WWW.DISS.SELUK.RU

БЕСПЛАТНАЯ ЭЛЕКТРОННАЯ БИБЛИОТЕКА
(Авторефераты, диссертации, методички, учебные программы, монографии)

 

Pages:     || 2 | 3 | 4 | 5 |   ...   | 6 |

«Странные превращения в мотивной структуре малой прозы Н. В. Гоголя 1830–1840-х гг. ...»

-- [ Страница 1 ] --

Федеральное государственное бюджетное образовательное учреждение

высшего профессионального образования

«Саратовский государственный университет имени Н. Г. Чернышевского»

На правах рукописи

Волоконская Татьяна Александровна

Странные превращения в мотивной структуре

малой прозы Н. В. Гоголя 1830–1840-х гг.

Специальность 10.01.01 – русская литература Диссертация на соискание ученой степени кандидата филологических наук

Научный руководитель – доктор филологических наук, профессор В. В. Прозоров Саратов – 2014 Оглавление Введение

Глава 1. Странные превращения в художественном мире Н. В. Гоголя:

семантический диапазон понятия

§ 1.1. Объем понятия «странное превращение» в письмах Н. В. Гоголя........ § 1.2. «Заколдованное место» как сфера действий странных превращений в малороссийских циклах Н. В. Гоголя

§ 1.3. Кузнец Вакула в повести Н. В. Гоголя «Ночь перед Рождеством»

как образ «порогового» человека

Глава 2. «Странные» циклы Н. В. Гоголя:

от «Арабесок» к «Петербургским повестям»

§ 2.1. Апофеоз странных превращений в сборнике «Арабески»

как причина кризиса эстетической онтологии Н. В. Гоголя

§ 2.2. Категории времени и вечности в поэтике «Арабесок»

§ 2.3. Распад «Арабесок» и проблема петербургского цикла

§ 2.4. Две редакции повести Н. В. Гоголя «Портрет»:

от причин к результатам странных превращений

Глава 3. Мотив странных превращений в «Петербургских повестях»

Н. В. Гоголя

§ 3.1. Повесть Н. В. Гоголя «Невский проспект»

как модель мира странных превращений

§ 3.2. Мотив бегства от черта в повести Н. В. Гоголя «Нос»

§ 3.3. Размыкание границ мира и текста в повести Н. В. Гоголя «Шинель» § 3.4. Мотив пристального взгляда в петербургском цикле Н. В. Гоголя.... Заключение

Список литературы

Введение Литературоведческое изучение художественного мира Н. В. Гоголя традиционно связывается с постижением неизъяснимой тайны его творчества. «Страшно писать о Гоголе, не будучи Гоголем»1, – признается Андрей Белый, а Владимир Набоков проницательно замечает: «Но по прочтении Гоголя глаза могут гоголизироваться, и человеку порой удается видеть обрывки его мира в самых неожиданных местах»2. Наследие писателя воспринимается не столько как отражение или преломление, сколько как истолкование действительности, что подразумевает наличие целостной концепции миропонимания за всеми, на первый взгляд разнородными, текстами Гоголя. Современные тенденции гоголеведения связаны именно с попыткой реконструкции единого сюжета его творчества (М. Я. Вайскопф), «взятого как логическая и телеологическая упорядоченность» той сверхдостоверной художественной реальности, которую А. С. Янушкевич обозначает как «гоголевский Всемир»4.

Содержание художественной онтологии и антропологии Гоголя, его размышлений о судьбе мира и пути человека А. И. Иваницкий связывает с «душевной автобиографией» писателя и образно формулирует как «мировой архисюжет катастрофических историко-культурных преобразований5 древней олицетворенной земли»6. Динамический потенциал гоголевской картины мира становится обязательным объектом исследовательских интерпретаций. По мнению В. А. Зарецкого, «…изображаемая Гоголем действительность явственно обнаруживает способность, лучше даже сказать – готовность обратиться в гротеск»7. Лучиан РайЦит. по: Сугай Л. А. Гоголь и символисты: монография. Bansk Bystrica: FHV UMB, 2011. С. 104.

Набоков В. Николай Гоголь // Набоков В. Лекции по русской литературе / пер. И. Толстого. М.: Независимая газета, 1999. С. 121.

Вайскопф М. Я. Сюжет Гоголя: Морфология. Идеология. Контекст. М.: РГГУ, 2002. С. 11.

См.: Янушкевич А. С. Философия и поэтика гоголевского Всемира // Вестник Томского гос. ун-та.

2006. № 291. С. 145–154.

Курсив в цитатах здесь и далее мой, авторские акценты отмечены подчеркиванием. – Т. В.

Иваницкий А. И. Гоголь. Морфология земли и власти. М.: РГГУ, 2000. С. 14.

Зарецкий В. А. Петербургские повести Н. В. Гоголя. Художественная система и приговор действительности. Саратов: Изд-во Сарат. ун-та, 1976. С. 34–35.

ку в качестве «высшей формы движения» в гоголевских текстах отмечает «превращение, метаморфозу, стремительный переход в другое состояние»8. «Трансформизм» художественной реальности Гоголя, «сплошная превращаемость» его мира, «которая неизменно проявляется у него и в сюжете, и в стиле»9, интересует и М. Н. Виролайнен. В понимании М. Я. Вайскопфа, гоголевский мир – это «контрастное сочетание статических и динамических элементов во всей их смысловой напряженности»10. Все это – слагаемые художественного метода Гоголя, который Абрам Терц (А. Д. Синявский) определяет как «магический реализм» за способность «словесность обращать в физически сущее и осязаемое тело»11.

Наиболее полное исследование метаморфозы у Гоголя осуществляет А. Х. Гольденберг, воспринимающий ее как «едва ли не самую универсальную категорию гоголевской поэтики»12. Исследователь проводит классификацию превращений, выделяя «обратимые превращения» как атрибут нечистой силы, «необратимые превращения» – «жуткую метафору моральной деградации его [Гоголя] персонажей», «подмены» – «фикцию превращения», олицетворяющую «миражность» окружающего мира13. Характеристика метаморфоз, таким образом, осуществляется по типу объекта, с которым они происходят: нечисть, человек или художественная реальность в целом. Несмотря на логику такого разделения, превращения в гоголевских текстах обладают и общими свойствами. Необходимость размышления о них возвращает нас к разговору об особенностях тайны Гоголя.



Л. А. Сугай делает важное наблюдение о зависимости исследовательских интонаций в предсимволистской критике от стиля изучаемого писателя: «…когда авторы обращались к гоголевской теме, писатель, которому посвящали они свои Райку Л. Гоголь, или Фантастика банального // Литература и жизнь народа: Литературнохудожественная критика в СРР. М.: Прогресс, 1981. С. 403.

Виролайнен М. Н. Ранний Гоголь: катастрофизм сознания // Гоголь как явление мировой литературы. М.: ИМЛИ РАН, 2003. С. 11.

Вайскопф М. Я. Сюжет Гоголя: Морфология. Идеология. Контекст. С. 19.

Терц А. В тени Гоголя. М.: Колибри, 2009. С. 578–579. Ср. также: «Это реализм магический, восходящий к мысли-образам Платона» (Сузи В. Н. Гоголь и Достоевский: искушение образом // Вестник Московского государственного областного университета. Сер. Рус. филология. 2010. № 3. С. 160).

Гольденберг А. Х. Архетипы в поэтике Н. В. Гоголя: монография. Волгоград: Изд-во ВГПУ «Перемена», 2007. С. 84.

См.: Там же. С. 86–89.

строки, как бы заставлял менять саму манеру письма»14. Эта перемена происходит в сторону большей образности и экспрессивности, а также настойчивого доминирования понятия «странный» в рассуждениях ученых. В. М. Маркович предлагает сделать следование за «странностями писательской манеры» ориентиром в постижении целостного смысла гоголевских текстов15. Странные события, странные движения, странные тексты, странные персонажи, их странные действия и странные чувства, странный хронотоп, странные факты и странные предметы в изобилии встречаются на страницах гоголеведческих исследований. Странное предстает как результат тех бесчисленных превращений художественной реальности, о которых мы говорили выше.

Ю. В. Манн проводит систематизацию гоголевских странностей на «странно-необычное в плане изображения» («странное в расположении частей произведения», «нарушение объективной системы воспроизведения действия» и «алогизм в речи повествователя») и «странно-необычное в плане изображаемого» («странное в поведении вещей», «странное во внешнем виде предметов», «странное вмешательство животного в действие», «дорожная путаница и неразбериха», «странное и неожиданное в поведении персонажей», «странное и неожиданное в суждениях персонажей», «странное и необычное в именах и фамилиях персонажей», «непроизвольные движения и гримасы персонажей»)16. Мы привели эту классификацию, чтобы продемонстрировать, что в поэтике Гоголя понятие «странный» оказывается устойчивым атрибутом всех элементов художественной реальности, а также ключевой характеристикой авторского рассказа о ней. Основной стилистический прием писателя может быть охарактеризован как «остранение»

(термин В. Б. Шкловского17) – «эстетический принцип, согласно которому знакомое изображается как незнакомое и странное, привычное – как непривычное и удивительное»18. Об остранении (без применения этого термина) как художеСугай Л. А. Гоголь и символисты. С. 32.

Маркович В. Петербургские повести Н. В. Гоголя. Л.: Худож. лит., 1989. С. 9–10.

См.: Манн Ю. В. Поэтика Гоголя. М.: Худож. лит., 1988. С. 101–129.

См.: Шкловский В. О теории прозы. М.: Федерация, 1929. С. 13 и далее.

Гюнтер Х. Остранение // Поэтика: слов. актуал. терминов и понятий / гл. науч. ред. Н. Д. Тамарченко. М.: Изд-во Кулагиной: Intrada, 2008. С. 154.

ственном приеме Гоголя пишет К. В. Мочульский: «Его прием: взять самую что ни на есть осмысленную, упорядоченную "картину" действительности, во всем мелочном правдоподобии быта, незаметно нажать на нее и рассказать, какая "чепуха" вдруг получилась»19. Здесь необходимо также привести существенное замечание С. А. Гончарова, полагающего, что «загадка и парадокс – структурообразующее начало его [Гоголя] поэтического мира (определяющее и сам нарративный акт), отмеченного странными событиями и странными персонажами»20.

Понятия «странный» и «превращение» сближаются в обозначении значимого для Гоголя сюжетного элемента в работах В. Ш. Кривоноса. Изначально исследователь говорит о «различных сюжетных метаморфозах, в которых "по соображении всего" может быть увидено "много неправдоподобного"»21, но впоследствии возникает более лаконичное определение – «странные метаморфозы и алогичные деформации»22. Однако Кривонос не выделяет особо мотива странных превращений, который, на наш взгляд, является осевым для внутреннего сюжета Гоголя.

Мотивный анализ текстов Гоголя представляется нам продуктивным, так как предполагает комплексное изучение всех уровней: от конструктивно-стилистических приемов автора и композиционно-фабульной организации до психопоэтики и мифолого-архетипической составляющей. Мотив как элементарная повторяющаяся повествовательная единица был теоретически обоснован в «Поэтике сюжетов» А. Н. Веселовского23, а впоследствии сформулирован А. Л. Бемом как «предельная ступень художественного отвлечения от конкретного содержания произведения, закрепленная в простейшей словесной формуле»24. В ХХ в. изучеМочульский К. В. О Гоголе // Мочульский К. В. Кризис воображения. Статьи. Эссе. Портреты.

Томск: Водолей, 1999. С. 36.

Гончаров С. А. Творчество Гоголя в религиозно-мистическом контексте. СПб.: Изд-во РГПУ им.

А. И. Герцена, 1997. С. 113.

Кривонос В. Ш. Повести Гоголя: пространство смысла. Самара: СГПУ, 2006. С. 165.

Кривонос В. Ш. «Мертвые души» Гоголя: пространство смысла. Самара: ПГСГА, 2012. С. 75.

См.: Веселовский А. Н. Поэтика сюжетов // Веселовский А. Н. Историческая поэтика / вступ. ст.

И. К. Горского; сост., коммент. В. В. Мочаловой. М.: Высшая школа, 1989. С. 305.

Бем А. Л. К уяснению историко-литературных понятий // Изв. ОРЯС. 1918. Т. 23. Кн. 1. С. 231. Цит.

по: Литературная энциклопедия терминов и понятий / под ред. А. Н. Николюкина. М.: Интелвак, 2003.

Стб. 594.

ние мотивной структуры произведений проводилось в рамках исследования дихотомии инвариантного и вариантного начала языковых единиц. В исследованиях новосибирской филологической школы появилось понимание мотива как надтекстовой единицы, обобщающей свои алломотивные манифестации, которые находят конкретное воплощение в тексте произведения: «Мотив – это прежде всего повтор. Но повтор не лексический, а функционально-семантический: один и тот же традиционный мотив может быть манифестирован в тексте нетрадиционными средствами»25. В работах А. П. Скафтымова мотив связывался с индивидуальным мировосприятием автора через набор устойчивых смысловых вариантов, характерных для его творчества. Наиболее точное и емкое определение мотива дает В. В. Прозоров: это некоторое развивающееся и видоизменяющееся постоянство, зачастую предметно, объектно выраженное в поступках и характерах героев, в драматических действиях и ситуациях, в лирических переживаниях, в символически обозначенных, разномасштабных художественных деталях26.

