«СКРЫТЫЕ КОМПОНЕНТЫ СМЫСЛА ВЫСКАЗЫВАНИЯ: ПРИНЦИП ВЫЯВЛЕНИЯ ...»

оправдано только в случае, если говорящий исходит из того, что в июле не должно быть снега… Следовательно, некоторые предложения правильны только относительно определенных пресуппозиций.

А. Бейкер классифицирует сложные предложения в соответствии с тем, как распределено их содержание между утверждаемым и пресуппозициями.

Содержание некоторых типов придаточных, например, придаточных времени, согласно его концепции, не входит в утверждаемое, составляя для него лишь необходимую предпосылку. Неоднородность коммуникативного содержания субстантивных (субъектных и объектных) придаточных показали П. и К. Кипарские. Эти разряды зависимых предложений могут обозначать либо то, что говорящий принимает как пресуппозицию, либо то, что непосредственно утверждается или отрицается в данном высказывании. В предложении «Странно, что сейчас идет дождь» придаточное может быть охарактеризовано как «фактивное», т. е. обозначающее факт. Суть подобных предложений заключена в их главной (модальной) части. К ней относится общий вопрос («Разве странно, что идет дождь?»). Она подвергается отрицанию («Нисколько не странно, что идет дождь»). Напротив, в предложении «Похоже на то, что идет дождь» придаточное должно быть квалифицировано как «нефактивное». На этот раз сообщаемое заключено в придаточной части, диктуме. Для таких предложений характерна подвижность места отрицания: «Я не думаю, что идет дождь» = «Я думаю, что дождя нет».

Несмотря на успехи этого направления, описание имплицитного в речи было осложнено тем, что в рамках двузначной логики понятие семантической пресуппозиции лишается смысла, поскольку суждение может быть либо истинно, либо ложно, а предложение с ложной пресуппозицией имеет третье истинностное значение. Логический подход к трактовке пресуппозиции требовал от исследователей отказа от двузначной логики, что в итоге обусловило стремление представителей формальной семантики вывести понятие пресуппозиции за рамки семантики и дать ему трактовку в прагматических терминах.

Вслед за представителями данного направления, мы понимаем под пресуппозицией предпосылку для высказывания, подразумевание существования тех объектов действительности, о которых говорится в высказывании.

В настоящее время использование в языке логических фигур, их выражение в языковых построениях является предметом внимания как в логике — на материале разных логических фигур, так и в лингвистике — на материале разных языковых единиц, среди которых наибольшее внимание (Н. Д. Арутюнова, В. З. Демьянков).

развитие прагматики: «в поле зрения лингвистов попали действия участников общения, которые не сводятся к простому опознаванию языковых знаков.

Выяснилось, что содержание сообщения получается также и в результате дополнительных усилий слушающего» [Имплицитность… 1999: 7].

В отличие от логиков, представители «философии обыденного языка»

(Г. Райл, Дж. Остин, Дж. Уисдом, П. Стросон) обозначали термином «пресуппозиция» те ситуативные условия, которым должно удовлетворять реальное высказывание. Так, предложение «Открой дверь!» может быть употреблено только в ситуации, в которой имеется закрытая дверь. Тем самым произошел сдвиг объекта исследования в сферу взаимодействия языка и культуры.

элиминировал говорящего, сведя пресуппозицию к определенному виду отношений между предложениями, то при прагматическом подходе определение пресуппозиции строится уже не на базе понятия истинности, а через обращение к понятию уместности предложения в данном контексте.

Языковое выражение S имеет прагматическую пресуппозицию Р, если говорящий (который хочет использовать S корректно) считает, что Р истинно, но не является главным предметом его внимания; а слушатель либо знает, что Р, либо, узнав о Р впервые, не сочтет его для себя особенно удивительным или интересным. В рамках этого подхода предложение с ложной пресуппозицией рассматривается как семантически аномальное, пустое (Дж. Остин) или образующее «истинностный пробел» (У. Куайн) [Арутюнова 1973: 85;

Падучева 1996: 235].

Разработанное в логике учение о суждении и умозаключении может быть использовано в истолковании того этапа речевой деятельности, который связан с мыслительными операциями как необходимыми предпосылками общения.

Для объяснения логического статуса языковых единиц, выражающих имплицитную информацию, первоочередное значение имеет учение о суждении и об операции логического вывода. С помощью аппарата формальной логики в лингвистике наиболее полно исследованы импликативные отношения, или импликация. «Импликацией в логике принято называть условное высказывание, т. е. логическую операцию, связывающую два высказывания в сложное высказывание с помощью логической связки, которой в обычном языке в значительной мере соответствует союз «если... то...». Импликативные отношения определяются как логическая связь, отражаемая в языке союзом «если... то...» и формализуемая как А В, т. е. если А, то В, или А влечет за собой В, или В следует из А. В таком понимании импликативные отношения используются при исследовании языковых фактов и отношений. При этом различается так называемая универсальная импликация и ослабленная импликация, синтетическое, установленное опытным путем или предполагаемое знаниями о мире, и аналитическое, опирающееся только на логическую формулу, следование. Вместе с тем отмечена недостаточность разработки вопроса о категории логического следования в применении к анализу языка.

Импликативные отношения между высказываниями существуют в системе таких отношений, как конъюнкция, дизъюнкция, эквивалентность, контрарность и др. Для использования понятия об импликативных отношениях в анализе языковых фактов важно признание того, что импликация, конъюнкция суть типы отношений в логике высказывания, а не в логике вообще. Импликативные отношения могут быть сравниваемы с отношениями между коммуникативными блоками интердепеденции, детерминации, констелляции, объединения. Внутри логико-семантических отношений типа импликации различаются собственно импликация, пресуппозиция и экспектация.

художественного текста. Текстовая импликация — понимается как дополнительный подразумеваемый смысл, вытекающий из соотношения соположенных единиц текста. В этом смысле импликацию отличают от других видов подразумевания — подтекста, эллипсиса, пресуппозиции, аллюзии и т. п.

эмоциональное содержание, реализуемое за счет нелинейных связей между единицами текста. Таким образом, текстовая импликация сопряжена с представлением об имплицитном содержании, или смысле. Одно из словарных значений термина «импликация» — это «подразумевание». По-видимому, явления, в которых импликация сопряжена с имплицитностью языкового выражения, могут быть отнесены к «области импликационной специфики», включающей, по Ю. М. Скребневу, использование слов, актуальное значение которых приписывается им говорящим и доступно слушателю благодаря ситуации.

Понятия об импликации и имплицитном как сопряженные имеют признаки общего и различного. Импликация, или импликативные отношения между суждениями, в структуре текста может быть эксплицитной и имплицитной. Импликация эксплицитна при эксплицитном, вербализованном, выражении частей импликативной модели — непосредственного или опосредованного умозаключения: антецедента (основания), консеквента (следствия, вывода, заключения) и связки. Импликация имплицитна при отсутствии языковой реализации в тексте одной из частей умозаключения. В последнем имеет место имплицитность языкового выражения. При опосредованном характере импликации имплицитность языкового выражения создается пропуском на поверхностной семантической структуре текста части (или частей) опосредованного умозаключения, или силлогизма.

Имплицитное рассматривалось как информация, основанная на общих знаниях говорящего и слушающего о свойствах языка (сюда можно отнести, например, понимание интонации), традициях, речевом этикете, культурных коннотациях, речевых стратегиях говорящего — фоновые знания. По мнению авторов коллективной монографии «Имплицитная информация в языке и речи», задача полного установления и отражения содержания заставляет учитывать фрагменты смысла, связанные с актуализацией общих знаний о мире.

E. M. Верещагин и В. Г. Костомаров, первыми рассмотревшие вопрос о фоновых знаниях в отечественном языкознании, определяют их как «общие для участников коммуникативного акта знания» [Верещагин 1973: 126] и выделяют три вида фоновых знаний: общечеловеческие, региональные и страноведческие.

Выделение общечеловеческих фоновых знаний представляется нам сомнительным, поскольку в той или иной мере они преломляются через призму конкретной культуры. В связи с этим мы предлагаем рассматривать культурнообусловленные и ситуативно-обусловленные фоновые знания. Такой подход не исключает возможность дальнейшей дифференциации и, что главное, позволяет максимально упростить языковую модель без ущерба для понимания природы коммуникации.

