[ «ПРЕДСТАВЛЕНИЯ ОБ ОБЩЕСТВЕ В КАРТИНЕ МИРА НАСЕЛЕНИЯ ДРЕВНЕЙ РУСИ XI – XIII ВВ. ...»
Государственное образовательное учреждение высшего профессионального
образования «Удмуртский государственный университет»
На правах рукописи
Долгов Вадим Викторович
ПРЕДСТАВЛЕНИЯ ОБ ОБЩЕСТВЕ В КАРТИНЕ МИРА
НАСЕЛЕНИЯ ДРЕВНЕЙ РУСИ XI – XIII ВВ.
07.00.02 – Отечественная история Диссертация на соискание ученой степени доктора исторических наук
Научный консультант:
д.и.н. профессор Н.Л.Пушкарева Ижевск 2008 ВВЕДЕНИЕ
ГЛАВА 1. ЧЕЛОВЕК В ПАНОРАМЕ ГОРОДА-ГОСУДАРСТВА:
ВЛАСТЬ И ОБЩЕСТВО§ 1. Князь – книжная идеология и обыденные представления
§ 2. Самоуправляющаяся община в структуре представлений о власти.
Политическое сознание народной массы
§ 3. Представления о социальной стратификации
§ 4 Общие принципы общественной и политической жизни
ГЛАВА 2. ПОВСЕДНЕВНАЯ ЖИЗНЬ: ЧЕЛОВЕК В КРУГУ
БЛИЗКИХ§ 1. Правила поведения. Вежливость
§ 2. Знакомства. Друзья
§ 3. Семья
§ 4. Дети. Стадии взросления. Воспитание
§ 5. Образование и интеллектуальный труд
§ 6. Любовь и сексуальность
§ 7. Досуг
§ 8. Здоровье и болезни
ГЛАВА 3. ВНЕШНИЙ МИР: ОБРЕТЕНИЕ ЭТНОКУЛЬТУРНЫХ
ОРИЕНТИРОВ. «ЧУЖИЕ – СВОИ»§ 1. Свои «чужие»
§ 2. Иноземцы и представления о населенном мире
§ 3. Осмысление феномена Руси в древнерусской книжной культуре XI – XII вв
§ 4. Византийская иерархия государств и идея империи
§ 5. Монголо-татарское нашествие: первая реакция и долговременные последствия
§ 6. Древняя Русь и финно-угорские народы
ГЛАВА 4. МИР СВЕРХЪЕСТЕСТВЕННОГО
§ 1. Чудеса и знамения
§ 2. Отношение к духовенству и церкви
§ 3. Концепция мирского благочестия
§ 4. Борьба с ведьмами и колдунами
§ 5 «Волшебные» предметы
§ 6 Гадания и предсказания будущего
§ 7 Город как сакральное пространство
ЗАКЛЮЧЕНИЕ
СПИСОК ИСТОЧНИКОВ И ЛИТЕРАТУРЫ
СПИСОК СОКРАЩЕНИЙ
ВВЕДЕНИЕ
Актуальность темы. Оглядываясь в прошлое, каждое поколение стремится разглядеть в жизни предков то, что волнует день сегодняшний. По тому, какая тема является ведущей в трудах историков можно почти безошибочно установить насущные потребности их собственной эпохи.Периоды общественных потрясений порождают интерес к политикосоциальной проблематике, периоды глобальный войн – к военной истории, усиление мощи государства – закономерно вызывает интерес к его истокам.
Широкое распространение в мировой и отечественной исторической науке антропологически ориентированных исследований тоже не случайно.
«Уменьшение мира», укрепление коммуникации между частями земного шара, раскрытие границ, нарушение национальной замкнутости и необходимость адаптации в полиэтничной среде сделали науку о человеке во всех его социальных, биологических и культурных проявлениях особенно актуальной. В конечном итоге, исследовательский взгляд, направленный в русле социально- и культурно-антропологической парадигмы, это взгляд подготовленного и благожелательного путешественника, оказавшегося в чужой, незнакомой, но привлекательной и манящей стране. Узнать её, и попытаться как можно более полно и адекватно описать для своих оставшихся дома соотечественников – вот главная задача, стоящая перед учеными. Недаром антропология зарождалась и проходила период становления в дальний экспедициях по диковинным странам Африки и Океании. Путешественники открыли для европейской цивилизации полные своеобразия культуры коренных обитателей южного и западного полушарий. И только потом стало очевидно, что нуждающиеся в изучении культуры имеются и в Европе, только отделяют их от нас не пространство, а время. Оказалось, что древние и средневековые обитатели Франции, Англии, Германии, России подчас ничуть не более понятны их постиндустриальным потомкам, чем родовые сообщества тихоокеанских архипелагов.
Таким образом была осознана необходимость использования методологического инструментария, выработанного в ходе изучения современного населения земного шара для организации «антропологических путешествий» в прошлое. Главная ценность этих «путешествий» заключается в возможности живого, «соучастного» восприятия прошлого. «Соучастное восприятие» составляет суть социально-антропологического, этнологического исследования. Специфика этого исследования наиболее образно и точно сформулирована известным американским антропологом Клифордом Гирцем.
По его мнению, она «состоит в своего рода интеллектуальном усилии, которое необходимо приложить, чтобы создать, говоря словами Гилберта Райла, “насыщенное описание”»1. То есть социально-антропологическое исследование Древней Руси актуально как попытка выработать «насыщенное описание»
общественно-политических реалий эпохи. Или, если говорить образно:
«виртуальное путешествие» в идеале должно продвинуть нас к возможности отличать на древнерусском материале (словами все того же К. Гирца) «моргание» от «подмигивания». Должно позволить раскрыть культурный код, в рамках которого дикое для современного человека замужество восьмилетней девочки будет казаться вполне естественным, как оно казалось летописцу, описывавшему брак княжны Верхуславы Всеволодовны Суздальской, а странная доверчивость печенежских послов, обманутых детской хитростью белгородцев, изобразивших «кисельный колодец», будет понята не как наивность, а как проявление мистически-ориентированного мировоззрения. Для этого необходима возможно более полная реконструкция древнерусских представлений об обществе, поскольку только понимание мировоззренческого контекста эпохи дает возможность адекватного восприятия поступков и суждений людей.
Актуальность исследования можно определить и по-другому. На современном этапе изучение древнерусского общества невозможно без ответа на вопрос о том, как сам человек воспринимал окружающий мир и свое Гирц К. «Насыщенное описание»: в поисках интерпретативной теории культуры // Антология исследований культуры, Том 1: Интерпретации культуры. СПб:
«Университетская книга», 1997. С. 173.
положение в нем. То есть, при конструировании моделей древнерусского общественного устройства обязательно нужно учитывать, что об этом предмете думали сами люди, составляющие изучаемое общество. По словам А.Я.
Гуревича, «общественная практика, как известно, подчас находит в высшей степени причудливое отражение в умах ее агентов. Но поскольку человеческая деятельность сознательна и люди поступают, руководствуясь идеалами, в которые отлились, трансформировавшись, их жизненные связи, то фантастические образы общественного сознания сами неизбежно включаются в их практику и становятся ее органической составной частью. Историческое исследование не может обойти этой стороны социальной жизни»1. Осуществить эту интеллектуальную операцию целесообразнее всего при помощи научного инструментария социальной антропологии.
Таким образом, актуальность избранной темы определяется двумя основными факторами: 1) назревшей необходимостью применить к материалу по истории домонгольской Руси исследовательский инструментарий социальной антропологии, использовать ее нарративную парадигму в описании культурных и социальных феноменов; 2) не менее остро назревшей потребностью в изучении социального мировоззрения Человека эпохи раннего русского средневековья.
Работа в обеих проблемных сферах делает возможным обнаружение новых граней изучаемой (и, как будто, давно изученной) эпохи, открывает такие возможности создания единой синтетической картины социальной реальности, которыми мы не в праве пренебрегать.
Объект и предмет исследования. Данная работа является попыткой взглянуть на древнерусской общество2 (выступающее, таким образом, объектом исследования), под новым ракурсом – изнутри, глазами людей, его составляющих, или, по крайней мере, глазами «соучастного» путешественника, оказавшегося в изучаемой среде. Поскольку главной исследовательской Гуревич А.Я. Норвежское общество в раннее средневековье. М., 1977. С. 249.
В определении значения данного термина автор ориентируется на концепцию «социального организма», предложенную Ю.В. Семеновым. См.: Семенов Ю.И. Философия истории. От истоков до наших дней: основные проблемы и концепции. М.: Старый сад, 1999. С. 16-27.
проблемой в рамках данной работы является создание синтетической картины социальной реальности Древней Руси XI – XIII вв., предметом изучения стала сфера, которой, по мнению А.Я. Гуревича, синтетичность свойственна как сущностная черта – это общественные представления населения: представления о власти и обществе, о частной жизни малой группы, о внешнем и горнем мире.
То есть предмет настоящей работы – картина мира1, свойственная древнерусскому общественному сознанию2, ее характерные черты и узловые точки.
Хронологическая и пространственная локализация Хронологические рамки работы охватывают XI – XIII вв. Экскурсы в более поздние времена производится постольку, поскольку некоторые явления в полной мере проявляют свою сущность только после того как прекращают существование.
Особенно это касается тем, связанных с проблемой этнокультурной самоидентификации: монгольское нашествие стало толчком к актуализации религиозной и культурно-государственной идентичности, проявило грани самосознания, дремавшие в предшествовавшие спокойные времена.
Концентрация основного внимания на XI – XIII вв. обусловлена тем, что указанный временной промежуток в русской истории выделяется в особый период «Домонгольской» Руси, характеризующийся возникновением и развитием первых государственных образований в форме городовых волостей, культурным единством и определенной устойчивостью социальных и этнических процессов.
Основное внимание в работе уделяется жизни населения крупных городов Древней Руси (Киев, Новгород, Владимир-на-Клязьме, Галич), чье существование лучше всего освещено в источниках. Немногочисленные факты из жизни малых городов также используются в исследовании для выявления общих черт и более качественной типизации изучаемых явлений.
Под «картиной мира» в рамках данной работы будет пониматься совокупность представлений о мире и месте в нем человека.
Понимание этого термина в отечественной науке было задано трудами Б.Ф. Поршнева и его последователей. См. далее параграф об отчественной школе социальной психологии.
Историография В историографическом обзоре будут рассмотрены не только работы, посвященые непосредственно изучаемой теме, но и труды, исследования.
В качестве методологических ориентиров представленной работы следует назвать два родственных по общей исследовательской философии научных направления. Это социально-антропологическая традиция, и традиция французской школы «Анналов», иначе называемой антропологически ориентированной историей. Названные методологии – весьма популярны в современной науке, указание на них должно облегчить читателю ориентацию в методолгические основы диссертации не исчерпываются. Необходимый историографический багаж, без которого вряд ли целесообразно пускаться в столь сложное исследование, весьма велик. Несмотря на то, что работ, прямо нацеленных в избранном направлении немного (Б.А. Романов, М.Г. Рабинович, Н.Л. Пушкарева), историографический обзор получился достаточно объемным.
