальной естественнонаучной дисциплины к анализу проблем познавательной деятельности и сознания человека являются исключительно ценными и полезными, обогатившими науку многими важными результатами. Достаточно вспомнить значение корпускулярно-волновой теории света для изучения зрения или электромагнитных представлений для исследования процессов, идущих в нервных клетках человеческого организма. Однако у представителей естественных наук всегда возникает соблазн пойти дальше и попытаться решить фундаментальные проблемы гносеологии, опираясь на сугубо научные понятия и методы физических теорий.

Физиологический редукционизм (или научный материализм) – еще одно направление гносеологических исследований. Оно преимущественно концентрируется на вопросах соотношения тела и психики, мозга и сознания (психофизическая проблема) и считает, что явления психической жизни человека и многие ее идеально-смысловые продукты (образы, понятия, структуры языка и т. д.) можно успешно объяснить на основе физиологических процессов и состояний, происходящих в человеческом организме. Это направление исследований тесно связано с успехами в изучении мозга человека, его физико-химических и других структур. В отдельных случаях оно сближается c физикалистской программой.

Ныне распространены более мягкие варианты физиологического редукционизма (иногда их называют «эмерджентным материализмом»), принимающие тезис лишь об относительной зависимости психических процессов от мозговых и о функциональной связи между ними (сознание – функция особым образом организованной материи в виде мозга, хотя полностью объяснить психические процессы на языке физиологии невозможно). Программа «эмерджентного материализма» сближается по многим параметрам с позицией научного реализма и с естественнонаучно ориентированными вариантами диалектического материализма. На Западе его видными представителями являются Д. Дэвидсон, Дж. Фодор, М. Бунге, лауреат Нобелевской премии за открытие межполушарной асимметрии мозга Р. У. Сперри, а в советской и российской марксистской гносеологии – В. С. Тюхтин, Д. И. Дубровский.

Нативизм (от лат. nativus – врожденный) – попытка решить проблемы происхождения сознания и языка, опираясь на законы генетической наследственности. Здесь постулируется врожденный характер важнейших элементов чувственного восприятия (например, что мозг запрограммирован так, чтобы воспринимать электромагнитные и звуковые волны лишь определенной длины и частоты), категориальных структур мышления и грамматики языка. Учение о врожденных идеях в рамках европейской традиции восходит к Р. Декарту, хотя у него врожденность имеет божественную природу. Собственно биологические интерпретации врожденного характера базовых структур 1. Основные теоретико-познавательные модели: психики, а также представления о возможности генетической передачи знаний от одного поколения к другому были особенно популярны в психологической и биологической литературе конца XIX – начала XX вв. в связи с широким распространением идей дарвиновской теории эволюции и формированием хромосомной теории наследственности. Тезис о врожденном характере основных когнитивных структур психики можно найти также у теоретиков психоанализа З. Фрейда и К.Г. Юнга. Виднейшими представителями современного нативизма являются лингвист, основатель генеративной грамматики Н. Хомский и один из видных представителей социобиологии, лауреат Нобелевской премии Е. Уилсон. С точки зрения Н. Хомского, навыки мыслительной деятельности, а также способность человека к овладению грамматикой языка, являются генетически врожденными. Е. Уилсон, в свою очередь, полагает, что все компоненты сознания, включая волю, имеют нейрофизиологический базис, подчиненный законам генетической эволюции и естественного отбора.

В настоящее время связь между реализацией генотипа, этапами созревания мозга и, соответственно, этапами психического становления личности сомнений не вызывает. Наблюдения над развитием однояйцевых близнецов, обладающих идентичным генетическим кодом, обнаружили врожденность довольно сложных психических реакций, ряда особенностей характера, творческих способностей и даже ценностных предпочтений человека. Вместе с тем, гипертрофированный нативизм вряд ли является продуктивной позицией. Как показывают современные экспериментальные исследования, актуализация ряда важных структур генома, ответственных за формирование тех или иных участков мозга, оказывается невозможной без соответствующей стимуляции со стороны внешней культурной среды. Человеческий геном словно предполагает наличие культурно-символического окружения для своей реализации. Так, ребенок с нормальным геномом и неповрежденными отделами мозга, но выключенный из системы человеческого общения, никогда не сможет сформироваться как полноценная личность, наделенная здоровым сознанием и способная творчески познавать мир. И наоборот, дети с пораженным мозгом при надлежащем воспитании способны становиться полноправными членами человеческого коллектива (вспомним результаты экспериментов школы Мещерякова и Соколянского). Эти факты свидетельствуют о колоссальной роли культурной составляющей в формировании сознания и о невозможности объяснения сущности знания на основе одних лишь биологически врожденных структур.

Эволюционная теория познания (эволюционная эпистемология) – это сегодня самая популярная натуралистическая программа, утверждающая, что сущность человеческого знания может быть адекватно понята лишь в общем эволюционно-биологическом контексте, а законы онто- и филогенетического развития знания и познавательных способностей человека могут быть вполне адекватно интерпретированы в терминах эволюционной теории. При этом в эволюционноэпистемологической парадигме учитываются позитивные результаты и физикалистских, и физиологически-редукционистских, и нативистских подходов.

