На правах рукописи

РАХИМБИРДИЕВА ИЛЬМИРА МУХАРЯМОВНА

СОВРЕМЕННАЯ ИНТЕРПРЕТАЦИЯ ПОНЯТИЯ ЗВУКОВОГО

ЗАКОНА В ГЕРМАНИСТИКЕ

(ПРИМЕНИТЕЛЬНО К НЕМЕЦКОМУ ЯЗЫКУ)

Специальность 10.02.04 – германские языки

Автореферат

диссертации на соискание ученой степени кандидата филологических наук

Пятигорск – 2011

Работа выполнена на кафедре немецкой филологии в ФГБОУ ВПО «Пятигорский государственный лингвистический университет»

Научный руководитель: кандидат филологических наук, профессор Литвинов Виктор Петрович

Официальные оппоненты: доктор филологических наук, профессор Правикова Людмила Владимировна доктор филологических наук, профессор Солодовник Иван Порфирьевич

Ведущая организация: ГОУ ВПО «Северо-Осетинский государственный университет им. К.Л. Хетагурова»

Защита диссертации состоится октября 2011 г. в 14.00 часов на заседании диссертационного совета Д 212.193.02 в ГОУ ВПО «Пятигорский государственный лингвистический университет» по адресу: 357532, г. Пятигорск, проспект Калинина, 9.

С диссертацией можно ознакомиться в научной библиотеке ФГБОУ ВПО «Пятигорский государственный лингвистический университет».

Автореферат разослан сентября 2011 г.

Ученый секретарь диссертационного совета Л.М. Хачересова

ОБЩАЯ ХАРАКТЕРИСТИКА РАБОТЫ

Предлагаемое диссертационное исследование посвящено изучению современного понимания звукового закона в лингвистике на материале немецкого языка.

Проблема звукового закона как проблема истории языка в современном языкознании едва ли может считаться актуальной, поскольку она обсуждается мало. Считается, что данная проблема уже получила широкое освещение, а также много критиковалась в эпоху младограмматизма. Следовательно, по мнению многих лингвистов, здесь нечего добавить. Но, безусловно, сейчас, вследствие обновления науки в XX веке, в свете пересмотра самих основ научного познания, актуальной является проблема общенаучного понятия закона. В нашем исследовании мы возвращаемся к понятию звукового закона на фоне понятия научного закона, ставшего проблематичным. И в этом контексте звуковые законы в истории немецкого языка обретают новую актуальность.

Объектом исследования являются звуковые законы и законообразные регулярности, имевшие место в истории развития немецкого языка.

Предметом исследования является понятие звукового закона в германистике и его интерпретация на основе методологического осмысления понятия научного закона.

Материал диссертации по замыслу не предъявляет неизвестных фактов из истории немецкого языка, но весь корпус известных в германистике фактов, учитываемых при обсуждении звуковых законов, показывается. Автор придает значение тому, что показываемый материал согласуется с систематическими описаниями истории немецкого языка [Арсеньева и др., 1980; Бах, 1956; Гухман; 1983;

1986; Жирмунский, 1965а; Задорожный, 1987; Зиндер, 1965;

Рабинович, 1971; Филичева, 1984; Fourquet, 1952; Geschichte der Deutschen Sprache, 1970; Gschel, 2000; Juilland, 1953; Moskalskaja, 2003; Moulton, 1962; Russ, 1982; Schunk, 2002; Wngler, 1974] и с данными исторических (этимологических) словарей [Duden, 2001;

Kluge, 1975], а также лингвистических словарей [Ахманова, 1969;

Бернштейн, 1996; ЛЭС, 1990; Марузо, 1960; Розенталь, 1985], и философских словарей [ФЭС, 1983; Философия: ЭС, 2004; Klaus, 1966].

исследования послужили положения и принципы, выдвинутые в трудах отечественных и зарубежных исследователей в области сравнительно-исторического языкознания (Ф. Бопп, В.М. Жирмунский, А. Крушевский, А. Мартине, А. Мейе, Е.Д. Поливанов, Э. Прокош, Р. Раск, G. Curtius, J. Grimm, A. Schleicher, E. Wechssler и др.); видных младограмматиков (H. Osthof, K. Brugmann, B. Delbrck, A. Leskien, H. Paul и др.); известных философов (И. Кант, Т. Кун, И. Лакатос, К. Поппер, А. Пуанкаре, Г.П. Щедровицкий, A. Chalmers, E. Husserl, W. Wundt и др.); а также работы лингвистов, разрабатывавших теоретические основы языкознания (И.А. Бодуэн де Куртенэ, Ф. де Соссюр, Л. Блумфилд, Г. Шухардт, В.П. Литвинов и др.); работы по истории немецкого языка и основ фонологии (О.И. Москальская, А.В. Десницкая, М.В. Раевский, М.И. СтеблинКаменский, Н.С. Трубецкой, Л.Р. Зиндер, T. Bynon, A. Sihler и др.), по вопросам типологии языков и универсалий (J. Greenberg, W. Croft, Г. Хёнигсвальд, Ю.В. Рождественский и др.).

Цель настоящей диссертации заключается в методологическом осмыслении понятия звукового закона в германистике и в определении критериев данного понятия с точки зрения современной науки.

Поставленная цель определяет решение следующих задач:

1. Проанализировать появление и эволюцию понятия звукового закона в германистике.

2. Рассмотреть основные звуковые законы в истории немецкого языка.

3. Проанализировать основные звуковые регулярности в истории немецкого языка, не имеющие статуса закона.

4. Определить основные критерии понятия звукового закона в трудах младограмматиков и основные критерии критики данного понятия.

5. Установить методологический статус понятий закона и универсалии для выявления возможности замены понятия закона понятием универсалии.

6. Обосновать возможность использования понятия звукового закона в современной лингвистике.

Материалом исследования послужили около 1300 фактов звуковых регулярностей из истории немецкого языка, отобранных методом сплошного обследования этимологических словарей, а также труды ученых-языковедов младограмматического направления и их критиков, которые подвергаются осмыслению для выявления основных критериев понятия звукового закона в XIX веке. В диссертации применен исторический метод исследования проблемы.

Научная новизна исследования заключается в том, что факты истории немецкого языка берутся в связке с фактами их мыслительного освоения историками языка, а мышление историков – с учётом методологической критики их понятий.

Результаты проведенного исследования позволили обозначить основные положения, выносимые на защиту:

1. С точки зрения современной методологии вопрос о «реалистичности» научного закона беспредметен. Научный закон представляет собой теоретическое обобщение разнородных данных, в свете которого объект проявляет себя как фундаментально упорядоченный. Этим может быть оправдано метонимическое выражение, что «закон принадлежит объективной действительности».

2. Разные фонетические законы в диахронической лингвистике оправдывают названную метонимию в разной мере. Закон передвижения согласных Я. Гримма является в высшей степени удачным обобщением в исторической фонетике германских языков, а его расширение вторым передвижением в верхненемецком существенно дополняет исторический образ немецкого языка как (в этом специальном аспекте) «наиболее германского из всех германских».

3. Не следует задавать единые критерии, определяющие, какие из регулярных корреляций в истории звуков следует или не следует называть «законами». Решение принимается историком языка сообразно контексту его работы (сравнительно-историческое или историко-типологическое исследование, теоретическая новация или написание учебного пособия по истории одного языка, и прочие обстоятельства).

