«Шаова Оксана Александровна Россия и Франция: национальные стереотипы и их метафорическая репрезентация (на материале французских газет в сопоставлении с российскими) 10.02.20 – сравнительно-историческое, типологическое ...»

Государственное образовательное учреждение

высшего профессионального образования

«Уральский государственный педагогический университет»

На правах рукописи

Шаова Оксана Александровна

Россия и Франция: национальные стереотипы

и их метафорическая репрезентация

(на материале французских газет

в сопоставлении с российскими)

10.02.20 – сравнительно-историческое, типологическое и сопоставительное языкознание Диссертация на соискание ученой степени кандидата филологических наук

Научные руководители:

Заслуженный деятель науки РФ, доктор филологических наук, профессор А. П. Чудинов Кандидат филологических наук, доцент О. Г. Путырская Екатеринбург – Оглавление Стр.

Введение

Глава 1. Концептуальная метафора как отражение национальных стереотипов......... §1. Стереотипы в национальной картине мира

1.1. Национальная картина мира

1.2. Языковая картина мира

1.3. Национальные стереотипы как предмет лингвокультурологического исследования

1.4. Автостереотипы России в отечественной лингвокультуре

1.5. Стереотипы России во французской лингвокультуре

§2. Когнитивная метафора как одна из моделей построения языковой картины мира

2.1. Современные лингвистические направления исследования метафоры........... 2.2. Концептуальная метафора как одна из доминант языковой картины мира..... Выводы

Глава 2. Метафорическое представление современной экономики и культуры России во французской прессе (в сопоставлении с российской)

§1. Россия на страницах французских газет (проблематика и метафорика).............. §2. Экономика России как сфера-магнит для метафорической экспансии................ §3. Культура России как сфера-магнит для метафорической экспансии

Выводы

Глава 3. Метафорическое моделирование российских политических процессов во французских масс-медиа (в сопоставлении с российскими)

§1. Внутренняя политика России

1.1. Метафорический портрет президента России

1.2. Метафорическое представление политического курса России

1.3. Метафоризация войны в Чечне

§2. Внешняя политика России: смена метафорической парадигмы

2.1. Метафорическая интерпретация политических взаимоотношений России и США

2.2. Метафорическая интерпретация политических взаимоотношений России и Запада

Выводы

Заключение

Библиография

Введение Актуальность исследования. С формированием новой научной антропоцентрической парадигмы (наряду с уже существующими сравнительноисторической и системно-структурной) в современной лингвистике происходит смена акцентов, принципов и методов исследования языка. При антропоцентрическом подходе исследователя интересует не только язык, но и речемыслительная деятельность человека как субъекта познания и коммуникации. Исследование речемыслительной деятельности помогает полнее познать и понять человека (и социум), ибо в каждом своём высказывании индивид определённым образом обобщает, концептуализирует и оценивает действительность. Способы представления действительности могут быть разными, поэтому высказывания об одном и том же объекте могут не совпадать. В связи с этим изучение различных фрагментов языковой картины мира (идея, восходящая к учению В. Гумбольдта, Э. Сэпира – Б. Уорфа, Бодуэна де Куртенэ, А. А. Потебни, Л. В. Щербы) становится одним из перспективных исследовательских направлений (Ю. Д. Апресян, Н. Д.

Арутюнова, А. Вежбицкая, А. А. Залевская, Ю. Н. Караулов, Е. С. Кубрякова, Д. С. Лихачев, Е. В. Рахилина, Г. Н. Скляревская, В. Н. Телия А. Д. Шмелёв и др.). В рамках данного направления активно исследуется национальнокультурная специфика картины мира, поскольку видение мира и его оценка у носителей разных языков не идентичны (В. П. Бранский, К. Касьянова, И. М.

Кобозева, В. Ф. Петренко, З. В. Сикевич, И. А. Стернин, Н. В. Уфимцева, А.

Фуллье, С. Чугров).

Культура по своему характеру диалогична (Библер, 1991), анализируя иную культуру, мы, таким образом, можем лучше понять и изучить себя. Как заметил М. М. Бахтин, «мы ставим чужой культуре новые вопросы, каких она сама себе не ставила, мы ищем в ней ответы на эти наши вопросы, и чужая культура отвечает нам, открывая перед нами свои стороны, новые смысловые глубины» (Бахтин 1979: 335).

Проблемы осмысления межкультурного и межнационального общения («диалог культур как бытие культуры… встреча культур… взаимопонимание культур» (Следзевский, 2003)), выявления различий когнитивных схем, используемых представителями различных наций (особенности языковых и невербальных систем, элементов общественного сознания) находятся в фокусе внимания многих исследований (А. Н. Баранов, В. З. Демьянков, А. А.

Залевская, Ю. Н. Караулов, Е. С. Кубрякова, А. А. Леонтьев, В. В. Петров, Е. В.

Рахилина и др.). Все больший интерес у специалистов вызывает реконструкция категориальных структур, опосредующих восприятие и осознание одной нации другими (И. В. Гармашова, Г. Гачев, Л. И. Гришаева, П. Н. Донец, И. М.

Кобозева, Й. Коженевска-Берчинска, С. А. Мезин, В. Ф. Петренко, Ю. А.

Сорокин, Н. В. Уфимцева и др.). Дискуссиям по поводу представления национального «себя» (фактор адресанта) и «образа другого» (фактор адресата), функционированию в данном контексте разнообразных (социальных, национальных, идеологических и иных) стереотипов посвящаются множество статей и специальных монографий (Ю. Д. Апресян, А. К. Байбурин, Г. С.

Батыгин, Ю. В. Бромлей, Л.Г. Гуслякова, П. Н. Донец, В. И. Карасик, Ж.

Коллен, И. С. Кон, В. Красных, У. Липпманн, В. А. Маслова, А. В. Михеев, Ю.

Е. Прохоров, З. В. Сикевич, С. В. Силинский, Г. Г. Слышкин, Ю. А. Сорокин, Ю. С. Степанов, В. Н. Телия, С. М. Толстая и др.).

Концептуальная метафора как объект одного из активно развивающихся направлений современной когнитивной лингвистики является одним из наиболее продуктивных средств интерпретации концептуальной (языковой) реальности, инструментом организации опыта человека и, как следствие, фрагментом языковой картины мира (А. Н. Баранов, М. Блэк, В. З. Демьянков, М. Джонсон, Л. В. Ивина, Ю. Н. Караулов, Е. С. Кубрякова, Дж. Лакофф, Р.

Лангакер, В. В. Петров, Е. В. Рахилина, А. Ричардс, М. Тёрнер, Ж. Фоконье, А.

П. Чудинов, P. Cadiot, Ch. Malone, A. Musolff, P. Schulz, J. Zinken и др.).

Системы концептуальных метафор, функционирующие в языке, представляя собой «обобщенный опыт взаимодействия человека с окружающим миром – как с миром объектов, так и с социумом» (Баранов 2004: 9), способны структурировать, оценивать и объяснять окружающую действительность.

Постижение образов чужой культуры ведётся либо через «эквивалентный»

образ своей культуры, что ограничивается манипулированием старым знанием, либо через поиск различий в образах своей и чужой культур, что ведёт к выработке нового знания (Тарасов 1996: 19). Концептуальные метафоры, представляя собой общечеловеческую способность структурировать новые области знания, исходя из вещного, телесного опыта общения человека с миром, «по сути своей являются феноменами, обеспечивающими понимание»

(Лакофф, Джонсон 2004: 208) в том числе и иной культуры.

Изучение метафорического моделирования окружающей действительности представляется перспективным, о чем свидетельствуют многочисленные диссертационные исследования, освещающие особенности различных фрагментов метафорической картины мира: политической (Вершинина, 2002;

Каслова, 2003; Ряпосова, 2002; Феденёва, 1998), экономической (Колотнина, 2001), медицинской (Мишланова, 2002), художественной (Борковец, 2003; Чес, 2000). Ряд работ посвящен метафорическому моделированию образа одной нации в картине мира другой нации (Гришина, 2004; Каслова, 2003; Санцевич, 2003). Сопоставительные исследования метафорической репрезентации мира разными народами способствуют выявлению универсальных и национально специфичных метафорических моделей, что позволяет изучать ментальный мир человека и общества, с одной стороны, и особенности национального сознания, с другой (А. Н. Баранов, М. Джонсон, Ю. Н. Караулов, Дж. Лакофф, И. А.

Стернин, А. П. Чудинов).

При исследовании метафорического моделирования внеязыковой реальности представителями определённой культуры обращение к дискурсу масс-медиа обусловлено тем фактом, что именно средства массовой информации обеспечивают общество информацией, благодаря которой формируются определённые убеждения. Ученые, занимающиеся дискурсом СМИ, пытаются выяснить, каким образом он конструирует мировидение типичного представителя той или иной культуры (М. В. Гаврилова, Л. И.

Гришаева, Т. ван Дейк, В. Д. Мансурова, Е. И. Шейгал и др.). Языковые причины вариативного представления действительности в рамках прессы объясняются вариативностью используемых СМИ языковых средств, активизирующих в сознании адресата определённые комплексы сведений с соответствующими оценочными суждениями.

Актуальность проблемы и темы определила выбор объекта и предмета исследования.

Предметом настоящего исследования являются метафоры, используемые в современных французских газетах для представления образа России в сопоставлении с метафорическими номинациями, используемыми в российских газетах.

словоупотребления, характерного при представлении России в современных периодическими изданиями).

Целью диссертации является исследование метафорического образа России в языковой картине мира французских СМИ на основе выявления, анализа и классификации метафорических моделей, активно использующихся в современных французских газетах в сопоставлении с метафорами, характеризующими российскую реальность в отечественной прессе.

В соответствии с поставленной целью в работе решаются следующие конкретные задачи:

эксплицировать теоретические понятия «национальная картина мира», «языковая картина мира», «национальные стереотипы», «концептуальная метафора» и соотношение этих понятий между собой;

выявить и систематизировать основной состав и наиболее продуктивные типы используемых во французском дискурсе масс-медиа концептуальных метафор, ориентированных на представление современной российской действительности;

проанализировать прагматический потенциал метафорических моделей, французских газетных текстах;

провести сопоставительный анализ метафорического образа России, характерного для российской и французской публицистики.

В качестве материала для исследования использовались тексты французских общенациональных газет, адресованные читателям с разными интересами и интеллектуальными запросами («Monde», «Libration», «Humanit»), освещающие различные события российской жизни. Всего проанализировано 3677 метафорических словоупотреблений, зафиксированных в 1743 газетных текстах. Для сопоставления привлекались материалы «Независимая газета») и описание метафорических моделей, представленное в исследованиях Е. В. Колотниной (2001), А. А. Касловой (2003), О. А. Гришиной (2004) и А. П. Чудинова (2001, 2003a).

метафорического моделирования, возникшей в Соединенных Штатах Америки (М. Джонсон, Дж. Лакофф, Р. Лангакер, А. МакКормак, Ж. Фоконье, М. Тернер и др.) и успешно развиваемой отечественными филологами (А. Н. Баранов, В. З.

Демьянков, Ю. Н. Караулов, И. М. Кобозева, Е. С. Кубрякова, Л. В. Ивина, Т. Г.

Скребцова, А. П. Чудинов и др.).

