«Образование и просвещение в губернской Казани Выпуск 3 Казань – 2011 УДК 371 ББК 74.58 О 18 Редколлегия: И.К. Загидуллин, Е.А. Вишленкова, Л.Ф. Байбулатова Ответственные редакторы: доктор исторических наук И.К. ...»

Институт истории им. Ш. Марджани АН РТ

Казанский (Приволжский) федеральный университет

Образование и просвещение

в губернской Казани

Выпуск 3

Казань – 2011

УДК 371

ББК 74.58

О 18

Редколлегия:

И.К. Загидуллин, Е.А. Вишленкова, Л.Ф. Байбулатова

Ответственные редакторы:

доктор исторических наук

И.К. Загидуллин кандидат исторических наук Л.Ф. Байбулатова О 18 Образование и просвещение в губернской Казани. Сб. статей. – Вып. 3 / Отв. ред. И.К. Загидуллин, Л.Ф. Байбулатова. – Казань: Изд-во «ЯЗ»; Институт истории АН РТ, 2011. – 208 с.

В сборнике статей представлены материалы III научно-практической конференции «Образование и просвещение в губернской Казани», посвященной 70-летнему юбилею исторического факультета Казанского государственного университета (г.Казань, 12 октября 2009 г.).

На обложке: здание Ксенинской женской гимназии (1900-е гг.) из путеводителя-фотоальбома Р.Р. Идрисовой «По старым улицам казанским... Казань в фотографиях XIX – начала ХХ века» (Казань: ЗАО «Новое знание», 2005. – С.54).

ISBN 978-5-904449-13- © Институт истории им. Ш. Марджани Академии наук РТ, © Издательство «ЯЗ», Х.М.Абдуллин Х.М.Абдуллин Казанское юнкерское пехотное училище в 1866–1909 гг.

Казанское пехотное юнкерское училище было основано сентября 1866 г. по типу юнкерских училищ, открытых на основании приказа по военному ведомству от 20 сентября 1864 г. за № 285. Училище предназначалось для комплектования офицерами двух дивизий, которые квартировали в Казанском военном округе, и принимало нижних чинов и юнкеров из войск Московского военного округа, которые за отсутствием вакансий не могли быть приняты в Московское юнкерское училище. На этом основании штат училища устанавливался в 200 юнкеров. Первым начальником училища был назначен батальонный командир Александровского военного училища подполковник Лобода.

Училищным праздником было определено 22 октября1.

Казанское юнкерское пехотное училище разместилось в зданиях бывших батальонов военных кантонистов. По мере необходимости доставшиеся училищу здания ремонтировались и приспосабливались под нужды военно-учебного заведения. Так, например, решением Казанского губернского правления от 12 мая 1872 г. для училища были выстроены каменные холодные службы, общей стоимостью в 2 586 рублей2.

Поступать в юнкерское училище могли окончившие военные прогимназии или соответствующие им гражданские учебные заведения, а также вольноопределяющиеся. С 1869 г. право на поступление в военно-учебное заведение получили также унтерофицеры, призванные по набору. Однако они должны были прослужить в унтер-офицерском звании не менее 3 месяцев, получить одобрение начальства и выдержать вступительный экзамен по пяти предметам (окончившие шесть и более классов гимназии сдавали экзамен только по русскому языку и должны были получить при этом оценку не ниже 7 баллов).

Воробьева А.Ю. Российские юнкера, 1864–1917: История военных училищ. – М., 2002. – С.56.

НА РТ. Ф.2. Оп.7. Д.2462. Л.11.

Х.М.Абдуллин Сословный состав юнкерских училищ сильно отличался от состава военных училищ и уж тем от более привилегированных кадетских корпусов. Достаточно будет сказать, что доля потомственных дворян в них была менее 20%. Образовательный уровень, соответственно, также был далек от идеального. Например, в 1902 г. из поступавших в юнкерские училища около трети (1548 человек) имели 6-классное образование, а 3200 не имели и этого.

Курс юнкерского училища состоял из двух классов: младшего-общего и старшего-специального. Содержание специального образования диктовалось знаниями, умениями и навыками, необходимыми для командования батальоном. После окончания учебного курса, юнкера возвращались в свой полк и производились в офицеры по усмотрению начальства. Юнкера выпускались по разрядам. Выпущенные по I разряду отправлялись после лагерного сбора по представлению начальства независимо от наличия в полку вакансий, а выпущенные по II разряду – только на вакансии. Программа юнкерских училищ в начале 80-х гг.

XIX века менялась незначительно. Выпуск в 1866–1879 гг.

колебался от 270 до 2836 человек в год (всего за это время было выпущено 16731 человек). В 1888 г. Казанское юнкерское училище по I-му разряду окончили 8, а по II-му разряду 22 человека.

В целом с 1865 по 1900 г. юнкерские училища выпустили офицера, необходимых для военного ведомства.

В 1870 г. штат Казанского юнкерского училища был увеличен до 300, а в 1876 г. доведен до 400 юнкеров. По сведениям Казанского губернского статистического комитета к 1-му января 1884 г. здесь обучался 351 юнкер3. Курс обучения первоначально был двухгодичный, однако в 1879 г. добавился приготовительный класс, закрытый в 1886 г. К 80-м гг. XIX века юнкерские училища в целом удовлетворили потребность армии в офицерских кадрах, что сделало возможным повышение уровня требований к их образовательной подготовке. Постепенно было прекращено производство в офицеры лиц, не прошедших курса обучения, но большую часть офицеров для военного ведомства давали именно юнкерские училища. Образовательная политика НА РТ. Ф.359. Оп.1. Д.73. Л.97 об.

для офицеров ужесточалась. Именно поэтому в 1886 г. общий штат юнкерских училищ был сокращен с 4500 до 2800 человек.

Были закрыты Рижское и Варшавское юнкерские училища. В 1886–1888 гг. при юнкерских училищах открываются специальные отделения с военно-училищным курсом для выпускников гражданских средних учебных заведений. В 1887–1894 гг. эти курсы дали 1680 офицеров, а в 1895–1900 гг. еще 1800 выпускников. С 90-х гг. XIX века выпускники военных училищ и военно-училищных курсов юнкерских училищ даже стали преобладать в общем числе выпускников.

В 1901 г. последовало переформирование Казанского юнкерского училища, и был установлен трехгодичный курс обучения.

При этом 2 класса училища были специальными, а 1 – общий. В 1-й специальный класс без экзамена принимались молодые люди с полным средним образованием. Для имеющих права вольноопределяющихся второго разряда был открыт общий класс.

Прием разрешался не только из войск, но и со стороны. Эта мера привела к избытку желающих поступить в училище, вследствие чего был введен конкурсный вступительный экзамен. В 1905 г.

по случаю военных действий и значительных потерь офицеров был разрешен сверхкомплект, который достигал 112 человек4.

27 января 1903 г. училищу было высочайше пожаловано простое знамя образца 1900 г. Благодаря одному из офицеров училища до нас дошло подробное его описание: «Полотнище:

фон белый, кайма, полосы и орнаментные украшения синие; на лицевой стороне Образ Нерукотворного Спаса с надписью над ним «С нами Бог», на оборотной стороне вензель Государя Императора Николая II Александровича и по углам четыре двуглавых орла. Древко черное, верхнее украшение знамени – двуглавый орел на шаре. На скобе надписи: «А II. 1866 г. Казанское пехотное юнкерское училище», «1903 г. Казанского пехотного юнкерского училища», то есть год сформирования училища и год пожалования знамени»5. Судьба знамени до сих пор остается неизвестной. Из других знаков отличия следует выдеВоробьева А.Ю. Указ. соч. – С.56.

Журавлев А. Сведения обязательные для юнкера. – Казань, 1913. – С.63.

лить погоны казанских юнкеров – они были светло-синего цвета, без выпушки, с шифровкой «К.Ю.».

Учебные программы в юнкерских училищах были очень насыщенными. В Казанском училище изучались тактика, артиллерия, фортификация, военная топография, военная администрация, военная история, законоведение, воинские уставы, военная география и военная гигиена, русский и иностранные языки. Также юнкера всех военных училищ изучали Закон Божий.

Здесь следует более подробно остановиться на системе воспитания юнкеров и, в особенности, на роли религии в этом воспитании. С первых же дней пребывания в Юнкерском училище воспитанник проникался духом офицерской чести, рыцарства, отваги и верности самодержцу. В условиях религиозного государства любой ритуал, в том числе и военный, был наполнен религиозным содержанием. Будь то принятие присяги, освящение знамени или училищный праздник, не говоря уже о собственно больших религиозных праздниках – все это происходило в присутствии и при непосредственном участии православного батюшки. Каждое училище имело свою церковь, в которой проходили религиозные праздники, исповеди. Нужно отметить, что юнкера охотно помогали святым отцам: прислуживали на службах, пели в церковном хоре. Не было исключением в этом плане и Казанское юнкерское училище.

Долгое время православные военные чины казанского училища и юнкера являлись прихожанами Военно-кремлевской Спасской церкви, благо она располагалась буквально в нескольких десятках шагов от здания училища. Однако, как это было принято в военно-учебных заведениях Российской империи, каждый кадетский корпус или юнкерское училище стремились иметь свою отдельную церковь. Казанские юнкера обзавелись ею только в 1896 г.: она была устроена в здании манежа училища на средства потомственного почетного гражданина М.Н. Вениаминова-Башаринова и была названа «Церковь Казанского юнкерского пехотного училища в честь Святых Николая и Феодосия». Алтарь и иконостас церкви отделялся от манежа раздвижной деревянной перегородкой. Освещение здесь было электрическое. Церковь-манеж вмещала до 1500 человек.

По штату при церкви были положены: один священник и псаломщик. Священник военно-учебного заведения являлся также одновременно и законоучителем6.

Если вернуться к вопросу о предметах, которые преподавались в Казанском юнкерском училище, то следует более подробно остановиться на языковой подготовке воспитанников.

При изучении обязательного государственного русского языка особое внимание уделялось грамотности юнкеров, их умению правильно и красиво излагать свои мысли. Этому должны были способствовать и многочисленные литературные произведения классиков русской и зарубежной литературы, изучение которых также входило в курс подготовки будущих офицеров. Что касается иностранных языков, то каждый юнкер должен был уметь хорошо изъясняться на одном из иностранных языков, а на другом – элементарно читать и переводить. Интересной была шкала оценок успеваемости воспитанников училища: 12 баллов – отлично, 11 – очень хорошо, 10 – весьма хорошо, 9 и 8 – хорошо, 7 и 6 – удовлетворительно, 5 и 4 – посредственно, 3 и – дурно, 1 – весьма дурно. Кроме того программы всех юнкерских училищ, включая и Казанское, в обязательном порядке включали обучение верховой езде, танцам, фехтованию и гимнастике. Распорядок дня училищ также был единым: в 6 часов утра – подъем, умывание и утренний осмотр. Далее молитва и утренний чай. Занятия в классах продолжались до 12 часов дня.

Затем следовал завтрак и строевая подготовка до обеда в 5 часов вечера. Отдых после обеда составлял полтора часа. До 8 часов вечера продолжалась самоподготовка, после чего юнкерам оставляли 2 часа свободного времени до отбоя. Еще одна интересная деталь: до 10 часов вечера в училище работала библиотека7.

В конце весны – начале лета, после сдачи экзаменационной сессии юнкера отправлялись на два месяца в летние лагеря.