Теоретическая значимость работы заключается в том, что ее результаты вносят вклад в решение проблемы определения понятия звукового закона в германистике в свете обновления современной науки. Она также заключается в том, что методологическое осмысление статуса закона и его критериев в науке ведут к большему порядку в организации лингвистического знания по истории языка.

Практическая ценность результатов исследования заключается в том, что ее основные положения и выводы могут быть использованы в теоретических курсах по истории лингвистических учений, истории языка, спецкурсах по сравнительно-историческому языкознанию и характерологии немецкого языка.

Основные положения диссертационного исследования апробировались на научных конференциях профессорско-преподавательского состава Астраханского ГТУ (апрель 2009, апрель 2010, апрель 2011), на XII Межвузовской научной конференции «Актуальные проблемы германистики и романистики» (Смоленск, 2009), на Всероссийской научно-практической конференции «Система ценностей современного общества» (Новосибирск, 2009). По теме исследования опубликовано 7 статей, две из которых – в ведущих рецензируемых научных изданиях по перечню ВАК РФ.

Композиционно диссертация состоит из введения, трех глав, выводов, заключения, библиографии и приложения.

ОСНОВНОЕ СОДЕРЖАНИЕ РАБОТЫ

Во введении дается обоснование актуальности темы исследования, определяются подход, цель и задачи работы, ее научная новизна, теоретическая и практическая значимость; формулируются основные положения, выносимые на защиту.

Первая глава «Звуковые законы в германистике» посвящена анализу эволюции судьбы понятия звукового закона в сравнительноисторическом языкознании. Детально освещаются основные стадии развития данного понятия в периоды сравнительного, исторического, натуралистического, а также и младограмматического периодов развития германистики. Подробно представлено описание законов Гримма, Вернера, Хольцмана и Грассмана. Также дается справка об основных законах в лингвистике. Данная глава состоит из семи разделов: 1.1. История понятия звукового закона; 1.2. Закон Гримма;

1.3. Закон Вернера; 1.4. Закон Грассмана; 1.5. Закон Хольцмана;

1.6. Справка о других законах в лингвистике; 1.7. Обобщение: В какой мере известные «законы» определяют историческую фонетику немецкого языка?

Анализ научной литературы, посвященный сравнительноисторическому языкознанию, показал, что понятие звукового закона возникло с развитием языкознания как науки. В начале XIX века создалась самостоятельная наука о языке, отделившаяся от филологии, философии и истории. Сравнительно-исторический метод, сравнивая факты родственных языков, вскрывает закономерности в развитии языка. Основоположниками сравнительно-исторического метода считаются Франц Бопп, Расмус Кристиан Раск, Якоб Гримм и Александр Востоков.

Следует отметить, что именно Франц Бопп первым стал употреблять выражение «звуковой закон». От термина «правило благозвучия» (Wohllautsregel) Бопп перешел к термину «закон благозвучия» (Wohllautsgesetz) и от него – к термину «звуковой закон»

(Lautgesetz). Кроме того, Франц Бопп использует такую терминологию, как «организм», «расчленение», «механические и физические законы»; выдвигает вопрос об «анатомии», «физике» и «физиологии»

языка. В работе мы придерживаемся точки зрения, что это было в большей мере простое использование “удобной” терминологии [Амирова и др., 2006, с. 275]. Применяя подобные аналогии, Франц Бопп стремился объективно разрабатывать языкознание как точную по своим методам и конкретную по своему содержанию науку [Десницкая, 1984а, с. 125], поскольку на тот момент языкознание еще не обладало собственной терминологией, кроме грамматической.

Еще одним важным событием, оказавшим существенное влияние на закрепление понятия звукового закона в лингвистике, стало открытие Р.К. Раском, а затем и детальная разработка Я. Гриммом первого передвижения согласных в германских языках, именуемого в истории языка «законом Гримма».

Слово «закон» у Ф. Боппа – еще не термин, не выражает сложившееся понятие, а выступает знаком претензии новой лингвистики на научность. Едва ли можно сомневаться, что и до Боппа какому-нибудь автору приходила на ум мысль о «законах языка», потому что о «законах природы» начали говорить еще в Средние века, а наука Нового времени склонна была все научные предметы брать в манере «природы». С Якобом Гриммом «закон» утверждается как принципиальное понятие истории языка. При этом важно, что все последующее историческое языкознание понимало его как историческую новацию.

В реферируемой диссертации отстаивается позиция, что Я. Гримм основал германистику как особую область лингвистики, и в этом контексте закон германского передвижения согласных был демаркацией объекта, как и второе передвижение, в свою очередь, было демаркацией южнонемецкого, как его частного случая. Мы считаем, что не Бенратская линия, которую позднее пытались точно определить диалектологи и которая оказалась недостаточно определенной, а именно передвижение согласных было и остается реальным различителем языков – в одном случае германского ареала против прочего индоевропейского, в другом – южнонемецкого против прочего германского. Есть, таким образом, реальная понятийная связь закона Гримма и научной германистики, основанной Гриммом и центрированной на немецком языке.

«Закон Гримма», таким образом, вписывается в разнородные смысловые контексты: в притязание языкознания на статус истинной науки, с одной стороны; в определение научно-филологического предмета германистики, с другой.

Следующим этапом развития сравнительно-исторического языкознания стала разработка собственно исторического метода Августом Шлейхером, который известен в истории лингвистики как основоположник натуралистического метода. Возникновение и развитие данного направления как определенной философии языка связано с бурным развитием в Европе в середине XIX века естественных и точных наук. Шлейхер занимался общими проблемами индоевропейских языков, стремился к тщательному исследованию живой речи, занимался германскими, славянскими и балтийскими языками в их сравнительно-историческом и типологическом аспектах.

Однако натуралистические воззрения Шлейхера подвергались жестокой критике на протяжении всего позапрошлого века. Принято считать, что огромное влияние на научную деятельность А. Шлейхера оказала теория Ч. Дарвина о происхождении и изменении видов. И «в связи с этим принято говорить о “биологической концепции языка”, о “метафизическом натурализме”, о “вульгарном материализме” Шлейхера и в целом квалифицировать его подход к языку как ряд наивных заблуждений» [Десницкая, 1984b, с. 239].

индоевропейского праязыка, беспрецедентную в языкознании и в науке вообще; в частности, Дарвин не ставил вопрос о «праорганизме»

[Haeckel, 1953, с. 52]. При помощи гипотетико-дедуктивного метода Шлейхер попытался построить данный праязык, и как результат возникло его родословное дерево. А идея «естественнонаучности»

языкознания метафорически выражала его стремление к точности и объективности методов лингвистического учения, идеей «органического» развития покрывалось признание у языка собственных внутренних закономерностей. И Шлейхер стремился к установлению всеобщих законов языка, другими словами, он стремился к точности, универсальности и ясности в лингвистике. Важно то, что в сравнительно-историческом методе он считал необходимым учет звуковых законов.

Следует полагать, что для Шлейхера признание фонетических законов было еще более необходимым, чем для его оппонентов, младограмматиков. Гипотетико-дедуктивный метод у него породил модель «родословного дерева» индоевропейских языков, а объяснение свойств отдельных диалектов, языков и групп представлялось как дедуктивно обоснованное действием фонетических законов на разных ветвях «дерева».