Любой текст (а именно через текст мы анализируем речь и язык) существует в неразрывной связи с говорящим и ситуацией общения. Это универсальные категории, которые применимы к любому речевому акту. В самом деле, без порождающего текст субъекта текст появиться не может, как не может текст существовать вне времени и пространства. Ситуация общения связывает текст (речевое сообщение) со временем и ситуацией, говорящий же задает модальность сообщения. Текст как «снимок», «проекция» фрагмента действительности разворачивается относительно говорящего: исходная точка пространства — здесь, исходная точка времени — сейчас и исходная точка оценки — Я говорящего. Развитие языков приводит к появлению конструкций, связь которых с ситуацией общения и говорящим сведена к минимуму, но абсолютно все-таки не исчезает: специфика человеческой речевой коммуникации заключается в том, что она «способна осуществляться без всякой опоры на ситуацию во всех ее видах. Человек способен сообщить другому человеку и то, что не имеет никакого касательства к внешнему и внутреннему эмоциональному состоянию ни отправителя (говорящего), ни получателя сообщения (слушающего), а также к окружающей их обстановке.

Другое дело, что появление подобного ситуативно-независимого сообщения, как правило, предполагает те или иные предпосылки в движении мысли и эмоций слушающего, хотя последнее отнюдь не обязательно. Действительно, при произнесении любой самой неожиданной, ситуативно никак не фундированной фразы у говорящего, несомненно, присутствует целая цепь рассуждений во внутренней речи, некоторым итогом которых и являются произнесенные вслух фразы. Тем самым они оказываются связанными с [Адмони 1994: 27-28].

Отметим, что говорящий включен в ситуацию общения, и ситуация общения в значительной мере влияет на него. Предугадать развитие диалога, как правило, невозможно, т. к. роли «говорящий»/«слушатель» постоянно меняются и обе стороны в равной степени влияют на ход диалога. Более того, равноправие в рамках диалога есть основание диалогического общения, поскольку диалог — это попытка снять изначальное несоответствие взглядов коммуникантов на предмет обсуждения: «человеческая речь есть явление двустороннее: всякое высказывание предполагает, для своего осуществления, наличие не только говорящего, но и слушающего» [Волошинов 1930: 65]. Если коммуниканты настроены «на выигрыш», мы имеем дело со спором, который можно представить как «борьбу» разных «снимков», «проекций» одного фрагмента действительности. Поскольку любой текст строится относительно говорящего, мы изначально имеем в диалоге несоответствие позиций («Поскольку перцептивный опыт каждого человека уникален, мы все должны располагать уникальными когнитивными структурами, и, по мере того как мы становимся старше и все более отличными друг от друга, эти различия должны только усиливаться» [Найссер 1981: 197]). Но если исходные точки пространства и времени можно привести к общему знаменателю — в конце концов, оба коммуниканта включены в одну ситуацию общения, — то исходные точки оценки к общему знаменателю свести труднее.

Итак, включенные в некоторую ситуацию общения, коммуниканты «ведут себя» с оглядкой на ситуацию диалога, но и ситуация диалога меняется с каждым новым речевым действием. В связи с этим Л. В. Лисоченко отводит активную роль в процессе коммуникации как говорящему, так и слушающему.

Для порождения и восприятия содержания (смысла) текста в полном его объеме необходимо привлечение дополнительных, находящихся вне текста, факторов.

К таким факторам относится презумпция общения (пресуппозиционные знания коммуникантов), актуальная для данного речевого акта. Соответственно, имплицитное понимается как общие знания говорящего и слушающего о свойствах языка, традициях, речевом этикете, культурных коннотациях, речевых стратегиях говорящего (фоновые знания).

В свою очередь, любая ситуация общения неразрывно связана с культурной средой: представляя собой элемент культуры, диалог строится с учетом норм и запретов1 и в то же время является средством сохранения и/или изменения культуры. Культурой обусловлены фоновые знания коммуникантов;

их полное совпадение невозможно (что, с одной стороны, создает предпосылки для коммуникации, а с другой, является одной из причин коммуникативных неудач).

Ключевое значение для осмысления феномена имплицитности сыграл принцип кооперации Г. П. Грайса, в основании которого лежит предположение, что участники речевой коммуникации в нормальных условиях имеют общую цель: достижение взаимопонимания.

Говорящий не просто порождает последовательность структур, претворяющуюся в последовательность слов. Он выбирает то, что ближе всего к его замыслу, для того чтобы быть наиболее полно понятым слушателем, а слушатель, учитывая эту стратегию, понимает именно то, что задумал говорящий.

В пределах принципа кооперации Г. П. Грайс выделяет четыре группы коммуникативных постулатов, или постулатов дискурса: а) постулаты информативным»; «Оно не должно содержать лишней информации»);

б) постулаты истинности («Не говори того, что считаешь ложным»; «Не говори того, для чего у тебя нет достаточных оснований»); в) постулат релевантности («Говори то, что в данный момент имеет отношение к делу»);

г) постулаты ясности выражения («Избегай неясных выражений»; «Избегай неоднозначности»).

Адресат извлекает из высказывания большее содержание, чем в нем непосредственно выражается, поскольку полагает про адресанта, что тот соблюдает принцип кооперации. Иными словами, импликатуры — это «В каждой культуре поведение людей регулируется представлениями о том, как человеку полагается вести себя в типичных ситуациях в соответствии с их социальными ролями (начальник — подчиненный, муж — жена, отец — сын, пассажир — контролер и т.д.)» [Маслова 2001: 47].

заключения, которые делает адресат, принимая во внимание не только само содержание высказывания S, но и то обстоятельство, что адресант вообще произнес S в данной ситуации, а также не сделал вместо высказывания S некоторого другого высказывания S’. При этом важно отметить, что если S’ — это высказывание, которое приблизительно равнозначно S, но требует меньшего усилия, чем S, то адресат вправе заключить, что, употребляя S вместо S’, адресант хочет этим что-то сказать [Падучева 1996: 237-238].

Коммуникативные постулаты позволяют выводить из прямого смысла высказывания коммуникативные импликатуры, понимаемые нами как компоненты содержания высказывания, которые не входят в собственно смысл предложения, но «вычитываются» в нем слушающим в контексте речевого акта. В отличие от пресуппозиций, импликатуры не конвенциональны и не зависят от языка. С понятием импликатуры тесно связано понятие импликации.

Последнее мы определяем как логическую операцию, которой в естественном языке соответствует связка «если…, то…».

К. А. Долинин. Он выделяет четыре общих принципа: принцип осмысленности, целенаправленности, ситуативности и связности. Прежде всего, постулируется понимание коммуникантами предмета и содержания речи. Поэтому предполагается, что каждое законченное высказывание имеет определенное номинативное содержание (1). Кроме этого, каждое высказывание преследует некую, пусть неосознанную, цель (2), так или иначе связано с ситуацией общения (3) и связано по смыслу с более крупной речевой единицей, в которую оно входит, и, как правило, с другими высказываниями, входящими в это же образование (4). Безусловно, приведенные здесь постулаты применимы и к организованной последовательности высказываний — тексту. Помимо названных общих принципов, существует ряд более частных закономерностей или правил, регулирующих построение высказываний и текстов в зависимости от параметров коммуникативной ситуации [Долинин 1983: 39].

Интересно отметить, что термин «импликация» получает у авторов, основное внимание которых направлено на изучение функционирования речи, не общепринятое истолкование. Импликация в понимании Дж. Остина составляет своеобразное условие доброй воли речевой деятельности. Так, он полагает, что предложение «Идет дождь» имплицирует в устах определенного [Арутюнова 1973: 85].

исследования теории речевого воздействия Дальнейшие исследования имплицитного в речи были посвящены определению природы несоответствия между планом выражения и планом содержания: скрытые компоненты смысла порождаются потребностями (Н. Д. Арутюнова, В. В. Виноградов, Т. Г. Винокур, Н. Ю. Шведова, Е. И. Шендельс и др.) или же нежеланием автора нести ответственность за открыто произнесенное высказывание (Е. Ю. Булыгина, Х. Вайнрих, Н. Д. Голев, В. В. Дементьев, Н. А. Купина и др.).

М. В. Никитин, О. С. Сыщиков определяют подтекст как результат имплицирования информации [Сыщиков 2000; Никитин 1988: 155-158].

К. А. Долинин также отмечает возможность «запланированности»

имплицитного содержания сообщения адресантом [Долинин 1983: 37].