Здесь, кроме собственно ротных бараков, походных палаток, площадок с гимнастическими снарядами, сооружениями для полевой гимнастики и блиндажей для практических занятий по Цитович Г.А. Храмы армии и флота. Историко-статистическое описание.

Ч.1. – Пятигорск, 1913. – С.382.

Воробьева А.Ю. Указ. соч. – С.15–16.

фортификации, в распоряжении юнкеров находилась столовая, чайная и лавочка, а также лагерная церковь. В 80-е гг. XIX в.

бараки Казанского юнкерского училища располагались на южной оконечности озера Дальний Кабан, в 1883 г. их посетили великие князья Николай Николаевич Старший и Петр Николаевич Романовы8. Конечно, в летних лагерях воспитанники чувствовали себя более свободно, хотя режим и здесь строго соблюдался: подъем в 7 часов утра, молитва, утренняя гимнастика, чай и в течение дня интенсивная строевая подготовка.

Только после вечернего чая юнкера получали передышку в виде свободного времени, однако к 11 часам вечера все должны были быть в бараках. Военные сборы проводились и после выпускных экзаменов, именно здесь происходило производство юнкеров в офицеры. В Казанском юнкерском училище таким торжественным днем являлось 6 августа – праздник Преображения Господня9. Из лагерей новоиспеченные офицеры возвращались на три дня в стены училища, после чего покидали его навсегда.

Выпускникам выдавалось денежное пособие в размере 400 рублей, затем молодые офицеры уезжали в 28-дневный отпуск, после чего обязаны были прибыть к месту службы.

С 1904 г. казанские юнкера стали производиться при выпуске в подпоручики. Всего с 1904 г. по 1909 г. было произведено в подпоручики 768 юнкеров. В 1906 г. в казанское училище было дополнительно принято 89 прапорщиков. С 1 сентября 1909 г. Казанское пехотное юнкерское училище было переименовано в Казанское военное училище.

Удалось установить и полные данные о выпускниках Казанского юнкерского училища, удостоенных в Русско-турецкой войне 1877–1878 гг. и Русско-японской войне 1904–1905 гг.

высшей военной офицерской награды Российской империи – ордена Святого Георгия. В первую кампанию георгиевских кавалеров из числа выпускников было 9 человек, во вторую уже человек.

Спутник по Казани. Иллюстрированный указатель достопримечательностей и справочная книжка города / Сост. Н.П. Загоскин. Репринт. изд.

1895 г. – Казань, 2005. – С.259.

Воробьева А.Ю. Указ. соч. – С.14–15.

Многие из выпускников училища дослужились до полковничьих, генеральских и даже маршальских званий. Среди них можно выделить: видного деятеля партии эсеров, в октябре 1917 г. начальника обороны Петрограда и главнокомандующего войсками, действовавшими против войск Керенского-Краснова, подполковника Михаила Артемьевича Муравьева, выпускника 1899 г.; участника трех войн и георгиевского кавалера, командующего 2-й Туркестанской стрелковой бригадой в 1911– 1917 гг. генерал-лейтенанта Ивана Васильевича Колпикова, выпускника 1876 г.; георгиевского кавалера и член-корреспондента Академии художеств, командира 1-й Закавказской пехотной запасной бригады генерал-майора Бориса Ниловича Литвинова, выпускника 1893 г.; маршала Советского Союза Александра Ильича Егорова, выпускника 1905 г. и многих других.

Большинству из них пришлось пройти через Первую мировую войну, пережить февральские и октябрьские события 1917 г., участвовать в братоубийственной Гражданской войне, отправиться в эмиграцию или попасть под молох сталинских лагерей.

Система высшего женского образования начала складываться в России в «просвещенное» царствование Екатерины II, когда в 1764 г. при Воскресенском Новодевичьем монастыре в Петербурге был основан «Смольный институт благородных девиц». Вслед за Смольным институтом в обеих столицах, а затем и в провинции, создаются специальные воспитательные институты (пансионы) для молодых девушек дворянского происхождения. Несмотря на элитарный характер этих учреждений, общий уровень получаемых здесь знаний был довольно низок.

Учебный курс в институтах должен был отвечать требованиям подготовки хороших «домоводок» и хозяек, для которых были достаточны минимальные сведения из ряда общеобразовательных предметов, знание греческого и французского языков и рукоделия, что естественно не могло удовлетворять возрастающие потребности прогрессивных русских женщин, стремившихся к получению современных светских знаний.

Заметное усиление процесса женского феминизма в России в дореформенный период, вызванное ростом демократического движения и модернизацией общественной жизни, желание молодых девушек занять достойное место в социальной иерархии российского общества способствовали возрастанию спроса на женское образование. Не имея возможности получить достойное образование на родине, многие русские девушки были вынуждены уезжать для обучения за рубеж, в первую очередь в Швейцарию, где в Цюрихе, начиная с 40-х гг. XIX столетия, осуществлялся прием иностранок в местный политехнический университет. Возрастающий поток девушек, уезжающих в республиканскую Швейцарию, не мог не вызывать обеспокоенности у правительства, считавшего, что вместе с получением новых знаний за границей, студентки «заражаются» там антигосударственными революционными идеями.

Выходом из сложившейся ситуации могло стать разрешение поступления в российские университеты представительницам слабого пола. Несмотря на многочисленные прошения и петиции, в том числе и со стороны представителей университетской профессорско-преподавательской корпорации, вплоть до 60-х гг. XIX в. доступ женщин в университеты был ограничен.

Лишь в 1863 г. под напором общественного мнения Министерство народного просвещения (МНП) было вынужденно возбудить запрос по данному вопросу перед учеными советами российских университетов. В ходе обсуждения большинство университетов высказалось за предоставление женщинам права на поступление в университеты1. Несмотря на положительное решение советов, по настоянию консервативно настроенного министра народного просвещения Д.А. Толстого, в новом университетском уставе 1863 г. право женщин на получение высшего образования не нашло юридического подтверждения.

Как альтернатива, для девушек, желающих получить образование университетского уровня, правительством была предложена идея организации «общих публичных лекций». 2 января 1870 г. первые такие лекции были открыты в доме самого министра Д.А. Толстого. Вскоре эти лекции приобрели систематический характер и были преобразованы в курсы (при Владимирском училище), состоявшие из двух отделений – естественного и словесно-исторического. Вслед за Владимирскими в 1872 г. в Петербурге были открыты Высшие женские медицинские курсы при Медико-хирургической академии, в Москве – Высшие женские курсы профессора Московского университета В.Н. Герье. Эти курсы стали первыми женскими учебными заведениями с университетской программой преподавания.

В дальнейшем женские курсы начинают организовываться и в других центрах университетского образования. В 1876 г. с инициативой об открытии женских курсов в Казани выступил экстраординарный профессор ботаники местного университета Н.В. Сорокин2. На возбужденное им ходатайство, 9 апреля Корбут М.К. Казанский государственный университет им. В.И.УльяноваЛенина за 125 лет. – Казань, 1930. – Т.2. – С.10.

НА РТ. Ф.92. Оп.1. Д.12512. Лл.2–2 об.

1876 г. было получено высочайшее соизволение, вследствие чего курсы были официально открыты 3 октября 1876 г. «в виде опыта на 2 года»3.

Первой серьезной проблемой, с которой столкнулись организаторы «Публичных высших женских курсов в Казани», стало их финансирование. Являясь частным учебным заведением, курсы должны были финансироваться за счет благотворительных пожертвований и платы за обучение. Первоначально, не бывалое до сих пор новшество – получение женщинами высшего образования, не нашло широкого отклика среди казанского общества. По словам Н. Осокина: «…казанская публика отнеслась с флегматическим равнодушием и к открытию курсов и к дальнейшей их судьбе.

Никто не являлся с предложением своих пожертвований для дела высшего женского образования; никто не вызвался из посторонней публики внести требуемую уставом плату за недостаточную слушательницу»4. Энергичные действия энтузиастов в создании попечительства, организации подписки и благотворительного концерта в пользу нового учебного заведения не дали существенных результатов. Лишь благодаря Совету Казанского университета, который безвозмездно предоставил свои аудитории для вечерних чтений и организовал сбор пожертвований среди преподавателей университета, стало возможным открытие курсов.

Образцовой моделью для казанских курсов послужили ранее созданные московские курсы профессора В.Н. Герье. По их примеру срок обучения на женских курсах был рассчитан на два года, с платой за обучение по 50 руб. в год5. Желающие поступить на курсы должны были подать документы (с 15 августа по 15 сентября) и своевременно сдать вступительные экзамены (с сентября по 1 октября). От вступительных испытаний полностью освобождались лица, имевшие свидетельство об окончании курса в женской гимназии, институте благородных девиц, женском училище 1-го разряда или епархиальном женском училище6.

НА РТ. Ф.92. Оп.1. Д.14815. Л.15.

Осокин Н. Высшие женские курсы в Казани // Отдельный оттиск без библиографических данных. – С.1.

Частные правила для слушательниц и вольных слушательниц Публичных высших женских курсов в Казани. – Казань, 1876. – С.4.

Там же. – С.1.

Высшие женские курсы в Казани находились под ведением попечителя Казанского учебного округа (КУО). Непосредственное руководство образовательным процессом осуществлялось Педагогическим советом, состоявшим из профессоров и лекторов курсов. В разное время председателями Совета были профессора Казанского императорского университета: 1876/ учебный год Н.А. Фирсов, в 1878/1879 учебный год Н.А. Осокин, 1880/1881 учебный год С.М. Шпилевский, в 1881/1882 учебный год Н.В. Сорокин7.

В соответствии с положением и частными правилами, утвержденными попечителем КУО П.Д. Шестаковым 27 сентября 1876 г., программа обучения включала в себя преподавание общегуманитарных предметов по плану словесно-исторического факультета университета8. В число обязательных предметов входили: 1) русская литература в объеме 2 часов в неделю (проф.

Н.Н. Булич), 2) всеобщая литература – 1 час в неделю (проф.

Н.А. Осокин), 3) русская история – 2 часа в неделю (проф.

Н.А. Фирсов), 4) всеобщая история – 3 часа в неделю (проф.

Н.А. Осокин), 5) физика – 2 часа в неделю (директор казанского реального училища А.П. Орлов, приват-доцент И.Н. Смирнов);

необязательных: математика – 4 часа в неделю (доцент Ф.М. Суворов, магистр П.Ф. Ломоносов), гигиена – 1 час в неделю (доцент И.П. Скворцов)9. В 1878 г. в круг обязательных предметов были введены география с описательным естествоведением и математика, а необязательных – история искусств и высшая математика10. Дальнейшее расширение учебных дисциплин происходит в 1880 учебном году, когда с разрешения П.Д. Шестакова курсы были разделены на два отделения – словесно-историческое и физико-математическое11. На словесно-историческом отделении преподавались: русская грамматика и история русской литературы, естествоведение, всеобщая история, русская история, история физико-математических наук, история философии, эстетика, немецкая литература, английский язык, гигиена.

НА РТ. Ф.92. Оп.1. Д.14815. Лл.15 об., 18, 22, 26 об., 31–31 об., 33, 36.

Там же. – Лл.22–22 об.

Осокин Н. Указ. соч. – С.5.

НА РТ. Ф.92. Оп.1. Д.14815. Лл.21–21 об.

Там же. – Л.31.

Курс физико-математического отделения составляли: естествоведение, геометрия, приложение алгебры к геометрии, география, физика, история философии, гигиена, химия, история физико-математических наук, английский язык.