При всей перспективности и популярности этой программы у нее есть по крайней мере три серьезные трудности: человек породил такие виды знания и такие технические приспособления, созданные на их основе, которым невозможно найти биологическое, а, тем более, адаптивное объяснение (например, ядерное оружие или отравляющие газы). К тому же, самые лучшие и самые значимые для нашего духовного бытия знания, накопленные человечеством, созданы благодаря духовной устремленности творца к истине, красоте и благу. Они отличаются как раз наибольшей практической над-утилитарностью и вне-биологичностью.

Попытки преодолеть недостатки редукционизма, свойственные всем натуралистическим программам, предпринимаются в рамках праксеологических реалистических теорий познания.

К праксеологическим теориям познания можно отнести те, которые рассматривают знание как следствие активной предметно-практической деятельности человека в окружающем его мире. Чаще всего в основе праксеологических взглядов лежит уверенность в объективном и независимом существовании внешнего мира, т. е. реалистическая установка, однако именно практическая деятельность (или практическая установка) рассматривается в качестве важнейшего условия возникновения и развития идеальных содержаний нашего сознания. Здесь знание не само по себе биологически адаптивно и целесообразно (как в натуралистических доктринах) и не является самоценной и самосущей реальностью (как в платонических теориях знания), а выполняет инструментальную функцию посредствующего звена между миром и активно действующим в нем человеком.

Знание в праксеологической трактовке не субстанциально, а сугубо функционально, хотя по мере своего развития оно способно приобретать все более автономный и самоценный характер, как это особенно свойственно современной научно-технической цивилизации. ПраксеоОсновные теоретико-познавательные модели: логические доктрины могут быть оформлены в различные метафизические контуры – в зависимости от того, под каким углом зрения рассматривается практическая деятельность человека.

Генетическая эпистемология – ныне одно из весьма влиятельных теоретико-познавательных направлений, образовавшееся на стыке логико-психологических и теоретико-познавательных исследований. Оно было основано крупнейшим швейцарским психологом и историком науки Жаном Пиаже. Ему удалось открыть инвариантные стадии интеллектуального развития ребенка (стадия сенсорно-моторного интеллекта – стадия конкретных интеллектуальных операций – стадия формальных операций), которые возникают последовательно друг за другом, подчиняясь всеобщему закону структурного и функционального усложнения живых систем (в силу этого Пиаже иногда сам называл себя структуралистом).

В основе прогрессивного самоусложнения системы интеллектуальных операций лежит, по данным Ж. Пиаже, активная предметно-манипулятивная деятельность ребенка. Формирование первичных идеальных схем и логических операций мышления – это всегда результат интериоризации внешних предметных схем человеческой деятельности, относительно одинаковых (инвариантных), по мнению швейцарского психолога, в различных эпохах и культурах. К оригинальным достижениям работ Пиаже следует отнести не только детальное экспериментальное выявление того, как на основе прогресса предметноманипулятивной деятельности у ребенка зарождаются и прогрессивно усложняются представления о величине, числе, причинно-следственных и пространственно-временных связях (генетическая психология), но и демонстрацию того факта, что стадиям интеллектуального развития индивида могут быть поставлены в соответствие различные исторические этапы развития науки (что и составляет предмет собственно генетической эпистемологии, которой Пиаже посвятил последние годы своего научного творчества).

К слабостям концепции самого Пиаже относят гипертрофированный индивидуально-психологический подход к рассмотрению онто- и филогенетического развития знаний и, соответственно, недооценку роли культуры в развитии сознания и логического мышления индивида.

Прагматистская гносеологическая программа, восходящая к американской школе прагматизма, заложена Ч.С. Пирсом. В духе великого софиста Протагора классический прагматизм трактует знание с точки зрения его практической полезности и эффективной помощи при осуществлении тех или иных человеческих действий (предметных, политических, научных). Целью познавательной деятельности здесь объявляется преодоление разрушительных сомнений и достижение индивидом «устойчивого верования»; критерием же истинности знаний провозглашается их инструментальная полезность при решении проблемных ситуаций. В сущности, все знание сводится к преодолению проблемных ситуаций, где истина отождествляется с успехом, а заблуждение – с неуспехом в их преодолении. Реальность внешнего мира является по Пирсу, объектом истинного верования, ибо образует твердый прагматический фундамент для поступательного развития науки, хотя говорить о ее существовании безотносительно к нашим, человеческим переживаниям не имеет смысла.

Прагматизм внес серьезный вклад в развитие семиотики – науки о знаках, а также оказал влияние на становление операционалистского подхода к научному знанию, когда осмысленность введения тех или иных терминов в науку обосновывается их способностью помогать в осуществлении тех или иных экспериментальных или теоретических операций. В частности, понятие «метр» операционально, ибо помогает осуществить реальную операцию измерения; термин «прагматизм»

операционален, ибо помогает вскрыть существенные черты анализируемого философского направления.