В «Толковом словаре русского языка» С. И. Ожегова и Н. Ю. Шведовой дается следующее определение прилагательного «странный»: «Странный – необычный, непонятный, вызывающий недоумение»27. В. И. Даль в «Толковом словаре живого великорусского языка» сопровождает это понятие синонимическими рядами: «Странный – стороннiй, постороннiй, побочный; нездшнiй, нетутошнiй, чужой, иноземный, или изъ другаго города, селенья; прохожiй, путникъ. Странный, чудный, необычайный, необыкновенный, особенный. Странное дло, непонятное, удивительное. Онъ человкъ странный, чудакъ, своеобычный, причудливый»28. Странное предполагает отклонение от общепринятой нормы, противопоставление себя окружающему, вызывает особую реакцию со стороны наблюдаюТюпа В. И., Ромодановская Е. К. Словарь мотивов как научная проблема // Материалы к «Словарю сюжетов и мотивов русской литературы»: сб. науч. тр. Т. 3. От сюжета к мотиву / под ред. В. И. Тюпы.

Новосибирск: Институт филологии СО РАН, 1996. С. 5.

См.: Прозоров В. В. Мотивы в сюжете // Мотивы в сюжете русской литературы. От Жуковского до Чехова: сб. статей к 50-летию научно-педагогической деятельности Ф. В. Кануновой / отв. ред.

А. С. Янушкевич. Томск: Знамя мира, 1997. С. 10–11.

Толковый словарь русского языка с включением сведений о происхождении слов / РАН; Ин-т рус.

яз. им. В. В. Виноградова; отв. ред. Н. Ю. Шведова. М.: Издат. центр «Азбуковник», 2007. С. 948.

Даль В. И. Толковый словарь живого великорусского языка: в 4 т. М.: Рус. яз.: Медиа, 2003. Т. 4: Р–. С. 335.

щих его, подразумевает активное действие сверхъестественных сил и нарушение законов логики. Понятие же «превратить» определяется в словаре Ожегова и Шведовой как «придать иной вид, перевести в другое состояние, качество, обратить во что-н. иное»29. Даль видит связь этого глагола с такими словами и выражениями, как «переворачивать, перевернуть, переворотить, перелицевать, выворотить. Обращать, измнять, давать иной видъ, или длать, какъ бы чародйством, изъ одной вещи другую. Превращать речи, слова, смыслъ, извращать, искажать, переиначивать, толковать въ противномъ или вообще въ иномъ смысл»30. В поэтике Гоголя «превращение», вбирая в себя все обозначенные оттенки смысла, учитывает также значение понятия «метаморфоза» – «видоизменение, превращение, переход в другую форму развития с приобретением нового внешнего вида и функций»31; «превращенiе или принятiе инаго образа; метампсихоза, переселенiе душъ, переходъ души по смерти»32. Таким образом, в контексте гоголевских произведений составное понятие «странное превращение» обретает свое целостное лексико-семантическое значение и оказывается тесно связанным одновременно с потусторонним миром (и в частности – его демонической областью) и с психическим состоянием свидетеля метаморфозы.

Во внутреннем сюжете гоголевских произведений мотив странных превращений становится комплексной единицей текста, в качестве его манифестаций выступают многочисленные мотивы, выделяемые исследователями при характеристике фантастической художественной реальности: мотив бегства от черта (Андрей Белый), мотив «странного дома» (Ю. М. Лотман, А. И. Иваницкий), мотив сдвига и разрушения границ (Ю. М. Лотман, В. Ш. Кривонос), мотив сна и пробуждения (Ю. В. Манн), мотивы заколдованного места, «порогового» человека, чудесного рождения, испытания (В. Ш. Кривонос), «чудесного экипажа» и «живых вещей» (А. И. Иваницкий) и многие другие. Кроме того, для Гоголя мотив странных превращений оказывается в том числе и метаописательной категоТолковый словарь русского языка с включением сведений о происхождении слов. С. 717.

Даль В. И. Толковый словарь живого великорусского языка. Т. 3: П. С. 383.

Толковый словарь русского языка с включением сведений о происхождении слов. С. 443.

Даль В. И. Толковый словарь живого великорусского языка. Т. 2: И–О. С. 322.

рией, определяющей повествовательную манеру писателя. Например, В. Ш. Кривонос при анализе «Мертвых душ» говорит о том, что «в метаповествовании слово "странный" выполняет функцию различения двух миров: мира автора как субъекта творчества и созданного его воображением мира "поэмы", где и "сюжет", и "герои" действительно "странные", то есть необычные, имманентные столь же необычному авторскому творению»33. Как отмечает Андрей Белый, «анализ сюжета, тенденции, стиля их [творений Гоголя] являет имманентность друг другу: сюжета, тенденции, стиля», поэтому «говорить содержательно о центральном сюжете творчества Гоголя – значит: говорить о содержании мировоззрения Гоголя»34. По мнению М. Я. Вайскопфа, право исследователя проводить параллели между организацией художественной реальности гоголевских текстов и авторским стилем находит основание «в отчетливом осознании им [Гоголем] своего творческого процесса как рефлексии и в осмыслении конструируемой им художественной реальности как реальности своего внутреннего мира»35. Этим фактом объясняются различные смещения смысловых акцентов в повестях Гоголя в зависимости от изменения авторской интерпретации его собственных творений. К тому же, необыкновенная убедительность гоголевского слова обеспечивает возможность автономного существования его текстов, их выхода из-под его воли. Поэтому с помощью категории странных превращений может быть охарактеризовано изменение повестей Гоголя в новом контексте, в который их помещал писатель, а также их метаморфозы в читательском сознании.

Исходя из всего вышеизложенного, мы формулируем тему диссертационного исследования как «Странные превращения в мотивной структуре малой прозы Н. В. Гоголя 1830–1840-х гг.», подразумевая и составной характер мотива странных превращений, реализуемого через систему переплетающихся алломотивов, и его стержневое значение для развития сквозного сюжета писателя во всех его трансформациях. Отмечаемая нами связь является закономерной для художеКривонос В. Ш. «Мертвые души» Гоголя: пространство смысла. С. 16.

Белый А. Мастерство Гоголя. Исследование. М.; Л.: ОГИЗ, 1934. С. 6, 79.

Вайскопф М. Поэтика петербургских повестей Гоголя. (Приемы объективации и гипостазирования) // Вайскопф М. Птица тройка и колесница души: работы 1978–2003 годов. М.: Новое литературное обозрение, 2003. С. 50.

ственной литературы: как сообщает Л. Д. Бугаева, «ситуации перехода, с одной стороны, воспроизводятся в художественном тексте, с другой – особым образом моделируют художественную реальность, в свою очередь, подверженную дальнейшей семантической трансформации»36. Поэтому странные превращения у Гоголя имеют тенденцию соединяться в цепочку, отдельные звенья которой выходят за пределы внутренней реальности текста.

Актуальность исследования обусловлена возможностью синтезировать различные исследовательские концепции на основе выявления единого сюжета гоголевских текстов. На данном этапе гоголеведения эта работа приобретает особое значение, так как после двухсотлетнего юбилея писателя обнаружилось формирование новой традиции литературоведческого изучения его творчества как с идейно-образной, так и с композиционной точек зрения. Публикация Полного собрания сочинений и писем Гоголя в 23 томах, осуществляемая в настоящий момент коллективом ИМЛИ РАН во главе с Ю. В. Манном, демонстрирует возвращение исследователей к учету авторской воли в определении границ гоголевских циклов и, следовательно, к постижению целостного художественного высказывания, которое представляет собой каждый из них. В этом отношении важность мотива странных превращений, указывающего направление, в котором развивалась творческая мысль писателя, представляется нам бесспорной.

Научная новизна работы состоит в том, что в поэтике произведений Гоголя выделен сквозной комплексный мотив, изучение которого открывает причины и методы перехода писателя от одного прозаического цикла к другому. Прослеживается взаимозависимость между особенностями художественной реальности повестей и авторской манерой ее изображения. Определяются основания частой у Гоголя реинтерпретации собственных произведений, а также контекстуальные изменения их смыслового наполнения в восприятии читателей.

Бугаева Л. Д. Художественный нарратив и структуры опыта: сюжет перехода в русской литературе новейшего времени: автореф. дис. … д-ра филол. наук. СПб., 2011. С. 9.

Цель диссертационного исследования – выявить роль мотива странных превращений в становлении и развитии художественной онтологии и антропологии Гоголя.

Для достижения поставленной цели необходимо выполнить следующий ряд задач:

1) исследовать круг наиболее устойчивых манифестаций комплексного мотива странных превращений в структуре произведений Гоголя;

2) на лексико-стилистическом, сюжетно-образном и идейнокомпозиционном уровнях текстов проследить, в какой степени движение внутреннего сюжета писателя зависимо от перемен в его отношении к странным превращениям действительности;

3) охарактеризовать причины и последствия отклонения читательского восприятия от авторской воли в установлении структуры и состава гоголевских циклов (разрушение сборника «Арабески», выделение цикла «Петербургские повести»);

4) определить варианты пути человека в художественном мире Гоголя, а также функцию деятельного приобщения к искусству и религии в выборе этого пути.

Материалом диссертации являются прозаические циклы Н. В. Гоголя 1830–1840-х гг., в которых постепенно формируется понимание писателем собственной деятельности как миссии спасения мира, его вывода из-под власти демонических сил. Основное внимание в работе уделяется сборнику «Арабески» и вышедшему из него циклу «Петербургские повести». Малороссийские циклы «Вечера на хуторе близ Диканьки» и «Миргород», а также примыкающие к петербургским текстам повесть «Коляска» и отрывок «Рим» привлекаются к исследованию с точки зрения сквозных мотивов и идей, которые формируют единый сюжет, связанный с мотивом странных превращений. Дополнительным материалом становится эпистолярное наследие писателя, способствующее обозначению семантического диапазона понятия «странное превращение» в мире Гоголя.

Объект исследования – художественная онтология и антропология Гоголя, получающая свое воплощение в циклах его повестей.

Предмет исследования – формы реализации мотива странных превращений в гоголевских текстах, указывающие на изменения в авторской концепции мира и места человека в нем.

В основу методологии работы положены, в первую очередь, принципы имманентного анализа художественного текста, необходимость которых была сформулирована А. П. Скафтымовым в статье «К вопросу о соотношении теоретического и исторического рассмотрения в истории литературы»: «Только само произведение может за себя говорить. Ход анализа и все заключения его должны имманентно вырастать из самого произведения»37. Кроме того, необходимой составляющей нашего исследования станет сопоставительный анализ гоголевских произведений в рамках цикла, а также в различных контекстах, в которые их помещают автор или читатели. Наряду с этим в диссертации использованы элементы биографического, мифопоэтического, культурологического, психологического и структурно-семиотического методов. Мы не применяем в работе принципы сравнительно-исторического метода, поскольку в фокусе нашего интереса находятся не пути возможного заимствования Гоголем идей восприятия мира, а формы реализации этих идей в рамках художественной реальности его текстов.

Методологическую основу диссертации составили теория хронотопа М. М. Бахтина, теория автора М. М. Бахтина, Н. Т. Рымаря и В. П. Скобелева, теория семиосферы Ю. М. Лотмана и Б. А. Успенского, наблюдения в области мотивологии А. Н. Веселовского, представителей новосибирской и саратовской филологических школ. Культурологической основой стали исследования в области обрядов перехода и инициации в их культурном и литературном бытовании (работы А. ван Геннепа, В. Тэрнера, О. М. Фрейденберг, Е. М. Мелетинского, Л. Д. Бугаевой). Историко-литературная база представляет собой исследование поэтики гоголевских текстов в трудах Андрея Белого, Ю. М. Лотмана, Ю. В.

Скафтымов А. П. К вопросу о соотношении теоретического и исторического рассмотрения в истории литературы / послесловие и примеч. Г. В. Макаровской // Русская литературная критика: учебное издание / под ред. В. В. Прозорова и О. О. Миловановой. Саратов: Изд-во Сарат. ун-та, 1994. С. 139.

Манна, А. Д. Синявского, М. Я. Вайскопфа, В. Ш. Кривоноса и др.; отдельно необходимо отметить работу В. Н. Топорова о Петербургском тексте русской литературы. Ядром словарно-энциклопедической базы являются «Толковый словарь живого великорусского языка» В. И. Даля, современный вариант толкового словаря под редакцией С. И. Ожегова и Н. Ю. Шведовой, «Литературная энциклопедия терминов и понятий» под редакцией А. Н. Николюкина, «Поэтика: словарь актуальных терминов и понятий» под редакцией Н. Д. Тамарченко.

Источниками текстов Гоголя стали Полное академическое собрание сочинений в 14 томах 1937–1952 гг. и Полное академическое собрание сочинений и писем в 23 томах, выходящее в свет с 2001 г. Произведения и письма Гоголя главным образом цитируются по 14-томному собранию, однако в главе, посвященной сборнику «Арабески», цитирование осуществляется по третьему тому 23-томного собрания, в котором состав сборника был восстановлен в полном объеме. Первая редакция повести «Портрет» цитируется по 23-томному собранию, вторая – по 14томному; повести «Невский проспект» и «Записки сумасшедшего» цитируются по 23-томному собранию во второй главе исследования, по 14-томному – в третьей главе. Кроме того, в работе используется научно-вспомогательный аппарат издания сборника «Арабески» в серии «Литературные памятники».