Следующим этапом развития сравнительно-исторического языкознания стало появление младограмматического направления в конце XIX века, в учениях которых понятие звукового закона получило свою методологическую базу и вместе с тем проблемную значимость.

Современные исследователи отмечают, что по широте распространения, обилию конкретных лингвистических работ, отработанности метода и по своему воздействию на общественноязыковую практику младограмматизм не имеет себе равных среди течений и школ языкознания XIX и начала XX веков. Сторонники данного течения обрушиваются с резкой критикой на своих предшественников. Согласно философии языка, принятой младограмматиками, естественноисторическое развитие языка идет через индивидуально- или коллективно-психологические отклонения, которые происходят в материальной, звуковой сфере, а также в физиологии производства звуков. В этих условиях самодвижение языка надо искать в материале речи – в звуках. Младограмматики различают понятия звуковых соответствий, как сопоставление (генетически) одного и того же звука в разных системах, и звуковых законов, как простой или сложной трансформации одного и того же звука в пределах генетически одной и той же системы.

Учение о звуковых законах получило такую глубокую детальную разработку в трудах младограмматиков в силу чисто практических потребностей уточнить методику сравнительно-исторических исследований. Но в основе столь пристального внимания к этой проблеме лежит их философская концепция: научную ценность представляют только проверенные на фактическом материале положения, из которых не должно делаться никаких выводов. И здесь явно прослеживается некоторое противоречие в мышлении младограмматиков. Ведь в отличие от Шлейхера они не видели в языке естественного, «организмического» образования и для них закон не должен был бы представлять нечто важное с методологической точки зрения, и поэтому непонятна их верность «закону». Реальность языка у младограмматиков – это реальность речевых актов у человека в конкретных ситуациях. Однако, они пытались сохранить понятие закона, отрицая его природную сущность.

Вместе с тем младограмматики упорно работали над осознанием сущности и условий фонетических изменений и созданием непротиворечивой и по возможности полной теории фонетического закона. Звуковые законы, выдвинутые младограмматиками на первый план в лингвистическом исследовании, в течение многих лет были предметом оживленной дискуссии. В процессе этой дискуссии пришлось пересматривать подход к проблеме звукового закона. Под давлением фактического материала пришлось признать, что сфера действия звуковых законов ограничивается целым рядом факторов:

хронологическими и пространственными пределами, встречным действием аналогии, позднейшими иноязычными заимствованиями, различными произносительными условиями.

Что касается характера протекания звуковых изменений, то младограмматики подчеркивали незаметность, постепенность языковых изменений, которые настолько незначительны, что носители этих изменений, т.е. говорящие, даже не догадываются об их существовании. Уточнение этой проблематики стало возможным только с появлением теоретической фонологии – раздела языкознания, занимающегося анализом фонем вообще и в конкретных языках.

Представители структуралистского направления, исследовавшие отношения, которые существуют внутри системы языка, предложили рассматривать не звуки, а их абстрактные типы – фонемы, и варианты этих фонем – аллофоны. В связи с этим стало возможным более детальное изучение «фонетических законов». Так, Теодора Байнон, а также Эндрю Сайлер выделяют такие звуковые законы, как слияние и расщепление (которое в свою очередь подразделяется на первичное и вторичное) [Bynon, 1981, S. 73; Sihler, 2000, p. 45-47]. Таким образом, в свете фонологии оказывается, что младограмматики, сами того не осознавая, были правы по поводу механичности и незаметности звуковых изменений. Аллофоническое варьирование совершенно автоматично, аллофоны не осознаются и не замечаются говорящими.

В реферируемой диссертации подробно рассматриваются такие звуковые законы, как закон Гримма, закон Вернера, закон Грассмана, закон Хольцмана. Данные законы описывают фонетические процессы, произошедшие в истории развития германской языковой семьи, и в частности оказавшие огромное влияние на становление фонологической системы немецкого языка. Кроме того, в реферируемой работе дана информация об общепризнанных звуковых законах в лингвистике, основанная на данных Лингвистического энциклопедического словаря. Сюда относятся: закон Бругмана, закон Ваккернагеля, закон Гавлика, закон Даля, закон Дармстетера, закон Зибса, закон Зиверса-Эджертона, закон Иллич-Свитыча – Дыбо, закон Лахмана, закон Лескина, закон Остгофа, закон Педерсена, закон Уилера, закон Фортунатова-Соссюра, закон Шахматова, закон Ципфа.

Таким образом, на основе вышеизложенного, в настоящей работе исторический образ немецкого языка в сравнительно-историческом языкознании понимается следующим образом.

Языкознание XIX века начало формироваться в отдельную науку раньше всего в Германии. Следует отметить, что немецкие лингвисты были впереди как по количеству работающих в этой области сотрудников, так и по количеству полученных результатов.

Соответственно самым изучаемым германским языком в XIX веке был немецкий язык. Существенным свойством немецкого языка является то, что он в большей мере, чем другие германские языки, подвержен действию звуковых законов. Германские языки в свою очередь характеризуются звуковыми законами в большей мере, чем другие индоевропейские языки. Достаточно сравнить два университетских введения в ту и другую филологию: [Арсеньева и др., 1980 и Алисова и др., 1987]. При сравнительно-исторической характеристике романских языков «фонетический закон» может упоминаться как традиционное для таких описаний понятие (например, в связи с «законом Дармстетера»), но оно не играет существенной роли в романистике.

Якоб Гримм, как основоположник германистики, сформулировал первое передвижение согласных, которое вошло в историю языкознания как «закон Гримма». Его представления о таком законе основывались на наблюдении троякого единства:

1) второе передвижение согласных аналогично в общих чертах первому передвижению согласных;

2) одну и ту же формулу можно применить к различным типам согласных, как то губные, зубные или гуттуральные;

3) передвижение свидетельствует о твердой последовательности основных форм, базирующейся на разделении согласных на три класса: звонкие (media), глухие (tenuis), придыхательные (aspirata).

Таким образом, закон Гримма представляет собой весьма цельную теорию отношений между определенными изменениями согласных, происходящих, как правило, во взаимодействии.

Как видно, закон Гримма представляет собой не только ряд наблюдений над изменениями согласных, получившихся в результате первого передвижения, но весьма цельную теорию отношений между определенными звуковыми изменениями. Так, ученый, предположив для греч. современное произношение, идентифицировал их с общегерманскими f и представил все развитие как круговорот, который выглядит следующим образом: глухие согласные p t k (tenuis) переходят в придыхательные согласные / f (aspirata), в свою очередь / f (aspirata) переходят в звонкие согласные b d g (media), а b d g (media) переходят в p t k (tenuis) [Grimm, 1819, S.498например:

p > f: *ptr – гот. fadar, др. сканд. faer, др. сакс. fadar, др. в.нем. fater «отец»

t > : *treies – гот. reis, др. сканд. rir, др. сакс. thrie, др. в.-нем.

dri «три»

k > : *kn-/kn- – гот. hana, др. сканд. hane, др. сакс., др. в.-нем.

hano «петух»

kw> l: *sekw- – гот. sailan, др. сканд. si, др. англ. son, др. в.нем. sehan «видеть»

= bh >b: *bher- – гот. bairan, др. сканд. bera, др. в.-нем. beran «нести»

= dh > d: *dhe- – гот. ga-des, др. сканд. d, др. сакс. dd «деяние»

= gh > g: *ghosti – гот. gasts, др. сканд. gestr, др. в.-нем. gast «гость»

w = ghw > gw: *ghwntj «убийство» – др. сканд. gunnr, др. в.-нем.

gund- «борьба»

b > p: и-е skb-/skb, лат. scab – гот. skapjan, др. сканд. skape, др.