К недостаткам прагматистского подхода к знанию и особенно к истине следует отнести угрозу утилитарной вульгаризации базовых категорий гносеологии. Отождествление истины с пользой и сугубо утилитарный подход к понятию практики вызвали и вызывают до сих пор серьезную критику прагматизма.

Любопытно, что в рамках советского марксизма существовали как бы две ветви гносеологических исследований. Одна гносеологическая ветвь брала на вооружение принцип отражения материального мира и делала упор на естественнонаучных фактах, помогающих материалистически осмыслить познавательный процесс. Тем самым она сближалась с западными позициями «научного материализма» и «научного реализма». Другая ветвь разрабатывала, в первую очередь, диалектические аспекты познания и подчеркивала особое значение принципа практики. Лидерами этого направления были: Э. В. Ильенков, Г. С. Батищев – в России, Ж. М. Абдильдин – в Казахстане, и т. д. Прямое и резкое столкновение двух этих школ в рамках марксистской гносеологии произошло вокруг проблемы идеального (известная полемика между Э. В. Ильенковым и Д. И. Дубровским).

Основные трудности натуралистических и праксеологических доктрин как раз и группируются вокруг феномена сознания и происхожОсновные теоретико-познавательные модели: дения его базовых структур типа философских категорий, математических идей или правил грамматики, которые в принципе не выводимы ни из каких природных процессов и ни из какой общественно-исторической практики, а предшествуют последним в качестве неустранимых условий их бытия и познания. Подобная автономия и фундаментальная роль идеальных образований вызывают к жизни совсем иные теоретико-познавательные ходы мысли.

Итак, мы видим, что классификация теоретико-познавательных программ (доктрин или стратегий – мы будем использовать эти термины как синонимы) может проводиться на основе решения вопроса о происхождении и сущности знания. Исходя из этого основания, гносеологические доктрины можно разделить на две неравные части: одну, меньшую, условно именуя «пессимистическими», а вторую, большую часть – «оптимистическими» доктринами.

Но существуют и другие основания классификации теоретикопознавательных программ. Например, они могут различаться по отношению к объекту познавательной деятельности (теории отражения и теории конструирования объекта познания); по трактовке субъекта:

теории, основанные на принятии индивидуально-психологического, трансцендентального, коллективного субъектов познания или вообще отрицающие существование такового – в духе «теории познания без познающего субъекта» К. Поппера. Классификация гносеологических доктрин может быть проведена также на основании того, что признается источником наших знаний о мире (рационализм, эмпиризм); какая познавательная способность лежит в основе получения нового знания (интуитивизм, панлогизм) и т. д.

Возможна классификация теоретико-познавательных программ по историческим школам. Но в этом случае мы имеем во многом субъективные предпочтения участников этих школ.

Возможна и такая типология теоретико-познавательных стратегий, которая кладет в свое основание вопрос о достоверности познания.

Тогда соответствующая классификация предстанет в следующем виде:

наивный реализм, критический реализм, субъективный идеализм, феноменализм, трансцендентально-логический идеализм (последний термин принадлежит Августу Мессеру, представителю вюрцбургской психологической школы [7]). Необходимо подчеркнуть, что эти классификации в конечном счете сходятся, совпадают в пункте, касающемся критицизма Иммануила Канта. И это неудивительно, так как именно Кант со всей силой и отчетливостью поставил главные проблемы теории познания [8].

Однако достаточно ли этих классификаций? Или, напротив, не слишком ли их много? А главное – не ускользает ли из них нечто принципиально важное?

Попробуем ответить на эти вопросы в последующих разделах нашей книги.

1.2. Познавательные стратегии XXI века Современные познавательные стратегии, если рассмотреть их с позиций самой общей познавательной интуиции (т. е. с точки зрения проблемы сущности и предназначения человеческого познания), должны иметь в виду принципиальное соотношение познания и мировоззрения (или, шире говоря – мироотношения).

Действительно, отношение «Человек – Мир» составляет само содержание философии, ее предмет, а, следовательно, и одну из важнейших ее сторон – познавательную.

Многообразие отношения к миру: потребительское, равнодушное, любящее, деструктивное и т. д. позволяет говорить и о различных типах познания. По этому основанию можно выделить (разумеется, с неизбежной долей упрощения и схематизма) несколько следующих главных познавательных стратегий современности (или, соответственно, типов рациональности).

1. Инженерно-техническая (конструктивистская) стратегия. С ней смыкается – как ее обратная сторона – деконструктивистски-игровая стратегия, т. е. попытка преобразовать реальность через структуры познания.

2. Информационная стратегия. С ней смыкается стратегия эзотерическая – как стремление получить максимум информации для преодоления реальности.

3. Эволюционно-адаптационная стратегия, видящая задачу познания, прежде всего, в приспособлении к изменяющейся реальности.

4. Духовно-творческая познавательная стратегия, т. е. стремление одухотворить реальность.

Можно сказать, что все эти стратегии в конечном счете сводятся к двум ведущим. Это связано с тем, что познание как философская и смысложизненная проблема имеет в условиях глобального кризиса современности два полюса, а именно – инженерно-конструктивистский и духовно-преобразующий типы. Между этими полюсами разворачиваются все иные познавательные тенденции.