В конце учебного года проходила обязательная аттестация слушательниц и защита курсовых сочинений. Экзамены проводились по всем обязательным предметам, исключая естествоведение. Несмотря на сложность преподаваемых предметов, за все годы существования курсов отмечалась довольно высокая успеваемость ее воспитанниц. Даже вольнослушательницы, для которых сдача экзаменов была необязательна, по своему почину изъявили добровольное желание подвергнуться испытаниям по всем предметам, и многие успешно сдавали их, получая высшие оценки12. Курсистки проявляли удивительную учебную дисциплину и усидчивость. Как отмечалось в одном из отчетов попечителя КУО: «Посетительницы курсов всегда аккуратно являлись на лекции, несмотря на весьма неудобное для последних зимнее, вечернее время (от 6 до 9 часов); тщательное и очередное составление лекций, просматриваемых некоторыми преподавателями, чтение предлагаемых пособий, самостоятельность письменных работ доказывают, как добросовестно относятся они к высшему образованию. Можно сказать, что только бедность заставляет некоторых оставлять курсы и обязательность по положению взимания платы ограничивает доступ в курсы для многих окончивших среднее учебное заведение»13.

Уже в первый год существования Высших женских курсов в Казани на них записалось 96 девушек, из них 33 действительные слушательницы, в большинстве своем окончившие Казанскую Мариинскую женскую гимназию и Родионовский институт благородных девиц14.

Из таблицы 1 видно, что из 17 слушательниц Высших женских курсов, окончивших высшее учебные заведения, большинство приходилось на Казанский Родионовский институт – 11 человек, причем из них 5 человек поступило на курсы в 1876 г. В Осокин Н. Указ. соч. – С.2.

НА РТ. Ф.92. Оп.1. Д.14815. Л.24 об.

НА РТ. Ф.1. Оп.3. Д.4470. Л. последующие годы на курсы поступало по одной выпускнице Родионовского института. За весь период с 1876 по 1886/ учебные годы на Высшие женские курсы поступило 3 выпускницы Оренбургского, 2 – Саратовского и 1 – Петербургского институтов.

Количество слушательниц Высших женских курсов, окончивших высшие учебные заведения получили образование Казанский Родионовский институт институт Петербургский Мариинский институт Саратовский институт Наряду с жительницами Казани на курсы поступало множество девушек из других городов Российской империи. Здесь обучались уроженки Симбирской, Вятской, Астраханской, Архангельской и других губерний, получивших среднее образование в гимназиях.

Список поступивших в Публичные высшие женские курсы в Казани в 1876 году // Открытие Публичных высших женских курсов в Казани. – Казань, 1876. – С.15–19; НА РТ. Ф.131. Оп.1. Д.269. Лл.1–17; Ф.92. Оп.1.

Д.12512. Лл.118–124.

Количество слушательниц Высших женских курсов, окончивших средние учебные заведения чили образование Астраханская Мари- гимназия Вятская гимназия Казанская гимназия Курская гимназия Симбирская гимназия Тобольская гимназия Томская гимназия Казанская гимназия С.Петербург ская Коломенская гимназия С.Петербург ская Екатерининская гимназия Литейная гимназия Иркутская гимназия Киевская гимназия гимназия Пермская гимназия Сызранская гимназия Ярославская гимназия гимназия Воронежская гимназия Вятская гимназия гимназия Казанская гимназия Самарская гимназия Саратовская гимназия Симбирская гимназия гимназия С.Петербург гимназия Пензенская гимназия Уфимская гимназия Из таблицы 2 видно, что среди слушательниц Высших женских курсов заметно преобладало количество окончивших Казанскую Мариинскую гимназию (93 чел.), причем большинство их приходилось на первые два года деятельности Высших женских курсов. В последующие годы количество воспитанниц Казанской Мариинской гимназии постепенно сокращается до 3–5, несколько увеличившись в 1885/1886 учебный год (13 чел.).

После Казанской Мариинской гимназии наибольшее количество слушательниц Высших женских курсов приходится на Симбирскую Мариинскую (26 чел.) и Саратовскую (15 чел.) гимназии.

Из остальных губерний, указанных в таблице 2 на Высшие женские курсы поступало в 1876/1887 учебный год от 1 до 7 воспитанниц, окончивших средние учебные заведения. Интересно отметить, что несмотря на то, что в С.-Петербурге действовали подобные курсы, на Казанских Высших женских курсах из окончивших Петербургские гимназии обучалось 5 человек.

Преобладание слушательниц Высших женских курсов, окончивших средние учебные заведения, приходится на первые годы деятельности курсов, затем наблюдается постепенное их уменьшение.

Количество слушательниц Высших женских курсов, окончивших духовные учебные заведения Где получили образование Архангельское училище Вятское училище Казанское епархиальное училище Нижегородское училище Самарское училище Саратовское училище Тамбовское училище Уфимское училище Виленское училище Казанское училище Уфимское училище Достаточно большое количество слушательниц Высших женских курсов в Казани составляли выпускницы епархиальных духовных учебных заведений из 11 губерний. Наибольшее их количество было из Вятского епархиального училища (39 чел.).

Из Казанского духовного училища на курсах за весь указанный период с 1876 по 1887 гг. обучалось всего 9 человек. Из остальных губерний, указанных в таблице, обучалось на Высших женских курсах от 2 до 7 человек, окончивших духовные учебные заведения.

В 1876–1887 гг. на Казанских Высших женских курсах обучалось 16 чел., окончивших женские училища 1-го разряда, из них 6 чел. из Астраханского женского училища и 18 человек, имевших образование домашних учительниц18.

Чтобы выяснить динамику численности слушательниц Высших женских курсов в Казани сравним статистические данные за два пятилетия, т.е. за 1876–1880 и 1882–1886 годы.

Динамика численности слушательниц, поступивших на Высшие женские курсы в 1876–1880 и 1882–1886 гг. Высшие учебные заведения Средние учебные заведения Духовные учебные заведения Из таблицы 4 видно, что наибольшее число слушательниц Высших женских курсов имели среднее образование. Достаточно много на курсах было выпускниц духовных учебных заведений.

Из остальных слушательниц преобладали домашние учительницы.

Сравнение двух пятилетних периодов деятельности Высших женских курсов в Казани позволяет заметить, что наибольшее количество слушательниц приходится на 1876–1880 гг. Во второй период (1882–1886 гг.) сократилось количество слушательниц, окончивших высшие, духовные учебные заведения и училища 1-го разряда, но несколько увеличилось число выпускниц средних учебных заведений и домашних учительниц.

Сложное финансовое положение курсов являлось основной причиной значительного ограничения зачисления слушательниц, не имевших возможности вносить высокую по тем временам плату20. Ввиду недостатка денежных средств Совет курсов, несмотря на наличие учебно-методической базы, преподавательского состава, не мог расширить объем и круг преподаваемых дисциплин. Несмотря на неоднократные предложения по увеличению срока обучения до трех лет, ввиду отказа правительства субсидирования курсов, эти проекты оказались неосуществимы.

Совет, лишенный всякой поддержки МНП и местной общественности, был вынужден всячески экономить свои скудные средства, сокращая жалование преподавателям, вводя ограничения в штате, отказавшись от должности секретаря и делопроизводителя, обязанности которых был вынужден выполнять председатель Совета курсов21.

Правительство не только не оказывало никакой помощи Казанским женским курсам, но, и напротив, всячески способствовало прекращению их деятельности. Существенным ударом по положению курсов стало введение 23 июля 1879 г. новых правил, значительно ограничивших круг лиц, имевших право на поступление на Высшие женские курсы. По новым правилам вольнослушательницы, как и действительные курсистки, могли поступать на курсы не иначе как после обучения в высших или средних учебных заведениях, при предоставлении удостоверения из местной полиции в полной своей благонадежности. Кроме того, круг поступающих ограничивался лицами, проживающими в Казани и лично известных попечителю учебного округа22. Эти ограничения достаточно хорошо прослеживаются в таблице 5.

В этом отношении Казанские Высшие женские курсы отличались от других учебных заведений данного типа. Практически во всех Высших женских курсах по инициативе городских обществ были созданы попечительства, местными органами самоуправления осуществлялось их субсидирование, многие получали денежные пособия от государства. Так, Одесские высшие женские курсы еще до открытия получили от города финансовую поддержку в размере 1 000 руб., курсы в Петербурге ежегодно поучали от МНП субсидию в 3 000 руб., Московские и Киевские курсы располагали значительными капиталами получаемыми от их попечительств. (НА РТ. Ф.92. Оп.1. Д.12512. Лл.93–95).

НА РТ. Ф.92. Оп.1. Д.14815. Л.27 об.

Правила для слушательниц и вольных слушательниц Публичных высших женских курсов в Казани 1879 г. – Казань, 1879. – С.1– Количество учащихся Высших женских курсов Из таблицы видно, что большую часть учащихся Высших женских курсов в 1876–1886 гг. составляли слушательницы – 59,3% от всего количества учащихся. Количество вольнослушательниц было несколько меньше – 40,7%. Причем хорошо видно, что в первые три года деятельности Высших женских курсов численность вольнослушательниц преобладала над количеством слушательниц, в последующие годы доля слушательниц курсов преобладала над долей вольнослушательниц, притом, что сокращается и общая численность учащихся, что, очевидно, было обусловлено введением новых правил от 23 июля 1879 года.

Главной причиной негативной позиции государственной администрации было укоренившееся мнение, что женские курсы являются рассадниками вольнодумства и нигилизма, ведущие к политизации и радикализации женского образования, втягивающих курсисток в революционное движение. Так, в своей секретной переписке казанский губернатор Н.Я. Скарятин откровенно Список поступивших в Публичные высшие женские курсы в Казани в 1876 году // Открытие Публичных высших женских курсов в Казани. – Казань, 1876. – С.15–19; НА РТ. Ф.92. Оп.1. Д.14815. С.15–36.

отмечал: «…женские курсы в воспитательном отношении приносят большее вреда, чем пользы, по нижеследующим соображениям: большинство слушательниц считают себя студентками; входят в тесные отношения со студентами, они вовлекаются в те же идеи и приобретают тоже брожение умов, как и вся учащаяся молодежь, в особенности студенты. Также как и сии последние, слушательницы жадно бросаются на чтение запрещенных книг и журналов, предпочитая чтение изданий двусмысленного направления, обсуждают и порицают действия правительства, ищут чего-то лучшего и несбыточного, набираются разных вредных фантазий и ничего практического. Все это вносится в их семейства, в которых нередко есть малолетние братья и сестры, и передаваясь точно также невольно сим последним. Слушательницы высших женских курсов готовят себя не быть хорошими женами, матерьми и вообще семьянинками, а приготовляют себя к какой-то высшей научной деятельности с весьма резкими суждениями о настоящем государственном строе»24.

Созданные на волне демократического движения 60-х гг.

XIX в., в эпоху эмансипации и Великих реформ, с изменением политической конъюнктуры в правление Александра III, с отходом руководства страны от либеральных начал во внутренней политике, Высшие женские курсы стали вызывать все большее раздражение и неприятие со стороны реакционных кругов центральной и местной бюрократии. Начиная с 1880-х гг., местной администрацией начинает проводиться кампания по дискредитации высшего женского образования, на руководство женских курсов оказывается административное давление, устанавливается негласный полицейский надзор за ее слушательницами.