англ. scieppan, др. в.-нем. scepfen «создавать»

d > t: и-е dekm, лат. decem – гот. taihun, др. сканд. ti, др. англ.

ten, др. сакс. tehan, др. в.-нем.zehan «десять»

g > k: и-е aug-, лат. auge – гот. aukan, др. сканд. auka, др. сакс.

kian, др. в.-нем. ouhhon «увеличивать(-ся)»

gw > kw: и-е gwem-, лат. veni – гот. qiman, др. сканд. koma, др.

англ. cuman, др. сакс. kuman, др. в.-нем. koman «приходить». (Примеры взяты из книги Э. Прокоша «Сравнительная грамматика германских языков» [Прокош, 1954, с. 50-61]).

Важно, что данный «закон» характеризует германские языки в их «германскости» и немецкий – в его «немецкости», как исключительной «германскости».

В то время много говорили о национальном характере языков и культур. Я. Гримм еще считал, что аблаут – выдающееся свойство германского/немецкого языка и духа. Но есть важное отличие перегласовки в рядах аблаута от передвижения согласных: аблаут – это факт эмпирический, мы просто видим его как факт, когда приняли схему «основных форм глагола», и нам не надо сопоставлять разные языки, чтобы обнаружить аблаут. А передвижение согласных – это результат сложной теоретической работы на основе сравнения разных языков и диалектов в разные периоды их эволюции. Передвижение согласных нельзя наблюдать, его надо понять как научное утверждение, которое оправдывает себя в интерпретации на разнородном материале. И оно после этого ставит нас перед новыми проблемами, когда мы обнаруживаем пробелы в системе корреляций.

Здесь наблюдатель бессилен, здесь именно теоретик должен перевести трудность в проблему, а проблему – в набор решаемых задач, и тогда появляются «закон Вернера» и «закон Грассмана». И тот очевидный факт, что на материале германских языков эта работа в теоретическом отношении более содержательна, чем такая же работа на материале романских языков, характеризует германские языки в их особенности.

Характерология немецкого языка как исторического объекта всегда будет содержать как эмпирические определения германского аблаута, так и теоретические определения передвижения согласных. И это не значит, что немецкий язык более совершенный, и потому более законосообразный, чем, например, испанский; это значит, что он другой по характеру.

Вторая глава «Законообразные звуковые изменения в истории немецкого языка» посвящена анализу основных звуковых регулярностей в процессах, произошедших в истории немецкого языка, проявляющих законообразный характер, но не получивших статус закона. Данная глава состоит из семи разделов: 2.1. Второе передвижение согласных; 2.2. Умлаут; 2.3. Дифтонгизация и расширение дифтонгов; 2.4. Монофтонгизация; 2.5. Звуковая экономия:

редукция и аналогическое выравнивание; 2.6. Другие явления; 2.7.

Обобщение: Почему не все систематические изменения признаются «законами»?

Наряду со звуковыми законами, сформулированными видными младограмматиками и описывающими регулярные звуковые изменения, в истории развития немецкого языка обращают на себя внимание и другие звуковые изменения, протекающие также законообразно и при этом также не обусловленные никакими факторами или явлениями. Они очень похожи на звуковые регулярности, именуемые «законами», однако при этом они не получили статуса закона.

В реферируемой работе были проанализированы основные законообразные изменения, как второе передвижение согласных, умлаут, дифтонгизация и расширение дифтонгов, монофтонгизация, редукция и аналогическое выравнивание, а также западногерманское удлинение согласных, ротацизм, переход >d, появление фонемы [], появление фонемы [z], произошедшие в ходе развития немецкого язык.

Аналаиз проводится с целью определения причин, не позволяющих называть данные регулярности «законами».

Для решения данной задачи были собраны все факты языка, содержащие в себе исследуемые звуковые регулярности, методом сплошного обследования словарей. В качестве источников выступили словари «Das Herkunftswrterbuch» [Duden, 2001] и «Etymologisches Wrterbuch der deutschen Sprache» [Kluge, 1975]. Результаты данного исследования вынесены в Приложение.

Анализ вышеперечисленных звуковых процессов показал, что данные регулярности по своей сущности и характеру протекания являются такими же закономерностями, что и законы, рассмотренные в первой главе данной работы. Так, например, второе передвижение согласных практически повторяет закон Гримма – первое передвижение согласных. Однако в истории немецкого языка за данной регулярностью не закрепился статус звукового закона. Что касается, других законообразных регулярностей, как, например, умлаут, дифтонгизация или монофтонгизация, то данные регулярности можно квалифицировать как слишком простые: они не показывают сложной системы звуковых переходов. Но закон Вернера, закон Грассмана и закон Хольцмана также описывают довольно простые звуковые изменения. Таким образом, возникает вопрос, почему не все регулярности называются «законами» в исторической фонетике.

Для того, чтобы ответить на данный вопрос, следует разобраться в соотношении понятий закономерности и закона. Среди специалистов по логике науки В.Н. Карпович считает, что в научной литературе использование этих терминов окончательно не устоялось [Карпович, 1980, с. 140]. Однако для сравнительно-исторического языкознания периода младограмматизма употребление данных терминов имело, и имеет теперь, принципиальное значение. Здесь следует отметить, что Бертольд Дельбрюк все регулярности в истории немецкого языка называл «законами». С другой стороны, другие лингвисты, в том числе и младограмматики, звуковыми законами называли только те регулярности, которые имели своих авторов (закон Гримма, закон Хольцмана, закон Фортунатова-Соссюра и т.д.). Остальные же регулярности именовались «Gesetzmigkeiten» – закономерности.

Возможно, в этом и кроется ответ на вопрос. Здесь справедливым кажется утверждение Карповича о том, что слово “закон” есть не что иное, как научный закон, то есть определенное языковое утверждение, а “закономерность” есть объективные постоянные связи свойств реального мира [Карпович, 1980, с. 140]. Единственным способом указания на закономерность является ее определенная дескрипция, использующая уже сформулированный закон. Закон же является концептуальным объектом, то есть научной гипотезой, удовлетворяющей требованиям общности, системности и подтвержденности. В научных текстах и рассуждениях, таким образом, мы имеем дело только с законами, в то время как закономерности затрагиваются лишь опосредованно [там же]. Таким образом, законы изобретаются, но через эти изобретения мы открываем закономерности.

Мы находим данную точку зрения заслуживающей внимания, и очевидно, что в данном контексте такие регулярности, как умлаут, дифтонгизация, монофтонгизация и другие, могут быть названы «законами», поскольку данные регулярности в лингвистической литературе являются концептуальными реконструкциями. Однако же следует подчеркнуть, что в лингвистической литературе общепринято их не называть законами.

Другим объяснением данному феномену может служить то, что все энциклопедически зафиксированные звуковые законы имеют дело с историческими фактами, данные законы формулировались для мертвых языков, то есть для языков, переставших развиваться и зафиксированных в языковых памятниках в окончательном виде, тогда как звуковые регулярности немецкого языка, рассмотренные в данной главе, имели место в языке еще живом, то есть до сих пор развивающемся. В данном контексте мы рассматриваем звуковые процессы, в конечности которых мы не можем быть уверены.