Попробуем сделать общий обзор панорамы когнитивных стратегий современности. Подчеркнем еще раз, что нижеследующие познавательные стратегии классифицированы нами на основе не того или иного частного признака, а в их связи с мировоззрением и мироотношением, а, стало быть – на базе общей интуиции когнитивной философии: истоков познавания, его хода, способов и целей, а также природы самой познавательной способности.

1. Инженерно-техническая, или конструктивистская, стратегия познания.

Сегодня это – одна из наиболее распространенных когнитивных тенденций. О ее актуальности свидетельствует хотя бы тот факт, что в современной российской философии ей уделяется самое серьезное внимание. Упомянем в этой связи книгу «Конструктивизм в теории познания», изданную Институтом философии Российской академии наук. Её основу составляют материалы конференции «Конструктивизм в эпистемологии и науках о человеке». Главное внимание уделено предложенным в рамках этого направления теоретическим подходам к знанию и познанию, выявлению новых возможностей осмысления реальности в конструктивистских концепциях и рассмотрению их с точки зрения взаимодействия с другими подходами в контексте современной эпистемологической ситуации и культуры в целом [9].

Известный российский философ М.А. Розов указывает, что в основе познания в развитых его формах лежат образцы инженерной деятельности, образцы конструирования. Познать некоторое явление – это значит либо построить его модель, либо создать проект построения его самого. «Эволюция познания, – подчеркивает он, – это в существенной ее части совершенствование форм и способов теоретического конструирования. Мы сталкиваемся с конструкторской деятельностью, инженерной по своей сути, во всех областях познания… Можно усилить этот тезис и представить всё познание как конструирование. Суть в том, что мы познаем не мир как таковой, не предметы и явления в их первозданном виде, а нашу деятельность с этими предметами и явлениями, которые, кстати, только и приобретают свою самость в этой деятельности. Но деятельность реализуем мы сами, мы ее проектируем и строим, иными словами, мы познаём то, что сами творим, хотя и в соавторстве, ибо везде проглядывает “чужая рука”» [10].

Не будет преувеличением сказать, что конструктивизм в познании имеет давнюю историю. Классическим его образцом можно считать кантовскую теорию воображения, согласно которой, человеческая мысль «строит» свой объект. Марксистский предметно-деятельностФилософия познания: век ХХI ный подход к познанию также можно отнести к этой стратегии, хотя и к несколько более сдержанному ее варианту. Кредо теории познания, исходящей из предметной деятельности: «Знать – значит уметь сделать» (по выражению Э. В. Ильенкова). Но, если прежде этот подход был отнюдь не распространенным, то сегодня, в техногенную эру, в эпоху экспансии человеческой деятельности, конструктивизм в теории познания становится явлением фундаментальным.

Между тем, конструктивистский подход к познанию имеет большие недостатки. Определение сути познания как умения «сделать», «сконструировать» надо признать либо слишком ограниченным, либо слишком высоким. Знаем ли мы, к примеру, жизнь как биологический феномен? Строго говоря, нет: иначе мы могли бы его «сделать», воспроизвести. Знаем ли мы то, чего никогда не знали и не видели и лишь совсем недавно впервые извлекли на свет? Нет: ибо то, чего мы еще не успели понять, мы не в состоянии ни воспроизвести на практике, ни воссоздать теоретически.

Подобного же рода попыткой преобразования реальности через структуры познания является деконструктивистски-игровая познавательная стратегия.

Если говорить коротко, то ее можно охарактеризовать с помощью концепта «поверхность», довольно модного в современную эпоху.

Поверхность – это понятие, выражающее установку постмодернизма на отказ от идеи глубины, в том числе, в отношении когнитивном. Постмодернистская теория познания основана на идее отсутствия «глубины» объекта, так как термин «глубина» метафорически фиксирует характерную для классической метафизики ориентацию на поиск ноуменальной сущности объекта. В постмодернизме данная установка переосмысливается с традиционной идеи «корня», выражающей проникновение в глубину, на идею «корневища-луковицы», выражающую отказ от какого бы то ни было проникновения в глубинную сущность, или смысл, объекта. Местоположение смысла – именно «поверхность»:

знаки остаются бессмысленными до тех пор, пока они не входят в поверхностную организацию. Здесь возникают принципиально непредсказуемые случайные флуктуации, что является условием возможности подлинной новизны.

К понятию «поверхность» примыкают в постмодернизме понятия «полость», «выступ», «складка». Ж. Деррида характеризует «складку»

как некую «нервюру», такой «угол», которые прервали бы «тотализацию». Это то – что Гегель называл «перерывом постепенности», «скачком» [11].

Акцентировка внешнего в познании по-своему оправданна и интересна как некая метафора художественно-образного мировосприятия.

В то же время, нельзя не видеть здесь неизбежной опасности абсолютизировать внешнее. В результате то, что постмодернизм называет «новым», есть не более чем формальная перекомбинация старого, различие без единства, а подлинный смысл, значение (назначение) познаваемого остается «ускользающей реальностью».