методологический инструментарий для антропологического осмысления древнерусского материала содержится в разных трудах, созданных в совершенно различных исследовательских традициях и посвященных разным темам. Это и работы русских «историков-бытописателей» XIX в., и отечественных этнографов ХХ в., и медиевистов, литературоведов, культурологов и многих других.
Кроме того, следует оговориться, что и в основном тексте работы неизбежным оказалось периодическое обращение к историграфии. Причина этого в том, что «плотность научного нарратива» в изучении истории Древней Руси настолько велика, что обсуждение любого вопроса так или иначе задевает уже высказанные точки зрения и произошедшие дискуссии. Игнорировать это обстоятельство, писать как «с чистого листа» невозможно: необходимо сверять свое прочтение источников с тем, что было уже сделано наукой к настоящему моменту.
Начнем с того, что в историческом исследовании всегда существуют и соперничают две тенденции. Одна из них может быть представлена в виде быстрого бега по ленте времени: год за годом, столетие за столетием. Этот подход к изложению материала называется диахроническим. Таким образом строились исторические описания начиная с глубокой древности.
Но иногда по ходу исследовательской работы хронологический бег замедляется, внимание фиксируется на какой-либо эпохе. Историк останавливается чтобы осмотреться повнимательней, отойти в сторону от генерального пути развития политических событий, присмотреться к мелочам быта, характеру людей, уловить какие-то более тонкие взаимосвязи в экономике, культуре, религии. Это синхронический подход. Зародился он первоначально служил вспомогательным средством, дополняющим диахроническое описание.
Однако со временем соотношение начало изменяться. Синхроническое описание стало институализироваться в качестве самостоятельного метода.
Историк вышел из воображаемой машины времени, за окном которой в стремительном движении мелькали войны, политические реформы и «великие»
деятели, и пустился в «пешее путешествие» по изучаемой эпохе. Именно тогда был сделан первый шаг к формированию антропологически ориентированной истории.
Быт и нравы, история ментальностей, картины мира, структуры повседневности стали предметом работы отечественных и зарубежных историков с конца XIX – и оставались на протяжении всего ХХ века.
В отечественной историографии родоначальниками направления стали «бытописатели» XIX в. Самым первым исследователем, родоначальником историко-антропологического подхода в отечественной исторической науке преподавателя Московского университета, члена Общества истории и древностей российских. Его фундаментальное сочинение «Быт русского народа»1 заложило основы работы над «бытописательской» проблематикой.
Этот труд был одним из первых серьезных собраний русского фольклора, содержал в себе богатый исторический и этнографический материал. Следует отметить, что в труде А.В. Терещенко этнографические данные центральнорусских губерний и Русского Севера использовались наряду с данными, почерпнутыми из средневековых письменных источников. Традиционную культуру историк рассматривал как статичное образование, единое на всем протяжении своего существования. Поэтому, рассказывая, например, о брачных обычаях, он складывал единую картину из полевых этнографических записок и летописных текстов. Такой подход сегодня кажется несколько вольным (хотя, несомненно, речь идет действительно о «структурах большой длительности»).
Более того, вряд ли можно четко определить, чего больше в труде А.В.
Терещенко – истории или этнографии. Однако, ценность этого труда велика и поныне. Она, во-первых, обусловлена тем, что труд московского историка является примером исследовательского новаторства, первым в своем роде, и ценен как всякое плодотворное новаторство. Во-вторых, по-прежнему остаются интересными содержащиеся в нем этнографические данные. И, в-третьих, для широкого читателя «Быт русского народа» до сих пор остается одним из главных источников знаний о «человеческой составляющей» отечественной истории.
отечественной науке во II пол. XIX в. Главная тенденция заключалась в постепенном размежевании собственно этнографических и исторических исследований. Хотя связь меду ними сохраняется и поныне. Следует отметить, что изучение бытового уклада в работах русских исследователей не было простым составлением «описи экспонатов» древнерусского хозяйства, это был, по выражению И.Е. Забелина, рассказ о «житье-бытье». Предметом научного Терещенко А. Быт русскаго народа. [В 7 частях]. Части 1-7. Соч. А.Терещенки. Спб., в типографии Министерства внутренних дел, 1848.
анализа, помимо «вещей» становились устойчивые формы социальной жизни, повседневное мировоззрение, стереотипные модели построения отношений в обществе на уровне микрогруппы. То, что на языке современной науки принято называть «историей повседневности», «историей ментальности» в терминологии того времени именовалось «домашним бытом», «умственным и нравственным развитием эпохи» и др.
«Домашний быт человека есть среда, в которой лежат зародыши и зачатки всех, так называемых, великих событий истории, зародыши и зачатки политической, или государственной. Это в собственном смысле историческая природа человека»1, – писал И.Е. Забелин. Его также можно считать одним из родоначальников антропологического подхода в исторической науке. В его трудах, дневниках и записных книжках содержится множество идей, созвучных распространение благодаря работам французских ученых, принадлежащих школе «Анналов».
Между тем, именно Иван Егорович Забелин первым выступил против увлечения историков «громкими, гремящими войнами, поражениями и т.п.», против сведения истории лишь к «внешним фактам»2. Уже в середине позапрошлого века он сетовал, что «позабыли о человеке», и призывал обратить основное внимание на повседневную жизнь народа, из которой, согласно его концепции, вырастали и религиозные установления, и политические институты любого общества. Жизнь народа должна была занять место «правительственных лиц» и «правительственных документов», которые, по характеристике Забелина, «материал чисто бумажный, мертвый».
Сам он в своих работах, главной из которых, несомненно, является Забелин И.Е. Домашний быт русских царей в XVI – XVII столетиях. Книга первая.
Государев двор или дворец. М.: Книга, 1990. С. 38.
Рубинштейн Н.Л. Иван Егорович Забелин. Исторические воззрения и научная деятельность (1820 – 1908) // История СССР. 1965. № 1. С. 58.
повседневного уклада XVI – XVII вв. Будучи по убеждениям западником, он создавал точный и правдивый, без идеализации и без дискредитации образ допетровской Руси. В поисках подлинных реалий жизни прошлых веков за консультацией к И.Е. Забелину и к его трудам неоднократно обращались художники и писатели. Его личный архив содержит данные об общении с И.Е.
Репным, В.И. Суриковым, В.М. и А.М. Васнецовыми, И.С. Остроуховым, М.М.
Антокольским, К.Е. Маковским, В.В. Верещагиным, С.А. Коровиным, С.В.
Малютиным, Н.К. Рерихом, А.Н. Бенуа и Л.Н. Толстым1. Привычный зримый образ средневековой Руси, которую мы представляем себе благодаря живописным и литературным произведениям восходит большей частью к трудам все того же И.Е. Забелина. Историк исходил из того, «прадедовский кафтан, мебель, посуда и всякая вещь дедовского домашнего обихода скорее переносит вашу мысль в среду старой действительности, чем все книжные сказания и писания»2.
Современником и, в значительной степени, соперником И.Е. Забелина был его петербургский коллега – Николай Иванович Костомаров. Его книга «Очерк домашней жизни и нравов великорусского народа в XVI – XVII столетиях» вышла раньше книги Забелина, но после публикации отрывков из этого исследования в «Отечественных записках»3. Получилось, что Костомаров перехватил у Забелина тему. Кроме того, жаркая дискуссия разгорелась между историками по поводу трактовки событий смутного времени. Будучи очень разными людьми и по воспитанию, и по жизненному опыту, оба ученых открывали разные грани исторической действительности. Один из рецензентов Забелинской статьи о Минине и Пожарском советовал читателям, желающим познакомиться с Россией XVII в. читать их труды параллельно4.
Книга о русском быте Костомарова была адресована не только и не Формозов А.А. Историк Москвы И.Е. Забелин. М.: Московский рабочий, 1984. С. 183 – 185.
Цит. по: Рубинштейн Н.Л. Иван Егорович Забелин. Исторические воззрения и научная деятельность (1820 – 1908). С. 68.
Формозов А.А. Историк Москвы И.Е. Забелин. С. 150.
Там же. С. 154.
столько ученой публике, сколько широкому кругу читателей. Сам историк объяснял во введении, что очерковая форма избрана им для того, чтобы донести исторические знания до людей, «погруженных в свои занятия», которые не имеют ни времени ни сил осваивать «ученые» статьи и «сырые материалы», подобные актам Археографической комиссии1. В целом работа Костомарова читается гораздо легче, чем труд Забелина. Подробность в ней уступает место беглости изложения и широте охвата материала. В ней нет тяжеловесной скрупулезности забелинского текста. Больше внимания Костомаров уделяет бытовому укладу простого народа.
Следует отметить, что несмотря на всю разницу подходов, Забелина и Костомарова роднило живое, и, в лучшем смысле художественное восприятие прошлого. Если Забелин своими консультациями помогал живописцам и литераторам, то Костомаров сам был писателем. Его перу принадлежат исторические повести и рассказы(«Сын», «Холоп», «Сорок лет»), действие которых происходит в XVII – XVIII вв. Литературные достоинства его художественных произведений далеко не бесспорны, зато их отличает исключительная точность передачи бытовых и социально-политических деталей. Некоторая схематичность композиционного построения с лихвой искупается ощущением исторической достоверности. Художественный взгляд и реконструкиця целого по характерным деталям – ключевые характеристики их метода.
В советской исторической науке традиция «бытописательства» и социально-антропологического, «человековедческого» взгляда на историю сохранялись преимущественно отечественными этнологами, в трудах которых культура русского этноса всегда рассматривалась в ее исторической ретроспективе.
Исследования М.Г. Рабиновича не имеют равных в отечественной историографии по качеству синтетической работы: данные разрозненных Костомаров Н.И. Домашняя жизнь и нравы великорусского народа в XVI и XVII столетиях.
М.: Экономика, 1993. С. 8 – 9.
источников он интегрировал в цельную картину повседневной жизни древнерусского феодального города. Его подход был чрезвычайно близок социально-антропологической идее «виртуальной этнографической экспедиции в прошлое». Взгляд этнографа, осведомленного в более поздних реалиях, «оживлял» археологические материалы, позволяя увидеть за абстрактными описаниями ископаемых объектов отражение социальной практики1.
Антропологическая составляющая, отличающая историкоэтнологическую работу от собственно археологической заключается не только (и не столько) в том, чтобы привлекать к исследованию дополнительные виды источников (письменные, фольклорные). Основная специфика антропологического способа исследовательской мысли заключается в том, чтобы не останавливаться, например, на констатации наличия в «культурном слое» различных типов жилых построек, а постараться выяснить, чем эти различия были обусловлены, насколько они вызваны техническими обстоятельствами, а насколько – соображениями социальной престижности, культовыми условностями и пр. Антропологическая составляющая выражается в особой форме интерпретации, нацеленной прежде всего на реконструкцию форм общественной жизни. Конечно, подобные экскурсы присутствуют и в работах многих «чистых» археологов, но там они часто носят факультативный характер2, в то время как у М.Г. Рабиновича – это магистральное направление работы.
Научный подход М.Г. Рабиновича был для своего времени и среды достаточно революционным. Во введении к своим работам он раз за разом доказывал правомочность обращения к избранной теме с этнографических Рабинович М.Г. Очерки этнографии русского феодального города: Горожане, их общественный и домашний быт. М., 1978; Рабинович М.Г. Очерки материальной культуры русского феодального города. М.: Наука, 1988.
