«С.В. СЕВАСТЬЯНОВ МЕЖПРАВИТЕЛЬСТВЕННЫЕ ОРГАНИЗАЦИИ ВОСТОЧНОЙ АЗИИ ЭВОЛЮЦИЯ, ЭФФЕКТИВНОСТЬ, ПЕРСПЕКТИВЫ РАЗВИТИЯ И РОССИЙСКОГО УЧАСТИЯ Монография Владивосток Издательство ВГУЭС 2008 ББК С 28 ...»

Ниже приводятся несколько оценок глобализации, детерминированных в рамках, преимущественно, экономического подхода.

Под глобализацией понимается возникновение новой системы мирового хозяйствования, заключающейся в слиянии национальных экономик в единую общемировую систему, основывающуюся на новой ступени либерализации движения товаров и капитала, новой информационной открытости мира, технологической революции, телекоммуникационном сближении регионов и стран, возникновении межнациональных социальных движений, интернационализации образования, сопровождающаяся стандартизацией процессов глобального управления, политических интересов, культуры и ценностей, информационных и коммуникационных потоков и выражающаяся в параллельно идущих процессах регионализации и фрагментации мира2.

По оценкам экспертов, глобализация мировой экономики отражает достигнутый мировым сообществом критический уровень экономической взаимозависимости, за которым ни одна страна уже не в состоянии самостоятельно и успешно решать задачи социально-экономического развития. При этом глобализация обусловливает взаимозависимость напрямую интеграционно не связанных друг с другом частей мирового хозяйства. Так, несмотря на минимальные объёмы экономического сотрудничества РФ с ЮВА, обвал на азиатских валютных и фондовых рынках 1997– Богатуров А.Д. Вместо послесловия: Брюссельско-Вашингтонский порядок? // Очерки теории и политического анализа международных отношений / Отв. ред. А.Д. Богатуров, Н.А. Косолапов, М.А. Хрусталёв. – М.: НОФМО, 2002. С. 376.

Воскресенский А.Д. Предмет и задачи изучения региональных подсистем международных отношений // Восток-Запад: Региональные подсистемы и региональные проблемы международных отношений / Отв. ред. А.Д. Воскресенский. – М.: РОССПЭН, 2002. С. 8.

1998 гг. косвенно – через деятельность международного спекулятивного капитала – негативно повлиял на финансовую ситуацию в России, ускорив банкротство финансовой политики, основывавшейся на спекулятивной пирамиде ГКО1.

Глобализация мировой экономики приводит в действие ещё одну тенденцию современности – персонификацию мировой политики. Растущая мировая зависимость обусловливает становление дополнительных, наряду с государствами и международными правительственными организациями (МПО), негосударственных субъектов международной жизни: международных неправительственных организаций (МНПО), частных транснациональных корпораций (ТНК) и самого Человека.

Эта тенденция требует от правительств большей прозрачности во внешней политике и создает предпосылки для развития политической глобализации. Последняя означает, что политические события в той или иной стране (вооружённые конфликты, политическая борьба, организация выборов и т.п.), которые, согласно принципу недопустимости вмешательства во внутренние дела суверенных государств, являются исключительно внутренним делом последних, могут обретать глобальное значение и затрагивать интересы других стран. Политическая глобализация, таким образом, сопровождается введением в мировую практику новых механизмов обеспечения мира, таких, как проведение миротворческих операций или введение международных санкций против «плохих» режимов. При этом основная проблема в том, кто именно и на какой правовой основе определяет насколько «плох» тот или иной режим, подпадающий под санкции.

В целом, российские исследователи не затушёвывают отрицательных последствий глобализации, отмечая, что «раскол существующей цивилизации становится одной из определяющих черт нашего времени». По оценке В. Иноземцева и С. Караганова, значительная часть государств Азии и Африки в условиях глобализации оказались в тяжелейшем экономическом и социальном состоянии и выступают «источником большинства нынешних Михеев В.В. Глобализация и азиатский регионализм // АзиатскоТихоокеанские реалии, перспективы, проекты: ХХI век / Отв. ред.

В.Н. Соколов. – Владивосток: Изд-во Дальневост. ун-та, 2004. С. 16–22.

глобальных проблем – политических, социально-экономических и даже экологических»1.

Характеризуя западные подходы к глобализации, можно заключить, что для них характерно всестороннее исследование темы: как теоретическое в рамках экономического, философского, политического, культурологического, экологического, комплексного и других базовых подходов, так и практическое – в плане отслеживания конкретных последствий глобализации для национальных экономики и политики.

Одним из ведущих представителей классического направления теории глобализации является К. Омае2, в работах которого описано мощное воздействие глобализации на мировую экономику, политику и культуру, которое размывает суверенитет и границы государств и сводит на нет значение национальных экономик и культур. При этом в современном мире экономическая значимость и политический вес государств определяются их регионами, но лишь теми из них, которые смогли стать узлами, связывающими и во многом управляющими мировыми потоками людей, товаров, услуг и т.п. В Восточной Азии к таким глобализированным регионам он отнёс районы Пусана в РК и Гонконга – Гуанчжоу в Китае.

Среди многообразия работ по теории глобализации выделяются исследования сторонника комплексного подхода Р. Кардля, по мнению которого главное противоречие современной эпохи глобализации состоит в том, что последняя объективно ведёт к размыванию национального суверенитета в его традиционном понимании и, следовательно, создаёт угрозы основам современной государственной системы. С одной стороны, эта позиция отражает реальные процессы, когда правительства стран передают часть функций международным институтам, с другой стороны, под воздействием глобализации функции государств, наоборот, расширяются, например, в вопросах борьбы с международным терроризмом.

Иноземцев В.Л., Караганов С. О мировом порядке ХХI века // Россия в глобальной политике. 2005. Т. 1. № 1. С. 10.

Ohmae K. Borderless World. – London: Collins, 1990; Ohmae K.The End of the Nation-State: The Rise of Regional Economies. – New-York: Free Press, 1995.

В этих условиях особую важность приобретают формы, которые глобализация принимает в каждом регионе мира, и в этом контексте соотношение процессов глобализации и регионализации (вторая способствует развитию первой в качестве дополняющего механизма, или, напротив, препятствует ему, являясь противоположностью глобализации) стало предметом широкого научного дискурса. В качестве компромисса между этими точками можно привести подход, рассматривающий эти феномены как сопряжённые и политически мотивированные. В научной литературе этот термин получил название глокализации и был введён Р. Робертсоном, который использовал его для характеристики трансформации экономической компоненты глобализации на локальном уровне1.

Важно учитывать, что процессы глобализации протекают не только в экономическом измерении, и что даже существенные успехи в этой сфере не сглаживают различий культур, политической и военной организаций2. Именно поэтому в различных странах и регионах мира тенденции развития экономической и других аспектов глобализации оказались зависимы от геополитики и политики регионализма. Более подробно характер взаимоотношений между глобализацией, регионализмом и регионализацией будет рассмотрен в этой же главе в параграфе, посвященном «новому регионализму».

В азиатских новых индустриальных странах (НИС) исследователи делают основной акцент, как на тех возможностях, которые глобализация открывает перед их странами, так и вызовах, которые она создаёт для национальной стабильности и процветания, а также поиску приемлемого варианта контроля над глобализацией. В этой связи южнокорейские эксперты, как и их коллеги из стран Юго-Восточной Азии (ЮВА), большее внимание, чем западные учёные, уделяют проблеме взаимосвязи глобализации и регионализма. При этом распространённой становится точка зрения о том, что усиление последнего происходит как ответ на доминирование США в процессах глобализации. Серьёзный импульс дискуссиям по этой проблематике дал азиатский финансоRobertson R. Comments on the “Global Triad” and “Glocalization”.

Access on-line: http//www2.kokugauin.ac.jp/ijcc/.

Каримова А.Б. Политическая социология. Регионы в современном мире // Социологические исследования. 2006. № 5. С. 32–41.

вый кризис, охвативший в 1997–1998 гг. страны ЮВА и Республику Корея (РК).