Человек в понимании постмодернистов – элемент структуры (текст внутри текста), познающий другие элементы. Постмодернисты верно отобразили и акцентировали этот действительно существующий в наше время феномен, однако на этом и остановились. Они не отвечают на вопрос – для кого этот текст и для чего? Между тем, голый Текст есть Иллюзия, вторичная реальность.

Верно подмечает в подобной связи Ю.М. Шилков: в философии и культуре последней трети ХХ в. получили распространение два вида постмодернистского дискурса. Во-первых, речь идет о комментаторском дискурсе, древнейшем и вместе с тем обновленном способе познания.

Во-вторых, о дискурсе фикциональном, воплощающем жанровые черты вымысла (притворства) как особого способа человеческой жизнедеятельности, познания и общения. Эти виды дискурса имеют глубокие корни в истории мировой культуры. Образцы комментаторства, в частности, можно найти в средневековой схоластике (комментарии к Библии), в герменевтических и интерпретационных технологиях познания, а прототипы фикционального дискурса восходят, например, к аристотелевскому учению о мимесисе и кантовскому понятию о трансцендентальной способности воображения. «...Если в классическом философском и культурологическом знании особенности комментария и фикции сохраняли свою зависимость от предметной области, то в постмодернизме эти дискурсивные способы приобрели методологическую автономию. Примат метода над предметом выразился в том, что значимостью стал обладать не предмет комментария или вымысла, а комментарий и вымысел сами по себе со своими инструментальными возможностями» [12].

Принципиальная неопределенность постмодернизма, отсутствие внятных моментов, плюралистическая игра значениями (и, соответственно, игра в значительность) – вот основы модности постмодернизма.

Там, где не видят единственной и единой Истины, начинают тяготеть к истине размытости, разнесения, различий. Это тем более ненадлежащее положение дел, поскольку сегодня, в сетевой форме организации познания и знания, возник уже Гипертекст, истинный образец разнесения, differance.

Стратегический выбор означающих – вот над чем мы бьемся, подчеркивает Деррида [13]. Тем самым стратегия постмодернизма, в том числе в познании, содержит опасность редукции к выбору слов.

Виртуальная реальность в наше время становится «сетевой», а, значит, среди других значений этого термина, и повсеместной. Следовательно, постмодернистский, деконструктивистский, всеразъедающий тип познания и мироотношения становится всеобщим и потому – глобально деструктивным. Ибо рассеивание, разнесение, diffrance – это ни что иное, как распад и смерть, в том числе, смерть познания, онтологии, человека, Бога, высших начал и корней.

2. Информационная познавательная стратегия.

Сюда можно отнести, прежде всего, феномен, повседневно наблюдаемый в информационном обществе, а именно – постоянную привязанность к компьютеру, извлечение знаний из пространства Интернета.

Но есть и вторая сторона информационной стратегии познаний – так называемая когнитивная наука.

В самом широком смысле слова когнитивная наука – это совокупность наук о познании: приобретении, хранении, преобразовании и использовании знания, а в узком смысле – междисциплинарное исследование приобретения и применения знаний, по определению Майкла Айзенка.

По мнению историков науки, можно выделить три корня когнитивной науки: 1) изобретение компьютеров и попытки создать программы, которые смогли бы решать задачи, решаемые людьми;

2) развитие психологии познания, рассматриваемого как переработка информации: целью этого направления исходно было выявление внутренних процессов переработки, участвующих в восприятии, памяти, мышлении и речи; 3) развитие теории порождающей грамматики и связанных с ней ветвей лингвистики.

К настоящему моменту в когнитивной науке сложились три основных теоретических направления: модельно-символический подход, модулярный подход и коннекционизм (направление, именуемое также нейронно-сетевым подходом или моделями параллельно-распределенной переработки).

Первое из этих направлений базируется на компьютерной метафоре, предполагающей рассмотрение человеческого познания и соотношения его с работой мозга по аналогии с персональным компьютером, в котором программы (software), выполняющие определенные функции, могут быть реализованы на разном «субстрате» (hardware), для которого, однако, характерно наличие центрального процессора с ограниченной пропускной способностью, накладывающего определенные ограничения на переработку информации.

Теоретики модулярного подхода сравнивают психику человека со швейцарским армейским ножом, который приспособлен для выполнения множества функций потому, что, в отличие от обычного ножа с единственным лезвием, вооружен множеством инструментов: ножницами, штопором и т. п. Согласно данному подходу, человеческое познание можно представить как набор таких параллельно функционирующих «модулей», работающих независимо друг от друга. Выходные данные этих модулей используются в центральных процессах координации знаний и принятия решения, которые, однако, слишком сложны для изучения по причине чрезмерного количества факторов, влияющих на их текущее состояние.

Наконец, коннекционизм базируется на «мозговой» метафоре познания, где познавательные процессы предстают как процессы параллельной переработки информации сетью, состоящей из нескольких уровней простых единиц – моделей нейронов, связи между которыми обладают разными весовыми коэффициентами, причем эти коэффициенты могут меняться в зависимости от обучения нейронной сети решать определенный тип задач.