Теоретическая значимость исследования заключается в изучении сквозного сюжета гоголевских произведений, а также истории их критического и литературоведческого восприятия с точки зрения комплексного мотивного подхода.

Практическая значимость состоит в возможности использования материалов исследования при разработке общих историко-литературных курсов и спецкурсов для студентов филологических факультетов высших учебных заведений, на уроках литературы в средней школе, а также при научном издании и комментировании произведений Гоголя.

Положения, выносимые на защиту:

1. В становлении и развитии онтологического и антропологического аспектов гоголевской картины мира наблюдается прямая зависимость от перемены отношения писателя к странным превращениям действительности. Изначально допуская, что человек может использовать энергию странных превращений для благого преобразования мира, если обладает силой воли и созидательным потенциалом гения, Гоголь впоследствии приходит к утверждению демонической сути таких метаморфоз, способствующих отклонению мира от божественной гармонии.

2. В текстах Гоголя мотив странных превращений выступает как комплексная категория, реализуемая посредством многочисленных алломотивов, изображающих, а в какой-то степени и формирующих «ирреальную реальность» (Ю. В. Манн) его художественного мира.

3. Сборник «Арабески» и цикл повестей 1842 г. служат отражением двух последовательных этапов гоголевского решения проблемы странных превращений. «Арабески» выражают неудачную попытку позитивного использования метаморфоз средствами искусства. Цикл повестей 1842 г. демонстрирует целенаправленный выход из-под власти странных превращений, который оказывается доступен автору и читателям в их движении к «Мертвым душам», но не персонажам, замкнутым внутри герметичного пространства метаморфоз.

4. Мотив странных превращений определяет и пути трансформации гоголевских циклов в читательском сознании: разделение «Арабесок»

на публицистическую и художественную половины, выделение «Петербургских повестей» из цикла 1842 г. Если в первом случае разрушение текстового единства происходит в том числе и с участием Гоголя, то во втором появление неавторского цикла кардинально меняет суть художественного высказывания писателя, подменяя сотериологическую картину мира эсхатологической концепцией, которая становится основой петербургского мифа и Петербургского текста русской литературы.

5. В результате кризиса, вызванного переоценкой проблемы странных превращений, Гоголь противопоставляет их демонической силе необходимость деятельного духовного роста личности, обозначаемого им как «чудное преображение». Основными ориентирами человека на этом «вертикальном» пути становятся подлинное искусство и искренняя вера как две формы бытия в Боге.

Апробация основных научных результатов и выводов проходила в рамках работы семинара «Проблема интерактивности в филологии и журналистике»

под руководством проф. В. В. Прозорова (2008–2013 гг.), на заседаниях кафедры общего литературоведения и журналистики Национального исследовательского Саратовского государственного университета им. Н. Г. Чернышевского, а также на научно-практических конференциях различного уровня: Всероссийская конференция молодых ученых «Филология и журналистика в XXI в.» (Саратов, 2009– 2011, 2013–2014 гг.), Литературные Хлестаковские чтения (Саратов, 2012 г.), Межвузовская научно-практическая конференция молодых исследователей «Литература в системе культуры» (Тверь, 2012 г.), XXXIII Зональная конференция литературоведов Поволжья (Саратов, 2012 г.), Научная конференция студентов, аспирантов и молодых ученых в рамках Международного молодежного научного форума «ЛОМОНОСОВ – 2013» (Москва, 2013 г.).

Основные аспекты диссертации отражены в следующих публикациях:

Статьи в изданиях, рекомендованных ВАК:

1. Волоконская, Т. А. Странности времени и пространства : на материале повести Н. В. Гоголя «Невский проспект» / Т. А. Волоконская // Изв. Сарат. ун-та. Нов. сер. Сер. Филология. Журналистика. – 2011. – Т. 11, вып.

2. Волоконская, Т. А. Мотив заколдованного места в малороссийских циклах Н. В. Гоголя : от описаний к поискам первопричины / Т. А. Волоконская // Изв. Сарат. ун-та. Нов. сер. Сер. Филология. Журналистика.

3. Волоконская, Т. А. Кузнец Вакула в повести Н. В. Гоголя «Ночь перед Рождеством» как образ «порогового человека» / Т. А. Волоконская // Изв. Сарат. ун-та. Нов. сер. Сер. Филология. Журналистика. – 2013. – Т.

13, вып. 4. – С. 26–28.

4. Волоконская, Т. А. Мотив пристального взгляда в петербургском цикле Н. В. Гоголя / Т. А. Волоконская // Изв. Сарат. ун-та. Нов. сер. Сер. Филология. Журналистика. – 2014. – Т. 14, вып. 1. – С. 57–61.

Публикации в других научных изданиях:

5. Волоконская, Т. А. Мотив странных превращений в повести Н. В. Гоголя «Невский проспект» / Т. А. Волоконская // Филологические этюды :

сб. науч. ст. молодых ученых. – Вып. 13. В 3 ч. Ч. 1–2. – Саратов : [б. и.], 2010. – С. 31–37.

6. Волоконская, Т. А. Сон и пробуждение как форма странных превращений в повести Н. В. Гоголя «Невский проспект» / Т. А. Волоконская // Филологические этюды : сб. науч. ст. молодых ученых. – Вып. 14. В кн. Ч. 1–2. – Саратов : [б. и.], 2011. – С. 36–41.

7. Волоконская, Т. А. Один день Невского проспекта. (О пространстве в повести Н. В. Гоголя) / Т. А. Волоконская // Филологические этюды : сб.

науч. ст. молодых ученых. – Вып. 15. В 2 кн. Ч. 1–2. – Саратов : [б. и.], 2012. – С. 36–41.

8. Волоконская, Т. А. Автор в «Невском проспекте» Н. В. Гоголя: метаморфозы образа / Т. А. Волоконская // Литература в системе культуры :

сб. материалов науч.-практ. конференции молодых исследователей / Е. Н. Строганова. – Тверь : Твер. гос. ун-т, 2012. – С. 116–121.

9. Волоконская, Т. А. Бегство носа и бегство автора. (К вопросу о соотношении сюжета и стилистики повести Н. В. Гоголя «Нос») [Электронный ресурс] / Т. А. Волоконская // XXXIII Зональная конференция литературоведов Поволжья : сб. науч. тр. и метод. материалов. – Саратов : [б.

http://www.sgu.ru/sites/default/files/textdocsfiles/2014/04/03/sbornik_xxxiii_ konf_litv.pdf.

Структура работы. Диссертационное исследование состоит из введения, трех глав, заключения и списка литературы, включающего 220 наименований. Во введении указываются тема диссертации, актуальность и новизна исследования, цели и задачи, очерчивается степень разработанности проблемы. Определяются предмет, объект и материал исследования, методология и основной круг источников. Обозначается теоретическая и практическая значимость работы, формулируются положения, выносимые на защиту. Даются сведения по апробации центральных выводов исследования и опубликованным по теме статьям, описывается структура диссертации. В первой главе выявляется семантический диапазон понятия «странное превращение» в художественном мире Гоголя на материале эпистолярного наследия писателя, а также его малороссийских циклов. Во второй главе исследуется роль мотива странных превращений в формировании и разрушении сборника «Арабески», а также в вычленении читательского цикла «Петербургские повести» из авторского цикла повестей 1842 г. В третьей главе рассматриваются формы реализации мотива странных превращений в повестях петербургского цикла, намечается движение художественной мысли Гоголя к «Выбранным местам из переписки с друзьями» и трилогии «Мертвые души». В заключении подводятся итоги диссертационного исследования, формулируется онтологическая и антропологическая концепция Гоголя в ее связи с мотивом странных превращений. Определяется возможная перспектива изучения указанного мотива в творчестве Гоголя, русской и мировой литературе.

Общий объем диссертации составляет 230 страниц.

Странные превращения в художественном мире Н. В. Гоголя:

§ 1.1. Объем понятия «странное превращение» в письмах Н. В. Гоголя Интерес к всевозможным исключительностям и странностям пробуждается в Гоголе очень рано: еще в 1824 г. он задумывается о причинах существования в мире необъяснимых явлений. «Непонятным для меня кажется ваше молчание, – пишет он родителям. – Или вы не получили письма моего; или другие посторонние обстоятельства удерживают вас» [Х, 4638]. Иными словами, есть два способа создать непонятное: либо случайный обрыв логической (хронологической или причинно-следственной) связи между событиями, либо вмешательство сторонних факторов.

Работая над созданием художественной картины мира, Гоголь все больше будет склоняться ко второму варианту, уже здесь оказавшемуся в финальной, то есть ударной позиции. При этом нейтральное понятие «сторонний фактор» в поэтике его текстов получит качественно иное значение, чаще всего называясь «потусторонней силой» и приобретая дополнительное, многообещающее и грозное, свойство сознательности и целенаправленности.

В итоге вторая методика остранения станет определяющей и подчинит себе первую: в предыстории любого внешне механического сбоя у Гоголя обязательно присутствует какое-то воздействие со стороны, влияние чужой воли. Предельное выражение эта закономерность получит в письме к В. А. Жуковскому (февраль 1839 г.): «Как странно, когда встретишь вдруг среди улицы слугу, которого мы знали в услужении близким и дорогим нашему сердцу, который теперь служит Гоголь Н. В. Полн. собр. соч.: в 14 т. / АН СССР; Ин-т рус. лит. (Пушкин. Дом); гл. ред. Н. Л. Мещеряков; ред.: В. В. Гиппиус (зам. гл. ред.) [и др.]. М.; Л.: Изд-во АН СССР, 1937–1952. Здесь и далее ссылки на гоголевские произведения в этом издании приводятся в тексте в квадратных скобках с указанием тома римскими и страницы арабскими цифрами.

другим. С первого разу вдруг подойдешь к нему с живостью, мысль о господах его не отрешилась еще от него в глазах наших. Даже спросишь как, что твои господа? И потом вдруг остановишься, вспомнивши, что теперь господа его чужие.

Вот настоящая мефистофелевская насмешка над человеком» [XI, 203].

Эта непременная связь непонятного со стоящей за ним посторонней силой приведет юного Гоголя к дословному сопоставлению: «Странно и непонятно, каким образом не доходили мои письма к вам, дражайшая маминька!» [X, 67] В дальнейшем все, что не поддается объяснению с точки зрения обыденной (или имеющей вид обыденной) логики, Гоголь будет отмечать словцом «странный» – как сигналом для самого себя: обратить особое внимание на этот фрагмент реальности. Например, в письме к матери от 21 сентября 1836 г.: «Этот образ лечения для вас, верно, покажется странным. Больные едят виноград и ничего больше кроме винограду» [XI, 65]. Такая пристрастность – уже не праздное любопытство, а зарождение излюбленного авторского приема: смотреть на историю как на анекдот, в основе которого всегда лежит что-то новое и неожиданное, какая-то смена существующего положения дел. При отсутствии «странных» впечатлений Гоголь в частной переписке признается в прямой невозможности написать чтолибо: «…я не знаю, что я напишу. Мне кажется, здесь нет ничего такого, что бы удивило вас»; «…не нахожу чего-либо нового, чтобы вам описать» [XI, 61, 129].

По отношению к «большой» литературе это примет вид абсолютной зависимости от путешествий: «…путешествие и перемены мест мне так же необходимы, как насущный хлеб. Голова моя так странно устроена, что иногда мне вдруг нужно менять одно впечатление другим» [XII, 145–146]. Соответственно, писательский дар окажется результатом творческого осмысления визуальных образов.

Художественное зрение Гоголя чем-то напоминает систему различно выпуклых и вогнутых линз, находящихся в безостановочном движении, то и дело пересекающихся или частично совпадающих друг с другом. В реальности, какой он ее изображает, его больше всего интересуют стыки, смычки, нахлесты элементов, благодаря которым одно явление внезапно обращается в другое, перенимает некоторые его свойства или хотя бы внешний вид. Интересно при этом не просто превращение, но превращение, дающее непредвиденный результат, – странное превращение. Собственное существование и тем более творческий процесс на протяжении всей жизни представляются Гоголю как цепочка масштабных метаморфоз: «…я совсем переменился. Я теперь можно сказать совсем не свой» (26 мая 1825 г.); «Сколько любопытных новостей, сколько перемен во мне вы увидите»

(16 ноября 1826 г.); «Сочинений моих вы не узнаете. Новый переворот настигнул их. Род их теперь совершенно особенный» (23 ноября 1826 г.); «…случилось внутри меня что-то особенное, которое произвело значительный переворот в деле творчества моего» (8 июля 1847 г.) [X, 56, 78, 79; XIII, 337]. Такое превращение неминуемо отчуждает того, кто его переживает, от прошлого – вплоть до полной неузнаваемости настоящего («сочинений моих вы не узнаете») и нереальности этого самого прошлого: «Я родился здесь [в Риме]. – Россия, Петербург, снега, подлецы, департамент, кафедра, театр – все это мне снилось» [XI, 111]. То же и в художественных текстах: по мнению Андрея Белого, все произведения Гоголя – его же автобиография, «писанная в лицах; но автобиография эта – биография отщепенцев, вырывающихся из класса, в котором они рождены»39. Странные превращения для такого автора и таких персонажей – ступени развития индивидуальности, а в области литературы – развития собственного оригинального стиля, то есть повод гордиться собой.