Что касается китайских подходов к глобализации, то они основываются на принципе разделения политики и экономики. В политической глобализации Пекин видит угрозу вмешательства Запада в его внутренние дела по вопросам прав человека, реформирования политической системы, проблемы независимости Тайваня и автономии Тибета и др. В подходах же к экономической глобализации просматривается известная двойственность. С одной стороны, Пекин используёт её как возможность получить от развитых стран дополнительные ресурсы для национального развития, прежде всего – выход на их товарные рынки, доступ к капиталам и современным технологиям. Свидетельством целенаправленного движения в этом направлении стало вступление Китая в ВТО в 2001 г. С другой стороны, Пекин не готов к обсуждению с международными представителями тех пределов, в которых он мог бы делегировать международным экономическим институтам часть национальных полномочий, чего требуют процессы глобализации1.

Отношение западных исследователей к глобализации характеризуется широким спектром оценок. Ниже мы рассмотрим некоторые нюансы этого научного дискурса, который имеет существенное значение для выработки теоретических гипотез данной работы.

C конца 90-х годов прошлого века в работах ряда исследователей выделяются три волны или три подхода к теории глобализации, в том числе: глобалистский (проэкономический), скептический и трансформаторский (постскептический). К классическим представителям первой волны относят, например, К. Омае, Д. Томлинсона2 и многих других исследователей. Обобщенно суть этого подхода выражается в том, что генерируемые глобализацией экономические изменения вызывают необратимую униМихеев В.В. Подходы к глобализации: страны развитой рыночной демократии, новые индустриальные страны Азии, развивающиеся государства и Китай // Восток-Запад: Региональные подсистемы и региональные проблемы международных отношений / Отв. ред. А.Д. Воскресенский. – М.: РОССПЭН, 2002. С. 28–36.

Tomlinson J. Globalization and Culture. – Cambridge: Polity Press, 1999.

фикацию политики и культуры государств, при этом транснациональные акторы (ТНК, международные организации, социальные движения и гражданское общество) постепенно отбирают у государств часть экономического и политического суверенитета и размывают их идентичность.

Ответом на вышеприведённые теории стала публикация материалов, отражающих более сдержанное отношение к глобализации. Работы сторонников этого подхода, получившего определение «скептического», в первую очередь, П. Хирста и Г. Томпсона1, составили так называемую вторую волну теории глобализации.

Так, Хирст и Томпсон посчитали, что многие тезисы представителей глобализма достаточно абстрактны, и поставили под сомнение саму правомерность постановки вопроса о глобализации как уникальном явлении нашего времени. По их оценке, уровень интернационализации экономики в период между 1870 и 1914 гг. был выше, чем в настоящее время, когда в условиях того, что до 80% объёмов мировой торговли и прямых иностранных инвестиций приходятся на наиболее развитые экономики Западной Европы, Северной Америки и Японии, мировая экономика не является глобальной. Большинство стран третьего мира остаётся неохваченным этими торговыми и инвестиционными потоками, и исключение из правила составляют лишь несколько НИС из Восточной Азии и Латинской Америки.

По мнению скептиков, воздёйствие глобализации на политику противоречиво. С одной стороны, под напором практики неолиберализма государства утрачивают часть полномочий, с другой – в связи с ростом угрозы международного терроризма, снижением эффективности глобального управления (понижение значимости ООН и ряда международных договоров и режимов) ответственность государств по отражению традиционных и нетрадиционных угроз безопасности только возрастает. Что же касается культуры, то явление глобализации в этом аспекте чаще всего ассоциируется именно с американской культурой, и далеко не у всего населения планеты от Парижа до Сеула оно вызывает положительные эмоции.

Hirst P., Thompson G. Globalization in Question. – Cambridge: Polity Press, 1996.

Таким образом, на основании приведённых тезисов скептики настаивают на том, что современный мир отличается высокой степенью интернационализации, но не является глобальным. В этих условиях государства сохраняют рычаги управления политическими и экономическими процессами, а неизбежность мировой победы неолиберализма в стиле Фукуямы отнюдь не предрешена.

Теоретические положения, выдвинутые скептиками по поводу гиперглобализма, в свою очередь, вызвали критическую реакцию со стороны ещё одной группы исследователей, которые, с одной стороны, признали слабую доказательную базу сторонников глобализма и необходимость разработки её более комплексного теоретического обоснования, а с другой – защищали тезис о том, что глобализация является реальным процессом, кардинально преобразующим мир. Таким образом, зародилась третья волна теории глобализации, которая заняла место между её первой и второй волнами. К сторонникам этого подхода, который получил название трансформаторский, относят, в первую очередь, Д. Хелда, Э. МакГрю1, а также Д. Розенау2, К. Хэя, Д. Марша3 и др.

В своих исследованиях Хэй и Марш, так же как и Хелд, не отрицают феномена глобализации, а, полемизируя с аргументами скептиков, стараются сформулировать комплексный подход к теории этого явления. С точки зрения Хэя и Марша, глобализация не является предопределённым процессом, а, наоборот, испытывает воздействие противодействующих тенденций и соответственно может развиваться в разных направлениях.

В свою очередь, Хелд развивает теорию трансформализма не только в своей книге «Глобальные Трансформации» (1999), но и ведёт непосредственные дебаты с ведущим представителем скепHeld D., McGrew A., Goldblatt D., Perraton J. Global Transformations. – Cambridge: Polity Press, 1999; Held D., McGrew A. Governing Globalization: Power, Authority and Global Governance. – Cambridge: Polity Press, 2002.

Rosenau J. Along the Domestic – Foreign Frontiers. – Cambridge:

Cambridge University Press. 1997.

Hay C., Marsh D. Demystifying Glonbalization. – Basingstoke: Palgrave, 2000.

тецизма Хирстом1, и между позициями, определяемыми скептицизмом Хирста и трансформализмом Хелда, безусловно, есть различия в определении рассматриваемого явления (интернационализация или глобализация), основных акторов будущего миропорядка (государство или глобальная демократия) и ряде других вопросов.

Однако, по оценке Л. Мартелла2, сторонники второй и третьей волн расходятся в основном в выводах, вытекающих из почти сходной аргументации. Первые полагают, что в условиях неравномерности действия интеграции основными игроками будущего мироустройства останутся сохранившие силу государства, которые будут объединяться в региональные союзы, в том числе с учётом интересов менее влиятельных и более бедных стран региона. Большинство сторонников трансформализма считают, что глобализация во времени и пространстве развивается неравномерно и что она может привести к доминированию различных систем управления, при этом Хелд настаивает на том, что мировое сообщество в условиях глобализации неминуемо движется к глобальной демократии.

Характерно, что сторонники трансформализма Хэй и Марш не разделяют последний тезис Хелда, полагая, что в условиях глобализации усилившееся государство останется основным актором мировой политики. При этом они полагают, что, хотя их теория строится на критике аргументов скептиков и по замыслу должна была бы влиться в третью волну теории глобализации, на практике она до неё не дошла, расположившись по своему содержанию между второй и третьей волнами3.

В этой связи уместно привести более раннюю попытку концептуализации волн теории глобализации, которую ещё в 1996 г.

предприняли Э. Кофман и Г. Юнгс4. Эти исследователи обосноСм., напр.: Held D., McGrew A. Thе Global Transformations Reader. – Cambridge: Polity Press, 2003.

Martell L. The Third Wave in Globalization Theory // International Studies Review. № 9(2), 2007. P. 173–196.

Hay C., Marsh D. Demystifying Glonbalization. – Basingstoke: Palgrave, 2000.

Kofman E., Youngs G. Introduction: Globalization – the Second Wave. In eds. by Kofman E., Youngs. G. Globalization: Theory and Practice. – London: Printer, 1996.