Для решения конкретных задач представляемого когнитивнодискурсивного исследования применялся комплекс методов, характерных для современной антропоцентрической лингвистики: когнитивное моделирование, дискурсивный анализ, сопоставительный анализ с учетом национальных особенностей соответствующих языков и культур, а также количественная использованием метода сплошной выборки.

Нами была выдвинута следующая гипотеза. Язык средств массовой информации как одна из доминант национальной сущности, национального самосознания создаёт определённую картину мира, воздействующую на понимание нацией той или иной реальности. Образ России, являясь для французского читателя «инородным», незнакомым феноменом, становится объектом метафоризации, что позволяет составить представление о нём с использованием хорошо знакомых французам комплексов знаний и сведений.

концептуализации российской действительности, зачастую заимствуются из российских периодических изданий.

Теоретическая значимость исследования определяется тем, что анализ метафорических моделей, функционирующих в дискурсе масс-медиа Франции при характеристике России, вносит определенный вклад как в теорию метафорическое моделирование образа одной нации в концептуальной картине мира иного социума влияет на установление взаимопонимания между народами. Материалы диссертации могут быть использованы в дальнейших теоретических исследованиях по проблемам общей теории метафорического моделирования, а также при исследовании лингвокультурных особенностей национальных картин мира.

Научная новизна диссертации заключаются в комплексном описании используемых французскими СМИ при подаче информации о жизни России доминантных метафорических моделей, структурирующих и опосредующих восприятие России во французском национальном сознании. На основе последовательного рассмотрения сфер-источников и сфер-магнитов метафорической экспансии выявлено метафорическое представление сопоставительного исследования проанализированы универсальные концептуальные метафоры, отражающие общие представления французов и русских о российской действительности, выделены метафоры, отражающие национальную специфику восприятия французскими реципиентами нашей страны, выявлены метафоры, заимствованные французскими газетами из российской прессы.

Практическая значимость работы заключается в том, что она может быть использована в лексикографической практике (французско-русский словарь политической метафоры). Результаты исследования могут быть применены в процессе вузовского преподавания психолингвистики, этнолингвистики, лингвокультурологии, риторики, стилистики, а также могут быть полезны специалистам в области политической межкультурной коммуникации и международной журналистики.

На защиту выносятся следующие положения:

1. Концептуальная метафора во французских газетных текстах является одним из важнейших средств концептуализации, категоризации и оценки российской действительности, формируя тем самым образ России в ментальном пространстве представителей французской лингвокультуры.

2. Используемые во французских газетах системы концептуальных метафор, с одной стороны, закрепляют и тиражируют существующие национальные стереотипы России, с другой стороны, способствуют стереотипизации нового знания о российской действительности.

3. Анализ метафорического словоупотребления в дискурсе масс-медиа Франции позволил выделить доминантные модели, типичные при образной номинации и характеристике России. К их числу относятся ПРЕЗИДЕНТ РОССИИ – это МОНАРХ, ПРЕЗИДЕНТ РОССИИ – это

ЧЛЕН ПРЕСТУПНОГО СООБЩЕСТВА, СОВРЕМЕННАЯ РОССИЯ –

это ПЕРЕМЕЩАЮЩИЙСЯ ЛОКУС, ВОЙНА В ЧЕЧНЕ – это

МЕХАНИЗМ, РОССИЯ И ЗАПАД – это ДРУЗЬЯ, РОССИЙСКОАМЕРИКАНСКИЕ ОТНОШЕНИЯ – это СЕМЕЙНЫЕ ОТНОШЕНИЯ,

ЭКОНОМИКА РОССИИ – это ДВИЖЕНИЕ В ПРОСТРАНСТВЕ и

КУЛЬТУРНАЯ ЖИЗНЬ РОССИИ – это ВОЙНА.

4. Большинство рассматриваемых в настоящей диссертации метафор апеллируют к отрицательным для французов эмоциям и укрепляют в сознании адресата устойчивый комплекс представлений о «чуждости»

России французскому миру.

5. В метафорической картине российской действительности, создаваемой французскими СМИ, условно можно выделить три типа метафор:

метафоры типичные для французского культурного пространства, универсальные метафоры и метафоры, заимствованные французскими газетами из российской прессы Апробация работы. Основные положения диссертации обсуждались на заседании кафедры риторики и межкультурной коммуникации Уральского государственного педагогического университета.

Основные положения исследования излагались автором на региональных и международных конференциях в Екатеринбурге (2002, 2003, 2005). По теме диссертации опубликованы следующие работы:

1. Шаова О. А. Россия на рубеже XX-XXI веков в зеркале французской прессы (на материале газеты «Монд») // Уральские лингвистические чтения-2002.

Материалы ежегодной региональной научной конференции. – Екатеринбург, 1 –2 февраля 2002 г. – № 15. – С. 147-148.

2. Шаова О. А. Специфика национального менталитета (на примере народных сказок России и Франции) // Философия и наука. Материалы первой научно-практической конференции аспирантов и соискателей УрГПУ. – Екатеринбург, 23 апреля 2002 г. – С. 106-108.

3. Шаова О. А. Российско-американские отношения в XXI веке глазами французских СМИ: смена метафорической парадигмы // Современная политическая лингвистика: материалы международной научной конференции / Урал. гос. пед. ун-т. – Екатеринбург, 2003. – С. 171-173.

4. Шаова О. А. Метафора и стереотип в политической ситуации «Война в Чечне» (на материале французской прессы) // Перевод и межкультурная коммуникация / Материалы шестой международной научно-практической конференции / Институт международных связей. – Екатеринбург, 2004. – С.

175-177.

5. Шаова О. А. Метафорическая репрезентация образа России в дискурсе лингвистического общества / Урал. гос. пед. ун-т. – Екатеринбург, 2004. – Т.14. – С. 107-118.

6. Шаова О. А. Метафорическое моделирование внешней политики России во французской прессе (1999-2005 гг.) // Лингвистика: Бюллетень Уральского лингвистического общества / Урал. гос. пед. ун-т. – Екатеринбург, 2005. – Т.15. – С. 145- 165.

моделировании образа России во французской прессе // Welt im der Sprache / Hrsg. von E.A. Pimenov, M.V. Pimenova. – Landau: Verlag Empirische Pädagogik, 2005. – S. 406-414.

предпринятого исследования: работа состоит из введения, трёх глав, заключения и библиографического раздела.

Во введении обосновывается актуальность поставленной проблемы;

определяются материал, объект, предмет и методы исследования; обозначается его цель и определяемые ею задачи; раскрывается научная новизна диссертации, ее теоретическая и практическая значимость; предъявляется гипотеза, лежащая в основе работы, формулируются положения, выносимые на защиту, и приводятся сведения об апробации работы.

В первой главе представлена исходная теоретическая база для изучения метафорических моделей, использующихся во французских газетах при подаче информации о России, анализируется соотношение национальной и языковой картин мира, определяется роль национальных стереотипов в восприятии сообщаемой адресату информации, сопоставляются автостереотипы России и Франции, рассматривается теория концептуальной метафоры.

метафорической представленности России во французской прессе, произведен сопоставительный анализ ведущих метафорических моделей, используемых во французском и российском дискурсе масс-медиа при подаче информации о культурной и экономической жизни России.

Третья глава посвящена описанию наиболее продуктивных метафорических моделей, использующихся в дискурсе масс-медиа Франции для характеристики внутренней и внешней политики России.

В заключении подводятся общие итоги исследования и намечаются перспективы дальнейшей работы, связанной с изучением других аспектов этой проблемы.

Глава 1. Концептуальная метафора как отражение национальных стереотипов Дискурс масс-медиа (из всего разнообразия определений дискурса (Н. Д.

Арутюнова, Т. А. ван Дейк, Ю. Н. Караулов, А. Е. Кибрик, В. В. Красных, Г. Г.

Почепцов, О. Г. Ревзина) вслед за Е. И. Шейгал мы сводим это понятие к формуле «дискурс = подъязык + текст + контекст» (Шейгал 2000: 10)) как одна из доминант национальной сущности, национального самосознания, являясь в настоящее время основным каналом осуществления политической коммуникации (Е. И. Шейгал), обладает способностью воздействовать на восприятие адресатом (как отдельным индивидом, так и нацией в целом) той или иной реальности, создавая и эксплуатируя распространённые в обществе стереотипы и формируя, таким образом, определённую картину мира. Еще О.

Шпенглер заметил, что «европейско-американская политика с помощью прессы напряженностей, в которое, не осознавая этого, встроен каждый отдельный человек, так что он мыслит, желает и действует таким образом, как это считает целесообразным находящаяся где-то вдали некая господствующая персона»

(Шпенглер 2000: 1137). В свою очередь, исследователи подметили, что на средства массовой информации влияют установившиеся в национальном сознании стереотипы (М. В. Гаврилова, Л. И. Гришаева, С. В. Чугров, А П.

Чудинов и др.).

По мнению ряда ученых, метафора является одним из способов создания языковой картины мира (Л. В. Балашова, А. Н. Баранов, В. З. Демьянков, М.

Джонсон, В. И. Карасик, Ю. Н. Караулов, Е. С. Кубрякова, Дж. Лакофф, А. П.

Чудинов, Е. И. Шейгал и др.). Как отметил А.П. Чудинов, «каждая из … метафор – это только мелкая деталь, малозаметное стёклышко в огромной мозаике, но подобные образы – это реализация действительно существующих в общественном сознании моделей… Важно подчеркнуть, что метафорическое зеркало отражает не реальное положение дел…, а его восприятие в национальном сознании» (Чудинов 2003a: 211).

Цель, которую мы преследуем в данной главе – установить исходную теоретическую базу для изучения метафорических моделей, использующихся во французских газетах как одного из способов подачи информации о России, и определения роли метафоры в формировании стереотипов России в концептуальной картине мира адресата-представителя французской лингвокультуры. В главу включены разделы, посвященные выявлению роли национальных стереотипов в восприятии сообщаемой адресату информации и рассмотрению теории концептуальной метафоры.

§1. Стереотипы в национальной картине мира 1.1. Национальная картина мира В ходе истории, и особенно в XX веке, различные народы в той или иной (интернационализм и математизация наук, глобальная сеть Интернет), и тем не менее, в «ядре» (Г. Гачев) своём каждый народ остаётся самим собой до тех пор, пока сохраняются особенный климат, пейзаж, пища, этнический тип, язык и проч., ибо они непрерывно питают и воспроизводят национальные склады бытия и мышления.

Более того, каждый «человек входит в человечество через национальную индивидуальность, как национальный человек, а не отвлечённый человек, как русский, француз, немец или англичанин. Человек не может перескочить через целую степень бытия, от этого он обеднел бы и опустел бы. Национальный человек – больше, а не меньше, чем просто человек, в нём есть родовые черты человека вообще и ещё есть черты индивидуально-национальные» (Бердяев 1990: 59).

Прежде чем выявлять особенности национальной картины мира, определим базовые понятия «картина мира», «нация», «этнос», «народ», лежащие в основе. Воспользуемся определением, предложенным Е. С.

Кубряковой: картина мира – это «сумма значений и представлений о мире, упорядоченная в голове человека по самым разным основаниям и объединённая в известную интегральную систему» (Кубрякова 1988: 141). Таким образом, национальная картина мира – это то, каким себе рисует мир нация (совокупность людей) в своём воображении.