Третья глава «Методологическое осмысление понятия закона в исторической фонетике» посвящена диахроническому анализу критериев понятия звукового закона младограмматиков и их критиков.

Делается попытка методологического определения статуса понятия закона и понятия универсалии. Дается современная интерпретация понятия научного закона на основе трудов современных философов и ученых. Данная глава состоит из пяти разделов: 3.1. Младограмматические критерии «закона» и их критика; 3.2. Критерии критики понятия (фон естественных наук). «Универсалия» вместо «закона»?;

3.3. Методологический статус понятий научного закона и универсалии; 3.4. Закон как форма теоретического знания; 3.5. Обобщение о редукционистском идеале в лингвистике.

Процесс оформления младограмматизма в самостоятельное течение был связан с именами таких крупных немецких ученых, как К. Бругман, Б. Дельбрюк, А. Лескин, Г. Остгоф, Г. Пауль. Встретив неприятие со стороны компаративистов старого поколения, идеи младограмматизма стали впоследствии преобладающими в германской, а затем и в мировой науке. К этому движению примкнули скандинавские исследователи К. Вернер, В. Томсен, С. Бугге, француз М. Бреаль и другие. К позициям младограмматизма в той или иной степени приближались также Ф. де Соссюр (на первом этапе своей деятельности), Ф.Ф. Фортунатов и другие.

Манифестом младограмматиков принято считать опубликованное в 1878 году «Предисловие» Остгофа и Бругмана к первому тому «Морфологических исследований в области индоевропейских языков».

В своей работе Остгоф и Бругман выдвинули и защищали следующие положения:

Во-первых, исследование современных живых языков и их диалектов должно быть приоритетным, ибо они (в отличие от древних языков и литературного языка, созданного под контролем человека) могут служить базой для установления лингвистических и психологических закономерностей.

Во-вторых, важную роль в процессе создания новых языковых форм и вообще в фонетико-морфологических изменениях играет аналогия.

И в-третьих, каждое звуковое изменение, поскольку оно происходит механически, совершается по законам, не знающим исключений, то есть направление, в котором происходит изменение звука, всегда одно и то же у всех членов языкового сообщества, кроме случая диалектного дробления, и все без исключения слова, в которых подверженный фонетическому изменению звук находится в одинаковых условиях, участвует в этом процессе.

Именно это положение вызвало широкий резонанс в языкознании того времени и подвергалось на протяжении многих десятилетий острой критике, как со стороны современников, так и со стороны младших поколений. До сих пор не существует единого мнения по отношению к понятию звукового закона. И несмотря на то, что в наше время звуковые законы не вызывают таких ожесточенных споров, судьба данного понятия в сравнительно-историческом языкознании крайне непроста. Однако же младограмматикам эти звуковые законы были просто необходимы, для того чтобы языкознание закрепилось в статусе науки. Как известно «научность» науки определялась тогда наличием в ней естественных законов.

Основным же критерием звуковых законов, как видно из положения Остгофа и Бругмана, первоначально выступали непреложность и последовательность этих законов. Именно декларация этих критериев явилась основным объектом критики, что впоследствии явилось причиной острого интереса к самому понятию звукового закона. Так, например, И.А. Бодуэн де Куртенэ среди прочего выступал против непреложности фонетических законов.

Положение, что звуковые законы действуют без исключений, Бодуэн признавал бессмыслицей и утверждал, что «понятие “звуковых законов” должно быть окончательно отброшено языкознанием» [цит.

по: Шарадзенидзе, 1980, с. 80].

А Ф. де Соссюр, сам сформулировавший одновременно с Ф.Ф. Фортунатовым закон передвижения ударения в балтийских и славянских языках, писал в своих рукописных работах о том, что «было бы величайшим благодеянием для лингвистических исследований радикальным образом избавиться от этого слова»

[Соссюр, 2000, с. 125], подразумевая под «этим словом» понятие «закон». Ф. де Соссюр отмечает, что в фонетических и морфологических законах термин «закон» означает лишь «расположение, существующий порядок вещей, порядок сосуществующих вещей» [там же, 2000, с. 126].

Другой известный критик Гуго Шухардт в своей статье «О фонетических законах» подробно разбирает положение младограмматизма о непреложности фонетических законов с целью доказать его неправомерность. Поскольку тезис о сходстве фонетических законов с законами природы, отмечает Шухардт, следует признать несостоятельным, несостоятельным оказывается и тезис о том, что эти законы не знают исключений [Шухардт, 1950, с. 24].

Таким образом, под тяжестью критики своих оппонентов младограмматикам пришлось несколько уточнить выражение «не знают исключений». Под давлением фактического материала пришлось признать, что сфера действия звуковых законов ограничивается целым рядом факторов, таких как: пространственные и хронологические пределы, встречные действия аналогии, позднейшие иноязычные заимствования, различные произносительные условия.

Как видно, самих фактов и обобщений, называемых звуковыми законами, никто не отрицал, критиковалось лишь понятие «звуковой закон». Таким образом, критики выступали против механистичности этих законов, то есть попытки младограмматиков придать им естественнонаучный характер. Само понятие закона в науке в целом представлялось ясным и неоспоримым, как, например, законы Ньютона в механике. Проблема же звуковых законов (поскольку звуки воспроизводятся человеком) виделась в том, насколько они (законы) могут подходить к материалам человеческого языка. Как следствие младограмматикам пришлось не только формулировать факторы, ограничивающие звуковые законы, но и дать четкую интерпретацию тому, что принято считать звуковым законом. Так, Герман Пауль в своем труде «Принципы истории языка» писал, что не следует придавать звуковым законам тот же смысл, который придается законам в химии или физике. По его мнению, звуковой закон есть лишь констатация регулярности определенной группы исторических явлений. [Пауль, 1960, с. 87].

Дельбрюк, как и Пауль, также не может примириться с определением звуковых законов как законов природы. По этому поводу он пишет следующее: «С химическими или физическими законами эти исторические единообразия, очевидно, не имеют никакого сходства. Язык слагается из человеческих поступков и действий, и поэтому звуковые законы относятся … к учению о закономерности человеческих поступков, по-видимому, произвольных» [Дельбрюк, 2003, с. 135]). Звуковые законы он определяет как единообразия, возникающие в известное время и в известном языке, и имеющие силу только для этого времени и языка [там же].

При этом он сомневается, применимо ли к этим явлениям выражение «закон», но одновременно находит, что «в языковом употреблении понятие “звуковой закон” настолько утвердилось, что уже не может быть искоренено», и уже невозможно предложить лучшего термина вместо него. По этому поводу он пишет: «Термин этот, кроме того, безвреден, если помнить твердо, что он не может иметь никакого другого смысла, кроме здесь означенного» [там же].

Кроме того, анализ содержания научных трудов XIX века показал, что основными критериями звуковых законов в то время, предположительно, были универсальность звукового процесса (данному критерию в полной мере соответствует закон Гримма), историчность фактов (большинство известных лингвистике звуковых законов формулировались для звуковых процессов, происходивших в древних языках), а также импликация авторитета.