вали такое видение её второй волны, которое охватывало практически весь спектр научного дискурса, предложенного позднее сторонниками как скептического, так и трансформаторского подходов. С их точки зрения, теория глобализации первоначально была предложена без учёта специфики её компонентов, при этом само это явление не является чем-то принципиально новым, а лишь продолжает старые процессы в измененном формате. Так, например, в настоящее время финансовые капиталы стали более свободно перемещаться по миру, зато государства стали жёстче регулировать людские миграционные потоки; государства сохраняют суверенитет, но их роль переформулируется в связи с ростом влияния регионализма и т.д. В целом, видение Кофман и Юнгса во многом совпало с позицией Хэя и Марша, которые не нашли достаточно аргументов в поддержку третьей волны теории глобализации1.

Оценки сторонников второй «объединенной» (в трактовке Кофман и Юнгса) волны теории глобализации интересно сопоставить с теорией равноположенного развития, предложенной Алексеем Богатуровым. По мнению последнего, «требуется прояснить вопрос о том, запрограммирован ли мир на уподобление Западу посредством модернизации не-Запада или на самом деле взаимодействие разнородных пластов бытования на планете происходит по более сложным законам, чем «линейно-прогрессивное» преобразование «отсталого» и «традиционного» в «передовое» и «современное»2. Уместно рассматривать постановку такого вопроса, как продолжение дискурса между, с одной стороны, сторонниками глобализма и примыкающего к ним Хелда, а с другой – пропонентами скептического и значительной части трансформаторского подходов.

Для ответа на поставленный вопрос российский исследователь предлагает выйти за рамки традиционного системного подхода, вынося на обсуждение гипотезу конгломеративности, котоMartell L. The Third Wave in Globalization Theory // International Studies Review. № 9(2), 2007. P. 173–196.

Богатуров А.Д. Современный мир: система или конгломерат? // Очерки теории и политического анализа международных отношений / Отв. ред. А.Д. Богатуров, Н.А. Косолапов, М.А. Хрусталёв. – М.:

НОФМО, 2002. С. 129–144.

рая может рассматриваться либо как оппозиция системности, либо как её вариант, но воплощающий другой тип связей.

Современные общества по моделям поведения можно подразделить на традиционные, современные и конгломеративные, при этом Россию, как и многие страны Восточной Азии, безусловно, относят к числу последних. Для конгломератов характерно образование внутри обществ отдельных устойчивых структурных единиц – анклавов «традиционного», которые, с одной стороны, успешно противодействуют попыткам их поглощения окружающей средой, с другой – способствуют приобретению обществом более сложной «сдвоенной» структуры. В качестве эффективных обществ конгломеративного типа приводятся современные Япония, Китай и Тайвань, где наличие подобной структуры общества позволило как адаптировать достижения передовой техногенной цивилизации Запада, так и сохранить присущую восточной культуре более высокую трудовую мотивацию, что в целом дало экономический эффект, превысивший тот, что был достигнут в стране происхождения этой техники1.

Идея системности, в рамках которой сформировалась современная концепция глобализации, связана с представлением о единстве линейно-прогрессивного исторического процесса и постулирует его через действие всепроникающих, жёстких сквозных лучевых связей, стимулирующих однородность общественной организации. При этом системность сфокусирована на осмыслении преимущественно западного опыта, а конгломеративность, находящаяся как теория на раннем этапе становления, воплощает опыт не-западный и исследует то, чем не-Запад отличается от Запада, и ищет пути налаживания взаимодействия между ними. В целом, конгломеративное общество тоже воплощает единство, но только «по внешнему контуру»: через со-развитие разного, а не через слияние в одинаковом, при этом для него типичны «несквозные», опоясывающие связи. В более раннем труде академик РАН Нодари Симония характеризовал подобный тип связей и отношений как «обволакивающие»2.

Каждый анклав в конгломерате, с одной стороны, автономен, а с другой – косвенно взаимодействует с другими анклавами. По Богатуров А.Д. Указ. соч. С. 132.

Рейснер Л.И., Симония Н.А. Эволюция восточных обществ. Синтез традиционного и современного. – М., 1984.

оценке Богатурова, конгломеративная модель способна привести к приобретению новых качеств не через разрушение свойств частей, а в ходе растянутого во времени воздействия повторяющихся, но различающихся циклов на со-положенные элементы, которые при этом меняются, но сохраняют критическую массу исходных качеств. Таким образом, конгломеративные общества взаимодействуют с потоком модернизирующих импульсов не только линейно (во взаимоотношениях с внешней средой), но и по спирали (на внутриобщественном уровне).

При этом конгломеративное общество, как правило, состоит из анклавов, как традиционного, так и современного, и таким образом прагматично воспроизводит все типы связей. К таким обществам относятся, например, Россия и Китай, поскольку в обеих странах хорошо заметны анклавы «современного» рыночного и «традиционного» патриархального типов поведения с той разницей, что в КНР разделение проходит по линии «побережье – внутренние районы», а в России – «столицы – провинции»1.

По мере усиления в современном мире политического и экономического влияния не-западных государств и, в первую очередь, ведущих стран Восточной Азии, в современной теории международных отношений стал очевиден теоретико-концептуальный тупик, порождённый явлением не оставляющей места незападным формам общностей глобализации, которая представляет собой современную форму «поглощающего» линейно-прогрессивного развития.

В качестве её антипода Богатуров предлагает теорию равноположенного развития, которая постулирует возможность неразрушительных форм взаимовлияния, задаёт альтернативную парадигму обновления мира при сохранении автономии и многообразия скоростей и форм развития и, наконец, преодолевает «историко-мессианскую» воинственность западной цивилизации в отношении не-западных. Эта теория не представляет фронтальной оппозиции линейно-прогрессивному развитию, а предназначена для того, чтобы преодолеть присущую ему, но в современных исторических условиях не работающую, логику поглощения в пользу слитно-органического видения современного мира, где Богатуров А.Д. Указ соч. С. 129–144.

набирающие политический и экономический вес не-западные сообщества займут свое достойное место.

В современном мире особую остроту приобретают проблемы национальной идентичности. Чем сильнее «вызовы» глобализации, тем с большей настойчивостью народы будут стремиться сохранить свою культуру, язык, религию и традиции1. Эта же закономерность характерна для формирования идентичности России, которая никогда не была статичной, а, напротив, видоизменялась, развивалась, впитывая в себя новые веяния, но «оставаясь в основе европейской, всегда сохраняла при этом свои неповторимые, только ей присущие черты»2.

Вышеприведённый дискурс между представителями нескольких волн теории глобализации, а также положения предложенной Богатуровым теории равноположенного развития позволяют нам выдвинуть научную гипотезу о том, что, несмотря на действие постулируемой глобалистами тенденции к всеобщей унификации, важнейшие регионы мира сохранят свое самостоятельное значение в мировой системе, при этом отдельные государства, такие, как, например, Россия, Китай, Япония, Индия и многие другие, не утратят своей самобытности, одновременно адаптируясь к новым условиям и сохраняя «традиционные» типы поведения.

Резюмируя раздел, посвящённый глобализации, следует отметить, что большинство российских и иностранных специалистов считают её объективным процессом, который необходимо корректировать, создав и реализовав на практике новую концепцию мирового порядка, «основанную на идее коллективного управления», реализуемой группой ведущих демократических государств. Этот новый мировой порядок должен базироваться на эффективной модели межгосударственного сотрудничества, что невозможно без реформирования ООН, во многом утратившей эффективность. В числе приоритетных задач российские учёные Иноземцев и Караганов называют самоидентификацию и самоЖаде З.А. Геополитическое мироощущение // Мировые процессы, политические конфликты и безопасность / Отв. ред. Л.И. Никовская. – М.: РОССПЭН, 2007. С. 34.

Шмелёв Н. Российская идентичность, Европа и цивилизационные процессы // Глобализация и проблемы идентичности в многообразном мире. – М.: Огни ТД, 2005. С. 36.

реализацию «центра» глобальной международной системы, способного «не покорить, а цивилизовать «периферийные» территории, помочь их народам достигнуть уровня развития, позволяющего им реализовываться в качестве полноправных суверенных государств»1.