До непосредственного анализа понятия нации, необходимо разграничить зачастую путаемые понятия нация – этнос – народ.

Не углубляясь в дебри научных дебатов, мы остановимся на следующем разделении: этнос – это историческая родовая форма человеческого развития, предшествующая национальной (Вальков, 2000). По мнению А. А. Валькова, между исторически сменяющими друг друга этно-социальными формами бытия людей такое же духовно-телесное различие, как между различными возрастными этапами становления одного и того же взрослеющего человека (Вальков 1996: 54). Таким образом, в основании выделения определённых исторических форм-ступеней человеческого развития (родо-племенной, этнической, национальной) кладётся степень духовной зрелости массового родового человека, которая определяет собой характер форм человеческого общения, характер общества.

Что касается соотношения понятий народ и нация, то русские философы (Н. А. Бердяев, В. С. Соловьёв, И. Ильин) отождествляют народное и национальное с позиций их субстанциального единства. При этом понятие нации трактуется как исторический и цивилизационный продукт рационализации сущности этой социальной субстанции, как принцип и правящая идея, господствующая над людьми. Народ же оценивается как реальность гораздо более первичная и природная, чем нация, в народе, по мнению Н. Бердяева, есть что-то дорациональное. Можно сказать, что народ конкретно-реален, а нация абстрактно-реальна, народ относится к нации как видовое понятие – к родовому.

Несмотря на многочисленные исследования (Н. Бердяев, М. Вебер, К.

Дейг, Э. Дюркгейм, А. Козинг, В. И. Курашов, К. Маркс, Дж. С. Милль, Ф.

Ницше, Х. Ортега-и-Гассет, Э. А. Поздняков, В. Соловьёв и др.), современные политические словари и энциклопедии избегают категоричных трактовок данного термина, отмечая, что оно «не является однозначно определённым, т. к.

пересекается с другими, напр. государство или народ» (Даниленко 2000: 537).

На наш взгляд, в понятии нации можно выделить два смысла:

абстрактный и конкретный. В качестве абстрактного начала в явлении нации может быть названо то, что она есть форма «этносоциальной общности людей, достигших определённого уровня развития и духовного единения» (Вальков 1996: 55). Эта форма обладает рядом специфических видовых признаков, отличающих её от иных, родственных ей этносоциальных форм человеческой общности (стадные формы предчеловеческого существования, родо-племенная форма, этническая форма) (Вальков 2000: 23). Следовательно, нация – это общность людей не только осознающих духовное единение в различных аспектах своего бытия, но и творящих его, и сообразующих с ним внутренние и внешние основы своего жизненного уклада.

В каждом же конкретном случае анализа действительного явления нации костяк абстрактного понятия как бы облекается плотью и кровью. Это понятие конкретной нации (французской, немецкой), с одной стороны, включает абстрактное понятие в свой объём в качестве наиболее общего подчинённого момента, а, с другой стороны, логически соподчинено ему как единичное общему.

В выведенном нами определении мы недаром акцентируем внимание на понимании нации как целостной духовной и душевной общности людей.

При таком понимании нации важнейшими её атрибутами и инвариантами являются своеобразные ментальность, традиции и миссия (Курашов 1999: 11).

Инвариант в данном контексте означает неизменный при всех изменениях в существовании народа: исторических, географических, политических и пр. При этом, такие характеристики нации как язык, происхождение, территория, конечно, входят в целостный организм национальной жизни и связаны с общей национальной идеей и как сущности, и как явления. Вспомним слова Н. С.

Трубецкого о связи языка и национального характера: «Для меня субъективноинтуитивно совершенно ясно, например, что между общим акустическим впечатлением чешской речи и чешским психическим (даже психофизическим) обликом (национальным характером) существует какая-то внутренняя связь»

(Troubetzkoy 1985: 98 цит. по: Серио 2001: 244). Все характеристики нации органично переплетены и взаимосвязаны друг с другом, что придаёт любому их разделению условный характер. Тем не менее, попытаемся рассмотреть роль каждой из них в становлении нации.

кровнородственная принадлежность по биологическим генам. Но генетическая характеристика не имеет существенного отношения к национально-этнической идентичности. Имеются миллионы примеров, когда люди, имеющие чужеродные корни, но родившиеся и выросшие в соответствующем национальном окружении являются полными представителями этого окружения. Африканская кровь А. С. Пушкина не помешала ему стать русским национальным поэтом № 1 и одним из творцов русского национального языка.

Язык. Древнегреческий язык и латынь сохранились, но вряд ли на территории современной Греции и Италии проживают те же этносы, что и в Античности. В современной Индии один из государственных языков английский и многие на нём говорят, но не становятся при этом англичанами по духу. К тому же в многонациональных странах есть писатели и поэты, которые говорят и пишут на языке не своей нации, но остаются национальными писателями и поэтами, выразителями духа своего народа. Как не притягательна концепция Шеллинга, что историческое разделение человеческого общества на народы имело причиной прежде всего разделение языков; как ни весомы аргументы и авторитет Потебни, который отождествлял национальную идентичность с национальным языком, - всё же получается, что знака равенства между понятием язык и нация поставить невозможно. При этом язык безусловно является важнейшей частью особенностей народа.

Во-первых, каждый естественный язык отражает определённый способ восприятия и организации (концептуализации) мира (Ю. Д. Апресян, А.

Вежбицкая, Е. С. Кубрякова, В. А. Маслова, Г. Н. Скляревская, В. Н. Телия и др.). Выражаемые в нём значения складываются в некую единую систему взглядов, своего рода коллективную философию, которая навязывается в качестве обязательной всем носителям языка. Этот способ, свойственный языкам, отчасти универсален, отчасти национально специфичен, а следовательно носители разных языков видят мир немного по-разному, через призму своих языков.

Во-вторых, язык выражает и эксплицирует другие картины мира человека, которые через посредство специальной лексики входят в язык, привнося в него черты человека, его культуры (Роль человеческого фактора в языке 1988: 11).

Территория и государственность. Многие народы на длительный период лишались государственной независимости, но при этом сохранилась их национальная идентичность. Диаспора евреев, а также и армян приводила к утрате территории. Следовательно, и эти характеристики не являются определяющими нации.

Религия. После крещения Древняя Русь обрела духовную ипостась целостной национальной идеи, хотя и до этого племена Древней Руси уже составляли некоторую общность «Русь», что и имеется в виду в понятии «крещение Руси». Религия имеет большую объединяющую силу. Это видно, например, по еврейскому народу, который во время продолжительной диаспоры менял и видоизменял язык, но сохранил верность иудаизму и тем самым национальную идентичность.

Ментальность. Несмотря на многочисленные исследования (А. Вежбицкая, Г. Гачев, А. Гуревич, П. Динцельбохер, Б. А. Душков, Ж. Дюби, В. И. Карасик, В. В. Колесов, О. Я. Петренко, М. В. Пименова, Е. Я. Таршис и др.), понятие «ментальность» до сих пор определено нечётко. В данном контексте «ментальность – это миросозерцание в категориях и формах родного языка, соединяющее интеллектуальные, духовные и волевые качества национального характера в типичных его проявлениях» (Колесов 1995: 15). Без своеобразия ментальности нет и нации как особой целостности в человеческом сообществе, то есть невозможно установить её, идентифицировать. Другой вопрос: как и насколько можно выявить такой идеальный объект в национальном «Я»

национальная духовная культура: фольклор, философия, искусство, произведения национальных мыслителей, - проблема здесь только в выделении национального и интернационального в каждой из названных сфер. Возможно, что наиболее «чистый объект» - национальный фольклор, который выражает общие духовные черты народа, и если в фольклоре что-то заимствуется, то только то, что соответствует его природе. Особую роль играет язык как отдельная подсистема в процессе познания. Его исследование позволяет понять внутреннюю метальную природу человека (Пищальникова, Лукашевич 2001:

16).

Миссия. Как отмечает В. И. Курашов, метафизическая природа духовных корней есть и она определяет миссию для себя и всего человечества. Природное предназначение в земной жизни отдельных людей различается, это справедливо и для целостных, органичных общностей – «нации», «народа», «этноса».

Традиции и символы. Здесь имеются в виду традиции и символы во всех сферах духовной и материальной жизни. Если говорить о России, то необходимо включать сюда и православные святыни, и квашеную капусту. По мнению В. И. Курашова, без символов и традиций национальная идентичность скрывается в невидимые метафизические измерения, становится неявной (Курашов 1999: 56).

национальной картины мира лежат символы, традиции, ценности, менталитет, культура, характерные для того или иного народа. Хотя «все народы под одним солнцем и луной... ходят, вовлечены в единый мировой исторический процесс, они ходят по разной земле и разный быт имеют, из различной почвы вырастают, жизненными темпоритмами различены. А отсюда ценности, общие для всех народов, располагаются в разном соотношении» (Гачев 1998: 17).

Объединяя набор расхожих ценностей и символов различных наций (назовем их «национальными стереотипами»), мы можем увидеть со стороны целостный образ «другой» или «своей» страны, так как «национальный менталитет даёт о себе знать только в присутствии другого менталитета»

(Караулов 2000: 191).

1.2. Языковая картина мира Как показывает предшествовавший обзор, язык наряду с другими характерными чертами нации (происхождением, территорией, государственностью, религией, культурой) формирует национальную идентичность. Однако есть существенная разница между языком и иными характеристиками нации.

Во-первых, язык – незамкнутая система, проникающая и присутствующая во всех сферах деятельности человека. Недаром основная функция языка состоит в описании окружающей говорящего действительности (Логический анализ языка: языки пространств 2000: 39). Зачастую он просто неотделим от таких национальных составляющих как культура, самосознание, менталитет.

Академик Д. С. Лихачев пишет: «...язык является не просто способом общения, но неким концентратом культуры – культуры нации и её воплощения в разных слоях населения вплоть до отдельной личности» (Лихачев 1993: 9).

Во-вторых, языку присущ свой собственный, целостный взгляд на мир.

Ключом к пониманию «стереотипов» языкового и более широкого культурного сознания, лежащих в основании национальных стереотипов могут служить лексические коннотации, которые мы вслед за Ю. Д. Апресяном понимаем как несущественные, но устойчивые признаки выражаемого лексемой понятия, воплощающие принятую в обществе оценку соответствующего предмета или факта, отражающие связанные со словом культурные представления и традиции (Апресян 1995: 36). Не входя непосредственно в лексическое значение и не являясь следствиями из него, они объективно обнаруживают себя в языке, получая закрепление в переносных значениях, метафорах, фраземах, производных словах (Апресян 1995: 36-38).

Таким образом, свойство языка – отображать мир. Но речь идёт не о зеркальном отражении мира, а об определённой интерпретации, особом способе организации мира в языке. Действительность «проецируется» в семантику естественного языка, и полученная языковая картина отличается как от мира действительности, так и от всех иных моделей действительности. Для обозначения отражаемой в языке реальности мы воспользуемся уже утвердившимся термином «языковая картина мира» (Н. Д. Арутюнова, Е. С.

Кубрякова, Е. В. Рахилина, Г. Н. Скляревская, В. Н. Телия и др.).