В этих условиях полноценное функционирование курсов становится невозможным. Предупреждая их окончательное закрытие местной администрацией, в конце 1884 г. Педагогический совет был вынужден объявить о самороспуске курсов25. Но несмотря на это курсам удалось просуществовать еще 3 года. Лишь в НА РТ. Ф.1. Оп.3. Д.4470. Лл.15 об.–16.

Журналы и протоколы заседаний Казанской городской думы за второе полугодие 1895 года. – Казань, 1896. – С.137.

1886/1887 учебном году, когда Высочайшим распоряжением от 12 мая 1886 г. было предписано закрыть все существующие в империи высшие женские курсы, казанские курсы окончательно прекратили свое существование.

Несмотря на свое недолгое существование, Казанские женские курсы сыграли важную роль в становлении высшего женского образования в России. Они стали первым и единственным учебным заведением огромного Поволжско-Сибирского региона, открывшим девушкам доступ к получению высшего образования. За недолгое существование курсов лекции на них прослушало 565 девушек26, из них 345 слушательниц.

На курсах обучались дочери купцов, духовенства, мещан, хотя подавляющее число воспитанниц составляли дети дворян.

Национальный и конфессиональный состав учениц также был неоднороден, но преобладающее большинство учениц были православными.

Выпускницы Казанских Высших женских курсов в дальнейшем занимались педагогической деятельностью в гимназиях, прогимназиях и земских школах, посвятив свою жизнь просветительской деятельности, развитию женского образования в провинции.

НА РТ. Ф.92. Оп.1. Д.16622. Лл.9–10.

Некоторые проблемы татаро-мусульманского Для татарского образования1 рубеж XIX – начала ХХ веков можно охарактеризовать как период постепенного отхода от традиционных способов и принципов преподавания и перехода к внедрению новых методов и идей, которые должны были способствовать адаптации татарской молодежи к современным капиталистическим отношениям в России. Однако эти изменения происходили не без трудностей. С одной стороны, царское правительство старалось специально не вмешиваться в систему конфессионального образования, благодаря которому национальное самосознание татар-мусульман оставалось на безопасном для русско-православного государства уровне. Когда же проявилась тенденция обновления конфессиональных школ, власти стали активно выступать против новых татарских учебных заведений, считая, что традиционные религиозные школы будут меньше наносить вреда русификаторской политике царизма2. Внутри самой татарской школы также были большие противоречия – это известное противостояние преподавателей старой формации, уделявших основное внимание религиозному образованию, и преподавателей, которые стремились к созданию совершенно новой школы, в которой сочетались бы светские науки и мусульманское образование (в научной литературе эти два лагеря получили название кадимистов и джадидистов).

Под татарским образованием имеется ввиду, в первую очередь, конфессиональное образование, поэтому в статье как синоним татарского будет использован термин мусульманское или конфессиональное образование. Кроме того, традиционные мусульманские школы Поволжья и Приуралья – медресы и мектебы – не имели национальных разграничений, в них получали обучение как башкирские, так и татарские дети.

Рахимов С. Социально-правовой статус татарских учебных заведений последней четверти XVIII – начала ХХ вв. // Ислам в татарском мире:

история и современность. – Казань, 1997. – С.80.

Однако разделять их только на два вышеуказанных лагеря было бы не совсем корректно. Так как и среди кадимистов были мударрисы и мугаллимы, не отрицавшие новых методов преподавания и светских предметов. Их оппоненты также не исключали полностью религиозных дисциплин из учебных заведений.

Так, например, во многих проектах по реформированию школ, предлагавшихся в пореформенный период Х. Фаизхановым, С. Тевкелевым, И. Гаспринским, Р. Фахреддином, светские и религиозные науки были наравне3. Однако, несмотря на отмеченные внутренние и внешние препятствия, мектебы и медресе постепенно переходили на новый уровень, так, например, историк Р.У. Амирханов пишет, что к 1910 г. в. уже 90% татарских национальных учебных заведений Казанской губернии перешли на звуковой метод обучения4, что, однако, вызывает сомнения. В Приуралье же, по словам Л.Ш. Сулеймановой, светские науки стали преподавать в половине конфессиональных учебных заведений, при том что только в Уфимской губернии в 1913– 1916 гг. насчитывалось около 2000 коранических школ5.

Эти данные, приведенные исследователями, были взяты из статистических источников, однако, с нашей точки зрения, состояние татарского образования в начале ХХ века было не столь оптимистичным. Об этом ярко свидетельствуют заметки представителей татарского духовенства и интеллигенции, опубликованные в журнале «Шура»6, посвященные проблеме распространения и качества образования в мусульманских учебных заведениях. В журнале, начиная с момента издания, практически в каждом номере публиковались статьи, посвященные актуальным проблемам татарского образования, как-то: методы преподавания, введение новых предметов, степень образованности муРахимов С. Указ. соч. – С. 76–77; Амирханов Р.У. Татарское просвещение в зеркале истории (дооктябрьский период) // Режим доступа:

http://www.tataroved.ru/institut/novhist/publ/1/.

Амирханов Р.У. Указ. соч.

Сулейманова Л.Ш. Национальные учебные заведения в Башкортостане в первое сорокалетие ХХ в. – Уфа, 2000. – С.68, 82.

«Шура» – литературно-публицистический журнал, издававшийся в Оренбурге в 1908–1917 гг. на средства промышленников Рамиевых. Редактором был Ризаэддин Фахреддин.

даррисов, непрактичность мусульманского образования и т.д.

Так, в одном из номеров журнала за 1912 г. говорится, что в понимании татар образование было необходимо только для загробной жизни, о том, что знания могут служить в практической повседневной жизни, никто и не думал. И детей отдавали на обучение в медресе только для того, чтобы они могли читать молитвы и совершать намаз, а наиболее высшим достижением считалась возможность стать муллой или муэдзином7.

Этой же точки зрения придерживалось в начале ХХ в. и высшее мусульманское духовенство, которое основной целью мектебов видело «научить мусульманских детей чтению и письму, познакомить их с установками ислама, воспитать их в доброй нравственности и указать им путь к достижению благополучия земного и небесного и тем содействовать миру и покою государства»8. Медресе же, по их мнению, должно было «подготовить муэдзинов, имамов, хатибов, факихов, галимов, мугаллимов, мударрисов, казиев и муфтиев, которые были бы вполне знакомы как с требованиями времени, так и с науками веры и жизни, чтобы иметь возможность указать к оным пути и другим»9.

Редакцией журнала «Шура» также проводились опросы читателей по поводу причин низкого уровня образованности среди татар, и их ответы, сведенные в одну статью, были опубликованы в одном из номеров. В связи с этим представляет интерес письмо имама деревни Саузбаш Качинской волости Бирского уезда10 Мухаммадсалиха Ижранова, в котором анализируются подобные ответы, и приводится его собственная точка зрения на назревшие проблемы мусульманского образования11. В самом письме нет даты, но исходя из упоминания в тексте некоторых статей журнала «Шура», можно предположить, что оно было написано в 1913 г.

Мбаркша л-Хнфи. Мктп в мдрслребез // Шура. – 1912. – №22. – С. Фархшатов М.Н. Народное образование в Башкирии в пореформенный период 60–90-е годы XIX в. – Москва: Наука, 1994. – С.65.

Там же. – С.70.

Ныне деревня Саузбаш Краснокамского района РБ.

НА УНЦ РАН. Ф.7. Оп.1. Д.11 (старый акт). Лл.432–442.

Из текста письма Мухаммадсалиха Ижранова видно, что автор достаточно образованный человек, выписывающий элитарный журнал своего времени. Письмо написано на простом татарском языке, без большого количества арабизмов и фарсизмов. В своем письме имам делает попытку раскрыть причины слабого распространения образования среди татар, под которым автор понимает неприспособленность шакирдов к современной повседневной жизни, несмотря на то, что они получали образование на протяжении десятилетий. Анализируя статьи журнала «Шура» за 1912 г., посвященные проблеме татарского просвещения, Ижранов приходит к выводу, что основной причиной плохого распространения татарского просвещения является «испорченность методики преподавания»

(ысуле тгълим бозыклыгы). Под этим понятием автор подразумевает совокупность следующих составляющих образовательного процесса: методы преподавания, круг изучаемых предметов, квалификация мударрисов и мугаллимов, воспитание в семье, нравственное воспитание и личность заведующего школой. По мнению имама, выпадение какого-либо одного элемента из этого звена приводит к некачественному образованию, которое не дает возможности татарской молодежи к реализации себя в современной жизни наравне с представителями титульной нации.

Мухаммадсалих Ижранов называет три главные, с его точки зрения, причины «испорченности образования»: первая – преподавание вредных или бесполезных для религии и жизни предметов. По его мнению, вред приносит то, когда под видом игътикада (основы веры) преподается диалектика, а вместо тафсира (традиционного толкования Корана) изучается исраилият – религиозная литература, связанная с еврейской традицией. Этот тип литературы, а точнее отдельные ее рассказы часто использовались толкователями Корана, когда слова пророка Мухаммада были недостаточно ясны. Также имам согласен и с теми читателями журнала «Шура», которые утверждают, что в последнее время в медресе религиозные знания подменяются греческой философией, шакирды и мударрисы изучают различные толкования, и все больше впадают в ересь, что не может не принести вреда мусульманской религии.

Из этого видно, что имам, с одной стороны, на стороне традиционного религиозного образования, однако, с другой стороны, он отрицает диалектику как один из методов познания, который применялся в медресе как обмен мнениями и взглядами для достижения истины по какой-либо проблеме. К тому же, если учитывать, что шакирды в медресе получали опосредованные знания12, т.е. шакирды усваивали только то, что знал сам мударрис, выглядит довольно странным отрицание имамом научного спора или диспута, который развивал у шакирдов критическое мышление, ораторское искусство, умение аргументировать и доказывать свою точку зрения13. Однако в отрицании диалектики имамом Ижрановым есть своя правота, т.к. часто во время религиозных научных споров шакирды практически не слушали друг друга и ход учебного процесса нарушался14. В тоже время имам Ижранов невольно выступает против расширения кругозора шакирдов, считая вредными предметами греческую философию и исраилият, изучение которых может и не давало практической пользы для повседневной жизни и нарушало чистоту религиозных знаний, но, по крайней мере, выводило шакирдов из замкнутого круга традиционно изучаемых наук, определяемых общепринятыми книгами. Так, например, программа мектебе состояла из чтения и письма на арабском языке и тюрки, основ веры и сведений из арифметики, в медресе изучались морфология и синтаксис арабского языка, логика, мусульманское право, догматика и философия15.

Вторая причина «испорченности методики преподавания», по мнению имама, заключается в том, что мударрисы не обращают внимания на необходимые и полезные науки, и забывают о главной сути изучаемой науки. Под необходимыми науками имам понимает изучение Корана наизусть, нравственное воспитание. Он отмечает, что эти предметы заменены логикой (мантык) и чтением забавных случаев из различных толкований Сафиуллина-Аль Анси Р.Р. Специфика передачи знаний в системе мусульманского образования татар в Казанском крае // Образование и просвещение в губернской Казани. Вып.1. – Казань, 2008. – С.140–150.

Там же. – С.147.

Фархшатов М.Н. Указ. соч. – С.76.

Там же. – С.66, 72; Рахимов С. Указ. соч. – С.73.