1.2. Комплекс теоретических подходов и инструментов для оценки роли многосторонних институтов сотрудничества Прежде чем перейти к изучению явлений регионализма и регионализации, которые могут как способствовать, так и противостоять глобализации, необходимо охарактеризовать комплекс теоретических подходов и инструментов, которые мы будем использовать для анализа регионального порядка Восточной Азии, а также выявления особенностей и институциональной эффективности межправительственных организаций в безопасности и экономике. Нами будут рассмотрены пять теоретических парадигм и направлений (неореализм, неолиберализм, неомарксизм, критицизм, конструктивизм), преобладающих в исследованиях современных международных отношений, но которыми они не исчерпываются.

Неореализм и неолиберализм были и остаются наиболее влиятельными парадигмами, которые отражают рационалистический подход в теории международных отношений, оперирующий в объяснении мира, преимущественно, категориями силы и интереса, и ставящий в центр своего рассмотрения рационального политика, руководствующегося в принятии политических решений не эмоциями, а расчётом. Для неореалистов последний определяется балансом сил и угроз, для неолибералов – соображениями материального благосостояния и безопасности. Борьба за реализацию этих интересов и, следовательно, за максимизацию власти или богатства и определяет характер международно-политических процессов. При этом эти интересы представляются как мало варьирующиеся, и задача исследователя состоит лишь в Иноземцев В.Л., Караганов С. О мировом порядке ХХI века // Россия в глобальной политике. 2005. Т. 1. № 1. С. 10.

том, чтобы определить, кто из акторов находится в наиболее выгодном положении для их реализации1.

Относительно недавно в теории международных отношений возникло новое социологическое направление, которое получило название рефлективизма или постпозитивизма. В него включают сторонников критицизма, феминизма, постмодернизма и других подходов, в том числе конструктивизма, хотя существует и другое мнение, что последний располагается между рационализмом и рефлективизмом2.

Сторонники социологического направления настаивают на необходимости анализа международных отношений с учётом динамики и характера глобальных транснациональных связей и взаимодействий, а также на том, что теория международных отношений не может быть нейтральной и трактовать события в отрыве от социального контекста, так как интерсубъективное значение оказывает существенное влияние на поведение акторов3.

Не удовлетворяясь объяснением и легитимированием существующего мира в терминах государственного интереса и баланса силы, рефлективисты стремятся найти пути его структурного изменения (через совершенствование социальных норм, институтов, групповых ценностей, идентичностей)4.

Со временем дебаты между сторонниками рационализма и социологического направления только усиливались, и период, начавшийся в конце 80-х годов, получил название «эра постпозитивизма». Среди причин, способствовавших этому явлению, Смит назвал такие, как окончание «холодной войны», приход глобализации, качественные изменения в развитии социальных наук и, наконец, жаркие споры между сторонниками неореализма Цыганков П.А. Теория международных отношений. – М.: Гардарики, 2002. С. 125–136.

Burchill S., Linklater A. Theories of International Relations. – Palgrave Macmillan, 2005.

Kratochwil F., Ruggie J. International Organization: A State of the Art on an Art of the State // International Organization. № 40 (4), 1986. P. 753– 775.

Цыганков П.А. Указ. соч. С. 158–159.

и неолиберализма, давшие возможность учёным других направлений выступить с альтернативными подходами1.

Основополагающей идеей классического реализма является то, что государства живут в условиях анархии и отсутствия централизованной власти2 Современные реалисты (неореалисты) также связывают проблемы мирового порядка с несовершенством международной системы, вызывающим постоянные конфликты и регулярное применение силы для их разрешения. К. Уолц в рамках своей ставшей классической теории структурного реализма уделяет особое внимание структуре мирового устройства с точки зрения распределения силы между основными мировыми державами3.

Неореалисты считают, что государства сотрудничают только в случае возникновения необходимости, например, для усиления военной силы или балансирования угроз безопасности, а основной формой регионализма рассматривают военно-политические союзы. Оценки неореалистами регионализма и формирования региональных институтов носят, преимущественно, негативный характер и рассматриваются как попытки противостоять мировому гегемону, либо ограничить его мощь.

По мнению сторонников геоэкономической модели неореализма, крупные державы будут использовать международные организации для усиления позиций в экономическом соперничестве за рынки сбыта, источники сырья, промышленные технологии и рабочие места, которое приходит на смену военному противостоянию. Так, Л. Туроу предположил, что с окончанием «холодной войны» мир разделится на три соперничающих экономических блока: ведомый США блок НАФТА (Североамериканская ассоциация свободной торговли), Европейский Союз во главе с Германией и Азиатский блок под руководством Японии4. Принципиальное теоретическое положение геоэкономистов заключаSmith S. Reflectevist and Constructivist Approaches to International Theory. In eds. by J. Baylis, S. Smith The Globalization of World Politics. – 2nd ed., NY: Oxford University Press, 2001. P. 224–249.

Для более подробного знакомства с теорией классического реализма смотри, например, Morgentau H. Politics Among Nations. – 6th ed., NY, 1985.

Waltz K. Theory of International Politics. – Reading, USA, 1979.

Thurow L. Head to Head: The Coming Economic Battle Among Japan, Europe, and America. – New York, 1992. P. 55–66.

ется в том, что, хотя эти блоки и не будут полностью закрытыми, стоящие во главе державы построят их так, что основные преимущества от сотрудничества достанутся именно им. Наиболее адекватно эта модель объясняла события мировой политической экономики конца 80-х – начала 90-х годов, когда на фоне неудачи переговоров Уругвайского Раунда была создана НАФТА и ускорена европейская интеграция.

В 1991 г. было предложено создать Экономический Совет Восточной Азии без участия США, Австралии и Новой Зеландии.

В сложившейся ситуации многое зависело от Японии, которая не поддержала идею создания Совета, а, напротив, способствовала формированию Форума Азиатско-Тихоокеанского Экономического Сотрудничества, придерживающегося принципа «открытого регионализма». В 1995 г. переговоры Уругвайского Раунда успешно завершились созданием Всемирной Торговой Организации, и в результате региональные экономические блоки не стали заменой многосторонним подходам к организации сотрудничества.

Одной из ведущих теорий в неореализме является гегемония, при которой порядок определяется интересами, ценностями и видением мира единственной доминирующей державы. Последняя обладает преимущественными военными, экономическими и прочими ресурсами, определяет общие для всех цели и правила и обеспечивает их выполнение1. По мнению одного из её сторонников М. Мастандано, смогут ли США и дальше удерживать лидерские позиции в мире, зависит от эффективности их внутри- и внешнеполитического курса, а также от способности США одновременно решить три задачи:

– предотвратить появление государств, сочетающих экономическую и военную мощь со стремлением стать полноценной супердержавой;

– проводить сбалансированную внешнюю политику, избегая односторонних силовых решений и навязывания своего лидерства;

– добиться внутри страны поддержки политического и экономического курса, обеспечивающего достижение этой цели2.

Gilpin R. War and Change in World Politics. – Cambridge: Cambridge University Press, 1981.

Mastandano M. A realiast view: three images of the coming international order. In eds. by T.V. Paul, J. Hall International Order and the Future of World Politics. – Cambridge: Cambridge University Press, 1999. P. 34–36.

Через несколько лет А. Воскресенский сформулировал своё видение основных характеристик, которым должно соответствовать государство, претендующее на гегемонию:

– обладать эффективным хозяйственно-экономическим механизмом, основанном на производстве инновационного типа;

– располагать военной мощью, достаточной для геополитического лидерства;

– иметь пассионарное население, характеризующееся высоким потенциалом общественной жертвенности (готовности общества и элиты жертвовать своими ресурсами во имя нации)1.

Глобализация добавила к вышеприведённым базовым характеристикам лидерства ещё три положения:

– наличие главенствующих позиций в мировой торговле и контроля над большей частью крупнейших ТНК;

– доминирование в мировой валютной системе;

– экспорт не вызывающих отчуждения идеологий и культур.

При этом, по оценке Воскресенского, правомерно говорить о двух формах проявления лидерства – гегемонии и доминировании, избирательно применяемых государствами согласно складывающейся ситуации. Под государством-гегемоном следует понимать державу, обладающую преобладающей военной силой и созидательным потенциалом для структурирования мировой системы в соответствии со своими интересами. Государство-доминант, помимо характеристик государства-гегемона, должно обладать желанием структурировать мировую систему в соответствии со своим видением и способностью заручиться поддержкой мирового сообщества2.