Впрочем, археология тоже двигается по пути включения социальной и этнокультурной интерпретации полевых данных в свое исследовательское поле (См.: Массон В.М.
Экономика и социальный строй древних обществ (в свете данных археологии). Л.: Наука, 1976.). Однако интерпретациям, сделанным профессиональными археологами часто недостает объемности и «жизненности»:сказывается особая, несколько формализующая, сосредоточенная на материальной предметности идейная традиция археологического дискурса.
позиций, указывая на перекос в исследованиях народной культуры в сторону изучения одного только крестьянства.
Объектом его рассмотрения стал «русский феодальный город» как типическое явление. Его выводы учитывали сведения, касавшиеся разных городов Древней Руси. В итоге исследователю удалось выстроить целостную картину, в которой историческая конкретика помогала понять общие, сущностные черты изучаемого явления.
Подход М.Г. Рабиновича предполагал социально-антропологическое («этнографическое» в терминологии самого исследователя) исследование русского феодального города во всей ее полноте, или, используя термин французской школы «Анналов», во всей ее тотальности: общественный и домашний быт, материальная культура. Следует отметить, что именно в работах М.Г. Рабиновича близость отечественной этнографии и западной социальной антропологии наиболее заметна: в древнерусском городе его привлекали не столько проявления этничности, сколько их культурное своеобразие в самом широком смысле.
Однако, несмотря на концептуальное новаторство, были в его работах и некоторые «белые пятна», обусловленные ограничениями, налагаемыми, надо думать, именно господствующей исследовательской парадигмой отечественной этнографической науки II пол. ХХ в. Так, рассматривая общественную жизнь, М.Г. Рабинович мало уделял внимания ее политической составляющей, а рассмотрение духовной культуры ограничивалось у него только «простонародными» ее проявления, хотя хранителей «высокой» культурной традиции в древнерусском городе вряд ли можно «вынести за скобки»
общекультурного процесса. Говоря об «общественной жизни и быте», он концентрирует внимание на реалиях более поздних эпох, лучше обеспеченных источниками, не исчерпывая, однако, возможности источников для освящения эпох более ранних (домонгольской Руси).
И, тем не менее, сделанное М.Г. Рабиновичем для расширения и углубления «человековедческого» взгляда в прошлое, для формирования отечественного этнографического, социально-антропологического знания трудно переоценить. Работ такого качества было немного.
К их числу также следует отнести фундаментальный труд «Русские»1, обобщивший достижения отечественной науки по разным аспектам этнографии русского народа. Этот труд важен и интересен тем, что не просто объединяет под одной обложкой имеющиеся наработки, но еще и задает границы исследовательского поля этнологического и социально-антропологического изучения русских на сегодняшний день. Оглавление этого труда может быть прочитано как своеобразная исследовательская программа, как перечень наиболее значимой проблематики.
Здесь, наряду с традиционными сюжетами, связанными с домашним и семейным бытом, уделено особое внимание формированию национального сознания и народной памяти, традиционным нравственным идеалам и вере, народной религиозности и вопросам гендера и даже гражданским праздником послепетровской России. Это только те аспекты новизны, которые отмечены в качестве таковых самими авторами во введении2. Но помимо этого читатель находит на страницах монографии еще много интересного.
Так, в главе, посвященной «общественному быту» русских (М.Г.
Рабинович)3, помимо описания взаимоотношений на уровне микрогруппы в традиционной крестьянской общине, большое внимание уделено анализу социального уклада в общности более высокого типа: в древнерусском городе и в целом государстве.
На страницах книги рассмотрены древнерусские социальные термины:
бояре, «слуги вольные», купцы, «черные люди» и пр. Проанализирован социальный контекст их употребления. Тем самым, этнография тесно переплетена с общеисторической тематикой, соединяя дисциплины для создания цельного гуманитарного знания, для прояснения цельной картины Русские / В.А. Александров, И.В. Власова, Н.С. Полищук. М.: Наука, 1999. 828 с.
Там же. С. 9.
Рабинович М.Г. Общественный быт Х – первой половины XIX века// Русские / В.А.
Александров, И.В. Власова, Н.С. Полищук. М.: Наука, 1999. 540 – 557.
общественно-политического уклада. Это чрезвычайно важно, поскольку традиция размежевания материала между общей историей, которая занимается городом и государством, и этнографией, концентрирующей свое внимание исключительно на реалиях крестьянской общины исчерпала себя уже даже не сегодня. Относительно древнерусского материала рассматривать городскую общину в отрыве от сельской не представляется целесообразным. Более того, если исходить из понимания древнерусского государства как общинного в своей основе (И.Я. Фроянов), то сфера, в которой применение социальноантропологического анализа окажется оправданным еще более расширяется.
То, что при анализе общеисторическими средствами было неуловимым, может оказаться видимым при взгляде через «социально-антропологический светофильтр», который по сути является тем самым «насыщенным описанием»
К. Гирца, о котором говорилось выше В целом для названной монографии характерно большое внимание к культурно-психологическим аспектам социальной реальности. Например, наряду с рассмотрением исторического развития форм семьи, И.В. Власова пишет об отношении русских крестьян к семейной жизни1; наряду с описанием рассматриваются религиозно-этические взгляды крестьян на землю и труд3.
Труды этнологов тесно переплетались с исследованиями, которые проводились в русле антропологически ориентированной истории. Под этим термином будем понимать работы, в которых социо-культурная составляющая исторического процесса учитывается в качестве определяющего фактора при рассмотрении социально-экономических и политических тем.
Проявлятся это может по-разному: существенна концентрация внимания на Человеке. Часто интерес к «человеческому измерению» прошедших эпох Власова И.В. Брак и семья у русских (XII – начало ХХ века) // Русские / В.А. Александров, И.В. Власова, Н.С. Полищук. М.: Наука, 1999. С. 419.
Власова И.В. Традиционная земледельческая и промысловая культура // Русские / В.А.
Александров, И.В. Власова, Н.С. Полищук. М.: Наука, 1999. С. 158-183.
Кузнецов С.В. Религиозно-этические взгляды крестьян на землю и труд // Русские / В.А.
Александров, И.В. Власова, Н.С. Полищук. М.: Наука, 1999. С. 189-197.
выражался у историков XVIII – XX вв. через изучение психологических аспектов социально-политической и этнокультурной реальности. Причем, психология бралась как в ее индивидуализированном виде (как «историкопсихологический портрет»), так и в виде исследований коллективного сознания, социальной психологии.
Психологические аспекты культуры – одна из неотъемлемых частей исследовательского поля современной социальной антропологии. Конечно, в дореволюционной историографии нельзя найти работ, которые были бы «социально-антропологическими» в строгом смысле слова: все-таки исследовательские парадигмы были иные. Однако подчас то, что мы читаем у историков XVIII – XIX в. даже ближе современным подходам, чем работы отечественных историков ХХ в.: наука развивается по спирали. Тема «психология и история», несомненно, была одной из тех, через которые антропологическая проблематика начала проникновение в работы по отечественной истории.
Уже историки XVIII в. часто объясняли «нравами эпохи» особенности протекания политических событий, «странности» социальных институтов и пр.
Одной из первых, привлекла внимание ученых проблема реконструкции славянского и русского этнического характера.
В труде Мавро Орбини, одном из первых переводных гражданских изданий петровской эпохи, посвященных истории, читаем: «Славяне мало почитали книжную науку, и ученых людей. Не предуспевало им время внимати учению и наукам, они бо быша природою варвары, и жительствовали между такими же людьми свирепыми и варварскими...»1. Таком образом, славяне предстают на заре своей истории народом воинственным, жестоким, варварским, ничем не отличающимся от других европейских народов на аналогичной стадии развития. Мысль эта нашла развитие в трудах Орбини М. Книга Историография початия имене, славы, и расширения народа славянского.
СПб., 1722. С.1.
М.В.Ломоносова1. Особенно ярко «воинственная храбрость, варварская жестокость, веселый музыкальный нрав, отсутствие коварства и злости» были показаны К.Г.Антоном2. Грубыми, но не склонными «к мучениям и к насилованию» видел славян М.М.Щербатов.3 И.Н.Болтин считал, что в развитии своего, говоря современным языком, социально-психологического облика славяне повторяли путь одинаковый для всех народов: «не должно приписывать единому народу пороков и страстей общих человечества»4.
Совсем по-иному выглядят древние славяне в изображении И.Г.Гердера.
Они совсем не похожи на германцев или римлян. Главная отличительная их черта – гуманность, миролюбие, покладистостость5. Идеи Гердера были результатом не столько научной работы, сколько частью его общеисторических воззрений и проистекали из превратностей личной биографии немецкого философа, которому пришлось оставить Германию и переехать в Прибалтику, где он нашел радушный прием именно у славянского населения. Тем не менее, они получили большую популярность. «Нестрашные оружием, кроткие от природы Простота нравов без всякой злости, откровенность, тихость и человеколюбие составляли отличительное свойство народов Славянских», – всеобъемлющую известность получили названные представления после выхода в свет трудов П.И.Шафарика: «...настоящие Славяне укрылись в Подкарпатских ущельях, всегда желая лучше платить дань другим разбойническим народам, нападавшим на них, нежели расстаться с своим мирным образом жизни, Ломоносов М.В. Древняя Российская история от начала российского народа до кончины Великого князя Ярослава первого или до 1054 года // Полное собрание сочинений: В 11 т. М.
– Л.: Издательство АН СССР: Наука, 1950 – 1983. Т. 6. 1952. С. 167 – 286.
Anton K.G. Erste Linien eines Versuches ber der alten Slawen Ursprung, Sitten, Gebrauche Meinungen und Kenntisse. Leipzig, 1783. S. 18-91.
Щербатов М.М. История Российская с древнейших времен. В 7 т. СПб., 1901-1904. Т.1.
С.249.
Болтин И.Н. Указ. соч. Т.2.С.2.
Herder J.G. Ideen zur Philosophie der Geschichte der Menshheit Vierter Theil. Riga und Leipzig, 1791.
Суровецкий Л. Исследование начала народов славянских. Рассуждение, читанное в торжественном заседании варшавского общества любителей наук, 24 января 1824 года. М., 1846. С. 2.
земледелием и скотоводством, и подобно прочим грабителям, заниматься убийством и разбоем»1.
Таким образом, наметились две противоположные точки зрения. Каждая имела своих сторонников. Первый подход поддержали Н.М.Карамзин, М.С.Дринов2, Д.И.Иловайский3, И.Е.Забелин4, А.Н.Пыпин5.
В то же время, идеи П.И.Шафарика были восприняты огромным количеством исследователей. Они были поддержаны западнославянскими учеными Я.Э.Воцелем6, В.А.Мацеевским7. В отечественной науке точка зрения придерживались А.Котляревский11, К.Д.Кавелин12, К.Н.Бестужев-Рюмин13, С.М.Соловьев14. В том же направлении рассуждает М.П.Погодин. Сравнивая «начала» русской и западной истории, он писал, «что очень удивительны для мыслящего нравственные». К «нравственным» относятся у него народный характер, религия, образование. «Славяне были и есть народ тихий, спокойный, терпеливый», и «вера Восточная», избранная ими, оказалась созвучна этим Шафарик П.И. Славянские древности. М., 1848. С. 416.