хадисов и Корана. Однако, как отмечают некоторые ученые, даже в старометодных медресе в программу были включены математика, сведения о браке, продаже, а некоторые мударрисы дополнительно преподавали медицину, историю, географию, астрономию, классическую литературу Востока, пусть даже и без учитывания новых достижений науки и техники16.

Третья причина, приведшая к упадку мусульманского образования, по мнению имама, заключается в отсутствии доступного и действенного метода обучения и воспитания. Так, он признает устаревшими слоговый метод обучения письма, изучение арабской грамматики посредством персидского языка. Также он соглашается с теми читателями журнала с тем, писавшими об отсутствии доступных и понятных учебников, тексты большинства которых заполнены арабизмами и фарсизмами, недостатке преподавателей, владеющих новым методом обучения, а большинство мулл, считающихся мударрисами, получили образование в старых медресе. С его точки зрения, влияние таких мударрисов на сознание шакирдов в дальнейшем приводит к гибели самосознания нации.

В данном случае, замечания имама Ижранова несколько противоречат ситуации, сложившейся в татарском образовании.

Как отмечают ученые, звуковой метод обучения начал распространяться уже в 80-х гг. XIX в. Что касается учебников, то, по словам Р.У. Амирханова, в 1911–1913 гг. в татарских школах использовалось около 394 учебников, написанных на татарском языке, из которых больше половины были по светским наукам.

Также в начале ХХ в. стали появляться и методические пособия17.

Большинство мударрисов, действительно, получили образование в старометодных медресе, однако многие крупные медресе, «Хусаиния», «Мухаммадия», «Галия», «Буби», перешедшие на новый уровень обучения, к началу ХХ века стали центрами подготовки педагогических кадров. Так, например, Амирханов Р.У. Указ. соч.; Мухаметшин Р. Система образования у татар в начале ХХ века: состояние и проблемы // Режим доступа: http://www.

magarif.moy.su/index/stranicy_istorii/0-4.

только одно медресе «Галия» с 1906–1916 гг. выпустило шакирдов, которые занимались педагогической деятельностью в 28 губерниях18. Кроме медресе, в конце XIX – начале ХХ вв.

начали действовать педагогические курсы, целью которых было подготовить учителей для новометодных школ. Однако надо учитывать тот факт, что не все кадимисткие медресе принимали к себе педагогов, получивших образование по новому методу.

Кроме того, царское правительство бдительно следило за деятельностью медресе и курсами новой формации и любой предлог мог стать решением об их закрытии. Так, в разные годы были закрыты медресе «Буби», курсы в Каргале и при медресе «Мухаммадия».

С другой стороны, замечания Ижранова справедливы, т.к.

несмотря на появившиеся у татар после революции 1905–1907 гг.

некоторые возможности в области развития образования, правительство разными путями стремилось ограничивать распространение светского образования среди татарской молодежи, желая видеть школы преимущественно конфессиональными, считая, что при таком уровне образования национальное самосознание татар-мусульман будет находиться в подавленном состоянии. Стоит заметить, что Мухаммадсалих Ижранов признавая стремление царского правительства видеть татар необразованной и отсталой нацией, в тоже время считает, что школьная политика царизма не смогла бы оказывать влияние на распространение образования среди татар, будь у них качественная система преподавания.

Имам обращает свое внимание также еще на одну причину плохого распространения образования, высказанную одним из читателей журнала «Шура», на отсутствие веры в образование среди учащихся. Имам соглашается, что это может быть одной из главных причин, но тут же задается вопросом, а что явилось причиной отсутствия веры и кто или что смогли посеять среди мусульман столь плохое отношение к образованию. С его точки Рахимов С. Социально-правовой статус татарских учебных заведений последней четверти XVIII – начала ХХ вв. // Панорама-форум. – 1997. – №12. Спец. выпуск. Ислам в татарском мире: история и современность. – С.81. (С.73–82).

зрения, уважительное отношение к образованию в среде татармусульман было всегда, родители отдавали своих детей учиться, а преподаватели стремились донести до учеников новые знания.

К тому же без отсутствия веры в знания шакирды не учились бы в мектебе и медресе столь долго, несмотря на невысокий конечный результат. Таким образом, по словам имама, дело не в отсутствии веры, т.к. несмотря на то, что ты идешь к намеченной цели с самыми благими намерениями и в полной уверенности, если есть какие-либо препятствия, то эта цель не будет реализована. В данном случае, получению и распространению образованию препятствует «испорченность методики преподавания».

Таким образом, из письма имама Ижранова мы видим, что по актуальным проблемам татаро-мусульманского образования в начале 20-х гг. ХХ в. представители мусульманского духовенства отдаленных уездов считали своим долгом довести до читательской аудитории свою точку зрения, предлагали свои пути решения. Очевидно, что автор хотел видеть религиозное образование основным, при этом знания должны были быть «чистыми», без греческой философии и исраилията. В то же время не отрицается необходимость светских знаний, которые были необходимы для развития татарского общества и достижения равных прав с представителями титульной нации. В то же время видна необходимость более широкого использования подобных источников при исследовании данной темы, т.к. они раскрывают проблему изнутри, показывают те моменты, которые не отражены в широко используемых русскоязычных материалах.

Наиболее ценным в таких материалах является отражение точки зрения на исследуемую проблему простого народа, которая часто отличается от официальной общепринятой.

Образование как критерий эффективности местного управления (по материалам Казанской губернии) Со второй половины XIX века просвещение из области частных инициатив перемещается в область государственной политики. Профессионализация образования в пореформенный период становится общегосударственной заботой, что не могло не сказаться на изменении состава административно-управленческого аппарата губернской России. Исходя из этой посылки, попытаемся по материалам губернской Казани середины XIX века проиллюстрировать кадровые решения правительства в период подготовки отмены крепостного права.

Как известно, образовательный ценз был введен в систему чинопроизводства, начиная со знаменитого указа 1809 года.

Изданное в 1834 году «Положение о производстве в чины по гражданской службе» соединяло устремления правительства повысить образовательный уровень бюрократии и ограничить доступ в нее представителей низших сословий. В зависимости от полученного образования все чиновники делились на три разряда, для каждого из которых были установлены особые сроки выслуги лет. С целью привлечения образованных людей в сферу экономики в 1856 году деление чиновничества на разряды в зависимости от образования было отменено. За выпускниками высших учебных заведений сохранялось право на соответствующий чин, а дальнейшее продвижение по службе происходило по единым правилам. Кроме того, в практику назначений вошло новое требование – наличие специального образования. С началом реформ 60-х годов для замещения все большего количества должностей необходимо было иметь не просто высшее, а профильное образование.

В исторической литературе вопрос о влиянии образования на карьеру чиновника остается дискуссионным. Американский исследователь В.М. Пинтнер в статье «Социальные характеристики русской бюрократии первой половины XIX столетия»

пришел к заключению, что карьерный рост российского бюроА.Н.Бикташева крата зависел примерно на 31% от образования, на 18% от социального происхождения, на 12% от числа крепостных душ и на 39% от прочих факторов1. Более точным, на мой взгляд, является мнение Б.Н. Миронова, который считает, что образование не может гарантировать успешной карьеры, что этот критерий становится «действенным фактором социальных перемещений» лишь в сочетании с происхождением, богатством, национальностью, родственными и личными связями, и при благоприятном стечении обстоятельств2. Своего рода «стечением обстоятельств» можно считать и отмену крепостного права.

Однако целенаправленность кадровой политики этого периода остается проблемой малоизученной, как на центральном, так и на губернском уровнях власти. Изучение локальных «чисток»

состава губернских администраций накануне отмены крепостного права способствует выявлению путей реализации «Великих реформ», посредством кадровых решений, проводимых губернаторами. В качестве примера рассмотрим кадровую ситуацию в Казанской губернской администрации.

В марте 1858 года исполнять обязанности казанского военного губернатора был назначен П.Ф. Козлянинов, сменивший на этом посту И.А. Боратынского. На следующий же день после вступления в должность он занялся организацией выборов «Комитета для обсуждения способов к улучшению быта помещичьих крестьян». Благодаря усилиям военного губернатора открытие казанского дворянского комитет произошло 11 сентября того же года. Уже к концу лета жандармский полковник Ларионов в должностном донесении сделал о нем следующее заключение: «Хорошего ума и образования, вникает в многосложные свои обязанности, вовсе ему неизвестные. Хотя старается окружить себя добрыми помощниками, но на первый раз в выборе некоторых едва ли достиг цели, будучи слишком скорого и весьма горячего и опрометчивого характера»3.

Pintner W.M. The Social Characteristics of the Early Nineteenth – Century Russian Bureaucracy // Slavis Revien. – 1970. – Vol.29. – №3. – P.429–443.

Миронов Б.Н Русский город в 1740–1860-е годы: демографическое, социальное и экономическое развитие. – Л., 1990. – С.141.

ГАРФ. Ф.109. 1 экспедиция, 1844 г. Д.247. Ч.16. Л.29.

Почти одновременно с этим донесением в губернских присутствиях начались кадровые перестановки. Подобными мерами новый начальник стремился ликвидировать старые коррумпированные чиновничьи спайки. Министерство внутренних дел путем новых назначений стремилось повысить эффективность функционирования местных органов власти в условиях подготовки предстоящих реформ. Судя по утверждению П.Ф. Козлянинова в должности казанского военного губернатора (25 августа 1859 года), бурное начало его правления соответствовало возложенным на него требованиям. Направленность его кадровых решений можно проанализировать, используя сведения «Списка должностных лиц Казанской губернии за 1859 год»4 и послужные формуляры указанных чиновников из фондов национального архива Республики Татарстан (НА РТ. Ф.1).

Как известно, в близкое окружение военных губернаторов входили офицеры штаба и статские чиновники губернского правления. С появлением нового начальника ключевые фигуры этого близкого окружения постепенно заменялись. Таковыми должностными лицами могли быть: вице-губернатор, губернские советники, правитель губернаторской канцелярии и военные адъютанты. По сравнению с предыдущими казанскими губернаторами, П.Ф. Козлянинов получил офицерский штаб в двойном сокращении. Его штаб состоял из двух штаб-офицеров и двух адъютантов. Военное окружение губернатора можно было предугадать заранее. Он формировался из бывших его подчиненных, надежных и проверенных службой офицеров. Таковыми стали поручик М.В. Анненков, с которым Козлянинов был знаком еще с Крымской войны и майор А.В. Вержбицкий. С ним казанского губернатора связывала давняя служба в Ольвиопольском уланском полку, кроме того они вместе участвовали в подавлении венгерского мятежа 1849 года5. Их особые отношения хорошо угадывались в частых ходатайствах начальника губернии по продвижению Вержбицкого по службе. В числе надежных соратников губернатора всегда значились «боевые адъютанты» и чиновник особых поручений – капитан В.И. РуСписок должностных лиц Казанской губернии на 1859 г. – Казань, 1859.

НАРТ. Ф.1. Оп.2. Д.1590. Лл.17–26.

банов (в прошлом защитник Севастополя, казанский беспоместный дворянин)6. Иначе складывались отношения П.Ф. Козлянинова с подпоручиком Федором Александровичем Половцевым. Он происходил из дворян Петербургской губернии, был выпускником императорского Училища правоведения7.