Важно то, что изначально Гоголь, увлеченный феноменом странных превращений, дает ему однозначно положительную оценку. В отсутствие динамики существование утрачивает свой смысл: если вокруг «совсем почти нет ничего нового», человек оказывается «в другом мире, старом и забытом» [Х, 62], отставшем от всеобщей стремительной метаморфозы. Превращение как развитие становится синонимом жизни, статика подразумевает забвение и оказывается аналогом смерти40. В этот период жизни Гоголь буквально хвастается своими трансформациями:

Белый А. Мастерство Гоголя. С. 46.

В этом смысле гоголевское мировоззрение отражает характерное для романтической поэтики восприятие действительности как состояния «драматического творческого процесса "органической метаморфозы" – процесса саморазвития и восхождения от примитивных форм к высшим, к культуре и искусству» (Рымарь Н. Т. Поэтика романтизма // Поэтика: слов. актуал. терминов и понятий. С. 220).

в них «странность и прелесть еще доселе… невиданного» [Х, 150], а значит, только они и идут в счет опыта.

В итоге любая бытовая подробность в изображении Гоголя становится странным превращением, так что в письме к Жуковскому он прямо восклицает:

«О, какой непостижимо изумительный смысл имели все случаи и обстоятельства моей жизни!» [XI, 49] Его не оставляет устойчивое ощущение, что сверхъестественные силы наблюдают за ним и постоянно готовы вмешаться в его жизнь на самом что ни на есть микроуровне: пропавшие письма, задержки в путешествиях, карьерные неудачи – все это происходит по наущению или попущению невидимой, но могущественной воли. То «предопределение никогда не давало сбыться»

его скромному желанию «прожить весело в кругу всех близких моему сердцу», то «судьба никаким образом не захотела свесть» его на дачу, «в низменный домик на каком-нибудь из островов» [Х, 89, 179]. В письме к Н. Я. Прокоповичу он жалуется: «Не могу решительно постичь, что сделалось и что могло сделаться с моей рукописью. Боже, какая странная, непостижимая судьба!» [XII, 48] Гоголь твердо уверен, что «есть кто-то, который препятствует нам, и как только оттолкнешь его, слышишь тот же час, что есть кто-то другой, который помогает нам», поэтому в любом серьезном начинании он решает «не руководствоваться собственной воле» и «не идти упрямо наперекор всему», а ждать «указаний божиих, которые… проявятся в попутном ходе всех обстоятельств» [XII, 317; XIII, 148].

Местами это кажется сознательным лукавством, призванным отвести собеседнику глаза, скрыть собственные недостатки и промахи. «Странная судьба книги "Путешествие в Иерус" Норова, которая никак не может до меня доехать, показывает мне, что в этот еще не судьба ехать и мне в Иерусалим» [XIII, 40], – пишет Гоголь Н. М. Языкову, одновременно снимая с себя вину за провозглашенное и неосуществленное намерение и подчеркивая важность своей судьбы для мира: потусторонние силы сражаются за нее, являя ясные знамения! В сложных отношениях с матерью и М. П. Погодиным, в мучительном движении рукописей через руки цензоров и типографских наборщиков виден ему «какой-то необъяснимый ков» [XIII, 202], с помощью которого он искусно манипулирует собеседниками, побуждая их благоговейно верить самым сумасбродным его выходкам. Нас, впрочем, интересует не характер отношений Гоголя с родными и друзьями, а тот факт, что каждый раз он предпочитает одно и то же объяснение для всех эпизодов своей судьбы: все что ни есть как странное превращение.

«То, что принято называть гоголевскими кризисами и переломами, – полагает М. Я. Вайскопф, – это технические условия духовного становления, поданные в ореоле таинственных случайностей, которые услужливо подбирала для него судьба, вдохновлявшаяся его же собственной поэтикой. Для магического сознания кризисы и перерождения необходимы, и, на худой конец, оно их изобретательно подыскивает»41. Привычка выделять во всем исключительно странное закономерно приводит к тому, что ничего кроме странного и не остается: «Было, помните, мы гонялись за натурою, то есть движущеюся, а теперь она сама лезет в глаза» [XI, 202].

Однако с самого начала мотив странных превращений в письмах Гоголя приобретает и тревожный оттенок42. Состояние «совсем не свой» подразумевает повышенную хаотичность, даже судорожность действий: «…бегаю с места на место, не могу ничем утешиться, ничем заняться; считаю каждую минуту, каждое мгновение» [Х, 56]. Спустя десять лет, в 1835 году, Гоголь обнаружит подобную метаморфозу в характере матери, и этот факт серьезно его опечалит: «Я должен с горестью заметить вам, маминька, что вы, чем далее, теряете ясность и спокойствие души. Вас тревожат всякие мелочи, вы ищете непременно предчувствий, предзнаменований, вы начинаете верить самым пустым приметам» [Х, 376]. Такая дробность словно разбивает цельное действие на отдельные «кадры», причем в каждом из них меняется направление движения, и результирующая нервных и бессмысленных скачков оказывается равной нулю. Важность «кадра» ограничена секундой, которую он занимает во времени, и в следующий же момент будет анВайскопф М. Я. Сюжет Гоголя: Морфология. Идеология. Контекст. С. 613.

Характерно, что в работах В. В. Прозорова понятия «странный» и «тревожный» в определении художественной «тайны Гоголя» часто появляются в паре, становясь взаимодополняющими контекстными синонимами. См.: Прозоров В. В. До востребования…: Избранные статьи о литературе и журналистике. Саратов: Изд-во Сарат. ун-та, 2010. С. 48, 52.

нулирована. Но пока на мельчайшую частицу действия направлено внимание наблюдателя, ее значение громадно – в противовес бессмыслице целого, сложенного из этих хаотичных молекул. В представлении Гоголя, таким образом, течение времени отменяет любые перемещения в пространстве, а интерес к фрагменту пространства, наоборот, снижает его зависимость от срока существования, стремящегося к минимуму: «…все погрязло в бездельных, ничтожных трудах, в которых бесплодно издерживается жизнь их»; «Ум в странном бездействии. Мысли так растеряны, что никак не могут собраться в одно целое, и не один я, все, кажется, дремлет» [X, 139, 259]43. Это грандиозное странное превращение чрезвычайно компактно умещается в пределы личности одного человека – одновременно плацдарма для метаморфозы и ее перводвигателя. «Люди его [Гоголя] занимают как странные минералы, редкие ископаемые, музейные экспонаты какой-нибудь флоры иль фауны, служащие обнаружению тайн, законов и капризов природы», – решает Абрам Терц44.

Склонность к странным превращениям вообще коренится в природе человека, в его способности к воображению как мысленному переселению души. В письме к Г. И. Высоцкому Гоголь замечает: «…мысленно перескакиваю в Петербург: сижу с тобою в комнате, брожу с тобою по булеварам, любуюсь Невою, морем. Короче я делаюсь ты впадаю в странное забытие»; спустя пять лет признается А. С. Данилевскому: «Я сам бы желал на время принять твой образ с твоими страстишками и взглянуть на других таким же взором. Право, должно быть, что-то не в шутку чрезвычайное засело Кавказской области в город Пятигорск» [Х, 85, 216–217]. Здесь неожиданная и очень весомая проговорка: Гоголя интересует уже не столько образ мысли Данилевского, сколько процесс вторжения чего-то потустороннего в нормальное человеческое пространство, смешение реального и фантастического, а вернее – реальности и выдумки. Эта телепатия приводит к неожиданным результатам: «Я с таким любопытством читал ваш Ср.: «…движение понимается Гоголем в зеноновском смысле – как сумма положений, каждое из которых, взятое в отдельности, есть покой» (Вайскопф М. Поэтика петербургских повестей Гоголя … С.

76).

Терц А. В тени Гоголя. С. 60.

[В. Н. Репниной] сон, что мне казалось, будто бы я сам спал в это время, или лучше сказать – я не могу ясно отличить его от действительности, и мне кажется, что я действительно пил аликанто» [XI, 193]. Чрезвычайное внимание к ирреальному не столько повышает его значимость, сколько опасно обесценивает реальность, утратившую способность отличаться от сна и грезы.

Гоголевское мировосприятие настолько точно настроено на поиск странных превращений, что в погоне за ними он забывает о масштабах изображаемых явлений. Динамичная деталь становится фигурой, выдающейся на неподвижном фоне вне зависимости от того, какова ее истинная значимость. Там, где дело касается неожиданных изменений, речь Гоголя пестрит преувеличениями и несообразностями. Некоторые шутки кажутся даже чрезмерными, и его манера то ли хвастаться метаморфозами, то ли жаловаться на их назойливость вызывает неприятное ощущение. «Я получил оба письма твои почти в одно время и изумился страшным переворотам в нашей стороне, – торжественно и почти зловеще начинает он письмо к Данилевскому (1833 г.), и после такого тона перечисление переворотов звучит едва ли не цинично: – Кто бы мог подумать, чтобы Соф.

В. и М. Ал. выйдут в одно время замуж, что мыши съедят живописный потолок Юрьева и что Голтвянские балки узрят на берегах своих черниговского форшмейстера?» [X, 259] За иронией и бахвальством, впрочем, скрывается та же тенденция, которая наполняет и повести «Вечеров на хуторе близ Диканьки», только что вышедшие в свет, – тенденция посмеяться над тем, что пугает. В том же 1833 г. в письме к М. А. Максимовичу, отношения с которым не предполагали дружеской развязности тона, Гоголь куда более искренно (и испуганно) говорит о своих переменах: «Если б вы знали, какие со мною происходили страшные перевороты, как сильно растерзано все внутри меня» [X, 284].

Рассуждения Ю. М. Лотмана о соотношении смешного и страшного у Гоголя А. И. Иваницкий суммирует следующим образом: «Ю. Лотман показывает, что Гоголь впитал самоощущение русского смехового мира, который, в отличие от западноевропейского, страшен самому себе»45. Но и страх, и смех вынуждают свидетеля метаморфозы невольно представлять ее значительней, чем она, может быть, есть на самом деле.

В итоге то или иное событие получает статус «страшного переворота» только потому, что так его воспринимает наблюдатель. Можно утверждать, что странное превращение всегда имеет «психическую» природу, так как происходит в сознании (и с сознанием) конкретного человека, будь то сам Гоголь, кто-то из его знакомых или персонажей. Ограничение индивидуального кругозора (в том числе этического) оказывается равноценно уничтожению части реальности, которая воспринимается как странная или вовсе не воспринимается именно в силу расхождений с тем, что считает нормой обладатель данного кругозора. «Многие люди смело произносят: "Этого нет", потому только, что они этого не видят», – признается Гоголь А. О. Смирновой [XII, 305].

В связи с этим превращение всякий раз обнаруживает свою зыбкую природу, частично скрытую от взгляда (внешнего и внутреннего). В текстах гоголевских писем это выражается систематическим употреблением слова «казаться»

(«непонятным… кажется ваше молчание» – в первом из процитированных нами писем) или «чудиться» там, где речь заходит о метаморфозах: «…как, дискать, тебя сделать профессором словесности в Киеве, когда ты недавно сделан ординарным ботаником. Такой перелом чрезвычайно кажется странен»; «Право странно: кажется, не живешь, а только забываешься или стараешься забыться»;

«Вижу знакомые, родные лица; но они, мне кажется, не здесь родились, а где-то их в другом месте, кажется, видел; и много глупостей, непонятных мне самому, чудится в моей ошеломленной голове»; «честный человек может поступить так, что со стороны и даже не вдалеке стоящему человеку покажется загадкой его дело» [X, 296–297; XI, 217; XII, 32, 389]. Взаимодействие с реальностью подменяется блужданием среди мороков собственного сознания, не доверяющего ни одному получаемому извне сигналу. Так сам Гоголь вынужден оценивать своих знакомых, отношения с которыми зашли в тупик: «Каждый из них на месте меня соИваницкий А. И. Гоголь. Морфология земли и власти. С. 174.

ставил себе свой собственный идеал, им же сочиненный образ и характер, и сражался с собственным своим сочинением в полной уверенности, что сражается со мною» [XII, 436–437]. Так же точно превращена, по его мнению, в хаос и вся Россия: «Я заметил, что почти у всякого образовывалась в голове своя собственная Россия, и оттого бесконечные споры» («Авторская исповедь») [VIII, 451], возникающие потому, что каждый стремится навязать «свою» Россию другим, настоять на ее превосходстве.

Воображение порождает мечту, и она становится стимулом метаморфозы.

«Человек странен касательно внутреннего своего пожелания, – пишет Гоголь матери. – Он завидел что-то вдали, и мечта о нем ни на минуту не оставляет его.