Основными составляющими когнитивной науки являются:

• экспериментальная психология познания;

• философия сознания;

• нейронаука;

• когнитивная антропология;

• лингвистика;

• компьютерная наука и искусственный интеллект (последнее – междисциплинарная область с участием как минимум психологии и лингвистики).

К настоящему моменту эти области заметно срослись, а некоторые и расширились: например, принято говорить не об «искусственном интеллекте», а о «компьютерной науке». Существует огромное количество работ в области философии искусственного интеллекта; можно упомянуть и о постепенно формирующейся философии нейронауки.

Возможно, пока еще слабо связаны компьютерная наука и когнитивная антропология, но в скором времени, с учетом появления все новых коннекционистских моделей различных психических расстройств (таких, как аутизм, шизофрения и др.), можно ожидать аналогичных моделей культурно-специфических особенностей познания.

Днем рождения когнитивной науки считается 11 сентября 1956 г.

– один из дней симпозиума в Массачусетском Технологическом Институте, когда состоялись три доклада, конституировавшие когнитивную науку как таковую: экспериментального психолога Джорджа Миллера «Магическое число 7±2», лингвиста Ноэма Хомского: «Три модели языка», представителей области компьютерного моделирования и искусственного интеллекта Алана Ньюэлла и Герберта Саймона (будущего нобелевского лауреата в области экономики) «Logic Theory Machine» (в русских переводах – «Логик-теоретик»).

С точки зрения выхода за пределы реальности в сферы виртуальные благодаря все более глубокому проникновению в тайны сознания, к информационной стратегии примыкает эзотерическая познавательная стратегия. Сегодня многие хотят узнать судьбу человечества и свою собственную, раскрыть секреты древних народов и применить их знания сегодня, научиться на опыте эзотериков прошлых времен, установить контакты с инопланетными цивилизациями, произвести трансмутацию человечества (трансгуманизм), и т. д. и т. п. Это – характерная черта глобально-критического периода. Отсюда – такие исследователи, как Захария Ситчин, Грэм Хэнкок, Эрнст Мулдашев и др.

Как указывает Л. В. Шапошникова, в нашем образованном и грамотном мире вненаучный способ познания характеризуется такими определениями, как эзотерика, оккультизм, мистика и прочее. Ни одно из этих названий не дает ясного представления о самих знаниях и путях их получения, а, скорее, способствует различного рода непониманию и мифам. Если отбросить эти архаические термины и понятие «наука»

взять в качестве основного, то такую систему познания можно было бы назвать сверхнаукой, или метанаукой. Этот метанаучный способ познания весь пронизан космизмом, связью с Высшим. Научное мышление лишено подобных связей [14].

В той же статье представлена принципиально важная в эзотерическом отношении мысль: мифологическое мышление – самое невероятное, самое безосновное (т. е. не имеющее предшественника) – и, в то же время, самое устойчивое [15].

К разряду эзотерических можно отнести и ту концепцию познания, которую предлагают представители так называемой «интракультуры» с их новейшими некомпьютерными супертехнологиями.

Так, президент академии эзотеризма, академик Флорентийской академии Луис Ортега (Вашингтон) подчеркивает: инструменты исследования, еще недавно актуальные: система, знак, метод, анализ, компьютер, модель, информация – уже устарели по причине своей филоОсновные теоретико-познавательные модели: софской некорректности и превращаются в тормоз. Открылись новые, более современные принципы. Искусственный интеллект в свое время получил два направления: гносеологическая программа и виртуальная реальность. Но не было замечено наиболее важное направление: онтологическое, которое означало проникновение в тайны подлинной, а не виртуальной реальности.

При этом Реальность как Суперсистема непередаваема параметрами системы, она передаваема только и только двумя другими Суперсистемами – Сознанием и Искусством. Отсюда вывод: мыслящая машина, сравнимая (или превосходящая) человеческое сознание, должна быть основана на системе онтологии. Из этого постулата вырастает меллография – метод онтологического параметрирования и программирования достоверных результатов исследования в измерениях качества и количества. Поскольку технологии интракультуры основаны не на количественном принципе, а на онтологическом, постольку они не нуждаются в компьютерах. К другим основам относится адекватное познание реальности и понимание информации как фундаментального взаимодействия, т. е. модальности.

Философские концепции науки, с точки зрения Л. Ортеги, анахроничны и поверхностны. Конфликт со сложными, нелинейными системами опрокинул почти законченную научную картину мироздания.

Эта «фальшивая» картина отличалась удивительной самовлюбленностью. Науке не удалось определить основные понятия мира: время, пространство, жизнь, сознание, информация, энергия, смерть, поле, взаимодействия, бесконечность и т. д. Наука является в этом смысле в основном верой, а не знанием. Условный мир науки, созданный рационально, никак не совмещается с сущностью жизни, а восхваления технического прогресса этически недальновидны [16].

3. Эволюционно-адаптационная познавательная стратегия.