Стоит особо отметить проблему соотношения языковой и концептуальной картины мира. Большинство лингвистов (Е. С. Кубрякова, Д. С. Лихачев, Б. А.

Серебренников, В. Н. Телия и др.) разделяют эти модели мира (хотя существует и противоположная точка зрения об отсутствии дифференциации между двумя вышеупомянутыми картинами мира (С. А. Аскольдов-Алексеев, Г. Н.

Скляревская)). Концепт есть «своего рода «алгебраическое» выражение значения, которым мы оперируем в своей письменной и устной речи, ибо охватить значение во всей сложности человек просто не успевает, иногда не может, а иногда по-своему интерпретирует его (в зависимости от своего образования, личного опыта, принадлежности к определённой среде, профессии и т. д.)» (Лихачев 1993: 4). Но возникает концепт не непосредственно из значения слова, а является «результатом столкновения словарного значения слова с личным и народным опытом человека» (Лихачев 1993: 4). Слово, таким образом, «служит этикеткой для концепта» (Cadiot 2002: 54).

Из сказанного следует, что концептуальная картина мира – феномен более сложный, чем языковая картина мира, которая вторична по отношению к концептуальной картине мира: национальный язык «живёт» в концептуальной сфере (Лихачев 1993: 9).

Наша работа основана на лингвокультурологической трактовке концепта как основной единицы ментальности данного народа, через которую осуществляется проявление, отражение и фиксация культуры в языке (А.

Вежбицкая, В. И. Карасик, В. А. Маслова, Г. Г. Слышкин, Ю. С. Степанов).

Вслед за В. А. Масловой мы понимаем концепт как «структурно и образно организованное знание о каком-либо предмете духовной или материальной культуры в коллективном сознании, выраженное в языковой форме» (Маслова 2001: 65). Следовательно, в аспекте нашего исследования разделение на языковую и концептуальную картину мира является существенным.

В-третьих, в соответствии с представлениями современной лингвистики, язык не только пассивно отражает мышление человека, но и оказывает на него заметное воздействие, влияет на поведение людей, на их отношение к окружающей действительности (К. И. Былинский, Т. Г. Винокур, В. Г.

Костомаров, Е. С. Кубрякова, Ю. Г. Синельников, Г. Н. Скляревская, В. Н.

Телия и др.). Каждый естественный язык обладает единой системой значений, обязательной для всех носителей этого языка. Через эту систему значений (через призму своего языка) человек постигает окружающую действительность.

Мы не отрицаем возможности единого для всего человечества восприятия действительности, основанной на общем для всех «запасе наглядно-опытных знаний» (Скляревская 1993: 65). Действительно, присущий носителям языков взгляд на мир отчасти универсален, но с другой стороны, в каждом языке существуют специфичные, характерные для данного языка концепты. Ю. Д.

Апресян, А. Вежбицкая приводят такой пример типично русских концептов:

«душа, тоска, судьба, задушевность, удаль, воля (вольная), поле (чистое), даль, авось» (Апресян 1995: 350; Вежбицкая 2001: 35-36). Соответственно, свойственный языку способ концептуализации действительности национально специфичен, т. е. восприятие мира у носителей разных языков не идентично.

Не предпринимая длительного экскурса в историю вопроса, стоит отметить, что идея о языковой картине мира восходит к учению В. Гумбольдта о «внутренней форме» языка, к гипотезе «лингвистической относительности»

Э. Сэпира – Б. Уорфа, равно как и ко всей позднейшей американской этнолингвистике, к учению Л. В. Щербы об «обывательских» понятиях.

Что касается исследования языковой картины мира на современном этапе развития науки, то, как отмечает Ю. Д. Апресян, оно разворачивается в двух основных направлениях.

непосредственным выводом художественного текста из жизненного опыта его автора. Между этими двумя объектами оно ставит третий объект – инвариантный и неповторимый «поэтический мир» автора, опосредствующий его опыт и формирующий его тексты (напр., классическое исследование Р.

Якобсона о роли статуи в мифологическом мире Пушкина, «Морфология волшебной сказки» В. Проппа, реконструкция поэтического мира Рабле, предложенная М. М. Бахтиным).

Во-вторых, в современной лингвистике в результате бурного развития семантики и прагматики, сопоставительного изучения языков, усилившихся контактов с поэтикой и логикой исследуются как отдельные характерные для данного языка концепты, своего рода «линвго-культурные изоглоссы и пучки изоглосс» (Апресян 1995: 350), так и специфические коннотации неспецифичных концептов (напр., символика цветообозначений в разных культурах) (Апресян 1995: 629-630).

Таким образом, раньше лингвисты рассматривали языковые значения как непосредственное отражение фактов действительности путём описания языковых значений через всё более простые смыслы вплоть до элементарных – слов универсального семантического метаязыка (А. Вежбицкая). В настоящее время понятие языковой картины мира (в концепции Ю. Д. Апресяна – наивной картины мира) позволяет связывать языковые значения с фактами действительности не прямо, а через отсылки к определённым деталям наивной модели мира, как она представлена в данном языке (Апресян 1995: 630). В результате появляется основа для выявления универсальных и национально своеобразных черт в семантике естественных языков.

Свойственный языку способ концептуализации и дискретизации мира во многом определяется обыденными представлениями человека. В данном контексте языковая картина мира «наивна» в том смысле, что она существенно отличается от научной картины мира (Ю. Д. Апресян, В. Б. Касевич, Е. Ф.

Урысон и др.). При этом, как отмечает Ю. Д. Апресян, наивные представления отнюдь не примитивны. Они отражают опыт десятков поколений на протяжении многих тысячелетий и могут служить надёжным ориентиром в этом мире (Апресян 1995: 351).

Иные фундаментальные свойства языковой картины мира (как и всего человеческого языка в целом) – антропоцентризм и системность, целостность (Н. Д. Арутюнова, Ш. Балли, Е. С. Кубрякова, Логический анализ языка: языки пространств, Роль человеческого фактора в языке, Язык. Человек. Картина мира). «Картина мира при всех самых несовершенных вариантах своего воплощения всегда целостна. Её характеризует единство образов, согласованность частей. Она никогда не бывает разорванной» (Роль человеческого фактора в языке 1988: 54). Цельность языковой картины мира проявляется в её особенной «лабильности, позволяющей совмещать логически несовместимое» (Рахилина 2001: 77).

При всей целостности языковой картины мира ученые выделяют в ней отдельные области, образующие определённые системы. Например, наивную геометрию и наивную физику пространства и времени (Н. Р. Добрушина, Е. С.

Кубрякова, Е. В. Рахилина, Н. К. Рябцева), наивную анатомию (Е. В. Урысон), наивную этику и психологию (Ю. Д. Апресян) и т. п.

Рассмотрим устройство человека с точки зрения языковой картины мира, представленной в русском языке. Как отмечает Е. В. Урысон, оно отличается от привычных нам представлений. Во-первых, «внутри человеческого тела имеются подобные органам, но нематериальные сущности, которые нельзя увидеть ни при каких обстоятельствах (пример такого органа – душа). Вовторых, психические процессы, подобно материальным, связаны с определёнными органами внутри тела» (Урысон 1995: 6). Например, если человек может думать и понимать, то значит, внутри него есть невидимый орган, который и обеспечивает данную способность (в данном случае – это ум).

Что касается антропоцентричности языковой картины мира, то «для многих языковых значений представление о человеке выступает в качестве естественной точки отсчета» (Апресян 1995: 648). Так, мы оцениваем размеры животных, соотнося их с нормальными размерами человеческого тела. Слоны, носороги и бегемоты – большие животные, потому что они больше человека, а зайцы, кошки, хомяки – маленькие животные, потому что они меньше человека.

Очеловечивание окружающего мира, наделение природных явлений духовными чертами происходит всё по тому же антропоцентрическому канону, например: дождь идёт; спокойное море; задумчивый лес и т. п.

Ю. Д. Апресян отмечает, что антропоцентризм играет в языковой картине мира большую роль, чем может показаться. В качестве примеров исследователь приводит такие, казалось бы, физические понятия, как «тяжелый», «твёрдый», «прочный», допуская, что в них может входить представление о человеке. По мнению ученого, в наивном сознании значение слова тяжелый (о весе) связывается не столько с массой тела, сколько с количеством усилий, которые нормальный человек должен затратить для манипулирования соответствующими объектами – для их смещения, поднятия, переноса. «Твёрдый, в первом приближении, значит, «такой, поверхность которого трудно деформировать», а прочный – «такой, который трудно разрушить»» (Апресян 1995: 648).

Помимо традиционно выделяемых свойств, присущих языковой картине мира, ряд лингвистов выделяет такую характерную черту языка, как эгоцентризм (Ю. Д. Апресян, С. А. Крылов, Е. В. Падучева и др.).

Исследователи пришли к такому выводу, рассмотрев дейктические элементы (здесь – там, сейчас – тогда, этот – тот, вот – вон, я - ты) в составе лексических и грамматических значений. «Дейктическая лексика эгоцентрична. Её семантической основой является понятие «я», «ego», «говорящий». Фигура говорящего организует и семантическое пространство высказывания, и систему дейктических слов языка. С одной стороны, фигура говорящего является тем ориентиром, относительно которого в акте коммуникации ведётся отсчет времени и пространства. С другой стороны, ссылка на фигуру говорящего образует ядро толкования двух основных пространственных и временных дейктических слов естественных языков – здесь и сейчас, а через них – и всех остальных» (Апресян 1995: 631).

Когнитивная лингвистика, определяя язык как когнитивный инструмент, как общий когнитивный механизм, «передающий информацию о мире, связанный с обработкой этой информации, имеющий прямое отношение к построению, организации и усовершенствованию информации и способов её представления», предлагает модели фрагментов языковой картины мира (Демьянков, Кубрякова 2001: 37). Например, теория прототипических значений Э. Рош, схемы Р. Лангакера, основанные на разграничении профиля и базы, теория метафоры Дж. Лакоффа и М. Джонсона, идея грамматики конструкций Ч. Филлмора и т. д.

1.3. Национальные стереотипы как предмет лингвокультурологического исследования Понятие «стереотип», предложенное ещё в 20-е годы XX века американским журналистом У. Липпманном для характеристики особенностей массового сознания, в настоящее время изучается психологами, социологами, когнитологами, этнографами, лингвистами и этнолингвистами (Ю. Д. Апресян, А. К. Байбурин, Г. С. Батыгин, Ю. В. Бромлей, Л.Г. Гуслякова, П. Н. Донец, Ж.

Коллен, И. С. Кон, В. Красных, У. Липпманн, А. В. Михеев, Ю. Е. Прохоров, З.

В. Сикевич, С. В. Силинский, Ю. А. Сорокин, С. М. Толстая и др.).

У человека выделяют несколько уровней стереотипов: биологические (схемы реакций отдельных клеточных образований и органов), психические (программы деятельности подсознания и сознания) и социальные (результат совместной деятельности людей по преобразованию окружающего мира) (Меренков 2001: 17-19).

Стереотипы возникают в силу действия двух тенденций человеческого сознания: конкретизации – стремления к ассоциациям абстрактных понятий с какими-то конкретными образами и упрощения, суть которого сводится к выделению нескольких признаков в качестве ведущих для обозначения сложных явлений (Сикевич 1996: 96).