Она смущает покой его и заставляет употреблять все силы для доставки существенного» [Х, 93]. Чем сильней мечта, тем она несбыточней, потому что представляет собой попытку насильственного осуществления будущего в настоящем – уничтожения времени. Воображение само создает препятствия, мешающие ему воплотиться в действительность, но эти преграды еще больше заставляют человека сосредоточиться на своей мечте – и странное превращение начинает черпать силы в себе самом: «…спешу соединиться с тобою [Высоцким], хотя ты меня ужаснул чудовищами великих препятствий. Но они бессильны; или – странное свойство человека! – чем более трудностей, чем более преград, тем более он летит туда» [Х, 97]. Преграды живые, у них есть своя воля, они – «чудовища» (потусторонняя сила). Так складывается внутренний сюжет гоголевского творчества:

путешествие за мечтой, охраняемой чудовищами, которых она сама же и породила, являясь желанием человека быть не тем, что он есть сейчас. В каком-то смысле «чудовища препятствий» выполняют охранительную функцию, предостерегая человека от безрассудной мечты, приводящей его к полной потере себя. Невнимание к этому их значению, ощущение необходимости преодолеть любую преграду вело Гоголя как персонажа собственного сюжета на путь стремительных метаморфоз.

Потакание и добровольное следование странным превращениям составляет величайшую слабость человека, причиной которой является его неспособность терпеливо проживать отмеренную ему жизнь, склонность к мгновенному отчаянию при малейшей неудаче. «Не мудрено, когда прошлый год со мною произошло такое странное, безрассудное явление, – оправдывается двадцатилетний Гоголь перед матерью, – я был утопающий, хватившийся за первую попавшуюся ему ветку» [Х, 167]. Злая шутка судьбы состоит в том, что «первая попавшаяся» ветка всегда появляется с целью навредить душе, потому что странное в первую очередь влияет не на мысли, а на чувства: «Я думал, что природа Италии – странная Природа Швейцарии сумрачная величавая, вдыхающая беспредельные мысли; что природа Италии действует на чувство, а Швейцария — на мысль и прочие пустяки» [XI, 105]. Повзрослевший Гоголь с ужасом поймет, что там, где мысль приравнивается к «пустякам», а восприятие действительности всецело основывается на неверных, обманчивых чувствах, за ними тут же обнаруживается недоброе присутствие: «Какое странное ребячество в мыслях и какое неразумие даже в словах и в выраженьях? Разве вы не чувствуете, что нечистый дух хочет вас вновь втянуть в эти прожекты» [XIII, 200]. Попытка переломить естественный ход вещей делает человека сообщником дьявола; думая, что дерзко навязывает естеству свои желания, он на деле становится послушным исполнителем чужой, сверхъестественной воли.

В письмах Гоголь много размышляет о том, почему так легко совершается в душе поворот на неправильный путь, умножающий зло. Выясняется, что человек полностью открыт трансформациям, потому что тело его подчинено демону динамики, превращающему любое целое в хаос противоречивых фрагментов. «Часто я думаю о себе, – восклицает юноша-Гоголь, – зачем бог, создав сердце, может, единственное, по крайней мере редкое в мире, чистую, пламенеющую жаркою любовью ко всему высокому и прекрасному душу, зачем он дал всему этому такую грубую оболочку, зачем он одел все это в такую страшную смесь противоречий, упрямства, дерзкой самонадеянности и самого униженного смирения» [Х, 151–152]. Спустя много лет он вновь обращается к этим мыслям – и находит пресловутую причину внутреннего разлада: «Все это ваше волнение и мысленная борьба есть больше ничего, как дело общего нашего приятеля, всем известного, именно – чорта» [XII, 300]. Итак, в причинах странного превращения мира, отклонившегося от божественной нормы, виновен сам дьявол. «Божественное в концепции Гоголя – это естественное, это мир, развивающийся закономерно, – пишет Ю. В. Манн. – Наоборот, демоническое – это сверхъестественное, мир, выходящий из колеи. Гоголь – особенно явственно к середине 30-х годов – воспринимает демоническое не как зло вообще, но как алогизм, как "беспорядок природы"»46. Г. А. Гуковский также считает, что за гоголевской фантастикой стоит «не отклонение от нормы разума в сознании поэта, а, наоборот, демонстрация того, что от нормы разума отклонилась сама общественная действительность»47. На том, что это именно отклонение, Гоголь настаивает твердо: «Что значат эти странные власти, образовавшиеся мимо законных – посторонние, побочные влияния? Что значат все незаконные эти законы, которые видимо, в виду всех, чертит исходящая снизу нечистая сила – и мир это видит весь и, как очарованный, не смеет шевельнуться?» («Светлое воскресенье» из «Выбранных мест из переписки с друзьями») [VIII, 415] Мы уже говорили, что странные превращения непременно касаются категорий пространства и времени – в том виде, в котором их воспринимает человек.

Изменчивость становится доминантой современной Гоголю эпохи. «Все более или менее согласились называть нынешнее время переходным. Все, более чем когда-либо прежде, ныне чувствуют, что мир в дороге, а не у пристани, не на ночлеге, не на временной станции или отдыхе», – замечает он в «Авторской исповеди»

[VIII, 455]. Состояние движения, бесконечной динамики, в юности представлявшееся ему как прогресс и радость бытия, теперь оказывается причиной ожесточенных и бесполезных конфликтов: «…никогда, как в нынешнее время, еще не страдало такое множество от недоразумений. Это всеобщее переходное состояние, которому подвержено теперь все, что ни стоит впереди, что ни есть цвет современного человечества, усиливает еще более эти недоразумения» [XIII, 318].

Признание времени переходным отменяет его значимость ради большей конценМанн Ю. В. Поэтика Гоголя. С. 79.

Гуковский Г. А. Реализм Гоголя. М.: Гослитиздат, 1959. С. 320.

трации на приближении желанного будущего. Поэтому метаморфоза всегда случается внезапно: предуготовлявшие ее мелкие подвижки долго остаются незаметными, и мгновенный переход их количества в качество производит ошеломляющий эффект. «Натурально, этого не может случиться, – успокаивает Гоголь свою мать, опасающуюся предательства со стороны наемного работника, однако тут же восклицает: – Но кто знает людей? Как многие из них долго могут носить личину и казаться совершенно не тем, чем они есть на самом деле» [X, 303–304]. Это вновь дьявол, оставаясь невидимым, «маленькими и неприметными слабостями открывает себе дорогу в нашу душу» [XII, 316], и чем успешнее он сможет «остранить» моменты времени относительно друг друга, тем легче ему затеряться в их пестром сплетении, потому что «над вечностью он не властен. Он властен лишь над тем в душе человека, что привязано к этой минуте, цепляется за нее, за ее видимые преимущества, за ее материальность»48.

Точно так же происходит странное превращение пространства: различные его фрагменты смещаются и перемешиваются, складываясь в новом, неустойчивом, «лоскутном» порядке, а точнее – беспорядке. «Там, где появляется черт, – отмечает В. Н. Турбин, – что-то рвется, разрывается на куски»49. Хаос обнаруживается как среди неодушевленных вещей («На свете большею частию бывает так, что одна вещь находится в одном углу, а другая, которой бы следовало быть возле нее, в другом» [XI, 81]), так и среди людей («Верно только то, что еще никогда не бывало в России такого необыкновенного разнообразия и несходства во мнениях и верованиях всех людей, никогда еще различие образований и воспитанья не оттолкнуло так друг от друга всех и не произвело такого разлада во всем» – «Нужно проездиться по России» из «Выбранных мест…» [VIII, 303]). Даже единая на первый взгляд человеческая личность может представлять собой результат такого соединения разнородных частей, и в этом случае ее существование тщетно. «Она, при доброте и уме, пустовата, – рассказывает Гоголь Смирновой о графине Ростопчиной. – Это вовсе не книга, написанная о каком-нибудь одном и притом Золотусский И. П. Взгляд с высоты // Золотусский И. П. Поэзия прозы: статьи о Гоголе. М.: Советский писатель, 1987. С. 88–89.

Турбин В. Н. Герои Гоголя: книга для учащихся. М.: Просвещение, 1983. С. 34.

дельном предмете, а сшитые лоскутки всего: tutti frutti» [XIII, 35]. Опасность такой метаморфозы – в том, что само превращенное сознание ее не постигает, а отсутствие авторитетного наблюдателя делает всю историю изменения недостоверной: его невозможно ни точно зафиксировать, ни тем более остановить. Наступают угрожающая беспомощность и полная остановка слова и мысли, не способных дать объяснение странному (кажущемуся странным) явлению: «Мои затруднительные обстоятельства и странные положения до того обременили меня и измучили, что я совершенно выбился из сил и ничего, ни строки, ни слова, ни мысли не могло взойти в мою голову»; «Здоровье мое в странном положении, иногда я просто не в силах даже подумать о чем-либо»; «Письмо маминьки и просьба повергли меня в такое странное состояние, что вот уже скоро третий месяц, как я всякий день принимаюсь за перо писать ей и всякий раз не имею сил – бросаю перо и расстраиваюсь во всем» [XI, 288; XII, 48, 153]. Постоянная неуверенность в себе и окружающем мире порождает боязнь, еще более раздувающую мнимых «чудовищ препятствий» и усложняющую хаос. «Всякий точно боится слово сказать, у всех недосказанности, какие-то странные смягченья и наконец такого рода противуположности и противуречия, что я чуть не потерял совершенно голову», – жалуется Гоголь П. А. Плетневу [XII, 354]. Реальность оборачивается слепящим туманом, двигаться в котором возможно только ощупью.

Потеря каких бы то ни было внешних и внутренних ориентиров ведет не просто к колебаниям нормы, но к абсолютной ее отмене как таковой. Каждый считает странным то, что непонятно именно ему, но разделить свою точку зрения с ближним уже не может. «Вы очень мало знаете приличия, маминька, или, лучше сказать, вы, может быть, и знаете приличия, но не знаете моих отношений в свете, – сам себя перебивает и поправляет Гоголь, путается в мыслях и невольно срывается на свой излюбленный возглас: – Странно!» [Х, 222] Вместо неколебимого эстетического идеала всем в мире управляет что-то вроде «оптического обмана, который опрокидывает пред нами вверх ногами настоящий смысл» [XII, 289].

Сопротивляться этой морочащей силе трудно, потому что даже тот, кто осознал губительность метаморфоз и пытается вырваться из-под их власти, все-таки оказывается странен – хотя бы с точки зрения окружающих, и ему нечего им противопоставить. «Странное дело, – переживает в Гоголе художник и мыслитель, – хоть и знаешь, что труд твой не для какого-нибудь переходного современной минуты, а все-таки современное неустройство отнимает нужное для него спокойствие» [XIV, 174]. Прямой и стремительный выход из такого пространства равносилен выходу из жизни вообще. Вставшего на путь духовного совершенствования преследуют слухи и невольная или сознательная клевета, вызывающая у него нравственное оцепенение, которое в письмах Гоголя получает устойчивое сравнение с летаргией, ставшей настоящей фобией писателя: «Иногда положение может быть так странно, что он похож на одержимого летаргическим сном, который видит и слышит, что его все, даже самые врачи, признали мертвым и готовятся его живого зарывать в землю» [XII, 387]. То, что странный мир не в силах присвоить себе, он в буквальном смысле слова выталкивает в смерть – как последнюю и необратимую метаморфозу личности.

Сверхъестественная и могущественная воля дьявола будто бы парализует людей прихотливыми зигзагами своей аномальной логики, но есть и более существенный фактор, затрудняющий противостояние злу. Ощущение того, что сам Бог позволил демону вмешиваться в дела человеческие, беспрестанно смущает Гоголя: «Какая-то нечистая сила ослепила глаза людям, и бог попустил это ослепление» [XIV, 89]. Страшная догадка заставит его искать скрытую причину в испытании человека метаморфозами и надеяться на искупление «беспорядочной»

природы через духовное преображение: «…несчастия суть великие знаки божией любви. Они ниспосылаются для перелома жизни в человеке, который без них был бы невозможен; ибо природа наша жестка и ей трудно без великого душевного умягченья преобразоваться и принять форму лучшую» [XII, 400–401]. В душе Гоголя долго теплится надежда: если проникнуть в суть странных превращений, познать их глубинный смысл и цель, вредоносное действие метаморфозы будет отменено – и тогда всю ее колоссальную мощь можно будет использовать во благо человека и человечества. «Все события, особенно неожиданные и чрезвычайные, суть божьи слова к нам, – не в первый (и не в последний) раз убеждает он Погодина. – Их нужно вопрошать до тех пор, пока не допросишься: что они значат, чего ими требуется от нас? Без этого никогда не сделаемся мы лучшими и совершеннее» [XII, 229–230].

Начиная с 1840-х годов, гоголевские письма представляют собой глубокие и тщательные размышления о путях духовного очищения человека как способе освобождения от нечистой силы. По своей структуре это восхождение по вертикальной лестнице совершенствования к божественному идеалу совпадает с принципом осуществления странных превращений, точно так же представляя собой качественное преобразование множества мелких и зачастую незаметных изменений: «Чудеса, повидимому беспричинные, случались… с теми людьми, у которых сила веры перелетела чрез все границы и через все их невеликие способности. одно мановение сверху – и тысячи колес уже толкнули одно другое, и пришел в движение весь безгранично сложный механизм, а нам видно одно мановение» [XII, 234]. Но существенное отличие нравственного преображения от гибельной метаморфозы состоит в том, что «бог никуда не входит незаконно; всюду несет он с собой гармонию», которая доступна пониманию просветленного человека, совершающего трудный подвиг построения своей души: «Я слышу часто чудные минуты, чудной жизнью живу, внутренней огромной, заключенной во мне самом, и никакого блага и здоровья не взял бы. – Вся жизнь моя отныне – один благодарный гимн» [XII, 234; XI, 339]. Послушное следование божественному закону – сознательный выбор человека, обладающего ясным умом и способностью восхищаться соразмерной красотой бытия, тогда как жизнь под властью странных превращений заключена в формы марионеточного театра, в котором дьявол творит свою волю насильственно и беспощадно50.