Речь идет об интенсивно развивающемся в настоящее время когнитивном подходе, который своим возникновением обязан, в первую очередь, успехам биологической теории эволюции, популяционной генетики и генетики человека. Большие перспективы, в частности, открываются в связи со все более широким применением теорий геннокультурной коэволюции, теоретико-информационных методов, идей и принципов когнитивной психологии, системного анализа, синергетики, логики и методологии науки, эпистемической логики и т. д., которые могут успешно использоваться для изучения эволюции ментальности.

Лишенная естественнонаучной основы, теория познания все в большей степени замыкалась либо на социологию, либо на социальную философию, трактуя человека, по сути дела, как некое наделенное умозрительными когнитивными способностями внеприродное существо. По мнению многих исследователей – и с этим трудно не согласиться, – открытия последних двух-трех десятилетий позволяют говорить о настоящей революции в когнитивных науках.

Среди этих достижений следует отметить в первую очередь выявление генетической основы когнитивной системы человека, генетических факторов, предрасполагающих к выбору некоторых направлений развития культуры, а также обратного воздействия культуры на гены через давление эволюции (Ч. Ламсден, Э. Уилсон), открытие межполушарной церебральной асимметрии (Р. Сперри) и в связи с этим – этнокультурных, этнопсихологических и индивидуально-психологических различий в когнитивных типах мышления. Как оказалось, эмпирически зафиксированные в этнопсихологических исследованиях различия между двумя доминирующими когнитивными типами мышления – пространственно-образным и логико-вербальным, символическим – касаются в основном информационных характеристик и прежде всего обработки информации (причем независимо от формы ее репрезентации). А это, по-видимому, позволяет связать когнитивную эволюцию (хотя бы в первом приближении) с изменениями способов извлечения и обработки информации, т. е., в конечном итоге, с эволюцией нашей когнитивной системы, нашего мозга [17].

Эволюционная эпистемология – быстро прогрессирующее направление в современной эпистемологии, исследующее знание и познание как продукт эволюции живых организмов, эволюции способов обработки когнитивной информации. При этом фундаментальное допущение эволюционной эпистемологии, которое выступает своего рода общим знаменателем имеющихся здесь школ и направлений, сводится к следующему тезису: люди, подобно другим живым существам, являются продуктом эволюционных процессов и их мыслительные, ментальные способности, их знание и познание направляются механизмами биологической эволюции. В силу этого изучение эволюции оказывается релевантным пониманию феноменов знания и познания.

Основная задача современной эволюционной эпистемологии, как ее понимает подавляющее большинство исследователей, состоит в разработке всестороннего и максимально исчерпывающего подхода к проблемам познания, многие из которых лежат за пределами классических эпистемологических традиций. В своей основе этот подход, поОсновные теоретико-познавательные модели: видимому, будет междисциплинарным, так как он базируется на результатах, полученных в самых различных науках, если эти результаты имеют хотя бы некоторое отношение к проблемам познания. Конечно, в качестве научной базы современной эволюционной эпистемологии выступает, в первую очередь, биологическая теория эволюции.

Однако свой вклад в исследование познавательных процессов вносят также такие дисциплины, как нейробиология, этология, когнитивная психология, психология развития, другие когнитивные науки, логика и методология науки, эпистемическая логика и т. д.

В то же время, эпистемология, как хорошо известно, – это ветвь сугубо философского знания, такова тысячелетняя традиция. Основной вопрос, на который она отвечает: что такое знание и как оно возникает?

Но, как и философия в целом, эпистемология не может существовать абсолютно независимо от специально-научного знания, от теоретической и прикладной науки.

Несмотря на наличие в современной эволюционной эпистемологии довольно значительного числа школ и подходов, здесь можно выделить два основных, принципиально различных направления исследований, две основные исследовательские программы.

Первая программа представляет собой попытку исследовать когнитивные механизмы животных и людей путем распространения биологической теории эволюции на такие структуры живых систем, которые выступают в качестве субстратов (т. е. носителей) когнитивных процессов – нервную систему, органы чувств и т. д. Вторая программа, со своей стороны, исходит из возможности объяснить культуру – в том числе, идеи, гипотезы и научные теории – в терминах биологической эволюции, т. е. используя модели эволюционной биологии. Конечно, различия между этими программами не абсолютны, они между собой тесно взаимосвязаны [18].

Один из классиков эволюционной теории познания Герхард Фоллмер [19], разъясняя суть данной теории, указывал следующее. Эволюционная теория познания гласит: наши познавательные способности являются продуктом эволюции. Во всяком случае, эволюционное происхождение наших познавательных способностей не может быть незначительным для теории познания.

Традиционная теория познания в качестве своего предмета рассматривала «познание» взрослого, культурного человека, в большинстве случаев даже только взрослого европейца. При этом она, однако, пренебрегала многими аспектами: различиями людей внутри популяции, гениями, дебилами, душевнобольными как экстремальными слуФилософия познания: век ХХI чаями; различиями человеческих рас; развитием познания у подрастающих детей, т. е. онтогенетическим аспектом; эволюцией познавательных способностей у животных и человека, т. е. филогенетическим аспектом, составляющим предмет эволюционной теории познания.

Эволюционная теория познания – дисциплина, которая связывает друг с другом философские и специально-научные элементы. Она исходит из того тезиса, что познание является функцией мозга и как таковое одновременно является результатом биологической эволюции.