В нашей работе стереотип рассматривается с позиций лингвистики, в связи с коммуникативным, в первую очередь – вербальным поведением. Стереотип есть «схематический стандартизированный образ или представление о социальном явлении или объекте, обычно эмоционально окрашенный и обладающий устойчивостью. Выражает привычное отношение человека к какому-либо явлению, сложившееся под влиянием социальных условий и предшествующего опыта» (Бархударов 1975: 117). С точки зрения содержания «стереотип» есть фрагмент концептуальной картины мира, устойчивый, минимизированно-инвариантный, обусловленный национально-культурной спецификой образ-представление о предмете или о ситуации, причем не о конкретном предмете или конкретной ситуации, но о предмете или ситуации «в целом».

В соответствии с представлениями ведущих отечественных когнитологов стереотипы имеют следующие функции (Краткий словарь когнитивных терминов 1996: 177):

- когнитивная – генерализация результатов когнитивной обработки человеком внеязыковой реальности;

- аффективная – определённая мера этноцентризма в межэтническом противовес «чужому»;

- социальная – разграничение «внутригруппового» и «внегруппового»:

приводит к социальной категоризации, к образованию социальных структур, на которые активно ориентируются в обыденной жизни.

Важную роль в стереотипе играет ориентация по национальному признаку.

Национальные (этнические или этнокультурные) стереотипы – это естественные составные элементы национального сознания, своего рода «коллективные представления» одной нации о другой или о самой себе (Чугров 1993a: 50-51).

Мышление (как процесс) не зависит от национальной и классовой принадлежности его носителей, оно работает по единым законам (Л. С Выготский, А. Р. Лурия). Однако содержание мышления «несёт на себе отпечаток психического склада, духовного облика людей, объединённых национальной общностью» (Бабушкин 1998: 34). Именно в содержании мышления (отражаемого в «зеркале» языка) фиксируются несходства в культурном опыте тех или иных народов. Данные «несходства» могут отражаться в национальных стереотипах, например, с помощью оппозиций:

немец противопоставляется русскому по параметру приверженности к порядку;

англичанин противостоит русскому по параметру открытости проявлений внутреннего состояния (Кобозева 1995: 115).

Большинство национальных стереотипов построены по логической формуле: Представители народа X являются (делают) Y (южане вспыльчивы, итальянцы музыкальны). Отметим, что, когда мы говорим о «национальном стереотипе», речь идёт не о всеобщих, а только типичных качествах, то есть характерных не для каждого представителя народа, а для большинства народа.

Это отнюдь не исключает существования среди такого народа разных индивидуальных отклонений, не укладывающихся в рамки стандартной этнической схемы (Бранский 2000: 26). Но именно среднее большинство приводит в массовом сознании к представлению об едином стереотипе бытового поведения.

Исследователи отмечают амбивалентность функциональной основы национальных стереотипов. С одной стороны, они облегчают взаимодействие в соответствующем социуме, стереотипизированные элементы образа чужой общности выступают как своего рода ориентиры для «среднего человека», не обладающего запасом знаний и способностью быстро разобраться в сплетении фактов, мнений, цифр, «подготавливают к столкновению с чужой культурой, ослабляют удар, снижают культурный шок» (Тер-Минасова 2002: 139). Так, в обществе закрепляются и эксплуатируются стереотипы о немецкой аккуратности, русском «авось», африканском темпераменте, вспыльчивости итальянцев, упрямстве финнов, французской галантности (Маслова 2001: 108).

С другой стороны, национальные стереотипы, будучи схематичными, устойчивыми, малоизменчивыми, не ведут к формированию многоаспектного, объёмного, сложного представления. Более того, по мнению многих исследователей, зачастую в основе национальных стереотипов лежат ложные признаки, так как каждая нация склоняется к завышенной самооценке и недооценке групп чужих (Донец 2001a: 184). «Негативные этнические предрассудки подразумевают тенденцию индивида негативно оценивать члена внешней группы или внешнюю группу в целом и тем самым позитивно оценивать внутреннюю группу, членом которой он себя ощущает. Этнические стереотипы – это негативные установки, которые являются стабильными и устойчивыми» (Zick 1997: 39 цит. по: Донец 2001a: 184). Как полагает В. Ф.

Петренко, «стереотипы (в том числе и этнические) не исчезают сами по себе и только способны менять свой знак на противоположный» (Петренко 2000: 68).

Исследуя национальные стереотипы в различных европейских странах, большинство ученых пришло к выводу о значительном сходстве между стереотипами, предубеждениями и другими формами вербального умаления «других» (Т. Вал, Р. Водак, Т. ван Дейк, М. Рохьо, С. Ягер). «Другие»

преимущественно представлены в терминах социокультурных различий, отклонений от господствующих норм и ценностей, жестокости и угрозы (Гаврилова 2002: 24). Культурные различия между этносами усилены и увеличены, а сходства игнорируются и уменьшаются.

Из множества классификаций национальных стереотипов (Л. И. Гришаева, П. Н. Донец, В. В. Красных, В. А. Маслова) для нас существенным является деление на гетеростереотипы (представления о других, образ "чужого") и автостереотипы (представления о самом себе как о члене некоторого этноса или носителе некоторой культуры, образ "себя"). Укрепившись в обществе, авто- и гетеростереотипы служат своего рода кривым зеркалом: явления реальной действительности, проходя в массовом сознании сквозь призму этих стереотипов, преломляются и дают искаженную картину реальности.

Позитивные национальные автостереотипы дают возвышающий имидж своей нации, а негативные гетеростереотипы зачастую формируют "образ врага".

"Образ врага" – это коллективные представления о нации, государстве или группе государств, которые складываются под влиянием национальных или идеологических стереотипов и используются для контроля над массовым сознанием и для культивирования чувств страха, недоверия и враждебности (Чугров 1993b: 43-44). Конструирование "образов врага" характерно прежде всего для времён международных кризисов и войн (как «холодных» так и «горячих») и служит в основном для мобилизации собственной нации, но не только, ср.: «Образы врага пользуются особой конъюнктурой в ситуациях мнимой или действительной угрозы, в условиях кризиса осмысленности существования и социального стресса, в переломных фазах. Они часто вызываются фрустрациями или страхом и создают предпосылки для агрессии и, в конечном счете, для попыток насильственного разрешения конфликтов, для войны» (Benz 1996: 11 цит. по: Донец 2001a: 185).

"Образ врага" имеет своё зеркальное отражение, которое можно назвать "образом друга" (П. Н. Донец) – намеренное усиление позитивного имиджа, например, одного из союзников (пропаганда времён «реального социализма»

«братских стран»).

Стоит подчеркнуть, что стереотипное восприятие «чужого» этноса характеризует не столько его, сколько этнос, в котором оно образовалось и бытует. Оценки какой-либо нации со стороны разных наций не только весьма различны, но, случается, и противоположны. Национальные стереотипы представляют собой своеобразное проецирование «своих» ценностей на «чужие». Внедрение стереотипов в массовое сознание в первую очередь усилиями средств массовой информации, которые манипулируют восприятием концептуализации действительности, как правило, не преследует цели структурированной картиной мира, с иными морально-этическими ценностными ориентациями определённого социума, стереотипы восприятия «чужого» мобилизуют общественное мнение своей страны, формируя негативный имидж другой нации, что неизбежно обедняет и сужает сферу интересов адресата и эффективность культурного диалога (Л. И. Гришаева, С.

В. Чугров).

В данном случае национальные стереотипы используются без поправки на специфику межкультурного общения, на разницу в картинах мира, на иерархию ценностей, значимых для различных социумов. Следовательно, встаёт вопрос о влиянии национальных авто- и гетеростереотипов при восприятии адресатом сообщаемой информации, поскольку каждый член социума вынужден руководствоваться стереотипами, актуальными в данном обществе, даже если он их не разделяет (Гришаева 2002: 116).

1.4. Автостереотипы России в отечественной лингвокультуре Национальные автостереотипы представляют собой исторический опыт нации, они служат «одним из важнейших каналов передачи социально значимой информации», поскольку вобрали в себя многовековые привычки предшествовавших поколений, «всё доброе и злое из прошлого» (Чугров 1993b:

53). Анализ стереотипов восприятия нацией самой себя позволяет лучше понять национальное самосознание, национальные ценности, образ мышления.

Как отмечают исследователи, автостереотипы формируются на основе избирательности: представление о типичных чертах собственного народа в определённой мере зависит от свойств тех народов, с которыми он чаще всего контактирует (Сикевич 1996: 96). Иными словами, стереотип образуется при сравнении «нас» с «не-нами», хотя далеко не всегда это сравнение осознанно, оно может даже вступать в противоречие с осознанными умственными установками носителя языка, формируемыми под воздействием воспитания и образования. Следовательно, образ «типичного русского» выстраивается в процессе сопоставления русских и цыган, евреев, чеченцев, украинцев, белорусов, англичан, немцев, французов и т. д. (Петренко 2000: 48).

Многочисленные исследования «наивных» (Ю. Д. Апресян) представлений носителей русского языка о своей стране, о национальном характере русского (Н. А. Бердяев, А. О. Бороноев, В. П. Бранский, Ю. Н. Караулов, К. Касьянова, И. М. Кобозева, В. Ф. Петренко, В. В. Розанов, З. В. Сикевич, П. И. Смирнов, И.

А. Стернин, Н. В. Уфимцева, С. Чугров) позволяет составить своеобразный «портрет» русского человека, России. Без сомнения, представления людей о «самих себе» эмоционально окрашены и «мифологизированы» (это касается, в первую очередь, «русской души», пребывающей «уже не один век скорее в тенётах мифа, чем реальной действительности» (Сикевич 1996: 76)). Более того, выявление российских автостереотипов требует особых методических приёмов, что обусловлено целым рядом причин.

Во-первых, национальная принадлежность «переживается» более других состояний, она относится к «интимным, сокровенным проявлениям» русской психологии (по словам Н. Бердяева, «русские почти стыдятся того, что они русские; им чужда национальная гордость» (Бердяев 1990: 15)), поэтому при составлении инструментария нельзя не учитывать вероятную «стыдливость»

гипотетического респондента (Сикевич 1996: 76).

Во-вторых, вопреки способности сознания «своё» воспринимать как хорошее, нормальное, а «чужое» - как худшее, аномальное, русскому человеку в оценке самого себя присуща самокритичность или заниженная самооценка (И. М. Кобозева, В. Ф. Петренко).

В-третьих, в течение последних десятилетий в массовом сознании российских граждан возникают новые структуры, мало эксплицируемые и плохо осознаваемые самими их носителями. Российское общественное сознание мучительно ищет свою новую геополитическую идентичность (К.

Касьянова, В. Ф. Петренко).

восприятия образа «типичного русского» (автостереотипа) «глазами» самих русских респондентов (Н. А. Бердяев, В. П. Бранский, И. М. Кобозева, В. Ф.

Петренко, З. В. Сикевич, Н. В. Уфимцева), нами была реконструирована система категорий, которыми пользуется современное российское общественное сознание для восприятия самого себя.

психолингвистики (Ю. Д. Апресян, В. Ф. Петренко, Ю. А. Сорокин, И. А.