О. С. Иссерс отмечает, что коммуникативные ходы (обобщение, уступка и другие) могут быть как эксплицитными, так и имплицитными. В последнем случае можно говорить о косвенных речевых актах [Иссерс 2002: 117]. Здесь важно определить границы между манипуляцией и косвенными речевыми актами. Если адресат догадывается или знает о том невысказанном смысле, который подразумевал говорящий, манипуляции нет, а есть косвенное речевое поведение [там же: 68]. Однако возможен и обратный эффект, когда адресат улавливает в сообщении скрытый смысл, который «возник» помимо воли говорящего: «Внешне спокойные слова могут обидеть собеседника, если он услышит за ними интенцию неодобрения, презрения, отвержения»

[Слово… 2000: 18]. Одним из первых обратил внимание на это явление О. Дюкро. Он вводит оппозицию «преднамеренность/непреднамеренность порождения имплицитного содержания», что позволяет выделить два типа имплицитности:

«1) непреднамеренную имплицитность, когда говорящий вовсе не вкладывает в свою речь что-то скрытое, неявно выраженное, то есть дополнительный скрытый смысл. Но реципиент обнаруживает его в силу своего личного восприятия;

2) преднамеренную имплицитность, в этом случае адресант намеренно передает часть информации между строк, стремится подвести адресата к определенному заключению, воздействовать на него внушением каких-то определенных идей» [Нефедова 2001: 15].

По О. Дюкро, одной из причин появления имплицитности может быть «нежелание говорящего нести ответственность за открыто произнесенное высказывание… В этом случае имеет место умолчание, имплицирующее просьбу, совет, угрозу, упрек» [Нефедова 2001: 17].

Идея возможной преднамеренности имплицитного в речи стимулировала художественному приему («Иногда это целая задача для литературоведа — понять, почему автор выразил обиняком то, что можно было бы сказать и прямо» [Падучева 1996: 232]), с другой стороны, к имплицитному, лежащему в основе приемов речевого воздействия.

перлокутивного эффекта настолько значительна, что можно говорить о языковом манипулировании сознанием, т. е. использовании особенностей языка и принципов его употребления с целью скрытого воздействия на адресата в нужном для говорящего направлении. Говорящий «навязывает» слушающему определенное представление о действительности, эмоциональную реакцию или намерение, не совпадающие с теми, какие слушающий мог бы сформировать самостоятельно (А. Н. Баранов, О. С. Иссерс, И. П. Лапинская, И. С. Плохинова и др.).

С. Г. Кара-Мурза относит имплицирование информации к обману. Обман сам по себе составить манипулятивное воздействие не может, т. к. ложная информация, воздействуя на поведение человека, не затрагивает его дух, его намерения и установки. «Лисица, выманивая сыр у Вороны, даже не может быть названа обманщицей. Она же не говорит ей: брось, мол, мне сыр, а я тебе брошу сырокопченой колбасы. Она просит ее спеть» [Кара-Мурза 2001: 18]. По сути, подобный вывод означает, что высказывания, содержащие имплицитные смыслы, нельзя относить к методам манипулятивного воздействия.

Г. В. Грачев и И. К. Мельник, напротив, отмечают среди прочих способов манипулятивного воздействия логико-психологические уловки. В качестве примера авторы приводят известный с античности софизм, требующий ответа «да» или «нет» на вопрос «Перестал ли ты бить своего отца?». Любой ответ не красит человека — получается, что он либо до сих пор бьет, либо бил раньше [Грачев 1999: 151]. Строятся подобные уловки на нарушении законов логики, так как содержат ложные пресуппозиции (в приведенном примере пресуппозиция — «Ты раньше бил отца»). Особенно эффективны, отмечают исследователи, публичные обвинения, при этом главное — получить короткий ответ и не дать человеку возможности объясниться.

Использование информации, не составляющей эксплицитного содержания употребляемых слов и конструкций, представляет особый интерес для составителей рекламных и пропагандистских текстов. Воздействие прямым выражением интенций наиболее уязвимо для противодействия: если человеку предлагают «голосуй», это означает, что говорящий хочет, чтобы слушающий совершил это действие. Обычная реакция слушающего — подумать, а нужно ли это ему. В результате предложение может быть отвергнуто.

Если же призыв будет содержаться имплицитно, он не будет подвергаться прямой оценке и, соответственно, не будет отвергнут. Так, фраза «Это — лучшие колготки» не показывает в явном виде, что данная покупка желательна для говорящего. Сама идея покупки возникает у слушающего как его собственный вывод: «Лучшие — значит, хорошо их иметь, для этого их надо купить; значит, хорошо их купить».

Имплицитная информация, передаваемая в рекламе, может быть как желательной для автора, так и нежелательной. Источники имплицитной информации столь разнообразны, что далеко не всегда они принимаются во внимание составителем текста. Он может не вспомнить о какой-то ассоциации, вызываемой данным словом. Так возникают товарные знаки типа «отривин» — название лекарства. Будучи переводным, оно вызывает нежелательную ассоциацию по созвучию со словом отравить [Борисова 19992: 145-146].

дискурсе» (2000) Ю. К. Пирогова обращается к анализу ложных умозаключений на основе формально верных сведений, представленных в рекламе. Автором было выявлено 11 типов ложных умозаключений (некоторые из них представлены несколькими вариантами).

1. Перевод коннотации в денотативную информацию. Название товара или фирмы x имеет коннотации, связанные с локусом (страной, городом, регионом) y x произведен в y или фирмой из y.

2. Выбор положительной оценочной интерпретации при ее конкуренции с какой-либо другой. Суждение S об объекте x имеет более одного значения, причем по крайней мере одно из них содержит положительную оценку объекта x Cуждение S однозначно и именно то, которое содержит положительную оценку объекта x.

3. Усиление утверждений уникальности, новизны и абсолютного превосходства:

3.1. Уникальная характеристика части уникальное действие целого. Х имеет уникальную составную часть a; a имеет действие z 3.2. Уникальность сочетания характеристик уникальность каждой из характеристик. Только x обладает характеристиками (имеет действие) a и b Только x обладает характеристикой (имеет действие) a и только x обладает характеристикой (имеет действие) b.

3.3. неабсолютное превосходство абсолютное превосходство.

3.4. подмена марки категорией. Преимущество в пределах марки преимущество в пределах товарной категории.

4. Перенос характеристик части на целое. А входит в состав x; a имеет действие или характеристику z x имеет действие или характеристику z.

5. Усиление утверждения путем игнорирования его модальности. Х практически имеет действие z или x помогает (может, способен) осуществить действие z x имеет действие z.

(превращение шкалы в точку) или дополнительных условий. Цена от z у. е.

Цена z у. е.

7. Перенос отрицаемых характеристик на конкурентные объекты. Х не имеет действие (не содержит, не обладает характеристикой) z Основные конкуренты x имеют действие (содержат, обладают характеристикой) z.

коррелирующих понятий. Размываются границы между понятиями «многие» и «большинство», «профилактическое средство» и «лекарство» и т. п.

9. Ложное тождество, устанавливаемое на основе внешнего признака. Х имеет вкус (запах, цвет) натурального объекта z x содержит или изготовлен из z.

рекламодателю или реальному лицу (советчику, предписанту). Персонаж рекламного сообщения высказал о товаре суждение S Рекламодатель или реальный человек высказал о товаре суждение S.

11. Присвоение конкурентным объектам свойства, противоположного тому, которое акцентируется в рекламе данного товара. Х обладает характеристикой z конкурентные товары не обладают характеристикой z [Пирогова 20002].

умозаключений) рекламного дискурса способствуют особенности восприятия, интерпретации и запоминания человеком информации. Среди них выделяются:

общекогнитивные особенности; особенности, специфичные для массового сознания; особенности, проявляющиеся в рекламном дискурсе.

восприятие информации (человек склонен в первую очередь замечать те сообщения, которые связаны с имеющимися у него в данный момент потребностями или же появления которых он ожидает, либо те, которые резко контрастируют с остальными сообщениями), избирательное искажение информации (человек склонен трансформировать информацию таким образом, представления), избирательное удержание (запоминание) информации (информация запоминается лучше, если она появляется в начале и в конце сообщения, многократно повторяется в сообщении или же поддерживает отношения и убеждения человека).

Особенно важно в ряду общекогнитивных особенностей восприятия отметить стремление адресата снизить когнитивный диссонанс: человек получает противоречивую информацию, в силу чего не замечаются или искажаются сведения, противоречащие ожидаемым.

Для массового сознания характерны преимущественно эмоциональное, а преимущественно с использованием стереотипных представлений о мире, стремление присоединиться к мнению большинства.

Среди особенностей, проявляющихся в рекламном дискурсе, автор выделяет отсутствие заинтересованности в информации рекламного характера и невнимательное отношение к ней, а также избегание рекламной информации, недоверие к ней и ряд других [Пирогова 20002].