В этом контексте важно учитывать, что для достижения своих целей современные государства-лидеры стремятся к использованию различных сочетаний «жёсткой» силы (hard power) и «мягкого» влияния (soft power)3, совокупность которых определяет Воскресенский А.Д. Реальность и теория. Китай в контексте глобального лидерства // Международные процессы. 2004. № 2. С. 21–33.

Использование в качестве русского аналога «soft power» термина «мягкое влияние» предложено в недавней работе Зевелёва и Троицкого (Зевелев И.А., Троицкий М.А. Сила и влияние в американских отношениях: семиотический анализ. – М.: НОФМО, 2006. С. 7), подключивших к анализу внешней политики методологию семиотики, изучающей коммуникацию между субъектами как обмен набором символов, имеющих важное значение для каждого участника взаимодействия.

«относительную силу»1 государства, а выбор оптимального соотношения между ними во многом определяет эффективность и долговременность лидерства. По мнению выдвинувшего в 1990 г.

термин «мягкое» влияние Джозефа Ная, эти два компонента имеют различную ресурсную базу. Так, «жесткая» сила обеспечивается наличием мощи и денег. Для того чтобы добиться сотрудничества посредством «мягкого» влияния, субъект и объект воздействия должны разделять общие ценности, при этом последний должен понимать необходимость их реализации на практике. В ресурсную базу «мягкого» влияния Най включил три составляющих: культуру (когда она привлекательна для объектов влияния), политические ценности (если субъект влияния сам их придерживается) и внешнюю политику (когда другие государства рассматривают её в качестве легитимной и морально оправданной)2.

События начала XXI века (критическое ухудшение финансово-экономического положения внутри страны, военная и политическая неудача вторжения США в Ирак) показали, что применяемая Вашингтоном стратегия односторонних действий не обеспечивает ни безусловного мирового лидерства США, ни эффективного решения проблем, стоящих перед человечеством. С учётом этих изменений министр иностранных дел России Сергей Лавров недавно охарактеризовал современный миропорядок как «многополярный и полиархический»3. В то же время, по мнению Богатурова, современный мир, являясь «плюралистически однополярным»4, приобрёл вид «структуры, полюсом которого является «группа восьми», внутри которой США играют довольно авториПо мнению ряда исследователей, сила государства зависит не только от того, чем оно обладает, а от того, какие действия оно может заставить совершить другие государства, и его способности при необходимости изменять поведение других стран, чтобы сделать желаемый результат возможным (Nye J. The Paradox of American Power. Why the World’s Only Superpower Can’t Go It Alone. – NY: Oxford University Press, 2002. P. 8–12).

Nye J. Soft Power: The Means to Success in World Politics. – NY:

Public Affairs, 2004. P. 5–11.

Лавров С.В. Настоящее и будущее глобальной политики: взгляд из Москвы // Россия в глобальной политике. 2007. № 2.

Богатуров А.Д. Глобальные аспекты «цивилизационного» влияния США в XXI веке // Мировая экономика и международные отношения.

2007. № 9.

тарную роль. Хотя позиции «восьмёрки» по отношению к остальному миру укрепляются, внутри неё развивается процесс децентрализации».

Теория «многополярного баланса силы» (мultipolar balance of power)1 является классическим направлением реализма, около трехсот лет (с 1648 по 1945 гг.) характеризовавшим устройство мира. Под балансом силы подразумевается состояние динамического равновесия, где допустимы колебания уровней геополитического влияния конкурирующих государств, ни одно из которых не обладает преобладающей мощью, а отличающиеся по своей совокупной мощи центры силы в различной конфигурации способны длительное время обеспечивать требуемый баланс сил.

В соответствии с типом распределения силы, при балансе силы порядок может быть биполярным или многополярным. Одной из целей данного порядка является предотвращение гегемонии, и некоторые теоретики неореализма, в том числе Д. Мершеймер, полагали, что «с окончанием «холодной войны» биполярный мир снова быстро сменит многополярная система устройства»2, так как крупные державы не потерпят полного превосходства единственной супердержавы в течение длительного времени. В реальности же Россия и Китай оказались не заинтересованы в придании своим разногласиям с США системного характера. Остальные же крупные державы (Япония, Германия, Великобритания и др.), как правило, прямо заявляют о поддержке лидерских амбиций Вашингтона.

Тем не менее, большинство теоретиков неореализма полагают, что именно баланс силы является наиболее жизнеспособной моделью мирового порядка, и в этом контексте появление конкурентов государствам-лидерам за счёт становления крупных региональных держав неизбежно. Наличие собственного политического курса, по некоторым аспектам идущего вразрез с политикой лидера, растущего созидательного потенциала и поддержки ряда стран региона позволяет таким державам формировать региональный центр силы и влияния. Со временем они могут позиРоссийский политолог Богатуров, ссылаясь на классика реализма Ганса Моргентау, считает, что словосочетание balance of power следует переводить как «силовое равновесие» (См. Богатуров А.Д. Великие державы на Тихом океане. – М., 1997. С. 28).

Mearsheimer J. Disorder Restored. – New York, 1992. Р. 39.

ционироваться как антилидеры, то есть как страны, способные бросить вызов и противостоять доминированию лидера, а при определённых условиях занять его положение.

Основным источником нарушения равновесия и дестабилизации при балансе сил выступают нереализованные геополитические интересы государств, что свидетельствует о существовании у стран взаимоисключающих целей и серьёзных проблем межгосударственного взаимодействия. Подобное положение ведёт к возникновению геополитических проблем, которые академик РАН П. Бакланов определяет как длительное, устойчивое состояние неудовлетворённости геополитических интересов, в том числе наличие факторов, препятствующих их реализации. В зависимости от содержания геополитических интересов он выделяет следующие типы геополитических проблем:

– угроза национальной безопасности и территориальной целостности государства;

– существование страны в условиях жёсткой военной, экономической, информационной блокады или санкций;

– нежелательное военное присутствие одной страны на территории или акватории другой;

– неурегулированность каких-то участков государственной границы между странами;

– расширение военно-политических блоков, когда одни страны желают войти в какой-то блок, а другие – препятствуют этому1.

В контексте нашего исследования принципиальное значение имеет поиск ответа на вопрос о том, смогут ли США и Япония найти модель сотрудничества, позволяющую удовлетворить растущие геополитические интересы и разрешить геополитические проблемы Китая в Восточной Азии, не прибегая к вооружённому конфликту.

Ещё одной теорией порядка в неореализме является «концерт великих держав», который объединяет определённые элементы баланса силы и коллективной безопасности. Предотвращая гегемонию и служа примирению несовпадающих интересов великих держав, концерт представляется оптимальной системой распределения силы в неореализме. Для обеспечения успешного функБакланов П.Я. О категориях современной геополитики // Известия РАН. Сер. геогр. 2003. № 2. С. 7–16.

ционирования этого типа порядка необходимо выполнение ряда условий, в том числе: включение в него всех великих держав, их согласие со сложившимся статус-кво, отсутствие закрытых для ряда великих держав союзов, приверженность их единым интересам и ценностям.

В последнее время большое внимание привлекла теория «столкновения цивилизаций» Самуэла Хантингтона, который выделил в современном мире восемь основных цивилизаций: западную, конфуцианскую, японскую, исламскую, индуистскую, славянско-православную, латиноамериканскую и африканскую. По его мнению, основные конфликты в будущем произойдут вдоль разграничительных линий между ними, в первую очередь, в тех районах мира, где ислам соприкасается с другими цивилизациями: северная Индия, Ливан, Балканы, северная Африка, Кавказ, Афганистан и др. Хантингтон полагает, что нынешние конфликты, инициированные мусульманскими фундаменталистами, – лишь предвестник более мощного, системного противостояния Запада с остальным миром1, а после событий сентября 2001 г. его теория приобрела особую актуальность.