Необходимость отделить друг от друга странные превращения и преображение в Боге выражается в намеренном выборе слов, описывающих меняющееся состояние человеческой души. Андрей Белый рассуждает о понятии «чудный» как Об одержимости гоголевских персонажей автоматизмом существования, передающимся так же легко, как инфекция, см.: Kopper J. The Thing-in-Itself in Gogol’s Aesthetics: A Reading of the Dikanka Stories // Essays on Gogol: Logos and the Russian World / ed. by S. Fusso, P. Meyer. Evanston; Illinois:

Northwestern University Press, 1992. P. 40.

«излюбленном эпитете» художественных текстов Гоголя, употребляемом в двух различных значениях – как «дивный» и как «дикий, странный». Он отмечает, что «странный и чудный эквиваленты друг другу; где больше встречаешь эпитет странный, там менее част эпитет чудный; у Гоголя эпитет странный всегда с каким-то подчерком»51. В итоге, заключает Белый, слово «чудный» закрепляется за первым значением и преобладает в текстах с более или менее сохраняющейся гармонией художественного мира («Вечера на хуторе близ Диканьки»), а номинацией второго значения выступает слово «странный» (близкое к «страшный»), которое сигнализирует о распадении порядка и отказе от нормы (в «бытовых повестях», к которым Белый относит и повести петербургского цикла). Такое же контрастное распределение прежних синонимов наблюдается и в поздних письмах Гоголя. «Внутренняя», то есть нравственная жизнь получает регулярное обозначение «чудная» («чудной жизнью живу») и тем самым сознательно противостоит «странным» превращениям. Правильный путь человека – всегда от «странного» к «чудному»: «Буду веселее, лучше, нежели был у вас в прошлом году, не так бестолков, не так странен, не так глуп благодаря провиденью, ниспославшему мне чудную силу и твердость» [XII, 37, 38].

Препоручив себя Богу, люди обретают крепость духа, необходимую для сопротивления хаосу. Раздробляющее действие времени преодолевается в пользу вечности, и в единой секунде своего существования человек способен пережить все периоды вселенского бытия: «…бог тебе скажет сам все, что тебе нужно. Он водрузит в твою душу ту чудную эпоху жизни, когда и разум старости, и свежесть юности, и сила мужества, и младенчество младенца соединяются вместе, и все возрасты жизни вкушает в себе разом человек» [XII, 206]. Прояснится туман недосказанностей, уладятся все мучительные противоречия, и во всем будет обретен высший смысл, потому что «бог вразумит и в неполноте почувствовать дело в полноте...» [XII, 502] История каждого явления вновь станет достоверной, и знание ее избавит человечество от бессознательных инстинктов и вернет ему утраченную ясность и логичность мысли, нашедшей для себя высокий ориентир.

См.: Белый А. Мастерство Гоголя. С. 206.

«Странное» превращение и «чудное» преображение остаются похожи тем, что оба они происходят как с целым пространством, так и с душой отдельного человека, представляющего собой неотъемлемую часть этого пространства. Таким образом, вслед за внутренним подвигом личного приобщения к Богу Гоголь выделяет необходимость миссионерской деятельности, направленной на восстановление исконного облика мира. Последовательность от индивидуального к общему обусловлена тем, что слишком поспешное воздействие на реальность всегда оказывается насильственным и потому только способствует торжеству дьявола, усугубляя окружающий хаос: «Крутые обстоятельства заставили меня прежде времени выдать некоторые сочинения и в каком ярком виде я показал всем и свое невежество и неряшество и своими же словами опозорил то, что хотел возвысить» [XII, 384]. «Для того, чтобы обратить кого, нужно прежде самому обратиться», – полагает Гоголь, потому что вследствие всеобщего неразумия всегда случается так, что «всякое слово его будет принято в другом смысле, и что в нем состоянье переходное, то будет принято другими за нормальное. Вот почему всякому человеку, одаренному талантом необыкновенным, следует прежде состроиться сколько-нибудь самому» [XII, 463; XIII, 383]. И прежде всего это «состроение» заключается в отказе от горделивой уверенности в своей правоте.

Сложнейшая задача, которую ставит перед собой и другими Гоголь, – научиться охватывать взглядом целое явление, учитывать все его стороны и тем постоянно расширять свой кругозор. «Я знаю, что у тебя, за тысячью разных хлопот и забот, дергающих тебя со всех сторон, нет времени переворачивать на все стороны всякое событие и оглядывать его со всех углов, – увещевает он Погодина. – Но нужно это делать непременно, хотя в те немногие минуты, когда душа слышит досуг и способна хотя несколько часов прожить жизнью, углубленною в себя. Иначе ум наш невольно привыкает к односторонности, схватывает только то, что поворотилось к нему, и потому беспрестанно ошибается» [XII, 230]. То же стремление, мыслит Гоголь, должно лечь в основу литературы в области наивысшего ее жанра – исторического сочинения, сохраняющего связи человечества с идеалами его предков. Литература должна ориентироваться на всеобъемлющую полноту истории, в которой «просторно открывается весь кругозор тогдашних действий и видятся все люди, и на первом и на втором плане, и действующие и молчащие», тогда как в сочинениях писателей, сетует Гоголь, «кругозор предо мно тесен, я вижу только те лица, которые выбрал сочинитель для доказанья любимой своей мысли. Полнота жизни от меня уходит» [XIV, 79]. Таким образом, духовный подвижник непременно оказывается в положении путешественника, который свежим взглядом, свободным от узости предубеждений, смотрит на открывающуюся перед ним действительность: «Я нахожусь точно в положении иностранца, приехавшего осматривать новую, никогда дотоле невиданную землю: его все дивит, все изумляет и на всяком шагу попадается какаянибудь неожиданность» [XIV, 89]. Только так можно увидеть весь пагубный масштаб происходящих с миром метаморфоз и при этом удержаться вне демонической власти, захватившей его.

В последние годы жизни Гоголь неоднократно упоминает в своих письмах, что дело его как писателя – дело упорной и ответственной борьбы со странными превращениями: «…в книге моей ["Выбранные места…"], как видишь, есть нападенье на всех и на все, что переходит в крайность»; «Я хотел ею только остановить несколько пылких голов, готовых закружиться и потеряться в этом омуте и беспорядке, в каком вдруг очутились все вещи мира» [XIII, 324, 436–437].

В. Ш. Кривонос говорит следующее о схожей ситуации в повести «Портрет»:

«Принимая мироустроительные полномочия, художник, сознающий себя творцом, стремится не столько к самосакрализации, сколько к распространению сакральности в окружающем мире»52. Пережив на собственном примере все «страшные перевороты», которым была подвержена действительность, пройдя через непонимание приятелей и читателей, Гоголь уверенно и лаконично сообщает Жуковскому о великой миссии, которая, по его мнению, стоит перед всяким истинным художником: «Искусство есть водворенье в душу стройности и порядка, а не смущенья и расстройства» [XIV, 37]. Это прямой вызов духу споров и беспорядка, превращающему гармоничный Божий мир в чудовищный ералаш Кривонос В. Ш. Повести Гоголя: пространство смысла. С. 362.

капризов и мнений, той самой нечистой силе, которая беспрестанно обретается рядом с человечеством в минуты его уныния и слабости.

В качестве итогов можно выделить следующее. Интерес к удивительному сопровождает Гоголя в течение всей жизни, что закономерно находит отражение в его переписке. За каждым непонятным явлением он подозревает присутствие посторонней (и непостижимо могущественной, а значит – потусторонней) силы, что определяет выбор основного эпитета для обозначения неожиданного – «странный». Вторжение странного в размеренный распорядок жизни воспринимается как масштабная метаморфоза пространства и его обитателей. Странное превращение также затрагивает категорию времени, так как полностью отчуждает человека от его прошлого, но изначально Гоголь не воспринимает это как угрозу для души: в постоянной динамике он видит смысл и радость жизни. Любая бытовая подробность подается им как следствие вмешательства в его жизнь сверхъестественных сил, что позволяет ему одновременно сгладить впечатление о собственных промахах и поднять свою значимость в глазах адресатов. Однако параллельно с этим появляется сомнение в безопасности метаморфоз, приводящих к насильственной фрагментации и обессмысливанию действительности.

Склонность человека к странным превращениям кроется в силе его воображения; в сущности, мир переживает трансформацию именно в сознании наблюдателя, чьи субъективные представления о норме лишают это изменение и его оценку достоверности. Там, где речь идет о метаморфозах реальности, Гоголь регулярно употребляет слова «казаться» и «чудиться», и тем самым странное превращение становится результатом столкновения индивидуальной мечты с мнимой действительностью, на деле представляющей собой противоречивое смешение чужих грез. Неразумная погоня за собственной мечтой делает человека невольным пособником дьявола, который пользуется всеобщим переходным состоянием, чтобы превратить установленный Богом порядок в хаос, где больше нет никаких нравственных ориентиров.

Сопротивление злу мыслится Гоголем как возвращение к исконному идеалу, которое должно стать сознательным подвигом нравственного совершенствования, потому что только в этом случае человек становится достойным божественного заступничества. Духовное преображение получает обозначение «чудное», которое становится этическим антонимом понятию «странное» и предполагает просветление сознания и восстановление связи личности со всеобщей историей. Этот «вектор художественной мысли писателя» А. Х. Гольденберг характеризует как «движение от фольклорного архетипа превращения к архетипу Преображения»53, имеющего отчетливые христианские коннотации. Главной задачей на таком пути оказывается приобретение целостного взгляда на действительность, свободного от персональных предубеждений и самодовольства. В письмах последних лет жизни Гоголь изображает свою литературную деятельность как миссию борьбы со странными превращениями и стоящим за ними дьяволом ради восстановления Божьей гармонии в мире.

Мы можем утверждать, что мотив странных превращений является одним из ключевых для гоголевской переписки, вокруг него выстраивается сложная картина мира и духовного пути человека. Этическая концепция жизни постепенно приобретает эстетическое значение, побуждая Гоголя к размышлениям о функциях искусства в противостоянии Бога и дьявола за души людей. Все выделенные нами положения этой концепции становятся сюжетообразующими для художественных произведений писателя, что позволяет считать мотив странных превращений лейтмотивом его мировоззрения, заслуживающим пристального исследовательского внимания.

Прежде чем обратиться к исследованию мотива странных превращений в структуре самого странного гоголевского сборника «Арабески» и вышедшего из него цикла «Петербургских повестей», необходимо хотя бы вкратце проследить пути зарождения и формы реализации этого мотива в ранних произведениях Гоголя. Материал повестей «Вечеров на хуторе близ Диканьки» и «Миргорода» позволяет говорить о существовании особого типа пространства, в котором и совершаются странные превращения. В исследовательской литературе такое пространГольденберг А. Х. Архетипы в поэтике Н. В. Гоголя. С. 187.

ство получает устойчивое наименование «заколдованное место» – по названию одноименного произведения. Художественный интерес Гоголя к этому феномену развивается от простых описаний в «Вечерах…» к поискам первопричин странных превращений действительности в «Миргороде». Развитие авторской мысли соответствует и хронологическому развитию метаморфоз, усложняющихся и приобретающих большую власть над миром во втором цикле.

§ 1.2. «Заколдованное место» как сфера действий странных превращений География художественного мира Гоголя несколько сродни представлениям любого взрослеющего человека (или человечества в целом) об окружающем пространстве. Каждый этап познания мира сопровождается замыканием его в круговую границу, за пределами которой – белые пятна, потустороннее существование, средневековое «hic sunt leones/dracones»54. У Гоголя еще с «Вечеров на хуторе близ Диканьки» в роли этих самых львов и драконов – нечисть и отдавшиеся во власть ее отщепенцы человечества: ведьмы и колдуны. Как пишет Андрей Белый, «…"все, что ни есть на свете", которое гопакует, гарцует, воюет и валится в смерть в действительности, – лишь "эта вот" показанная кучка: десяток казаков, засевших в траве; горсть обитателей десятка хат; но вне ее в момент срастания каждого с каждым – провал, из которого кривится рожа нечистого, "собачьего сына"; и это – инородец, приползший к хуторку, чтоб нагадить»55. Отсюда – такое настойчивое присутствие в гоголевских текстах мира «с изнанки жизни», столкновение с которым и приводит персонажей к бесчисленным и неодолимым метаморфозам – странным превращениям.

Тут [обитают] львы/драконы (лат.) – классическое выражение, которым на средневековых картах подписывали неведомые земли на краю Ойкумены.

Белый А. Мастерство Гоголя. С. 49.