Особое внимание, на наш взгляд, стоит обратить на перенос отрицаемых характеристик на конкурентные объекты (7) и присвоение конкурентным объектам свойства, противоположного тому, которое акцентируется в рекламе данного товара (11). Мы полагаем, что построению данных ложных умозаключений (по сути, второй из приведенных типов представляет собой расширенную формулировку первого) способствуют особенности естественного языка. Действительно, если в рекламе сообщается, что товар x1, входящий в ряд сопоставимых товаров x1, x2, x3, … xn, не обладает характеристикой z (например, не содержит холестерина), то слушающий вправе сделать вывод, что все прочие элементы ряда характеристикой z обладают (холестерин содержат), поскольку в противном случае можно было бы указать, что все элементы ряда не обладают характеристикой z. Более подробно этот вопрос будет рассмотрен нами во второй главе настоящего диссертационного исследования.

Важно отметить, что использование имплицитной информации Ю. К. Пирогова рассматривает как один из приемов коммуникативного воздействия, таких как использование коннотативной семантики; построение ложной аналогии; некоторые приемы метафоризации; искусственная категоризация и создание искусственных классов сравнения, выбор некорректного параметра сравнения или его некорректное обозначение и т. п.

Однако имплицитная информация есть результат использования перечисленных автором приемов, иными словами, ложные умозаключения, типологию которых приводит автор.

Каждый из отмеченных здесь приемов может провоцировать построение ложного умозаключения, однако, отмечает автор, ни один из этих приемов не является манипулятивным сам по себе.

Таким образом, нужно оценивать не прием сам по себе, а его перлокутивную (воздействующую) нагрузку в конкретной ситуации: какие умозаключения может на его основе построить адресат рекламы и будет ли он при этом введен в заблуждение относительно важных для адресата характеристик рекламируемого объекта (или условий его приобретения) [Пирогова 20002].

Тем не менее, не все, что неявно присутствует в высказывании, может отвечать на вопросы: что говорящий имеет в виду? каков подтекст его слов?

Интерпретатор может «видеть» в высказывании смыслы, которые говорящий (пишущий) в него не закладывал. Разнообразие источников имплицитной информации столь велико, что возможность той или иной интерпретации далеко не всегда принимаются во внимание говорящим. В связи с этим в семантике принято различать импликатуры говорящего — имплицитную информацию, которую «закладывает» говорящий, и инференции — то, что «извлекает» слушающий [Зализняк 2004]. Выше мы уже упоминали классификацию О. Дюкро, выделявшего помимо преднамеренной имплицитности (которой в цитируемой работе А. А. Зализняк соответствует понятие импликатуры) имплицитность непреднамеренную, когда реципиент в силу своего личного восприятия обнаруживает некий скрытый смысл, не вложенный в сообщение говорящим. В качестве примера непреднамеренной имплицитности (инференции) рассмотрим диалог из книги В. Леви «Нестандартный ребенок» (1989), представленный для удобства в виде таблицы (цит. по [Зализняк 2004]):

[Сын]: — Мам, я Мне скучно, мой мозг в Не хочу ничего делать, я пойду гулять. застое, мои нервы и безответственный лентяй, [Мать]: — Уроки Хорошо тебе, мальчик, а Не забывай, что ты не сделал?

[Сын]: — Угу. Помню, помню, разве ты Смотрел в книгу, а видел проверим. Чтоб через час был дома.

[Сын]: — Ну я Не надеяться невозможно. Ты отлично знаешь, что пошел.

[Мать]: — Надень Глупыш, я люблю тебя. Не забудь, что ты куртку, холодно.

[Сын]: — Не. Не Ну когда же ты, наконец, Есть матери и поумнее.

холодно. Витька уже без куртки.

[Мать]: — Надень, Пускай я и не самая умная, Оставайся маленьким, не тебе говорю, простудишься.

[Сын]: — Да не Прости, я не могу выразить Ты мне надоела, ты глупа, я холодно же! Ну не это иначе. Пожалуйста, не тебя не люблю.

хочу… Ну отстань. мешай мне тебя любить.

Поскольку интерпретация (инференция) третьего лица может не соответствовать смыслу, «имплицитное» шире «подразумеваемого».

1.4. Рассмотрение имплицитного в собственно В конце XX в. предпринимается попытка объяснить общий механизм возникновения имплицитного содержания высказывания и выявить важнейшие лингвистические и экстралингвистические факторы, способствующие его возникновению. Между тем, задача исследования, как правило, сужается до установления наиболее вероятного подтекста того или иного сообщения для определенной категории получателей, находящихся в определенных условиях.

зависимости от обстоятельств, те или иные параметры коммуникативной ситуации. Зная правила построения высказываний и текстов в различных условиях общения, адресат «вычисляет» те недостающие аргументы, которые его интересуют. Этим создаются необходимые и в большинстве случаев достаточные условия для извлечения имплицитного содержания высказывания [Долинин 1983: 41].

коммуникативной ситуации, которыми располагает получатель, такие высказывания воспринимаются как неправильные, странные. Один из путей разрешения возникающего противоречия — пересмотр представления о коммуникативной ситуации. При невозможности устранить противоречие таким путем получатель отвергает высказывание как абсурдное либо пытается решить вопрос путем пересмотра своего толкования высказывания [Долинин 1983: 42].

В некоторых работах высказывается мысль, что подтекст вообще связан с «неправильностями» в речевом поведении. По мнению Ц. Тодорова, имплицитное содержание сопряжено с наличием в тексте «лакун» — пропусков, недоговоренностей, неясностей, противоречий, нарушений норм коммуникации. Адресат интерпретирует сегмент текста, содержащий аномалию, опираясь на «презумпцию уместности».

Ведущим моментом в процессе восприятия подтекста К. А. Долинин называет информационные потребности получателя. Так, в тексте может быть формально не выражен некий факт (1) или же логическая связь между высказываниями и сообщаемыми фактами (2). Помимо лакун, возможны несоответствия высказывания деятельностной ситуации (3), роли адресата (4), основным параметрам коммуникативной ситуации (5). Отклонения от стандарта совершаются по определенным образцам. Отступая от ролевой или ситуативной нормы, человек строит свое речевое поведение в соответствии с нормами некоей другой роли или ситуации (3, 4). Лакуны в тексте (1, 2) часто вообще не воспринимаются как отступления от норм в силу привычности и стандартности, а «неправильные» иллокуции (5) употребляются настолько регулярно, что их типовые значения описываются даже в нормативных грамматиках. В связи с этим К. А. Долинин делает вывод, что имплицитными эти значения можно назвать лишь условно [Долинин 1983: 42-45].

С другой стороны, лакуны в тексте рассматриваются как проявление тенденции к компрессии текста. Сокращение высказываний описывается различно. Так, в исследованиях Е. И. Шендельс противопоставляются имплицитное («невыраженное») и эллипсис («сокращенное»). К. Кожевникова, напротив, не разграничивает явления имплицитности и эллипсиса. Она различает два вида имплицитности: имплицитность, основанную на логических связях выраженного содержания, и имплицитность, основанную на контекстуальных связях. Имплицитным при таком подходе считается способ выражения значения не отдельным словом, а, например, аффиксом или семантической структурой слова, поглощающей данное значение [Гак 1998: 107].

Одно из главных отличий подхода К. А. Долинина к проблеме имплицитного заключается в том, что за пределами рассмотрения оказываются характер высказывания, его актуальность для того или иного участника общения, «запланированность» адресантом, включенность высказывания в контекст: «Есть веские основания полагать, что механизм возникновения подтекста в основе своей един, а все различия в распространенности этого явления и в конкретных способах его реализации в различных жанрах не затрагивают сути дела» [Долинин 1983: 37]. Кроме того, автор сознательно отказывается от вычленения отдельных видов имплицитного содержания высказывания (импликация, подтекст, аллюзия, пресуппозиция, затекст и пр.).

Такой подход представляется нам правомерным, поскольку актуальность смысловых компонентов для участников общения может быть различной: «то, что для адресанта является чем-то само собой разумеющимся, для адресата может быть новым и актуальным» [Беллерт 1978: 204-205]. Актуальную информацию регулярно дают пресуппозиции высказываний, открывающих литературное повествование.

К. А. Долинин различает два вида подтекстов: референциальный и коммуникативный. Первый относится к номинативному содержанию высказывания, отражающему ту или иную референтную ситуацию; второй входит в коммуникативное содержание высказывания, соотносимое с самим актом коммуникации и его участниками [Долинин 1983: 38].