С точки зрения нашего исследования, она важна для прогнозирования тенденций развития регионального сотрудничества в Восточной Азии. Так, уникальность цивилизации Японии препятствует ее более глубокой интеграции со странами этого региона. В то же время культурная общность КНР с Сингапуром, Тайванем и наличие крупных китайских общин в других странах Юго-Восточной Азии являются предпосылками того, что центром интеграционных процессов в Восточной Азии может стать Китай.

Что же касается оценки теории Хангтингтона в целом, то, с одной стороны, она оказала определённое влияние на научный дискурс, ведущийся в рамках неореализма, с другой – ее противники полагают, что она не станет важнейшим фактором формирования нового мироустройства. Во-первых, государства, входящие в состав одной цивилизации, часто расходятся по принципиальным вопросам политики, а, во-вторых, цивилизации не имеют Huntington S. The Clash of Civilizations? // Foreign Affairs. 1993, Vol. 72.

единого руководящего органа, что делает невозможной четкую координацию их усилий на межгосударственном уровне.

Последователи неолиберализма, оспаривая основы неореализма, полагают, что анархию и войны можно предотвратить, создав более совершенные механизмы международных отношений. Приоритет в оценке характера международных отношений и рекомендациях по их регулированию отдаётся нормам морали и права, а также созданию коллективных институтов, призванных обеспечить соблюдение этих норм. Межгосударственное сотрудничество необходимо «для усиления преимуществ и снижения вреда от взаимозависимости и взаимодействия, а также для максимального использования возможностей по установлению мира, справедливости и подъема благосостояния»1.

Среди значительного числа теорий, входящих в парадигму неолиберализма (коллективной безопасности, комплексной взаимозависимости и других), наибольший интерес для важнейшей цели исследования – оценки эффективности деятельности международных организаций – представляют режимный и институциональный подходы.

В отличие от предыдущих теорий, полагающихся преимущественно на силовой компонент, теория международных режимов в поддержании порядка опирается на принципы, нормы и правила, её основными инструментами являются дипломатия и международное право, а цели достигаются через координацию, сотрудничество и убеждение. Концептуально международные режимы определяются как совокупность взаимных ожиданий, принципов, норм, правил и процедур принятия решений, принятой группой акторов по определённому кругу вопросов. Международные режимы делятся на два основных типа – экономические и безопасности – и активно применяются как в международной политической экономии, так и в различных моделях коллективной безопасности2.

Zacher M. and Matthew R. Liberal International Theory: Common Threads, Divergent Strands. In eds. by Kegley C. Controversies in International Relations Theory. – NY., 1995. P. 110–112.

Krasner S. Structural Causes and Regime Consequences: Regimes as Intervening Variables. In eds. by S. Krasner International Regimes. – Ithaca:

Cornell University Press, 1983.

Коллективная безопасность предназначена для предотвращения агрессии против любого участника с помощью угрозы или реального применения эффективных коллективных мер и, в отличие от союзов, не направлена против конкретного государства, а также, в отличие от концерта, управляется всеми участниками, а не только великими державами. При коллективной безопасности общие интересы и приоритеты получают приоритет над национальными, а основную ответственность за поддержание международного мира и безопасности несут международные организации.

По мнению Р. Кохэна и Д. Ная, глубокая торгово-экономическая взаимозависимость государств и сложившаяся система международного разделения труда становятся важными факторами укрепления мира1. Эти ученые обосновали тезис о том, что во взаимозависимом мире государства не являются единственными субъектами международных отношений. В этом качестве к ним присоединяются международные правительственные и неправительственные организации, транснациональные корпорации, общественные движения и даже некоторые влиятельные «граждане мира». Таким образом, они отмечают системный характер изменений в мировой политике (расширение демократического поля, усиление взаимозависимости, появление новых участников, не являющихся государствами).

Важнейшую роль в политике и экономике, по мнению Коэна и Ная, играют быстро развивающиеся международные институты (общемировые и региональные организации, договоры, режимы и т.п.), через которые реализуются интересы мирового сообщества.

Эти институты формируют атмосферу доверия среди участников, позволяют государствам строить отношения более эффективно и совместно добиваться реализации своих интересов, базируясь на общих правилах поведения2. В целом, благодаря включению международных институтов, структура системы международных отношений в неолиберализме предстаёт более всеохватывающей и глубокой, чем в неореализме.

В силу исключительной важности роли институтов в развитии регионализма её углубленная оценка ведущими парадигмами Кeohane R. and Nye J. Power and Interdependence. – NY., 1989.

Ruggie J. Multylateralism: The Anatomy of an Institution. In eds. by Ruggie Mulilateralism Matters. – NY., 1993. P. 15–18.

и направлениями международных отношений будет освещена в заключительной части параграфа.

Что касается теории комплексной взаимозависимости, то её основная гипотеза заключается в том, что экономическая взаимозависимость снижает вероятность возникновения международного военного конфликта. В поддержку этого тезиса выдвигаются следующие аргументы:

– возрастание значения капитала как фактора производства и его увеличивающаяся мобильность снижает мотивацию к завоеванию территорий и повышает интерес в мирном окружении и хорошем управлении, что необходимо для привлечения инвестиций;

– высокий уровень коммерческого взаимодействия ведёт к миру, потому что это отвечает интересам участвующих государств, а конфликт, напротив, подорвёт их благосостояние;

– международные торгово-экономические связи влияют на внутреннюю политику государств, перераспределяя внутриполитическое влияние в пользу тех, кому выгодны мир и сотрудничество, и не в пользу тех, кто хотел бы применить военную силу для приумножения своей силы и богатства1.

Одновременно в ходе действия этих процессов возрастает влияние частных лиц и неправительственных акторов, что делает внутриполитическую систему государств более демократичной, и данный аргумент сближает теорию экономической взаимозависимости и сотрудничества с теориями демократического мира и неолиберального институционализма. Более того, теории комплексной взаимозависимости и международных режимов во многом соприкасаются и могут рассматриваться как прелюдия к мировому порядку, основанному на измененной государственной идентичности или интегрированном региональном сообществе2.

Характеризуя неомарксизм, следует отметить, что его теоретические постулаты по некоторым аспектам совпадают с реализмом, а по другим – с либерализмом. С одной стороны, марксизм Было бы некорректно не отметить, что неореалисты оспаривают эту аргументацию, считая, что высокий уровень экономической интеграции не способен предотвратить международные конфликты и что соображения высокой политики и безопасности ставятся выше коммерческих интересов, когда они входят в противоречие друг с другом.

Alagappa M. The Study of International Order. In eds. by M. Alagappa Asian Security Order. Stanford: Stanford University Press, 2003. P. 60.

схож с реализмом, декларируя неизбежность войн в капиталистическом обществе. С другой стороны, он прогнозирует возможность формирования принципиально нового устройства мировой системы, построенного на неантагонистической модели производства, где не будет государств, войн и т.д. Современные неомарксисты считают, что в условиях господства «мирэкономики» главными участниками системы международных отношений являются социальные классы – мировая буржуазия и рабочий класс, а государства играют в ней вторичную роль. Эта теория сохраняет заметное влияние среди ученых как развитых, так и развивающихся стран, а среди её ведущих представителей следует назвать И. Валлерстайна, Р. Кокса, С. Амина, М. Рогальски, Й. Галтунга и др. Вместе с тем заслуживает внимания тот факт, что единственная оставшаяся великая держава, декларирующая своей целью построение коммунизма (КНР), на практике руководствуется в политике принципами реализма, лишь время от времени прибегая к марксистской риторике. Так, в 70-е годы Пекин определял важнейшей задачей борьбу с любой супердержавой, стремящейся к мировому доминированию, а после распада СССР главным объектом противоборства для КНР стали США2.

Теория социального конструктивизма, ведущими пропонентами которой являются Ф. Кратохвил, А. Вендт, Д. Рагги и другие, объясняет мир с помощью социологии, и, ставя во главу угла взаимосвязь между государственными интересами и идентичностями, анализирует механизмы взаимодействия политических и общественных процессов. Ученые обратились к этой науке для анализа социальных сил (от внутригосударственных коалиций до МНПО и гражданских движений), которые оказывают все большее влияние на модели государственных действий. Основные постулаты конструктивизма могут быть сведены к следующим3:

1. Главными объектами анализа международных отношений остаются государства.

