«В форуме Визуальная антропология приняли участие: Евгений Александров (Московский государственный университет им. М.В. Ломоносова) Андрей Головнёв (Институт истории и археологии УрО РАН, Екатеринбург) Андрей Горных ...»
-- [ Страница 3 ] --
Некоторая неопределенность поля визуальной антропологии видна в ответах на вопрос о том, что подходит для исследования методами визуальной антропологии лучше всего. По мнению участников дискуссии, это может быть движение и подсознание (Андрей Головнев), семейные и родственные структуры, жизнь микросообществ, субкультур, а также наблюдаемая реальность, например реалии домашней повседневности (Ирина Кулакова), церемонии, ритуалы, публичные события, а также сюжеты, связанные с искусством и материальной культурой (Яри Купиайнен), предметный мир, антропологические характеристики внешности людей и вся сфера быта и повседневной жизни, а также особенности видения мира носителями той или иной культуры (Кирилл Разлогов), Впрочем, когда термин становится настолько широким, что начинает включать в себя все, он теряет смысл. Евгений Александров не случайно считает своим долгом провести границу между визуальной антропологией в узком смысле слова, которую Андрей Головнев в своих ответах называет «киноантропологией» (это «открытие (наблюдение, изучение) человека в культуре и культуры в человеке средствами кино»), и «визуальной культурологией». Последняя включает «антропологическую фотографию», «визуальную архитектуру», «визуальная рекламу», т.е. то, что в западной научной традиции составляет предмет visual studies (визуальных исследований). На постсоветском пространстве тоже постепенно прививается название «визуальные исследования» (см., например, проект «Визуальные и культурные исследования» Европейского гуманитарного ими люди оказываются вовлечены и в занятия визуальной антропологией: преподают ее в вузах, участвуют в соответствующих фестивалях и конференциях — возможно, потому, что на университетских кафедрах им не хватает «своего» пространства из-за отсутствия дисциплины «визуальные исследования»
в учебных программах и сознании их коллег.
Визуальная антропология многими участниками оценивается критически. Причины этого видятся в конкуренции с отечественной документалистикой и печальном состоянии антропологического образования (Ольга Христофорова), разобщенности академического сообщества сотрудничества профессиональных антропологов с телевизионщиками приводит к тому, что их собственные фильмы технически несовершенны и не попадают на телеэкран, а по телевизору показывают «клюкву» (Ольга Христофорова).
Что касается современных российских визуальных исследований, «отечественные опыты выявляют методологические лакуны, методические вопросы и редко предъявляют их обоснованные решения» (Елена Рождественская). Действительно, «„мягкость“ или „жесткость“ методов анализа зависит не от характера источника, а от исследовательской парадигмы» (Ольга Христофорова; см. также ответы Пола Свитмана), в современных отечественных визуальных исследованиях, к сожалению, «Задача состоит не в том, чтобы произвести полностью объективный текст, а в том, чтобы сделать явными аналитические процедуры, проговорить их, сделать открытыми для воспроизводства и критики со стороны коллег» (Павел Романов, Елена Вероятно, визуальная антропология в России сейчас переживает те же проблемы, что и любая новая дисциплина в период процессе неизбежны порой излишняя спешка, порой нехватка рефлексии, где-то неоправданные построения, где-то отсутствие прочных оснований. Впрочем, эти недостатки также научной дисциплины в конце ХХ в.: в эпоху быстро развивающихся информационных технологий объявить о появлении чем обосновать это появление. Примеры недавно проведенных интересных визуально-антропологических исследований,
А Н Т Р О П О Л О Г И Ч Е С К И Й ФОРУМ
Свитмана, редки в репликах российских участников, что, видимо, говорит о том, что в России база работ, где применяются методы визуальной антропологии, в отличие от работ теоретических, еще не сложилась (ср.: «Очевидно, реальный визуальный поворот состоится тогда, когда количество проведенных визуальных исследований перейдет в качество их рефлексивного подытоживания с развернутой дискуссией относительно конвенциональных методологических подходов и методически обоснованных решений. А пока „Балийский характер“ Мид и Бэйтсона 1942 г. остается непревзойденной вершиной»
(Елена Рождественская)). Надо надеяться, что этот несколько смутный для визуальной антропологии период закончится более четкими определениями собственных границ и метода, накоплением фонда «классических» и просто добротных работ, введением в вузах качественных профильных учебных программ. Жаль, что этот период затянулся на двадцать лет, но, может быть, мы слишком торопим события: за два десятилетия существования любой научной дисциплины необязательно ожидать от нее впечатляющих результатов.
В репликах некоторых участников есть слова об особой миссии визуальной антропологии: это не просто область науки или искусства, у нее есть сверхцель, которой нельзя достичь методами других дисциплин. Хочется надеяться, что представление об этой миссии поможет осознанию идентичности визуального антрополога лучше, чем формулировка определений и выстраивание границ между дисциплинами. Как говорит об этом Евгений Александров, «может быть, главная особенность визуальной антропологии, вытекающая из ее сверхзадачи, — роль посредника между теми, кого снимают и кому показывают снятое». Андрей Горных пишет, что визуальная антропология, «с одной стороны, является попыткой взглянуть на себя глазами Другого, символического субъекта, т.е. проблематизировать свою собственную воображаемую идентичность — монолитное, автономное Эго. С другой, визуальная антропология есть практический поиск альтернативных средств репрезентации „нового“, культурного Другого». В этом смысле, как отмечает Андрей Горных, визуальная антропология может приобрести актуальность: она, «особенно для отечественного интеллектуала, может стать формой не просто участия, но борьбы за само существования публичной сферы, неподконтрольной правящим элитам и корпоративным интересам. Она могла бы содействовать развитию демократических, гражданских форм репрезентации в эпоху жесткого коммерческого и/или идеологического диктата в области масс-медиа».
«