Причину возникновения имплицитного содержания высказывания К. А. Долинин видит во взаимодействии семантики текста с набором взаимосвязанных сведений, касающихся содержания текста. Иными словами, адресат, опираясь на свои «фоновые знания», сам приписывает сообщению некое содержание. Между тем, отмечает автор, для успешного восприятия имплицитного содержания высказывания, знания о мире (взаимосвязанные сведения, касающиеся содержания текста) должны быть дополнены знаниями о речи, об основных закономерностях речевого поведения.

Важнейшая предпосылка возникновения референциального подтекста, по К. А. Долинину, — «взаимосвязанность объектов и явлений действительности, находящая свое отражение во взаимосвязанности представлений и понятий о мире, из которых складывается тезаурус носителя данной культуры и данного языка. В результате сообщение о факте А, связанном в действительности и/или в тезаурусе реципиента с фактами В, С, D и т. д., потенциально имплицирует последние в его сознании: А В, С, D…» [Долинин 1983: 38].

Любое повествовательное высказывание потенциально несет сообщение о явлениях, связанных с описываемым явлением, например, о предпосылках описываемого факта и его возможных последствиях. Так, высказывание «Габи выходит замуж за Лулу», позволяет заключить, что:

(3) Габи и Лулу — взрослые люди, во всяком случае, оба достигли (4) Габи и Лулу — по всей вероятности, французы;

(5) Габи и Лулу до этого хотя бы какое-то время не состояли в браке И. Беллерт, подробно описавшая подобные «квазиимпликации» в статье «Об одном условии связности текста» (1978), различает выводы, основанные на знании языка сообщения (в приведенном примере 1 и 2) и на «знании мира»

(3-5). Стоит отметить, что знания о языке — это те же знания о мире, зафиксированные в системе значений данного языка [Долинин 1983: 38].

Выводы указанного типа часто описываются также в терминах пресуппозиций.

Из того, что Габи выходит замуж за Лулу, следует также, что:

(6) Габи и Лулу, по всей вероятности, будут жить вместе;

(7) У них, возможно, будут дети и т. д.

пресуппозиции: пресуппозиция существования объекта или лица и пресуппозиция реальности факта. Именно они «позволяют высказать нечто так, как если бы это и не требовалось высказывать» [Ducrot 1972: 23]. Так, вопрос «Где вы убили вашу жену?» предполагает, что адресат ее убил, даже если он это отрицает. Подтекст, задаваемый экзистенциальными пресуппозициями, «основывается уже не на знаниях о мире вещей и явлений, внешних по отношению к речи, а на известных реципиенту общих принципах и нормах речевой коммуникации, которые лежат в основе коммуникативного имплицитного содержания высказывания и играют решающую роль в восприятии подтекста вообще» [Долинин 1983: 39].

Обусловленность речи вообще и каждого отдельного высказывания в частности референтной ситуацией (отрезок объективной действительности, с которым соотносится референциальное содержание высказывания), деятельностной ситуацией, в рамках которой происходит речевое общение, предметно-ситуативным фоном (то, что происходит вокруг), каналом связи осознается большинством взрослых членов социума как ролевые предписания и ролевые ожидания. Это приводит к тому, что каждое высказывание не только несет определенное эксплицитное содержание, но выступает как сложный «знак-признак» того коммуникативного акта, в результате которого оно возникло [Долинин 1983: 39-40].

Однако, в силу того, что ситуации общения бесконечно разнообразны, а речевое поведение адресанта определяется не непосредственно параметрами коммуникативной ситуации, а его субъективным представлением о ней, объективно сходные коммуникативные ситуации разными субъектами могут быть расценены по-разному. «Субъекты, занимающие разные позиции в коммуникативном акте, обладающие разными сведениями относительно референтного пространства и параметров данной коммуникативной ситуации и заинтересованные в получении разной информации, извлекут из данного высказывания разный подтекст» [Долинин 1983: 41].

Вместе с тем, несмотря на вариативность интерпретации, в каждом конкретном случае данное сообщение потенциально несет некоторое объективное имплицитное содержание [там же]. Поскольку вся эта информация теоретически доступна лишь наблюдателю, способному подойти к сообщению со всех возможных позиций, К. А. Долинин сужает задачу исследования до установления наиболее вероятного подтекста того или иного сообщения для определенной категории получателей, находящихся в определенных условиях [там же].

Проблема имплицитного выражения затрагивается также в главе, посвященной проблеме взаимосвязи языка и мышления, вошедшей в состав монографии «Общее языкознание: формы существования, функции, история языка» (1970). Здесь различаются широкое понимание имплицитности (как оно представлено, например, у Ш. Балли) — его можно было бы назвать психологическим, — и более узкое — языковое. Различие между ними зависит от того, с чем сравнивать имплицитное выражение, что полагать в качестве его исходного эксплицитного варианта.

Ш. Балли считает высказывание имплицитным не по сравнению с полным выражением, присущим языковой норме, а по сравнению с психическим процессом образования мысли, суждения, которое он также понимает широко. Сам Балли подчеркивает, что собственно экспрессивные высказывания типа Я полагаю, что подсудимый невиновен в языке далеко не самые распространенные (они, как правило, искусственны с точки зрения обычного общения). Наиболее употребительными являются различные имплицитные формы высказывания (подсудимый виновен), в которых большое значение имеют неартикулируемые знаки — музыкальные (интонация, паузы, ударение и т. д.) и ситуативные. Ш. Балли обсуждает явление имплицитности главным образом в связи с модальностью высказывания.

С лингвистической точки зрения целесообразно считать имплицитными такие выражения, которые противостоят «полным» выражениям в плане языковой нормы (по-видимому, сюда нужно включить и частотность как один из ее критериев), образуя с ними синонимические ряды. Такие имплицитные выражения могут быть в различной степени узуальными, поскольку возможность «неназывания» отдельных компонентов мысли или даже целой мысли заложена в самой системе языка в виде особых форм и конструкций, которые служат именно для имплицитного выражения тех или иных элементов мысли-сообщения в определенных коммуникативных ситуациях. Сюда относятся различные виды эллипсов — традиционных и продуктивных, в том числе и весьма разнообразные типы односоставных предложений [Общее языкознание 1970: 389].

В настоящий момент в лингвистике скрытые компоненты смысла изучаются в свете когнитивно-коммуникативного подхода к языку (Л. А. Нефедова, Г. К. Хамзина). Так, имплицитность рассматривается как одна из важнейших речевых универсалий (Г. К. Хамзина). Поскольку это явление возникает в результате тесного взаимодействия языковых и речевых факторов, имплицитность рассматривается как языковая универсалия (Ю. М. Скребнев).

Кроме того, если одними лингвистами манифестируется существование семантических элементов, не выраженных явно, но вытекающих из эксплицитно выраженных средств (А. В. Бондарко), то другими утверждается, что любой компонент смысла обязательно имеет материальное выражение (Е. И. Шендельс, П. А. Лекант). С указанными подходами соотносятся два направления исследования. В фокусе первого оказываются речевые действия:

порождение и восприятие скрытых компонентов смысла. Речемыслительная деятельность не сводится лишь к сопоставлению обнаруженных в речевом потоке единиц со списком строевых средств языка (словарем) и установлению их значения (доказательствами этого служат «поиски нужного слова», использование заведомо неточных обозначений с операторами как бы, нечто вроде, буквально и т. п.). Соответственно, необходимо изучение дополнительных операций, не сводимых к отождествлению значений языковых знаков. Такими мыслительными операциями слушающего являются:

а) восстановление лакун в представлениях какого-либо уровня (например, неполноту синтаксических структур);

б) извлечение дополнительной информации с учетом контекста, фоновых и прагматических знаний;

в) «отграничение» замысла говорящего от других интерпретаций (отбрасывание неверных пониманий);

высказывания (выявление «заднего смысла») [Имплицитность… Перечисленные операции ведут к обогащению содержания сообщения за счет информации, не выраженной эксплицитно.

компонентами смысла элементы речи (и, далее, дискурса): «Имплицитность в тексте возникает в результате взаимодействия словарных значений слов с контекстом, поскольку формы этого взаимодействия практически всегда связаны с речемыслительной деятельностью. Слушающий осуществляет референцию, т. е. соотнесение слов с обозначаемыми ими фрагментами реальности, а также восстанавливает регулярно пропускаемые куски смысла»

[Борисова 1999: 30].