Характерно, что потусторонний мир хотя и оказывается, по выражению Ю. М. Лотмана, «пространственно несовместимым» с человеческим миром56, однако же упорно и небезуспешно пытается несовместимость эту преодолеть. Мало того, не только мертвая панночка и возглавляемое Вием войско нечисти стремятся вступить в очерченный Хомой Брутом меловой круг, но и сам философ не удерживается от желания выглянуть за его пределы. Межпространственная динамика доминирует над замкнутостью и статикой; граница между мирами становится куда более значимой для художественной реальности, чем пространства, этой границей разделяемые. Помимо «того» и «этого» света у Гоголя возникает третий тип – «пороговое» пространство, в котором осуществляется переход от жизни к смерти и наоборот. Пространство это получает наименование «заколдованного места» – от соответствующего образа в одноименной повести из «Вечеров»57: «Стал проходить мимо того заколдованного места, не вытерпел, чтобы не проворчать сквозь зубы: "проклятое место!" взошел на середину, где не вытанцывалось позавчера и ударил в сердцах заступом. Глядь, вокруг него опять то же самое поле: с одной стороны торчит голубятня, а с другой гумно» [I, 313]. Особенности развития мотива заколдованного места в прозе Гоголя напрямую связаны с динамикой интересующего нас мотива странных превращений: как пространство и атрибутируемые ему процессы.

Вопрос о соотношении преемственности и развития фантастических образов в повестях Гоголя можно по-прежнему считать открытым: мнения исследователей по нему разделились. Ю. М. Лотман говорит о постепенном переходе от «фантастического» пространства к «бытовому» и о превращении последнего в «фикцию», что возвращает его к исходной фантастичности, но на другом, бюроСм.: Лотман Ю. М. Художественное пространство в прозе Гоголя // Лотман Ю. М. В школе поэтического слова: Пушкин. Лермонтов. Гоголь: кн. для учителя. М.: Просвещение, 1988. С. 260.

См.: Ищук-Фадеева Н. И. Мир Гоголя как «заколдованное место» [Электронный ресурс] // Н. В. Гоголь и народная культура: сб. докладов Гоголевских чтений.

http://old.domgogolya.ru/storage/documents/readings/07/ishchuk-fadeeva_n_i_mir_gogolya_kak_zakoldovannoe_mesto.pdf ; Кривонос В. Ш. Гоголь: проблемы творчества и интерпретации. Самара: СГПУ, 2009. С. 145–150 ; Кривонос В. Ш. Фольклорно-мифологические мотивы в «Петербургских повестях» Гоголя // Известия РАН. Серия литературы и языка. 1996. Т. 55. № 1. С. 45– 48 ; Манн Ю. В. Поэтика Гоголя. С. 15–18.

кратическом уровне58. М. Я. Вайскопф, напротив, предпочитает видеть в творчестве Гоголя единый сюжет, следуя в этом за Аполлоном Григорьевым и Андреем Белым59. К моменту создания «Петербургских повестей», отмечает Ю. В. Манн, «у Гоголя фантастика ушла в стиль»60, а по мнению Андрея Белого, гоголевская нечисть изначально – «стилизация страха: перед всем чужеродным»61.

Разнородность содержания всех трех прозаических циклов («Вечера…», «Миргород» и «Арабески») и авторское своеволие, с которым Гоголь распоряжался их составом и судьбой, еще больше препятствуют согласию литературоведов. Так, Белый и Вайскопф, взявшись делить творчество писателя на фазы, совпали в итоге только в их количестве: три62. В случае с Гоголем исследователю не поможет даже хронология публикаций: «Миргород» и «Арабески», традиционно воспринимаемые как последовательные этапы гоголевской творческой мысли, на деле выходят в одном и том же 1835 г. «Арабески» появляются «в начале 20-х чисел января», тогда как «Миргород» – только «после 20 февраля»63, – отмечают С. Г. Бочаров и Л. В. Дерюгина в комментариях к третьему тому нового Полного академического собрания сочинений и писем Гоголя. Таким образом, заключают исследователи, «Арабески» хронологически «оказались второй книгой Гоголя, но стадиально надо признать их его третьей и совершенно новой по характеру книгой, поскольку "Миргород" тематически и жанрово был привязан к "Вечерам" и вышел с подзаголовком "Повести, служащие продолжением Вечеров на хуторе близ Диканьки". Именно "Арабески", с петербургскими повестями и статьями историческими и эстетическими, открывали в творчестве Гоголя новый путь»64. Такое деление, конечно, сохраняет некоторую условность, что необходимо учитывать при анализе циклов в последовательности «Вечера» – «Миргород»

Лотман Ю. М. Художественное пространство в прозе Гоголя. С. 259–283.

См.: Вайскопф М. Я. Сюжет Гоголя: Морфология. Идеология. Контекст. С. 11–13.

Манн Ю. В. Поэтика Гоголя. С. 128.

Белый А. Мастерство Гоголя. С. 127.

См.: Белый А. Мастерство Гоголя. С. 10–14 ; Вайскопф М. Я. Сюжет Гоголя: Морфология.

Идеология. Контекст. С. 13–14.

Комментарий // Гоголь Н. В. Полн. собр. соч. и писем: в 23 т. Т. 3. Арабески / тексты и коммент.

подготовили С. Г. Бочаров, Л. B. Дерюгина. М.: Наука, 2009. С. 465.

Там же. С. 465–466.

– «Арабески». Нам еще предстоит обратиться к вопросам внешней и внутренней хронологии гоголевских текстов в связи с влиянием мотива странных превращений на хронотоп «Арабесок» и «Петербургских повестей». Что касается мотива заколдованного места, то именно в указанном выше направлении происходит, на наш взгляд, идейное приближение писателя к феномену этого пространственного типа как сферы действия странных превращений.

В соответствии с указанной концепцией «Вечера на хуторе близ Диканьки»

могут считаться начальным этапом развития творческой мысли Гоголя, на котором движение внутренней логики текста еще опережает авторскую мысль. Восемь повестей цикла дают читателю картину мира, где ситуация странных превращений при прохождении через заколдованное место стала уже весьма распространенным явлением. Набеги нечистой силы на Диканьку-«ойкумену» (Басаврюк в «Вечере накануне Ивана Купала», черт в «Ночи перед Рождеством») относительно уравновешены рейдами людей в вотчину посторонних сил – здесь, прежде всего, отличается дед Фомы Григорьевича, вторгающийся за границу миров дважды (в «Потерянной грамоте» и «Заколдованном месте»). Кроме того, нечисть оказывается способной постоянно обитать в чужом пространстве (Пацюк) и даже вступать в родственные отношения с его обитателями (отец Катерины – колдун, мать Вакулы и мачеха панночки-утопленницы – ведьмы и т. п.). Апогеем таких почти добрососедских отношений становится исходная ситуация «Сорочинской ярмарки» с неслыханной дерзостью заседателя (в чьи обязанности, кстати говоря, на равных основаниях входят как необходимость знать, «сколько у каждой бабы свинья мечет поросенков и сколько в сундуке лежит полотна», так и умение приметить ведьму, «потому что от сорочинского заседателя ни одна ведьма на свете не ускользнет» [I, 202]): приспособить «проклятое место» для сугубо людских потребностей. Характерно, что и вред, причиняемый людям этим местом, не имеет сверхъестественных масштабов и нацелен на бытовые человеческие нужды: все расстройство от заколдованного места – в том, что на нем, «хоть тресни, ни зерна не спустишь» [I, 117]. Иными словами, речь идет не об исключительной ситуации вторжения, но о длительном и успевшем стать привычным процессе «культурного обмена» между «тем» и «этим» светом. В «Вечерах…» автор еще не дает убедительного объяснения причин столь тесного взаимодействия миров, которым положено, вообще-то, сохранять друг для друга свой «странный» статус.

В каждом конкретном случае вторжение на чужую территорию объясняется подчеркнуто личными причинами: Басаврюк охотится за заколдованными кладами, черт мстит Вакуле за оскорбительное художество, дед Фомы Григорьевича возвращает упущенную грамоту или вовсе занимается расширением своих хозяйственных угодий. Возникает закономерный вопрос: каким образом корыстный интерес мелкого черта или рядового хуторянина может преодолеть межпространственные рубежи, установленные куда более могущественной силой? Персональные стремления героев путешествовать между мирами вторичны, а первична как раз глобальная причина такой странной проницаемости границ65. Гоголь пока не задается целью сформулировать эту первопричину, подменяет ее красочными описаниями «прорывов». Его сюжетно-стилистические прозрения опережают осознание творческой идеи.

Картина мира в «Вечерах на хуторе близ Диканьки» еще сравнительно проста, в ее онтологической структуре прослеживается сходство с иерархией «Божественной комедии» Данте. Вызывающей восхищение рассказчиков цикла, почти «райской» жизни хуторян Диканьки среди «роскошных летних дней» и «божественных», «очаровательных» ночей Малороссии противопоставлены бесовские пляски в аду, от которых «дрожь бы проняла крещеного человека», и ужасы «безвыходной пропасти», где «мертвецы грызут мертвеца» [I, 111, 159, 188, 278]. Заколдованное место в этом случае играет роль чистилища, места испытания человеческой души. В зависимости от своих действий в «пороговом» пространстве персонажи Гоголя совершают движение «вверх» (победа Вакулы над чертом и Левко над ведьмой) или «вниз» (судьбы Петруся, отца Катерины). Но неведомая первопричина смешения миров продолжает действовать, поэтому в большинстве случаев выход из «заколдованного чистилища» оказывается и вовсе невозможА. И. Иваницкий дает совершенно «гоголевское» в своей миражности объяснение этому процессу:

«Выросшая земляная граница проходима, поскольку обе разъединенные части некогда единого целого нуждаются в ее прохождении» (Иваницкий А. И. Гоголь. Морфология земли и власти. С. 93).

ным: в селе долго стоит «развалившийся шинок», в котором всхлипывает черт, а на огороде всходит «такое, что и разобрать нельзя: арбуз – не арбуз, тыква – не тыква, огурец – не огурец... чорт знает, что такое!» [I, 151–152, 316] В итоге в повести «Иван Федорович Шпонька и его тетушка» «выходить» становится решительно некуда: в произведении нет картин ада, но и великолепие жизни в Диканьке подменяется существованием на хуторе Вытребеньки, где выращивают репу, «больше похожую на картофель» [I, 287], а Василиса Кашпоровна обладает почти алхимической способностью превращать человека в золото, дергая его за чуб.

Прежняя трехчастность мира непоправимо рушится, и в «Миргороде» Гоголь соберет примеры того, что (и как) явилось ей на смену.

Миргород – это все то же заколдованное место, разросшееся чистилище, отменившее за ненадобностью и рай, и ад. «Неожиданный приход Ивана Никифоровича» здесь равносилен появлению «самого сатаны или мертвеца», женщины откусывают уши у заседателей, а мужчины ведут себя так, что окружающие дивятся: «Да не спрятался ли у вас кто-нибудь сзади и говорит вместо вас?..» [II, 270, 248] Иначе говоря, не только в Диканьке действия сверхъестественных сил приводят к смешению живых и мертвых, но и во всей Малороссии происходит так же. Заколдованные места возникают на расстоянии друг от друга и ширятся, как прорехи на ветхой ткани, подступают с разных сторон к остаткам человеческого мира и потусторонним локусам. Смерть в виде серенькой кошечки приходит к Пульхерии Ивановне из леса, описываемого Ю. М. Лотманом как «безграничный внешний мир» и «мифологическое пространство» для персонажей «Старосветских помещиков»66. Однако лес этот не дополняет контрастно усадьбу Товстогубов до целого Вселенной, как было бы в «Вечерах…», а составляет сравнительно небольшую прослойку внутри нее, за садом и ближе к дому, чем грабительски осваиваемое приказчиком пространство вырубок. Противоестественное преодоление раскола между мирами первого цикла оборачивается дроблением смешанного пространства на взаимно отчужденные зоны.

Лотман Ю. М. Художественное пространство в прозе Гоголя. С. 269.

Сформулированный В. Ш. Кривоносом «модус проблематичности в поэтике Гоголя»67 резко возрастает на этапе работы над «Миргородом». Не только «чужой», но и «свой» для персонажей мир воспринимается теперь автором и читателем как странное место. Во втором цикле друг другу противостоят уже не «тот» и «этот» свет, но два (и даже больше) пространства, в одинаковой степени наделенные хтоническими признаками. Кривонос отмечает, что в «Тарасе Бульбе» «сакрализованному мужскому коллективу запорожцев» противопоставлены «феминизированные евреи, связанные с потусторонним миром» и «нечистый и опасный топос Варшавы»68. Но и сами запорожцы несут в себе семантическую связь с заколдованным местом, обнаруженную М. Я. Вайскопфом еще в «Вечерах…»: «В "запорожцах" ПГ ["Пропавшая грамота"] и НПР ["Ночь перед Рождеством"] этимологизирован порог, переступаемый героем по пути в загробное запорожье»69.

«Сакрализованной» Сечь остается только для Бульбы и его козаков; для поляков она несет «страшные знаки свирепства полудикого века», для автора и читателя Запорожье – «необыкновенное явление», имеющее «в себе что-то околдовывающее», где «в один месяц возмужали и совершенно переродились только-что оперившиеся птенцы» [II, 83, 64, 84].