Дринов М.С. Заселение Балканского полуострова славянами. М., 1873. С.149.
Иловайский Д.И. Историко-критические заметки // Русский вестник. Декабрь. 1888. С. 15Он же. Рассказы о начале Руси. М., 1882. С.188.
Забелин И.Е. История русской жизни с древнейших времен. М., С413-414.
Пыпин А.Н. Спасович В.Д. История славянских литератур. СПб., 1881. Т.2. С.786.
Воцель Я.Э. Древнейшая бытовая история славян вообще и чехов в особенности. Киев, 1875. С.140-151.
Мацеевский В.А. История славянских законодательств // ЧОИДР кн.1. М., 1858. С. 80-90.
Бодянский О.М. О народной поэзии славянских племен. М., 1837. С.34-39.
Лешков В. Русский народ и государство. М., 1858.
Миллер О.Ф. Опыт исторического обозрения русской словесности. СПб., 1865.Ч.1. Вып.1.
С. 287-288.
Котляревский А. Древности юридического быта балтийских Славян. Прага, 1874. С.29-151.
Кавелин К.Д. Взгляд на юридический быт древней России. М., 1856. Ч.1. С. 319-323.
Бестужев-Рюмин К.Н. Русская история. СПб., 1872. С. 55-63.
Соловьев С.М. История России с древнейших времен // Он же. Сочинения: В 18 т. М., 1993. Т 1-2. С.55.
Погодин М.Н. Русская история до монгольского ига. М., 1872. С.150-154. Погодин М.П.
Исследования, замечания и лекции о Русской истории. М, 1846. Т.II. С. 321-322. См. также:
К.С.Аксаков2, А.Ф.Гильфердинг3, И.Д.Беляев4.
И.М.Собестианским была предпринята попытка подвести некоторый итог изысканиям5. В работе этого исследователя критиковались воззрения Шафарика и его последователей. Тем не менее, обе точки зрения продолжали развиваться до тех пор пока выросший теоретический уровень науки не перевел рассуждение в несколько иную плоскость. Однако отголоски их до сих пор встречаются в литературе, главным образом, учебной, научно-популярной и агитационной.
Не меньше копий было сломано в дореволюционной отечественной историографии и по поводу национального характера великороссов.
Н.И.Костомаров видел противоречие между Украиной и Россией в глубоком различии национального психологического склада населения. Интересны историософские построения Н.О.Лосского6, Н.А.Бердяева7. Немало ценных соображений было высказано о влиянии на психологию людей климата (например, у С.М.Соловьева8, В.О.Ключевского9), христианства и пр.
Непревзойденный психологизм, интерес к Человеку в истории отличает труды В.О.Ключевского. Художница Е.Д. Поленова так описывает одну из его лекций в своем дневнике: «Он читает теперь о древнем Новгороде и прямо производит впечатление, будто это путешественник, который недавно побывал Дурновцев В.И. Бачинин А.Н. Разъяснять явления русской жизни из нее самой: Михаил Петрович Погодин // Историки России. С 211.
Хомяков А.С. Полн. собр. соч. М., 1878. Т.1. С.392;
Хомяков А.С. Обзор всемирной истории с древнейших времен (вторая часть Записок о всемирной истории). М., 1873. С.52, 508.
Аксаков К.С. Начало Русской истории // Он же. Полн. собр. соч. М., 1861. С. 616.
Гильфердинг А.Ф. История балтийских славян // Он же. Собрание сочинений. СПб., 1874.
Т.IV. С. 29, 31, 37-41.
Беляев И.Д. Рассказы из Русской Истории. Кн. I.М., 1865. С.5-6.
Собестианский И.М. Учения о национальных особенностях характера и юридического быта древних славян. Историко-критическое исследование. Харьков, 1892.
Лосский Н.О. Характер русского народа // Он же. Условия абсолютного добра. М., 1991. С.
238 – 362.
Бердяев Н.А. Судьба России. М., 1990.
Соловьев С.М. История России с древнейших времен. Т 1-2. С.55.
Ключевский В.О. Русская история. Полный курс лекций в трех книгах. Кн.1. М., 1993. С.56.
в XIII - XIV вв., приехал и под свежим впечатлением рассказывает все, что там делалось у него на глазах, и как живут там люди, и чем они интересуются, и чего добиваются, и какие они там…»1. Всех сюжетов, нашедших отражение в «Курсе русской истории» и других работах великого историка не перечесть.
Отметим некоторые. Например, в описании истории раскола мы находим обусловивших, этот процесс. По мнению В.О.Ключевского, явления индивидуально-психологические: тяжелый характер Никона, упорство Аввакума; и социально-психологические: чувство оскорбленного «национально-церковного самолюбия», тесно переплелись. Они составили единый узел причинно-следственных связей, не сводимых только к социальнопроцессам2.
В.О.Ключевского заключается в том, что он рассматривал личность в истории не саму по себе, а как представителя определенного «исторического типа».
«Исторический тип» - понятие, в которое вкладывалось, помимо прочего, и определенное психологическое содержание. Иллюстрацией метода может служить лекция, прочитанная в Училище живописи и ваяния «О взгляде художника на обстановку и убор изображаемого им лица».3 В ней проводится мысль, что в древности костюм, быт, и сама личность человека зависела в большей степени от его социального положения, чем от индивидуальных «исторических типов».
Особое место в историографии общественного сознания принадлежит А.П.Щапову. Наследие его разнообразно. Демократ по убеждению, обусловленному всем ходом его нелегкой жизни, он сделал главным предметом своей научной работы народ. Одним из важных аспектов его историкоАлександров В.А. Василий Осипович Ключевский // Ключевский В.О. Исторические портреты. М., 1991. С. 10.
Ключевский В.О. Русская история. Полный курс лекций в трех книгах. С. 404.
Ключевский В.О. О взгляде художника на обстановку и убор изображаемого им лица // Он же. Исторические портреты. С. 29 - 40.
психологических исследований стал русский национальный характер или, в терминологии самого ученого, стилистически несколько тяжеловесной, «естественно-психологические условия умственного и социального развития».
По мнению ученого, для русского народа характерна «во-первых, общая посредственность, умеренность или медлительность возбуждения его нервной восприимчивости», сочетаемая со склонностью «к наиболее живому восприятию только впечатлений наиболее напряженных Особенности эти коренятся, по мнению А.П. Щапова, в климатических условиях севера, воздействующих посредством «общих физиологических и психологических законов». Внимание было уделено ученым и идеологической сфере, именуемой им «социально-педагогическими условиями умственного развития» В советской исторической науке тема «русский национальный характер», «социальная психология» в виду связанных с ней сильных идеалистических и националистических реминисценций оказалась в числе забытых. Это тем более удивительно, что первоначально с марксизмом связывались большие надежды на продвижение в перед исследований в этой области. Особенно хорошо это прослеживается в работах Н.А.Рожкова. Будучи одним из первых историковмарксистов, он в то же время оказался последним перед большим перерывом, из ученых, обращавших специальное внимание на психологию масс3, древнерусского национального психического облика5.
обращались историки, занимавшиеся проблемами источниковедения и Щапов А.П. Естественно-психологические условия умственного развития русского народа // Он же. Сочинения. В 3 т. СПб., 1906. Т. 3. С. 1-2.
Щапов А.П. Социально-педагогические условия умственного развития русского народа // Он же. Сочинения. Т.3. С.132.
Рожков Н.А. Психология характера и социология // Он же. Исторические и социологические очерки. М., 1906. Ч. 1. С. 176.
Рожков Н.А. История, мораль и политика // Он же. Исторические и социологические очерки. Ч. 1. С. 3- Рожков Н.А. Русская история в сравнительно-историческом освещении. Л.-М., 1927. Т.1.
С.218-263. Т.2. С.354.
интерпретации источников. В качестве одного из аспектов герменевтики проблема психологического истолкования источников разрабатывалась А.С.Лаппо-Данилевским. «Историк должен, например, воспроизводить состояния чужого сознания, иногда очень далекие от привычных ему состояний, и ассоциировать между собой идеи, кажущиеся его современникам чуждыми друг другу, он должен обладать богатым и страстным темпераментом человеческой жизни, ярко переживать то, что его интересует, глубоко погружаться в чужие интересы, делать их своими и т.п. Он должен быть также способным вообразить себе более или менее смелую гипотезу, пригодную для объяснения фактов или для построения из них целых групп и серий»1. Как видим, здесь есть и внимание к психологии человека прошлого и активное отношение к источникам, известное нам сегодня прежде всего как идейное вооружение французской Школы «Анналов».
Для понимания процесса становления социально-антропологических исследований в отечественной науке весьма интересны работы отечественных и зарубежных медиевистов. Одним из ученых, предвосхитившим возникновение антропологически ориентированной истории был Л.П.Карсавин. Занимаясь демонстрировал подходы, очень близкие тем, которые стали так популярны в последнее время благодаря западной историографии. Исследуя религиозные представления XII - XIII вв., повседневную жизнь и материальную культуру, он стремился проникнуть в «психическую стихию» средневекового общества, общекультурный контекст, без которого, по его мнению, невозможно было приблизиться к пониманию средневековой истории. Трудам Л.Н. Карсавина присуща черта, по которой сразу можно узнать исследователя того круга, о котором идет речь. М.Блок сравнивал историка с людоедом, который ищет, «где пахнет человеком». Подобно ему Л.Н. Карсавин в своей книге «Культура Лаппо-Данилевский А.С. Методология истории. СПб., 1910. Ч. 2. С. 408.
средних веков» писал: «Если мы за цифрой не воспринимаем, хотя бы смутно, человека, цифра - бесполезна».1 Поэтому средневековый европейский католицизм предстает в его книгах не абстрактной схемой, а формой сознания, проявлявшейся в повседневной практике социумов и индивидов. Предметы материального быта, вписанные в широкую картину жизни, выступают не мертвыми экземплярами коллекций, а свидетельствами психологических процессов.
посвященных западноевропейскому средневековому искусству и другим вопросам истории и культуры средневековой Европы2. Характерной чертой работ названых ученых является стремление рассматривать предметы материального быта, искусства, особенности культа и др. не сами по себе, а в контексте опутывающих их социальных связей. Это позволяло определять их место и роль в жизни общества и каждого конкретного человека.
Мировая историческая наука пришла к необходимости исследования вопросов, связанных с ролью человеческой субъективности несколько позже русской в надежде найти выход из сложившегося к началу ХХ в. кризиса, связанного с обособлением отдельных исторических дисциплин и потерей общего смысла истории. Экономические отношения рассматривались без связи с культурными, а те, в свою очередь, мыслились совершенно оторванными от политики. Вернуть изначальную целостность, соответствующую единству самой жизни, т.е. произвести синтез слишком далеко ушедших по пути специализации отделов единой науки был призван новый подход. Основателем его по праву считается Школа «Анналов», начало деятельности которой было Карсавин Л.П. Культура средних веков. Общий очерк. Пг., 1918. С. 76; см. также: Карсавин Л.П. Монашество в средние века. СПб.,1912; Карсавин Л.П. Основы средневековой религиозности в XII - XIII вв. Пг., 1915; Карсавин Л.П. Католичество: общий очерк. Пг., 1918; Карсавин Л.П. История. Вып. 1: Введение в историю (теория истории). Пг., 1920.