Цыганков П.А. Теория международных отношений – М.: Гардарики, 2002. С. 150.

Shambaugh D. Beautiful Imperialist: China Perceives America 1972– 1990. – Princeton University Press, 1991.

Цыганков П.А. Указ. соч. С. 161.

2. Ключевые структуры в межгосударственной системе рассматриваются не столько как материальные, сколько как интерсубъективные.

3. Идентичности и интересы государства считаются в значительной степени сконструированными этими социальными структурами, а не результатом экзогенного воздействия человеческой природой или внутренней политики государства. При этом набор и содержание идентичностей и интересов не заданы навсегда, а находятся в постоянном изменении в ходе социального взаимодействия.

С точки зрения конструктивистов, проблемы и перспективы развития международных отношений определяются нормами и верованиями, которыми руководствуются политические лидеры, поэтому анархия не является неотъемлемым признаком межгосударственной системы. Такие подходы дополняют аргументы других теорий международных отношений, направлены на выявление социальных условий, при которых основные постулаты реализма действуют более эффективно.

Первый научный довод конструктивистов очевиден: одному государству легче понять намерения другого, когда оно понимает логику его поведения, то есть речь идет о предсказуемости в политике. Второй предпосылкой эффективного применения принципов реализма является способность государства верно оценивать международную обстановку и вырабатывать приоритеты внешней политики. А. Вендт делает акцент на том, что процесс приобретения государством новых знаний осуществляется в ходе социального взаимодействия1.

Развитие критического подхода в теории международных отношений во многом связано с работами Р. Кокса, который настаивал на том, что политические знания не могут быть нейтральными, а при их формировании всегда присутствует политический интерес. Это мнение нашло отражение в его знаменитой формулировке: «теория всегда создаётся в чьих-то интересах и для какой-то цели». Другими словами, знания не могут быть объWendt A. Anarchy is What States Make of It: The Social Construction of Power Politics // International Organization. 1994. № 46. P. 391–398.

ективными и вневременными, напротив, они укоренены в историческом контексте и служат определённым целям1.

В отличие от рационалистов, как правило, нацеленных на закрепление статус-кво в интересах тех, кто преуспел в современном мире, и принимающих сложившийся мировой порядок как рамочный для ведения исследований, критическая теория видит главную задачу в исследовании потенциала для его структурного изменения. Примером такого различия в подходах могут быть, с одной стороны, подталкиваемая неолибералами в рамках ВТО либерализация мировой торговли, с другой – попытки стран Восточной Азии противостоять глобализму за счёт смещения акцента с мирового торгового на региональное финансовое и торговое сотрудничество.

Cверхзадача для Кокса – объяснить, чем вызывается и как происходит переход от одного мирового порядка к другому. По его мнению, для этого сначала надо прояснить современный доминирующий мировой порядок, представляющий собой конфигурацию из материальной мощи, идеологии и институтов, которые не определяют поведение акторов как таковое, но воздействуют на него и накладывают ограничения. Вышеприведённые компоненты мирового порядка взаимодействуют на трёх взаимосвязанных уровнях: социальных сил, государств и мирового порядка. Изменения на одном уровне оказывают влияние на следующий, и, набрав определённую силу, способны воздействовать на существующий мировой порядок2.

В своих исследованиях Р. Кокс и его коллега С. Гилл уделили ключевое внимание тому, какое влияние на реструктуризацию мира оказывает глобализация, например, как глобальная организация производства и финансовой деятельности трансформирует Вестфальскую концепцию государства и общества в неолиберальную «бизнес-цивилизацию». При этом мировой порядок характеризуется нарастающим напряжением между принципами территориальности и взаимозависимости. По их оценке, социальное предназначение государств всё больше капитулирует перед Cox R. Critical Political Economy. In eds. by B. Hettne International Political Economy: Understanding Global Disorder. – London: Zed Books, 1995. P. 31–45.

Cox R. Approaches to World Order. – Cambridge: Cambridge University Press, 1996. P. 89, 306.

рыночной логикой капитализма, что, с одной стороны, вызывает дальнейшую поляризацию между бедными и богатыми, ослабление активности гражданского общества, а с другой – ведёт к подъёму популизма на основе «исключения» (крайне правые движения, расизм, ксенофобия)1.

Основными катализаторами изменений являются социальные акторы, например, транснациональные корпорации, бросающие государствам вызов децентрализации, создавая новые социальные и географические модели организации производства. В качестве контргегемонистических сил могут выступать коалиции государств «третьего мира» или неправительственные организации и социальные движения, поднимающиеся из низов гражданского общества. Регионализм, получивший наибольшее развитие в трёх макрорегионах (Европа, Северная Америка, Восточная Азия), воздействуя на политику государств, также вызывает реструктуризацию мирового порядка2.

Ключевой вопрос для критической теории – выяснить, как действия и взаимодействия вышеназванных и других социальных сил могут влиять на модели поведения государств и, в конечном счёте, вызывать трансформацию глобального мирового порядка.

Существенный вклад в решение этого вопроса внёс А. Линклэйтер, предпринявший комплексное исследование социологии систем государств в международном сообществе. Три его работы («Люди и граждане», «За пределами реализма и марксизма» и «Трансформация политического сообщества»)3 представляют собой наиболее полное исследование проблематики политического сообщества в науке о международных отношениях.

В последней из этих работ он сформулировал три тенденции, трансформирующие политическое сообщество:

– возрастающее признание того, что моральные, политические и юридические принципы должны стать универсальными;

Gill S. Globalization, Democratization, and the Politics of Indifference.

In eds. by J. Mittelman Globalization: Critical Reflections. – Boulder, 1996.

Eschle C., Maiguaschca B. Critical Theories, World Politics, and the “Anti-Globalization Movement”. – London, 2005.

Linclater A. Men and Citizens in the Theory of International Relations. – 2nd edition, London. 1990; Linclater A. Beyond Realism and Marxism: Critical Theory and International Relations. – London, 1990; Linclater A. The Transformation of Political Community. – Cambridge, 1998.

– настоятельное требование о том, что материальное неравенство в мире должно быть сокращено;

– настойчивое требование большего уважения культурных, этических и гендерных различий.

Этот процесс тройной трансформации открывает возможности разрыва взаимосвязей между суверенитетом, территорией, гражданством и национализмом и продвижения вперёд к более космополитичным формам управления миром. В то же время, по мнению сторонников критицизма, события, последовавшие после 11 сентября 2001 г., снизили уровень цивилизованности современных систем государств. В этом контексте большую угрозу мировому порядку представляют не действия террористов, а реакция на них со стороны США, которые, поставив себя в ходе этой войны вне правил, норм и институтов международного сообщества, не только ухудшили перспективы построения справедливого мирового порядка, но и подорвали сами принципы, на которых он зиждется1.

Тем не менее, основной целью международной критической теории была и остаётся реконфигурация политического сообщества как путём расширения его границ за пределы суверенного государства, так и усилением его влияния внутри государств за счёт внедрения многослойной структуры демократического управления, что, в конечном счёте, вызовет постепенную «децентрализацию» государства и сформирует более космополитичную форму политической организации. Таким образом, критическая теория ставит своей целью способствовать распространению в мире свободы, справедливости и равенства. При этом внимание, которое она уделяет изменениям в ходе исторического процесса, позволяет отслеживать происходящую структурную трансформацию и выявлять суть изменений мирового порядка. Именно поэтому данная теория активно используется в нашем исследовании.

Со времени окончания «холодной войны» количество создаваемых международных организаций значительно превышает число тех, которые прекращают свою деятельность. Вот почему важно исследовать стратегии государств по институционализации сотрудничества, различные модели формирования междунаDevetak R. Violence, Order and Terror. In eds. by A. Bellamy International Society and Its Critics. – Oxford, 2005.