Стернин, Н. В. Уфимцева, Д. Н. Шмелёв). Одна из типовых процедур использования инструментария психолингвистики – оценка респондентами анализируемых объектов в рамках анкетного опроса (куда входят такие предварительных вариантов ответа), прожективные (воображаемые) ситуации, метод контент-анализа, изучение народного творчества и фольклора, ибо «пословицы и есть сконцентрированный метафорический «образ» той символической реальности, которая способствует осознанию этнической идентичности» (Сикевич 1996: 78)), основным достоинством которого является способность к репрезентативному «охвату» основных социальнодемографических групп населения.

Объектом исследований стали как население мегаполисов (Москвы, СанктПетербурга, Смоленска, Ижевска, Новочеркасска), так и жители российской глубинки (Мичуринск Тамбовской области), что позволяет судить о репрезентативности полученной выборки.

Реконструкция системы категорий, которыми пользуется современное российское общественное сознание при самовосприятии, позволяет выявить основные существенные черты автостереотипов России и русских:

Лексемы бесшабашный, разгульный, дружелюбный содержат общий компонент «готовый делать добро другому», значения слов смелый, любит выпить, открытый объединены семой «нестеснённость в проявлении внутренних состояний» (Кобозева 1995: 115). Достоинства предопределяют отрицательные свойства автостереотипов национального характера русских.

Несущественным для русского является личное трудолюбие, соблюдение порядка, верность своим обязательствам.

Рассмотрим национальные автостереотипы России и Франции. Чтобы яснее и чётче обозначить наиболее существенные (для сравнительного анализа) черты, сопоставим их следующим образом (таблица 1). Частое обсуждение определённого круга проблем, касающихся национальных стереотипов (В. П.

Бранский, Ю. Н. Караулов, К. Касьянова, И. М. Кобозева, В. Ф. Петренко, З. В.

Сикевич, И. А. Стернин, Н. В. Уфимцева, А. Фуллье) даёт нам возможность, обобщая их, определить некие параметры общих для французского и русского народов ценностей.

1. Отноше- 1. Этатизм – культ государства 1. Этатизм – культ государства ние к госу- и порядка, вера в «доброго» и порядка (приоритет целого дарству 2. Привычка к бюрократизму, 2. Демократические традиции, ская преемпо отношению к прошлому ственность 3. Жизнен- 3. Патернализм – надежда на 3. Картезианский характер ная позиция безынициативность, отсутствие 4. Отноше- 4. Коллективизм (солидарность, 4. Индивидуализм (осторожния внутри «соборность», доброта, ность, ответственность, эгоизм, отзывчивость, гостеприимство, скупость, сдержанность в речи, этноса 5. Отноше- 5. Неорганизованность, безот- 5. Трудолюбие (процесс труда ние к труду ветственность, неаккуратность; как одна из важных ценностей);

6. Характе- 6. Широта натуры, отсутствие 6. Жизнерадостность, общимелочности и расчетливости; тельность, беззаботность, ирористика эмоциожизни, смерти, себе, другим);

нальной стороны национального характера 7. Отноше- 7. Сосуществование многочис- 7. Чувство национального прение к дру- ленных культур и этносов в од- восходства, склонность к шонаро- ной стране, терпимость, отсут- винизму, ксенофобии, опасение гим ствие чувства этнического пре- потерять свою национальную дам восходства над другими наро- самобытность, закрытость от дами, открытость ко внешнему внешнего мира;

8. Иррациональность поведения 8. Преобладание рационального – склонность шарахаться из над интуитивным, практицизм, ния экстремизму), отсутствие способность к обновлению.

Само- 9. Высокий уровень притязаний 9. Гордость и самодовольство в в сочетании с самоуничиже- сочетании с умеренностью;

оценка Место 10. Православие – религия рус- 10. Отсутствие прямой связи 10.

религии жизни ции 11. Способ- 11. Смелость, граничащая с 11. Рассудочность, осторожбезрассудством, мужество, ность; быстро сменяющиеся усность себя Несовпадение многих французских и российских автостереотипов (приоритет коллективного и индивидуального, преобладание рационального и иррационального, открытость ко внешнему миру и ксенофобия) обусловлено различиями в историко-культурном развитии России и Франции, в иерархии ценностей, значимых для российского и французского социумов, в понимании социальных отношений между различными слоями общества.

1.5. Стереотипы России во французской лингвокультуре В настоящее время вновь обретают всё большую популярность исследования, посвященные реконструкции категориальных структур, опосредующих восприятие и осознание различных стран мира через анализ конкретных национальных стереотипов одной нации относительно других (И.

В. Гармашова, Г. Гачев, Л. И. Гришаева, П. Н. Донец, И. М. Кобозева, Й.

Коженевска-Берчинска, С. А. Мезин, В. Ф. Петренко, Ю. А. Сорокин, Н. В.

Уфимцева).

Однако не все народы удостаиваются своего национального стереотипа в языковой картине мира, присущей народу X (Л. И. Гришаева, И. М. Кобозева).

Необходимым условием формирования стереотипов являются длительные контакты с данным народом и степень воздействия этих контактов на жизнь народа.

Россия с древнейших времён до конца XIX века представлялась романогерманскому Западу как «чудище обло, озорно, огромно, стозевно и лаяй», каким казалась в конце XVIII века и Радищеву, избравшему эти слова Тредиаковского эпиграфом к «Путешествию из Петербурга в Москву»

(Дашкевич 1908 цит. по: Мезин 2002: 148).

Стереотипы «русской угрозы» и «русского варварства» были связаны с мифологическим сознанием и происходили от одного из архетипов, присущих европейским народам, о противопоставлении «цивилизованного» европейского мира враждебному «варварскому» окружению. Представление о славянах как о варварах было распространено буквально с первых упоминаний о них в письменных источниках. Данные стереотипы использовались целенаправленно в интересах внешней политики европейских государств, то есть приобретали идеологический характер и служили материалом для создания образа врага (Мезин 2002: 148).

Франция не была исключением: озабоченная ростом могущества России (XV-XVIII вв.) она наряду с другими европейскими государствами причисляла Россию к кочевому, «гуннскому» и татарскому миру, пропагандировала образ «русского варварства», вобравший в себя отсталость, необразованность, деспотическую власть, рабство подданных, недоверие к иностранцам, жестокость, природную склонность русских к насилию (Менегальдо 2001: 46).

Несомненно, завоевательная внешняя политика России влияла на формирование к XVIII в. идеи «русской угрозы», хотя никаких планов завоевания Европы Россия тогда, конечно, не вынашивала. Не имела связи идея «русской угрозы» и с представлениями русских того времени о Франции.

Начиная с петровских времён, образованная часть русского общества активно осваивала европейскую культуру. «Почти все русские, под влиянием воспитателей-французов, с детства проникаются любовью к Франции…», писал К. Масон (Цит. по: Мезин 2002: 155).

По словам С. А. Мезина, «даже во время Семилетней войны, когда Россия и Франция были союзниками, королевская дипломатия была озабочена ростом русских завоеваний, «русской опасностью» для соседних государств и ролью, которую усилившаяся Россия будет играть «на мировой сцене» (Мезин 2002:

151). До середины 70-х годов XVIII в. французская дипломатия не прекращала заявлений о «русской угрозе» и не желала воспринимать Россию на равных.

В середине XVIII в. у России во Франции появляются мощные союзники – французские просветители (Ш. Монтескье, Вольтер), едва ли не первыми из современников причислившие русских к европейским народам, к народам Севера – «сильным, смелым, не склонным к тирании и рабству» (Монтескье 1955: 146). Это способствовало разрушению некоторых негативных стереотипов о России. Но в своём восхищении успехами цивилизации России они, по большому счёту, были одиноки: даже их идейные союзники (Д. Дидро, Л. де Жокур, Ж. Ж. Руссо) выказывали беспокойство по поводу роста могущества России. А французская революция привела к росту антирусских настроений во Франции. На смену космополитизму и универсализму «философов» приходит национализм. Официальная французская пропаганда хотела всячески отлучить «варварскую» Россию от «цивилизованной» Европы (Мезин 2002: 154).

Негативные гетеростереотипы России продолжают тиражироваться (с молчаливого согласия и одобрения определённых политических кругов Франции) и закрепляться в сознании французского общества и в XIX веке. В популярном памфлете «Россия в 1839 году» известного французского путешественника и писателя маркиза Астольфа де Кюстина образ России и русских складывается из суммы неблаговидных отрицательных черт:

жестокость, безнравственность, лицемерие, лживость, нечистоплотность, тяга к пьянству, склонность к тирании и агрессии.

«Нужно приехать в Россию», – пишет де Кюстин, – «чтобы воочию убедиться в результате страшного смешения духа и знаний Европы с гением Азии. Оно тем ужаснее, что может длиться бесконечно, ибо честолюбие и страх… – здесь порождают лишь гробовое молчание» (Кюстин 1991: 496).

«Такая осторожность представляется мне достаточно обоснованной в столице насквозь военного государства, среди народа, предающегося пьянству» (Там же, с. 504). «С тех пор как я в России, будущее Европы представляется мне в мрачном свете… Я стою близко к колоссу… Ему суждено, мне думается, покарать испорченную европейскую цивилизацию новым нашествием с Востока. Нам грозит вечное азиатское иго…» (Там же, с. 541).

Однако XIX в. открыл французам глаза и на новые качества русской нации (смелость, любовь к Родине, гостеприимство, открытость, богатство духовной культуры, наконец, чистоплотность: «под своей рубахой русский мужик чист телом» (Готье 1988: 128)). В Отечественной войне 1812 г. Россия продемонстрировала всему миру духовное единение народа, свой патриотизм.

Как вспоминают французы-участники наполеоновского похода, «русские храбро защищались, но должны были отступать, и притом с громадными потерями» (Комб 1991: 124).

Посещение России общественными деятелями, писателями, критиками Франции (Ж. де Сталь, А. Дюма, О. де Бальзак, Т. Готье) развенчало многие мифы о России.

Т. Готье готов был обнаружить в России "страну северных оленей и белых медведей", а нашел удивительную природу, вполне европеизированное общество и богатейшую культуру, достойную восхищения. Начав свои путевые заметки по традиционному шаблону жанра путешествий, он быстро отошел от устоявшегося стандарта, подчеркивая не столько своеобразие России, сколько ее принадлежность к европейской цивилизации.

Мадам де Сталь в своём дорожном дневнике отмечает: «Не лишним будет повторить, что народ этот создан из противоположностей поразительно резких… но никогда они не перестают быть русскими, т. е. пылкими и в то же время осторожными, более способными к страсти, чем к дружбе, более гордыми, чем мягкими, более склонными к набожности, чем к добродетели, более храбрыми, чем рыцарски-отважными, и такими страстными в своих желаниях, что никакие препятствия не в состоянии удержать их порыва.

Русские гораздо гостеприимнее французов…» (Сталь 1991: 29-30).

Наметившаяся тенденция положительного восприятия французами (европейцами) России и русских не смогла разрушить стереотипы «русской угрозы» и «русского варварства», оказавшихся настолько живучими, что они продолжают оказывать влияние на формирование образа России в сознании носителей французского языка в XX- XXI вв.