Понимание имплицитности как некого пласта смысла, формально не выраженного в речевом акте, но который возможно восстановить путем анализа монографии В. Х. Багдасаряна, отражено в работах А. В. Бондарко, А. В. Кунина. В монографии «Грамматическое значение и смысл» (1978) А. В. Бондарко анализирует подразумеваемую импликацию, под которой он понимает семантические элементы, не выраженные в речевом акте языковыми средствами, но вытекающие из эксплицитно выраженных элементов. Близкой «Имплицитность — один из системообразующих факторов фразеологической семантики» (1986): имплицитность — это значение или дополнительные элементы значения, которые присутствуют в плане содержания, но отсутствуют в плане выражения (цит. по [Нефедова 2001: 21]).

Интересно в этом смысле замечание М. А. Федосюк, высказанное в монографии «Неявные способы передачи информации в тексте» (1988):

«Содержание не может быть невыраженным, так как если оно не выражено, то в этом случае оно просто отсутствует. Поэтому имплицитное содержание — это (цит. по [Нефедова 2001: 22]).

Стоит отметить, что определение «имплицитного» невозможно без учета триады «культура — ситуация — текст». Очевидное противопоставление имплицитного эксплицитному осмысливается исследователями по-разному, поскольку границы явного также не очерчены.

Другая немаловажная методологическая проблема связана с вопросом о проявлении категории имплицитности на разных уровнях языка.

Действительно, в ряде работ имплицитность рассматривается не только на уровне высказывания и текста, но и на уровне слова и морфемы.

Так, рассматривая имплицитность на морфологическом уровне, Е. Г. Борисова отмечает следующие возможные случаи ее проявления:

(например, у имен существительных женского рода в форме родительного падежа множественного числа);

б) выражение в некотором контексте грамматической категорией значения, обычно ей не присущего (переносное употребление времени глагола; числа имен существительных; одного лица глагола и местоимения вместо другого);

в) возникновение дополнительных оттенков значения (сохранение результата у совершенного вида; невежливости у несовершенного вида повелительного наклонения при выражении просьбы и др.) Важно отметить, что исследователь оставляет перечень открытым, не исключая существования сходных явлений. Между тем, отнесение по крайней мере первого из перечисленных автором явлений к случаям имплицитной передачи грамматической информации спорно. Отсутствие поверхностного выражения («морфологический нуль») в системе — такой же знак, как и то, что имеет форму [там же: 16]. Следовательно, мы можем считать, что передача информации эксплицитна. Не является исключением здесь и случай с нулевой связкой есть в русском [там же: 16-17] и с нулевым артиклем в западноевропейских языках [там же: 17-18], несмотря на то, что, как справедливо отмечает Е. Г. Борисова, данные явления вызывают множество споров.

Напротив, есть все основания относить переносное употребление одной граммемы какой-то категории вместо другой граммемы той же категории к проявлениям имплицитного способа передачи информации: «Мы не можем считать, что среди значений настоящего времени есть значение прошедшего и будущего: это уничтожило бы саму идею содержательных оппозиций.

Следовательно, соответствующие смыслы возникают в семантическом представлении сообщения благодаря некоторым действиям слушающего, что является признаком имплицитности информации» [там же: 18].

Рассматривая случаи, в которых грамматическая категория приобретает дополнительные смысловые нагрузки, Е. Г. Борисова приводит в качестве примера появление модальных значений возможности/невозможности и разрешения/запрета у видов глагола. Наиболее четко это проявляется в инфинитивах после слова нельзя: нельзя открыть чемодан обычно означает физическую невозможность, а нельзя открывать чемодан — запрет. В утвердительном варианте — после слова можно — это противопоставление теряет четкость: если можно открывать означает алетическую модальность — разрешение, то можно открыть может обозначать оба вида модальности — и возможность, и разрешение.

Между тем, в контекстах после нельзя отмеченная выше закономерность также не является строгим правилом. Так, можно использовать несовершенный вид для выражения невозможности: «В такой воде нельзя плавать — ноги от холода сведет», — и совершенный вид для выражения запрета: «Нельзя отвернуться от дамы в момент, когда она к тебе обращается». В этих предложениях выбор вида диктуется какими-то иными соображениями, более важными для передачи, чем различия в модальностях, которые для приведенных примеров и так очевидны. Следовательно, и в этом случае мы имеем дело со стратегиями выбора вида, основанными на прагматических соображениях. Поэтому оттенки деонтической и алетической модальностей можно рассматривать как имплицитную информацию, выводимую слушателем наряду с другими оттенками из значений видов и модального слова нельзя [там же: 27-28].

Далее Е. Г. Борисова подвергает анализу особый тип имплицитной информации — прагматический, который передается видовой оппозицией в императиве. Если при выражении приглашения более вежливо употребить несовершенный вид: Угощайтесь, то для выражения просьбы — совершенный:

Передайте, пожалуйста, соль. Из примеров видно, что значение вежливости невозможно приписать какому-либо виду, из чего автор делает вывод, что оттенки вежливости передаются имплицитно [там же: 28].

В статье «Имплицитная информация в лексике» (1999) Е. Г. Борисова лексическим значением. Автор анализирует следующие случаи понимания имплицитности в лексическом значении:

а) некоторые компоненты значения, в основном неденотативного пресуппозиция (презумпция);

в) информация, передача которой оказывается факультативной при восприятии слова (внутренняя форма слова и фраземы, культурная аура — происхождение, использование в прецедентных текстах лексическими и фразеологическими средствами, по мнению Е. Г. Борисовой, — ее факультативность: результат восстановления информации слушающим может быть неоднозначный [Борисова 1999: 30].

синтаксическом, на уровне сверхфразовых единств, на уровне текста — рассматривается имплицитность в коллективной монографии «Имплицитная информация в языке и речи» (1999).

Одно из закономерных следствий понимания имплицитности как сложного, интегрального явления — систематизация способов проявления имплицитности. Так, О. С. Сыщиков в диссертации «Имплицитность в деловом дискурсе» (2000) приводит следующую классификацию различных видов выражения имплицитных значений:

Высказывание Лексический конверсив и пропозиционная установка Предложение или текст Импликация Ситуация общения и Пресуппозиция жанр По мнению О. С. Сыщикова, во всех этих явлениях проявляется универсальная для любого текста категория имплицитности, каждый вид является выражением различных сторон человеческого мироощущения и выполняет в тексте специфическую смысловую функцию. Одновременно все они способствуют реализации запланированного прагматического эффекта [Сыщиков 2000].

классификации — разграничение различных неассертивных семантических компонентов смысла при сопоставлении их свойств со свойствами пресуппозиций:

1. Логическое следствие. Так, «Иван женат» — логическое следствие высказывания «Иван женат на Марии». «Иван женат» не является пресуппозицией, так как «если Иван не женат, то высказывание Иван женат на Марии просто ложно, а не аномально».

2. Семантическое следствие. «Иван отправил письмо» — семантическое следствие высказывания «Ивану удалось отправить письмо», но не пресуппозиция, так как «из S не следует P: из того, что Ивану не удалось отправить письмо (S), никак не следует, что он его отправил (P), верно как раз обратное».

3. Фоновый компонент. Фраза «Закрой дверь!» не имеет пресуппозиции ‘Дверь открыта’. Строго говоря, пресуппозиции определены только для утверждений. ‘X открыт’ — фоновый компонент в семантике глагола закрыть (X).

4. Вводный/аппозитивный компонент. Ложность вводного («Это допущение, считает Остин, приводит к философской ошибке») или аппозитивного («Витгенштейн, который вначале признавал только доказуемые истины, впоследствии изменил свою точку зрения») компонента не делает высказывание аномальным.

5. Исходное предположение вопроса. Вопрос «В каких странах проводится исследование загрязнения воды?» имеет исходное предположение ‘В некоторых странах проводится исследование загрязнения воды’. Исходное предположение вопроса играет иную роль в коммуникации, чем пресуппозиция вопроса. Исходное предположение может нарушаться без ущерба для коммуникации — в число допустимых ответов на приведенный выше вопрос входит «Ни в каких не проводится». Реплика же, нарушающая пресуппозицию вопроса («Загрязнения воды не существует»), свидетельствует о неудаче коммуникативного акта.

6. Коммуникативная импликатура (импликатура дискурса).

Импликатуры не конвенциональны (то есть не входят в значение слов на данном языке) — «они вытекают из общих постулатов коммуникации и, в принципе, не зависят от языка» [Падучева 1996: 236-237].