Стоит отметить, что университетского аттестата никто из дореформенных казанских губернаторов не имел. В правление Николая I по подсчетам О.В. Моряковой 21,6% российских губернаторов являлись выпускниками университетов8. Среди казанских начальников губернии превалировали выпускники кадетского и пажеского корпусов, что по «Положению…» года приравнивалось к среднему образованию. Так вот на фоне военных эполет статские чиновники местного правительства все без исключения были выпускниками Казанского университета:

советники губернского правления – Павел Иванович Прейс лет9, Михаил Иванович Долгов 42 лет10 и коллежский асессор Константин Петрович Перцов. Все они неоднократно отмечались губернатором как «деятельные и усердные» исполнители. В донесении жандармского штаб-офицера за 1859 год этот состав местного правительства характеризовался как кадровая удача начальника губернии. Вот одна из таких характеристик:

«…Прейс в недавнем времени назначен из асессоров здешнего губернского правления по экспедиции о ссыльных по ходатайству военного губернатора Козлянинова. Воспитанник здешнего университета, прекрасного ума и сердца, знает делопроизводство, во всех делах благороден, далек от корыстных видов и вообще отличными своими качествами обращает на себя внимание, одним словом чиновник, каких желать должны для службы, но нелегко приобрести. Советник того же правления кол. асессор Константин Петрович Перцов, равным образом окончивший образование в здешнем университете. Назначен по Там же. – Д.1460. Л.25–29.

НАРТ. Ф.1. Оп.2. Д.1590. Лл.55–60.

Морякова О. В. Система местного управления России при Николае I. – М., 1998. – С.43.

НАРТ. Ф.1. Оп.2. Д.1817. Лл.32–47.

Там же. – Л.42–47.

представлению генерал-майора Козлянинова. Чиновник вполне добросовестный, знающий свое дело»11.

За пятилетнее правление П.Ф. Козлянинова сменилось три вице-губернатора: Калиновский Николай Иванович (9 мая 1858 – 31 мая 1861 гг.), Оголин Александр Степанович (3 апреля 1860 – 31 мая 1861 гг.) и Конер Модест Маврикиевич (30 июня 1861 – 1 октября 1864). На первый взгляд причина столь частых перемещений могла заключаться в неуживчивости губернатора.

И это не могло не заинтересовать III отделение. Оказалось, что у каждого из названных служащих был личный мотив для отставки. Калиновскому, к примеру, не подошел местный климат. Об этом он делился в письме, перлюстрированном охранкой. Благодаря этому у нас появляется возможность ознакомиться с мнением этого чиновника относительно результатов кадровых перестановок П.Ф. Козлянинова.

В письме Н.И. Калиновский признавался, что впервые в своей жизни оказался в здоровом, работоспособном коллективе, где коллегиальный дух управления стал реальностью, а не проформой. Вот как он об этом пишет: «У нас теперь губернское правление не в ладах с губернатором. Мне, кажется, что если какое-нибудь губернское правление не поддается произвольной власти губернатора, то такому правлению хвала и честь. Ведь не пойдет же оно против справедливости, зная очень хорошо, что одно слово губернатора может всех сопротивляющихся правлению уничтожить в пух и прах, а если оно, наоборот, беспрестанно должно сдерживать, и сдерживать не совсем благовидные порывы губернатора, то согласитесь, что все это стоит же внимания. Вот в таком то именно положении находится теперь Казанское губернское правление. Скажу откровенно, что такого рода борьба мне по душе. Я вижу ясно, что только при такой борьбе может выигрывать управление общественными делами...

Вследствие всего этого у нас в правлении решение дел, разумеется, важнейших производится теперь в таком духе, какого именно требует настоящее время. Каждый член, каждое лицо, участвовавшее в решении, имеет совершенно полный и самостоятельный голос. Тут уж покривить душой никак нельзя. Вот ГАРФ. Ф.109. 1 экспедиция, 1844 г. Д.247. Ч.16. Лл.37–38.

чего я достиг здесь, и с чем не хотел расставаться, если бы не климат и общество, которое оказывает такую страшную холодность ко всему»12. Николай Иванович Калиновский был переведен в Воронежскую губернию, а воронежский вице-губернатор Оголин (прежде служивший в Казани прокурором) был возвращен в Казань. Через год он получил перевод в МВД. То же министерство на появившуюся вакансию направило М.М. Конера (33 лет), выпускника Санкт-Петербургского университета.

Направленность кадровых решений казанского военного губернатора устраивало не всех. На этой почве обострились его отношения с губернским прокурором Унтиловым, т.к. перестановки губернатора коснулись Уголовной палаты, докатились и до уездных стряпчих. Задетое самолюбие прокурора переросло в должностное противоборство, следы которого обнаружились в жандармских сводках. «….Уже почти год длится это несогласие», – пишет полковник Ларионов, – «Речь идет о замене молодыми чиновниками неблагонадежных, замешанных во взятках …тогда как наша губерния, против многих других, имеет преимущество в приобретении благонадежных чиновников из молодых людей, окончивших ежегодно курс здешнего императорского Ун-та…Ундилов сам чужд образования, приобретя свои неудовлетворительные шаткие познания долговременным служебным путем»13.

Итак, кадровые перестановки, производимые в Казанской губернии, соответствовали духу времени. Инициатива смены губернских бюрократов исходила из Петербурга. Она была продиктована необходимостью поддержания предстоящих реформ, с одной стороны, и повышения эффективности работы губернского управления, с другой. Законопослушные начальники, подобно Петру Федоровичу Козлянинову, должны были реализовывать кадровые установки правительства, руководствуясь указаниями Министерства внутренних дел. Постепенно в провинциях стал складываться новый тип российских бюрократов, критерием формирования которого стало наличие высшего профессионального образования. Для Казани процедура ГАРФ. Ф.109. Оп.3а. Д.11105. Л.1.

ГАРФ. Ф.109. 1 экспедиция, 1844 г. Д.247. Ч.16. Лл.51–56.

смены «старых» чиновников на «новых» облегчалась наличием университета.

В итоге необходимо отметить, что механизмы имперской власти: кадровая политика, опыт назначений и увольнений высшей бюрократии остаются проблемами малоизученными. В исследовательской литературе лишь обозначились подходы в изучении критериев формирования российской бюрократии. Реконструкция локальных политических практик поможет проверить «работу» применяемых по пути исследования различного рода теоретических выкладок и схем, найти нужные ответы.

Формирование профессорского состава Казанского университета. 1863–1917 гг.

Формирование состава университетских профессоров Казани было обусловлено их сложным профессиональным статусом: они являлись чиновниками Министерства народного просвещения, преподавателями и учеными. В качестве чиновников поступление и увольнение профессоров регулировалось сроками, отведенными законодательными документами для всех университетов Российской Империи. Однако имеющиеся механизмы университетского управления позволяли сообществу регулировать процесс формирования состава. В связи с этим профессорская корпорация представляла собой особую социальную группу, отличную от других чиновников.

Численность профессорского состава российских университетов регулировалась университетскими уставами. Устав 1863 г. предусматривал 58 ординарных и экстраординарных профессоров. В течение рассматриваемого периода происходило увеличение численного состава профессоров. Однако, как и многие другие учебные заведения страны1, университет испытывал кадровый кризис. Количество профессоров здесь составило в 1864 г. 26, в 1869 – 44, в 1879 – 48 человек. Преодолеть кадровый кризис Казанскому университету удалось только в период действия Устава 1884 г., который расширил состав корпорации до 72 профессоров: 49 ординарных и 23 экстраординарных. В 1889 г. в Казанском университете работали 65 профессоров, в 1899 г. – 68, 1908 г. – 74, 1917 г. – 69 человек2.

Иванов А.Е. Высшая школа России в конце XIX – начале XX века. – М., 1991. – С.207.

Сведения о состоянии Императорского Казанского университета за и 1-е полугодие 1889 года (Извлечение из отчета за эти годы). – Казань, 1889. – С.1; Преподаватели, учившиеся и служившие в Императорском Казанском университете (1805–1903 гг.). Материалы для истории университета / собрал А.И. Михайловский. – Ч.1, вып. 3 (1885–1903 гг.). – Казань, 1908. – С.1206–1208, 1479–1481.

В рассматриваемый период университетское законодательство представляло несколько источников пополнения профессорского состава. Первым способом, предусмотренным уставами 1863 и 1884 гг., были выборы по конкурсу. Конкурсное избрание являлось основным механизмом перехода преподавателей из одних учебных заведений в другие. По правилам их проведения университеты рассылали в ведущие учреждения страны программы по вакантным кафедрам. Из Казанского университета они в обязательном порядке отправлялись в Петербургский, Московский, Харьковский, Юрьевский, Новороссийский, Варшавский, Томский университеты и университет Святого Владимира в Киеве3. Кандидат на замещение кафедры должен был предоставить прошение на имя ректора, сведения об ученой степени, список печатных работ, краткое жизнеописание (curriculum um vitae) и другие документы, требующиеся при поступлении на государственную службу4. Выборы происходили в два этапа. Имеющиеся кандидатуры сначала рассматривались на заседаниях факультетов, затем баллотировались на выборы в Совете университета.

Процедура обсуждения и реальный отбор кандидатов происходил на уровне факультетов. В период действия устава 1863 г.

Совет университета мог значительно повлиять на исход выборов на профессорские должности. Так, в 1881 г. Совет проголосовал против избрания Д.А. Корсакова на должность экстраординарного профессора, несмотря на рекомендации историко-филологического факультета5.

Во второй половине XIX в. происходило усиление научных специализаций. Поэтому конкурсные выборы на должности, при которых Совет не учитывал мнения факультетов, приводили к серьезным разбирательствам между профессорами. Такие конфликты свидетельствовали о складывании норм, по которым университет не вмешивался во внутренние дела факультета. Так, при избрании П.Ф. Лесгафта Н.Н. Булич заявлял на заседании Национальный архив РТ (далее НА РТ). Ф.977. Оп.Физико-математический факультет. Д.2049. Л.5.

НА РТ. Ф.977. Оп.Совет. Д.1787. Л.2.

Национальный музей РТ (далее НМ РТ). ОХДИ. Ед.хр.К7. Л.1об.

Совета: «Кто лучше и вернее может оценить достоинства ученые конкурента, как не факультет по принадлежности? … Не доверяет Совет факультету – в его воле, при всегдашней случайности баллотировки… но до тех пор, я вполне в очевидной истине, что те только из конкурсантов, которые по мнению факультета удовлетворили требованиям конкурса, являются кандидатами перед Советом и никто другой»6. По признанию ученых, сложившаяся в Казанском университете самостоятельность факультетов являлась важным условием благополучия университетских отношений7.

Однако уже в конце XIX – начале XX в. конкурсные выборы стали неэффективным методом пополнения профессорского состава. На профессорские должности по многим специальностям отсутствовали свободные кадры8. Для профессоров столичных университетов Казань не была привлекательным местом службы. Столичные профессора в целом не отличались мобильностью. К примеру, в Петербургском университете более половины от общего числа профессоров второй половины XIX в.

ни разу не поменяли место жительства и работы9. В 1862 г. в Казань отказался ехать Н.И. Костомаров, заявив в письме декану историко-филологического факультета Н.Н. Буличу, что служба в Казанском университете не представляет для него интереса с материальной стороны10.

Профессора из провинциальных университетов (Харьковского университета, Киевского университета и др.) также переходили в Казань в небольшом количестве (см. таблицу 1). К примеру, одной из причин сокращения выпускников Харьковского университета в 1885–1904 гг. являлась сложная кадровая ситуация в Харьковском университете. Уже с 1888 г. преподаватеНА РТ. Ф.977. Оп.Совет. Д.5101. Л.456.