Для критиков же одним из критериев определения фонетического закона как закона было его соответствие-несоответствие общепринятым канонам научного закона. Не вызывает сомнений, что для лингвистов конца XIX – начала XX веков понятие научного закона было понятным и беспроблемным.

Для того чтобы понять, что вкладывали научные умы XIX века в понятие «закон», в реферируемой работе данное понятие было рассмотрено в диахронии. Само понятие закона зародилось не в науке.

В Античности закон обозначал свод юридических правил, которые предписывались человеку полиса. В работах античных философовматериалистов закон мог метафорически выражать закономерные связи между явлениями человеческого мира. И только со становлением естественной науки постепенно стало формироваться понятие «закона природы» в современном значении. Однако, в XVI – XVII веках, когда понятие закона еще не стало всеобщим, часто использовали другие термины: например, Коперник и Кеплер говорили о «гипотезах», Галилей, используя математические термины, говорил об «аксиомах» и «теоремах». И только у Декарта и Ньютона появляется понятие природного закона в научном контексте. Ньютон различает правило, как чисто методологический принцип исследования, и закон, как норму, господствующую в явлениях природы.

Определение «закон природы» (lex naturalis), сбросив с себя признаки природы, постепенно распространилось на все возможные области, где возможно было установить общепринятые регулярности.

Как видно, понятие закона пришло в науку метафорически, будучи заимствованным из норм общественного порядка. Но тогда возникает вопрос: если общественные законы человечество само устанавливало для создания и регулирования общественных порядков, тогда кто или что устанавливало законы природы, по мнению средневековых ученых? Как пишет Вильгельм Вундт, у Декарта законы природы – это правила, которые формулируются не из наблюдения природы, а из созерцания в ней божественных свойств.

«Правилами» они называются, поскольку они узнаваемы и лежат в основе объяснений явлений; «законами» – поскольку их Бог первоначально вложил в материю, когда он определял свойства этой материи. Таким образом, по Декарту, «законодателем» является Бог [Wundt, 1886b, S. 493]. Лейбниц говорил, что «все явления происходят по механическим законам со строгой необходимостью, сами механические законы, однако, должны исходить из целей» [цит. по:

Wundt, 1886b, S. 494]. Эти цели, согласно Лейбницу, являются целями божественного миропорядка, где непосредственно связаны естественный и нравственный миры, законы природы с законами морали: все это – результат божественной воли. Ньютон в своей натурфилософии немного отошел от теологических соображений, однако при том религиозном сознании, которое было присуще великим естествоиспытателям Средневековья, не возникает сомнений, что он в своих «leges naturae» также думал о божественной воле как о самом высшем законодателе.

В XVII веке, в эпоху своего становления, наука «отказывается» от Бога, но, несмотря на это, понятие закона природы сохраняется. Но теперь природа сама себе вменяет законы. Щедровицкий пишет, что «наука и законы природы понадобились людям для того, чтобы заменить Бога и апелляцию к Богу» [Щедровицкий, 2000, с. 98].

Однако, если задуматься, то получается, что «Бог» никуда не ушел из науки XVII века, просто он стал теперь называться «Природой».

Окончательно изгнал «Бога» из науки Кант в XVIII веке в своей «Критике чистого разума» [Кант, 1994]. При этом понятие закона было сохранено.

К XIX веку понятие научного закона сформировалось как устойчивое, серьезное, лишенное богословской репликации понятие. И уже никто не думал теперь, что понятие закона является продолжением богоизъявления. Теперь считалось, что закон – универсальное понятие и распространяется на все области познания.

Было принято думать, что чем более общим является теоретическое знание, тем оно важнее, тем оно «научнее». И «научность» науки определялась наличием в ней естественных законов.

Следует также отметить, что в конце XIX века неокантианцы В. Виндельбанд и Г. Риккерт выдвинули идею о том, что наряду с генерализирующими (номотетическими) науками, имеющими своей задачей открытие научных законов, существуют индивидуализирующие (идеографические) науки, не формулирующие никаких собственных законов, а представляющие исследуемые объекты в их единственности и неповторимости; то есть происходит разграничение наук о природе, где требованием к объективному знанию так и остаются научные законы, и наук о человеке, где научные законы покидают свои значимые позиции.

Критика звуковых законов была довольно жесткой и бескомпромиссной и продолжалась еще в первую треть XX века, что привело к тому, что многие лингвисты того времени стали избегать употребления данного понятия, заменяя его понятием «звуковые регулярности», или же, употребляя понятие «закон», добавляли выражение «так называемые» и брали это слово в кавычки. Однако же примечательно и то, что критикам не удалось окончательно изгнать «звуковые законы» из лингвистики, поскольку закон Гримма, закон Вернера и прочие исторически утвердившиеся законы остались и официально назывались «законами». Очевидно, что проблема осталась актуальной и судьба данного понятия не была решена и к середине XX века, когда в лингвистике появилось такое новое понятие, как языковые универсалии. Дж. Гринберг, Ч. Осгуд и Дж. Дженкинс в своем «Меморандуме об универсалиях» 1960-х гг. определили языковые универсалии как «обобщенные высказывания о тех свойствах и тенденциях, которые присущи любому языку и разделяются всеми говорящими на этом языке» [Гринберг и др., 1999, с. 118]. Авторы «Меморандума» утверждали, что языковые универсалии составляют самые общие законы лингвистики [там же].

Таким образом, возникает вопрос, являются ли языковые универсалии решением вопроса о законе в лингвистике. В более поздней работе Гринберг говорит: “When we think of universals we think of laws” («Когда мы думаем об универсалиях, мы подразумеваем законы») [Greenberg, 1995, p. 146].

Критика звуковых законов в лингвистике, как нам кажется, поставила перед учеными еще более глобальную проблему, которая прежде не рассматривалась: какова сущность научного закона вообще?

Постановка данного вопроса стала возможна в ситуации методологического кризиса в науке в начале XX века.

Огромное влияние на обновление данной проблемы оказал Эдмунд Гуссерль [Husserl, 1996]. Именно его феноменологическая концепция обратила внимание науки и философии на проблему научного закона. И если в XIX веке признавалась лишь одна рациональность – научный разум, и в период господства научного закона теория как форма знания доминировала, то в XX веке разные типы мышления культивируются как независимые. Так, по В.П. Литвинову, наряду с собственно научными (теоретикопознавательными) существуют прожективные (связанные с проектированием, программированием и планированием и ориентированные на развитие), интерпретативные (консервативные и направленные на сохранение ценностей) и реконструктивные (напрямую обращенные к прошлому как к своему предмету) мыслительные формы [Литвинов, 1997, с. 102-129].

«Достижением научной картины мира», то есть проблемой определения методологии науки в XX веке занимались такие видные ученые и философы, как Э. Гуссерль и его феноменологическая концепция, К. Поппер [1983] и его фальсификационисткая концепция, Т. Кун [1975] и его «парадигмы», И. Лакатос [1995] и его «научноисследовательские программы», Г.П. Щедровицкий [2000; 2003; 2005a;

2005b; 2006; 2007] и его «СМД-методология» и другие. Следует отметить, что именно с попыткой создания научной картины мира происходит и проблематизация понятия научного закона.