Добиаш-Рождественская О.А. Культура западноевропейского средневековья. М., 1987;
Добиаш-Рождественская О.А. Крестом и мечем. Приключения Ричарда I Львиное Сердце.
М., 1991.
положено в 1929 году Марком Блоком и Люсьеном Февром1.
В качестве области синтеза был выбран Человек и его сознание2. В них, по мысли анналистов, должны были найти отражение все стороны бытия.
Следовательно, именно Человек мог послужить тем «камнем свода», в котором возможно было объединение усилий всех историков, работающих над различными участками постижения минувшего. История, таким образом, превращалась из науки о прошлом в науку о Человеке и его сознании. Причем, в сознании особенно интересовали ученых не столько индивидуальные, сколько общественного сознания.
Особенно характерен для Школы «Анналов» интерес к скрытым, потаенным уровням общественного сознания, не выраженным четко и не получивший в дальнейшем самое широкое распространение - ментальность (mentalite). Ментальность стала одним из главных научных понятий Школы, а история ментальностей, «т.е. разлитых в определенной социальной среде умонастроений, неявных установок мысли и ценностных ориентаций, автоматизмов и навыков сознания, текучих и вместе с тем очень устойчивых внеличных его аспектов»4 - главным и наиболее интересным аспектом ее деятельности. О продуктивности изучения ментальностей как о пути синтеза до сих пор идут споры5, но в ценности проникновения в мир человека прошлого, который стал возможен благодаря методологии Школы «Анналов», вряд ли можно сомневаться.
Так что же такое ментальность? В понимании этого термина самими Осмысление наследия и перспектив развития Школы см.: Гуревич А.Я. Исторический синтез и Школа «Анналов». М., 1993; Бессмертный Ю.Л. Споры о главном: к итогам международного коллоквиума «Школа «Анналов» вчера и сегодня» // Новая и новейшая история. 1990. № 6. С. 123 – 132.
; Бессмертный Ю.Л. Школа «Анналов»: Весна 1989 // Европейский альманах. М., 1991.
Блок М. Апология истории или ремесло историка. М., 1986. С.17; Февр Л. Лицом к ветру // Он же. Бои за историю. С. 39-47.
Гуревич А.Я. Исторический синтез и Школа «Анналов». С. 10.
Там же.
Там же. С.26.
французскими учеными и их последователями - М.Блоком,1 Л.Февром,2 Ж. Ле Гоффом3, Ж.Дюби,4 Ф.Броделем (который, впрочем, внимания ментальности уделяет мало),5 А.Я.Гуревичем,6 Ф.Арьесом7 и др.8 нет единства. В отечественной историографии предпринималось немало попыток разобраться в этом вопросе.9 Мы попробуем, не вникая в подробности, представить некую обобщенную характеристику понятия ментальности. Представленные тезисы можно воспринимать как очередное определение понятия. Итак, как будет пониматься термин «ментальность»10 в рамках данной работы:
Итак, ментальность характеризуется следующими признаками:
Блок М. Апология истории или ремесло историка.
Февр Л. Бои за историю.
Ле Гофф Ж. Цивилизация средневекового Запада. М., 1992; Ле Гофф Ж. С небес на землю (перемены в системе ценностных ориентаций на христианском Западе XII - XIII вв.)// Одиссей. Человек в истории. М., 1991.
Дюби Ж. Европа в средние века. Смоленск, 1994;. Дюби Ж. Куртуазная любовь и перемены в положении женщины во Франции XII в. // Одиссей. Человек в истории. М., 1990; Дюби Ж.
Развитие исторических исследований во Франции после 1950 г. // Одиссей. Человек в истории. М., 1991.
Бродель Ф. Материальная цивилизация, экономика и капитализм XV - XVIII вв. В 3 т.
М.,1986.
Гуревич А.Я. Что такое исторический факт? // Источниковедение. Теоретические и методологические проблемы. М., 1969; Гуревич А.Я. Категории средневековой культуры.
М.,1972; Гуревич А.Я. Язык исторического источника и социальная действительность:
средневековый билингвизм // Труды по знаковым системам 7. Тарту, 1975; Гуревич А.Я.
Проблемы средневековой народной культуры. М., 1981; Гуревич А.Я. Сага и истина // Труды по знаковым системам 13. Тарту, 1981; Гуревич А.Я. «Новая историческая наука» во Франции: достижения и трудности // История и историки. М., 1985; Гуревич А.Я. М.Блок и «Апология истории» // Блок М. Апология истории; Гуревич А.Я. Изучение ментальностей:
Социальная история и поиски исторического синтеза; Гуревич А.Я. Историческая наука и историческая антропология; Гуревич А.Я. Средневековый мир. Культура безмолвствующего большинства. М., 1990; Гуревич А.Я.«Добротное ремесло» (Первая биография М.Блока) // Одиссей. Человек в истории. М., 1991; Гуревич А.Я. Исторический синтез и Школа «Анналов»; Гуревич А.Я. Культура и общество средневековой Европы глазами современников. М., 1989.
Арьес Ф. Человек перед лицом смерти. М., 1992.
Библиографию см. в конце книги.
См.: Пушкарев Л.Н. Что такое менталитет? Историографические заметки //ОИ. 1995. № 3.
С. 158–166; Гуревич А.Я. Исторический синтез и Школа «Анналов»; Гуревич А.Я. Изучение ментальностей: Социальная история и поиски исторического синтеза; Бессмертный Ю.Л.
«Анналы»: переломный этап?; Усенко О.Г. К определению понятия «менталитет» // Русская история: проблемы менталитета. М., 1994.
Разделение терминов «менталитет» и «ментальность», на котором настаивают Л.Н.
Пушкарев (Что такое менталитет? Историографические заметки.) и О.Г.Усенко (К определению понятия «менталитет».) на наш взгляд является ненужным усложнением.
Это скрытая, глубинная, безотчетная, неотрефлектированная часть общественного сознания.
Субъектом ментальности является не индивид, а социум. Это сфера коллективного бессознательного (то, что бессознательное является частью терминологии). Она в той или иной мере присуща всем его членам.
мыслительные, поведенческие, эмоциональные стереотипы; картины мира и распространенные общественные представления или, иначе говоря, расхожие мнения и т.п.
теоретически обработанной. Четкой границы, однако, нет. Ментальность и идеология вернее всего могут быть представлены в виде противоположных полюсов общественного сознания, между которыми находится череда переходных форм.
Ментальность отражает пройденный обществом исторический путь и может быть рассмотрена как часть культуры. Более того, понимание ее особенностей дает ключ к глубокому проникновению в скрытую от поверхностного взгляда «механику» культуры, ее «тональность», делает понятными потаенные взаимосвязи между явлениями. «Культура и традиция, язык, образ жизни и религиозность образуют своего рода матрицу, в рамках которой формируется ментальность. Эпоха, в которую живет индивид, налагает неизгладимый отпечаток на его мировосприятие, дает ему определенные формы психических реакций и поведения, и эти особенности духовного оснащения обнаруживаются в коллективном сознании»1.
Ментальность, как любой социальный феномен, исторически изменчива (хотя меняется очень медленно).
Гуревич А.Я. Исторический синтез и Школа «Анналов». С. 63.
Кроме разработки темы ментальности Школа «Анналов» привнесла в историческую науку новые методы изучения источников и новые правила построения концепций. Общефилософской основой их методологии стало неокантианство.1 «Именно здесь были продемонстрированы все сложности, которые порождает соотношение познающего субъекта и познаваемого объекта»2. Исторический источник как «вещь в себе» может быть совсем не равен тому, как он представляется исследователю. Поэтому нельзя идти на поводу у мистического «исторического факта», который якобы в готовом виде содержится в документах и коллекциях. Необходимо занять активную позицию по отношению к источнику. Ведь хочет того исследователь или нет, он всегда выделяет (сам или по примеру других) из нерасчлененного потока жизни те или иные, важные, на его взгляд, кусочки, сам придавая им значение и наименование фактов. Необходимо отдавать в этом отчет. Поэтому «исследование начинается не со сбора материала, как часто воображают, а с постановки четкой формулировки проблемы и с вдумчивой разработки предварительного списка вопросов, которые исследователь желает задать источникам»3.
Указанный подход требует от исследователя предварительного определения теоретических основ производимой им работы. Противники метода возражают, что подобная «предубежденность» непременно приведет к искажениям в восприятии материала. Но на практике, даже на стадии сбора фактов, «непредубежденного» в полном смысле слова сознания, tabula rasa, быть не может, как бы этого ни хотелось. В самом выборе из общей массы «фактов» уже проявляется определенная предрасположенность и интуиция.
Следовательно, речь может идти только об осознанных и неосознанных предварительных рабочих моделях. Первое, естественно, предпочтительней, т.к. может быть поставлено под контроль разума. Там же. С. 15.
Там же.
Там же. С. 90.
Там же. С. 166. См. также: Бессмертный Ю.Л. «Анналы»: переломный этап?
Важной частью интеллектуального вклада Школы «Анналов» является тотальная история, основывающаяся, по сути, на абсолютизации синхронического метода. Остановившись на ленте времени, исследователь делает широкий срез состояния общества, его культуры, на какой-нибудь один момент. Во-первых, это позволяет, благодаря всестороннему, широкому сопоставлению единовременных событий и фактов вернее представить себе их взаимосвязь и истинное значение. Во-вторых, рождает некий эффект присутствия, «путешествия» в прошлое, наполненное живыми красками и образами.
Итак, можно выделить следующие узловые моменты методологии Школы «Анналов»:
человеческом сознании, в котором смыкаются все социальные феномены от экономики, структуры общества, до верований и политических кризисов.
Выход через общественное сознание к постижению общества как целостности.
• Осмысленный подход к теоретическим предпосылкам исследования и предварительная разработка вопросов к источникам.
• «Тотальная история».
Наследие французской школы трудно переоценить. Идеи ее были восприняты многими историками во всем мире, в т.ч. и в России. Но в отечественной историографии имеются и совершенно самостоятельные работы, во многом перекликающиеся по теме и идеям с трудами французских историков, но возникшие совершенно независимо и имеющие черты глубокой оригинальности.
Следует отметить, что в целом для русской традиции изучения общественного сознания свойственен интерес, прежде всего, к культурному аспекту проблемы.
Много внимания уделяется тому, как официальная, верхушечная культура воспринимается низами. В какие формы отливаются идеологические конструкты, попадая в профанный мир. Как функционирует та часть духовной культуры, которая не оставляет следов в основной массе письменных источников. Это тоже отличает отечественное направление исследований (включая труды последователя французской Школы А.Я.Гуревича) от собственно французского. В этом последнем, культурологическая линия, заданная Л.Февром, сосредоточена, в основном, на анализе элитных страт духовной жизни. А для линии, которую условно можно назвать линией М.Блока, ментальность - прежде всего механизм функционирования общественных институтов.