Она исследует аргументы, которые говорят «за» или «против» такого понимания, и проверяет вытекающие из этого теоретико-познавательные следствия. Она опирается при этом на данные психологии восприятия, психологии развития и обучения, лингвистики, нейрофизиологии, сравнительного исследования поведения, генетики, но, прежде всего – теории эволюции в ее современной признанной форме.

Структуры нашего познавательного аппарата подходят к некоторым объектам реального мира, а к другим – нет. Субъективные и объективные структуры подходят друг к другу по крайней мере в том смысле, что они совместно делают возможным познание. Факт адаптации является при этом минимальным условием познания. Как инструмент функционирует только в том случае и насколько он подходит к обрабатываемой детали, таким же образом функционируют наш глаз, наше ухо, наше чувство равновесия, наш мозг, только потому, что они подходят к условиям окружающего мира.

Эволюционная теория познания истолковывает адаптацию человеческих когнитивных структур как результат процесса отбора, эволюционного приспособления. Не только органы чувств, центральная нервная система и мозг являются продуктами эволюции, но в равной мере и их функции: зрение, восприятие, суждение, познание, построение заключений. Посредством этого шага область теоретико-познавательного исследования и аргументации значительно расширяется.

Эволюционная теория познания, по Г. Фоллмеру, не является какой-то всеобъемлющей теорией познания. Прежде чем она может быть сформулирована, уже должны быть прояснены некоторые предварительные вопросы. Нам требуются, во-первых, экспликации понятий «познание», «истина», «объективность»; во-вторых, теория того, как возникает познание (посредством взаимодействия объективных и субъективных структур); в-третьих, теория об отношении реального мира и познающего субъекта (эту задачу решает так называемая проективная модель); в-четвертых, предположения об отношении сознания и мозга (некая системно-теоретически ориентированная теория тождества); и, 1. Основные теоретико-познавательные модели: в-пятых, фактические знания о существовании, сфере действия, согласованности когнитивных систем и субъективных познавательных структур (предоставленных психологией, физиологией, нейробиологией, теорией эволюции, поведенческими исследованиями, лингвистикой и другими эмпирическими научными дисциплинами).

Теория эволюции является непременной предпосылкой эволюционной теории познания; ведь она даже дала ей название. Конечно, эволюционная теория познания зависит отнюдь не от каждой детали теории эволюции. Ее судьба, ее существование или провал зависят от следующих принципов:

- общности происхождения большинства (если не всех) организмов на Земле;

- филогенетической родственности человека с животными предками, прежде всего, с приматами;

- (почти) инвариантной репродукции организмических систем;

- наследственности анатомических, физиологических, поведенческих и когнитивных признаков;

- многообразия типов организмов благодаря мутациям;

- дифференцированной репродукции на основе различной пригодности, как правило, носящей обозначение «естественный отбор»

(или «выживание наиболее способных»);

- эволюции как процесса развертывания и приспособления.

То, что помимо этого существуют еще иные факторы эволюции, например, изоляция, занятие ниши, генная рекомбинация, является для эволюционной теории познания хотя и значимым, но не решающим фактором. Эволюционная теория познания была бы все же непрочна, если бы был ложен один из названных эволюционно-теоретических принципов.

Несмотря на эту сильную зависимость, было бы ошибочным рассматривать эволюционную теорию познания в качестве части эволюционной биологии. В то время, как теория эволюции является чисто биологической и, таким образом, естественнонаучной теорией, эволюционная теория познания, наряду со своими дескриптивными и объяснительными элементами, содержит также экспликативные и нормативные элементы, которые выделяют ее как метанаучную дисциплину.

Эволюционная теория познания, как она развита в работах Г. Фоллмера, ориентирована преимущественно биологически, в ней обсуждается, прежде всего, эволюция человеческих познавательных способностей в контексте исследования когнитивных способностей живых существ. Она связана с явно выраженной натуралистической позицией.

Конкретно-научные доказательства эволюции человеческих познавательных способностей умножаются. Здесь следует назвать, прежде всего, пограничные области, такие, как нейрокибернетика, физиологическая психология, этология, нейролингвистика и психофизика. Эти доказательства получены, правда, в совершенно ином проблемном контексте и с другими намерениями; они не могут быть еще представлены в виде взаимосвязанной, целостной мозаики. Эволюционная теория познания поэтому остается, по признанию самого Фоллмера, попрежнему исследовательской программой, которой только предстоит развиться в полноценную теорию [20].

Концепцию живых систем, основанную на принципе: «Живые системы – это познающие системы, а жизнь – это процесс познания», предложили и чилийские нейробиологи Умберто Р. Матурана и Франсиско Х. Варела [21]. Они считают: знание – это эффективное действие в той области, в которой ожидается ответ, иначе говоря, мы ожидаем эффективного поведения в контексте, который мы задаем своим вопросом. С такой точки зрения любое наблюдаемое поведение может быть оценено наблюдателем как когнитивный акт. Отсюда ими делается основной вывод: жить означает познавать.