Модестов В.И. В Казани и Киеве (1867–1877). Отрывки из воспоминаний // Исторический вестник. – Т.22. – СПб., 1885. – С.323.

Иванов А.Е. Указ. соч. – С.209.

Лоскутова М.В. Географическая мобильность профессоров и преподавателей российских университетов второй половины XIX в.: постановка проблемы и предварительные результаты исследования. – М., 2009. – С.193.

НМ РТ. ОХДИ. Ед.хр.К2. Л.1.

лям, не имеющим степень доктора, здесь было разрешено занимать должности экстраординарных профессоров. На всех факультетах Харьковского университета кроме медицинского факультета большинство приват-доцентов заменяли профессоров11.

На профессорские должности в Казанский университет охотнее ехали приват-доценты столичных учебных заведений. Молодые ученые не могли составить конкуренцию столичным профессорам, в столичных университетах было довольно сложно получить профессорское место, даже имея степень доктора12. В Казани, по-видимому, их привлекала возможность занятия профессорской должности со степенью магистра. Из приват-доцентов Петербургского университета на должности экстраординарных профессоров в Казанский университет перешли Д.И. Дубяго, К.С. Мережковский, В.Ф. Матвеев и др. Наибольшее количество преподавателей, перешедших в Казанский университет из других учебных заведений, представляли ученые Петербургской Военно-медицинской академии (см. таблицу 1). Ее выпускники составляли 31,9% профессоров медицинского факультета Казанского университета14. Военно-медицинская академия была ведущим учебным заведением по подготовке медицинских кадров. В 1870–1890-е гг. здесь был сильно развит институт приват-доцентуры, что было связано с учреждением при Краткий очерк истории Харьковского университета за первые сто лет его существования (1805–1905) / сост. Д.И. Багалей, Н.Ф. Сумцов, В.П. Бузескул. – Харьков, 1906. – С.201.

НМ РТ. ОХДИ. Ед.хр.А1. КППи–123666.

Биографический словарь профессоров и преподавателей Императорского Санкт-Петербургского университета за истекшую третью четверть века его существования. 1869–1894. – Т.1. – СПб., 1896–1898. – С.23; К выводу о том, что выпускники Петербургского университета составляли значительную часть профессоров медицинского и физико-математического факультетов Казанского университета, также пришла и М.В. Лоскутова.

НА РТ. Ф. 977. Оп.Совет. Д.4833, 5230, 5384, 5385, 5529, 5647, 5648, 5903, 6512, 6751, 7485, 7899, 7899, 8213, 8391, 8524, 8570а, 8571, 8762, 8763, 10011, 10011, 10012, 10015, 10026, 10199, 10220, 10235, 10436, 10437, 11035, 11755, 11934, 11934, 12308, 12903, 13121, 13124, 13318, 13319, 13527; Биографический словарь профессоров и преподавателей Императорского Казанского университета (1804–1904): в 2 ч. / под ред. Н.П. Загоскина. – Казань, 1904;

Татарский энциклопедический словарь. – Казань, 1998.

академии Института для усовершенствования врачей15. Из приватдоцентов академии в Казанском университете работали В.М. Бехтерев, М.Я. Капустин, Н.Н. Феноменов, В.В. Пашутин, К.В. Ворошилов, К.Ф. Славянский и др. Как правило, здесь они получали кафедру и профессорскую должность16.

Учебные заведения, в которых получили образование профессора Казанского университета в 1863–1917 гг.

Университет Св. Владимира в Киеве Дерптский (Юрьевский) университет Военно-медицинская академия** Главный педагогический институт * Составлено по: НА РТ. Ф. 977. Оп.Совет. Д. 4833, 5116, 5230, 5384, 5529, 5648, 5903, 6512, 6751, 7237, 7485, 7533, 7899, 8212, 8213, 8214, 8390, 8391, 8514, 8524, 8570а, 8571, 8762, 8763, 9399, 9511, 9790, 9791, 10011, 10012, 10013, 10014, 10015, 10048, 10199, 10220, 10235, 10436, 10437, 11035, 11181, 11182, 11183, 11188, 11396,, 111484, 11755, 11934, 11936, 12028, 12042, 12135, 12136, 12137, 12138, 12255, 12308, 12698, 12699, 12716, 12903, 12982, 13119, 13124, 13318, 13319, 13388;

История императорской Военно-медицинской (бывшей Медико-хирургической) академии за сто лет (1798–1898). – СПб., 1898. – С.757.

Там же. – С.620, 744, 753, 757.

Биографический словарь профессоров и преподавателей императорского Казанского университета (1804–1904): в 2 ч. / под ред. Н.П. Загоскина. – Казань, 1904;

Татарский энциклопедический словарь. – Казань, 1998.

** До 1881 г. Медико-хирургическая академия.

В связи с тем, что недостаток в профессорских кадрах испытывали практически все университеты страны, развитие института приват-доцентов стало важным направлением правительственной политики. По уставу 1863 г. для приготовления преподавателей из собственных университетских кадров вводилась должность приват-доцентов и профессорских стипендиатов.

Подготовка преподавателей стала одним из важнейших направлений развития Казанского университета как учебного заведения17. Приток свежих кадров в Казанском университете приводил к развитию и расширению научных школ и направлений.

Подготавливая своих выпускников к научной и преподавательской деятельности, корпорация не всегда стремилась принимать преподавателей из других учебных заведений, если была возможность назначить на место представителя Казанского университета. Профессор медицинского факультета А.В. Петров, в 1884 г. отстаивая в Совете университета казанского кандидата на кафедру экспериментальной патологии – доктора Н.М. Любимова, высказывал соображения, которые, по-видимому, разделяли многие представители корпорации. «Самонаправление университета, – говорил он, – я считаю одной из его [университета] обязанностей. Оно представляет гораздо менее риску. В самом деле, в одном случае мы имеем перед собой лицо вполне нам известное не только в научном, но и в преподавательском отношении; в другом случае мы имеем очень смутное представление об умственном и нравственном облике кандидата, часто не известного лично рекомендующим его товарищам, о будущем преподавании которого нельзя составить себе никакого понятия, не говоря уж об устойчивости в научных занятиях»18.

Сведения о состоянии Казанского университета за 1888 и 1-е полугодие 1889 года (Извлечение из отчетов за эти годы) – Казань, 1890. – С.1;

Годичный отчет о состоянии Казанского университета за 1906 год. – Казань, 1907. – С.1.

Цит по: Корбут М.К. Указ. соч. – Т. 2. – С.69.

Привлечение преподавателей из других учебных заведений посредством конкурса стало рассматриваться в качестве крайнего средства для замещения вакантной кафедры, что неоднократно озвучивалось самими профессорами19. В начале XX века Казанский университет мог отказать кандидатам даже в принятии участия в конкурсе. Так, на предложение ректора Казанского университета открыть конкурс на 1904 учебный год члены физико-математического факультета заявляли о том, что преподавание по вакантным кафедрам обеспечивают профессора, выслужившие 30 лет, и приват-доценты20.

Таким образом, в Казанском университете складывалась практика, когда преподаватели начинали карьеру в должности приват-доцента, а затем получали профессорские должности.

Используя коллегиальную форму управления университетом, члены университетского сообщества имели возможность регулировать назначения и выборы тех или иных кандидатов на профессорские должности. В рассматриваемый период сложился механизм саморегулирования корпорации и происходило ее постепенное закрытие. В результате доля выпускников Казанского университета среди профессоров выросла с 36,4% в 1863– 1884 гг. до 48,2% в период с 1905 по 1917 гг. (см. таблицу 1).

Необходимо отметить, что подготовка собственных профессорских кадров оказалась длительным процессом. Написание диссертации требовало от молодых ученых значительных затрат времени, сил и материальных средств. Карьера приват-доцентов часто складывалась и вне университета. Значительная часть из них отказывалась от преподавания и уходила в гимназию, как правило, на должность инспектора или директора21.

О длительном процессе подготовки профессорских стипендиатов в Казанском университете свидетельствует недостаток экстраординарных профессоров, на должность которых перехоНА РТ. Ф.977. Оп.Совет. Д.5101.

Там же. – Д.7078. Л.24 об.

Биографический словарь профессоров и преподавателей императорского Казанского университета (1804–1904): в 2 ч./ под ред. Н.П. Загоскина. – Ч.1. Кафедра православного богословия, факультеты историко-филологический (с разрядом восточной словесности и лектурами) и физико-математический. – Казань, 1904. – С.61, 85.

дили приват-доценты. К началу осеннего семестра 1889 г. число экстраординарных профессоров здесь составило 21 человек из предусмотренных по уставу 1884 г., в 1894 г. – 20, в 1896 г. – 14, в 1901 г. – 13, в 1906 г. – 8 человек22. В связи с этим в начале XX в. магистрам было разрешено временно замещать профессорские должности с обязательством в течение трех лет после назначения приобрести ученую степень доктора наук23.

Небольшое число преподавателей, переходивших в Казанский университет из других высших учебных заведений, длительный процесс подготовки профессорских кадров из числа приват-доцентов приводили к тому, что распространенным способом поддержания численности корпорации становится оставление профессоров на службе после срока выслуги. Согласно § 80 Устава 1863 г. профессор по истечении данного срока в должности штатного преподавателя удостаивался звания заслуженного профессора. § 78 позволял заслуженным профессорам оставаться на службе «по выслуге срока на пенсию, не иначе, как по новому избранию в Совете». Согласно § 105 Устава 1884 г. по истечении 30 лет «ученой службы» профессора не включались в число штатных преподавателей, но сохраняли за собой звание профессора. В Казанском университете доля оставленных на службе заслуженных профессоров в конце XIX – начале XX вв.

постепенно увеличивалась. Если в 1863 г. их число составило человека, в 1870 г. – 3, в 1875 г. – 5, в 1881 г. – 4 человека, то в 1886 г. число заслуженных профессоров составило 6 человек, в 1890 г. – 7, в 1896 г. – 8, в 1906 г. – 15 человек24. Оставление заслуженных профессоров для Казанского университета являлось нормой, в отличие от столичных университетов, например, от Сведения о состоянии Казанского университета за 1888 и 1-е полугодие 1889 года (Извлечение из отчетов за эти годы) – Казань, 1890. – С.1;

Годичный отчет о состоянии Казанского университета за 1906 год.– Казань, 1907. – С.1; Преподаватели, учившиеся и служившие в Императорском Казанском университете (1805–1903 гг.). Материалы для истории университета. – Ч.1, вып.3. (1885–1903 гг.) / собрал А.И. Михайловский. – Казань, 1908. – С.1337, 1546.

История Казанского университета. – Казань, 2004. – С.186.

Преподаватели, учившиеся и служившие в Императорском Казанском университете. – С.545, 686, 804, 959, 1121, 1237.

Петербургского, где преподавательский состав пополнялся главным образом за счет приват-доцентов25.

На состав корпорации значительное влияние оказывало Министерство народного просвещения. Согласно § 72 устава 1863 г., если кафедра оставалась незамещенной более года, министр мог сам назначить своего кандидата «удовлетворяющего требуемым от профессора условиям». В период действия Устава 1884 г. все кандидатуры на профессорские должности должны были утверждаться министром. Сами представители корпорации характеризовали это время следующим образом: «университеты поставлены были, можно сказать, в полную зависимость от Министерства. Последнее назначало, повышало и удаляло профессоров»26.