Особняком в отечественной историографии Древней Руси стоит работа Б.А.Романова «Люди и нравы Древней Руси»1. Вряд ли мы ошибемся, если скажем, что ничего подобного ни до, ни после в советской науке не появлялось.
На основании скрупулезного изучения и сопоставления источников ученый показал живую картину повседневной жизни древнерусского общества.
Отличительной особенностью подхода Б.А.Романова является то, что, изучая, в общем, обычные для науки своего времени проблемы, он, в отличие от большинства ученых, избрал в качестве отправной точки своих построений Человека, его обыденное существование в социуме, его стремления, проблемы и страхи. Средневековый человек, глазами которого Б.А.Романов смотрит на русское общество XI – XIII вв. воплотился у него в образ Заточника, психологический портрет которого тонко и убедительно конструируется на страницах книги.
Помимо указанных, в советской исторической науке продолжало существовать направление, берущее начало в трудах дореволюционных исследователей, учитывавших в своих общеисторических построениях факты общественного сознания. В отечественной историографии новейшего времени вопросы социальной психологии, истории повседневности продолжали разрабатываться в рамках исследований, посвященных культурологической и социально-политической тематике. В качестве примера могут быть привлечены труды А.В.Арциховского. По мнению А.Л.Ястребицкой, трактовка этим Романов Б.А. Люди и нравы Древней Руси // От Корсуня до Калки. М., 1990.
исследователем понятия «культура» во многом созвучна с той, которую дают современные французские историки-медиевисты, представители «Новой исторической науки»1. В его исследовании, посвященном древнерусской миниатюре2, помимо «объективно-фактологического» аспекта проблемы нашли отражение социально-психологические особенности восприятия, свойственные средневековому человеку. Социальная функция средневекового костюма, правила его ношения, символика – были рассмотрены в очерке «Одежда», написанном им для «Истории культуры Древней Руси»3.
Многие психологические аспекты общественной жизни Руси X – XIII вв.
получили освещение в трудах И.Я.Фроянова. При реконструкции социальных и политических процессов особенности сознания учитываются исследователем наравне с фактами, лежащими в юридической, экономической и политической плоскостях. Так, например, при рассмотрении роли князя в социальном устройстве русских земель-волостей им были вскрыты пережитки языческих представлений, связанных с сакрализацией роли вождя в архаических обществах4. Общественная структура, развитие политических событий и социальной борьбы трактуются И.Я.Фрояновым с учетом того, что в сознании людей XI – XIII вв. оставалось еще очень много черт доклассовой, родовой ментальности5. Им было рассмотрено влияние древнеславянских религиозных представлений на русское христианство и общественное сознание Руси XI – XIII вв.6 и многое другое. Устойчивый интерес к социо-культурным аспектам прошлого характеризует работы и учеников И.Я. Фроянова, историковЯстребицкая А.Л. Повседневность и материальная культура средневековья в отечественной медиевистике // Одиссей. Человек в истории. 1991. М., 1991. С. 92.
Арциховский А.В. Древнерусские миниатюры как исторический источник. М., 1944.
Арциховский А.В. Одежда // История культуры Древней Руси. Домонгольский период / Под общей ред. академика Б.Д.Грекова и проф. М.И.Артамонова. Т. 1. М. – Л., 1951.
Фроянов И.Я. Киевская Русь. Очерки социально-политической истории. Л., 1980. С.118 – 150.
Фроянов И.Я. Древняя Русь. Опыт исследования истории социальной и политической борьбы. М. – СПб., 1995.
Фроянов И.Я. Дворниченко А.Ю. Кривошеев Ю.В. Введение христианства на Руси и языческие традиции // СЭ 1988. № 6. С. 25 – 34;
Курбатов Г.Л. Фролов Э.Д. Фроянов И.Я. Христианство: Античность. Византия. Древняя Русь. Л., 1988. С. 288 – 330.
русистов петербургской школы: А.Ю. Дворниченко, Ю.В. Кривошеева, С.С.
Пашина, А.В. Петрова, В.В. Пузанова.
Существенную роль в развитии социально-антропологических исследований русской истории играет небольшая по объему, но очень элегантная по построению и глубокая по содержанию работа В.П. Даркевича1.
В ней исследователь «широкими мазками» рисует панорамную картину социального бытия древнерусского города: коммуникативная роль города как цивилизационного центра, домашняя и политическая жизнь горожан, субкультуры и пр. Работа носит обобщающий характер: можно сказать, в ней подводится некоторый итог развитию антропологически ориентированных исследований в отечественной науке к концу ХХ в. Это панорамный обзор, в котором становятся видны наиболее важные направления движения научной мысли, делаются выводы, намечаются дальнейшие перспективы. Не все положения В.П. Даркевича могут считаться жестко доказанными, многое в этой работе – результат смелых аналогий с западноевропейской историей, достаточно вольных рассуждений. Это, однако, неизбежное следствие широты синтезирующего взгляда, без которого создание сколько-нибудь обобщенной картины невозможно.
Важное место в современной отечественной культурноантропологической историографии Древней Руси занимают работы В.Я.
Петрухина. В центре его внимания – изучение «тенденций этнокультурного синтеза, которые привели в X – XI вв. к формированию на славянской основе феномена древнерусской культуры»2. Много сделано В.Я. Петрухиным в области изучения процессов складывания этнической и религиозной идентичности славян и Руси. Его работы отличает тонкая критика источников, учитывающая особенности средневекового способа мышления, без внимания к которым невозможна корректная перекодировака летописного текста на язык Даркевич В.П. «Градские люди» Древней Руси XI – XIII вв. // Из истории русской культуры. Т. 1. Древняя Русь. М.: Языки русской культуры, 2000. С. 640 – 691.
Петрухин В.Я. Начало этнокультурной истории Руси IX – XI веков. Смоленск: Русич; М.:
Гнозис, 1995. С. 6.
своренной науки; и широкое привлечение лингвистических материалов, исследовательские штампы1.
К числу новейших исследователей, значительно расширивших наши представления о этнокультурных процессах в Древней Руси следует также отнести А.В. Назаренко2. Главное достоинство, «изюминка» его исследований – работа с западными латиноязычными источниками. В их использовании А.В.
Назаренко, конечно, не является пионером, но по-настоящему масштабно для решения весьма значительного круга вопросов стал привлекать именно он.
Будучи филологом по образованию, А.В. Назаренко часто использует в историческому исследовании филологические методы, возрождая на новом этапе традицию историко-филологических штудий, весьма популярных в дореволюционной науке.
исследования имеют теоретические разработки по герменевтике летописных текстов И.Н. Данилевского. Основная идейная посылка его теории центоннопарафразного строения средневековых текстов перекликается с работами представителей тартуско-московской семиотической школы, которые писали об определяющем значении восстановления культурно-исторического контекста в деле правильного понимания инокультурных текстов.
Данилевский предостерегает от буквального понимания сведений источника и призывает рассматривать его как фиксацию представлений автора текста, изложенных «в технике бриколажа», где в качестве исходных материалов используются тексты и образы, оказавшиеся «под рукой»
Петрухин В.Я. Древняя Русь: Народ. Князья. Религия // Из истории русской культуры. Т. 1.
(Древняя Русь). М.: Языки русской культуры. 2000; Мельникова Е.А. Петрухин В.Я.
Название «Русь» в этнокультурной истории Древнерусского государства // ВИ. 1989. № 8.
Назаренко А. В. К проблеме княжеской власти и политического строя Древней Руси Замечания и размышления по поводу книги: Толочко А. П. Князь в Древней Руси: Власть, собственность, идеология. Киев: Наукова думка, 1992. 224 с. //Средневековая Русь. Ч. 2. М.:
Эдиториал УРСС, 1999. С. 164-193; Назаренко А.В. Древняя Русь на международных путях.
Междисциплинарные очерки культурных, торговых, политических связей IX – XII веков. М.:
Языки русской культуры, 2001. 784 с.
летописца. При этом использованные кусочки сохраняют «память контекста», современниками.
Для адекватного понимания необходимо как можно более полно учесть все сопутствующее смыслы. «Для древнерусского читателя — и на это, несомненно, рассчитывали авторы «оригинальных» текстов — всякая цитата, в том числе и немаркированная, не только легко узнавалась, но и неизбежно отсылала его к «тексту-предшественнику», заставляя вспомнить прежний контекст, из которого она вырывалась. Таким образом, создаваемый текст не только связывался со своими литературными истоками, но и последние приобретали совершенно новые, порой неожиданные связи — как с современными им, так и с предыдущими и последующими произведениями.
Чтение же текстов, построенных по центонно-парафразному принципу, превращалось в изощренную интеллектуальную игру. «Игроку»-читателю надлежало не только правильно определить прямую или косвенную цитату, но и уловить новые смысловые нити, связывающие уже знакомые ему образы с лежащим перед ним новым описанием. Тут, собственно, и рождались те смысловые структуры, которые автор транслировал читателям текста» 1.
При всей бесспорной ценности для развития текстологической и герменевтической теории цитированной работы И.Н. Данилевского, его конкретные выводы иногда небесспорны. Характерно его рассуждение об анализе текста «Слова» Даниила Заточника: «Когда имеешь дело с произведениями, подобными Слову или Молению Даниила Заточника, которые практически полностью состоят из цитат, любое умозаключение “от текста к реальности” чревато самыми тяжелыми последствиями. Прочитав в Слове фразу: “Бысть языкъ мои трость книжника скорописца”, исследователь, скорее всего, сильно ошибется, если сделает заключение, что “учившийся у скоморохов”, но сам скоморохом не бывший Даниил на самом деле был Данилевский И. Н. Повесть временных лет: герменевтические основы источниковедения летописных текстов. М.: Аспек-пресс, 2004. С. 60. (http://www.orbis-medievalis.nm.ru/) профессиональным писцом. И в данном случае мы имеем дело с неочевидной (нам!) цитатой: “Языкъ мои тръсть книжника скорописца”»1. Непонятно остается, как тот факт, что Даниил использовал для характеристики себя цитату влияет на установление ее истинности? Использование цитаты никак логически не подтверждает и не опровергает самого утверждения. Если предположить, что Заточник действительно был писцом, исключает ли это возможность использования указанной цитаты? Вряд ли. Степень правдоподобности остается ровно такой же как и не при «цитатном» высказывании.
Не всегда можно согласиться с конкретным выделением исследователем «скрытых цитат». Совпадение сюжетных линий, которое видится И.Н.
Данилевскому проявлением цитатности иногда вполне может оказаться и совпаденим2.
Немало дискуссионных моментов содержится в получивших широкую известность курсах лекций «Древняя Русь глазами современников и потомков (XI – XII вв.)» 3, и «Русские земли глазами современников и потомков (XII – XIV вв.)»4. И.Н. Данилевскому удалось довести до понимания широких читательских масс суть герменевтического метода и подать результаты своих исследований в яркой, эмоциональной и образной манере (что и обеспечивает Там же. С. 43.
Там же. С. 97-98. Весьма спорным кажется рассуждение исследователя о знаменитой фразе Владимира в ПВЛ: «Руси есть веселие питие – не можемъ без того быти», которую И.Н.