В начале XX века писатель Стефан Цвейг пишет: «…русские, дети народа, который из вековой, варварской тьмы свалился в гущу нашей европейской культуры» (Цвейг 1992: 576). В начале XXI века Элен Каррер д’Анкос, секретарь французской Академии, специалист по России, историк, писатель, политолог говорит о «une tradition de violence qui a faonn profondment la conscience collective russe» [традиции насилия, которая глубоко проникла в русское коллективное сознание и сформировала его] (Carrre d’Encausse, 2002, http://www.ucl.ac.be/actualites/dhc2002/pcarrere.htlm).

В первой половине XX в. относившиеся с симпатией к советской России французские писатели А. Мальро, Ж.-Р. Блок, А. Барбюс создают идеализированное представление о России как о стране, где «в благоприятных условиях лучшего социального строя открываются невиданные перспективы развития человека» (Жид 1934: 45), где царит «подлинный культ Сталина, но этот культ основан на доверии и берет свои истоки в низах» (Барбюс 1984: 52).

Однако более распространёнными во французском обществе середины XX в. оказались стереотипы о диктатуре одного человека, о свирепствующих в России репрессиях, о бюрократии, об обезличивании каждого (А. Жид, С.

Вейль). Французское общественное мнение признало, что «la Russie est redevenue une puissance parmi les puissances» [Россия вновь стала одной из величайших мировых держав] (Weil 1999: 243).

Анализ современной научной и публицистической литературы (C.

Cabanne, E. Tchistiakova; H. Carrre d’Encausse; D. Eckert; G. Favarel-Garrigues, K. Rousselet; A. Le Hurou, A. Merlin, A. Regamey, S. Serrano) позволяет установить, что на рубеже XX-XXI веков представители французской лингвокультуры воспринимают Россию как страну контрастов и парадоксов, непредсказуемую и загадочную.

Условно среди актуальных для современного француза стереотипов России можно выделить экономические, политические, социальные и географические стереотипы.

Географические стереотипы. Во французском обществе сложилось стереотипное представление о России как об огромной стране, государствеконтиненте («tat-continent» (D. Eckert)) с «островками жизни»: «la partie occupe du pays se caractrise par des densits relativement faibles et des distances moyennes importantes характеризуется относительно слабой плотностью населения и в среднем значительными расстояниями между населёнными пунктами] (Eckert 2004: 67).

Обширность пространства российского стала причиной необустроенности жизненного пространства: «Comment moderniser cet immense pays?» [Как модернизировать эту огромную страну?] (Carrre d’Encausse 1979: 8); «Dans le cas russe, ce sont: l’immense espace, et donc ses dcompositions et recompositions successives…» [В случае с Россией – это огромное пространство и, как результат, последовательные распады и объединения] (Carrre d’Encausse, 2000).

Политические стереотипы. Для среднестатистического француза Россия – это страна коммунистического прошлого с сильной автократической стереотипного предубеждения о российском прошлом современный политический курс России (укрепление вертикали власти, «железная рука»

власти) отождествляется с воссозданием полицейского авторитарного государства.

Россия – политически нестабильная страна. Политическая элита страны коррумпирована. На принятие политических решений оказывают влияние мафия и олигархи. Последние стали символом экономической и политической власти в России.

Россия ведёт агрессивную и захватническую политику. Наиболее яркий пример, иллюстрирующий данное предположение о России, существующее во французском социуме – война в Чечне, в основе которой лежат исторические предпосылки: колониальный захват Россией Чечни (la conqute coloniale russe), установление советской власти в Чечне (la domination sovitique dans les relations entre la Tchtchnie et la Russie) (Le Hurou, Merlin, Regamey, Serrano, 2005). Некоторые исследователи считают агрессивность России обратной стороной её боязни внешнего мира («dans le cas russe … la peur de l’extrieur avec sa double traduction dans l’expansion et l’agressivit») (Carrre d’Encausse, 2000, http://www.editions-fayard.fr).

Экономические стереотипы. Во французской языковой картине мира Россия – индустриально неразвитая, бедная страна. Страна экономических парадоксов, в которой развитие экономики (1990-ые гг.) приводит к технологическому отставанию (Eckert 2004: 93), а экономические кризисы (1970-1980 гг.) повышают уровень жизни (Favarel-Garrigues, Rousselet 2004: 16).

Страна экономических контрастов: резкий разрыв между уровнем жизни богатых и бедных, между жизнью в мегаполисе и в провинции (Cabanne, Tchistiakova 2002: 50).

Вместе с тем Россия – страна богатых возможностей и огромного потенциала: «le pays dispose d’atouts essentiels, notamment une culture ancienne d’un niveau lev et des richesses naturelles considrables» [страна обладает главными козырями, а именно: древней высокоразвитой культурой и значительными природными богатствами] (Cabanne, Tchistiakova 2002: 271); «la Russie saura-t-elle enfin exploiter ses immenses potentialits?» [научится ли, наконец, Россия использовать свои огромные возможности?] (Carrre d’Encausse, 2002, http://www.ucl.ac.be/actualites/dhc2002/pcarrere.htlm).

Социальные стереотипы. Французы считают, что российское общество отличается пассивностью и апатичностью (отказ от участия в политической жизни страны). Русский человек погружен в семью, в решение личных проблем и противопоставляет себя государству (Favarel-Garrigues, Rousselet 2004: 55).

Россия – страна самовара и водки: «la vodka accompagne toujours les repas en Russie, et se marie bien avec les riches saveurs des zakouski» [любой приём пищи в России сопровождается водкой, прекрасно сочетающейся с богатством русских закусок] (Guide Voir St-Ptersbourg 2004: 178). Алкоголизм – серьёзная проблема российской нации.

Французы отмечают высокую образованность населения в России.

Превалирование негативных гетеростереотипов России во французской лингвокультуре объясняется причинами общего и частного характера. С одной стороны, в национальных гетеростереотипах выделяются и получают закрепление черты, не типичные для данной нации. С другой стороны, настороженное отношение к России (что стимулировало появление стереотипных предубеждений о «русской угрозе» и «русском варварстве») формировалось во Франции на протяжении многих веков в силу выбранного внешнеполитического курса государства. Стереотипные представления о России, существующие во французском обществе, основаны на противопоставлении своего и чужого, зачастую не совпадают с базовыми ценностями во французском социуме и, как следствие, апеллируют к отрицательному в концептуальной картине мира у адресата-представителя французской лингвокультуры.

§2. Когнитивная метафора как одна из моделей построения языковой картины мира 2.1. Современные лингвистические направления исследования метафоры За всю историю развития лингвистики найдётся немного терминов, которые, подобно метафоре, пользовались бы известностью, далеко выходящей за рамки науки, и вызывали бы столько споров в самой науке. До сих пор исследователи не пришли к единому мнению о природе метафоры и пытаются объяснить её с помощью неё самой: «любая метафора – знак, лишенный основания» (Барт 1994: 59); «интерпретируемая аномалия» (Арутюнова 1979:

147); «бессмыслица» (Апресян 1995: 608); «семантическая концептуальная аномалия» (Маккормак 1990: 363); «повивальная бабка, помогающая новым понятиям и представлениям выйти на свет из сумерек сознания» (Никитин 2002: 257); «приговор суда без разбирательства» (Арутюнова 1990: 28).

Понятие «метафоры» находит своё выражение на двух уровнях:

лингвистическом и металингвистическом. Под последним мы подразумеваем нерефлектирующую рефлексию говорящих, спонтанные представления о метафоре, сложившиеся в обыденном сознании человека (Арутюнова 2000: 7).

Согласно данному представлению, метафора – это «излишек», ненужное «украшение», которое говорящий в процессе коммуникации добавляет к своему высказыванию. Употребление метафоры в значении «искусственный»

отталкивается от предположения, что наши мысли, будучи «предметами»

коммуникации, могут передаваться напрямую, не прибегая к помощи слова (каковым является метафора) (Schulz 2002: 23).

Приведём в пример высказывание Альцеста в «Мизантропе» о фигурах языка (строка 385-388). На наш взгляд, оно в полной мере подтверждает эту идею. Метафора уподобляется «игре слов», противоречащей «природе» вещей и далёкой от «правды»:

Такое «наивное» представление о метафоре совпадает с классическими лингвистическими направлениями изучения метафоры. Не ставя перед собой задачу описать все направления исследования метафоры (полные классификации представлены в работах Н. Д. Арутюновой 1990, Н. Д.

Бессарабовой 1987, В. П. Москвина 2000, Г. Н. Скляревской 1993), мы, что допустимо в аспекте нашего исследования, условно выделим два подхода: с одной стороны, классический, берущий своё начало в концепции Аристотеля, углублённый в дальнейшем в исследованиях М. Блэка, А. А. Потебни («Из записок по теории словесности», 1905), В. В. Виноградова и многих других специалистов, а с другой стороны – современный, возникший в американской когнитивной лингвистике (Дж. Лакофф и М. Джонсон, Ж. Фоконье и М.

Тернер).

Рассмотрим классический подход. В своей «Поэтике» Аристотель впервые описал метафору как способ переосмысления значения слова на основании сходства. Метафора, по Аристотелю, даёт возможность и право, «говоря о действительном, соединять с ним невозможное», иными словами, речь идёт о способе называть предмет «не принадлежащим ему именем» через элемент сходства (Аристотель 1927: 7). Однако, как отмечают исследователи, «перед Аристотелем стояли проблемы поэтики и риторики, и поэтому все его рассуждения связаны с метафорой как фигурой речи», метафору как языковое явление Аристотель не рассматривает (Скляревская 1993: 6).

А. А. Потебня одним из первых выделил и описал синтаксические позиции метафоры: позиция обособленного определения, метафорического эпитета, приложения, обращения, подлежащего, сказуемого, дополнения (Потебня 1905: 207). Позднее проблема функционально-синтаксических и парадигматических характеристик этого явления изучалась в работах Н. Д.

Арутюновой, Н. Д. Бессарабовой, В. В. Виноградова, Ю. И. Левина, Е. А.

Некрасовой, В. Н. Телии, Е. Т. Черкасовой и др. Выявление синтаксических функций метафоры дает возможность изучать метафорический контекст, что, по мнению исследователей, имеет большое значение для «выяснения её изобразительных и выразительных возможностей» (Бессарабова 1987: 158).

Традиционным объектом исследовательского внимания лингвистов остаётся семантика и функции метафоры, закономерности процесса метафоризации, её стилистические возможности (Ю. Д. Апресян, Н. Д.

Арутюнова, М. Блэк, Л. М. Васильев, В. В. Виноградов, Г. О. Винокур, В. Г.

Гак, И. Р. Гальперин, М. В. Никитин, Дж. Серль, Г. Н. Скляревская, Е. Т.

Черкасова, Д. Н. Шмелёв и др.). Ряд положений, ставших уже классическими, например: утверждения о семантической двуплановости метафор (Е. О.

Опарина, Е. Т. Черкасова), об общих для основного и переносного значений смысловых компонентах (Н. Д. Бессарабова), о необычном метафорическом окружении (А. И. Ефимов), об определённых семантических классах слов, способных развивать образные значения (Н. Д. Гарипова), лёг в основу теории регулярной многозначности, разрабатываемой российскими лингвистами в рамках структурно-семантического описания языка (Ю. Д. Апресян, Н. Д.