Большое влияние мнения министра в решении университетских вопросов способствовало увеличению роли личных связей, знакомств, разного рода рекомендательных писем при назначении на службу27. По замечанию профессора Д.А. Корсакова для профессорской корпорации конец XIX в. был временем, когда «профессора университетов назначались Министерством по «конфиденциальным» рекомендациям попечителей и деканов, а иногда и по усмотрению самого министра»28.

Типичным примером для 1880–1890-х гг. является назначение на профессорскую должность в Казанский университет профессора Варшавского университета М.Я. Капустина. Последний, желая перейти в Казань, просил в письмах профессора Казанского университета Д.А. Корсакова сначала «навести справки у компетентных лиц о положении этого дела»29, а затем обращался с просьбой ходатайствовать о переводе перед министром народного просвещения И.Д. Деляновым. «Если это не будет для Вас большим затруднением, – писал М.Я. Капустин, – напишите несколько слов министру, который конечно лично меня не знает Ростовцев Е. Университет столичного города (1905–1917 годы) // Университет и город в России (начало XX века). – М, 2009. – С.220.

Краткий очерк истории Харьковского университета за первые сто лет его существования (1805–1905). – С.245.

Корбут М.К. Указ. соч.– Т. 2. – С.124.

НА РТ. Ф.977. Оп.Совет. Д.2026. Л.105об.

НМ РТ. ОХДИ. Ед.хр.К2. КППи–123666/987. Л.2.

и в моих желаниях может видеть исключительно искательства карьериста»30.

Благодаря ходатайству профессора Медико-хирургической академии К.С. Мережковского в 1885 г. Казань был назначен В.М. Бехтерев31, профессор Петербургского университета В.В. Розен способствовал назначению в Казанский университет в 1893 г.

Н.Ф. Катанова32.

В начале XX века в связи с утверждением Временных правил 1905 г. и демократизацией университетской системы практика назначения преподавателей на вакантные кафедры министерством была ограничена в пользу Совета. В 1907 г. было принято постановление, по которому все лица, претендующие на замещение кафедр, должны были получить рекомендации в Совете.

Не должно было быть ни одного случая «замещения кафедры путем рекомендации административных лиц или даже факультетов»33. На назначение кандидатов оказывали влияние авторитетные члены факультетов и профессорского Совета. Так, профессиональные знакомства и связи позволяли декану историкофилологического факультета Д.А. Корсакову получать от коллег сведения о претендентах на должности в Казанском университете. Нуждаясь в поддержке со стороны маститого профессора, кандидаты стремились установить с ним неформальные отношения, посылая письма с просьбами о ходатайстве.

Специфические условия существования Казанского университета влияли на практику увольнения профессоров. Самым крупным увольнением за весь период существования Императорского университета стал конфликт, связанный с профессором анатомии П.Ф. Лесгафтом. В 1871 г. в университете разгорелся конфликт, в результате которого под давлением попечителя П.Д. Шестакова и при содействии большинства членов Совета молодой, подающий надежды профессор анатомии П.Ф. Лесгафт был уволен без права поступления на университетскую службу. В Там же. – КППи–123666/988. Л.3.

Ратнер Ф.Л. Владимир Михайлович Бехтерев универсальный ученый // Казань. – 2007. – №1. – С.56.

Кокова И.Ф. Н.Ф. Катанов. Документально-публицистическое эссе. – Абакан, 1993. – С.35.

НА РТ. Ф.977. Оп.Историко-филологический факультет. Д.2026. Л.51об.

знак протеста семь профессоров медицинского и физико-математического факультетов (Н.А. Головкинский, А.Я. Данилевский, В.Г. Имшенецкий, В.В. Марковников, А.И. Якобий, А.Е. Голубев, П.И. Левицкий) подали прошение об отставке. Члены университетского совета, находящиеся под влиянием попечителя П.Д. Шестакова, не смогли найти единую стратегию в преодолении конфликта и остановить уход коллег. Потеря сильных ученых и преподавателей усугубила кризис личного состава и стала большим потрясением для Казанского университета34.

Отмеченная выше тенденция «закрытия» профессорской корпорации Казани была характерна и для других университетов страны. Каждый из них старался пополнять кадры из собственных выпускников35. Такая система отличала российские университеты от европейских. В европейских университетах профессора мигрировали из одного учебного заведения в другое в зависимости от наличия необходимой кафедры и предложенных условий. Переходы российских преподавателей были распространены менее значительно. Профессор медицинского факультета К.А. Арнштейн в связи с этим отмечал: «Там [в западноевропейских университетах. – Л.Б.] профессора начинают службу в маленьком университете и переходят в более крупные и наконец в столичные университеты…. Ничего подобного у нас нет. В русских столичных университетах нередко получают кафедры молодые ученые… между тем как в провинциальных университетах достаточно талантливых профессоров вполне достойных занять кафедру в столичном университете»36.

В период с 1863 по 1917 гг. 52% от общего числа профессоров работало в Казанском университете вплоть до увольнения со службы, тогда как доля перешедших профессоров в высшие учебные заведения Москвы и Петербурга была незначительна (см. таблицу 2). Из них большую часть составили выпускники Петербургской Медико-хирургической академии, Корбут М.К. Указ. соч.– Т.2. – С.29–36; Вишленкова Е.А. Память о конфликтах: особенности архива Казанского императорского университета // Эхо веков. – 2008. – №2. – С.248–257.

Иванов А.Е. Высшая школа России в конце XIX – начале XX века. – М., 1991. – С.211.

НА РТ. Ф.977. Оп.Совет. Д.9674а. Л.23.

возвращавшиеся в родное учебное заведение. Таким образом, в 1879 г. был перемещен профессор В.В. Пашутин, несмотря на старания удержать его в Казанском университете и избрание ординарным профессором37. В.М. Бехтерев вернулся в Академию после девятилетнего периода преподавания в Казанском университете на кафедру своего учителя профессора И.П. Мержеевского38.

Причины увольнения профессоров из Казанского университета в 1863–1917 гг.* Перемещены в провинциальные университеты Перемещены в провинциальные университеты с повышением в должности Перемещены в столичные университеты Перемещены в столичные университеты с повышением в должности Перемещены на должности директоров учебных заведений, чиновников МНП * Составлено по: НА РТ. Ф.977. Оп.Совет. Д.4833, 5116, 5230, 5384, 5529, 5648, 5903, 6512, 6751, 7237, 7485, 7533, 7899, 8212, 8213, 8214, 8390, 8391, 8514, 8524, 8570а, 8571, 8762, 8763, 9399, 9511, 9790, 9791, 10011, 10012, 10013, 10014, 10015, 10048, 10199, 10220, 10235, 10436, 10437, 11035, 11181, 11182, 11183, 11188, Биографический словарь профессоров и преподавателей императорского Казанского университета (1804–1904).

Биографический словарь профессоров и преподавателей императорского Казанского университета (1804–1904). – Ч.2. Факультеты юридический и медицинский, преподаватели искусств и добавления справочного характера. – Казань, 1904. – С.131, 288.

11396,, 111484, 11755, 11934, 11936, 12028, 12042, 12135, 12136, 12137, 12138, 12255, 12308, 12698, 12699, 12716, 12903, 12982, 13119, 13124, 13318, 13319, 13388;

Биографический словарь профессоров и преподавателей императорского Казанского университета (1804–1904): в 2 ч. / под ред. Н.П. Загоскина. – Казань, 1904;

Татарский энциклопедический словарь. – Казань, 1998.

В провинциальные университеты также переходило небольшое количество профессоров. Можно предположить, что небольшая численность профессоров, перешедших в провинциальные учебные заведения, была связана также и с представлениями о Казанском университете как об одном из самых лучших в провинции. Он являлся крупным центром научного производства, признанным научным центром. Супруга профессора медицинского факультета С.В. Левашова Ольга Васильевна сообщала родителям об его отказе перейти по предложению министра народного просвещения в университет Святого Владимира или в Новороссийский университет: «[министр народного просвещения И.Д. Делянов] предлагал пока в Киев или Одессу – но С.

конечно отказался. Менять Казань на другой провинциальный город не стоит»39.

Целью переходов в другие учебные заведения могло являться повышение чина и, соответственно, увеличение жалования. Так, часть из перешедших в провинциальные университеты, переходила с должности экстраординарного профессора на должность ординарного. Некоторые из них получали повышение спустя небольшое количество времени после перемещения. К примеру, в 1900 г. профессор С.В. Левашов перешел из Казанского университета в Новороссийский, где только что был открыт медицинский факультет. Через несколько лет ученый занял там должность декана40. В 1903 г. также на медицинский НМ РТ. ОХДИ. Ед.хр.79Л. КППи–117565/786. Л.3.

Хаусманн Г. Гражданское общество как социальное движение: пример студенческого движения в Новороссийском университете г. Одессы. 1905– 1914 гг. // Гражданская идентичность и сфера гражданской деятельности в Российской империи. Вторая половина XIX – начало XX века / отв. ред.

Б.Пиетров-Эннкер, Г.Н. Ульянова. – М., 2007. – С.258.

факультет Новороссийского университета с повышением в должности перешел Н.М. Попов41.

Причиной перемещения могли стать семейные обстоятельства, как в случае с профессором В.И. Модестовым, перешедшим из Казанского в Киевский университет. «Действительные условия жизни в Киеве и, особенно, в университете мне были совершенно неизвестны, и я без особенной борьбы уступил настойчивым просьбам своей жены, не переносившей Казани, особенно ее отдаленности от Одессы»42, – писал в воспоминаниях профессор.

В связи с недостатком преподавателей корпорация препятствовала их переходу из Казанского университета, так как их уход часто грозил нарушением учебного процесса. Распространенным способом, с помощью которого корпорация пыталась удержать преподавателей в университете, являлось повышение в должности.

В начале XX века после революционных событий 1905– 1907 гг. на увольнение профессоров из Казанского университета стал существенно влиять политический фактор. Он был связан с деятельностью министра народного просвещения Л.А. Кассо. В 1911 г. Л.А. Кассо был назначен на эту должность и уже в первые месяцы своей карьеры «отличился» сокрушительным разгромом Московского университета43. В отношении неугодных министерству преподавателей стали применяться либо прямое увольнение с должности, либо перевод в другие учебные заведения, что в большинстве случаев влекло за собой отставку44. В 1913 г. вынужден был просить об увольнении «по расстроенному здоровью» и уехать в Москву профессор зоологии Э.К. Мейер, был уволен профессор богословия А.В. Смирнов. В 1914 г. были Биографический словарь профессоров и преподавателей императорского Казанского университета (1804–1904). – Ч.2. – Казань, 1904. – С.301.

Модестов В.И. Указ. соч.– С.333.

Смыков Ю.И., Шишкин В.И. Последние годы под двуглавым орлом.

1901–1917 // История Казанского университета. – Казань, 2004. – С.222.

Корбут М.К. Указ. соч.– Т.2. – С.270.

уволены профессор истории Н.Н. Фирсов45 и профессор механики Д.Н. Зейлингер46.

Таким образом, условия существования Казанского университета оказали влияние на специфику состава его профессорской корпорации. На его особенности оказывали влияния разнообразные факторы – общая ситуация в высшей школе страны, правительственная политика в отношении университетов, представления о месте Казанского университета в университетском пространстве, кризисы корпоративных отношений, материальное положение, субъективные представления и личные обстоятельства ученых.