Данилевский считает связанной с библейской топикой чаши, вина и причащения, что кажется сомнительным, поскольку никаких более или менее конструктивно схожих пассажей ему найти не удалось. Лаконичная и рифмованная конструкция фразы и место ее в изучаемом тексте заставляет присоединится к исследователям, видящим в ней древнерусскую пословицу, которые летописец использовал в своей работе нередко. В данном случае практически невозможно сказать, с какой целью летописец вложил названную фразу в уста равноапостольного князя: достаточных оснований видеть в ней намек на будущее принятие христианства, а не «просто» выражение неприемлемости для Руси мусульманского обычая нет.
Данилевский И.Н. Древняя Русь глазами современников и потомков (XI – XII вв.) Курс лекций. М.: Аспек–Пресс, 1998. 399 с.
Данилевский И.Н. Русские земли глазами современников и потомков (XII – XIV вв.) Курс лекций. М.: Аспек–Пресс, 2001. 389 с.
книгам стабильный читательский интерес). Однако, выводы его подчас бывают излишне резкими и неоправданно «разоблачительными»1.
А.А. Горский – исследователь, в некотором смысле полярный И.Н.
Данилевскому. Если для работ Данилевского характерен дух непримиримой полемики и «разоблачений», то мысль Горского более спокойна и традиционна.
Их работы, посвященные, например, Александру Невскому лучше читать параллельно как работы И.Е. Забелина и Н.И. Костомарова по Смутному времени. Для нашей работы наибольшую ценность представляет небольшая его книга, посвященная ментальности русского средневековья2.
Продолжает развиваться самостоятельная отечественная традиция изучения средневекового общественного сознания и древнерусской духовной культуры. Правда, внимание ученых этого направления сосредоточено, в основном, на эпохе Московской Руси XIV – XVII вв. К данному направлению могут быть отнесены вышедшие в кон. ХХ в. монографии А.И.Клибанова3, А.Л.Юрганова4. В 2004 г. вышла очень интересная книга Н.С. Борисова «Повседневная жизнь средневековой Руси накануне конца света»5. И хотя сам автор в качестве историографического ориентира называет работу Б.А.
Романова, очевидно влияние на его методологию и школы «Анналов».
Чрезвычайно важны для развития исследований в области социальной антропологии и этнографии труды психологов. Особенно интересны с методологической точки зрения работы, которые связаны с так называемой социальной и культурной психологией.
знаменитый французский социолог Эмиль Дюркгейм, оказавший огромное Долгов В. Сквозь темное стекло. Александр Невский перед Судом Истории // Родина. 2003.
№ 12. С. 86-88.
Горский А.А. «Всего еси исполнена земля русская…»: Личности и ментальность русского средневековья: Очерки. М.: Языки славянской культуры, 2001. 176 с.
Клибанов А.И. Духовная культура средневековой Руси. М., 1996.
Юрганов А.Л. Категории русской средневековой культуры. М., 1998.
Борисов Н.С. Повседневная жизнь средневековой Руси накануне конца света. Россия в году от Рождества Христова, или в 7000 году от Сотворения мира. М.: Молодая гвардия, 2004.
влияние на развитие социологической науки. Отправной пункт его теории – это требование рассматривать социальные факты «как вещи»1. То есть не пытаться искать объяснения общественным институтам внутри индивидуального сознания, а смотреть на них как на независимую от личности исследователя реальность, «не проницаемую для ума» и не сводимую к другим ее видам. По отношению к индивиду социальные факты есть явление внешнее и, хотя, конечно, общества состоят из отдельных людей, но законы, по которым они существуют, это уже не те законы, которыми управляется жизнь и психология каждого отдельного человека. Используя выражение самого Дюркгейма, «у них другой субстрат, они развиваются в другой среде и зависят от других условий»2. Общество - реальность sui generis. Целое не сводимо к частям.
Следуя общему принципу, Дюркгейм применяет это правило и к явлениям психологического порядка. «Состояния коллективного сознания по сути своей отличаются от состояний сознания индивидуального, это представления другого рода. Мышление групп иное, нежели отдельных людей, у него свои собственные законы»3. В открытии этого очевидного ныне для большинства факта заключается главная заслуга основателя французской социологической школы. Он утвердил за социально-психологическими феноменами право считаться самостоятельным предметом изучения, не сводимым к индивидуальной психологии. Несмотря на кажущуюся простоту, шаг этот дался науке непросто. Об этом свидетельствует шквал критики, обрушенный на Дюркгейма современниками. Господствовала точка зрения, что психика может быть только индивидуальной.
По мнению Дюркгейма, индивидуальная и социальная психология обладают не более чем «сходством». Им намечены основные направления изучения общественного сознания. Критикуя современную ему психологию, он пишет: «...нужно было бы посредством сравнения мифологических тем, народных Дюркгейм Э. Социология. М.,1995. С.40.
Там же. С. 14.
Там же.
Одними из первых к изучению культурно-антропологических феноменов обратились ученые, которых можно назвать одновременно и психологами и этнологами. Их труды, психологические по сути, опирались на богатый этнографический материал и были посвящены прежде всего, этнопсихологии.
Даже когда речь шла о психологии древнего человека, в качестве модели использовались данные о современных авторам «диких» племенах.
То, что внимание к проблемам социальной психологии было привлечено именно этнографическим материалом вполне закономерно. Разница между сознанием «цивилизованного» европейца и «примитивного» туземца слишком бросается в глаза, чтобы ее не заметить. Огромный багаж полевых наблюдений, накопленный к концу XIX века, позволял делать широкие обобщения. Кроме того, читающая публика скорее могла согласиться признать, что душа человеческая не есть constanta, если ей рассказывали об иностранцах или об экзотических дикарях. В то время господствовало убеждение, что в беспрестанно меняющемся подлунном мире только «сущность» человеческая и остается неизменной. Поколебать его было трудно.
Одним из первых опытов этнопсихологии считается капитальный труд Вильгельма Вундта по психологии народов.1 Исследуя сюжеты мифов, фольклор, Вундт утверждал, что существует особый «народный дух», который, будучи субстанцией нематериальной и мистической, данной этносу изначала, влияет на его историческую судьбу и общественное развитие.
Идея субстанционального существования «сверхиндивидуальной души», «народного духа» ныне не пользуется популярностью, тем не менее, вклад В.Вундта трудно переоценить. Метод выяснения особенностей общественного сознания через анализ народной культуры не может считаться устаревшим и сейчас.
В отечественной историографии своими трудами по этнической Вундт В. Элементы психологии народов. Основные черты психологической истории развития человечества. СПб., 1913. См. также: Вундт В. Миф и религия. М., 1910.
психологии, герменевтике и культурологии известен Г.Г.Шпет1.
французского ученого Люсьена Леви-Брюля.2 Он показал историческую изменчивость общественного сознания, сделал первый шаг к разрушению представления о неизменности психологического облика человека.
Леви-Брюль исходит из двух основных положений. Первое заключается в том, что из законов индивидуальной психологии, таких, например, как популярный в то время «закон ассоциации идей», невозможно объяснить верования, коллективные представления, возникающие в каком-нибудь народе или обществе, как явления социальные. Эти коллективные представления возникают в результате социальной жизни народа. Они являются общими для всех членов группы. Передаются индивиду уже в сложившемся виде, а не вырабатываются в нем самом. Они ему предшествуют и переживают его.
Подобно тому, как и язык имеет такое социальное, независящее от отдельного человека существование.3 Говоря словами Л.С. Выготского, ЛевиБрюль определяет не человечество по человеку, а человека по человечеству.
«Особенности примитивных народов он не считает возможным вывести из психологических законов индивидуальной жизни, а, наоборот, самую психологию индивида он пытался объяснить из характера коллективных представлений, возникающих в этих группах, из типа структуры того общества, в котором эти люди живут». Вторая исходная точка рассуждений этого исследователя, по мнению Выготского, заключается в том, что «разным типам общества соответствуют различные типы психологии человека, отличающиеся друг от друга подобно тому, как отличается психология позвоночных и беспозвоночных животных»5.
Шпет Г.Г. Сочинения. М., 1989; Шпет Г.Г. Введение в этническую психологию. СПб., 1996.
Леви-Брюль Л. Сверхъестественное в первобытном мышлении. М., 1994.
Выготский Л.С. Лурия А.Р. Этюды по истории поведения. Обезьяна. Примитив. Ребенок.
М., 1993. С. 71.
Там же.
Там же.
индивидуальная психика во многом определяется психологией социума, он первым попытался показать, что психологический механизм мышления древнего или, как его тогда называли, «примитивного» человека не совпадает с механизмом мышления человека, воспитанного в европейской культуре.
Результатом сравнения стала теория изменения психологического портрета homo sapiens в процессе антропогенеза. По мнению Леви-Брюля, сознание примитивного человека можно охарактеризовать как дологическое и мистическое. Дологическое сознание, (которое нельзя путать с антилогическим и алогическим) характеризуется, во-первых, нечувствительностью к противоречиям и, во-вторых, «законом соучастия», когда одна и та же вещь может участвовать в нескольких совершенно различных формах бытия.
Л.С.Выготский. В своей книге «Этюды по истории поведения» он показал процесс становления современного человека как результат трех линий развития: эволюционного, исторического и культурного. Особый интерес у исследователя вызывает историческая линия. В отличие от эволюционной изменчивости рода человеческого и возрастного развития отдельного человека, изученных достаточно полно, «историческое развитие психологии человека изучено значительно хуже»1. Причина этого в том, что «наука располагает гораздо меньшим материалом относительно исторических изменений человеческой природы, чем относительно детского и биологического развития.
Огромный и разнообразный мир животных, застывший на разных ступенях происхождения видов, дает как бы живую панораму биологической эволюции и к данным сравнительной анатомии и физиологии позволяет добавить данные сравнительной психологии. Развитие ребенка есть процесс, совершающийся у нас на глазах многократно. Он допускает самые разнообразные способы изучения. Только процесс исторического изменения человеческой психологии Там же. С.68.
поставлен в значительно худшие условия изучения. Исчезнувшие эпохи оставили документы и следы относительно своего прошлого. По этим документам и следам легче всего может быть восстановлена внешняя история человеческого рода. Психологические механизмы поведения не отразились при этом сколько-нибудь объективным и полным образом. Поэтому историческая психология располагает значительно меньшим материалом». С последней мыслью согласиться сегодня, на современном этапе развития науки, уже нельзя. При правильном подходе из исторических источников можно добыть интересующую психолога информацию. Впрочем, такой пессимистический взгляд на возможности служителей Клио вполне характерен для эпохи, когда писал свои труды Л.С.Выготский. Антропологически ориентированная история, как и исторически ориентированная психология находились еще в стадии становления и их пути не пересекались. Идеи еще только витали в воздухе. Поэтому, оставшись без поддержки истории, Л.С.Выготский находит другой выход: «одним из богатейших источников этой [исторической - В.Д.] психологии является изучение так называемых примитивных народов»,2 - пишет он. При этом Выготский прекрасно отдает себе отчет в условности соотнесения «примитивного» человека с древним. Он отмечает: «примитивного человека в собственном значении этого слова не существует сейчас нигде, и человеческий тип, как он представлен в этих первобытных народах, может быть назван только относительно примитивным».3 Анализируя этнографические данные, Выготский приходит к заключению, что сущность исторического развития человеческой психики заключается в совершенствовании культурных приемов пользования собственными психологическими способностями. При этом органические характеристики человека остаются неизменными (в отличие от процесса биологической эволюции). Так, например развитие памяти идет не за счет расширения возможностей эйдетической (непроизвольной, природной, Там же.