Поскольку назначением науки XVIII-XIX веков было принято считать поиск истины, поиск ответов на кардинальные вопросы бытия человека, то считалось, что наука исследует непосредственно саму природу, занимается истинными «законами природы». Однако осмысление того, что наука имеет дело с идеальными, а не реальными объектами, заставило ученых взглянуть на научные законы с абсолютно нового ракурса искусственности данных законов. И как следствие, осознание того, что установление истины не является целью ученых, понятие научного закона теряет свою незыблемость.

«Законы природы» перестают быть чем-то само собой разумеющимся.

Именно в этот момент происходит проблематизация научного закона, по сути «фундамента» науки. Под новым углом зрения ученые и философы пытаются осмыслить и понять, а также определить статус закона в науке.

Таким образом, возникает интересный парадокс. Критика звуковых законов в конце XIX века возникла на основе того соображения, что эти законы имеют ограничения во времени и пространстве, то есть они не являются универсальными для фактов языка, представляющих реальные объекты, поскольку они формулировались для языка как идеального объекта, то есть для «среднего языка» словами младограмматиков. Ограничения же возникли под натиском реальных фактов. А в XX веке приходит понимание того, что научные законы вообще формулировались для идеальных объектов, для которых абсолютность и универсальность являлись допущением, чего не гарантировали реальные объекты. А после открытия Эйнштейном теории относительности в начале XX века знаменитые законы механики Ньютона тоже перестали быть универсальными, оставаясь действительными для своей области применения. Как видно, в данном контексте ограничения звуковых законов аналогичным образом как бы очерчивали область своего функционирования, а значит, и звуковые законы имели полное право называться «законами».

В XIX веке сама «научность» науки понималась как необходимое допущение о законосообразности во всякой объективной действительности. Можно сказать, что было что-то вроде «закона научности», требовавшего, чтобы были «законы». По этой причине и пытались формулировать «законы языка» и «законы в языке». Однако при этом перед учеными ставился вопрос, является ли языкознание наукой.

Наличие законов в лингвистике определило бы ее как науку. Но никто в XIX веке не поставил бы под сомнение понятие закона в науке вообще.

Не следует забывать, что наука вплоть до XX века строилась в рамках традиционного и неоспоримого субъект-объектного материализма. В определении методологической сущности данной рациональности для реферируемой работы интересна теория научноисследовательских программ И. Лакатоса [1995, с. 135-154]. Примерка концепции исследовательских программ И. Лакатоса к звуковым законам показала, что звуковые законы вполне соответствуют статусу научного закона, а лингвистика – статусу науки в понимании ученых XIX века. Так, по И. Лакатосу, у всех исследовательских программ есть «твердое ядро». Таким твердым ядром в исторической фонетике немецкого языка может выступить закон Гримма. И как нам известно, в данном законе были аномалии – исключения, которые не позволяли признать данный закон абсолютным. Однако отрицательная эвристика запрещает трогать «твердое ядро», призывая образовать «защитный пояс» вокруг этого ядра, выдвигая и развивая «вспомогательные гипотезы» с целью объяснить имеющиеся аномалии. И. Лакатос утверждает, что защитный пояс должен сохранить окостеневшее ядро, отражая удары со стороны проверок. [Лакатос, 1995, с. 135-136]. Так, закон Гримма, имевший несколько исключений, оброс впоследствии таким «защитным поясом», состоящим из законов Вернера и Грассмана. Данные законы объясняли все исключения из закона Гримма, тем самым делая данную исследовательскую программу успешной. Таким образом, и с методологической точки зрения претензия звуковых законов на статус научного закона кажется обоснованной. Здесь, однако, хотелось бы отметить, что для данной работы важна проблема понятия звуковых законов в свете проблематизации понятия закона в науке вообще.

В XX веке закон перестал быть критерием науки, в то время как лингвистика являлась уже общепризнанной наукой. Лингвистика в XX веке осталась бы наукой, даже если бы она отказалась от всех своих ранее сформулированных законов, и звуковых законов в частности.

Однако же этого не произошло, и звуковые законы в лингвистике остались «звуковыми законами», как научные законы остались в естественной науке.

Таким образом, мы считаем бессодержательным вопрос о том, правомерно или нет использование данных терминов в лингвистике.

Однако возникает другой вопрос, почему с заменой исследовательских программ в лингвистике в частности ученые не отказались от данного термина, как пережитка естественнонаучной идеологии. Как показывают исследования, оказалось, что данный термин можно использовать без натуралистической импликации; его можно использовать, поскольку данный термин удобен и прост.

Тем не менее яростная критика звуковых законов в частности, и, как следствие, законов в лингвистике вообще вынуждало лингвистов искать другие возможности оформления лингвистики в рамки науки.

Одним из таких вариантов выступили лингвистические универсалии.

Так, одна из универсалий порядка слов по Гринбергу, выраженная тетричной таблицей, выглядит следующим образом [Croft, 1995, p. 97]:

Эта запись означает, что указательное местоимение постпозитивно к имени, если в этом языке придаточное определительное также постпозитивно. Но обратное неверно.

Постпозитивное придаточное определительное может быть правилом в любых языках. Налицо законообразность данного утверждения, однако оно называется «универсалией», а не «законом». Возникает вопрос, почему. Ведь данную корреляцию можно было бы назвать «законом Гринберга». По нашему мнению здесь несколько причин для того, чтобы не употреблять понятие закона в данном случае. Вопервых, следует отметить, что это – не единственная универсалия Дж.

Гринберга, в отличие от законов Гримма, Грассмана и т.д., где данные законы были действительно открытиями. Во-вторых, это – теоретическое решение второй половины XX века, когда открытие законов не было таким «модным делом», как в XIX веке. И в-третьих, как уже говорилось, XX век был веком множества рациональностей, и лингвистика не стала исключением. Если в XIX веке доминирующим, что значит – единственно приемлемым, был сравнительноисторический метод, то в XX веке параллельно существовало множество подходов в исследовании языка: сравнительноисторическое языкознание, лингвистика текста, когнитивная лингвистика, типология языков и т.д. И каждый подход со своими методами преследовал особенные цели в исследовании языка, где открытие законов уже не имело такого значения. Так, универсалии языков формулировались в контексте типологии языков в XX веке, а звуковые законы – в контексте истории языковых семей и групп, то есть в сравнительно-историческом языкознании. Данные методы являются в лингвистике параллельными, преследуют разные цели, используют разные инструменты и терминологию, следовательно, нет оснований именовать факты и явления, исследуемые в одном контексте, терминологией, используемой в другом контексте. У каждого из данных методов есть свои критерии, как и каким образом называть регулярные корреляции в истории языковых явлений. В каждом отдельном случае решение принимает лингвист, занимающийся данной проблемой, в зависимости от контекста его работы.

Как зарубежный «радикальный конструктивизм» [Лазарев, 2006, c. 48-63], так и отечественная методология, особенно на линии Г.П. Щедровицкого, подсказывают, что если вообще употреблять выражение «научные законы», то его следует понимать как специальную форму теоретического знания. Так, по В.П. Литвинову:

«Закон – это форма теоретического знания, необязательно нечто сверх того» [Литвинов, 2006, с. 57], и эти законы мы сами приписываем природе [Литвинов, 1986, с. 136-143]. Таким образом, в той мере, в какой эта форма удачно представляет ответ самой природы на наши научные акты, может быть правомерен метонимический перенос нашей формы объективного знания на оформляемый этим знанием сам объект, понятый реалистически.