В «Вие» столкновение нескольких проклятых локусов становится особенно важным. Хома Брут обнаруживает заколдованное место в степи по дороге домой («Везде была одна степь, по которой, казалось, никто не ездил везде была та же дичь голос его совершенно заглох по сторонам и не встретил никакого ответа»), в фантастическом мире отражений, похожем на заколдованные места в «Майской ночи» и «Страшной мести» («…трава казалась дном какого-то светлого, прозрачного до самой глубины моря; по крайней мере он видел ясно, как он отражался в нем вместе с сидевшею на спине старухою»), в селении сотника («Тут не такое заведение, чтобы можно было убежать. Да и дороги для пешехода плохи…») [II, 182, 186, 196]. Да и сам философ – дитя странного мира бурсы, разСм.: «Именно проблематичность является важнейшим структурно-семантическим свойством гоголевских произведений; проблематичными могут оказаться и сюжетные ситуации и происшествия, и персонажи, и рассказываемая история» (Кривонос В. Ш. Повести Гоголя: пространство смысла. С. 302).

Кривонос В. Ш. Повести Гоголя: пространство смысла. С. 73, 45.

Вайскопф М. Я. Сюжет Гоголя: Морфология. Идеология. Контекст. С. 106.

дробленного и абсурдного, того бытового мира, который, «как только… обернулся хаосом… стал не менее фантастичным, чем противопоставленный ему»70. Среди локусов «Вия» нет такого, которого не коснулось бы проклятие нечистой силы, поэтому их взаимодействие не может не завершиться катастрофой умножения зла. Апофеоз этого – в заполонившей церковь погибшей нечисти.



Pages:     || 2 | 3 | 4 | 5 |   ...   | 6 |


Похожие работы:

«Комарова Наталья Сергеевна ФОРМИРОВАНИЕ МЕХАНИЗМА КОМПЛЕКСНОЙ ОЦЕНКИ И ПРОГНОЗИРОВАНИЯ ЭФФЕКТИВНОСТИ ИНВЕСТИЦИОННЫХ ПРОЕКТОВ ПРОМЫШЛЕННЫХ ПРЕДПРИЯТИЙ Специальность 08.00.05 – Экономика и управление народным хозяйством (экономика, организация и управление предприятиями, отраслями, комплексами: промышленность) Диссертация на соискание ученой степени кандидата экономических наук Научный руководитель : доктор...»

«ЧЕЛНОКОВ АНДРЕЙ АЛЕКСЕЕВИЧ ЗАКОНОМЕРНОСТИ ФОРМИРОВАНИЯ СПИНАЛЬНОГО ТОРМОЖЕНИЯ У ЧЕЛОВЕКА Специальность 03.03.01 – Физиология Диссертация на соискание учёной степени доктора биологических наук Научный консультант – доктор биологических наук, профессор Р.М. Городничев Великие Луки - ОГЛАВЛЕНИЕ ВВЕДЕНИЕ ГЛАВА...»

«Богатырева Людмила Вячеславовна Политические партии в системе отношений центр - регион в 2000-е гг. (на примере ЦФО) Специальность 23.00.02 – Политические институты, процессы и технологии (политические наук и) Диссертация на соискание ученой степени кандидата политических наук Научный руководитель : доктор...»

«ЦЗЮЙ Чжаочунь ПРОЦЕСС ОБУЧЕНИЯ ИЗОБРАЗИТЕЛЬНОМУ ИСКУССТВУ В СИСТЕМЕ ВЫСШЕГО ХУДОЖЕСТВЕННО-ПЕДАГОГИЧЕСКОГО ОБРАЗОВАНИЯ РОССИИ И КИТАЯ 13.00.01 — общая педагогика, история педагогики и образования ДИССЕРТАЦИЯ на соискание ученой степени кандидата педагогических наук Научный руководитель : доктор педагогических...»

«ИЗ ФОНДОВ РОССИЙСКОЙ ГОСУДАРСТВЕННОЙ БИБЛИОТЕКИ Ширяев, Валерий Анатольевич Совершенствование системы производственного контроля на угольных предприятиях Кузбасса Москва Российская государственная библиотека diss.rsl.ru 2006 Ширяев, Валерий Анатольевич.    Совершенствование системы производственного контроля на угольных предприятиях Кузбасса [Электронный ресурс] : Дис. . канд. техн. наук  : 05.26.03. ­ Кемерово: РГБ, 2006. ­ (Из фондов Российской Государственной Библиотеки)....»

«Платонов Сергей Александрович ТВЕРДОТЕЛЬНЫЕ ИМПУЛЬСНЫЕ МОДУЛЯТОРЫ МОЩНЫХ ГЕНЕРАТОРНЫХ ЭЛЕКТРОВАКУУМНЫХ ПРИБОРОВ СВЧ Специальность 05.12.04 “Радиотехника, в том числе системы и устройства телевидения ” Диссертация на соискание ученой степени кандидата технических наук Научный руководитель : кандидат технических наук, доцент Казанцев В. И. Москва, 2014 2 Оглавление Основные обозначения и сокращения Введение Глава 1. Состояние вопроса и...»

«Белоусов Евгений Викторович УДК 62-83::621.313.3 ЭЛЕКТРОПРИВОД МЕХАНИЗМА ПОДАЧИ СТАНА ХОЛОДНОЙ ПРОКАТКИ ТРУБ с СИНХРОННОЙ РЕАКТИВНОЙ МАШИНОЙ НЕЗАВИСИМОГО ВОЗБУЖДЕНИЯ Специальность 05.09.03 – “Электротехнические комплексы и системы” Диссертация на соискание учёной степени кандидата технических наук Научный руководитель – кандидат технических наук Григорьев М.А. Челябинск – ОГЛАВЛЕНИЕ...»

«ИЗ ФОНДОВ РОССИЙСКОЙ ГОСУДАРСТВЕННОЙ БИБЛИОТЕКИ Липина, Лариса Ивановна Семантика бронзовых зооморфных украшений прикамского костюма Москва Российская государственная библиотека diss.rsl.ru 2006 Липина, Лариса Ивановна Семантика бронзовых зооморфных украшений прикамского костюма : [Электронный ресурс] : Сер. I тыс. до н. э.­ нач. II тыс. н. э. : Дис. . канд. ист. наук : 07.00.06. ­ Ижевск: РГБ, 2006 (Из фондов Российской Государственной Библиотеки)...»

«ЗАЙЦЕВ Дмитрий Викторович ФИЗИЧЕСКИЕ МЕХАНИЗМЫ РЕЛАКСАЦИИ НАПРЯЖЕНИЙ В ПРИРОДНЫХ МАТЕРИАЛАХ С ИЕРАРХИЧЕСКОЙ СТРУКТУРОЙ Специальность 01.04.07 – Физика конденсированного состояния ДИССЕРТАЦИЯ на соискание ученой степени кандидата физико-математических наук Научный руководитель :...»

«из ФОНДОВ РОССИЙСКОЙ ГОСУДАРСТВЕННОЙ БИБЛИОТЕКИ Урванцева, Марина Леонидовна 1. ОсоБенности проектирования одежды для горнык видов спорта 1.1. Российская государственная Библиотека diss.rsl.ru 2005 Урванцева, Марина Леонидовна ОсоБенности проектирования одежды для горнык видов спорта [Электронный ресурс] Дис.. канд. теки. наук : 05.19.04.-М. РГБ, 2005 (Из фондов Российской Государственной Библиотеки) Швейное производство — Пошив отдельный видов швейнык изделий — Одежда специального назначения...»

«СИВОПЛЯСОВА АНАСТАСИЯ НИКОЛАЕВНА Проблематика и поэтика малой прозы Велимира Хлебникова: историко-литературный и этнокультурный аспект Специальность 10.01.01 – русская литература Диссертация на соискание ученой степени кандидата филологических наук Научный руководитель – доктор филологических наук, профессор Т.Д. Белова Саратов - 2014 Содержание Введение Глава I. Проза и поэзия – единое пространство литературы 1.1....»

«из ФОНДОВ РОССИЙСКОЙ ГОСУДАРСТВЕННОЙ БИБЛИОТЕКИ Микеева, Елена Ивановна 1. Неологизмы современного немецкого языка 1.1. Российская государственная Библиотека diss.rsl.ru 2005 Микеева, Елена Ивановна Неологизмы современного немецкого языка [Электронный ресурс]: Интегративныи аспект на материале имен существumeльнык : Дис.. канд. филол. наук : 10.02.04.-М.: РГБ, 2005 (Из фондов Российской Государственной Библиотеки) Германские языки Полный текст: http://diss.rsl.ru/diss/05/0704/050704023.pdf...»

«УДК 517.984 Ишкин Хабир Кабирович О классах возмущений спектрально неустойчивых операторов 01.01.01 – Вещественный, комплексный и функциональный анализ ДИССЕРТАЦИЯ на соискание ученой степени доктора физико-математических наук Научный консультант д. ф.-м. н., проф. З. Ю. Фазуллин Уфа – 2013 Содержание Введение........................»

«ИЗ ФОНДОВ РОССИЙСКОЙ ГОСУДАРСТВЕННОЙ БИБЛИОТЕКИ Касимов, Николай Гайсович Обоснование основных параметров и режимов работы ротационного рабочего органа для ухода за растениями картофеля Москва Российская государственная библиотека diss.rsl.ru 2006 Касимов, Николай Гайсович Обоснование основных параметров и режимов работы ротационного рабочего органа для ухода за растениями картофеля : [Электронный ресурс] : Дис. . канд. техн. наук  : 05.20.01. ­ Ижевск: РГБ, 2006 (Из фондов Российской...»

«Андреева Анна Викторовна Динамическая модель управления клиентской базой компании на основе марковских цепей 08.00.13 - Математические и инструментальные методы экономики Диссертация на соискание ученой степени кандидата экономических наук Научный руководитель к.э.н., доцент Богданова Татьяна Кирилловна Москва – 2013...»

«ИЗ ФОНДОВ РОССИЙСКОЙ ГОСУДАРСТВЕННОЙ БИБЛИОТЕКИ Новикова, Анна Сергеевна Инвестиционная привлекательность региона как фактор повышения его конкурентоспособности Москва Российская государственная библиотека diss.rsl.ru 2006 Новикова, Анна Сергеевна Инвестиционная привлекательность региона как фактор повышения его конкурентоспособности : [Электронный ресурс] : Дис. . канд. экон. наук  : 08.00.05. ­ Ставрополь: РГБ, 2006 (Из фондов Российской Государственной Библиотеки)...»

«КУКЛИНА Ирина Николаевна ЯВЛЕНИЯ ФРАЗЕОЛОГИЗАЦИИ И ДЕФРАЗЕОЛОГИЗАЦИИ В ЯЗЫКЕ СОВРЕМЕННОЙ ПРЕССЫ 10. 02. 01 – Русский язык Диссертация на соискание ученой степени кандидата филологических наук Научный руководитель : доктор филологических наук, профессор П.А. Лекант МОСКВА – 2006 СОДЕРЖАНИЕ Предисловие Введение 1. Проблема определения объёма фразеологического состава 2. Проблема узуализации и отражения фразеологизмов в...»

«Солдаткина Мария Васильевна Многомерные параметрические модели случайных подстановок и их вероятностно-статистический анализ Специальность 01.01.05-Теория вероятностей и математическая статистика (физико-математические наук и) Диссертация на соискание ученой степени кандидата физикоматематических наук Научный...»

«КИСЕЛЬ ЮРИЙ ЕВГЕНЬЕВИЧ ПОВЫШЕНИЕ ДОЛГОВЕЧНОСТИ ДЕТАЛЕЙ СЕЛЬСКОХОЗЯЙСТВЕННОЙ ТЕХНИКИ ЭЛЕКТРОТЕРМИЧЕСКОЙ ОБРАБОТКОЙ КОМПОЗИЦИОННЫХ ЭЛЕКТРОХИМИЧЕСКИХ ПОКРЫТИЙ Специальность 05.20.03 – технологии и средства технического обслуживания в сельском хозяйстве; 05.20.02 – электротехнологии и электрооборудование в сельском хозяйстве...»

«Сучков Евгений Александрович МЕТОД КОЛИЧЕСТВЕННОГО ОПРЕДЕЛЕНИЯ В БИОЛОГИЧЕСКОМ МАТЕРИАЛЕ И ФАРМАКОКИНЕТИЧЕСКИЕ СВОЙСТВА НОВОГО ПРОИЗВОДНОГО АДЕНИНА, ОБЛАДАЮЩЕГО ПРОТИВОВИРУСНОЙ АКТИВНОСТЬЮ 14.03.06 – фармакология, клиническая фармакология 14.04.02 – фармацевтическая химия, фармакогнозия Диссертация на соискание ученой степени кандидата биологических наук Научный...»






 
2014 www.av.disus.ru - «Бесплатная электронная библиотека - Авторефераты, Диссертации, Монографии, Программы»

Материалы этого сайта размещены для ознакомления, все права принадлежат их авторам.
Если Вы не согласны с тем, что Ваш материал размещён на этом сайте, пожалуйста, напишите нам, мы в течении 1-2 рабочих дней удалим его.