Имплицитность языковая категория, подразумевающая отсутствие вербализованных компонентов плана выражения, соотносимых с некоторыми компонентами плана содержания. Вслед за К. А. Долининым, мы отказываемся от вычленения отдельных видов имплицитного содержания высказывания, что обусловлено, прежде всего, целью исследования определением принципа выявления скрытых компонентов смысла высказывания.

1. Отдельные фрагменты, касающиеся имплицитного в речи, легко отыскать во многих лингвистических трудах, вплоть до «Курса общей лингвистики» Ф. де Соссюра. Тем не менее, работы в данном направлении не имели ощутимого продолжения.

Определенные основы были заложены в русле логических исследований, препятствовало представление о языке как системе и положение о том, что единственным объектом лингвистического исследования является связь звука и акустического образа.

суждения. Имена, обозначая некие денотаты, служат предпосылками для высказываний, не входя при этом в смысл высказывания. Исследование имплицитного в речи (здесь: пресуппозиций) имело целью установление истинностного значения предложений.

деятельность представителей «философии обыденного языка». Предмет исследования сместился в сторону дополнительных усилий слушающего, совершаемых для понимания смысла высказывания и восстановления неявной информации. Деятельность слушающего, согласно данной концепции, обусловливается рядом коммуникативных постулатов. Особое направление исследований здесь — изучение фоновых знаний коммуникантов и их влияния на степень вербализованности смыслового содержания высказывания.

3. Понимание того, что скрытые компоненты смысла могут порождаться потребностями речевой коммуникации (стремлением экономно выразить мысли или же нежеланием автора нести ответственность за открыто произнесенное высказывание), привело к изучению скрытых компонентов смысла в русле теории речевого воздействия. Вместе с тем, изучается непреднамеренная имплицитность.

Рядом авторов была предпринята попытка объяснить общий механизм возникновения имплицитного содержания высказывания и выявить важнейшие лингвистические и экстралингвистические факторы, способствующие его возникновению. Прежде всего, здесь стоит отметить К. А. Долинина, однако и он сужает задачу исследования до установления наиболее вероятного подтекста того или иного сообщения для определенной категории получателей, находящихся в определенных условиях.

4. В настоящий момент в лингвистике довольно отчетливо представлены два подхода к изучению имплицитности. С одной стороны, манифестируется существование семантических элементов, не выраженных явно, но вытекающих из эксплицитно выраженных средств (А. В. Бондарко). С другой стороны, утверждается, что любой компонент смысла обязательно имеет материальное выражение (Е. И. Шендельс, П. А. Лекант).

В то же время, назрела необходимость в переходе от анализа разрозненных языковых фактов к комплексному исследованию имплицитного в речи, что позволит не только объединить и унифицировать знания, накопленные в различных областях, но и смоделировать процесс восстановления скрытых компонентов смысла. Последнее имеет сугубо теоретическую значимость, поскольку «дихотомия эксплицитного и имплицитного является отражением дихотомии языка и мышления»

[Нефедова 1999: 128].

В живом общении «получатель сам приписывает сообщению некое содержание, извлекая его элементы из своих “фоновых знаний”»

[Долинин 1983: 38], вследствие чего, как отмечает Л. А. Нефедова, «любое высказывание может быть понято неполно, неправильно, ошибочно или вообще Подразумеваемые стороны несловесной части высказывания: пространство и время события высказывания, предмет высказывания и отношение говорящих к происходящему — В. Н. Волошинов определяет как ситуацию. «Именно различие ситуаций определяет и различие смыслов одного и того же словесного выражения. Словесное выражение — высказывание — при этом не только пассивно отражает ситуацию. Нет, оно является ее разрешением, становится ее оценивающим итогом, и в то же время необходимым условием ее дальнейшего идеологического развития» [Волошинов 1930: 76]. Число возможных ситуаций потенциально бесконечно, соответственно стремится к бесконечности и количество интерпретаций, одна из которых может быть актуализирована в процессе реального общения. В этом отношении восприятие сообщения адресатом имеет решающее значение.

(1) «…в ту эпоху, да и до сравнительно недавнего времени, считалось, что дельфин — это вид левиафана» [Мелв.].

(2) «Когда АвтоВАЗ планирует начать производство автомобилей?»

[вопрос на интернет-форуме АвтоВАЗа].

СКС2: То, что производит АвтоВАЗ, — не автомобили.

(3) «Даже Принц Яр-Тур спросонья забыл о приличиях и произнес несколько бранных, по его понятиям, слов» [Усп.].

(4) «Конечно, это [речь идет об автомобиле Mercedes-Benz S Biturbo] все еще не Bentley и даже не “семерка” BMW, но, по крайней мере, придраться особо не к чему» [журн.].

СКС1: «Семерка» BMW лучше, чем Mercedes-Benz СКС2: Mercedes-Benz S600 по качеству приближается к (5) «…он [Джеймс] теперь всегда говорил об этой стране [о Тибете] в прошедшем времени, словно об исчезнувшей цивилизации»

всегда говорил, говорил иногда) о Тибете в прошедшем СКС2: Тибет не является исчезнувшей цивилизацией.

(6) «Я вижу, что ты просто хочешь казаться счастливым».

Обращают на себя внимание и попытки говорящих в ряде случаев свести к минимуму возможность неправильного понимания. В этом случае мы имеем дело с оговорками, уточнениями, перифразами:

(7) «Особенно порадовало меня твое письмо тем, что ты не сомневаешься, что я все еще люблю тебя. “Все еще” здесь неуместно. Моя любовь к тебе живет в каком-то нескончаемом (8) «Она была (и сейчас осталась) хорошей актрисой и очень неглупой женщиной. (Эти слова не всегда сочетаются.)» [Мерд.].

(9) «…трусость, несомненно, один из самых страшных пороков. Так говорил Иешуа Га-Ноцри. Нет, философ, я тебе возражаю: это самый страшный порок» [Булг.].

(10) «Почему это, когда включаешь радио, сразу слышно, что говорит актер? Потому что все у него пошло, театр — это храм пошлости.

Лишнее доказательство, что мы не хотим говорить о серьезных вещах, а скорее всего и не умеем» [Мерд.].

(11) «Это не кажется смешным, это действительно смешно» [рекл.].

(12) «Храните деньги в сберегательной кассе, если они у вас, конечно, есть» [х/ф «Иван Васильевич меняет профессию»].

(13) «“Информационное” насилие. Цель — просвещение, знакомство с “расширение сознания”, средством выступает (или в идеале должна выступать) объективная подача информации» [Т. В. Шипунова].

(14) «…славный Амадис Галльский был одним из лучших рыцарей в мире. Нет, я не так выразился: не одним из, а единственным, первым, непревзойденным, возвышавшимся над всеми, кто только Непреднамеренная имплицитность, которая в примерах (7-14) снимается говорящим, может привести к коммуникативной неудаче, что видно в диалогах (15, 16).

(15) «— Хорошая работа, Джон.

— Черта с два. Лучший» [х/ф «Стиратель», США].

(16) «— У тебя есть коньяк? — спросила Ольга.

— А он плохим не бывает. Если это коньяк» [С. Лукьяненко].

И все же в процессе познания действительности мы принимаем некоторые свойства окружающих нас объектов за неотъемлемые, являющиеся обязательными для всех объектов класса. Совокупность «обычных» признаков одного объекта составляет его образ в нашем сознании (концепт) и, как правило, не нуждается в вербализации. Зато вербализуются те признаки, продемонстрировать также на явлении, обозначенном в англоязычной лингвистике термином «retronym». Ретроним — особая разновидность неологизма: новое слово или фраза, созданные для уже зафиксированного в языке объекта действительности или концепта, чье первоначальное наименование стало использоваться для чего-то еще или не является более уникальным. Вот несколько примеров ретронимов: «черно-белый телевизор»

(изначально все телевизоры были черно-белыми, поэтому для того, что сегодня мы называем «черно-белым телевизором», достаточно было одного слова;

появление цветных телевизоров стало причиной возникновения ретронима);

«обычный, пленочный фотоаппарат» (появились цифровые фотоаппараты);

англ. «sit-down restaurant» (появились рестораны быстрого питания — fast-food restaurants, take-out restaurants); англ. «snail mail», или «paper mail» (появилась электронная почта — electronic mail, e-mail).

Интересно отметить, что сочетания типа «“обычный” + первоначальное имя» («обычный телевизор», «обычный фотоаппарат» и т. п.) со временем меняют свое значение. Если раньше «обычным телевизором» был телевизор черно-белый, то теперь цветной. Равно как и «обычным фотоаппаратом»

сегодня уже является цифровой, а не пленочный.