Там же.
Там же.
фотографической) памяти, а за счет использования все более и более разработанных способов запоминания, мнемотических приемов, главным из которых является использование знака. «Историческое развитие памяти начинается с того момента, как человек переходит впервые от пользования своей памятью, как естественной силой, к господству над ней Человек на искусственного знака, этот момент есть поворотный момент в истории развития его памяти».1 В качестве знаков, ставших «подпоркой» органической памяти, письменность. «В этом переходе от естественного развития памяти к развитию письма, от мнемы к мнемотехнике заключается самый существенный перелом, который и определяет собою весь дальнейший ход культурного развития человеческой памяти. На место внутреннего развития становится развитие внешнее. Память совершенствуется постольку, поскольку совершенствуются системы знаков и способы их использования». Аналогичные процессы наблюдаются и в других сферах психического.
Мышление взаимосвязано с развитием системы знаков - языка, счет - числа и т.п. Т.е. развитие психики человека лежит в области культуры, развития социума, а не биологии.
Немало интересного можем мы найти и в психоаналитических теориях.
Интересная концепция возникновения культуры содержится уже в трудах основателя этого учения Зигмунда Фрейда. Концепция Фрейда отличается большой оригинальностью. Согласно его теории, наиболее близкой моделью психологического развития общества является путь индивидуального становления человека, больного неврозом. Невротические комплексы и внутренние запреты, которые невротик «городит» внутри себя - аналог культурных норм, возникших в человеческом обществе в момент его выхода из состояния стада. Наиболее полно Фрейд излагает свою идею в книге «Тотем и Там же. С.87.
табу» 1. В ней он рисует воображаемую картину становления цивилизаций. В человеческой «орде», где самец-отец владеет большим гаремом и регулярно прогоняет прочь подрастающих сыновей, происходит следующая коллизия:
сыновья-братья, объединившись, решают покончить со своим угнетенным состоянием, и для этого убивают и съедают отца. После этого они, точно так же как невротик, испытывают борьбу смешанных чувств: ведь отца они не только ненавидят, но еще любят и восхищаются им. Поэтому, утолив свою ненависть, они устанавливают на будущее два запрета: впредь отцов не убивать и с матерями в кровосмесительные связи не вступать. Кроме того, они учреждают праздник, на котором поедают мясо искупительной жертвы. Так появляется культура, цивилизация и все ее основные элементы: мораль, религия и устойчивая семья.
Теория эта, облеченная в столь фантастические образы, ценна тем, что раскрывает роль коллективного бессознательного в становлении и развитии культуры.
Немало для изучения истории превращений человеческой психики сделано и последователями З. Фрейда2. Особенно примечательно, что историко-психологические разработки берутся в расчет не только в теоретических построениях, но и в терапевтической психоаналитической практике. Например, у В. Франкла читаем, что вытеснение в подсознание подавленных сексуальных импульсов, служившее основным невротизирующим фактором во времена Фрейда, в настоящее время, после пережитой обществом сексуальной революции, не столь актуально. Общественное сознание изменилось. На первое место в культурном контексте эпохи выходят проблемы смысла жизни, своего назначения в обществе и проч.3 Таким образом, Фрейд З. Тотем и табу // Он же. Я и Оно. Труды разных лет: В 2 кн. Тбилиси, 1991. Кн.1;
См. так же: Фрейд З. Психология масс и анализ человеческого «Я». М., 1925.
Шкуратов В.А. Историческая психология. С. 136 - 151.
Франкл В. Человек в поисках смысла. М., 1990. С. 24. См. также: Фромм Э. Бегство от свободы. М.,1990.
изменение индивидальной психики Франкл ставит в зависимость от изменения социо-культуной среды.
Совершенно особое место в отечественной школе изучения социальной психологии и общественного сознания принадлежит историку Б.Ф.Поршневу.
После трудов Л.С.Выготского в русской науке не появлялось ничего понастоящему нового и интересного относительно общественного сознания понимаемого как свойство социума, не сводимое к индивидуальной психологии и сосредоточенное в культуре (т.е. так, как оно было нами определено в самом начале). Над умами довлел тезис патриарха отечественной психологии С.Л.Рубинштейна: «Проповедовать особую историческую психологию, это по большей части не что иное, как защищать любезную сердцу реакционеров социальную психологию, являющуюся, по существу, не чем иным, как попыткой психологизировать социологию, т.е. протащить идеализм в область изучения общественных явлений»1. Почти век спустя после трудов Э.Дюргейма Б.Ф.Поршневу приходилось доказывать правомерность существования понятия коллективной психологии как важного элемента понятийного аппарата науки.
Примерная логика противников исследований в области общественного сознания такова: «Психология изучает душевные процессы, протекающие в индивиде, в личности, а всякое представление о коллективной душе или о коллективном духе мистично и, тем самым, антинаучно Ведь нет же никакого коллективного мозга вне индивидуального черепа Мозг может быть только индивидуальным, значит, психология может быть только психологией личности»2.
Правда, со временем «Социальная психология» как раздел общей психологии все же появилась. Стали даже издаваться учебники3. Но это была та же психология индивида4, хотя и в условиях коллектива. Никакого историзма, никакого культурного контекста. Впрочем, такое понимание предмета Рубинштейн С.Л. Бытие и сознание. М., 1957. С. 240.
Там же.
Социальная психология / Под ред. А.В.Петровского. М., 1987.
Там же. С. 5.
американской науки1. Разница в том, что в зарубежной историографии равное исследований, в т.ч. и культурологическое2. У нас же психологи, по указанной причине, тематики этой старались не касаться. Очевидно, поэтому ею занялись историки. Когда, повинуясь общим тенденциям мировой науки, мысль все же выбилась из-под спуда, ей с самого начала были свойственны некоторые особенные черты. В полной мере они дают себя знать в замечательной книге Б.Ф.Поршнева «Социальная психология и история»3.
Трудность была в том, что необходимо было утвердить саму возможность существования нового подхода. Задача сводилась не столько к тому, чтобы доказать, а, в большей мере к тому, убедить оппонентов, заранее отмести подозрения в неортодоксальности. Успокоить, что нет отхода от марксистской методологии и материализма. Это привело к связанности ученого ненужными ограничениями и постоянным реверансам в сторону воображаемых «их» строгих блюстителей «чистоты» советской науки от «буржуазных уклонов».
Видимо поэтому в книге практически нет апелляций к достижениям западной науки. Рассуждения начинаются с нуля, хотя, как будет видно в дальнейшем, полученные, в конечном итоге, выводы, весьма близко перекликаются с выводами Э.Дюркгейма, достижениями Школы «Анналов» и других западных исследователей. От них, однако, Б.Ф.Поршнев, «от греха подальше»
отмежевывается. С одной стороны это, конечно, плохо. Но с другой, очевидно во многом благодаря отмеченной закрытости, работа обрела большую основательность и, в некоторой мере, самодостаточность и независимость. Она, наряду с трудами Л.С.Выготского, может служить отправной точкой для развития самостоятельной русской традиции изучения явлений общественного Gergen K.J. Gergen M.M. Social Psychology. New York, 1986. P. 4 -5.
Ibid. P.5; Triandis H.C. Brislin R.W. Handbook of cross-cultural psychology: Social psychology.
Boston, 1980.
Поршнев Б.Ф. Социальная психология и история; См. также: Поршнев Б.Ф. О начале человеческой истории. М., 1974.
сознания. У Поршнева можно найти и отличающуюся от западной систему терминологии и теоретические выкладки по важнейшим вопросам. Кроме того, безусловную ценность представляет широкий общегуманитарный подход, свойственный его трудам.
существования социальной психологии путем поставления на место понятий «я», «ты», «он» «более коренных, исходных мы, вы, они»1. На примере первобытного мышления и поведения маленького ребенка он доказывает, что понятия «они - мы - вы» имеют гораздо более древнее происхождение, чем «я ты - он». Следовательно, они являются глубинными, первичными формами самосознания человека. Реальная группа не осознает себя таковой, пока не столкнется с другой группой. Тогда появляются «они». Относительно «их»
определяются «мы». Затем, при более плотном контакте с «ними» появляются «вы», и уже только после этого «он», «ты», «я». Следовательно, общности существуют в сознании, Поэтому «социальная психология, как видим, имеет полное право пользоваться понятием общность, коллектив, группа, не переставая быть от этого психологией. Более того, социальная психология начинается именно с абстрагирования научной мыслью общности как таковой от бесконечного многообразия - простой единицы, отдельной клетки и т.п.
всесторонним психологическим анализом этого центрального понятия»2. Т.о.
Б.Ф.Поршнев выдвигает на первое место в качестве объекта научного анализа социум вместо индивида. Но не то же ли самое имел в виду Э.Дюркгейм, призывая смотреть на социальные факты как на «вещи». Главное отличие от Дюркгейма в том, что для Поршнева первенство социальной реальности не только теоретическая абстракция, но и конкретно-исторический факт. Тем не менее, сходство очевидно. Явственно прослеживается параллель и с воззрениями Л.Леви-Брюля.
Поршнев Б.Ф. Социальная психология и история. С.80.
Утвердив в качестве объекта психологии общества, Б.Ф.Поршнев, тем самым, постулировал наличие у них психических свойств. Они были названы «социальной психологией». Вместе с идеологиями, теориями и пр. психология являлась частью «общественного сознания».
Для проверки правильности нашего понимания того, что имел в виду Б.Ф.Поршнев под «общественным сознанием» разберем структуру этого явления, как она представлена в его работах. Оно распадается на две большие части. Первая - теоретически обработанная, отрефлектированная. В нее он включает «идеологии, т.е. теории, мировоззрения, системы». Вторая социальная психология». Ее характеризуют «безотчетность, инстинктивность и неосознанность настроений и действий, вытекающих непосредственно из жизненных потребностей и интересов»1. При этом «психология» и «идеология»
тесно взаимосвязаны. «Общественная психология и идеология находятся в некотором противоречии между собой, но не существуют друг без друга»2.
«Идеологии» соответствуют понятия сознательности, научности. «Психологии»
- стихийность, бессознательность.
Интересный результат дает сопоставление «социальной психологии»
Поршнева и «ментальности» Школы «Анналов». Достаточно сравнить приведенное выше определение социальной психологии с тем, как определяет ментальность А.Я.Гуревич: «Это разлитые в определенной социальной среде умонастроения, неявные установки мысли и ценностные ориентации, автоматизмы поведения и навыки сознания, текучие и вместе с тем очень устойчивые внеличные его аспекты»3. Схожесть очевидна. То же можно сказать и об их положении в структуре общественного сознания. Мы уже видели, какое место занимает социальная психология в системе Поршнева. А вот что Там же. С. 19. О структуре общественного сознания см. также: Алексеев В.Н.
«