Арутюнова, А. П. Чудинов, Д. Н. Шмелёв и др.).

Исследуя семантическую структуру многозначного слова, учёные пришли к выводу о существовании в сознании носителей языка типовых соотношений первичных и вторичных значений близких по значению слов, служащих моделью для модификации значений иных слов, принадлежащих к той же лексико-семантической группе (Чудинов 2001: 35). В рамках данного подхода метафора понимается как образное средство языка, связывающее два значения слова. Механизм создания метафоры – это перенос значения на основе сходства двух предметов или явлений (Солганик 1996: 59). Переносное значение, будучи вторичным, а следовательно производным от основного, зависит от этого первичного (основного) значения. Появление метафоры, таким образом, предопределено основным значением, поэтому закономерным является суждение о том, что любой предмет можно понимать буквально, а не метафорично, что метафорический, «фигуральный» язык можно перевести на обычный «буквальный».

Как отмечает А. А. Потебня, «мысль в слове может явиться и неукрашенною, подобно тому, как можно построить здание, а потом, не изменяя общих его очертаний, прибавить к нему скульптурные и живописные подробности. Таким образом, украшение будет роскошью, исключающею мысль о необходимости» (Потебня 1905: 202). Хотя ученый допускает, что украшения речи могут быть необходимыми, особенно в тех случаях, когда метафора выражает «сложные и смутные ряды мыслей, возбуждённых неопределённым множеством действий, слов и пр.» (Потебня 1905: 264).

В рамках французской лингвистической традиции доминирует традиционный взгляд на языковую природу метафоры (Ш. Балли, Р. Барт, Ж.

Вандриес, P. Cadiot, P. Guiraud, G. Molini, J. Picoche, B. Pottier, P. Schulz, S.

Ullman), что не мешает созданию оригинальных концепций. Например, Б.

Потье, отмечая крайнюю субъективность метафоры, считает её разновидностью метонимии (mtonymie associative) (Pottier 1987: 46).

Подвести итог нашего краткого обзора классического направления изучения метафоры можно словами Н. Д. Арутюновой: «Метафора, согласуясь с экспрессивно-эмоциональной функцией практической речи, отвечает способности человека улавливать и создавать сходство между очень разными индивидами и классами объектов. [...] Но дав толчок развитию мысли, метафора угасает. Она орудие, а не продукт научного поиска. Точно так же и в практической речи, дав толчок семантическому процессу, метафора постепенно стирается и в конце концов утрачивает образ, на смену которому приходит понятие (значение слова)» (Арутюнова 1990: 15).

Наряду с классическим подходом сосуществует иной подход, названный нами современным. На первый взгляд может показаться, что оба подхода не имеют между собой ничего общего, и более того – конкурируют друг с другом.

Действительно, в рамках современного подхода метафора не сводится к языковой «игре» слов и выражений (А. Н. Баранов, М. Блэк, В. З. Демьянков, М. Джонсон, Л. В. Ивина, Ю. Н. Караулов, Е. С. Кубрякова, Дж. Лакофф, Р.

Лангакер, В. В. Петров, Е. В. Рахилина, А. Ричардс, М. Тёрнер, Ж. Фоконье, А.

П. Чудинов и др.).

Когнитивная лингвистика, рассматривая язык как неотъемлемую часть познания, как плод человеческого ума, исследует репрезентацию языковой системы в общей ментальной системе, пытаясь ответить на вопрос: как и в каком виде вербализуются формируемые человеком структуры знания. А следовательно, «когнитивная лингвистика вторгается в сложнейшую область исследования, связанную с описанием мира и созданием средств такого описания» (Демьянков, Кубрякова 2001: 38).

В контексте вышесказанного в основе метафоры лежит перенос знаний без учёта её «языкового оформления» (Петров 1994: 140). Метафора, являясь схемой, по которой мы думаем и действуем, выступает связующим звеном между разумом, мозгом и внешним миром (Дж. Лакофф, Э. Маккормак, А. П.

Чудинов).

Теория концептуальной метафоры Дж. Лакоффа и М. Джонсона отталкивается от идеи, что наш повседневный язык усеян «живыми»

метафорами, которые «управляют нашим мышлением, упорядочивают воспринимаемую нами реальность, способы нашего поведения в мире и наши контакты с людьми» (Лакофф, Джонсон 1990: 387). Концептуальная метафора структурирует новые области знания, исходя из вещного, телесного опыта общения человека с миром. Ср.: буквальное геометрическое использование определения «высокий» в словосочетании «высокий человек», «высокое дерево» и его метафорический перенос на сферу механической (высокая скорость), термо- (высокая температура) динамики, этики (высокая мораль, высокая ответственность), эстетики (высокое искусство), социальных отношений (высокий пост) и т. д. Следовательно, средством осмысления некоторой более абстрактной, неизвестной области в терминах более конкретной, обычной области служит «метафорический концепт» (Ph. Gra 2002: 113), принимающий в концепции Лакоффа и Джонсона следующую форму: СФЕРА МИШЕНЬ (есть) СФЕРА ИСТОЧНИК.

Теория Лакоффа и Джонсона положила начало развитию теории концептуальной интеграции Ж. Фоконье и М. Тёрнера, которая включает понятия ментальных пространств и когнитивных моделей, структурирующих эти пространства. «Ментальное пространство – это статическое образование, которое получает динамику развития посредством функционального образования – когнитивной модели» (Цит. по ст. Лакофф 1995: 172). По мнению Фоконье и Тёрнера, к ментальным пространствам относятся такие сущности: непосредственно данная нам реальность; вымышленные ситуации, ситуации, изображенные на картинах, представленные в фильмах;

гипотетические ситуации; сфера абстрактных категорий, например, область общих понятий, область математических концептов и т. д. (Fauconnier, 1984).

Структуры, которые связывают одни ментальные пространства с другими, Фоконье называет «коннекторами». Одним из таких коннекторов является метафора. В данной теории «метафора – это не абстрактный домен, а сценарий конкретной ситуации» (Рахилина 2000: 12).

Теории Лакоффа & Джонсона и Фоконье & Тёрнера имеют как общие точки соприкосновения: метафора рассматривается как продукт взаимодействия двух понятий, двух предметных областей (Лакофф & Джонсон) или концептуальных пространств (Фоконье & Тёрнер), так и ряд отличий:

схема концептуальной интеграции Фоконье и Тёрнера дополняет традиционные пространства двумя дополнительными: родовым пространством, которое содержит фоновые знания, общие для входных пространств, и выходным, смешанным пространством (бленд), которое содержит концептуальный продукт интеграции (Ph. Gra 2002: 111).

На рисунке (рис. 1) мы видим как под действием структурных условий (обычно метафорических) родового пространства структура из пространства смешивается со структурой из пространства 2 и создаёт результирующую структуру в выходном пространстве. «Это новое, «дочернее», концептуальное пространство, не тождественное ни одному из исходных пространств и не сводимое к сумме их элементов» (Скребцова 2002: 138). Жирные точки означают сущности каждой сферы, жирные линии – отношения между ними, а пунктирные линии представляют отображения между сущностями различных пространств (Искусство метафоры // http://metaphor.nsu.ru/revew/fauconier.htm).

У теории концептуальной интеграции Фоконье и Тёрнера есть как свои адепты (Т. Г. Скребцова, Ph. Gra), так и свои противники (М. В. Никитин).

Аргументами в пользу теории концептуальной интеграции служат примеры, которые плохо укладываются в двух пространственную схему Лакоффа и Джонсона. Как отмечают исследователи, «не всегда реальная структура знаний о мире, которая задействуется метафорой, открывает возможность конструирования и интерпретации метафоры на основе этих двух пространств. [...] Зачастую продуктом метафоры становится новое концептуальное пространство, которое структурно происходит из интеракции пространств источника и цели, но при этом обладает своим собственным концептуальным существованием, позволяющим ему развиваться и обрастать новыми ассоциациями независимо от своих прототипов» (Искусство метафоры // http://metaphor.nsu.ru/revew/fauconier.htm).

Разночтения в теории концептуальной метафоры и концептуальной интеграции не меняют единого для когнитивистов подхода к метафоре как к концептуальному явлению, «пронизывающему всю нашу повседневную жизнь»

(Лакофф 1990: 387). Следовательно, «понятие мертвой метафоры является своего рода оксюмороном» (Prandi 2002: 19). В смерти метафоры нет той необратимости, которая присуща истинной смерти. Мертвая метафора, подобно Спящей красавице, может быть возвращена к жизни – для этого достаточно благоприятных коммуникативных условий (Prandi 2002: 19). Эпитет «спящая», пишут Х. Перельман и Л. Олбрехт-Тытека, «лучше, чем некоторые другие адъективные определения (забытая, стёртая, непризнанная), передаёт тот факт, что для метафоры это состояние всего лишь переходное, что метафоры могут «пробуждаться» и вновь становится действующими» (Перельман, ОлбрехтТытека 1987: 255).

Несмотря на многочисленные достоинства когнитивной интерпретации метафоры, специалисты выделяют ряд ограничений. По мнению В. В. Петрова, интеллектуализации метафоры и противоречит нашей внутренней интуиции, видящей в ней не только перенос знаний, но и тонкие образно-ассоциативные подобия (Петров 1990: 142). Теория концептуальной метафоры, как отмечает М. В. Никитин, «относится только к одному случаю языковой метафорики [...], а именно к тому случаю смешанной предметно-признаковой метафоры, когда предметное имя с высоким метафорическим потенциалом используется в качестве базы метафорического описания и аналогического моделирования другого денотата по ряду признаков последнего» (Никитин 2002: 259).

Наконец, «вседозволенность» и «засилие» метафоры в рамках когнитивного подхода приводит к «размыванию границ самого концепта метафоры», поскольку метафоризация предстаёт как единое название и для механизма, и для процесса, и для результата (Арутюнова 1990: 7).

Исходя из этого, по-видимому, наиболее рациональным при изучении закономерностей метафорического словоупотребления следует признать сочетание классических приемов лингвистического анализа с современными методами, базирующимися на достижениях когнитологии. Тем более, что, несмотря на все отмеченные достоинства и недостатки классического и современного направлений изучения метафоры, исследователи выделяют ряд общих для двух подходов элементов (Е. В. Рахилина, А. П. Чудинов, P. Schulz и др.). Как отмечает А. П. Чудинов, в теории и методике описания моделей концептуальной метафоры и моделей регулярной многозначности существуют общие элементы, а в некоторых случаях возможен «перевод» терминов с одного лингвистического «языка» на другой (Чудинов 2001: 37).

В обоих направлениях речь идёт о «переносе» будь то значения либо концепта (знания) из одной области в другую. Данное заключение подводит нас к иному: оба подхода имплицируют идею о вторичном, производном характере метафоры (Schulz 2002: 27). Более того, Лакофф и Джонсон настаивают на производности (drivation) метафоры, подчеркивая тот факт, что метафоры «живы» (о чем свидетельствует само название работы). Подобная трактовка лежит в русле традиционного понимания «первичности» вещного, телесного опыта над остальными, производными от него. Привлечение метафоры для понимания тех областей опыта, которые не обладают «собственной доконцептуальной структурой», является одним из величайших триумфов человеческого мышления (Лакофф 1995: 182).