родных институтов, условия повышения их эффективности, а также различия в подходах основных теорий международных отношений к этой проблематике.

По мнению, разделяемому как либералами, так и последователями конструктивизма, развитые государства достигли высокого уровня благосостояния и безопасности во многом благодаря либеральным принципам общественного устройства. Но подобное позитивное развитие событий не гарантировано им навечно.

Трагические события сентября 2001 г. показали, что даже США не гарантированы от ударов международных террористов. Никто не застрахован и от возможного обострения торгово-экономических противоречий, наконец, об этом же свидетельствует и начавшийся в 2008 г. мировой финансово-экономический кризис.

Для предотвращения подобного развития событий мировое сообщество должно стремиться к совершенствованию многосторонних институтов сотрудничества. Те организационные и финансовые усилия, которые требуются сегодня на создание этих институтов, при условии, что в будущем они выполнят предписываемую роль, в ретроспективе будут оценены как весьма незначительные, но исключительно эффективные1.

Предваряя анализ институтов, представляется важным ввести определения, предложенные представителями ведущих школ международных отношений. Так, неореалист Д. Мершеймер определил международный институт как «набор правил, который определяет порядок, в соответствии с которым государства должны сотрудничать и конкурировать друг с другом. Он устанавливает приемлемые и неприемлемые формы поведения государств»2.

Среди теоретиков в этой области выделяются также Р. Кохэн и Д. Рагги. Первый из них определил институт как «комплекс ограниченных во времени и пространстве, формальных и неформальных правил и норм, регулирующих и ограничивающих деяСевастьянов С.В. Международные институты и оценка их роли в современных теориях международных отношений // Материалы международной конференции «Дальний Восток России и Северо-Восточная Азия». – Владивосток: Изд-во ВГУЭС, 2001. С. 328–329.

Mearsheimer J. The False Promise of International Institutions // International Security. 1994/95. № 19. P. 5–49.

тельность своих членов»1. По мнению Рагги, многосторонний подход в международных отношениях – это институциональная норма, «регулирующая взаимоотношения между тремя или более государствами на основе общих принципов поведения»2. Он определил, что основополагающими признаками деятельности многосторонних институтов являются:

– общие принципы деятельности, разделяемые всеми членами;

– общность для членов материальных и других результатов от сотрудничества;

– сравнимая величина преимуществ от сотрудничества, полученных участниками в течение определенного периода времени.

Общие принципы – это правила, регулирующие поведение членов многостороннего института независимо от их индивидуальных предпочтений, например, принцип коллективной безопасности государств. Общность результатов означает, что расходы и преимущества от сотрудничества распределяются между всеми участниками, что в случае возникновения проблем у одного из них, остальные также несут издержки. Сравнимая величина преимуществ от сотрудничества означает, что их получают все члены института, хотя не обязательно в каждом конкретном случае и не весь период времени, то есть результат необходимо оценивать в целом за относительно длительный период.

Международные организации – это официальные структуры, которые включают в себя и поддерживают целый ряд международных институтов. Некоторые из подобных институтов, например Генеральное соглашение по таможенным тарифам и торговле, существовали многие годы в форме международных режимов, не трансформируясь в международную организацию3. Тем не менее, государства обычно склонны считать, что сотрудничество более эффективно, когда над ним установлен контроль. Поэтому большинство успешных институтов со временем принимают форму международных организаций.

Кеоhаne R. International Institutions: Two Approaches // International Studies Quarterly. 1988, № 32. P. 383.

Ruggie J. Multilateralism: The Anatomy of an Institution. In eds. by J.

Ruggie Mulilateralism Matters. – NY., 1993. P. 14.

Это произошло лишь в 1995 г., когда была создана Всемирная торговая организация (ВТО).

Что касается термина «международная организация» как такового, то имеет место проблема отсутствия конвенционного определения данного понятия в документах международного права.

В этой связи возникают проблемы классификации многосторонних институтов и отнесения их, например «большой восьмёрки», к определённой политической категории. Тем не менее, эксперты полагают, что межправительственная организация является объединением трёх и более государств, создаваемым на основе международных договоров для реализации общих целей и действующим согласно уставным документам. МПО предполагают институционализацию (в т.ч. наличие штаб-квартиры, секретариата, постоянных органов и т.п.) и создание механизмов реализации своих целей1.

Согласно данному определению, «большая восьмёрка» и многие другие международные структуры не относятся к классу МПО, а могут быть включены в более широкую категорию многосторонних институтов. Хотя эта точка зрения является спорной, она способствует более эффективному анализу деятельности международных организаций2.

Важнейшими для теории международных отношений являются следующие, связанные между собой вопросы: можно ли считать международные организации самостоятельными акторами мировой политики, как оценивать эффективность их деятельности, в том числе возможности влияния на других акторов, в первую очередь, государств. По мнению экспертов, найти ответы на эти вопросы можно с помощью режимного и институционального подходов.

Режимный подход рассматривает международные организации в качестве уже упоминавшихся нами международных режимов и представлен двумя направлениями: рационалистским и рефлективистским. Первая группа исследователей оценивает роль и значимость международных организаций с точки зрения эффективности их деятельности, а вторая – акцентирует внимаЛебедева М.М. Мировая политика. – М.: Аспект Пресс, 2007.

С. 67.

Клочихин Е.А. Место межправительственных организаций среди акторов мировой политики // «Приватизация» мировой политики: локальные действия – глобальные результаты / Отв. ред. М.М. Лебедева. – М.: Голден-Би, 2008. С. 100.

ние на вырабатываемых ими идеях, которые способны влиять на поведение других акторов мировой политики1.

Многие исследователи, в первую очередь, неореалисты, рассматривают международные организации в качестве производного субъекта международных отношений и дополнительного механизма для реализации государствами своих целей. Такой подход классифицируют как «функциональную теорию институтов»2. Основные положения этой теории следующие:

– государства являются главными действующими лицами мировой политики;

– государства создают институты и следуют их правилам, только если последние способствуют реализации их целей.

Институты могут влиять на политику государств при преодолении проблемы коллективных действий, например, когда те сталкиваются с так называемой «дилеммой заключенного», когда рациональное (с точки зрения каждого участника, стремящегося защитить свои интересы) поведение приводит к результату, неблагоприятному для всех. Целью международного института является достижение участниками «границы Парето», то есть максимального набора результатов. По её достижении любое дальнейшее преимущество, получаемое одним государством, по определению, ведет к потерям для других3.

По мнению Р. Кохэна, институты являются инструментом для преодоления возникающих между государствами проблем коллективных действий, которые часто не способны наладить сотрудничество из-за боязни того, что другая сторона не сдержит обязательств, отсутствия возможности контролировать её деятельность и воздействовать на нарушителей договоренностей.

Институты, предоставляя информацию о намерениях и правилах поведения участников, снижают издержки при урегулировании споров и обеспечивают эффективность взаимодействия. В то же время этот исследователь считает, что международные институты способны эффективно управлять комплексной взаимозависимоBarkin J.S. International organization: theories and institutions. – Palgrave Macmillan, 2006. P. 27–41.

Кeohane R. After Hegemony. – Princeton, 1984. P. 24.

Snidal D. Coordination Versus Prisoners’ Dilemma: Implications for International Cooperation and Regimes // American Political Science Review. 1985. № 79. P. 923–42.

стью не всех государств, а только рыночных демократий, накладывая таким образом ограничения на возможность практического применения теории интеграции1.

Р. Кохэн и его коллега Ст. Хоффман определили шесть основных функций, которые могут выполнять современные международные организации:

– являться форумом, посредством которого государства могут влиять на международные процессы;

– служить местом согласования интересов различных государств путём переговоров, на которых может быть достигнут компромисс;

– играть косвенную роль ослабления других многосторонних структур;

– использоваться государствами для информирования других о своих намерениях, целях и для обмена информацией;

– принимать документы, служащие ориентирами для государств, которые в них вступают, для выработки собственной политики в организации;

– вырабатывать основополагающие принципы, способные в определённых условиях формировать направления дальнейшего развития государств и международных отношений в целом2.