Взяв за основу схему Г.П. Щедровицкого [2003, с. 249], мы представляем закон примерно так:

Так, по мнению Г.П. Щедровицкого, законы нужны нам не для того, чтобы изучать сами механизмы, а для того, чтобы подменить их другими процессами нашей собственной деятельности в соответствии с формальными правилами или же естественными процессами, подчиняющимися этим законам [Щедровицкий, 2003, с. 250]. Законы очень эффективны, считает Г.П. Щедровицкий, поскольку они упрощают нашу деятельность и дают нам возможность овладевать многими явлениями естественного и социального мира. Но законы нехороши тем, считает он, что они не дают представления о реальном процессе [Щедровицкий, 2003, с. 250].

Таким образом, весьма непростым является отношение между научным законом и объективным фактом. Невозможно указать на некоторое наблюдаемое явление и утверждать, что некоторый предъявленный закон однозначно описывает его. Мы придерживаемся точки зрения В.Н. Карповича, который утверждает, что всякий объективный факт – предмет или явление – представляет собой сложную систему, которая характеризуется очень большим и неизвестным заранее количеством переменных, в то время как закон имеет только точно установленное и ограниченное число переменных.

Поэтому закон фиксирует не постоянные отношения между объективными фактами, но константные отношения между некоторыми выделенными их аспектами, которые представлены переменными закона [Карпович, 1980, с. 144].

Что касается лингвистики, то звуковой закон, который мы конструируем как, например, «закон германского передвижения согласных», представляет действительную судьбу германских звуков, выражаемую языком этого «закона». Таким образом, можно сказать, что законом на самом деле является то, чем лингвист может оперировать как законом.

Итак, все вышеизложенное позволяет прийти к следующим выводам:

1. Закон – это форма теоретического знания, которая удобна в использовании. Таким образом, с точки зрения современной методологии кажется бессодержательным вопрос о правомерности использования данного понятия в лингвистике. Это утверждение подкрепляется ссылками на суждения некоторых современных методологов, и она получает достаточное обоснование при внимательном историческом анализе методов мышления в их отношении к данным истории языка, прежде всего у младограмматиков.

2. Основными критериями для формулирования звуковых законов у младограмматиков являлись универсальность, историчность, импликация авторитета. В их работах такое перечисление критериев не содержится, но мы делаем этот вывод на основе детального перебора всего многообразия установленных корреляций и определения обстоятельств, при которых применяется или не применяется термин «закон». При этом мы учитываем, что разные авторы, в частности среди немецких младограмматиков, принимали решение о «законе» по-разному.

3. Напротив, сегодня не следует задавать единые критерии, какие из звуковых регулярностей следует или не следует называть звуковыми законами. Сегодняшний историк языка не находится в ситуации принципиального необходимого выбора этого термина.

Поскольку же он – естественный наследник этой науки XIX века, ему следует по возможности сохранять традиционные обозначения в тех случаях, где они не искажают картину исторического объекта.

4. Закон Гримма является удачным обобщением в исторической фонетике германских языков, а его расширение вторым передвижением в верхненемецком языке существенно дополняет исторический образ немецкого языка как «наиболее германского из всех германских». Понятно, что общетеоретические термины должны определяться единообразно для всех языков, поэтому не может быть особого понятия звукового закона для немецкого языка. И если проблема звукового закона обсуждается нами как специальная проблема германистики, то это связано не с заданием особой концептуальной схемы для отдельного языка, а с известным историческим наблюдением, что немецкий язык представляет собой особенно показательный материал для обсуждения этой проблемы общего языкознания. С другой стороны, это оказывается важной чертой в историческом характере немецкого языка.

5. Звуковой закон не может быть заменен «языковой универсалией», поскольку универсалии языков формулировались в контексте типологии языков, а звуковые законы – в контексте сравнительноисторического языкознания. Данные направления являются в лингвистике параллельными, преследуют разные цели и используют разные инструменты и разную терминологию. Несомненно возможно в близком будущем взаимовлияние разных направлений поиска. После первой американской конференции об универсалиях языка этот термин был подхвачен генеративной лингвистикой Ноама Хомского, а с начала 1980-х годов это направление принципиально работает на материале языков мира. Со своей стороны, историки языка, принимающие генеративистский подход, должны будут обсуждать отношение «звуковых законов» к «универсальной грамматике».

Иными словами, наше заключение о раздельном статусе универсалий и законов относится к сегодняшнему дню и само не претендует на универсальность.

В заключении работы дается обобщенный анализ проведенного теоретического исследования и формулируются основные выводы диссертации.

Основные положения диссертации отражены в следующих публикациях:

Научные статьи, опубликованные в ведущих рецензируемых научных журналах и изданиях (по перечню ВАК РФ):

1. Рахимбирдиева, И.М. Научные критерии понятия звукового закона в лингвистике [Текст] / И.М. Рахимбирдиева // Вестник ПГЛУ. – Пятигорск: ПГЛУ, 2009. – № 3. – С. 48-51 (0,5 п.л.).

2. Рахимбирдиева, И.М. Современная интерпретация звукового закона в германистике [Текст] / И.М. Рахимбирдиева // Вестник ПГЛУ. – Пятигорск: ПГЛУ, 2011. – № 2. – С. 82-86 (0,6 п.л.).

3. Рахимбирдиева, И.М. К вопросу о критике понятия «звуковой закон»

в лингвистике [Текст] / И.М. Рахимбирдиева // Актуальные проблемы романистики и германистики: сборник статей по материалам межвузовской научной конференции (Смоленск, 25- июня 2009 года): в 2-х ч. – Смоленск: СмолГУ, 2009. – Вып. XIII, ч. 1. – С. 90-95 (0,2 п.л.).

4. Рахимбирдиева, И.М. К вопросу о становлении понятия звукового закона в лингвистике конца 19 века [Текст] / И.М. Рахимбирдиева // Актуальные вопросы современной науки: сборник научных трудов:

в 3-х кн. – Новосибирск: ЦРНС – Издательство СИБПРИНТ, 2009. – Вып. 6. – Кн. 3. – С. 161-166 (0,3 п.л.).

5. Рахимбирдиева, И.М. Критические размышления над понятием научного закона в лингвистике [Текст] / И.М. Рахимбирдиева // Альманах современной науки и образования: Языкознание и литературоведение в синхронии и диахронии и методика преподавания языка и литературы: в 3-х ч. – Тамбов: Грамота, 2009.

– № 2 (21).– Ч. 3. – С. 141-145 (0,5 п.л.).

6. Рахимбирдиева, И.М. Понятие «закон» в натуралистической концепции Шлейхера [Текст] / И.М. Рахимбирдиева // Система ценностей современного общества: сборник материалов IV Всероссийской научно-практической конференции. – Новосибирск:

ЦРНС – Издательство СИБПРИНТ, 2009. – С. 141-146 (0,2 п.л.).

7. Рахимбирдиева, И.М. Младограмматики и их критерии понятия «закон» [Текст] / И.М. Рахимбирдиева // Альманах современной науки и образования. – Тамбов: Грамота, 2011. – №2 (45). – С. 216п.л.).

Формат 60841/16. Бумага офсетная. Печать офсетная.

Усл.печ.л. ??. Уч.изд. ???. Тираж 80 экз. Заказ. № _ Пятигорский государственный лингвистический университет Отпечатано в Центре информационных и образовательных технологий