Безусловно, отсутствие соответствия между планом выражения и планом нелингвистическими причинами. Между тем, в большинстве случаев перенос высказывания из одной ситуации общения в другую не влияет на перлокутивный эффект. Так, возможная реакция «Только сегодня?» на комплимент «Ты сегодня прекрасно выглядишь» не обусловлена контекстом.

В этом отношении важно отметить, что именно отклонение от «обычного» положения дел является причиной для инициации процесса коммуникации. Для понимания того, каким образом представление говорящего о действительности «сворачивается» в высказывание, рассмотрим сущность процесса номинации.

Называя что-либо, человек не просто устанавливает некоторую связь между означаемым и означающим, он создает картину мира, структурирует ее.

В языках номинативного строя имя выделяет, отграничивает какой-то объект, ставит предел между тем, что названо, и тем, что не названо. Если для нелингвиста имя «тигр» означает дикого хищного зверя (значение как объем), то для лингвиста само существование этого имени должно означать, прежде всего, факт выделения некоей сущности из множества сущностей (значение как вектор). Интересно отметить, что данное противопоставление нашло отражение и в типологии лингвистических словарей: на вопрос, что означает слово «тигр», отвечает толковый словарь, тогда как факт выделения тигров из множества прочих животных фиксируется в словаре идеографическом.

На рисунке 1 и далее меньшая область диаграммы соотносится с вербализованной частью высказывания. Большая область, в свою очередь, есть имплицируемая информация.

Сформулируем нашу мысль в виде правила логического вывода:

1. Если верно, что говорящим вербализовано имя N, то также верно, что существует как минимум один объект, от которого отграничен объект, обозначенный именем N.

Эту мысль можно соотнести с идеей Ф. де Соссюра о ценности языкового противопоставления с ассоциируемыми с ним словами» [Соссюр 2004: 44].

Язык при таком подходе понимается как «система, основанная на психическом противопоставлении акустических впечатлений, подобно тому как художественный ковер есть произведение искусства, осуществленное путем зрительного противопоставления нитей различных цветов; и для анализа такого художественного произведения имеет значение игра этих противопоставлений, а не способы окраски ковра» [там же: 52]. Здесь же необходимо отметить восходящее к В. фон Гумбольдту утверждение об отражении представлений о взаимосвязанности объектов и явлений действительности в тезаурусе носителя данной культуры и данного языка [Долинин 1983: 38].

Аналогичным образом любое слово, обладающее признаком адъективности, имплицирует существование подобного объекта, но с другими свойствами: причастие (пишущий человек), местоимение (мой карандаш), имя существительное (запах дерева).

Словосочетание «зеленая трава» говорит о том, что не вся трава — зеленая, она может быть и иного цвета. В противном случае не было бы смысла обозначать словосочетанием то, что можно было бы без ущерба для смысла обозначить одним словом. В том случае, если бы действительно вся трава была только зеленая, но мы все равно использовали словосочетание, это противоречило бы принципу экономии речевых усилий, так как в норме для выполнения текущих целей диалога высказывание содержит не меньше информации, чем требуется, но и не больше [Грайс 1985]. Соответственно, интерпретатор текста исходит из предположения, что если нечто сказано, значит, на то есть причины. Последние обусловлены языковой личностью говорящего и языковой картиной мира: в языке отражается человеческий опыт, и сама возможность сказать «зеленая трава» говорит о том, что в совокупном опыте русскоязычных людей есть информация о разноцветье травы.

2. Если верно, что говорящим вербализована характеристика A объекта N, то также верно, что во множество объектов, обозначенных именем N, как минимум входит такой объект, который обладает признаком -A.

Еще более прозрачной для понимания наша идея станет, если обратиться к анализу словосочетаний, в состав которых входят имена прилагательные «предыдущий», «предшествующий», «прежний», «прошлый», «старый», «будущий», «новый», «очередной», «последующий», «последний», «конечный»

и т. п., местоимения «этот», «тот», «другой», «иной», «прочий» и ряд других, порядковые числительные («первый», «второй» и проч.). В подобных словосочетаниях наилучшим образом прослеживается идея неединственности, неуникальности:

(17) «В маленьком купе первого класса, которое я заказал заранее, шумно лил дождь по крыше» [Бун.].

(18) «Новый виток твоей красоты» [рекл.].

окружающих, и после блестящего раскрытия очередной тайны он от души развлекался, уступив свои лавры какому-нибудь служаке из Скотленд-Ярда, и с язвительной усмешкой слушал громкий хор поздравлений не по адресу» [К.-Дойл].

С другой стороны, вербализация характеристики объекта уместна в том случае, если иные объекты, не составляющие с описываемым объектом единый класс, не обладают этой же характеристикой. Так, словосочетание «зеленая трава» возможно только тогда, когда говорящий воспринимает и другие цвета, когда вокруг него есть объекты иных цветов. Словосочетание «каменный дом»

потеряло бы смысл, если бы все было каменным:

3. Если верно, что говорящим вербализована характеристика A объекта N, то также верно, что большая часть объектов, не обозначенных именем N, не обладает признаком A.

Неуникальность, неединственность предмета, явления имплицирует и включение в группу:

(20) «Леонид Парфенов — один из лучших продюсеров и ведущих на (21) «Два вышеназванных фильма интересны фигурой американского актера Джона Малковича, которого называют одним из самых интеллектуальных актеров Америки…» [журн.].

(22) «Звучание Thomson одно из лучших в тесте, хотя особо бархатных низов мы не услышали» [журн.].

(23) «Сейчас поздний вечер, я сижу наверху, зажег две лампы — новую Отметим и обратное явление, когда определение перед именем намеренно не употребляется. В романе «Моби Дик, или Белый Кит» Г. Мелвилла приводится список продуктов, взятых в плавание. В этом списке, помимо прочего, упоминаются «24 000 фунтов тексельского и лейденского сыра» и «144 000 фунтов сыра (видимо, низкосортного)». Делая вывод, что во втором случае говорится о низкосортном сыре, автор тем самым определяет тексельский и лейденский сыры как сыры высшего сорта. Впрочем, интересно уже само по себе разделение сыров на типы: с указанием и без указания сорта.

Отсутствие некоей характеристики предмета речи имплицируется использованием глаголов восприятия, указывающих на сходство, похожесть («выглядеть», «казаться»), включением модальных слов и синонимичных им выражений («хотеть», «пытаться», «думать», «полагать», «считать», «изображать» и т. д.):

(24) «Абсолютно в этом с Вами согласен. Такая постановка вопроса выглядит корректней» [сообщение на интернет-форуме].

(25) «Я вытащил снимок из конверта и разглядел цветную фотографию миловидной, умненькой на вид девочки, большеглазой, с нежным, застенчивым, еще не определившимся лицом» [Мерд.].

(26) «Что скажете вы, матросы? Готовы ли вы ударить по рукам? С виду (27) «Ты говоришь как будто и умные вещи, но это все сотрясение (28) «Что ты ведешь себя как неродной?» [б. и.].

(29) «Он плачет, как простой человек» [Ион.].

Потребность в выражении идеи процесса или состояния стала причиной появления двух языковых категорий — имени и глагола. Есть основания полагать, что изначально функции современного имени (обозначение сущности) и современного глагола (указание на действие, совершаемое этой сущностью, или ее состояние) были слиты в одном звукокомплексе. Во-первых, это утверждение вполне соотносится с идеей о схожести процессов развития языка и усвоения языка ребенком, поскольку, как отмечает Л. С. Выготский, первые с л о в а ребенка — это не те слова, которые мы имеем в виду, когда говорим о лексиконе взрослого. Первые детские «слова» относятся не к отдельному объекту, действию или состоянию, а к ситуации, мыслимой как целое: «Известно, что внешняя сторона речи развивается у ребенка от слова к сцеплению двух или трех слов, затем к простой фразе и к сцеплению фраз, еще позже — к сложным предложениям и к связной, состоящей из развернутого ряда предложений речи. Но известно также, что по своему значению первое слово ребенка есть целая фраза — односложное предложение. В развитии семантической стороны речи ребенок начинает с предложения, и только позже переходит к овладению частными смысловыми единицами, значениями отдельных слов, расчленяя свою слитную, выраженную в однословном предложении мысль на ряд отдельных, связанных между собою словесных значений. Таким образом, если охватить начальный и конечный момент в развитии семантической и физической стороны речи, можно легко убедиться в том, что это развитие идет в противоположных направлениях. Смысловая сторона речи идет в своем развитии от целого к части, от предложения к слову, а внешняя сторона речи идет от части к целому, от слова к предложению»